В магазинах полно всякой пластмассовой дряни. Вон она! Висит, в бороде из лесок, на деревьях вдоль берега озера. Не полез рыбак снимать неудачно заброшенную снасть. Побрезговал! Потому что толку от пластмассового шарика никакого нет, да и цена ему копейки. Прицепил на удочку новый и опять на дерево забросил. Тьфу! Рыбалка...Тоже мне!
Свой я нашёл на поле, где до этого сидела стая диких гусей. Аккуратно обрезал лишнее и покрасил половинку лаком ярко красного цвета. И получилось чудо!
Ещё до клева мой поплавочек давал знать, что подошла рыба. Стоял, как кол на огороде, и вдруг плавно описал верхушкой едва заметную восьмерочку. Значит пришло время занести руку над воткнутом в землю удилищем. И ждать удара сильной рыбы по крючку с наживкой.
-Эй! Молодой! Можно я тут рядом с тобой стану? - из кустов вылез Сэбэдэй в меховой шапке и монгольским луком за спиной. К его ноге, как винтовка у солдата, была приставлена японская удочка с катушкой от "Шимано".
Потоптавшись и не дождавшись ответа, Сэбэдэй устроился метрах в трёх от меня и достал баночку с червяками. Выбрал самого большого и стал нанизывать на крючок. Знал, зараза ордынская, что я краем глаза слежу за ним, делал все медленно, серьезно, на показ.
-Я, Молодой, тебя сразу узнал. Постарел ты, седой стал, а все равно я тебя узнал. - Сэбэдэй забросил снасть, порылся в карманах и закурил сигарету из зелёной пачки Мальборо.
-Все сердишься на меня? Почему? Твой Бог всех прощать велел, а ты сердишься!
Мой поплавок плавно наклонился, медленно пополз в сторону... И замер...
Батя велел привезти оголодавшей скотине сено с дальнего луга.
Неспокойно было кругом. Говорили, что невесть откуда взявшиеся ордынцы грабили и убивали половцев. Вроде не нас, вроде где-то далеко, но Батя всё же положил мне в телегу, под рогожку, пятизарядный Remington двенадцатого калибра.
Когда появился Сэбэдэй с тремя лучниками, я подтягивал ослабшую подпругу и был в четырёх шагах от телеги.
-Что, Молодой? В плен пойдёшь или зарубить тебя?- весело спросил Сэбэдэй и больно, до крови ткнул мне в бок кривой саблей.
Другие показывали на меня пальцами и смеялись. Наверное им было весело от того, как я нырнул под лошадь и полз между ее ног к заветной рогожке.
Из под хвоста лошади я запустил руку в телегу. Тотчас сабля впилась в дерево над моей головой! Это другой монгол, Джебэ, пытался достать меня через телегу. Все же я успел выхватить дробовик и опять спрятаться под лошадь. Ещё больше загоготали ордынцы. Уже не на до мной, а над придурком Джэбэ, не сумевшим отрубить мне руку. Тот, злой, спрыгнул с седла и подставил живот под выстрел. До этого в секторе обстрела были только тонкие ноги ордынских коней.
Бах!
Ордынец осел на колени и одновременно моя лошадь стала на дыбы!
Вот так и напишут на моей могиле: "Погиб в неравном бою с монголо-татарскими захватчиками, от копыт собственной лошади".
Весь взвод будет ржать!
В отчаянии я перекатился пару раз через спину, закрыв от страха глаза. Когда я их смог открыть, сабля Сэбэдэя уже была занесена для удара!
Я передернул помпу и выстелил!
Бах!
Сабля Сэбэдэя от попадания картечью вылетела из руки и вонзилась изогнутым остриём в землю.
Я достал из кулера баночку холодного Bud Light и перебросил Сэбэдэю. Он ее ловко поймал, оскалился и жадно выпил.
-Повезло тебе тогда, Молодой. Ох повезло! Если бы дурак Джэбэ меньше пил вашей медовухи, так твои кости до сих пор бы археологи искали.
Он ещё что-то хотел добавить, но его поплавок резко ушёл в воду, леска напряглась, удилище выгнулось и через мгновение большая серебряная рыба билась в траве у ног его лошади.
Я отвернулся к поплавку. Сделал вид, что не слышу, как он уезжает.
Я поменял наживу и перезабросил удочку на край тени от дерева.
Тут, именно тут должна сидеть в засаде большая и хищная рыба, поджидая зазевавшуюся мелочь.
-Как дела, Сказочник?!! Клюёт?
Лёнька Пантелеев в начищенных до блеска сапогах и в матерчатой кепке, устраивался на месте Сэбэдэя.
Сказочником меня назвали в банде за байки, которые я рассказывал, когда карты и водка совсем надоели.
Пахло плесенью и мышами. Вторую неделю мы сидели в подвале на Хитровке, ожидая когда уляжется шумиха по поводу дерзкого ограбления ювелирного кооператива имени Марата и всей Французской революции. Малява, отправленная мною в ГубЧКа, похоже была затоптана в грязь и не дошла до товарища Пэтэрса. Оставалось ждать и надеятся, что бандиты не раскусят меня, прежде чем наше логово найдут чекисты.
Лёнька выломал в кустах ореховый прут и с помощью финского ножа ловко и быстро мастерил удочку.
О том, что приближается развязка мы поняли по затихшему шуму на верху. Только иногда, без звуков шагов, скрипели половые доски над головой. Кто-то поднимал половики, осторожно двигал мебель, искал лаз в подпол. В полной темноте осторожно щелкнули курки четырех наганов и моей береты.
Лёнька спрятал нож в сапог, затянулся козьей ножкой. Как-то не по доброму посмотрел на меня и забросил крючок в воду. Поплавок сразу задёргался от поклёвки мелкой рыбешки.
Резко открылся люк, и тут же загремели наганы. Бандиты стреляли в верх, а я ждал, когда у них кончатся патроны. Когда о пол зазвенели гильзы из пустых барабанов, я сделал четыре выстрела. Трое были убиты, раненого Лёньку мы взяли живым.
-Повезло тебе, Сказочник!- шипел окровавленный Пантелеев- Бог даст ещё встретимся!
Встретились...
Лёнька воткнул конец удилища в землю, выпрямился и неожиданно бросился на меня, вытаскивая из-за голенища финку!
Тоже, мальчика нашёл!
Увернувшись, я дал ему пинка под зад. Схватил торчащую из земли саблю Сэбэдэя и одним ударом срубил Лёнькину шальную голову.
Оттащил подальше труп, сбросил в воду. Следом полетели Лёнькина голова и кепка.
Поплавок лежал на боку, под самым берегом. Рыба съела червяка и выплюнула пустой крючок. Стараясь не зацепить траву, я вытащил удилище. Окровавленными пальцами насадил нового червяка и забросил на прежнее место.
В воде проплыла тень большой рыбы.
Кто еще там?
-Салам Алейкум, Лейтенант!
В чалме и в разгрузке на груди подошёл Масуд. Вместо автомата калашникова у него была удочка. Китайская, с пластмассовой катушкой.
Я чуть подвинулся, освобождая чистое место на полу блиндажа. Масуд сел и, как всегда, уставился на стену, где среди порнографических открыток и боевых листков висела сабля Сэбэдэя. Лёнькину финку я носил на поясе в кожаных ножнах.
Масуд был свой душман. Днём менял у солдат анашу на патроны, а ночью палил ими в нашу сторону. Очень аккуратно, не дай Бог чтобы кого-то зацепило. Мы отвечали тем же. Стреляли в луну, как в копеечку! Война-войной, а жить всем хочется.
-Я вот что хочу сказать, Лейтенант.
Пробковый поплавок удочки Масуда шлепнулся рядом с моим гусиным.
-Вчера в ущелье банда пришла. Главный у них какой-то Басай, Шурави из ваших. Этой ночью пойдут на вас.
Я молча смотрел на поплавки. Не отвечал.
Затянувшись анашой, Масуд попросил:
-Отдай мне саблю, Лейтенант. Все равно вас ночью всех вырежут. Босай сильный воин!
Ну это ещё посмотрим. Весь остаток дня, и сколько там было ночи, мой взвод готовились к бою. Я зверем метался между солдатами. Орал, матерился, бил прикладом ленивых.
Под утро, когда поплавок заволновался и пошёл в глубину, конная лава ринулась на нас с вершины соседней сопки.
Святой Аллах! Сколько же их!
Удилище выгнулось дугой! Затрещал фрикцион на катушке, не рассчитанный на такую тяжесть!
Ударили АГэСы и ЗУшка. Конная лава налетела на мины, но громче их разрывов лопнула леска!
Огромная рыба тащила в пучину обрывок снасти с драгоценным поплавком.
За ней полз окровавленный Басай с оторванной ногой.
Масуд печально смотрел на побоище.
-Не повезло, Лейтенант! Ушла рыба! Так отдашь саблю?
-Бери - буркнул я, и бросил к его ногам сломанную удочку.