Аннотация: "Альпинисты не умирают в горах, они просто растворяются в стихии..."
Валерий Хрищатый
Сколько прошло времени с тех пор? Годы,века?... Для меня, вечного, в сущности, это уже не имеет значения. Для меня имеет значение только жизнь. Не моя, которой я распорядился как смог. Жизнь других - тех немногих, кто так же как мы когда-то, посмели бросить вызов стихии.
Теперь, когда я здесь, и, скорее всего навсегда, у меня очень много времени спокойно подумать над тем - почему именно я? Кто так решил? Но каким бы временем я не располагал, не просто найти ответ.
Мой товарищ, Джон Норт верил в удачу нашего предприятия. Я - сомневался. Но никому не говорил о своих сомнениях. Я сомневался всегда: и в Лондоне, в самом начале - на конференции Географического общества, и на протяжении всего долгого пути, и уже на подходе к цели. Мои сомнения были переплетены странным образом с верой в успех. Даже скорее - с надеждой. Порукой надежды был мой неплохой альпийский опыт и горячность Норта, сила его убеждений.
А когда Пемба Хазу - сирдар* носильщиков, обратил наше с Нортом внимание на гиганта, даже в окружении совсем немаленьких вершин, я испугался. Сейчас мне не стыдно признаться в этом! А тогда... тогда я скрыл, спрятал испуг за тёмными стёклами очков. Джон же был рад, что гора не разочаровала его и отсюда - с перевала, в неделе пути до лагеря, он чувствовал её. Её мощь, её превосходство над всем окружением. Джон был отважен и даже слишком! Эта цель - для него. Он считал, что и я - такой же, как он. Джон Норт не умел читать в душах. Он был оптимистом. Даже на спуске в гигантский цирк перед ледопадом, когда мы встретили французов - четверых очень измождённых людей, таких, что живыми их можно было назвать с большой натяжкой... А их руководителя, в сущности уже мёртвого, тащили словно тюк с тряпьём, носильщики... Даже тогда Норт не утратил своего оптимизма. Я же был просто раздавлен, напуган, убит... и Норт не увидел перемен во мне или не желал их видеть. А может статься - я так скрывал свои чувства, что окружающие меня люди не почувствовали - как изменилось моё отношение к нашей экспедиции?
Помню глаза одного из французов, Норт расспрашивал его о горе. Это были глаза смертельно больной собаки - только мука и тоска. Он говорил о страшной стене, на которой они провели неделю, не смея подняться на гребень из-за ураганного ветра. Он говорил о двух своих товарищах, которых растворила гора в своей бесконечной неприступности. Они просто исчезли. Искать не было сил. О том, как приполз с отмороженными ногами их руководитель после неудачной попытки пройти вертикаль и выйти на гребень... как разбежались почти все носильщики... про голод и ужасающий мороз.
Признайся я тогда Норту, что не верю в удачу, или, зачем скрывать это от себя сейчас, что я испугался и не могу идти, возможно, всё сложилось бы по-другому. Но я смалодушничал. Почему?... Не знаю. После того как мы разошлись с французами и старший над носильщиками - сирдар Пемба Хазу сказал Норту:
- Дух горы не пускает к себе. Там только смерть.
Норт улыбнулся как обычно - широко и беспечно. Произнёс, обращаясь к носильщикам и доктору:
- Французы не так подготовились как мы. У них не было нашего высотного опыта! Мы с Фредом не повернём назад!
Как Норт умел улыбаться! Обезоруживающе и по мальчишески - задорно и солнечно. Я только скривил гримасу ему в ответ, силясь изобразить улыбку. Не знаю, как у меня это получилось... наверное, плохо. Но Норт не заметил и посчитал, что я полностью согласен с ним. Врач Алекс Хэнсон похлопал меня по плечу. И мы пошли дальше.
Помню, как колыхались в сизом тумане сгорбленные спины несчастных французов... Что с ними стало? Дотащили ли они своего товарища до Дзанга - деревушки, где намеривались восстановить силы? Возможно, они мертвы сейчас... мертвы, наверное, прошло слишком много времени с того дня, времени - которому я не веду счёт.
Время... время течёт нелинейно, и куски его иногда исчезают совсем. Иногда - я вижу почти мгновенные смены дня и ночи. Солнце с Луной пробегают свой путь по небесной сфере со скоростью аэроплана, а времена года играют в догонялки. Иногда же наоборот - время застывает как эти горы. Нет никакого движения и мир напоминает картину художника. Нечеловеческого художника. Картина созданная человеком живая и отражает его многогранный мир и его душу. На этой же картине мир кажется плоским и тусклым... Приходит время думать. Вспоминать и миллионный раз пытаться решить кто же он - мой враг?
Может быть это каменный гигант, у которого нет души и для которого я - просто пылинка? Спрашивается, - зачем я пришёл к нему? Забраться на его макушку? И что - он станет от этого менее величественным? Заметит ли он эту мою победу? Что для него все наши переживания и отношения, наша жизнь и наша смерть? Нелепые для альпиниста вопросы, которые никогда не возникали прежде, но приходили в голову там - под горой, когда я глядел на молящихся тибетцев - наших носильщиков. Они просили своих богов быть добрыми к нам. Они развесили цветные тряпочки, странные смешные дикари. В монастыре, ещё в Дзанге, они тоже молились, а мы бросали монеты и крутили скрипучие деревянные барабаны, выпрашивая у горы разрешения зайти на неё.
Но бездушная гигантская каменная глыба подчиняется только законам физики и законам атмосферных потоков вокруг неё. И только одна её высота ставит перед нами с Нортом неразрешимую задачу. Слишком холодно и очень мало кислорода!
Почему я пошёл с Нортом? Слава? Пожалуй, что так... Деньги? Да! Можно оправдываться, сказав, что не только деньги, точнее - деньги как возможность стать счастливым. Завести жену, детей. Купить дом... и жить спокойно и счастливо, где ни будь в Уэльсе, скажем. Джэн, моя невеста, отговаривала меня от экспедиции. И она, в конечном счёте, была права. Помню за неделю до отъезда, она сказала: "Неужели нельзя быть счастливым и без твоей горы, Фрэдди?" А что же ответил я? Кажется - ничего. Просто обнял её и поцеловал? Ага, вспомнил! Я сказал ей, что у нас ещё много времени, чтобы любить и потом, когда я вернусь с ног до головы во славе и деньгах, я больше никогда не уеду от неё. У нас будет много денег, и мы будем счастливы. Наивно, боже, как всё это было давно и как наивно!
Теперь можно спокойно размышлять над этим здесь - на заоблачной высоте. Она (высота) уже не помеха. Я и сам себе - не помеха. И кто же действительно враг мой - эта гора,... с которой я можно сказать одно целое или я сам?
А в том - сорок восьмом году я знал врага. Враг стоял передо мной, и я видел только его - гиганта ростом в двадцать восемь тысяч футов. Всё было просто. Всё было понятно.
Акклиматизация прошла очень хорошо (как мы считали). Хэнсон не мог нарадоваться на наше здоровье. Он даже заскучал по болячкам, и когда у поварёнка Хавсы потекло из носу (по-моему, у него всегда текло) он с таким усердием принялся лечить мальца, что тот запросил пощады, а при виде доктора прятался за тюками... Те дни не радовали нас погодой. Часто шёл снег. Сильный ветер не прекращался ни на минуту, с вершины тянулся длинный белый шлейф. Но всё же, это были чудесные дни - мы с Нортом готовились к восхождению, и сделали несколько удачных пробных выходов, постепенно набирая высоту. Последний выход мы поднялись на двадцать две тысячи! Переночевали наверху и вернулись в отличном расположении духа. Двадцать две тысячи футов! Это был ещё и мой личный рекорд! Я тогда даже позабыл свои прежние страхи и поверил в победу.
Штурм начался очень удачно. Главное - мы практически преодолели стену! Почти полмили отвесных камней, на которых ни снег, ни лёд не удерживались, и на которых нет ни дюйма, где не гулял бы ветер! Я уверен - никто никогда не был так высоко! Но эта стена и ветер вымотали нас. Мы смертельно устали. Даже улыбка Норта как-то потускнела.
Остался бросок до вершины. Один день. Но для этого необходимо выйти на гребень.
Помню тот последний вечер.
Снег, мучивший нас уже несколько дней подряд, вдруг прекратился, и небо прояснилось. До гребня оставалось совсем немного. Норт решил подняться туда. Я был против.
- Пойдём утром, - предложил я Норту. - Нет сил. Переночуем на этой полке!
- Времени достаточно. Я чувствую себя неплохо. Оставайся. Пойду один.
- Ты сошёл с ума! Джон, не делай этого!
- Я поднимусь и посмотрю выход на гребень. К темноте вернусь. Жди меня и приготовь ночлег.
Зачем я отпустил его? Мог ли я не пустить его? Наверное. Но я не сделал ничего, чтобы его остановить! Мной руководил эгоизм? Да. Я хотел, чтобы основную работу сделал он. Глупо, тем более, что его смерть практически означала и мою тоже. Высота гибельно действует на серое вещество.
Он ушёл. Мы тогда и не предполагали, что на изгибе гребня необходимо быть вдвоём! Только вдвоём! Нужна надёжная страховка. Нужна рука друга...
Я не сразу понял, что остался один, когда почти бесшумно тело бедного Норта пролетело вниз. Он упал с гребня. Никто не помог ему. Самостраховки оказалось недостаточно.
Я сделал ошибку. И не одну. Я отпустил Норта, а после его срыва пошёл вверх на гребень. Нужно было вниз! А я - вверх! Зачем я сделал это?... Не знаю. Горе оглушило меня. Я - всегда осторожный и рассудительный, допустил простую ошибку! На такой высоте разум не действует. Мозг сжимается в игольное ушко.
Однако, там - на гребне, своим "игольным ушком" я понял, что случилось. Ураганный ветер не оставлял ни единого шанса одиночке. Только вдвоём мы смогли бы подняться. Только вдвоём у нас был шанс победить. Даже, если бы произошёл срыв, при "короткой" верёвке он был бы не смертелен. Я мог бы удержать Норта! А он затащил бы меня!
Я закрепился, как считал, очень надёжно и начал движение. Но ветер поднял меня словно пушинку. Это были последние мгновения моей жизни. Напряглась страховочная верёвка, ледоруб звякнул о камни. На миг я увидел мир за гребнем...
Прошла тьма. И теперь я вижу гребень и вершину всегда...
Стоп!
Пора прервать воспоминания.
Время набирает ход. Всегда после "затишья" оно медленно раскручивает своё "колесо". По стене ползут двое. Кто они? Китайцы, французы, русские или англичане? Какая разница?... Их пока не видно чётко. Чувствую их. Я всегда чувствую людей.
Эту нитку маршрута они тянут без перерыва уже несколько дней. Нитку, которую тянули и мы с Нортом. Они дотянули её сюда. Они вымотались. Наверное, так же как и мы с Нортом. Они подходят к выходу на гребень. Они верят в свою неразрешимую задачу. Не предполагают, что дошли до предела и дальше ничего уже не будет. Это значит, что на их пути стоит враг! Враг коварный и непобедимый. Это значит, что пришло моё время!
Время течёт нормально, и я чувствую силу. Силу материального мира. Мира потерянного мной уже давно. Мира, в котором были Джэн и Норт, была цель... был враг... жизнь и смерть.
Они допускают ту же ошибку, что и мы с Нортом. Один сильно отстаёт. Другой не ждёт его. Он подходит к выходу наверх. Что и говорить, люди не меняются и в зоне смерти каждый за себя! Жалкая попытка организовать здесь надёжную страховку, обречена на неудачу. Но с тупым упорством он пытается делать это. Крючья не "поют". Вижу упорство в его затуманенных глазах. Мозг его - "игольное ушко".
Он выбирается на изгиб и ветер хуком справа бьёт его в лицо. Ветер - вечный враг хватает беднягу за шиворот и бросает в пропасть...
Я удерживаю человека и ставлю на ноги. Ветер силён, но я сильнее. Человек ничего не понимает. Но он на гребне. И он счастлив. Криво улыбается. И я вижу густую каплю крови на треснувшей губе. Помогает подняться второму. Ветер не может помешать мне, и значит, уже не может помешать им. Гора обречена.