Аннотация: обновлено 12.02.2011.Полный текст первой главы.. Пока ждёте продолжение, можете почитать другое моё произведение о "наших там" http://zhurnal.lib.ru/a/andreew_n_j/index_3.shtml
Глава 1
Играла музыка. Как обычно - "Прощание славянки". Сейчас эта мелодия была как никогда кстати. Как-никак, по славянским (ну кроме румын) странам предстояло лететь. А народу-то было вокруг, народу! Казалось, бросишь взгляд под землю - и там кто-нибудь сыщется из зевак или репортёров. Лётное поле, к счастью, оцепили полицейские. Они кое-как сдерживали напор толпы, желавшей посмотреть поближе не на новейший самолёт генерала Сикорского, а на его пассажиров. По Петрограду расползлись слухи, что Великий князь Кирилл, известный любитель гонок и всевозможных технических новинок, лично сядет за штурвал, а рядом будет сидеть император Алексей. Меж тем, в особо "информированных" кругах ходили разговоры о том, что ни в какое турне "Добрыня" не отправится: Алексей Николаевич отправляет за отцом, всё ещё находящимся в "путешествии".
Бобрев узнал все подробности за считанные минуты, оказавшись на поле рядом с каким-то дородным господином. Пенсне, изысканный фрак, каждую складочку на котором знакомец (имя Дмитрий не успел спросить даже, оказавшись завален потоком слов) разглаживал с невероятным тщанием. Не приведи Господь оказаться с ним на соседних креслах! Бобрев прослушает курс мировой истории в слухах!
"Спрыгну на крыльях Котельникова, клянусь, спрыгну! Или сброшу этого господина в пенсне!" - думал Бобрев, стараясь делать вид что внимательно слушает словоохотливого попутчика, пропуская все его слова мимо ушей.
Дмитрий уже видел во всех подробностях картину падающего сквозь облака болтуна, чей фрак даже после падения останется словно только-только из-под утюга.
Потом мысли Бобрева перетекли на прошлую ночь...
- Дима, ты точно хочешь поехать? На полгода...Что ты вообще будешь делать? Я не понимаю, - зарывшись в грудь, шептала Анна.
Она уже смирилась с тем, что Бобреву предстоит дальняя и долгая поездка. Она была рада, что муж сможет развеяться, показать себя: не заметить его меланхолию было бы невозможно. Анна понимала, что такому прежде деятельному и, по-своему, эксцентричному человеку в такой глуши делать нечего. Но как же она не хотела его отпускать!
- Да, я смогу быть полезен России. Это ведь не так уж и плохо? Там нужны хорошие служаки, знающие немецкий, кому Великий князь мог бы довериться: Спиридович мне такую протекцию сделал! Поднаторею в торговле и дипломатии, куплю тебе сервиз богемского стекла! Два сервиза! И привезу тамошние платья! Много платьев, целую гардеробную! А ещё...
Дмитрий наконец-то замолчал: услышал всхлипы.
- Ань...- он положил руку ей на макушку. Зарылся пальцами в волосы.
Они так и стояли, обнявшись. Стояли. Стояли. Бобрев тоже заплакал. Нет, ну конечно - просто в глаз что-то попало! Да, не может быть никаких сомнений!
- Вот и простились, - вздохнула Анна, поцеловав мужа на прощание.
Весь нехитрый скарб поместился в один маленький чемодан. Да много ли ему надо? Бритва, помазок, рубашки, брюки, пара книг. И - фотокарточка Анны. Вот и всё, что нужно, а всякие мелочи можно на месте будет купить. Если уж во Франции рубли принимают, то и в молодой Чехословакии должны вовсю брать! Говорят, у них даже собственной валюты пока нет!
В автомобиле говорил в основном Кирилл. Говорил долго и много, но по делу. Великий князь в самом деле не отошёл от дел государственных. Редко кто вспоминал ещё об одном его почётном "титуле". Как-никак, Императора по делам Службы Имперской Безопасности советник не последний человек в России.
Задача стояла непростая. Требовалось создать заграничное бюро СИБ в Праге. Сама Чехословакия была интересна, но не так, как соседняя Германия. Было буквально рукой подать до Баварии. А там! Газеты, даже самые скандальные, не говорили и десятой доли о том, что там происходит! Похоже, назревал мятеж во главе с Людендорфом. А что поделаешь? Революция подняла наверх левые силы. Монархисты попытались повернуть время вспять и несколько офицеров повели части на столицу. Ровно неделю город забрасывал патриотическими радиограммами Германию. "Семь дней" монархии закончились расстрелом из пушек Рейхстага. Великая война похоронила кайзеровскую Германию. Кайзеровскую - но не прусскую.
Гинденбург - точнее, его окружение - собирал под своё начало сокращённых, буквально изгнанных из армии после Петроградского мира офицеров и унтеров. Естественно, все они были недовольны унижением -и все как один умели хорошо воевать. Правительство пока смотрела на это сквозь пальцы, надеясь в дальнейшем использовать "Железный шлем" в качестве костяка возрождённой армии.
К сожалению, нам сковали руки в германских делах. В дополнительных протоколах, текст которых хранился в глубокой тайне, Россия в обмен на невмешательство англичан в балканские дела обязалась не лезть в дела соседа. А руки-то чесались, чесались! Вот в Чехословакию лезть можно и нужно. А оттуда кто-то, совершенно случайно, может забрести в Германию. Или даже просто поговорить с парой-тройкой человек из побеждённого, но не поверженного государства. Так, обменяться мнениями, вручить книжки там всякие, пакеты с ничего не значащими бумагами. Подумаешь! Ведь ничего такого!
А заодно можно будет влиять на чехословацкие дела. Информация, знаете ли, правит миром. Заграничное бюро будет собирать эту информацию.
Хорошее владение немецким, опыт борьбы с вражеской агентурой, навыки в использовании дезинформации - на плечи Бобрева должна была лечь защита от иностранной разведки. Естественно, от союзнической: ни у австрийцев, ни у германцев полноценной разведки больше не осталось. Даже великий Макс Ронге - и тот ушёл, живёт где-то в глухомани и пишет мемуары. Кирилл знал, что выйдет скорее художественный роман, в котором о многом главный немецкий разведчик умолчит.
- А кто же будет работать над вербовкой и анализом? - Бобрев позволил себе перебить бывшего регента.
- Думаю, Вас удивит мой выбор. Удивит - и обрадует. Старые деньки и всё такое, - довольно улыбался Кирилл, предвкушая реакцию Дмитрия. - Узнаете в самолёте. Всё узнаете.
Меж тем господин в пенсне, почёсывая безразмерные бакенбарды, продолжал что-то там рассказывать. Бобрев решил даже прислушаться. Да, точно, теперь попутчик - будь он неладен - делился впечатлениями от нового "шустовского".
Перемешивая восторги от вкуса, соответствующего некогда дарованному французами праву звать этот напиток коньяком, сведениями о трёх существующих на данный момент заводах и рассказом о прошлом семьи Шустовых, в своё время споривших с Демидовыми за честь считаться влиятельнейшей купеческой семьёй России.
- А ещё говорят, будто бы в их подвалах, представьте себе, хранятся бочки с коньячным спиртом столетней выдержки! Столетней! Вы таки представляете?
Последний вопрос заставил Бобрева прислушаться к знакомцу. Как-как зовут этого господина? Полное лицо, широкие глаза с хитрым прищуром, разве что бакенбарды, пенсне и безразмерная шляпа (и это в летнюю жару!) мешали получше его разглядеть. Но интонации казались знакомыми, очень знакомыми...Может, он изменил голос? Грим? Нет, бакенбарды выглядят очень и очень натурально, если и накладные- то работа высшей пробы. Нет, бред!
Бобрев ухмыльнулся. Знакомец посчитал это за интерес к рассказу и с удвоенной энергией.
На счастье, концерт закончил играть, и толпа успокоилась, ожидая торжественной речи императора. И точно, молодой Алексей, только-только ставший полновластным императором, поднялся с места и начал рассказывать, как он рад возможности увидеть очередной триумф нашего самолётостроения. Рядом с императором стоял улыбающийся Сикорский, по праву ставший, наравне с "Добрыней", героем торжества.
Потом слово взял и Кирилл, говоривший от лица Общества споспешествования. Бывшего регента слушали не так внимательно, уже предвкушая действо. И точно: Великий князь, кинув шутку-другую, хлопнул в ладоши - и дверь "Добрыни" открылась.
Прекрасная девушка в некоем подобии полицейского мундира и юбке этак пониже икр. Кирилл, несмотря ни на какие препятствия, настаивал именно на таком костюме. Об этом поведал всё тот же всезнайка, добавив, что явно за этим стояло что-то личное.
- Но кто поймёт всех этих высокопоставленных особ? - пожал плечами знакомец (Бобрев так и не успел спросить его имени) и направился к трапу.
Снова, с удвоенной силой, оркестр заиграл "Прощание славянки". На Бобрева нахлынули воспоминания о днях борьбы с немцами в Петрограде и Гельсингфорсе в последний год войны...Да...Всё было...Как там Анна?
Под всеобщие аплодисменты и чуть-чуть грустные удары медных тарелок, пассажиры заняли свои места. Для Бобрева это не был первый полёт на самолёте, но как же всё отличалось! Как отличалось! Если до того Дмитрий летал в качестве пассажира на сравнительно небольших разведчиках, то в пассажирском самолёте он оказался впервые. Это был своего рода вагон, не первого класса, а скорее третьего, но с удобными креслами, расположенными в два ряда у правой стороны. Левая сторона отводилась под узкий коридорчик, проходивший через весь "вагон" и заканчивавшийся полукруглой дверью в кабину пилотов.
Теснясь и волнуясь, пассажиры "Добрыни" кое-как заняли места. Та сударыня, просившая называть её "просто Катя", помогла пассажиром управиться с ремнями. Как объяснила "просто Катя", при полёте они должны были обеспечить кое-какую безопасность. Мало ли что? Завихрения воздуха, буря, пике...
Когда "просто Катя" с широкой улыбкой рассказывала обо всех прелестях полёта без ремней, пассажиры с удвоенной энергией принимались поправлять их последнюю надежду на выживание - иначе и не скажешь.
Места Бобрева и ("За что, Господи?!") болтуна, рассказавшего в первую же минуту их знакомства всё, что по-настоящему интересовало Дмитрия, и теперь нёсшего полнейшую околесицу, оказались в самом хвосте.
- Ну что, с почином? - рассмеялся сосед.
- С почином, - кивнул Бобрев, намереваясь углубиться в собственные мысли...
Нет, конечно, ему следовало бы выжать из соседа все возможные и невозможные сведения, благо и сам "объект" был бы рад без меры. Да только...Нечто в глубине души мешало Бобреву полностью вернуться к былой жизни. Может быть, тот уголок, что был отведён для семьи и дома? Контрразведка была связана с огромной опасностью, и казалось, что чем дольше ты оттягиваешь возвращение в неё, тем больше шансов остаться в живых...
- Эх, дорогой друг, Вы совершенно не желаете меня слушать! - возмущённо заметил сосед. - Скажу больше: ай-ай-ай, не обращаете на меня никакого внимания!
- Что Вы! - хотел было отвертеться Бобрев...
Он повернул голову вправо, чтобы посмотреть на соседа: мол, видите, обращаю, очень даже обращаю...
- Нет, не обращаете, - улыбнулся своими полными губами сосед, потянулся рукой к левой щеке и...
И принялся срывать накладные бакенбарды. Бобрев с удивлением смотрел на происходящее. Ювелирная работа оказалась брошена в крохотный саквояж, с которым знакомец не расставался ни на секунду. Туда же, скомканная и сложенная в три погибели, отправилась шляпа. Разве только пенсне осталось на месте, инфернально поблёскивая. Полные губы соседа слились в издевательскую улыбку. А глаза...Глаза Ивушки Манасевич-Мануйлова торжествовали.
- Дмитрий Петрович, Дмитрий Петрович! - вздохнул самый скандально известный агент короны. - Вы в своей деревне растеряли последние навыки!
- Вам проиграть не стыдно! - ошарашено ответил Бобрев.
Рука сама собой потянулась для рукопожатия.
- Ну вот? мы снова за работой, - подмигнул Ивушка.
- Да, а я уже всё позабыл...Даже Вас не признал...Но... - Дмитрий опомнился. - Но лучше прервём разговоры на эту тему...
Ивушка отмахнулся от этих слов, как от назойливых комаров.
- Дмитрий, да тут все свои. Все пассажиры "Добрыни" - сибовцы. Даже пилоты. Понимаете? - Манасевич улыбнулся во всю ширь, сверкая белыми зубами. - А что до узнавания...День, когда меня узнают в гриме, думаю, будет моим последним днём.
Да, идея была безумной, но блестящей. Кто бы в здравом уме усадил будущее ядро русской агентуры в Чехословакии в самолёт, который окажется под самым пристальным вниманием мировой прессы? Уже после Варшавы, при каждой посадке, сотни фотовспышек озарят "Добрыню" и его пассажиров. Они окажутся на передовицах (ну ладно, на второй-третьей странице как минимум) всевозможных газет. Как с этим придётся справляться? Какие усилия придётся приложить, чтобы такая известность не помешала работе? Ведь известный разведчик - это провалившийся разведчик...
- Мы справимся, - ответил на свой же немой вопрос Бобрев.
Манасевич одобрительно закивал. Приближалась "Просто Катя" с подносом, уставленным всевозможными напитками. Перед взлётом полагалось принять для храбрости, как же без этого?..
***
Жизнь кумира России, героя Стамбульской операции, адмирала Александра Васильевича Колчака превратилась в сущий ад. Едва ли не каждый вечер его жена, Софья, закатывала скандалы. Прежде она мирилась с присутствием Анны Васильевны Тимирёвой в жизни Колчака - но присутствием где-то на заднем фоне, далеко-далеко. Да и разговоры об этом редко ходили в обществе. Теперь же Анна Васильевна, в которую Александр влюблялся с каждым днём всё сильнее и сильнее, стала объектом ненависти Софьи.
"В этом мире может быть только одна мадам Колчак!" - не раз и не два бросала она в порыве злости мужу, а тот сносил это молча. После очередного шторма он покидал беспокойное море - свой дома - и отправлялся в тихую гавань. Иногда он гулял возле храма Святой Софии. Впервые за почти пять столетий здесь велись православные службы. Колчак прислушивался к литургии, звуки которой, проникая сквозь древние стены собора, струились вместе с водой фонтанов и шелестели в такт саду, раскинувшемуся вокруг здания.
Здесь Колчак, под вовсю цветущей смоковницей, любил проводить свободное время. Разглядывая небо через листву, более похожую на ворох размашистых куриных лап (только зелёных), покрытых пухом...До чего же это были красивые цветы! А лепестки! Чем-то похожие на вишнёвые, только пошире и ароматней...Или на цветки сакуры - она ведь родственница вишни, только японская, не дающая плодов...Да...Япония...Порт-Артур, плен, золотое оружие...Иногда кажется, что это было какую-то неделю назад, иногда - что века и тысячелетия минули с той поры.
Нет, всё-таки вишнёвый цвет пахнет изысканнее, тоньше. Лепестки цветов смоковницы били запахом в нос - особенно сейчас, на пике цветения.
Так, рассуждая о пустяках, Колчаках и отдыхал душой. Он даже научился не обращать внимания на городовых и солдат гарнизона, смешанные патрули из которых крейсировали в огромном количестве по городу. Что поделать? Турки, естественно, не могли воспринять спокойно вхождение Стамбула в состав России. Едва ли не ежедневно в каком-нибудь из районов города вспыхивала то драка, то толпа собиралась для бунта, то пришлые не могли поделить что-то с местными. И если бы не постоянные, ежедневные усилия генерал-губернатора города - Кутепова - то бочка пороха, на которой мы пробовали усидеть, взорвалась бы.
Вот и сейчас Колчак услышал отдалённый гул. Взрыв?
Александр Васильевич встрепенулся и принялся оглядываться по сторонам. Так, на норд ничего...Зюйт-вест...Постойте-ка...На зюйт-зюйт-вест клубы дыма, не серые даже или пепельные, а угольно-чёрные.
Патруль заволновался. Городовые, перебросившись словом-другим с солдатами, побежали в квартал, небо над которым уже потемнело. Солдаты же, посовещавшись, подошли к Колчаку. Их командир, пехоты поручик, то и дело потиравший от волнения сизый свой нос невиданных размеров, козырнул адмиралу и стукнул каблуками сапог.
- Вам бы в безопасное место, Александр Васильевич!
- Мне ничего не угрожает. Благодарю! - Колчак встал со скамейки, кивнул патрульным и продолжил прогулку по саду.
Поручик, Игорь Смольянинов, с которым адмирал познакомился ещё в первый день "посиделок", лишь пожал плечами, зыркнул многозначительно на подчинённых и продолжил следить за Колчаком. Мало ли? Вдруг сейчас бомбист выбежит из подворотни, или башибузук примется палить? Поручик уже не раз становился свидетелем подобных нападений: и глазом моргнуть не успеешь, а площадь завалена трупами. Этого он навидался ещё дома, в России. А теперь и Стамбул ("Нет, он, конечно, ныне русский город...но...знаете ли...") оказался наполнен такими же сорвиголовами. И окажись на их пути Колчак - Игорю голову снесут. А потом пришьют и снова снесут. А потом направят на Сахалин, любоваться улыбками японских пограничников.
"В общем, неспокойно у нас, милая моя, любимая Анна Васильевна" - Колчак в мыслях уже заканчивал разговор с возлюбленной. Они должны были увидеться в офицерском собрании, сегодня, в девять вечера. Бал, шампанское - и Тимирёва. Нет, всё-таки Тимирёва, бал и шампанское. Да, это ближе к истине. Её муж вот уже который месяц просился на Дальний Восток или на Балтику, желая хотя бы так оградить свою семью от развала. Брак, на самом деле, давным-давно лопнул. На службе Тимирёв появлялся в отвратительном настроении, стараясь лишний раз не оказываться поблизости от Колчака. Но что поделать, если Черноморский флот переведён был в Стамбул? На крохотном пятачке, отведённом под штаб и Собрание, было весьма и весьма трудно не столкнуться нос к носу. Да и вообще, Второй Рим - город маленький.
Чему подтверждением был несущийся со всех ног вестовой. Ленточка трепетала на ветру, "солнечные зайчики" игрались на матроске, а по лицу градом валил пот.
Матрос, хрипя, отдал под козырёк и протянул кусок телеграфной ленты.
- Семён, я ведь просил: не бегай ты за мной. Бери автомобиль, - Александр Васильевич со всей возможной строгостью посмотрел на вестового и, приняв в руки ленту, принялся за чтение.
"Пград тчк Морштаб тчк Колчаку срочно руки..."
Курносый, обычно розовощёкий Семён Петров развёл руками.
- Никак не мог найти. Все разъехались. А тут телеграмма срочная. Пришлось бежать.
- Что такого срочного... - Колчак замолчал на полуслове.
"...прибыть в Пград совещания флот тчк Григорович"
Так. Лично морской министр просил срочно прибыть в Петроград на совещание Моргенштаба. Что-то серьёзное затевается? Скорее всего: после подписания мира с Германией о подобной спешке наверху успели подзабыть. Войны нет? Нет. Так чего волноваться и спешить?
А тут...
- Благодарю, - Колчак скомкал телеграмму. Что-то затевается?
Раздался ещё один хлопок, только громче.
- Сегодня туки превзошли самих себя, - ухмыльнулся Петров.
- Похоже на то, - рассеянно ответил Колчак.
Что бы это могло быть?..
Кирилл Владимирович запирал на ключ свой кабинет. Да, он, кажется, поменьше регентского, невзрачнее, непритязательнее. И располагается буквально у чёрта на куличках - в бывшем здании Центрального военно-промышленного комитета. Сизов любил вспоминать день своего триумфа. Документы, добытые Бобревым, оказались полной неожиданностью даже для гостя из будущего. Указания на счета, с которых потом платили антиправительственным агитаторам. "Пожертвования" (так назвали эти выплаты присяжные поверенные на процессе) в пользу партии большевиков. Тут была даже не переправленная вовремя по месту назначения записки Гвоздева с требованием высылки ещё денег на подпольную типографию и выдачу денег планировавшим участвовать в забастовке рабочим. Но это были мелочи по сравнению с суммами, выделенными из государственный казны и предназначенным для покупки патронов, снарядов, в конце концов, бинтов. Сто миллионов рублей - вот была минимальная цена предательства военно-промышленных комитетов. На эти деньги можно было купить пятьсот тысяч пулемётов "Виккерс-Максим" (без огромной надбавки, которую требовали поставщики - комитеты заказывали у самых жадных и прижимистых поставщиков, заметьте) - но они были потрачены на революцию. На революцию во время войны. Были и другие доказательства, множество, необозримое множество - и даже лучшие присяжные поверенные, точнее, часть из них - остальные принимали участие в махинациях и оказались на скамье подсудимых, - так вот, присяжные ничего не смогли поделать. Главным обвиняемым должен был выступить Гучков - но он погиб на дуэли со Спиридовичем. Вместо него отбивался Львов. На возглавлявшийся им Союз земств и городов, Земгор, нашлось ещё больше уличающих доказательств. Георгий Евгеньевич, толстовец, критиковавший правительство и не желавший ничего делать для лучшей его работы, не желавший даже занять место критикуемых им министров (и открещивавшийся от этого места, как язвенник от "менделеевки") - он был приговорён к смертной казни через повешение.
Толпа, славословившая его некогда, теперь улюлюкала и требовала новых казней. Ещё бы! Ведь что мы? Мы же ничего не делали, никого не поддерживали, никому не плевали в лицо. Это другие. А мы завсегда за царя-батюшку. Теперь-то, когда Львов проиграл, теперь-то вся его сущность видна!
Кирилл едва удержался от того, чтоб не сплюнуть. Ему были противны комитетчики - но ещё более пренебрежения он выказывал таким вот "флюгерам". Жаль, что большая часть восклицавших на страницах газет и в салонах были как раз из "флюгерной" породы...
Ну да ладно. Сизов улыбнулся. Бывший регент. Да, теперь его так зовут - и никто не понимает, отчего так ухмыляется носитель сего почётного титула при этих словах. Бывший регент, ну что в этом такого? Кирилл даже поспорить был готов, что не родится то произведение, одного из героев которого назвали так разок-другой. И автопробегом никто не ударит по разгильдяйству...Да, кроме первого гонщика империи, конечно же. Та часть души Кирилла, что принадлежала Великому князю, давала о себе знать. Руки так и потянулись к воображаемому рулю, а в ушах шумел ветер, так и желавший скинуть автомобиль с дороги. Но нет! Стихии не победить!
- Кирилл Владимирович, до завтра, - кивнул покидавший свой кабинет Юровский.
Бывший хлеботорговец, ныне работавший в целой тьме учреждений, занимавшихся денежной реформой, с извечным меланхоличным видом прошёл мимо. Короткая, словно у солдата, стрижка, огромные уши (это особо заметно становилось в профиль), неизменно подтянутый вид и щеголеватый пиджак. В руках - очередной журнал со статьей или выкладки по тому или иному проекту. Он никогда не боялся в глаза сказать то, что думает, и потому Кирилл его так уважал.
Сотрудники Общества покинули здание. Кирилл попрощался со сторожем, перекинувшись парой шуток. Дверь уже закрывалась за бывшим регентом, когда он услышал - краем уха - гудки телефона. Шестое чувство, имя которого присвоено бедной печёнке, ноющей при каждом удобном и неудобном случае, заставило Сизова остановиться.
И точно: почти сразу же вслед за Кириллом выбежал сторож:
- Кирилл Владимирович! Вам просили передать! - Степаныч был перепуган, его лицо даже побелело. - Кирилл Владимирович!
- Что просили передать? - бывший регент оставался невозмутимым.
- Только что в Мюнхене началась революция, - Степаныч аж перекрестился. - Вас просят в Генштаб.
- Рано начали, - только и ответил Кирилл, мысленно ругая Людендорфа за спешку...
После революции, чтобы кое-как свести концы с концами, Шустовым пришлось переработать запасы коньячного спирта столетней выдержки. Несмотря на то, что алкогольный напиток, производившийся на трёх заводах - Ереванском, Кишинёвском и Одесском - по правилам должен был бы именоваться бренди, французы официально разрешили именовать его коньяком. Этому помог хитрый ход "Коньячного короля", Николая Шустова. В 1900 году в Париже проходила выставка, на которой проводился конкурс среди виноделов. Жюри, оставшись сверх всякой меры довольно представленным напитком, присудило ему гран-при. Когда Николай раскрыл инкогнито, французам пришлось дать разрешение на гордое название "коньяк" на этикетках "шустовского". Кроме того, семья Шустовых очень плодотворна занималась производством водки, конкурируя с семьёй Смирновых. Последним, однако, революция помогла завоевать всемирную известность. Владимир Смирнов сперва оказался в Стамбуле, затем открыл производство во Львове и в Париже. Даже в одном британском сериале о чиновниках, если говорят о русской водке, имеют в виду именно "смирновку". Вот такая история борьбы двух алкогольных магнатов.
После революции, при попытке перехода через границу, Манасевич-Мануйлова узнал один из пограничников. Его расстреляли на месте как одного из ярых сторонников свергнутого, классово чуждого строя.
По итогам Портсмутского мира, которым закончилась Русско-японская война, Южный Сахалин стал частью Страны Восходящего Солнца. Удалось его вернуть лишь после Второй мировой войны.
Леонид наумович Юровский (1884, Одесса - 17 сентября 1938 года, Москва). Некоторое время учился на электромеханика в Петербургском политехническом институте, но затем перевёлся на экономическое отделение, где тогда преподавали Туган-Барановский, Чупров, Струве. Занимался вопросами хлебного хозяйства под руководством Лоренцо Брентано (наиболее известное и доступное произведение последнего - "Народное хозяйство Византии"). В 1910 году присвоено звание доктора политэкономии. Занимался журналистикой. Воевал в Первую мировую войну артиллеристом. Командовал батареей на Румынском фронте. Приветствовал Февральскую революцию, получил пост управляющего Особым статистико-экономическим отделом в августе 1917 года. В сентябре 1917 года настроение Юровского легко передать через процитированные в книге "Денежная политика Советской власти" слова С.Н.Прокоповича, министра сельского хозяйства: "Мы на границе отчаяния...И уже теперь я, как экономист, могу предвидеть тот месяц, когда мы окончательно экономически развалимся". Эти слова были приговором Временному првительству, исполненному спустя несколько месяцев. Долгое время Юровский не принимал большевистского режима. Затем - с началом НЭПа - его отношение переменилось. Юровский работает в Наркомфин, участвует в разработке денежной реформы. Однако вскоре пришло известие о предполагаемой высылке Юровского На "философском пароходе"). Начальство его отстояло. В 1925 году он снова делает значительный вклад в проекты финансовых реформ. В 1928 году поднимает вопрос о махинациях Госбанка со сведениями об обеспеченности червонцев (золотовалютное обеспечение было недостаточным, но данный факт скрывался). Это было связано с тем, что в условиях сворачивания НЭПа падали поставки зерна за границу и приходилось продавать золото (скажем, с 31 декабря 1927 года по июль 1928 года - около 97 (девяноста семи) тонн золота). За 1927 - 1928 годы было продано 160 (сто шестьдесят) тонн золота. Показатели 1921 года были превзойдены. Одновременно эмиссия начинала гарантироваться ещё не добытым золотом "Союззолота". Далее Юровский, долгое время противившийся такой политике, в очередной раз потребовал отставки. Он был переведён а планово-экономическое управление. В 1930 году стал членов Совета госбанка. После "покаяния" Рыкова Юровский был арестован. Репрессирован вместе с Кондратьевым - предсказавшим Великую депрессию (сбывшееся предсказание он имел "удовольствие" лицезреть сквозь тюремную решётку). По болезни (просьба об освобождении была поддержана Генпрокурором И.А. Акуловым). Политбюро вынесло решение об освобождении Юровского. В конце 1937 года - снова арест, 17 сентября 1938 года - расстрел. Его сын погибнет в 1943 году на войне.