Поражение Сефир. Часть 2. (Гермафродит 2)

     Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом.

     То-то я смотрю - у меня на морде - белое пятно.

     М.А. Булгаков.

     Нха разбудил резкий звон стенного хронофора. Жмуря сонные глаза, он, повернув голову к надрывающемуся округлому циферблату, тут же отвернулся от него и натянул на себя сползшее синтетическое одеяло. Уши продолжало резать неуёмное дребезжащее верещание, но Нха не обращал на него внимания. Он, как и много раз до этого, был зол на эту ненавистную круглую дубину со стрелками, выползающую из стены по утрам. С хронофором у Нха были особые счёты. Он уже трижды разбивал в дребезги и стекло, и сам хронофор, с мясом вырывая стрелки, и даже пытался погнуть диск циферблата, но тот был слишком твёрд и не поддавался. Каждый раз после такого «побоища» смотрители без лишних слов чинили хронофор, и Нха снова был вынужден вставать по утрам под его тренькающие вопли. Этот безжизненный кусок металла и стекла отбирал у Нха самое дорогое. Он вырывал его из священного красочного мира, который Нха находил во сне.

     Только во сне Нха чувствовал, что живёт по-настоящему. Иногда, ему казалось, что хронофор наоборот, выводит его из этой полной силы жизни во сне – в серую однообразную кому под названием «реальность». Тяжкое ощущение тупой умственной опухлости постоянно преследовало Нха во время бодрствования. Буд-то бы ему после пробуждения натягивали на глаза мутную, пыльную плёнку. Такой плёнкой затягивались глаза жертвенных животных, которых обескровливали во имя Чёрного Бога. Смотря на их предсмертные конвульсии и покрывающиеся пеленой глаза, Нха видел в жертвах себя самого и часто жалел, что ритуальная игла в те моменты вонзается жрецом не в его шею или грудь.

     Уже не обращая внимания на вой хронофора, Нха снова начал засыпать, но тут дверь блока пискнула, резко отъехала в сторону, и он услышал знакомый высокий голос:

     - Вставай Нха, моё счастье! Тебя ждёт завтрак, душ и курс мимикрии.

     -М-м-м-м… - промычав что-то невнятное, Нха натянул на голову одеяло и подогнул к груди колени. Будить его пришёл смотритель Иасех, и хотя, в общем и целом (впрочем, как и всегда), настроение у Нха было припоганейшее – приход Иасеха его обрадовал. Это был старый, умудрённый жизнью хийл, к своим 340 годам, впрочем, не утерявший определённой умственной свежести. Иасех являлся одним из трёх смотрителей, приставленных к Нха, и вызывал у последнего наибольшую к себе симпатию. Среди всех хийлов, которых когда-либо знал Нха, Иасех единственный, обладал нечто таким, что хийлы называли очень редко применяемым словом – «благосердие». Многие вообще считали, что это определение описывает серединную часть грудной клетки, располагающуюся между горловой ямкой и копьевидным отростком. Впервые услышав это слово, Нха, первое время думал точно также, но обладая природной любознательностью (по хилийски, скорее пронырливостью) как-то для верности задал вопрос о «благосердии» своему наблюдающему ассимилятору. Тот на корню опроверг «дурацкий» слух, и заявил, что данное слово к описанию анатомического строения груди никакого отношения не имеет. Под конец, он так же добавил, что слово это насыщенно крайне противоречивой и даже вредной информацией и в сердцах сравнил его с вялотекущим эрозийным сифилисом. Что такое «сифилис» Нха тогда, к счастью для себя, еще не знал. Но когда он, со временем выяснил значение и этого слова, и так не великую охоту вступать с кем бы то ни было в половую связь – у него отшибло еще больше.

     Обладая вот этим самым «благосердием», Иасех очень быстро расположил к себе Нха. Если остальные смотрители старались разжечь к себе интерес искусственными, навязчивыми попытками, упрямо пытались влезть к Нха в голову, то Иасех просто спокойно делал свою работу. Он был прямолинеен, почти всегда весел, и что самое главное – не домогался Нха при любой удобной возможности.

     Свернувшись под одеялом, Нха с интересом ожидал следующего шага Иасеха. Способы, которыми старый хийл будил своего подопечного были весьма разнообразными и очень поднимали Нха настроение. Пролежав под мягкой и душной защитой одеяла несколько минут, Нха начал нетерпеливо ворочаться. В конце концов, он осторожно высунулся из под блестящего края синтетической материи, и внимательно осмотрелся. Блок был пуст, Иасеха нигде не было видно. Выждав немного, Нха стараясь не шуметь, подполз к самому краю кровати. Он резко оттолкнулся от него руками и, вытянув шею, посмотрел на пол. «Засады» не было. Оставаясь в таком неудобном, висячем положении, Нха принялся снова рассматривать блок. Внезапно он почувствовал лёгкий толчок в ягодицу и не удержавшись на скользкой поверхности одеяла шмякнулся на пол. Сзади и сверху раздался хриплый смех. Отлепив щёку от холодной прорезиненной поверхности пола, Нха на руках отжался и резко встал, стараясь сохранять на лице выражение достоинства:

     - Знаешь, это не смешно. И не честно.

     Иасех, продолжая подсмеиваться, проявился. Как оказалось, он сидел на кровати прямо позади Нха. Его тело будто бы выныривало из подпространства – маскировка невидимости стекала с него, наподобие жидкого зеркала.

     - Нет, мой дорогой. Это очень смешно.

     - Но всё таки не честно – буркнул Нха – Я еще не умею ставить на себя невидимость. Иасех, усмехаясь, поднялся с постели и, подойдя к Нха, сказал с назиданием:

     - А кто говорил о честности? Прав тот, кто побеждает, а какими путями – это другой вопрос.

     Стрый смотритель, улыбчиво смотря в лицо Нха, положил руки на его голые плечи и с едва заметным беспокойством в голосе предостерёг:

     - Заканчивал бы ты с этим Нха. Пойми, эти понятия до добра не доведут.

     -Какие понятия? – изобразив на лице непонимание, Нха воззрился на своего наставника. Тот, всё так же с улыбкой оценив игру ученика с одобрением похлопал того по плечу:

     - Неплохой уход, лицом сработал хорошо, но не перебарщивай с мимикой окологлазных мышц.

     - Я не перебарщивал, я просто еще не проснулся, как следует – парировал Нха, наблюдая, как Иасех приводит его постель в порядок.

     - А всё-таки над моими словами подумай. Я не просто, что бы языком пошевелить тебе это говорю, – разгладив покрывало Иасех склонился над стенным хронофором и аккуратно постучал пальцем по толстому круглому стеклу, закрывающему циферблат. Он иронично изумился:

     - Оу, сегодня у нас всё тихо?

     Активировав в стене денно-мерительную систему, он вдавил хронофор обратно в отсек, из которого тот вылезал каждое утро и, нащёлкав что-то на послушно появившейся перед ним голографической клавиатуре выжидающе замер. Практически сразу блок осветился вспыхнувшими под потолком люминисцетами, под полом же разлилось мягкое ультрафиолетовое свечение.

     Наблюдая за Иасехом, Нха спросил с грустью:

     - Почему ты это всё время делаешь?

     - Ну вот, цикл в порядке…что, прости? – закончив настраивать денную систему блока, Иасех повернулся к Нха.

     - Зачем вот это всё делать? Я ведь и сам могу.

     - Знаю, что можешь, но не для детей Владык это дело. Таковы правила.

     - Дурацкие правила, – хмыкнул Нха.

     Иасех пожал плечами:

     - Что поделаешь, меня, к примеру, каждый раз при допуске к детям высшего звена раздевают догола и ставят на просветку. И всё для того, что выяснить, не собираюсь ли я кого-нибудь из вас убить. И это, представь себе – тоже правило.

     Нха почувствовал, как его подобно лавине накрывает чёрная, безпросветная грусть. Опустив голову, он не видящими глазами уставился в пол и с силой сжал кулаки. Весь хилийский уклад жизни, жёсткие, противоречащие внутренним порывам Нха правила…всё что его окружало – давило на него огромным грузом, ни на секунду не ослабляя работу взведённого чьей-то невидимой рукой многие года назад, исполинского, отлаженного пресса. Безысходность затягивала Нха, как в огромную вихревую воронку. Он падал всё ниже и ниже. Тьма смыкалась над его головой первородными безмерными пластами,…но тут чьё-то мягкое прикосновение вывело его из помутнённого состояния. Рядом с ним стоял Иасех, положив свою ладонь на щеку Нха и чуть прищурившись, по-доброму смотрел на ученика сверху вниз.

     У старого хийла было морщинистое, очень вытянутое лицо с острым выдающимся подбородком. Жёсткие кудрявые волосы были всегда стянуты в пучок на затылке, но на правом виске он обязательно оставлял три свободные пряди, иногда падающие ему на глаза. Внешность – классическая для среднестатистического хийла, но было в Иасехе что-то такое, чего Нха не мог понять. Что-то, что выделяло его из общей безликой массы. Именно это, и еще то, что Иасех очень уважительно относился к Нха, и что немаловажно, общался с юным сыном Шахаба на равных, несмотря на всевозможные предостережения – так сроднило ученика с его смотрителем.

     В отчаянном порыве сжав губы, Нха прижался к узкой жёсткой груди своего смотрителя, и судорожно хватая пальцами складки материи на его спине, сдавленно простонал, захлёбываясь слезами:

     - Иасех…я…я не могу так больше! Меня как будто режут пополам! И эти сны. Это всё, это как будто не моё. Это тело, это лицо…эта жизнь…

     - Ну, ну, успокойся. – Иасех приобнял Нха одной рукой, а другой мягко поглаживал его по волосам, – Ты растёшь, ты формируешься, это нормально.

     - Н-е-е-ет!!! Нет, не нормально! Ни у кого нет того же, что у меня! Я знаю! – Заливаясь слезами, полностью потерявшийся в своём горе, Нха, ослабев, начал медленно оседать на пол. Иасех поддержал его, не выпуская из объятий и сел на пол вместе с ним, подогнув под себя ноги.

     Время потерялось, утонуло. Нха льнул к Иасеху – к его худощавому, жилистому телу и даже рыдая, находил в этих мгновениях несказанное упоение. То незримое странное тепло, которое излучал этот старый хийл, упрямой искрой освещало темень жизни Нха – давало ему силы существовать дальше. Выпуская на свет свою затаённую боль в объятиях смотрителя, Нха чувствовал к нему невыразимую благодарность и любовь. Ведь в сущности, Иасех был для Нха и отцом и матерью. Родитель Шахаб не дал Нха абсолютно ничего того, что обычно дают родители своим детям, разумеется, кроме тела и жизни. Шахаб просто родил Нха и практически сразу передал его смотрителям. Кормильцы у Нха, и то - были совсем посторонние ему, нанятые Шахабом хийлы. Они усердно, с самых первых дней его жизни пичкали Нха отборной мясной пищей (которую он упрямо не хотел принимать), давали всё что необходимо для маленького развивающегося организма, но никак не питали сердце и разум.

     «Связь между детьми и родителями должна базироваться на строго ограниченных деловых понятиях. Любые привязанности, чрезмерные проявления чувств ведут к крайне негативным последствиям. Разумеется, родитель сам в праве выбирать схему личностного развития для своёго чада, но должен брать во внимание, что результаты последствий, в случае избрания ошибочного пути, лягут не только на его чадо, но и на него самого.»

     Шахаб избрал для Нха правильный путь. Правильный настолько, что Нха не всегда мог вспомнить лица своего родителя. Разумеется, как и у многих хийлов, с первыми детьми у Шахаба была более тесная связь. Более позднее потомство обычно утрачивало подобные привилегии, ну а Нха, как последыш, да еще и смешанных кровей, да еще и с лишь одним влиятельным родителем, мог вообще ни на что не рассчитывать. Благо еще, что он был пока в стороне от той «семейной» мясорубки, которая вот уже ни одно столетие вращалось внутри его линии. Год за годом, Нха безмолвно наблюдал, как его братья и сёстры методично истребляют друг друга. Да и он сам, хоть и не намеренно, продолжил семейную традицию, одним ударом отправив к Чёрному Богу свою сестру Хаз. Тем самым, он получил титул самого юного братоубийцы своей линии и заслужил от родителя и нескольких старших братьев похвалу. Даже сестра Суах и брат Сефир – безоговорочные лидеры в ликвидации своих кровников (родственников) среди потомства Шахаб – лично (по ментальной связи) выразили поскрёбышу своё восхищение и пожелали всяческих успехов. Долгое время после этих пожеланий Нха жутко хотелось удавиться. «Успехи» внутрисемейного соперничества были на лицо. От 124 взрослых детей Шахаб, на данный момент оставалось только 48, да и эта циферия была невнятной и день ото дня колебалась.

     Нха уже большей частью выплакавшийся, всхлипывающий, продолжал прижиматься к Иасеху. За плотной материей его строгого смотрительского одеяния, Нха различал биение сердца и медленное, спокойное дыхание старого хийла, похожее на шум большой воды…Бездонной и безкрайней воды, обрамлённой канвой голубого неба. Эту воду Нха так часто видел во сне…

     Вода, густая и тяжёлая, заливает внутренности, ум становиться таким…таким нечётким, будто плывущим в мареве. Тяжесть внутри, приятная, горячая… - Нха открыл до этого плотно сжатые веки. Томность разом отхлынула от него. Он снова со страхом поймал себя на этом диком и новом для него чувстве, начавшем проявляться в нём всего несколько месяцев назад. Долгое время он не мог понять его природы, давал ему различные определения, а начав догадываться, стал скрывать сам от себя. Благодарность к Иасеху, привязанность к нему, вместе с растущим телом Нха порождали в юном хийле стойкое влечение к своему смотрителю. Это было не ново. По статистике первыми половыми партнёрами у хийлов среднего и высшего звена были именно прикреплённые к ним смотрители, или же сверстники, близкие по психическому складу. Разумеется, такая статистика была обусловлена не какой-то традицией, или чем-то вроде обряда посвящения. Скорее это было результатом общего устройства хилийского общества, где ранний всплеск половой активности юные хийлы удовлетворяли с тем, кто вовремя окажется рядом. Именно по этой причине треть всех смотрителей имела так называемую повышенную «физиополовую» активность, из-за которой они, собственно, и выбирали свой «профессиональный» путь. Ну, разумеется ещё из-за «любви» к детям.

     Осознавая суть происходящих внутри него процессов, Нха чувствовал жуткое омерзение к себе. Ему было неудобно перед Иасехом. Он воспринимал смотрителя как наставника, единственного друга, но тело видело по-иному. Как бы сильно стыд не съедал разум Нха – его организм гасил все его бесплодные порывы и жёстко диктовал свои – прописанные природой условия. Разумность сама по себе отступала, когда внутренние органы наливались кровью, огромные дозы гормонов дурманили и вводили в состояние приятной эйфории, а инстинкты уверенно брали все мысли и действия под уздцы. Особенно было тяжело при переходе на женский цикл. Несмотря на привязанность к Иасеху, Нха радовался, когда тот не приходил к нему в эти периоды. Когда же происходило обратное, Нха вступал в войну со своим телом. В моменты наибольшего возбуждения он прищемлял язык зубами, до крови прокусывал пальцы, намерено ударялся коленями или локтями об острые углы. Разумеется, всё это позиционировалось как случайности. Но чем дальше шло время, тем отгораживаться этими «случайностями» от своего требующего полового выплеска организма, Нха становилось всё сложнее.

     Коротко всхлипнув Нха, потихоньку приходя в себя, понял, что его руки, ранее крепко сцепленные за спиной Иасеха, оказались пропущенными в район его талии. Неосознанно, он обхватил смотрителя так крепко, что заныли плечи. Инстинктивно Нха стремился к самой энергетически богатой и доступной ему на данный момент области сосредоточения мужских половых энергий Иасеха. Сам Нха был уже на границе переходного периода. До смены фазы оставалось каких-то 3-4 дня, и, несмотря на пока ещё мужскую организацию тела – психика уже практически полностью перешла в женское состояние.

     - Почему ты не воспользуешься моментом?

     Нха с опаской, но в то же время с любопытством ждал, что ответит Иасех.

     - Каким моментом?

     - Другие обязательно воспользовались бы…

     Иасех добродушно усмехнулся:

     - Но ведь я не другие, – Он продолжал мягко гладить Нха рукой по голове.

     - Но ты же знаешь, о чём я говорю?

     - Понятия не имею!

     - Не придуривайся!

     - Я не придуриваюсь.

     - Иасех! – Нха с силой ударил смотрителя в грудь, и со злостью взглянул ему в лицо. Старый хийл мягко, по отечески, смотрел на своего подопечного. Его лицо не выражало ничего, кроме принятия, за ним ничего нельзя было разглядеть. Иасех был выдающимся мимикром – пытаться сражаться с ним на этом поле, было абсолютно безполезно. Нха почувствовал, как к горлу подкатывает ком. Он снова с силой обнял Иасеха и с обидой и одновременно с любовью процедил:

     - Ста- а-а-р-рый тхы ду-р-рак…

     Иасех прижал к себе Нха. Его рука скользнула с головы юного хийла на тонкую голую шею. Мягко, но в то же время крепко обхватив пятернёй заднюю часть шеи Нха, Иасех замер. В ту же секунду Нха ощутил приятное тепло, ползущее по спине. Как густая направленная волна – оно стекало вниз – к его тазу и ногам. Тело начало становиться лёгким, разум поплыл куда-то…Нха чудилось, что он вливается в Иасеха, срастается с ним, полностью теряя свою индивидуальность. Тепло расползающееся по телу стало перерождаться, усиливаться, сменилось наслаждением. Это было как во сне, но только наяву. Кровь билась в висках, по телу бежали приятные мурашки. Перед глазами с лихорадочной скоростью проносились какие-то образы, знакомые и не очень. Организм ликовал от прилива незнакомой, но желанной энергии. Нха будто наполнялся чем-то сильным и не видимым.

     Но тут внезапно всё кончилось.

     - Нха! Нх-а-а? Давай, приходи в себя – Иасех резко поднял своего ученика на ноги и легонько встряхнул его. Не сразу, но юный хийл, очнулся. Покачнувшись, он приложил ко лбу руку.

     - Что это было?

     - Ничего, ты проревелся – Иасех уже открыл дверь в душевую и возился с настройками на выдвижном пульте.

     - Я не ревел, – буркнул Нха и украдкой посмотрел в зеркало на своё заплаканное лицо. С удивлением, он обнаружил, что возбуждение, до этого донимавшее его, чудесным образом исчезло.

     - Если найдёшь синоним слова «реветь», более приемлемо отображающий подобное состояние – дай мне знать.

     Закончив с душевой, Иасех подошёл к Нха и двумя руками вытер ему слёзы с лица. Исподлобья посмотрев на смотрителя, Нха уязвлено спросил:

     - Чего ты смеешься?

     - Я не смеюсь, просто ты похож на мокрую лягушку. – Иасех с улыбкой оглядел Нха.

     - А ты… - обиженно надув губы Нха подыскивал в голове подходящее сравнение, - А ты на старую, беззубую мурену.

     - Не соглашусь – Иасех задумчиво пожевал пустым ртом, - Зубы у меня на месте. А на счёт мурены, ты пожалуй прав.

     Он поднёс к своёму носу кисть и сделал вперед вытягивающее комичное движение. Нха не сдержавшись, рассмеялся.

     - Душ готов. Осталось пройти анатомическую проверку.

     - Ну-у-у-у… - Нха скривился.

     Иасех, сцепив пальцы, профессиональным жестом выпрямил руки, щёлкнув костяшками.

     - Быстрее начнём, быстрее закончим. Учти, что ты уже опоздал на первый час занятий.

     - Ну ла-а-адно.

     Старый хийл внимательно прощупал грудь Нха, осмотрел руки. Когда его жёсткие тёплые пальцы начали мять впалый живот Нха, тот едва сдерживался что бы ни замурлыкать. Нха терпеть не мог анатомические осмотры, он вообще не любил, когда его трогали. Эта же процедура, проводимая ассимиляторами и двумя другими смотрителями, вызывала у него неподдельный ужас. В первом случае он чувствовал себя лабораторным животным, во втором – пассивным ублажателем, который впервые в жизни выполнял заказ. С Иасехом всё происходило по-другому. Кроме того у старого хийла были чудодейственные руки. Поговаривали, что в молодости, он научился у лхаийцев особым лечебным техникам и спустя столетия не утерял полученных умений.

     Осмотрев живот Нха, Иасех невозмутимо опустился ниже. Не выдержав, Нха прыснул от смеха.

     - Тебя рассмешил мой затылок?

     - Хи хи, нет.

     - А в чём дело?

     - Не знаю.

     - А-а-а – загадочно протянул Иасех, и посмотрел на Нха снизу вверх, томно закусив губы, - Девушка стыдиться?

     Нха зашёлся краской:

     - Да иди ты!

     - Да да, сейчас вместе пойдём. Так…на этот раз всё в порядке. – Иасех сделался серьёзным, - В прошлый раз была задержка. Органы не втянулись в брюшную полость во время.

     - Они не не втянулись. – тяжело, растягивая слова признался Нха.

     Иасех встал и испытующе посмотрел на него. Сын Шахаба вдруг почувствовал себя очень маленьким и уязвимым. Он физически ощущал на себе психическое давление. Смотритель мгновенно сделался жё́сток. Его лицо как будто затвердело.

     - Нха? – Иасех нахмурился и чуть повернул на бок голову, не сводя взгляда со своего подопечного.

     - Я… - Нха замялся, сглотнул и быстро сказал:

     - Я намерено задерживал переход, я мешал закрытию розы органов…

     Иасех выдержал долгую, мучительную для Нха паузу.

     - Зачем ты это сделал?

     - Затем что… мне тяжело в женском цикле и …

     - Мол- ч-ч-щи! – Иасех зашипел на Нха, как разъярённая гадюка. Его глаза вдруг стали жутко огромными, щёки в безмолвной злобе будто втянулись. Всё это, и ещё длинный крючковатый нос предали ему вид огромной хищной беспёрой птицы.

     - Ни слова боль-ш-щ-е!

     - Нха испуганно смотрел на Иасеха и не мог понять, из-за чего с его любимым смотрителем произошла такая радикальная перемена.

     - Никогда, даже мельком, не заговаривай на эту тему! Ты понял меня?!

     Нха во все глаза таращился на Иасеха, но сказать ничего не мог. Тогда смотритель схватил его за плечи и встряхнул так, что из глаз того посыпались искры.

     - Ты понял меня?! Отвечай!

     - Да! Да! Понял!

     Иасех глубоко вздохнул, прикрыв глаза. Его губы были сжаты, будто от неясной скорби. Постепенно его лицо стало таким же, как и всегда. Он отпустил Нха и молча направился к дверям.

     - Иасех! Я знаю, это запрещено, но хоть ты…

     - Никогда. Ни при каких обстоятельствах – бесцветно повторил Иасех и с грустью добавил, - Это для твоего же блага.

     Когда дверь блока, пискнув, открылась перед смотрителем, он, уже ступив одной ногой в коридор, сказал:

     - Иди в душ, приведи себя в порядок. Я подойду позже.

     - Хорошо – ответил Нха, но Иасех уже скрылся в коридоре и покорное согласие юного хийла разбилось о закрывшуюся дверь.

     Стоя под водяными струями, отдававшими стойким запахом меди, Нха лихорадочно обдумывал произошедшее. Мысли путались в голове, эмоциональный фон прыгал. Пару раз Нха разглядывал себя в обзорных зеркалах душевой. Кожа на шее и плечах уже чуть посветлела, чувствовалось лёгкое распирание в бёдрах. Скоро он снова станет другого пола, скоро опять всё повториться. От одной этой мысли Нха выворачивало наизнанку. Скоро, очень скоро, он снова будет изнывать от проявленного к нему внимания, скоро вновь начнётся эта тихая изматывающая война, как с окружающими, так и с самим…с самой собой.

     «Как же скоро… Господь… зачем ты дал мне это лицо. Почему я не могу безмолвно спать всё это время… Просто спать, и видеть сны».

     Нха подставил лицо под прохладные водяные струи, и представил себе, как его уносит потоком из душевой, из блока, из этого тела, из этой жизни. На губах застыл терпкий медный привкус.

     Нха поднял к лицу свои руки и медленно сжал и разжал пальцы. Боли в них уже почти не было, а значит, смотрителям вскоре снова придётся чинить многострадальный хоронофор.