Было уже половина девятого утра. В шестнадцатиметровой комнате холодно и неуютно. Печь за ночь остыла. За окном сумрачное февральское утро, на улице лежал снег и стоял десятиградусный мороз.
Я лежал под ватным одеялом на раскладушке, стоявшей у стенки. Голова была на удивление чиста, мозг работал ясно, хотя, выпито вчера было много, очень много.
Я повернул голову, посмотрел на диван напротив меня. Он приобретен мною недавно, взамен старого, доставшегося мне по наследству от умершей тети.
На нем лежал Костя. Его рыжая бесшабашная голова покоилась на большущей подушке, подаренной мне матерью после развода с женой и по случаю переезда в эту комнатку в трехкомнатной коммунальной квартиры.
За моим товарищем по работе под одеялом едва просматривалось еще одно тело.
Это меня озадачило, и я задумался, вспоминая вчерашний день.
Вчера на заводе, где я работал старшим мастером литейного цеха, был праздник труда. Он проводился каждый год в феврале.
В этот день все работники завода шли семьями на завод, где торжественно выдавались конверты с тринадцатой зарплатой, работали буфеты, играла музыка. На улице - ледяные горки для детей, катания в санях на лошадях, очень весело и празднично.
Я в общем потоке улыбающихся людей получил свой конвертик, который мне торжественно вручил парторг, сидевший за столом красного уголка цеха. Там лежала сумма, равная месячной зарплате мастера. Потом выпил в столовой с друзьями водочки, запил пивком и направился домой.
По дороге ко мне прибился бригадир сушильщиков тридцатилетний Костя, работающий в соседней смене. Он прихватил свою девушку Катю, которой было двадцать лет, и она работала в моей смене.
Мы набрали в магазине еды, несколько бутылок вина и расположились в моей комнате на втором этаже маленького кирпичного дома.
Я затопил круглую печь, стоявшую у двери комнаты. Мы накрыли на стол, и стали пировать втроем.
Играла музыка, мы громко разговаривали, от печи веяло теплом, стало уютно в комнате, время бежало незаметно. Когда я был готов, чтобы свалиться с ног, то успел устроиться на раскладушке, дал Косте белье, чтобы он сам постелил себе на диване.
Заснул я под тихие реплики, монотонно твердящие одно, и тоже:
- Костя, не нужно!
- Ну, Катя!
Я встал с постели, дрожа от холода, быстро оделся, бросил взгляд на девушку, лежавшую позади Кости, подумал:
- Как нам не пришло в голову, лечь спать втроем?
Мои размышления прервал мучительный позыв.
Я вышел из комнаты и рванул на кухню, где находился туалет. По дороге я молил Бога, чтобы кухня была свободна от соседей.
Только в жизни всегда так: если вчера была 'веселуха', то сегодня - 'невезуха'.
За столом на кухне сидели соседи, как раз возле двери в заветное помещение. Семейная сорокапятилетняя пара сидела и пила из красивых чашечек чай, заедая его тортом, или, наоборот, ела торт, запивая его ароматным чаем. Мне было без разницы, лишь бы скорее они убрались в свою комнату, чтобы заскочить в сортир.
Женщина переживала вторую молодость, была еще очень привлекательна, вызывала у меня желание. Муж же ее, напротив, казался пакостным негодяем.
Мне рассказывали люди, знающие эту пару, что мужчина - они переехали сюда недавно, всю жизнь пил беспробудно, валялся пьяный на улице. Его супруга лучшие годы провела в обществе алкоголика, сама вытянула двух детей до совершеннолетия и, когда ее терпение лопнуло - хотела развестись с непутевым мужем, то его, вдруг, осенило: так жить больше нельзя. В великих муках он стал трезвенником, полгода уже вел здоровый образ жизни.
Как часто в таких случаях бывает, он сохранил семью, стал жить с женой дружно и хорошо. Только возненавидел себя за растраченные во тьме алкогольного забвения годы, стал раздражителен и зол. Он вымещал это недовольство на соседях, коллегах по работе и просто случайных встречных.
Я вошел на кухню, кивнул доброжелательно соседям и подошел к своему столу, выжидая, что соседи покинут кухню, как негласно делали все жильцы квартиры.
Женщина дернулась встать, чтобы уйти в свою комнату, но муж рукой показал ей, чтобы та осталась сидеть. Она потупила глаза, замерла на стуле, не желая перечить мужу, чтобы не разрушить долгожданный покой в семье.
Я огорченно понял, что сосед не уступит, не уйдет, а издавать в туалете при женщине бурные звуки стеснялся.
Проклиная про себя все на свете, я побрел к своей комнате, соображая, как теперь быть, ведь живот требовал решения проблемы, иначе, он не ручался за себя.
Я почти добрел до своей комнаты, когда с шумом открылась дверь моей соседки Люды. Из нее вылетел ее сожитель Эдуард, кивнул мне головой в сторону кухни, зло спросил:
- Чаевничают еще? Сладеньким балуются? Сейчас я им устрою десерт!
Он продолжил путь в сторону кухни, я услышал, как громко хлопнула дверь туалета.
Через полминуты соседи вылетели из кухни, держа в руках чашечки с чаем и блюдца с тортом, и скрылись в своей комнате, ворча и ругаясь.
Эдуард вышел из туалета счастливый и радостный, оказалось, что он уже минут двадцать ждал, пока соседи уберутся из кухни, но не дождался, решив, что пускай лучше совесть лопнет, чем кишечник.
- Иди, свободно!
Я простил ему вонь, стоявшую в крохотном помещение туалета, быстро выдернул чоп из горшка, сел на стульчак, и через пару секунд мне стало легче.
Туалет был примечательный в нашей квартире. К горшку была прикреплена труба, которая шла через квартиру внизу в резервуар под домом. Этот сборник дерма откачивали два раза в год в специальные бочки приезжающие по вызову машины, которые вывозили экскременты за город.
Чтобы из трубы не дуло и запах не проникал в квартиру, отверстие в горшке затыкалось деревянным чопом с рукояткой длиной пятидесяти сантиметров. Когда чоп выдергивался для нужды, то в помещение поступала обильная струя воздуха, наполненная ароматом, бродившим внизу экскрементов. Очень опасное, особенно зимой для женщин, сооружение, должен вам сказать.
Вымыв руки в рукомойнике, общем для всех жильцов, я весело направился в свою комнату. Жизнь снова засияла всеми цветами радуги, а соседи не казались 'гадами', особенно, женщина, привлекающая меня созревшим спелым и сочным плодом уходящего бабьего лета.
Костя уже сидел на стуле у стола, держался за больную голову. Катя лежала на диване под одеялом, закутавшись в мумию, дрожала всем телом от утренней прохлады.
Я весело поздоровался с ними и скомандовал:
- Костя, дуй за пивом, а я буду топить печку и греть воду для чая Кате.
Мой приятель не возразил, молча, оделся, взял сетку с трехлитровой банкой, мелком посмотрел на меня и выразительно на Катю. Я усмехнулся, что Костя не доверяет своей девушке.
Дрова лежали в комнате между печкой и стеной, я быстро закидал их в топку, зажег, сбегал на кухню и поставил чайник на огонь газовой плиты.
Вернувшись в комнату, я присел на край дивана, чтобы включить телевизор, посмотрел с интересом на девушку. После пьянки у меня все звенело от напряжения, я был молод, одинок, а рядом лежало молодое соблазнительное тело, вызывающее интерес. Мое тело напряглось в сладком ожидание, орудие приготовилось к бою, стало наводиться на цель. Катя почувствовала опасность с моей стороны и подалась к самой стенке, неуверенно спросила меня:
Алексей, я надеюсь, ты не позволишь себе лишнего?
Я дал отбой боевой тревоге, повернулся к телевизору. Не любил насилия, считал, что все должно проходить по обоюдному согласию.
По телевизору шел репортаж о ходе выборов депутатов в городские и сельские советы. Я вспомнил, что собирался идти сегодня голосовать в свой избирательный пункт, расположенный в соседней школе. Я достал из шкафа паспорт, бросил его на стол, побежал на кухню за чайником.
Когда я вернулся с дымящим чайником, Катя держала мой паспорт в руках и, изумленно взглянув на меня, воскликнула:
- Мы - земляки! В одном поселке родились.
Выяснилось, что я даже учился с ее старшей сестрой в одном классе, а бабушка ее живет на одной улице с моими родителями.
Такие вот витки судьбы бывают в жизни. Если учесть, что мы жили в многомиллионном Ленинграде, а на заводе работало пятнадцать тысяч человек, то вероятность попадания в мою смену и постель землячки равнялась почти нулю.
Через неделю в городе вновь установились лютые морозы, стояла температура минус тридцать пять градусов. Все трещало от стужи, и живое попряталось к теплу. С утра до вечера в воздухе стояла морозная дымка, небо было розоватого цвета от необычного мороза. Птицы замерзали в воздухе, поэтому они не летали, пережидали невзгоды под стрехами крыш, у труб или иных укрытиях. Жизнь почти замерла.
Я старался в лихие времена находиться дома, топить исправно после работы и выходные дни свою печь. Отменил все учебные полеты к одиноким женщинам и вдовам, чтобы не вернуться из похода к ледяной пещере. Устраивать учения на своей территории пока не разрешал из политических соображений. Планировал привести сюда ту единственную, которая согреет мою жизнь.
Как-то в субботу я топил свою печку, так как холод не спадал. Размышлял, как бы добежать до ближайшего магазина, чтобы закупить продуктов. В холодильнике было пусто, а время подошло к обеду и очень хотелось кушать.
В мою дверь постучалась соседка, которая принесла для меня на тарелке пару горячих котлет, которые источали вкусный запах.
Я попытался из вежливости отказаться, но она настояла, чтобы я взял их, сказала:
- Бери, бери! Ешь на здоровье. Нажарила только что, у меня там голодный гость сидит.
Эта та соседка, у которой жил Эдуард, ее комната была напротив моей. Звали ее Людой, была она пятидесятилетней симпатичной женщиной. Работала Люда администратором в гостинице, где жили иностранцы, поэтому ей удалось удачно выдать свою единственную дочь, которую вырастила одна, за финского гражданина. Та теперь жила в Финляндии, родила там двоих детей и была счастлива.
Люда нашла себе местного сожителя, пожила с ним лет пять, и завербовалась на три года в ГДР, работать в прачечной ограниченного контингента наших войск.
Я, когда переехал в эту квартиру жить, захватил ее отъезд туда.
Прошло три года, пришло время возвращаться моей соседке из-за границы. Приезда Люды с нетерпением ждал ее сожитель Вася, который соскучился по ее пухлому телу так, что предполагало силу встречи, подобную атомной войне.
Встреча произошла страшнее атомной войны, потому что Люда привезла с собой нового молодого сожителя Эдика.
Не стоит описывать всех скандалов, которые учинял здесь Вася, обиженный легкомысленной женщиной. Было все, что возможно в таких случаях: угрозы, бег за соперником с топором, битье окон.
Только через месяц Василий сдался, снял осаду квартиры, где отсиживались полумертвые от страха любовники, смачно плюнул напоследок на землю и горько сказал:
- Курва! Сколько лет пахал ее, а она меня отблагодарила!
Эдуард был моложе Люды на пятнадцать лет, очевидно, прельстился возможностью жить в великом городе-герое. Он выждал, пока она его прописала к себе, пожил мирно еще с полгода и начал гулять напропалую с другими женщинами, пропадал где-то неделями.
Вот и теперь ее молодой сожитель отсутствовал второй день дома, а Люда привела в свою комнату десятилетнего мальчика, который замерзал у магазина от стужи.
Люда расспросила ребенка и выяснила, что он живет с мамой в деревянном доме у шоссе. Мама уже три дня, как ушла из дома и не вернулась. Мальчику было холодно в не топленом доме, его мучил голод, поэтому он ушел из квартиры и болтался возле магазина. Был уже вечер, когда сердобольная соседка в очередной раз за день приметила его там и забрала к себе, накормила и уложила спать в тепле.
Она попросила сходить меня с ними в квартиру, где жил мальчик, посмотреть все на месте. Одной идти туда ей было страшно, поэтому она рассчитывала на меня.
Я, конечно, согласился, и мы пешком втроем отправились туда. Было очень холодно, изо рта вырывался морозный пар, под ногами неистово скрипел утрамбованный снег, я сразу уткнул нос в меховой воротник и прибавил шаг.
На горизонте виднелась серая лавина многоэтажных домов новостроек города, надвигающаяся неумолимо метр за метром к нашим убогим домам бывшего пригорода. Скоро она целиком проглотит село Рыбацкое, закроет плодородные земли серым асфальтом, а на месте перекошенных деревянных строений вырастут стройные гиганты с бессчетными ячейками квартир со всеми удобствами.
Мы подошли к двухэтажному старому деревянному и покосившемуся дому, который, казалось, чудом держится на своем фундаменте.
Мальчик запустил руку в какую-то щель возле двери и вытащил ключ, которым открыли замок двери. По крутой скрипучей лестнице поднялись на второй этаж, толкнули разбухшую дверь. Она с трудом откинулась внутрь, нехотя пропуская нас в большую комнату.
Посередине стоял большой замызганный стол, уставленный грязной посудой и батареей пустых винных бутылок, был усеян многочисленными окурками и залит пивом. Единственное окно, промерзшее насквозь, едва пропускало скупой свет сквозь замысловатый рисунок инея, проступившего на внутреннем стекле. В морозном воздухе стоял смрад грязного помещения, остро ощущался табачный перегар.
Кроме еще четырех стульев и разбитого засаленного дивана, обстановки в комнате не было. Стояло в углу ведро, заполненное на треть мочой, которая покрылась льдом.
Я не понимал, как здесь можно жить, и спросил мальчика, где он спал. Тот показал на дверь, приведшую нас в маленькую комнатку, где стоял только старый шкаф, а кровати не было. Мальчик кивнул на кучу тряпья возле стенки, как на свою постель. Мы переглянулись, пораженные запущенностью жилья, отсутствием даже намека на постельное белье, грязью и тяжелым воздухом.
Когда мы вышли на улицу, я с удовольствием потянул в легкие свежий воздух, выдохнув смрад запущенного жилья.
Мы решили оставить мальчика еще на сутки у себя, а в понедельник отдать его в милицию, чтобы определить в детский дом.
По дороге домой нам повстречалась миловидная молодая женщина. Она была прилично одета, умело накрашена косметикой, вызывала приятное впечатление.
Я сразу стал стричь ее глазами, снимая с нее модное зимнее пальто, под которым угадывалось стройное тело, вызвавшее у меня желание, познакомится с ним поближе.
Не смотря на то, что я выглядел тоже неплохо - был молод и строен, женщина на меня не обратила никакого внимания, а уставилась пристально на мальчика, шагавшего между нами.
Оказалось, что это была мама нашего найденыша, и мы остановились, поздоровавшись с ней.
Женщина равнодушно выслушала рассказ Люды и, не поблагодарив нас за участие в судьбе ее сына, накинулась зло на него, что он не дождался ее и привел в дом чужих людей.
У меня пропал всякий интерес к ней, как к женщине и я в очередной раз убедился, что внешность бывает обманчива.
Страшный холод наконец-то спал до десяти градусов ниже нуля, жизнь в городе сразу оживилось, все живое вздохнуло с облегчением и заспешило выполнять свои дела, накопившиеся в период небывалой стужи.
Я, как холостой молодой мужчина, не имел особых забот, кроме работы и ежедневной топки печки. Но светило приветливо предвесеннее солнце, после больших холодов нынешний мороз казался несерьезным, и я рванул на неделю к своей давней подруге, чтобы размагнититься и снять стресс воздержания.
Когда я вернулся после удачной приятной поездки домой, то меня ждала неуютная комната, остывшая за неделю. Я начал усиленно топить свою печку, чтобы снова пришли тепло и уют.
На следующий день в комнате уже можно было ходить в спортивном костюме, я улегся на родной диван перед телевизором, вспоминая дни, проведенные в постели молодой женщины.
В дверь постучали, я крикнул, чтобы входили. В комнату вошел Эдуард, который жил уже несколько дней дома, расшибался в доску, заслуживая прощения у своей подруги за свое недельное отсутствие.
Он спросил меня, видел ли я, что туалет замерз и скоро будет нельзя им пользоваться.
Я вчера обратил внимания, что с ним что-то не то.
Мы обследовали туалет, убедились, что где-то труба не пропускает фекалии. Прошли этажом ниже и позвонили в квартиру, расположенную под нами.
Нам открыла молодая красивая девушка, жившая в квартире одна. Ее родители уже выехали с семьей сына в новую квартиру, а двадцатидвухлетняя дочь осталась здесь одна, ждать своей очереди на расселение.
Выслушав нашу просьбу осмотреть ее туалет, она равнодушно пропустила нас в квартиру и ушла в одну из комнат, поигрывая соблазнительными бедрами. Я с сожалением посмотрел ей вслед, проклиная неписаный закон: не блуди, где живешь.
Мы пришли к выводу, что фановая труба замерзла у нее и не пропускала все, что поступала сверху. Стекло в окне туалета девушки было выбито и едва прикрыто куском картона, из щели немилосердно дуло с улицы, поэтому не мудрено, что труба в суровые морозы промерзла насквозь.
Было два выхода: один - ждать до весны, другой - отогревать трубу паяльными лампами и через лючок в трубе удалять замерзшее содержимое.
Мы посетовали, что стекла в этой квартире побила молодая женщина, жившая с мужем и маленьким сыном в квартире на втором этаже соседней парадной нашего дома. Ее муж учился в одном классе с девушкой, жившей под нами, часто забегал к нашей соседке с бутылочкой винца.
Его одноклассница не отличалась целомудренностью и любила выпить, а что происходило потом, после совместного распития горячительного напитка, то об этом можно лишь догадываться.
Жена изменника пыталась жаловаться родителям мужа, проживавшим под ними. Отец вел с сыном частые профилактические разговоры, тот обещал прекратить левые забеги. Молодой мужчина держался месяц, другой, но, когда ему попадала "под хвост вожжа", снова оказывался с бутылкой в квартире доступной женщины.
Как-то, подловив момент, когда муж после работы прошмыгнул мимо своей парадной на соседнюю лестницу, ревнивая женщина побила в квартире соперницы окна, выкуривая своего мужа на улицу.
В итоге мужчина все равно продолжал бегать к своей зазнобе, а пострадали от его блуда мы.
Так как до прихода весны нужно ходить куда-то в туалет, то решили в ближайшую субботу разогревать замерзшую трубу паяльными лампами, которые я обещал принести с работы.
Мы решили привлечь для работы с трубой и другого соседа, который тогда сидел на кухне с тортом.
Но с ним мы не смогли договориться, так как он заявил, что готов ждать до весны, а свое дерьмо, мол, убирайте сами.
На вопрос, куда идет его личные отходы, он заверил, что по большой надобности он и его жена ездят к своим детям, которые живут в двадцати минутах езды в доме со всеми удобствами, а по малому ходят в ведро, которое опорожняют на улице.
Пришлось нам вдвоем в субботу чистить фановую трубу. Вооружившись паяльными лампами, старым тазом, одевшись в старье и, защитив руки рукавицами, принесенными мною тоже с работы, мы потратили половину дня, вытаскивая по кусочку отогретое паяльной лампой говно в таз и затем на улицу за дровяной сарай.
Когда мы закончили грязную работу, то сбросили перепачканную одежду в мусорный бак возле дома и решили сходить в общественную баню, которая находилась недалеко от нашего дома.
Эдуард за несколько дней, что находился дома, успел получить прощение от своей пассии, которая сияла при виде своего молодого любовника, поэтому она нас снабдила в баню бутылочкой водки, поощрив за приложенное усердие в освобождение от затора туалета.
Баня славилась своей парилкой и просторным залом для мытья. Сюда ходила мыться все население села Рыбацкое и приезжали любители бани из города, привлеченные славой отличного пара, поддерживаемого березовыми дровами.
Перед входом в баню в киоске мы купили по бутылке пива, зашли в раздевалку мужского зала бани, разделись и вошли в зал для мытья.
Здесь царила мужская нагая атмосфера, где не было места званиям и должностям. Вокруг деловито сновали мужчины различных возрастов и мастей: высокие, низкие, толстые, худые. У всех, без исключения, между ног болталось мужское достоинство, как отдельный артиллерийский расчет, подчиненный своим хозяевам, и, живший по военному, казалось, уставу.
Орудийные стволы часто не гармонировали с габаритами мужских фигур. При невысоких ростом худощавых персонах можно было видеть свисающие мощные стволы, а при высоких и сильных фигурах зачастую наблюдалась скромная царица боев, пушечка - сорокапятка, искусно замаскированная кустарником волос.
Между ними мелькали еще молоденькие скорострельные орудия подростков и, зачехленные плотью, ничем не замаскированные, еще игрушечные пушчонки мальчиков.
Я присел на мраморный топчан, чтобы распарить в тазу с кипятком березовый веник, приобретенный в киоске при входе, с интересом присматривался к народу, мелькавшему в пару мыльного зала.
Так как я сидел, то отчетливо видел во влажном тумане только мужские стволы, проплывающие во всей красе перед моими глазами.
Вот вдоль моей скамейки степенно прошло мощное, видавшее виды, орудие, обвитое крупными натруженными венами. Набалдашник ствола было столь огромен, что можно видеть в ее головке часть внутренней нарезки ствола.
Это орудие было уже в преклонных годах, чувствовалось, что послужило на славу, побывало во многих сражениях, не посрамило славу геройского мужского расчета, не раз поражала цель.
Теперь расчет снисходительно и доброжелательно посматривал на своих молодых коллег-пушкарей, мол, ваше время пришло трудиться, а мы, Слава Богу, на отдыхе. Но, если придется идти еще раз в бой, то не подведем, тряхнем стариной, потому что имеем опыт, накопленный годами.
В направление парилки проследовал мощный, но короткий ствол молодого мужчины. Следом следовал длинная, но тонкая пушка зрелого мужчины, вдали мелькали многочисленная орудия различных калибров и видов пушек.
Одним словом славная мужская армия, желанных сердцу женщин, стояла на помывке, усиленно мылила и терла мочалками все части своего тела. Многие уже сегодня снова побывают в честном бою, будут напористо воевать не с противником, а с партнером. Победа удовлетворяет, когда удается отстреляться прямо в цель, а случится угодить снарядом в искусственные или фальшивые цели, то тоже не так плохо. Прибавляется опыт участия в боевых походах.
Размышления прервал Эдуард, который потянул меня в парилку.
Там стояла немыслимая жара и парил польский закон: "У кого длиннее, тот и пан".
На полке под потолком в первом ряду стояли мужчины с большими членами. Они гордо выпрямились во весь рост, выставив напоказ свои большущие стволы на солидных колесах.
Позади них стояли бойцы со средним размером, справедливо полагая, что они мало чем уступят передним рядам, хотя у них и короче стволы.
Позади всех толпился или сидел на скамейках самый многочисленный отряд со скромными, по сравнению с передними рядами, по длине и диаметру орудиями, которые прикрывали стыдливо вениками от снисходительных усмешек счастливых обладателей царь-пушек.
Подростковая часть воинов, имевших претензию на большой размер своих пушек, но не имевших еще боевого крещения, пыталось выдвинуться из задних рядов вперед, вообразив, что на это они имеют полное право. Но на них зашикала многочисленная нервная группа обладателей непримечательных пушек, задвигая молодняк, не нюхавший пороха, на место:
- Куда! Горя в жизни не видели, а туда же!
Я и Эдуард отнесли себя к обыкновенной группе и без звука стали позади, потели от жары, как слоны, похлопывая себя вениками, чтобы зной парилки пробирал до костей.
- Интересно, какой же ствол желанней для партнерш? - подумал я, оглядывая многочисленные ряды мужских членов, скукожившихся от банной истомы.
Я вспомнил рассказ рабочих, живших в заводском общежитие. Они взяли как-то интервью у местной проститутки, приглашенной парнями на вечеринку.
- Скажи нам, Катя! Вот ты перепробовала членов, как селедок в бочке. Какой для тебя был лучше: длинный, короткий, тонкий или толстый? - спросил один мужчина, а остальные замерли в ожидании ответа.
Катя задумалась, поняла серьезность момента и ответила:
- Который работает хорошо!
Выходило, что любой ствол годится, лишь бы был прилежен.
Вскоре на смену зимы пришла долгожданная весна и благодатное лето. В эти времена года жизнь в нашем доме преображалась, все населения дома каждую свободную минуту проводило на воздухе перед домом.
Среди зелени деревьев и кустарника стояли столы и скамейки, на которых сидели жильцы дома, играли в карты или домино. У колонки с водой женщины полоскали белье и развешивали сушиться на веревках, закрепленных между кольев, вбитых мужчинами в землю.
Ярко светило солнце, было тепло, пели птицы, везде перла ввысь зелень и цвели цветы. Мужчины сбрасывались по рублю, засылали бегунов в соседний магазин за бутылочкой или в ларек за пивом, вели свои разговоры.
Отдельной кучкой сидели женщины нашего и соседних домов, судачили о женских делах и предстоящем переезде в городские квартиры.
От них я узнал, что мальчика, которого приютила на сутки Люда, комиссия забрала у непутевой матери и определила в приют.
Я, наслушавшись разговоров о расселение нашего дома умудренных жизнью старших соседей, срочно приступил к поиску своей единственной девушки, чтобы получить полноценную квартиру, а не угодить снова в коммуналку, хотя и со всеми удобствами.
Вскоре, мне посчастливилось такую себе найти, и я привел ее в свою комнату, уложил на свой не разбитый сексом диван.
Когда меня вызвали для оформления бумаг для предоставления мне нового жилья, я предоставил там не только молодую красивую жену, прописанную на моей площади. Но и справку о том, что в животе моей женщины находится живое существо, которое, как результат моих боевых действий, появится на свет через четыре месяца и будет нам любимой дочерью.
Городская комиссия не стала со мною спорить и предоставила на всех двухкомнатную квартиру в новостройке города, где мы и поселились. Я до сих пор вспоминаю маленький дом, где провел несколько лет.