- Шелестова, какого хрена у тебя телефон отключен? - я толкнул дверь в зал ресторана и на несколько секунд замер на пороге.
Мара полулежала за ближайшим столиком, напротив нее, подперев кулачком подбородок, сидела какая-то девушка. Живая, для разнообразия, но явно не человек. Девушка помахала мне рукой, Шелестова только пробормотала что-то невнятное.
- Привет, обладатель самого-сексуального-голоса-в-мире. Я - Эли, а ты, должно быть, Волков?
- Привет, - я рассматривал гостью все то время, пока шел от дверей к столику. Перевел взгляд на Мару, она лишь вяло улыбнулась. Хозяйка отеля была пьяна. Колючка окончательно сползла со стула и уронила голову на сложенные на столе руки, чуть не столкнув кофейник и закрытую бутылку виски.
- Ты собралась ее напоить окончательно или заставить протрезветь?
- Ты вошел как раз в тот момент, когда я решала этот вопрос, - девушка вздохнула. - Я склонялась к первому варианту, у нас проблемы, Хьюстон.
Я вгляделся в лицо Мары. Колючка была измотана, выглядела почти болезненно бледной.
- Эти проблемы вполне могут подождать до утра, - я наклонился, поднял хозяйку "Калифорнии" на руки. - Я уложу ее и вернусь. Виски можешь убрать.
- Благими намерениями, - скривилась Элисте недовольно. - Ты портишь единственный шанс сделать все безболезненно.
- Разберемся, - бросил через плечо, выходя в холл.
Мара зашевелилась, когда мы уже были в ее комнате, открыла глаза.
- Привет, - прохрипела Шелестова. - Я надрала задницу Ирзу.
- Убила? - вздернул брови, укладывая колючку на кровать.
- Если бы... - вяло махнула она рукой. - Пар спустила.
- Хорошо. Ты почему трубку не брала?
Девушка нахмурилась, пытаясь, очевидно, понять, о чем я. Судя по всему, понять не получалось.
- Ладно, отложим до завтра. Но ты заставила меня поволноваться, - я снял с Шелестовой платье, укрыл одеялом.
- Стой, - она притянула меня к себе, схватив за футболку, когда я уже выпрямлялся, попыталась поцеловать, но промахнулась и лишь скользнула губами по щеке, вызвав улыбку. - Не получилось, - разочарованно вздохнула Мара.
Я надавил на плечи, укладывая колючку назад, снова укрыл и легко поцеловал.
- Все у тебя получилось. Спи.
- А ты? - ее глаза слипались, слова звучали невнятно и по-детски обижено. Пьяная Шелестова, оказывается, - зрелище невероятно забавное. Даже милое. "Милое"... Дурацкое, нелепое слово, но другого подобрать не получалось.
- А я скоро приду, - пообещал, ставя на тумбочку бутылку воды, прихваченную из холла. Я погасил ночник, включил в ванной свет, оставив дверь немного приоткрытой. Кто его знает, как Мара переносит опьянение.
По дороге в ресторан я заглянул в пятый номер. Девушка сидела на кровати и признаков жизни не подавала. Не повернула головы, не вздрогнула, не произнесла ни звука. Она смотрела в окно, но я подозревал, что не видела того, что находилось за ним. Мертвая вообще едва ли была способна видеть.
Красный туман заполнил собой всю комнату. Что-то нездоровое было в его клубах, болезненное и очень неправильное. Он собирался в комки под потолком, стелился по полу и словно ползал по стенам, как ползают тени в самый темный час ночи.
Ну хоть не кричит.
Элисте я нашел на том самом месте, на котором оставил. Девушка даже позы не изменила. Только топорщились в стороны короткие седые пряди, словно наэлектризованные.
- Я весь внимание, - сказал, опускаясь на стул.
Собирательница глубоко вздохнула, разлила кофе.
- Я нашла Стаса, и Маре придется развоплотить душу.
Я не донес чашку до рта, аккуратно вернул ее на место, откинулся на спинку стула.
- Отлично. Давай подробности.
- Ну ты же видел девушку наверху, - пожала Элисте плечами. - Ее надо развоплотить. Чем дольше призрак остается в таком состоянии, тем дольше мучается.
Я сжал переносицу, все-таки сделал глоток кофе, тут же чуть не выплюнув его обратно.
- Ну да, - пожала Элисте плечами, - кофе я готовлю премерзкий.
- В таком случае, при чем тут Стас?
- А, - снова дерганое пожатие плеч, - я просто решила сообщить сразу плохую и хорошую новости. Парня я нашла. С ним теперь все в порядке, но учитывая, чем Маре придется заняться, лучше ему пока побыть где-нибудь в другом месте.
- Почему Маре? Почему не тебе?
- В смысле? - девушка вздернула вверх аккуратные брови, наморщила лоб.
- Ну ты же собирательница, ты же забираешь души. Почему бы тебе не развоплотить эту?
- Ты не в теме, да? - девушка откинулась на спинку стула. - Развоплощать могут только собиратели высшей ступени - очень сильные, невероятно сильные, но таких сейчас нет. И нефилимы - это раз. А два - душа уже в отеле и никто, кроме Мары, не имеет над ней власти. Так обычно это работает.
- Шелестова откажется, - отрицательно покачал я головой, поднимаясь. Раз с кофе не сложилось, сделаю чай и пожрать чего-нибудь.
Элисте тоже поднялась и последовала за мной на кухню, продолжая наш с ней диалог.
- Сразу - конечно нет. Она попсихует, возможно, наорет на меня, даже выгонит, но в конечном итоге все равно сделает то, что должна. Ей не в первой. Мы через это проходили.
Я открыл дверцу холодильника. Пицца! Отлично.
- Ты забываешь про вариант, где Мара оставляет призрак в покое и ждет, пока он сам исчезнет.
- Не-а, - прозвучало в ответ чуть ли не насмешливо, но все равно горько, - не забываю. Судя по тому, что я вижу сейчас, этот процесс, если оставить его на самотек, займет у вашей гостьи около полугода. - Девушка оперлась бедром о разделочный стол. - Шелестова пока не хочет этого признавать... Или не может. Но ей придется и захотеть, и смочь. Совет бдит.
- При чем тут Совет?
- По правилам Мара может держать душу не более пяти дней, если она ранена, иначе это нарушение правил. Этика, гуманность и все такое. Это как с раковыми больными на последней стадии, с той лишь разницей, что Совет узаконил "эвтаназию".
- Что будет, если Шелестова опоздает?
- Ничего хорошего. Заведут дело, сместят с должности, затаскают по разным инстанциям. И не будем забывать, что Кит максимум через неделю должен вернуться в "Калифорнию".
- Почему? - насторожился я, поворачиваясь лицом к Элисте, зажимая подмышкой колбасу, держа в руках майонез, помидор и сыр.
- Отель, - развела собеседница в стороны руками.
Я всматривался в лицо девушки и пытался понять, специально или нечаянно она сказала только про панка, но не про Ксюшу с Костей. И если специально, то почему?
- Ясно. Что-то надо для развоплощения?
- Только Мара и душа. Она ведь не записала ее в книгу, - я кивнул, хотя собирательница не спрашивала, скорее утверждала, и вернулся к холодильнику за кетчупом и солеными огурцами, - и этот факт несколько упрощает дело. Меньше привязок к "Калифорнии" придется рвать. Меньше силы и меньше боли.
- Куда ни кинь, везде клин, - я вонзил нож в хлеб. - Ты сказала, что Маре не впервой. Когда она последний раз развоплощала душу?
- Лет пять назад. А потом недельная истерика. Поэтому я хотела напоить Шелестову. Но может, в этот раз будет проще.
Я скептически поджал губы. Элисте вздохнула.
- В общем, я оставляю тебя и твои бутерброды наслаждаться друг другом, а сама - спать. Завтра будет ужасный день. Покойной ночи.
- И тебе, - кивнул, провожая девушку взглядом. Она шла быстро и легко, но, несмотря на это, походка казалась тяжелой и уставшей.
"Тяжелый день"... Да что ты знаешь?
Эти два дня были бесконечными и полными какого-то почти сюрреалистичного бреда. Саныч орал и плевался огнем, Сухарев орал и плевался дерьмом, я орал и плевался ядом. Блеск. Три взвинченных, не спавших и не жравших мужика, запертых в одной тесной комнатке, через полчаса, оказывается, способны перегрызть друг другу глотки и потерять всякий человеческий вид. Я действительно готов был убить обоих.
Близнецы прислали файлы, они нашли связующее звено. Бухгалтер. Фрилансер. Он отчасти подходил под профиль, за исключением того факта, что не вписывался в теорию с семинарией, шизофренией и не обладал достаточным количеством средств, чтобы спонсировать свое маленькое, убогое "хобби".
Я был не против его проверить. Очень даже за, но и не мог совсем закрыть глаза на характеристику, а поэтому не мог поддержать подполковника в его желании и дальше вести дело. Даже частичное - это все равно совпадение. И если бухгалтер окажется убийцей, ребята с ним не справятся. Сухарь, конечно, с моей точкой зрения был не согласен.
И еще были трупы. Три. Новых.
Первый, без всякого сомнения, дело рук ублюдка. Те же порезы, те же раны, те же следы.
Второй оставлял вопросы. Судя по нему, урод смастерил себе новый инструмент. Кроме переломов, никаких внешних признаков пыток заметно еще не было, но вот внутри...
Сашка блевал, когда услышал.
Девушку раздавили. Все внутренние органы: сердце, почки, легкие были раздавлены. Но на теле не нашли ни следов связывания, ни следов от наручников... К тому же ей единственной изуродовали лицо. Зачем? Вопрос. Обычно в случаях, когда убийца травмирует лицо жертвы, это что-то личное. На нашего придурка не похоже, а значит, требует дополнительных проверок. Плюс ко всему два тела за такой короткий срок - очень хреновый расклад. Маньяк торопится, прогрессирует слишком быстро. Почти ненормально быстро. И тут снова вопрос - почему? Теряет терпение? Как вариант, но что-то слабо верится. Он дотошен и скрупулезен, соблюдает ритуал. Так что не так? Почему все изменилось?
Ответа, хоть мало-мальски меня удовлетворяющего, не было. Санычу, конечно, я рассказал все как есть. А вот в разговоре с подполковником и ребятами пока предпочел отделаться общими фразами. Близнецов попросил продолжить поиски, хотя надежды на то, что они найдут еще что-то, было мало.
И наконец труп, который вызвал столько вопросов у ребят из отдела, из-за которого я проторчал в Москве двое суток и смог вернуться только сейчас... Труп, который также был безобразно и безжалостно изуродован, женский труп. Труп Ники. Вот только изуродована она была совершенно по-другому. Забита. Переломы, синяки, ушибы по всему телу. Но на удивление все они были посмертными. Умерла Вероника от яда. Обычного крысиного яда. Констатировать причину смерти труда не составило, а вот все остальное...
Я был уверен практически полностью, что яд девушка приняла сама. В отделе со мной по этому поводу тоже спорили. И я понимал почему: не было депрессии, не было неудавшихся попыток суицида, не было травмирующих событий. Но и доказательства того, что Нику отравили специально, тоже отсутствовали. А еще я жопой чуял, что яд бывшая выпила сама. Вопрос - зачем?
Вопрос, на который ответа у меня пока не было.
Дело становилось чем дальше, тем хуже.
И Шелестова сегодня весь день не брала трубку. Я издергался, как мамаша ребенка-хулигана. Почти паранойя, но все-таки не совсем. Домой сегодня мчался, словно за мной гнались гончие ада.
Ткнувшийся в ногу мокрый нос вывел из задумчивости.
- Что, чудовище, с тобой сегодня не гуляли?
Пес тут же вскочил на ноги и унесся в коридор, скользя по паркету. Я закинул в рот остатки бомж-пиццы, подхватил кружку с чаем и вымелся на улицу. Собака от радости чуть ли не поскуливала.
- Извини, друг, - развел я руками в стороны, - всем сейчас непросто. Давай сегодня побыстрее.
Рыжая морда разразилась радостным лаем.
Он не отходил далеко от отеля, носился вокруг. Последнее время мы гуляли с ним возле озера, но сегодня было откровенно лень. Я сел на ступеньки, поставил рядом кружку, достал из кармана мобильник, чтобы отправить сообщения Сухарю и Санычу, и вырубил его к чертям. Завтра я официально вне зоны доступа. Все, что от меня зависело, я сделал, дальше дело за парнями. Пусть ищут, пусть Саныч подключает наших, Совет, кого угодно. Но завтра они должны справиться без меня.
Крюгер отметил все кусты возле крыльца и, вихляя тощей попой, отправился на подъездную дорожку.
А маньяк не желал выходить у меня из головы. Он ведь не просто так проворачивает все это, у него должен быть план. Но может ли у безумца он быть? План - проявление сознания, воли. У сумасшедших нет ни того, ни другого. Сумасшествие подчиняет себе все. Даже инстинкты.
Я сделал глоток остывшего чая и снова перевел взгляд на пса. Крюгер что-то жрал.
- Ты, морда бесстыжая, - меня словно сдуло с места, - дома жрать, что ли, нечего?
Уже через пару минут я пытался зафиксировать упирающуюся собаку коленями и достать у нее из пасти неведомую фигню, которую она с таким увлечением и энтузиазмом жевала. Сопротивлялся пес отчаянно, словно защищал сахарную кость. Упирался всеми четырьмя лапами в землю, тихо рычал и отчаянно вертел башкой.
- Я сильнее тебя, - проговорил, схватив пса за нижнюю челюсть, подняв его морду к себе, чтобы проще было достать ту дрянь, которую он жевал. - Хочешь проверить?
Крюгер сказал мне "вуф" и дернулся тощим телом.
Меня каждый раз поражало, насколько сильна эта собака, несмотря на кажущиеся хрупкость и изящество поджарого тела. Мышцы у приблудыша были стальные. Пожалуй, при сильном его желании, большом разгоне и правильной мотивации пес вполне мог свалить меня с ног даже не моргнув. Хватка, как оказалось, у призрака тоже была стальная.
- Ладно, - я выпустил на миг морду засранца, - давай по-хорошему. Отдашь мне то, что в пасти, и я выделю тебе пять печенек.
Конечно, собака меня полностью проигнорировала. Начала снова вырываться где-то на середине фразы.
- Запомни, я правда пытался, - проворчал и, выпустив тело, стиснул между коленями башку. На то, чтобы разжать челюсть чудовища, у меня ушло еще какое-то время.
Воняло из пасти страшно.
Я засунул пальцы сначала под язык, потом глубже, в глотку, ухватился за что-то скользкое и пакостное, вытащил наружу, отпуская из захвата рыжего.
Крюгер обиженно сказал мне "вуф", облизывая языком нос.
- Ну извини, сам виноват.
"Вуф-вуф-вуф".
У них это в генах: делать печальные глаза и строить скорбную рожу. Нормальный человек, да и не человек, смотреть на это спокойно не может. Кстати, маньяки животных терпеть не могут. Статистический факт.
Я направился было к мусорному баку, чтобы выкинуть дрянь, которая была у меня в руках, но бросил на нее быстрый взгляд и застыл.
Да еж твою мать!
В руке в слюнях Крюгера лежала монетка - пять копеек. Пять старых копеек. Гада даже звать не пришлось, он выпрыгнул сам, шипя и высовывая раздвоенный язык. Мне с трудом удалось удержать паразита на месте.
Я тряхнул башкой, позвал собаку и отвел в дом, все еще сжимая в руке проклятую монетку, потом вернулся назад. Вот уж действительно мерзкая баба.
Ника везде поднасрать успела. Даже сдохнуть по-человечески и то не смогла.
Я был зол. Просто в ярости. И мне потребовалось несколько долгих минут и длинных вдохов и выдохов, чтобы немного успокоиться.
Гад нашел все относительно быстро, не прошло и получаса. Ноги промокли моментально из-за выпавшей росы, я умудрился порезать ладонь о траву и посадить батарейку на телефоне, но все-таки собрал все.
Тринадцать старых пятикопеечных монет. От них воняло. Не просто безумием, но практически психозом, ненавистью, завистью.
Я остановился, еще раз внимательно огляделся, пытаясь понять, все ли собрал, и прикрыл глаза. Гаду много времени и в этот раз не потребовалось, он заглотил наведенную дрянь одним махом, почти с той же легкостью, с какой пятиметровый питон проглатывает мелкую мышь.
Губы сами собой растянулись в улыбке.
Я повернулся к дороге и направился к мусорному баку, чтобы все-таки избавиться от пустой теперь находки, потом вернулся в дом, проверил замки и быстро принял душ.
Мара спала посередине кровати, раскрывшись и раскинув руки-ноги. Моя улыбка стала шире. Я поднял одеяло с пола, осторожно подвинул хозяйку отеля, лег рядом и укрыл нас одеялом, все еще улыбаясь.
Кажется, я знаю, как прижать Георгия, точнее Ирзамира.
Идиот.
Как и ожидалось, новости о развоплощении души Мара встретила в штыки. Истерики не было. Было твердое и холодное, как льды Антарктики, ?я не хочу об этом слышать?. Бесцветное и пустое.
- Шелестова, ты потеряешь ?Калифорнию?, - не оставляла попыток Элисте.
- Я что-нибудь придумаю.
- У тебя нет времени на ?придумаю?. Смирись, возьми себя в руки и сделай то, что должна.
Мара стояла за барной стойкой. Эли - с другой стороны, напротив. Хозяйка отеля делала вид, что варит кофе. Возможно, она действительно поначалу пыталась что-то сварить, но минуты через две совершенно забыла об этом и сейчас бессмысленно вертела в руках кружку.
Я пока молча наблюдал за происходящим от двери.
- Не говори мне о том, что я должна или не должна, - огрызнулась Мара, со стуком поставив чашку. - Я сама решу кому и как отдавать долги, - на ее шее и висках вздулись вены, капелька пота скатилась по ключице.
- Ой, давай без этого, - оперлась собирательница руками о стойку, наклоняясь к девушке. - Ты прошла через развоплощение один раз, пройдешь и во второй.
- Иди к дьяволу, Громова, и начальство туда же прихвати, заодно с Советом и их правилами. Задолбало.
Элисте еще немного подалась вперед.
- Задолбало? А представляешь, как задолбало душу наверху? Ты представляешь, что она сейчас испытывает? Но ты настолько эгоистична и себялюбива, что думаешь только о себе. И близнецов держишь по этой же причине...
Мара резко подняла голову, сощурив потемневшие от злости глаза.
- Не впутывай их в это. Они не имеют никакого отношения к...
- Эгоистичная трусиха ты, Шелестова. На кой хрен, ты стала хозяйкой ?Калифорнии?, если не готова к последствиям? Поиграть решила? Дрянные привычки вспомнить?
Мара вцепилась в стойку.
Я нахмурился. Элисте давила слишком сильно. Неоправданно сильно. Мара готова была взорваться в любую секунду или наоборот... Наоборот было бы хуже. С гневом проще справиться. С ?наоборот? могут быть варианты.
- Так может, сама этим займешься? Это же так просто! Когда ты последний раз развоплощала, Эли? Никогда! Поэтому не говори мне, что...
- Ты сделаешь это, - хлопнула собирательница ладонью по стойке. Крюгер, сидевший рядом со мной, прижал уши к голове и жалобно тявкнул. - Не сломаешься.
Повисла тишина. Мара смотрела на Элисте несколько долгих мгновений, по лицу невозможно было ничего понять.
Черт, все-таки передавила.
Шелестова опустила голову, глубоко вдохнула.
- А если сломаюсь? - проговорила девушка едва слышно.
Собирательница отвернулась.
- Тебе придется это сделать, - прозвучало так же тихо.
Громова развернулась и вышла из ресторана, старательно избегая моего взгляда, сжимая руки в кулаки. Плохой полицейский - хороший полицейский. Видимо, сегодня мне отведена вторая роль.
Я засунул руку в карман, проверяя на месте ли ключи, достал их и направился к стойке.
- Пойдем, - я взял Мару за руку и потянул за собой, выключив по пути кофемашину, которая уже как минут пятнадцать просто кипятила воду.
- Яр...
- Пошли, позавтракаем где-нибудь.
- Но...
- Пошли.
Мы миновали холл, вышли на улицу. Рука Шелестовой в моей ладони была холодной, напряженной, слегка подрагивала.
В домашних штанах, майке и кедах она выглядела растерянной и уставшей, но шла за мной практически не сопротивляясь. Смирение - отвратительная хрень, в нем нет ничего благородного и высокого. Никогда не было. Это чувство всегда вызывало во мне отвращение, непонимание и злость. Но сейчас оно играло мне на руку.
Я посадил девушку в машину, запустил увязавшегося за нами Крюгера на заднее сидение, сел сам и завел мотор.
Мара даже на пса внимания не обращала. Смотрела прямо перед собой, потом просто закрыла глаза, откинувшись на спинку сидения. Я собирался с мыслями и планами. Молчание тоже вещь полезная, оно дает передышку, иногда - ощущение невесомости, иногда - ответы, которые, казалось бы, не найти никогда.
Я остановился на первой попавшейся заправке, взял два кофе, два хот-дога и сосиску для рыжего монстра, притаившегося сзади.
Ехать в Москву желания не было. Свернул на ближайшем же повороте с указателем на какую-то деревню, немного сбавил скорость, проклиная ямы и разбитую дорогу.
Не знаю, сколько мы петляли по узким улочкам, но в конечном итоге я припарковался на окраине и заглушил мотор.
Шелестова молчала. Но снова покорно вышла из машины, когда я отрыл дверцу, Крюгер выскочил без дополнительных намеков. Вылетел из салона и, лая на всю округу, понесся к реке.
Мы остановились на небольшом пригорке, внизу текла речка-говнотечка, на дальнем берегу которой примостилась церквушка. Золотой купол почти светился в лучах солнца, тянулся к нему, впитывал свет. Слева от нас, в камышах, пила воду местная Буренка, отмахиваясь хвостом от мошкары. Пахло травой, какими-то цветами, пыльной дорогой, цветущей водой.
Я усадил Мару на капот, протянул хот-дог и кофе.
- Яр, я не хочу...
- Давай просто позавтракаем, - перебил я девушку. - Смотри, как сегодня хорошо, тепло. - Я задрал голову к небу. - Вон то облако похоже на Умку, закрывшего нос и глаза лапой.
- Они все похоже на Умку - белые и большие.
- Неправда, - я откусил от хот-дога, сделал глоток холодного кофе. - Вон то, - ткнул пальцем на следующее, - похоже на чашку, а слева воздушный шар.
Колючка тоже сделала глоток кофе.
- Ты ничего не понимаешь в облаках и ничего не понимаешь в завтраках.
- А вот Крюгер мой завтрак оценил.
- Он собака, - пожала плечами Шелестова. - Кто кормит, тот и хороший.
- Эй, друг, нас с тобой тут, кажется, несправедливо обижают, - прокричал я, наблюдая за тем, как отважный парень убегает от Буренки, выбирающейся из кустов.
- Ага, - дернула уголком губ Мара и откусила от своего хот-дога, - вас обидишь, особенно тебя.
- Никак не могу понять: то ли ты меня снова обидела, то ли похвалила.
- Все зависит от степени твоей самоуверенности.
- Тогда комплимент.
- Почему меня это не удивляет?
- Жуй свой хот-дог, женщина, - улыбнулся я, все еще рассматривая облака. Крюгер, напуганный коровой, метнулся за машину.
Мы молчали, пока Мара завтракала. Я краем глаза наблюдал за тем, как постепенно уходит из ее тела напряжение: расслабляются плечи, спина, шея.
Мара снова заговорила лишь тогда, когда кофе в ее стаканчике почти закончился, а я пересчитал всю листву на ближайшем дереве.
- Яр, спасибо тебе за завтрак и все такое, но...
- Я не буду заставлять тебя принимать решение, - перебил я девушку, подавая руку. Она осторожно слезла с капота. - Не буду разговаривать на эту тему. Как ты сегодня сказала, ты все решишь сама. Пойдем прогуляемся.
Девушка кивнула, и мы направились вдоль речушки.
Запах цветущей воды стал сильнее, солнце зашло за небольшое облако и подул легкий ветерок. Где-то надрывался петух и лаяли собаки. Наш храбрый пес носился туда-сюда, то обгоняя нас, то возвращаясь.
- Ты никогда не хотел вернуться? - спросила Мара, кивая в сторону церкви.
- Стать снова священником?
- Да.
- Только в первое время. Первые несколько месяцев. Тогда мне казалось, что ответ и решение - в стенах храма, у Него. Я ошибался. Он не дает ответов. По крайней мере не так, как многие этого ждут. Знаешь, как бывает: мы не думаем о Боге пока все хорошо, но стоит чему-то случиться, начинаем вспоминать молитвы и ходить в храмы, обращаясь к тому, в кого даже не верим. Попахивает лицемерием. Многие относятся к Богу как к волшебной палочке: уповают на чудо. Я тоже не стал исключением.
- Что ты имеешь ввиду? - Мара подняла ко мне задумчивое лицо.
- Я стал священником только потому, что решил, что устал воевать и решил прийти к миру. Но невозможно прийти к миру через веру, когда в тебе самом нет ни того, ни другого. Это я тоже понял потом. У меня были хорошие учителя и до, и после. Почему ты спрашиваешь?
- Потому что когда-то я сделала выбор, - усмехнулась колючка, - и иногда все еще гадаю, правильный ли он.
- Все нормально. Нам свойственны сомнения - это инстинкты.
- Ты все упрощаешь.
- Нет. Даже наши чувства рождены инстинктами. Посмотри на Крюгера: базовые эмоции у нас одинаковые - страх, радость, грусть.
Мара кивнула, опустилась на траву, подтянув колени к подбородку, уставилась на воду. Я сел рядом.
- Они со мной уже четыре года, - пробормотала хозяйка отеля так тихо, что мне пришлось напрячься, чтобы услышать. - Попали в аварию всей семьей. Дорога была скользкая, шел мокрый снег, водитель встречной фуры не спал двое суток. Ехали к родственникам на праздники. Отец скончался на месте. Мать отделалась переломами, ушибами, сотрясением, - Мара сорвала травинку, принялась сосредоточенно крутить между пальцами. - Костю выкинуло через лобовое стекло. Ксюшу зажало кресло отца, на ней места живого не было. Все переломано, вся в крови, даже пальцы на ногах. У Кости было изрезано все лицо и руки, черепно-мозговая травма. Когда они появились у меня, маленький гений путал слова: лапа, вместо лампа, овод вместо вода. Случались приступы гнева. Он мог наорать на меня. Кричал: "утлая сумка", вместо "тупая сука". Как-то утром не смог открыть дверь - пальцы еще плохо слушались - и разозлился. Очень сильно. Я прибежала на крики перепуганной Ксеньки. Он колотил стену, но так как был призраком, ничего не получалось. Припадок только усиливался. Я пять часов просидела с ними, пока Кит держал ребенка за руки и за ноги, читала Поттера. Так появилась традиция чтения по вечерам. А еще я с тех пор ненавижу маленького очкастого волшебника.
Мара отшвырнула от себя травинку, обняла колени крепче.
- А потом пришел Ирз. Без приглашения, как он обычно делает. Еле успела. Я проснулась от духоты, словно меня душило что-то. Встала, чтобы открыть окно, и почувствовала запах одеколона. Мерзкий, резкий. Спустилась вниз, потом к близнецам. Ирзамир сидел на подоконнике, болтал ногами в воздухе и уговаривал детей отдать ему души. Обещал, что вернет отца, вылечит мать. Много чего обещал, красиво пел. Кусок дерьма!
- Ты знала его до этого?
Девушка поколебалась прежде, чем ответить.
- Видела, слышала, но не пересекалась. Он - мелкая тварь, блоха, шестерка. Прогнать его было просто. Тем более когда он понял, кто мой отец.
- Почему Совет не вмешался?
- А по какой причине они должны были вмешаться? Ирз всего лишь выполнял свою работу. Бесы и демоны постоянно соблазняют души, в этом нет ничего противозаконного. Баланс...
- ...и бла-бла-бла, - закончил я вместо Шелестовой.
- Да.
- Только, - я нахмурился, прокрутил все мысленно еще раз, и снова ничего не понял, - разве можно соблазнить мертвую душу?
- Можно, пока она здесь. Можно заставить убить человека, напугать его, замучить. Ты не представляешь, как много может душа. Но, - Шелестова повернула ко мне голову, помолчала несколько секунд, - близнецы не мертвые. Они не умерли. В той аварии погиб только один человек. А Ксенька и Костя сейчас в том центре, под капельницами и аппаратами ИВЛ. В коме. И я уже два раза делала так, что их мать принимала решение не отключать аппараты.
- Мара...
- Я не отключаю аппараты, потому что они этого хотят, - она скривилась, уткнулась лбом в колени, пряча от меня лицо. - По крайней мере, поначалу так было, а сейчас... Это всего лишь тупая отговорка. Эли права, называя меня эгоисткой. Я не знаю, что держит детей в отеле. И не очень-то стараюсь узнать. Я надеюсь, что они в "Калифорнии" просто потому, что рано или поздно должны очнуться...
- Но... - подтолкнул я ее к продолжению. Мара говорила тихо, и в этом тихом голосе было столько вины, что становилось почти физически больно. Гад внутри не понимал, что происходит. Вкус безумия Шелестовой неуловимо изменился. Стал тонким, тягучим. Меньше перца, больше сладости.
- Но я в это не верю, - еще тише прошептала девушка. - Давно перестала верить. И мне больно и страшно. Я вру им, Яр, - она подняла голову с колен. - Понимаешь, вру. И себе вру, потому что так проще.
Я осторожно обнял колючку, притягивая к себе. Ее тело было каменным, застывшим.
- Ты сказала, что не веришь, - прошептал я в волосы, пахнущие цитрусом. - А надеешься?
- Да.
- Хорошо. Правильно, - я коснулся губами все еще сиреневой макушки. - Твоя сила, Мара, твое безумие - в этой надежде, в твоем отеле, в твоей борьбе за постояльцев, в твоем отказе от смирения.
- Я никогда не была смиренной, - горько улыбнувшись, прошептала она. Я чувствовал эту улыбку. - И я убью за близнецов.
- Я знаю, - я приподнял лицо Мары за подбородок, заглядывая в пасмурные глаза, коснулся ее губ своими, выпивая горькое сегодня безумие. Скользнул вдоль нижней языком, прижимая крепче к себе, утягивая за собой. Шелестова сжала рукой сзади мои волосы, приоткрыла рот, впуская меня внутрь. Она была все такой же сладкой, жаркой, пьянящей. Она все также сводила меня с ума. Забрать ее себе, присвоить. Безумие. Грех. Но какой прекрасный! Всего лишь поцелуй, а крышу сносило, как от дури высшего сорта. Узкая спина под моими руками казалась невероятно хрупкой, небольшая грудь - безумно возбуждающей, жар тела - сводящим с ума.
Я сжал упругую задницу, вдавливая Мару крепче в себя, продолжая терзать мягкие губы, чувствуя, как перетекает в меня тьма, как моя перетекает в колючку.
Я гладил пальцами ее тело, перебирал волосы, и мгновения растягтвались в вечность. Невозможно.
Я упивался тем, что она отдавала мне. Поцелуй давно превратился в маленькое сражение. Мне нравилось подчинять Шелестову, мне нравилось, что она нападала, атаковала, играла с моим языком, а потом сдавалась, становясь мягкой. Дыхания давно не хватало, реальность смазалась, размытая, не важная, не имеющая сейчас никакого значения, тусклая, как черно-белая фотография. Только запах примятой травы и ее волос. Ее вкус. Только ее пальцы, лихорадочно сжимающие мои плечи.
Я прикусил ее губу, очертил языком контур, отрывисто поцеловал, переводя дыхание, ловя затуманенный взгляд.
- Нам... - провел рукой вдоль позвоночника, - надо остановиться.
- Да, - после недолгой паузы кивнула колючка. - Эксгибиционизм не входит в число моих фетишей, - ее истерзанные мной губы, такие яркие, алые, дрогнули в легкой, немного ошалелой улыбке. Шелестова приподнялась на руках, села, устроившись на моих коленях. Я последовал за ней.
- У тебя есть фетиши?
- Больше, чем ты думаешь, - соблазнительно улыбнулась девушка.
- Расскажешь?
- Покажу.
- Шелес-с-с-това.
Она соскочила с моих колен и, соблазнительно покачивая бедрами, направилась к машине, позвав Крюгера.
Зас-с-сранка.
В отель мы возвращались также молча, но Мара больше не закрывалась. Тишина, царившая в салоне, не была больше холодной и отстраненной. Шелестова крепко сжимала мою руку и ровно, глубоко дышала. Она легко вздрогнула, когда мы остановились на подъездной дорожке.
Я выключил мотор, вытащил ключи. Мара стиснула мои пальцы почти до боли. Ее тьма выплескивалась толчками, в такт ударам судорожно колотящегося сердца, на шее выступила жилка.
- Я готова, - твердо, уверенно сказала девушка, смотря прямо перед собой.
- Уверена?
- Да, - она резко распахнула дверцу и вышла из машины, пошла к дому, не оглядываясь.
Я догнал Мару у дверей.
- Мне остаться с тобой?
- Не знаю, - она тряхнула головой. - Пожалуй, да.
Когда мы вошли, Эли сидела в холле в кресле и листала журнал. Шелестова сразу же прошла за стойку, достала коробку с ключами. Элисте медленно поднялась на ноги, тихо ступая остановилась у лестницы, перехватив Мару.
- Ты приняла правильное решение, - девушка обняла хозяйку отеля, погладила по голове.
- Знаю, - голос Мары звучал напряженно, что-то скрипучее, натужное появилось в нем. Она отстранилась, глубоко вдохнула, поставив ногу на первую ступеньку. Помедлила и начала подниматься.
- Ты пойдешь с ней? - тихо спросила Громова.
- Да, - повернул я голову к девушке.
- Хорошо, - она сжала руками виски. - Ты не представляешь, какой падалью я себя чувствую.
Я не ответил, развернулся и отправился за Марой. Не потому что не знал, что сказать девушке, наоборот, потому что знал. Эли падалью не была, она была паразитом. И я сильно сомневался, что кто-либо из девушек это понимал. Возможно, Мара чувствовала, но признавать не хотела. Мне вполне хватило того, что я успел увидеть, наблюдая за ними, чтобы сделать выводы. Громова кормилась от хозяйки отеля, практически также, как и я. Вот только, если я жрал безумие, Элисте питалась ее эмоциями. Эмоциями, которые сама не могла испытывать. И сейчас она очень хотела быть вместо меня в пятом номере. Она хотела увидеть смерть, прикоснуться к ней. Потому что, не смотря на то, чем занималась, о смерти собирательница ни хрена не знала. Не понимала. Девушка забыла, что такое смерть. Впрочем, как забыла и про жизнь. Это беда почти всех молодых собирателей - они застревают на грани, как бумажные куклы, и не принадлежа ни одной стороне, закрываются... И начинают судорожно искать и то, и другое, влипая в неприятности. Эли тянулась к жизни сейчас, поэтому была с Марой, в ее отеле, ища здесь чувства, которые разучилась испытывать. Ей надо к психологу, иначе так она долго не протянет.
Я толкнул дверь пятого номера.
Мара стояла возле кровати, выпустив на волю крылья цвета маренго, как на работах Гойя, рядом лежала раскрытая ключница. Безумие Шелестовой переливалось вокруг, кроваво-красный туман стелился под потолком.
Я повернул ручку, прислонился к двери спиной. Лицо Шелестовой по-прежнему ничего не выражало. Она стояла напротив мертвой, смотрела на нее, а я ощущал, как вокруг скапливается сила нефилима. В комнате было душно, воздух превратился в кисель, и в нем мерцали пылинки, как полупрозрачные крылья комара темном янтаре. Время как будто тоже замерло, стрелки часов, висящих у кровати, остановились.
Мара пробуждалась.
Заволокло легкой дымкой, как сигаретным дымом, ее глаза, кожа стала бледнее, словно тоньше, дрожали самые кончики пальцев на вытянутых вдоль тела руках, грудная клетка поднималась и опускалась едва заметно, настолько, что казалось, хозяйка "Калифорнии" совсем перестала дышать.
Гад захлебывался от удовольствия, заглатывая сокрушительную энергию, пробираясь, проталкиваясь наружу сквозь меня, посылая короткие, острые судороги по всему телу. Ненасытная, прожорливая тварь.
Призрак ни на что не реагировала, продолжая истекать странной призрачной кровью, густой, как кисель или как будущий янтарь.
Мара протянула руку к коробке. Медленно, бесконечно медленно опустилась на колени перед изувеченной девушкой, положила напротив нее ключ и поймала взгляд призрака.
- Смотри мне в глаза, - ее голос стал низким, до странного многослойным, словно вместе с девушкой говорил еще кто-то. Словно этот кто-то был заперт в тесной комнате без окон. И в то же время Шелестова говорила мягко, так, если бы уговаривала ребенка. Ее голос сейчас пробирал до печени, доставал до нутра, до самого дна.
Даже Гад замер, как замирали обычно его жертвы.
- Смотри. Смотри мне в глаза. Узри...
Мара говорила негромко, но спрятаться, отрешиться от этого звука не было никакой возможности. Все мысли смело, те робкие остатки звуков, что еще были в комнате, стерло, исчезло все.
- Узри... - повторила девушка. И я сжал челюсти , а руки в кулаки, впиваясь пальцами в ладони, чтобы не поддаться, чтобы не быть пойманным в этот янтарь.
- Узри... - совсем тихо. Шепот был такой же многослойный, как и голос в самом начале, казалось, что даже стал еще глубже, больше.
И мертвая склонила голову. На сантиметр, может даже меньше. Наверняка меньше, но и этого было достаточно. Всего лишь намек на внимание, не более, и слишком яркие сейчас, почти кровавые губы Мары изогнулись в непонятной отрешенно-облегченной улыбке, дрогнули крылья темного перламутра, зрачки стали почти незаметными. Она сделала один-единственный глубокий вдох. Хотя сейчас любой ее вдох показался бы мне глубоким. А цвета карминово-красной дымки стали ярче. Призрак таяла.