Новая постоялица мне однозначно не нравилась, как и не нравилось то, как она влияет на Мару. Более того, я даже примерно не мог себе представить, чем несчастной может помочь хозяйка отеля.
Девушка была полностью неадекватна. Настолько, что... ее пришлось успокаивать уколом. Сначала Мара надела на новенькую один из своих браслетов, а потом всадила иглу. До укола постоялица орала. Орала так, что в какой-то момент ее захотелось придушить, либо выйти из отеля. Мертвая тряслась, билась в кресле, словно в припадке, из здорового глаза текли слезы, из носа - сопли. В какой-то момент она чуть не свалилась на пол, благо Шелестова успела подхватить девушку. Правда тут же поплатилась за это. Призрак вывернулся и укусил хозяйку отеля чуть повыше локтя, укусил так, что брызнула кровь. Здоровой рукой новая постоялица попробовала вцепиться Маре в волосы. Пришлось оттаскивать ее от Шелестовой силой.
И звуки... звуки, которые издавала мертвая. Даже не крик - вой или рев. Она кричала не связками, она кричала горлом. Походило на очень странную смесь из мычания и воя. Храбрый Крюгер забился под стол, услышав этот крик.
В какой-то степени пса я понимал: выглядеть лучше после обретения тела девушка не стала, только раны затянулись и исчезло красное нечто, окружавшее ее плотным саваном. Хуже того, на языке я чувствовал безумие. Безумие жертвы - кислое, как стухший сок, забродившее. Слишком неприятное и слишком вязкое, липкое, сильное. Правда, было в этом безумии и кое-что знакомое - вонь древности, разложения. Привет от маньяка.
Урод!
А Шелестова волновалась, устала. Дергалась не только из-за нового призрака, но и из-за близнецов, предстоящих похорон, Георгия. Визит Ники, кстати, тоже особо спокойствию не способствовал.
Тупая баба.
- Чем я могу помочь? - спросил, сидя напротив Мары в кафе.
Новая постоялица сейчас спала в пятом номере, наконец-то перестав орать. Транквилизаторы, оказывается, штука незаменимая для особо буйных призраков.
- Ты позвонил ребятам, - размяла девушка шею. - Ты ищешь маньяка, ты отнес новенькую в комнату, ты заварил мне чай. О чем еще мне мечтать?
- Мара...
- Ярослав, - Шелестова накрыла мою руку своей, - ты правда больше ничем не сможешь помочь. А вот я... наверное, еще смогу, - хозяйка отеля закусила нижнюю губу, уставилась в свою кружку, размышляя. Напряженная... И это напряжение... Словно она готовилась засунуть руку в мешок с кобрами.
Тикали часы, дрых в холле перепуганный криками и переволновавшийся Крюгер, поднималась тонкая струйка пара из чайника, а я смотрел на тени под глазами верблюжьей колючки и готовился ее отговаривать. Неважно, что Мара собиралась предложить.
- Я могу посмотреть... увидеть последние мгновения. Ее. Перед тем, как она умерла. Может, смогу увидеть убийцу.
- Нет.
- Яр... - Мара почти в отчаянье посмотрела на меня. - У нее всего...
- Мне плевать, сколько времени у девушки в запасе, мне плевать, что станет с ее душой. Но мне не плевать, что станет в итоге с тобой. Нет.
- Яр...
Я поднялся на ноги, обошел стол и заставил встать Мару.
- Пошли спать. Сегодня я тебе точно ничего делать не позволю.
- Какой есть. И потом, я примерно знаю, чего тебе будет стоить такой "просмотр". Да я лучше снова Ошун трахну...
- Что? - Шелестова притворно нахмурилась. - Засранец, - улыбнулась уже через пару секунд.
- Гад, - поправил я, закрывая за нами дверь спальни.
Мертвая проснулась в половину пятого утра. Разбудила нас криками. Все теми же истошными отчаянными криками. Пришлось делать девушке новый укол и снова вводить ее в сон.
- Слишком быстро она проснулась, - нахмурилась Мара, стоя у кровати мертвой, в левой руке стискивая шприц, поджимая пальцы на ногах.
Я отпустил плечи призрака, убедившись, что постоялица снова отключилась, и медленно поднялся с кровати.
- Так быть не должно?
- Нет, - Шелестова хмурилась.
- Что ты ей колешь?
- Понятия не имею, - Мара провела рукой по волосам, все еще разглядывая мертвую. - Какая-то разработка корейцев. Мне эту дрянь Анатолий поставляет.
Коробка от ампулы стояла на прикроватной тумбочке. Я взял ее в руки, пробежал глазами состав, - корейский не мой любимый язык однозначно. Кроме ядреной смеси из седативных и тяжелых опиатов ни черта не понял.
- Надо позвонить похороннику. Не то чтобы у меня много запасов этой дряни.
- Наркота для духа? - склонил я голову набок.
- Типа того, вот только действовать отрава должна минимум сутки, а тут всего несколько часов прошло.
Верблюжья колючка развернулась на пятках в сторону выхода. Я успел перехватить ее за руку в коридоре, поняв, что она направляется вниз.
- Мара?
- Напишу в другие отели, поговорю с Советом и Эли, да и Анатолия тоже лучше набрать сейчас... - пробормотала Шелестова. - Чувствую, я ему в этом месяце сделаю кассу за три предыдущих, - закончила совсем тихо, невесело усмехнувшись.
- И речи быть не может.
- Яр...
- С утра.
- Она...
- Проспит еще какое-то время. И лучше это время нам тоже потратить на сон.
- Ты командуешь...
- Да. И мы оба знаем, что я прав, поэтому пошли спать, пока у нас еще есть такая возможность.
Мара вдруг опустила голову, разглядывая наши сцепленные руки, помассировала сзади шею, снова поджала пальцы на ногах. Я потянул девушку в сторону спальни.
- Ты даже не представляешь, как мне сложно...
- Представляю, - кивнул, все-таки заставляя Шелестову сдвинуться с места. Слишком самостоятельную Шелестову. Она привыкла все контролировать, она привыкла все держать в руках: отель, его постояльцев, свою семью. Решать их проблемы, ставить их желания выше своих, разбираться с их посмертием.
- Ты искупаешь свои грехи или чужие? - спросил, снова устраиваясь на кровати.
- Свои тоже, - Мара легла рядом, щелкнула выключателем ночника. - Но, чтобы искупить чужие, мне не хватит даже жизни нефилима, но...
- ...ты будешь пытаться...
- Да.
- Спи, - я повернулся на бок, прижимая Мару к себе, и закрыл глаза.
Как оказалось, зря. Шелестова не была бы Шелестовой, если бы не поступила по-своему. Когда в восемь я проснулся, Мары рядом не обнаружил, а в отеле царила странная тишина, только чувствовалось безумие, сладкое-сладкое безумие, разлитое в воздухе, как искрящиеся вино.
Оно завладело моим вниманием полностью, Гад облизывался и вил свои кольца вокруг моей воли и мыслей.
И я пошел искать источник. Искать хозяйку отеля. Шел за этим вкусом, как по ниточке волшебного клубка.
Мара была в пятом номере, в кресле, плотно придвинутом к кровати новой постоялицы. Шелестова выпустила свои крылья, держала девушку за руку, глаза почернели и словно покрылись паутиной изнутри, черты лица заострились, немного вытянулось все тело, пальцы стали несуразно длинными, ладони слишком узкими, локти - острыми. Кончики перьев сияли чернотой в свете зародившегося утра, а безумие вокруг висело плотным облаком, густым маревом, саваном. Я глотал это безумие судорожно, громко, часто, чувствуя Гада у самой поверхности, чувствуя силу, желая еще и ещё после каждого глотка. Глотал первые тридцать секунд, а потом выдернул, вытолкнул, выволок себя из состояния транса.
Из невидящих сейчас глаз Мары текли слезы, черные, как нефть, вязкие, как деготь.
Стоило мне сделать шаг, и верблюжья колючка дернулась в кресле. Один раз, другой. Вокруг нее распустил свои лучи символ перехода. Воздух стал гуще, плотнее, его можно было практически потрогать, мелко звенели оконные стекла, покачнулся от серого ветра постер у шкафа. Тонко зазвенело, словно взвизгнуло защитное стекло, и пейзаж гавайского пляжа упал. Стекло разбилось, разлетелось прозрачными тусклыми осколками по полу.
Мертвая на кровати тоже начала дрожать, изуродованное, искалеченное тело билось в судорогах, как в предсмертной агонии.
Кроваво-красный туман расползался от нее липкой кляксой пролитой краски, стекал на пол, поглощая другие цвета. Ноги Мары тонули в нем уже по щиколотку.
А еще через секунду Шелестову подбросило в кресле, правое плечо изогнулось вперед, рука повисла плетью. Упало в лужу карминового марева перо, дрогнули под ногами доски паркета.
Рот хозяйки отеля открылся, подбородок почти касался ключиц.
Черт!
Я выпустил Гада.
Не надо быть гением, чтобы понимать: одно неосторожное прикосновение, движение, жест - и случиться может все что угодно. Но и позволять дальше длиться этому... дерьму я не мог.
Я встал с другой стороны кровати и полностью ухнул в чужое безумие, положив руку мертвой на плечо.
Давай, Гад, сделай хоть раз в своей бесполезной жизни что-нибудь действительно стоящее.
Темно и душно.
Воздух затхлый, как будто в помещении давно не проветривали. Большая влажность. Я чувствую, как рубашка и джинсы липнут к телу. Особенно неприятно - джинсы, они словно тянут вниз. Вот только куда вниз, не очень-то понятно. Пол вроде бы кафельный. Плитка старая, растрескавшаяся. Знаю потому, что секунду назад осколок выскользнул из-под левой ноги. Из-под носка левой ноги. Мое положение какое-то странное. Будто я кренюсь влево, угол обзора тоже непонятный. Не могу сообразить, но что-то не так. Где-то высоко под потолком мерцает тусклая, еще видимо советская лампочка. Очень высоко. Свет от лампы... как светлячок в погребе - мало на что способен. Потолок метра три с половиной, может больше. Он выбелен, но побелка тоже старая, облупившаяся. В тех местах, где она облупилась плесень, может черная, а может и нет, хрен ее знает.
Странно, но безумия отчего-то нет, вместо него - тяжесть, давление, дискомфорт. Ужас. Этот ужас не накатывает волнами. Он постоянен, как космос. Просто есть, как притяжение, как гравитация, как солнце. Этот ужас настолько огромен, что мне не спокойно, Гад дергается.
Я знаю, что Шелестова рядом...
Господи, как же сильны эти воспоминания, как глубоко залезла Мара!
...но я не могу ее видеть, чувствовать. Не понимаю почему.
Горло дерет, руки и ноги онемели, я даже пальцев не чувствую. Боль во всем теле такая, что хочется выть, но почему-то тоже не получается. Что-то теплое падает на щеку. Не могу смахнуть, потому что все еще не чувствую рук. Словно у меня их вообще нет.
Ничего не слышно...
Кроме тихих всхлипываний девушки напротив. Ее руки и ноги прикованы к стулу. Кандалами. Реальными, железными кандалами. Она голая. Почти. Только футболка. Вся в пятнах крови. Голова сильно откинута назад. Девушка не плачет - скулит, едва слышно. Еще бы ей не скулить. Не могу вспомнить точное название, но...
Я все еще не чувствую Мару. Не чувствую безумия.
...это ошейник и вилка. Двусторонняя, двузубчатая вилка. Один ее конец упирается девушке под подбородок, второй - чуть пониже ключиц. Там, где вилка касается кожи, засохла кровь. Стоит несчастной чуть-чуть наклонить голову и зубцы войдут в плоть. Она плачет. Я знаю, что плачет.
А еще у девушки что-то с пальцами на ногах. Не могу сначала разобрать - слишком темно. Но если немного поднапрячься... Пальцев нет. Стопы практически нет. Только маленькая часть от пятки...
Ублюдок...
Девушка лысая.
А еще рядом с ней что-то стоит. Кажется промышленная бочка. Скорее всего синяя, но могу и ошибаться. Вижу угол стола, что-то металлическое валяется рядом, вытянутое, громоздкое, с цепями. Какая-то планка. Еще немного сбоку виден угол стола.
Так вот, что он с ней сделал.
Не помню, чтобы видел на теле девушки следы от этой вилки или ошейника, хотя на общем фоне, эти детали могли от меня ускользнуть.
Почему я все еще не вижу Шелестовой?
Ничего не слышно. Вообще ничего. Ни шума города, ни шагов, ни машин, ни...
Какой-то скрежет, скрип, лязг. Очень громкий, просто невероятно громкий, будто чем-то усиленный. Девушка напротив дернулась, вилка впилась глубже в мясо, полилась кровь. А она продолжала дергаться, мычала от боли и все равно дергалась. Скулила, истекала кровью, плакала, но дергалась. Железные кандалы впивались в запястья и щиколотки, как голодные псы, оставляя следы, синяки, раны, а она продолжала дергаться.
Что-то огромное и тяжелое открылось где-то наверху, на миг темноту прорезал тусклый луч света и потом исчез. Высокий потолок, как же...
Порыв свежего воздуха - тоже всего лишь на миг. На безумно короткий миг. Словно мне дали две крошки хлеба, а остальную булку забрали.
Раздались шаги, тоже наверху, у дальнего конца помещения. И ужас накрыл, полностью поглотил, растоптал.
Где Мара?
Кто-то шел сюда, ко мне, к девушке напротив...
Почему я не чувствую его безумия?
...шел медленно, как в картинной галерее. Что-то позвякивало в такт шагам. Тонкий, очень мелодичный звук. Не колокольчик, но что-то похожее. Звонкий металл.
Дзынь-дзынь-дзынь. Шаг, еще шаг, еще шаг. Дзынь-дзынь-дзынь...
Где же все-таки его безумие?
Совсем близко еще чуть-чуть и он войдет в круг света, от лампочки. Совсем немного... Вот только, только почему-то мой угол зрения снова поменялся, а потом вообще все пропало. Я перестал видеть. По абсолютно мне непонятной причине я вообще ни черта не видел. Только слышал это "дзинь-дзинь", только задыхался от ужаса. Непонятного, огромного, бесконечного ужаса. Когда сердце - в горле, когда челюсти сжаты так, что ты чувствуешь, как крошатся старые пломбы, когда тело трясет, как в лихорадке.
Дзынь-дзынь-дзынь.
Он не дошел до меня, повернулся к девушке напротив, если судить по звуку шагов. Но я был уверен, что посмотрел, скользнул взглядом и отвернулся. Эта уверенность была необъяснимой и какой-то обреченной. Я все еще ничего не видел.
Что-то заскрипело, раздался лязг цепей, шорох, снова лязг и этот мелодичный "дзынь", послышался женский стон и судорожный всхлип. Испуганный, дерганый, рваный.
Какой-то металл упал на пол. Снова лязг, шум, что-то проворачивалось... механизм.
Мужик заговорил. Он говорил тихо, неразборчиво, невнятно. Я не мог понять слов: судорожное биение сердца, гул крови в ушах окончательно глушили и без того невнятное бормотание.
Ублюдок говорил быстро, словно торопился успеть все сказать... Или просто торопился. Женский плач стал громче. Несчастная почти захлебывалась и давилась, и все еще доносилось "дзынь". Казалось, что оно стало беспорядочнее. А потом раздался крик, болезненный, оглушительный, и зрение вернулось.
Урод стоял ко мне спиной: обычные черные брюки, рубашка и жилет, короткие темные волосы, у него на шее висело полотенце, в руках убийца сжимал книгу. Библию. Она была открыта, но засранец не смотрел на страницы, ему не надо было. Ублюдок помнил.
Вилка, крепившаяся к шее очередной жертвы, валялась на полу. Цепи - там же.
"Дзынь" прекратился. Прекратился, потому что это звенели спицы. Толстые, тупые, длинные. Сантиметров пятнадцать, не меньше. Скорее всего, они были закреплены где-то на одежде убийцы, поэтому и позвякивали. Сейчас они больше не висели.
Лязг и шум, который я слышал, был от клетки. От какого-то подобия клетки. Или железной дамы. Она повторяла формой тело человека - металлический корпус до талии, - сталь блестела. Ни одного пятнышка крови.
Девушка все еще сидела на стуле, сверху - эта дрянь, и прутья впивались ей в кожу. Сбоку, слева, виднелся рычаг, и узкие пазы на прутьях клетки. Для спиц.
Срань господня!
Они торчали, как иголки булавы, топорщились, а ублюдок продолжал речитативом, монотонно что-то говорить, держа руку на рычаге.
Девушка дергалась, плакала. Железная вилка оставила глубокие раны под подбородком и на груди. Кровью пропиталась вся майка.
Зрение снова исчезло.
Замолчал убийца, судя по интонации задав напоследок какой-то вопрос. Я знал, о чем спрашивал придурок. Он ждал. Ждал, пока несчастная признается, и холодом веяло со всех сторон. Тянуло по рукам, ногам. Я чувствовал его на шее, лице. И страх. Он прилип к коже, как клейстер - тонкой, мутно-желтой пленкой. Сплетение ужаса и отчаянья.
Лязг. Очередной разрывающий барабанные перепонки, выворачивающий нутро крик. Короткий, резкий, и тишина. И тяжелый вздох. Шорох одежды. Шаги.
Шаги сюда. Ко мне.
Давай же. Надо посмотреть.
Где Мара?
Что-то теплое побежало по ногам, стон прорвался наружу. И тут до меня дошло...
...лучше поздно, чем никогда...
И с этим осознанием кошмар, забивающий, застилающий мозг, стал немного глуше, тише. Получилось нормально дышать. Я даже почувствовал плечо. Тощее плечо, которое сжимала моя реальная рука в "Калифорнии", в пятом номере, утром этой среды. Ощутил рядом Шелестову. Ее безумие.
Вот только, если девушка не откроет глаза, не посмотрит на ублюдка, все будет напрасно.
Шаги были все ближе, все ближе шорох одежды.
А еще... Несчастная, в чьи воспоминания пробралась и куда провела меня Мара, умирала. Сердце билось судорожно, дико, дыхание вырывалось хрипом, сил практически не осталось. И она знала, что умирает. Понимала это так же отчетливо, как и я. И знала даже от чего. От потери крови, страха и...
Ублюдок раздробил ей ногу в прошлый раз и ушел. Сепсис... Даже жара уже не было. Не лихорадило. Сердце делало последние толчки, гоняя гнилую кровь по венам. Были галлюцинации.
- Еще не надумала, ведьма? - шепот. Он почему-то снова шептал.
Пальцы коснулись подбородка, сжали, сдавили. Еще не так давно она бы почувствовала боль, отвращение, ужас. Ужас был. Но не от его прикосновений. От его присутствия.
Она умирала.
А что если признаться? Просто признаться. Что ей терять? Все равно еще пару минут и все...
- Каюсь, - хрип.
Получилось открыть глаза. Во рту вкус гнили и дождевых червей.
А он стоит напротив и улыбается.
Эта улыбка последнее, что она запомнила. Потом была темнота, снова ужас, сводящий с ума, и что-то красное. Багрово-красное. Туман, похожий на кисель. Крик, застрявший в горле. Боль, которую она никогда не испытывала, даже когда урод ее пытал. И снова безумие.
Что б тебя...
Я открыл глаза в пятом номере отеля "Калифорния", в среду утром. И еще раз от души выругался.
Мара лежала в кресле. Без сознания, голова откинута, серебристые крылья потеряли свой блеск, из уголка глаза на бледную щеку стекала струйка крови. Тонкая, едва заметная.
Мертвая лежала на кровати без движения. Я разжал пальцы, поднялся.
- Шелестова, - позвал, подходя к хозяйке отеля. - Мара.
Она зашевелилась, вздрогнула. Медленно подняла голову. Посмотрела на меня темными, почти черными глазами, левый был налит кровью. Я замер, так и не дойдя до нее всего несколько шагов. Тишина в комнате стояла оглушительная.
Нехорошая тишина.
Такая тишина стоит в палате хосписа, когда выключаются приборы, когда смолкает шум аппарата ИВЛ после отключения, когда за ненадобностью вынимается из синюшной, тощей руки игла капельницы.
Недоверчивая тишина.
Мы смотрели друг другу в глаза. И мне отчаянно хотелось ругаться, хотелось поймать ублюдка.
- Мара...
Она вскочила на ноги, метнулась к двери в ванную. Бледная, злая и перепуганная одновременно.
Ее вырвало. Рвало несколько долгих минут, рвало желчью.. Я держал все еще сиреневые волосы, после помог умыться и дойти до спальни.
По-прежнему в полной тишине.
Потом выпустил Крюгера на улицу и отправился готовить завтрак и звонить Санычу и Сухарю. Лица убийцы я не увидел. Только улыбку, остальное заволокло багровым туманом. Зато очень хорошо разглядел помещение. Предельно четко. И сейчас, вернувшись, я знал, где он их держит.
Покоя не давала вторая жертва. Возможно...
Ни тот, ни другой к трубке не подходили.
Крепкий черный кофе закипал на плите в турке, когда Мара все-таки спустилась.
- Найди его, Волков. Найди, или я доберусь до ублюдка сама.
- Ты поняла, что он сделал с девушкой? Что он делает с ними со всеми?
- Нет, - голос Шелестовой прозвучал глухо, заставив меня обернуться. Она сидела, закрыв руками лицо, опустив голову, говорила отрывисто.
- Нет! - Крик. Полный злости крик. - Знаю только, что он что-то сделал с ее душой.
Она такая, как сейчас, не потому, что он пытал ее. Там случилось что-то другое, что-то страшное. Стас рассказывал, что девушка не может говорить не потому, что у нее что-то с языком или речью... Потому что она не знает, не помнит, как. Он уничтожил часть ее души, понимаешь? Просто... что-то с ней сделал.
- Мы знаем место, - я поставил на стол тарелки, налил в кружки кофе.
- Я ничего не увидела, я не поняла... - Мара злилась, все еще закрывала лицо руками и отчаянно злилась.
Звонок телефона не дал мне ответить. Звонил якобы начальник.
Я подвинул тарелку с овсянкой ближе к Шелестовой и поднял трубку.
- Он держит их в каком-то здании бассейна. Где-то недалеко от дороги. Скажи, чтобы искали новый труп.
- Волков, твою гребаную мать, ты...
- И он уже пытает следующую девушку. Я не уверен, жива она или нет, так что, может быть, искать следует не один труп, а два.
- Волков...
- И ублюдок действительно иной. Но не демон, не бес, не вампир... что-то другое. Характеристика, которую я тебе прислал, верна ровно до этого момента. Урод учился в семинарии, богат и выглядит как человек.
- Волков...
- Дорога не проселочная, но и не шоссе, что-то меньше. В городе. Здание не такое уж и старое. Пустует лет пять, а если больше, то ненамного. Вряд ли подлежит сносу, должно быть отключено от электричества, так что ищите незаконную врезку. Энергии оно жрет не то чтобы много, но жрет. Найти можно. Ищите. Скажи, чтобы искали. Если поторопятся, то, возможно, спасут девушку.
- Дай...
- Мара говорит, что он что-то делает с душами, как-то их калечит, ломает. Души, Саныч, не тела. Слышишь?
- Слышу, - устало вздохнул начальник. - Что по второму делу?
- Занимаюсь.
- Ускорься, - послышался еще один тяжелый вздох. Такой, как будто мужика все достало. В принципе, понимал я его прекрасно. Мне тоже складывающаяся ситуация не особо нравилась. - С добрым утром, кстати.
- С добрым, - я повесил трубку, уперся взглядом в стену. Оказывается, пока разговаривал с Санычем, мерил шагами кухню. Со мной бывает.
- Если девушка еще жива, - голос Мары заставил обернуться, - я от всей души желаю, чтобы она откусила себе язык.
- Ешь, - я выдвинул свой стул. - Что с девушкой? Ей можно как-то помочь?
- Ты имеешь в виду исправить то, что сделал он?
Я просто кивнул. Мара вяло размазывала кашу по тарелке. Хмурилась.
- Нет, - колючка положила на стол браслет. - Ей лучше оставаться призраком. Так, по крайней мере, она не чувствует боли, только помнит о ней. Надо понять, что урод с ними делает. Я никогда не слышала и не видела ничего подобного.
- Поймем. Сейчас меня больше заботит другое. Чем нам грозит то, что ты сделала?
- Нууу, - Шелестова отвернулась, уставилась в окно, - на самом деле ничем таким, с чем бы я не справилась.
- Мара, - я не собирался вот так просто сдаваться. Хозяйка отеля выпустила силу. Колоссальное количество силы, и энергия все еще висела в воздухе. Чистое безумие. Оно искрилось вокруг, как шампанское в бокале. И будет искриться. Еще сутки точно, если не больше. А это... Это привлечет падальщиков. Не таких, как гад. Мелких. А вот кого еще...
- Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Отель под защитой, так что кто бы здесь ни появился, ему сюда не войти.
- Я спрашиваю сейчас тебя не об этом. Я спрашиваю тебя о твоих крыльях. Что с ними?
Шелестова все еще не убрала крылья. И... они изменились.
- Я согрешила, - пожала она плечами.
Отдельные перья стали почти черными, как будто хозяйку "Калифорнии" обрызгало нефтью. Огромные пятна.
- Залезла на ту сторону. И не просто кончик носа высунула, а именно залезла. С головой. Это мое наказание. Смотрится не очень...
- Не очень? - вздернул я брови.
- ...но через несколько месяцев это, - девушка неопределенно покрутила пальцами, - рассосется.
- Рассосется? - повторил я жест.
- Волков, прекрати издеваться.
- Я издеваюсь? Я не издеваюсь. Над сумасшедшими, дурочками и женщинами я никогда не издеваюсь, - растянул губы в улыбке.
- Волков, - Мара скомкала в руке салфетку, - не доводи до греха. У меня как раз настроение такое... Сомкнуть пальцы на чьей-нибудь шее хочется.
- Я с радостью подставлю тебе свою, раз уж от плеча ты с таким упорством отказываешься, - улыбка продолжала играть на губах.
С улицы вернулся Крюгер, протопал деловито к своей тарелке, не обращая ровным счетом никакого внимания на глупых двуногих и их глупые двуногие проблемы.
- Я не отказываюсь, просто... Ну я ведь правильно поступила, Ярослав, мы ведь...
- Оно того не стоило, - я поставил локти на стол, сжал руки в замок и устроил на них подбородок.
- Отель...
- Переживет, Мара. И новенькая твоя из пятого номера тоже переживет. И Крюгер, и Кит, и близнецы, и теть Роза. А вот я не переживу. Я эгоист и засранец. Твоя жертва...
- Если ты скажешь, что она была бессмысленной или напрасной, клянусь, запущу в тебя тарелкой, - ножки стула девушки со скрежетом отъехали от стола. Шелестова поднялась. Обошла меня, отвернулась к раковине. Ее тарелка из-под каши с грохотом ударилась о сетку посудомойки. Раздался приглушенный "дзынь". Мара вздрогнула, оперлась руками о край раковины, низко опустила голову. Слишком свежи были воспоминания.
- Я не скажу, что она была напрасной, - я поднялся, подошел к колючке, обнял напряженное, сжатое в комок тело. Крылья чертовски мешали. - Не скажу, что оно того не стоило. Но... Мара, оно не стоило этих пятен. Не стоило этой злости, страха, не стоило даже этого разговора. Для меня не стоило.
- Там еще одна... - все еще злясь проговорила Шелестова.
- Давай будем реалистами, Мара. Сколько у нее шансов выжить? По самым скромным прикидкам прошло уже дней пять, - колючка вздрогнула, а я сжал челюсти. Крепче прижал хозяйку отеля к себе, чтобы даже мысли вырваться не возникло. Ублюдком быть - полное дерьмо иногда. - Ты видела то же, что и я. Если девушка человек, она уже мертва.
- Сепсис.
- Да. Сепсис. То же, от чего умерла неизвестная наверху. Урод не позаботился о ней, так с чего ты взяла, что позаботится о другой?
- Ты сволочь, Яр, - прошептала Шелестова, разворачиваясь в моих руках. - Ты такая сволочь! - ее руки обвились вокруг моей шеи.
Я невольно улыбнулся. А колючка прижалась ко мне всем телом, пряча лицо.
- Такой вариант меня тоже устроит, - намекнул на недавнюю угрозу. - Только я не сволочь, я...
- ...гад. Помню, - девушка подняла голову, напряжение постепенно уходило из тела. - Почему ты не сказал Санычу, кто он?
- Кто кто? - переспросил, нахмурившись.
- Убийца. Ты сказал, что он похож на человека, но не сказал, кто он.
Я нахмурился еще сильнее, пристальнее всмотрелся в светлые теперь глаза девушки.
- Потому что я не знаю, - ответил медленно.
Шелестова в удивлении вздернула брови.
- Ты же не хочешь сказать... - она немного отодвинулась, пару раз глубоко вздохнула, убрала крылья.
- Что ты видела, Мара? - спросил, подавшись к колючке всем телом. - Что ты чувствовала?
- Он... Он такой же, как я, - прошептала хозяйка отеля. - Нефилим.
- С чего ты взяла, урод...
- Показал крылья в последние секунды ее жизни. Она заметила их, не концентрировалась, но заметила. Сзади, на короткий миг.
- Надо позвонить Санычу, - я вздохнул, мысленно обругал себя за невнимательность и потянулся за мобильником.
По отелю разнесся мелодичный звон. Кого-то снова принесло.
- Я открою, говори, - Мара обошла меня, убрала крылья и направилась в холл.
Я проводил девушку взглядом и все же снова набрал номер "начальства". "Начальство" в этот раз моему звонку радовалось примерно так же, как и в первый. Поворчало, повздыхало, повозмущалось, отвесило парочку волшебных пендалей и повесило трубку, напоследок опять душераздирающе вздохнув.
Все "страдания" и "грозные увещевания" я предпочел пропустить мимо ушей и после краткого, традиционного обмена любезностями вышел в холл. Дверь была распахнута настежь, с улицы доносились голоса. Точнее, голос. Марин. Удивленный и насмешливый одновременно.
Через секунду все смолкло. Как-то очень резко. А если учитывать последние события, количество творящийся кругом хрени и скопившееся напряжение... В общем, разбираться, думать и ждать я не счел нужным.
Я вылетел на улицу, сбежал с крыльца и...
Какого...
Какой-то мужик целовал Шелестову. Держал ее за плечи и целовал. Я рванул было с места, но сделать ничего не успел, хозяйка отеля оттолкнула от себя придурка с такой силой, что тот еле удержался на ногах, отлетел от девушки метра на два и, скользя начищенными ботинками по дорожке, с какой-то дикой, почти самоубийственной насмешкой посмотрел Маре в глаза.
Она показательно вытерла губы тыльной стороной ладони и сплюнула на землю.
- Ты совсем кукушкой повредился, Арт? - спросила девушка, собираясь сделать шаг. - Да я же тебя...
- Нет, милая, - я задвинул колючку себе за спину, - это я его. В бетон сейчас закатаю. Что это за одаренный не в ту сторону? - гадскую натуру на поводке держать было невероятно сложно, учитывая степень моей злости. Но держать все же пришлось. Мужик был человеком. Пусть и двинутым, но все же человеком.
- К черту пошел! - рыкнул придурок. Зло так рыкнул. Страшно почти. Ага. Дебила кусок.
- В глаза мне смотри, идиот, - процедил я, сдерживаясь из последних сил. Ревность, оказывается, штука очень неприятная, а беря во внимание наличие внутри паразита и общий разгульный во всех смыслах образ жизни последних десятилетий, просто смертельно опасная. Благо, что не для меня.
Маленький, мерзкий, глупый человечек. Да я дуну, и ты растаешь.
- В глаза мне с-с-смотри, - прошипел, повторяя, когда придурок не среагировал, продолжая сверлить взглядом Мару.
- Яр...
- Я з-з-знаю, что делаю, - пробормотал девушке. - С-с-смотри! - рыкнул уже мужику.
Незваный гость все-таки повернул голову и застыл. Как восковая фигура. Они всегда напоминают мне восковые фигуры. Так просто взять под контроль, так просто пробраться в сознание, увидеть каждую маленькую фантазию, каждую грязненькую подробность, любую мерзость и гнусь. Амбиции, желания, тайны. Любую мелочь, например, украденные в пятом классе два рубля копейками у матери из кармана пальто. Тридцать лет прошло, а ему все еще неловко. Он вспоминает об этом редко, в основном перед сном, когда мозг достаточно трезв, чтобы вспоминать, когда рядом нет очередной проститутки, когда элитный вискарь больше не лезет в глотку, когда накануне обдолбался так, что чуть не сдох, поэтому сегодня решил обойтись... Лежит в своей кровати и вспоминает. Задрипаное, заштопанное на подоле пальто мышиного цвета, с оторочкой из ондатрового меха, уставшее лицо матери, только что вернувшейся со смены, деревянную вешалку, на самом деле не из дерева, а из опилок, запах мокрой тряпки в коридоре...
Он стоит на тряпке в носках, ему мокро.
...и те несчастные два рубля. И страх, что в тот раз сжал ему яйца, словно в кулаке.
- Ты забудеш-ш-ш-шь о Маре Ш-ш-шелестовой и больш-ш-ше никогда с-с-сюда не вернеш-ш-шься, и больш-ш-ше никогда не сможеш-ш-шь к ней приблиз-з-зитьс-с-ся. Иначе мама уз-з-знает. Уз-з-знает и раз-з-злюбит тебя. Никогда не прос-с-стит, никогда не полюбит вновь. Ты так виноват. Ты очень виноват, - шипел я, глядя в глаза придурку. Придурка звали Артур. Придурок был владельцем какого-то клуба. Проституточной. Проституточной для проституток-неформалок. Там иногда выступала девчонка, подруга Мары. Странная такая девчонка. Вроде красивая, а подходить к ней не хочется. Даже смотреть на нее иногда не хочется. Появляется чувство, что можно накликать беду.
- Мама потом и-с-с-скала эти два рубля, - лез я все глубже, копаясь в мозгах у мужика. - Переживала... Ты так виноват, - и закрепить. - Никогда боль-ш-ш-ше не подходи к Маре Ш-ш-шелестовой.
Детские проступки самые страшные, детское чувство вины самое сильное. Чудо. Просто раздуть тлеющий уголек. Тем более, когда человек все же не в своем уме, тем более, когда он алкоголик и наркоман. Даже напрягаться особо не надо.
- А с-с-сейчас-с-с ты вернеш-ш-шьс-с-я в маш-ш-шину и уедеш-ш-шьо тс-с-сюда домой. Приедеш-ш-шь, поставиш-ш-шь тачку и пойдеш-ш-шь с-с-спать, прос-с-спиш-ш-шь до вос-с-сьми вечера. А когда прос-с-снешь-ш-шьс-с-я, ты забудещ-ш-шь сегодня-ш-ш-шнее утро и вс-с-се, что з-з-здес-с-сь с-с-случилос-с-сь. Ты был дома, с-с-спал. Вс-с-се время. Да?
- Да.
- Прекрас-с-сно, иди, - я моргнул, тряхнул головой, наблюдая за тем, как мужик разворачивается и идет к тачке. Его счастье, что у них с хозяйкой отеля ничего не было. Иначе так просто я бы его не отпустил.
Люди, они как воск.
Неслышно подошла Мара, обхватила своими руками мою левую, прижалась. Машина выехала со двора и вскоре скрылась за поворотом.
- Ты в курсе, что он сумасшедший? - спросил у Шелестовой, когда даже шум от тачки идиота стих.