"My soul feels empty

I'm drowning in my tears

It's pain I'm learning

My heart is aching

Got poison in my veins

In hell I'm burning

Save my life

Save my life

Let these tears be our secret

You and I

You and I

Once we were so close"

Xandria

  

"Kiss while your lips are still red

While he's still silent

Rest while bosom is still untouched, unveiled

Hold another hand while the hand's still without a tool

Drown into eyes while they're still blind

Love while the night still hides the withering dawn"

Nightwish

  

  

   Ноющая боль в груди затихает - медленно, но верно, - и Арей разжимает пальцы, выпуская дарх. Тусклый луч скользит по извилистым граням и исчезает, как в пасти: один из главных артефактов мрака ненавидит свет во всех его формах - даже в самой простой, земной, - и ненависть эта неискоренима и вечна.

   Мечник недовольно хмурится; физическая боль - ничто для него, воина, привыкшего получать раны, стража, знавшего лед и пламя Тартара, - его раздражает, что приходится отвлекаться на такие пустяки. А иначе нельзя: на земле живешь - будь добр следи за телом. Хорошо ещё, что возможности тел стражей от смертных сильно отличаются - любой человек десять раз уже с Мамзелькиной встретился б от таких ран. Хотя каких десять? Смертным и одного раза достаточно.

   Свет, струящийся из окна, мертвенный и холодный, делает лицо барона непривычно бледным, но дело тут не в луне: последний этаж сталинского дома на окраине Москвы окутан плотным коконом магии; по туманной завесе время от времени пробегают искры, бросают отблеск на лицо мечника. Это здесь, в комнате, тихо, а за окном - людям незаметно то, что видно стражам, - суета и толчея: сонмы духов мрака брошены на поиски. Лигул всегда отличался размахом, когда нужно было загнать кого-то в угол. Знакомая история.

  

   При мысли о горбуне у Арея желваки играют на скулах, и взгляд становится острее клинка, и рука опускается на эфес меча: жаль, что он успел ускользнуть тогда. Жаль, ох как жаль. Впрочем, крысам всегда удается скрыться первыми. Несправедливо, но факт. Но будь у него побольше времени - не ускользнул бы, мрак свидетель, не ускользнул...

  

   Мечник искоса взглядывает в темный угол, где на старой софе, подтянув колени к подбородку, сидит Дафна. Она не плачет уже - невозможно плакать дни напролет, - просто смотрит бездумно в одну точку, и глаза у неё непривычно пустые - так смотрят окна неожиданно покинутого дома. В комнате полумрак, но Арей помнит, что лицо светлой отмечено синяками, и на белой шее синяки, и на плечах - и скрыть их нечем, хоть она по привычке и встряхивает волосами. А волосы у неё теперь короткие, неровные прядки липнут к щекам: кто-то мечом отмахнул, не церемонясь. Ну да велика беда - волосы; у неё теперь и крыльев нет, вот что важно, и магия быстро покидает её. Даф и раньше не была самым сильным стражем, а теперь и подавно. Она вообще уже не страж - и не только из-за крыльев. Просто ей теперь некого охранять.

  

   Ещё совсем недавно Арей был уверен, что знает, что будет дальше. А что должно было? Должен был быть бой - с Мефодием, некогда любимым учеником, отказавшимся от мрака, но так и не дошедшим до света. Мрак же и бросил Буслаеву вызов - через него, Арея, конечно. Но не будь Арей в тупике - ни за что бы не согласился. А так - или голова Мефа, или дочери - выбор Лигул предоставил самый простой. Нетрудно выбрать, не так ли?..

   Мечник едва не вспыхивает, вновь вспоминая о Лигуле: предположить, на что он решится, не мог даже барон мрака, лично знакомый с коварством главы Канцелярии. Грязная игра всегда была его любимым делом, а подлость - синонимом имени. В конце концов, именно Лигул выпустил её когда-то в мир людей. И тридцать сребренников были когда-то его идеей. И не только это.

   Ещё совсем недавно Арей был уверен, что убьет Мефодия. И убил бы - но убил бы в честном бою, ведь, по правде говоря, ученик хоть и не превзошел своего учителя, но был достойным противником. Ещё бы ума ему хоть немного... Но, как говорится, чего нет, того нет, а свой не вложишь. Впрочем, западни Лигула всегда отличались особой изощренностью, а ниточки марионеток горбун дергал весьма умело. Знал, за что дернуть, лучше всех знал, потому и стал главой Канцелярии. И с Мефом - выбрал самое больное место. Глупо думать, что смертный - а Буслаев хоть трижды наследник мрака, а как смертным был, так им и остался, - на такое б не повелся, если велись и поумнее его.

  

   Арей гневно пинает стену, но Дафна даже не оборачивается на звук: жизнь словно остановилась в ней, замерла, как замирает природа под толщей льда, как останавливаются часы, когда заканчивается завод. Мыслями она всё ещё там, на заброшенном полигоне в глуши подмосковных лесов, где на ноздреватом мартовском снегу ещё видна алая кровь - не темная и не сияющая, кровь обычного человека, хоть и бывшего когда-то наследником мрака. Жаль, что до света он так и не дошел.

  

   За окном падает последний в этом году снег - редкие снежинки кружатся за тусклым магическим щитом, в свете фонарей мелькают смутные тени. Мрак взбудоражен и в поисках, но Арей спокоен: его магические возможности больше, чем кажется некоторым, да и скрываться ему не впервой. Жаль только, что он не один.

   История повторяется, замечает голос в его голове, и мечник невольно хмурится.

  

   Надо быть совсем идиотом, чтобы поверить простейшей лжи: одна записка с приложенной к ней прядкой светлых волос - и вот уже его ученик - столько лет тренировок, а ума больше не стало! - несется сломя голову туда, куда скажут.

   Надо быть совсем идиоткой: одна записка с вложенным в неё окровавленным локоном - Лигул помнит, что волосы Мефа кровоточат под ножницами, - и вот уже светлая, столько лет успешно игравшая в шпиона в его резиденции, пережившая с десяток покушений и выдержавшая натиск мрака, несется, очертя голову, прямо в лапы к Лигулу.

   А потом, конечно, дело техники: клинок у горла любимой девочки - и всё, мальчик уже мягче воска. Слабые человеческие сердца, мрак бы их побрал!..

  

   Арей смотрит, как за окном усиливается ветер, мечутся тени в безумной пляске. Сказать, что он жалеет, сложно: мечник до сих пор верит, что жалость - нечто ему неизвестное. Но в одном он готов признаться, хоть и звучит это как самая страшная крамола: лучше бы Меф ушел к свету. Был бы тогда хотя бы достойным противником, а не лежал на полу заброшенного ангара в центре кровавой пентаграммы. Столько лет и трудов - и всё зря!.. Впрочем, обвинять его трудно: будь Арей на его месте - разве не помчался бы тоже хоть в ад, если б знал, что жизнь той, кого он любит, в опасности?..

   Лучше и не вспоминать.

   Но светлая, светлая... Столько лет играть комедию на его глазах - и ведь не боялась же даже, хотя было чего, - столько лет упорно вытаскивать Буслаева из мрака, поминутно оскальзываясь и падая, - это уметь нужно. Да и разумности у неё было побольше, чем у Мефодия, и отваги, жертвенности... Последняя её и сгубила. Она всегда их, светлых, губит.

  

   Мечник, хмурясь, бросает взгляд в сторону софы. Тонкий нежный профиль четко выделяется в полумраке: окно совсем рядом, а она очень бледная - почти мертвенно, словно выточена из мрамора. Пальцы чуть шевелятся: какой-то шнурок в руке как четки перебирает.

   Убей он её тогда, когда не просто возможность была, но и сама необходимость того требовала, - всем было бы лучше. Меф бы стал повелителем мрака, конечно, не будь Дафны рядом.

   И он, Арей... Эта проклятая сентиментальность как на охоту выходит в её присутствии. Дафна - яд и опасность, откуда что и берется. И сама об этом не думает, а вокруг неё словно силки раскинуты - ведьмам с суккубами и не снилось, - по колено увязнешь, как в болоте. Сам всегда Мефодия предупреждал, что от женщин всё зло, потому как с ними и Самсоны тряпкой становятся, а что в итоге? "Свобода выбора", говорите? Не всегда она хороша, эта свобода. Мефу вот что-то не помогла. Хотя кто ж знал, что горбатый ублюдок подстраховаться решит?..

  

***

  

   У барона всегда была хорошая интуиция - жизненным опытом выработанная, - но и он предположить не мог, что Лигул сам откажется от варианта, ему, Арею, предложенного. Новость о том, что глава Канцелярии решил добраться до кводноновских сил самым быстрым и гнусным способом, свалилась на мечника неожиданно, когда в один из вечеров в его кабинет вдруг ввалилась Прасковья - встрепанная, с безумными глазами, - и поразила его попыткой объяснить всё своим языком. А когда поняла, что барон ничего разобрать не может - горло новой наследницы по-прежнему выдавало только отрывистые звуки, а ментальной связи между ними не было и быть не могло, - выхватила из воздуха карандаш и принялась писать прямо на обоях.

   Он телепортировал уже через мгновения, с мечом в руке.

  

   Детали плана он узнал уже после - когда, приставив меч к горлу одного из поверженных тартарианцев, поклялся Стиксом, что оставит ему жизнь, если тот расскажет всё, что ему известно. Страж, не более получаса назад наблюдавший жестокую схватку, предпочел не рисковать: отчаянный барон мрака, чей камзол был уже забрызган кровью - в равной степени своей и чужой, - не внушал надежд на полемику.

   Было безумием соваться туда: ангар на заброшенном полигоне - Лигул не мог, конечно, забрать Мефа в Тартар и выбрал достаточно глухое и в магическом плане удачное место - бывшую расстрельную яму, - был практически в кольце из охраны. И всё же стражей было меньше, чем могло было быть - вероятно, потому, что только идиот - пусть даже и лучший воин, - мог рискнуть туда сунуться. Впрочем, откуда бы там взяться лучшим воинам, если афера была провернута так умело, что ни один светлый и ухом не повел, а из тёмных... А из тёмных Арей, конечно, было не в счет.

   Как выяснилось, зря.

  

   Позже он узнал, что Лигул - в последний миг всё же успевший ускользнуть и пригрозивший, что и из-под земли мечника достанет, - был убежден, что своевольный барон, сильно изменившийся с возвращением в мир живых некогда погибшей дочери, даже получив ультиматум, не сможет убить ученика. А если и сможет, то силы Буслаева растворятся в небытии, и Прасковья останется лишь с той частью, что получила от трех учеников мрака. Это не входило в его планы: наследница трона должна была получить всю силу первомрака и остаться его, Лигула, послушной марионеткой - это открывало бы небывалый простор для действий. Дальше было делом техники: заманить и без того взведенного, как курок, перед битвой с учителем Мефодия в место, замечательно подходящее для ритуала. Предложенный Мефу выбор был и того проще: наконец-то Лигул добрался и до светлой, столько лет рушившей все его планы. Ахиллесова пята есть у каждого, и Лигул отлично знал таковую у Буслаева.

   Получив подложную записку, Дафна, конечно же, помчалась спасать своего подопечного - сломя голову, никому ничего не сказав, - видно, тоже от волнения рассудок потеряла. Ну а дальше... А дальше было совсем просто: Лигулу не привыкать устраивать такие западни.

  

***

  

   Дафна молчит и смотрит в одну точку, а пальцы её нервически перебирают выдернутый из плаща шнурок. Мыслями она всё ещё там, на заброшенном полигоне в глуши подмосковных лесов, куда примчалась, получив записку, написанную рукой Мефа, с вложенной прядкой светлых волос - его, несомненно, ведь только у него волосы под ножницами истекали кровью. До битвы Мефодия с Ареем оставалось совсем немного, и она была без ума от волнения, ожидая беды - не оттуда, откуда надо бы...

  

***

  

   - Мой дорогой Мефодий, - говорит глава Канцелярии, улыбаясь, и от этой улыбки хочется зарыться под землю, - я ничего не имею против твоего выбора, но у тебя осталось нечто, принадлежащее нам.

   Меф сглатывает кровь и поднимает голову - Арей научил его упорству. Да и смелости тоже, пожалуй.

   - Ну так убей меня, - хрипло говорит он, - убей - и получишь. Не очень-то мне нужны ваши силы!

   Горбун улыбается, когда бывший наследник едва не складывается вдвое от удара. Будь ты хоть трижды учеником бывшего бога войны и наследником мрака, а один к трем десяткам - это не тот расклад, при котором выигрывают. Как там смертные говорят? Один в поле не воин?..

   - Не всё так просто, друг мой, - жизнерадостно отзывается глава Канцелярии. - Ты знаешь: организация у нас добровольная, так что нужно твоё согласие...

   Принудительный ритуал отнятия сил можно провести только после того, как носитель силы откажется от эйдоса. Только тогда, послушная марионетка мрака, он отдаст то, чем наградила его судьба. Наградила, ну-ну. Хороший такой подарочек, в духе бомбы за пазухой.

   - Не дождешься! - сипло выдыхает Мефодий.

   Он, конечно, знает, чего от него хотят. Знает он и то, что стоять будет до последнего - не столько из-за света даже, сколько потому, что большего позора, чем сдаться в такой ловушке, быть не может. А он не опозорит себя. И учителя, тихо добавляет внутренний голос.

   Лигул сладко улыбается.

   - Мне нравится твоя уверенность. Не сомневаюсь, что ты сможешь сохранить её и дальше.

   - Не сомневайся, - хрипит Меф и хочет добавить что-то ещё - что-нибудь оскорбительное, ведь нельзя сносить всё это спокойно, а терять ему уже нечего, - и вдруг замолкает; дыхание замирает в его груди, и лицо, испачканное кровью, заливает меловая бледность...

   Дафна.

   Нет.

   Невозможно.

   Он так хочет надеяться, что это иллюзия, суккуб, принявший облик его хранительницы, но бронзовые крылья на девичьей шее убеждают в обратном: ни одно создание мрака не наденет артефакт света. Просто не сможет.

   - Ублюдок! - выдыхает юноша, кашляет кровью.

   - Меф!..

   Ужаса в её глазах достаточно для того, чтобы он пожертвовал всем. Абсолютно всем.

  

***

  

   Дафна прикрывает глаза и до боли сжимает пальцы. В комнате тихо, только слышно, как за окном потряхивает ветром жестяной козырек. Мечник неподвижно стоит у окна, думая о чём-то своем, и его массивная фигура загораживает от Даф остатки света. Он спас её недавно, но Дафна не думает об этом - пустота пожирает её, бесконечная тёмная пустота. Боли нет, есть бессилие и равнодушие - и она даже не думает о том, что будет дальше. Последние дни проходили в постоянном движении: они телепортировали с места на место, оставаясь, однако, в пределах столицы - все перемещения стражей мрака за её пределы были заблокированы, - но Даф смутно помнит и это. Она как цветок, который вдруг с корнем вырвали из земли, - светлый страж, лишившийся крыльев, потерявший своего подопечного. "Если бы я не попалась тогда, - думает она. - Если бы я не отправилась за ним..."

   Эти мысли бессмысленны, конечно, ведь, повторись всё, Даф поступила бы точно так же, но кроме них у неё просто ничего не осталось.

  

   Арей искоса смотрит на неё - благо, полумрак скрывает движения, а в неверном свете с улицы вообще ничего не заметно. Мечник не может читать её мысли, но этого и не нужно - ход их он угадывает с легкостью. Это вечное "если бы" - как оно ему знакомо...

  

***

  

   Когда он, не обращая внимания на раны, ворвался в ангар, ритуал ещё не закончился, и Лигул подавился латынью, когда он, Арей, возник в дверном проеме. Не ожидал, конечно, - потому что вход охраняли всего лишь трое.

   Подавился, но не растерялся - или просто отчаянно храбрился: в бою-то с Ареем у него не было б ни единого шанса.

   Половина черных свечей вокруг бездыханного Мефодия не горела, контуры круга проявились лишь наполовину, и глава Канцелярии, несомненно, торопился.

   - Не смей мешать мне, Арей! - торопливо проговорил он, с ненавистью глядя на мечника. - Это была крайняя мера!

   - Так же, как и тогда, когда ты избавлял меня от "опасностей человеческой жизни"? Твои методы всегда сплошной гуманизм.

   Можно убивать на дуэли - и он, Арей, убил бы Мефа в честном поединке, - но вот так... За время службы мраку он нагляделся на многое и пролил немало крови, но никогда не опускался до подлости.

   - Нам нужны были гарантии, - горбун сделал вид, что не расслышал предыдущей фразы, стараясь держать меч барона в поле зрения. - Как вижу, мы не ошиблись. Если же ты помешаешь мне и сейчас, Арей, - маяком не отделаешься. Я думаю, ты должен трезво оценивать...

   О да, он оценивал трезво - как никогда раньше. Даже тогда, стоя на коленях в осенней грязи у колодца, залитого кровью его семьи, он не был так трезв. Даже после - не так давно, - получив приказ или убить ученика, или прощаться с дочерью...

   Конечно, служишь мраку - готовься к подобному, ему ли не знать?.. Bellum omnium contra omnes, война всех против всех, - такова природа мрака. Беда в том, что он-то всегда полагал, что свободен. "Служу мраку, потому что в нём каждый сам за себя", - говорил он.

   За себя, да. И против друг друга.

   Забавно, что наивность он всегда считал качеством исключительно светлых.

   Глупец.

***

  

   Барон мрака сжимает пальцы на эфесе меча: та подлость была оскорблением и ему тоже. И дело не в жалости, конечно. Конечно...

   Нет, Тартар подери, ему было жаль! Жаль, что эта тварь опять ускользнула - ускользнула в самый последний момент, хоть и грозя ему страшной карой.

   Есть за что, конечно.

   Воистину, парадокс: он, страж мрака, всю жизнь упоенно коллекционировавший лучшие эйдосы - и вдруг такое равнодушие! Третий раз за его жизнь, между прочим. Что там смертные говорят по такому случаю?..

   Ну-ну, Арей, давай ещё поцитируй светлые иносказания...

   Да, он добывал эйдосы в честном бою, да, он требовал в своё время эйдос Мефа, но опускаться до уровня Яраата!..

   Жаль, что эта тварь ускользнула. Очень жаль. И плевать бы потом на анархию.

  

   Дафна вздыхает позади - еле слышно, но у мечника слух замечательный, любой хищник позавидует.

   Глаза Даф закрыты - то ли плачет опять, то ли задремала. Магия с каждой секундой покидает её тело - медленно, но верно. Она и раньше-то почти человек была, а сейчас, без флейты, без крыльев, участь её ещё более неопределенна, чем раньше, - хоть и не так, как у него, конечно.

   Впрочем, о себе Арей не беспокоится: было б за что. Только воспоминание о дочери вспыхивает яркой звездочкой, но и для неё будет лучше, если барона мрака не будет рядом: эйдосу её легче станет. А Лигул её не тронет: каждый человек под защитой света, пока от него не отступит. А Арей надеется, что Варвара не отступит, что светлая часть её эйдоса пересилит тёмную, - и плевать ему на крамолу.

   Третья дорога, говорите? Да в никуда она ведет, эта третья дорога. Потому что нет пути посередине, а вниз невозможно уже, но и вверх пути нет.

  

   Арей смотрит за окно: до полуночи ещё далеко, а после двенадцати можно будет телепортировать.

   Эта ночь особая: завтра у света праздник - один из важнейших, если не самый. Завтра духи мрака не покажутся на земле - в этот день свет так ярок, что и мира смертных достигает, озаряя каждую песчинку, каждое человеческое сердце. Потому мраку и ходу на землю нет - только стражи, да и то не все, могут бывать здесь в такие дни.

   Весь Эдем завтра будет петь песнь торжествующей жизни - жизни, победившей смерть, - а Дафне вот только реквием остался.

   Впрочем... Лучше уж так.

   Арей смотрит за окно: после полуночи он доставит Дафну к тому светлому, её хранителю - по странному стечению обстоятельств его любит Улита, и благодаря ей мечник знает, где искать Эссиорха.

   Это не благородство и не игра в рыцаря, просто светлые лучше знают, как ей помочь. Хоть как-то же помогут, наверное.

  

***

  

   Когда Лигул спешно убрался в Тартар, стало ясно, что помочь Мефодию уже нечем. Арей опоздал - как всегда, в общем. И, глядя на тело бывшего ученика, он действительно жалел - сейчас можно было признаться в этом хотя бы себе.

   Глупо отрицать факт привязанности.

   Глупо умирать в расцвете лет.

   Зачем он был так расслаблен? Всё последнее время, даже после ухода Мефа из резиденции, каждый шаг его был известен барону - а в последнее время он забылся, отвлекся - и вот...

   Можно, конечно, сказать: ученик предал учителя, уйдя к свету. Да можно ли? Как будто, во мраке для него была какая-то надежда!..

  

   Теперь нужно было найти Дафну: из слов Прасковьи мечник понял, что именно светлая и послужила приманкой.

   Почему-то на мысль о том, что он наверняка найдет её мертвой - Арей слишком хорошо знал нравы стражей мрака, и особенно Лигула, давно грезившего смертью Даф, - неприятно кольнуло в груди. В конце концов, она всего лишь ребенок - наивный ребенок, оказавшийся не в том месте и не в то время, - и не для того он всегда защищал её от Канцелярии, чтобы теперь увидеть её сердце вырезанным, а саму её - мертвой...

  

   Стон, более похожий на всхлип, прервал его мысли.

  

***

  

   В комнате становится темнее - ночь всё ближе, - и Дафна инстинктивно тянется к груди, где раньше вторым сердцем бились крылья - теплые, живые, - единственная нить, связывавшая её со светом.

   Теперь эта нить разорвана.

   Рука Даф бессильно опадает.

   Дафна не видит будущего: она уже не светлая и даже не страж, она потеряла Мефодия. Боль потери перемешивается с отчаянием: она так и не смогла спасти своего подопечного, и теперь их пути разошлись навсегда. Вечности нет для них - для неё-то точно. А Меф... Не свет, не мрак, - и где он теперь?..

   Не свет, не мрак, - кто она теперь?..

   Дафна бросает взгляд в сторону окна, где, погруженный в какие-то свои думы, стоит Арей. Он такой же, думает она, - не свет и не мрак. И он спас её тогда - и не только тогда, а не раз спасал. Жаль, что не успел спасти и Мефодия.

  

   Даф давно уже привыкла к этому чувству - симпатии к мечнику, - как бы страшно ни звучала симпатия к стражу мрака. За последние несколько лет он слишком изменился - и Даф, конечно, знает причину этих изменений, - чтобы можно было сохранять прежнюю дистанцию.

   И этот вызов мраку...

   И всё же она не знает, что заставляет его быть сейчас рядом. Последняя неделя помнится ей сплошным кошмаром, и в её воспоминаниях лишь спешные перемещения с одной квартиры на другую, по нескольку раз в день, непреходящая боль в сердце и мучительная слабость: лишившись крыльев, страж теряет свои силы и становится человеком.

   Она крепилась изо всех сил, но вместе с сознанием пришла боль - и пустота, заместившая в душе обычный свет, не могла помочь, - и Дафна разрыдалась прямо в руках Арея, едва они оказались на первой квартире - или, вернее, на чердаке высотки, где-то в районе Речного вокзала. Разрыдалась громко, истерически, жалко цепляясь за камзол мечника, пахнущий кровью и снегом, совершенно забыв о том, что барон мрака менее всего подходит на роль утешителя, ожидая циничной отповеди и в душе молясь, чтобы он только её не отталкивал.

   Но он не оттолкнул - лишь сказал сухо: "Не будь ребенком, светлая. Слезами ничего не исправишь", - а она содрогалась всем телом и прятала лицо в алый бархат...

  

***

  

   Шагнув на звук за переборку, Арей окаменел, предположив самое худшее - и самым худшим была явно не смерть. Синяки, расцветавшие на белом лице и шее, разбитые губы, залитое слезами лицо и зверски разодранная одежда наводили на самые мрачные мысли - и они вполне могли оправдаться: природа мрака такова, что не гнушается любыми гадостями.

   Предположить же, что можно было испытывать, слыша её крики из-за стены...

   Ублюдок!..

   Нет, Арей никогда не считал себя чистеньким - ха, ха и ещё раз ха, - но насилие над женщиной всегда казалось ему не менее отвратительным, чем любой другой поступок, порочащий честь воина. Безусловно, трудно говорить о чести, когда дело касается стража мрака, но доказывать своё превосходство таким образом - мерзость не меньшая, чем, приставив к горлу ребенка меч, требовать его эйдос. Убивай равных себе, и убивай в честном бою, - таким всегда был военный кодекс барона. Жестоко, но без подлости. Только так.

   Связать ей руки её же собственными волосами - до такого могла додуматься только бравая гвардия Лигула. Странно, что они не торопились - или, вероятно, она просто яростно защищалась: весь её вид ясно об этом свидетельствовал.

   Крыльев на груди, конечно же, не было, и Арей ни на миг не сомневался в том, кто именно их заграбастал.

   И всё же светлая была жива.

   Когда он освободил её руки, она очнулась, и васильковые глаза расширились от изумления, когда она поняла, кто перед ней. Когда он накидывал ей на плечи свой плащ - хоть и окровавленный, он всё же был лучше, чем то, что на ней осталось, - она поймала его руку и еле слышно выдохнула: "Меф... Помогите ему..."

   Впервые Арей избегал смотреть кому-то в глаза.

   Чтобы увести её, пришлось применить силу: наплевав на мерзко ноющую рану - кто-то из тартарианцев зацепил - и не раз, - он просто сгреб её в охапку, а она брыкалась, пыталась даже кусаться, а в болезненно расширенных глазах, казалось, всё отражался кровавый круг и тело в нём.

   Но времени не было - Арей знал, что у них есть от силы несколько минут. Если прибудет подкрепление, ему не выстоять.

   Уже телепортируя, он ощутил, что охота началась - столь велико было колебание магического поля. И немудрено: вызов мраку не мог пройти незамеченным. И безнаказанным.

  

***

  

   Арей смотрит через плечо на тонкий профиль, выхватываемый тусклым светом из полумрака; короткие волосы в беспорядке падают на щеку, белеет трогательно нежная шея - в темноте синяков не видно. Теперь они долго сходить будут: люди не стражи, восстанавливаются медленно. А Дафна как вырванный с корнем цветок, как разбитая хрустальная ваза: сколько ни склеивай части - всё равно следы останутся. Даже он, далекий от поэзии и прочих сентенций, не может избавиться от таких мыслей.

  

***

  

   На второй день, когда она чуть успокоилась и хотя бы перестала ежеминутно впадать в истерику, он узнал, что всё же успел тогда. Дафна, пряча лицо, попыталась вернуть ему плащ, явно даже не думая, что то, что под ним, идет вразрез со всеми представлениями о приличной одежде - у светлых-то точно.

   Арей поймал её руку, когда она нервно дергала золоченую пряжку.

   - Прекрати.

   Он хотел добавить, что она ведет себя глупо, что сейчас не до её глупостей и нечего играть в героиню, но тут Даф вдруг поймала его руку второй рукой и шепнула:

   - Спасибо вам.

   И столько чувства было в этих словах, что всё стало ясно.

  

***

  

   Арей не знает, почему в тот момент он вздохнул с облегчением - возможно, потому, что жаль было видеть этот поруганный свет. Жалость, снова жалость, - это просто замкнутый круг. Как он ни пытается уйти из него, ничего не выходит; даже списывание на обычную ненависть к планам Лигула или неприятие бесчестных путей не помогает. Потому что глупо отрицать: жалость эта вполне адресная.

   Не хватало ещё привязываться к ней, мрачно думает мечник. Только этого сейчас и не хватало.

   Как будто можно уже что-то изменить, ехидно комментирует внутренний голос - эта его вечная внутренняя объективность. Как будто за все эти годы ты не привязался.

  

   Дафна чуть шевелится - кажется, кутается в плащ. В комнате действительно холодно: сейчас только конец марта, а в нежилом помещении нет отопления.

   Арея до сих пор удивляет, что она совсем его не боится - и он, конечно, объясняет это душевным опустошением. Не боится, а ведь по логике вещей он враг ей. Да, спасал, да, покровительствовал, но по логике вещей...

   Логика - есть ли она вообще в этом безумном мире?..

  

   Дафна - яд и опасность - не глядите, что светлая. Мечник не может не удивляться парадоксальности того, что светлый страж может быть опаснее всех темных ловушек. Арей интуитивно ощущает эту опасность - и ощущение это кажется ему смутно знакомым, хоть и похороненным давно под завалами памяти. Они как волк и костер - только Дафна светит уже всё меньше, потухает на глазах.

  

   Арей чуть опирается о стену, смотрит на улицу: чем ближе к полуночи, тем больше суета в невидимом мире. Мрак старается отыграться, успеть как можно больше, чтобы было чем дать ответ, испортить вечное торжество света.

   Но получится ли? Тщета тщетная, ведь свет и во тьме светит.

  

   Магическая защита потрескивает, по тускло-серебристой пелене пробегают искры. Ищи не ищи, а сработано на совесть: Арей знает толк в магии, и силы у него не отнять.

  

   Дарх мутно поблескивает на груди барона - ловит луч и потухает: свет пропадает в нём, как в черной дыре. Странно, что в последнее время он откликается... неохотно? вяло?..

   Бред какой.

  

   Арей твердо решил: после того, как отправит Даф к Эссиорху - а там уже светлые пускай сами думают и заботятся о своём шпионе, - он подастся в бега. Альтернатив нет, если не хочешь загреметь в Тартар на ближайшие сотни лет. Лигул, конечно, не успокоится: прямой вызов мраку нельзя спускать, и мятежный барон представляет реальную угрозу - управлять им уже нельзя, и что сделает он в следующий момент - даже мраку неизвестно. Вдруг решит убить его, Лигула?

   Вдруг рискнет собрать оппозицию?

   Вдруг вообще...

  

   Бред какой!..

  

   Барон не видит будущего; впереди у него лишь мрачная неизвестность. Третьей дороги нет, он знает это, но во мрак идти уже невозможно, а в свет... Да кому он нужен там, в свете, - это он-то! Смешно же.

   Но в любом случае сдаваться Арей не намерен, а время покажет, что да как. В конце концов, ему не привыкать существовать - и только.

  

   Ближе к полуночи он зажигает пару свечей - достаточно одной мысли, - и Дафна тут же нервически вздрагивает, втягивает голову в плечи и всё время пытается держаться к нему профилем - вероятно, стесняется синяков. Как будто ему - стражу - есть дело до её внешности!.. Есть, конечно, но не в том ключе, в каком все женщины думают, - во всяком случае, Арей так считает. Хотя смотреть на то, какой она стала, действительно... неприятно? больно?..

   Странные чувства, совсем для него не характерные.

   Глупости настоящие.

  

   - Не дергайся, - говорит он, прислушиваясь к тому, что творится за окном. - Уже скоро.

  

   Ещё полчаса - и можно будет телепортировать. Впрочем, нет, лучше попозже: ровно в двенадцать, пожалуй, и оглохнуть можно от этих "осанна" и "аллилуйя"¹ - они в такие дни и до земли долетают. Странно: что бы ни происходило тут, там ничто не меняется - не то, что в Тартаре. Во мраке-то вечное бурление, один большой котел, в котором варятся все - и смертные, и стражи. А эти вечно радуются, и горя им нет, что бы ни случилось.

   Лигул, конечно, мастерски подгадал со своей местью: уничтожить бывшего наследника в эту неделю - меткий выпад. Вроде как сказать: "Смотрите, вы всё же проиграли!", если не больше. Когда-то - сколько уже, две тысячи лет прошло? - он тоже думал, что проиграли, а что вышло?..

   Да, не так уж и проиграли - ведь силы Кводнона рассеялись в пространстве, и теперь до рождения очередного кандидата годы и годы. И Прасковья вполовину слабее, чем могла бы быть, - впрочем, Лигулу, конечно, и этого хватит. Интересно, что сказала она, узнав о смерти Мефа?.. Впрочем, кто там её спрашивать будет! Марионетка - она марионетка и есть, и редкие проблески чувств тому не помеха. И Арею неприятно думать, что и сам он был не лучше.

  

   - Пора, светлая, - говорит мечник, отходит от окна, опускается на край софы, и старая мебель отзывается утробным скрипом.

   На дорожку, как говорят смертные.

   Странно, чем больше живешь в этом мире, тем больше цепляешь всяких ненужных привычек.

   Дафна вздрагивает, но не отстраняется, только склоняет голову - так, чтобы короткие светлые пряди упали на лицо.

   - Не зовите меня так, - тихо отзывается она. - Какая я уже светлая?

   Это больше риторический вопрос, и Арей молчит: в роли утешителя он всегда был не просто плох, а совсем неуспешен. А начать комментировать сейчас - всё равно, что тыкать пальцем в открытую рану. Да и слова утешения бесполезны и ничего не меняют, а значит, нет смысла впустую сотрясать воздух. Но где-то в глубине сердца - да, у них нет эйдосов, но сердца-то есть, - ворочается что-то, похожее на жалость. Очень-очень похожее.

   Он всё смотрит на неё, и Дафна начинает нервничать, и наконец отворачивается.

   - Не смотрите на меня, - шепчет она, дрожащей рукой теребя волосы. - Пожалуйста.

   С короткими она выглядит странно: за годы жизни в резиденции мечник привык к её хвостам, длинным светлым локонам, невесомо взлетавшим от малейшего ветерка.

   Жаль, жаль. Они ей так шли.

   - Не глупи, Даф, - сухо отзывается он и в обычной своей грубоватой манере добавляет: - Волосы не голова - отрастут.

   Это, конечно, мало смахивает на утешение, но под большее он не заточен.

   Странно, что Дафне хватает и этого.

  

   Само собой: без головы было бы хуже.

   Арей действительно думает, что пускай хотя бы так.

  

   Почему-то чем ближе он к ней, тем больше вопиет в нем чувство опасности - словно он тянется рукой к открытому огню.

   Какой огонь, помилуйте? Там уже малая искорка, да и она еле тлеет. Но Арея всё не оставляет ощущение, что опасность таится вовсе не в свете. И, возможно, даже не в ней самой.

   Вот это пугает больше всего.

  

   - Я... - начинает она, но мечник встает, прерывая возможный монолог.

  

   Пока он готовит круг для телепортации - так как перемещаться придется вдвоем, и один из них лишен магии, обычного "прыжка с места" не получится, - Даф молча смотрит на него. Она помнит план - мечник объяснил ей всё много раньше, когда они только очутились в первом убежище.

   Дафна отчаянно хочет увидеть Эссиорха - выплакаться ему, услышать хоть какие-то слова поддержки - в конце концов, хранитель из Прозрачных Сфер не одно и то же, что барон мрака...

   Но в чём-то и Эссиорх не может его заменить.

  

   Даф не знает, что тянет её к барону. Арей - яд и опасность, и это понятно, ведь он страж мрака.

   Страж мрака, умевший любить.

   Страж мрака, спасший ей жизнь.

  

   Чем ближе она к нему, тем громче вопиет в ней чувство самосохранения, и это вроде бы понятно: свет бежит мрака. Но Даф давно уже не свет, и с каждым годом её пребывания на земле грани стираются, и вот они - стражи, застрявшие между мраком и светом, - уже больше смахивают на куски головоломки, острые углы которых заботливо подпилили лобзиком. Время и есть этот лобзик, время меняет многое. Изменило оно и их.

  

   Лишь сейчас она задумывается над тем, что будет дальше. Странно, что её больше беспокоит не своё будущее - есть ли оно вообще? - а неизвестность, открывающаяся перед Ареем. Сейчас, обретя способность связно мыслить - нет, боль никуда не делась, лишь запряталась поглубже до поры до времени, - Даф видит этот тупик, это страшное никуда, и оно пугает её. Где-то на задворках сознания тихий голос говорит, что вероятность больше не увидеть его велика: мрак не прощает предателей, и за столь откровенный вызов можно жестоко поплатиться. И Дафна знает, что никак, абсолютно никак не может изменить это: как бы то ни было, а они до сих пор по разные стороны баррикады - даже если баррикада эта только снаружи. Внутри-то Даф давно перешла её, и Арей, наверняка, тоже. Впрочем, это ничего не меняет.

  

   Даф сейчас как цветок - даже лишенная почвы, она инстинктивно тянется к свету, считает минуты до того, как окажется у Эссиорха. Там будет легче, там будет понятней. Проще, наконец. Только, если всё это так, почему странно заходится сердце? Благодарность за спасение, запоздало просыпающаяся вместе с чувствами и эмоциями? Привычная симпатия к тому, кто всегда, хоть и будучи формально врагом, поддерживал и защищал её от своих же?..

  

   Арей - единственное, что осталось от её прошлого - мира, столь внезапно рухнувшего и разлетевшегося острыми осколками. Человеческая память так устроена, что ради спасения блокирует самые страшные моменты, чтобы человек мог идти дальше. С Дафной так же: все детали того кошмара опустились куда-то на дно её сердца, покрывшись сверху толстым слоем обычной человеческой боли.

   Обычной человеческой...

   Да, она ведь теперь человек - или скоро им будет. Теперь уже точно - сбудется всё, чем пугали её прежде. Только разница в том, что Мефодия уже не будет рядом. Никого не будет: свет, несомненно, позаботится о её памяти. Это гуманно, конечно, - ведь с тем, что есть, жить невозможно, - но...

  

   Вычертив круг, Арей ещё раз подходит к окну - убедиться, на всякий случай. Это рефлекторное желание: мечник привык быть осторожным и в привычном, и никогда не теряет подозрительности.

  

   За окном темно - уже пробило три ночи, - но ветер утих, и внезапно очистившееся, усыпанное крупными звездами небо видно даже через магическую завесу. Воздух непривычно чист - так мутная вода, пройдя сквозь песок, становится прозрачной и свежей. Само собой, чувства стража отмечают чистоту не в физическом смысле: духи мрака, как и ожидалось, попрятались, забились в щели - сегодня не их день. Совсем не их.

  

   Этот праздник - вечное напоминание о победе света - и тогда, и сейчас, и всегда, - о том, что ничего невозможного нет для них и быть не может. Даже Мамзелькина не любит в этот день бывать на земле: для неё это тоже напоминание - о единственном поражении. Единственном и самом важном, изменившем всю историю мира смертных. Не будь его, всё было бы иначе, конечно. И сам воздух сейчас поёт: в земле и в воде, в огне и камнях словно пробудилась жизнь. "Смертию смерть поправ", - в унисон с другими голосами. Вечный гимн на века.

  

   Не сказать, что Арею сильно это неприятно - он не дух мрака всё же, хоть и служит ему, - но и он чуть морщится. В последние годы свет странно действует на него - странно и болезненно.

   Глупости какие, думает он, ловит рукой корчащийся дарх.

  

   Нужно поторапливаться: как бы спокойно там ни было, а телепортировать лучше до рассвета: помимо мелкого темного сброда есть ещё и стражи - и они, несомненно, сейчас в активном поиске. Интересно, иронически думает мечник, Лигул уже назначил цену за его голову или просто воззвал к стражам "отомстить за честь мрака"? "Честь мрака", как звучит-то! Но горбун обожает пафосные монологи и не любит платить. Хотя за него, Арея, конечно, отсыплет с пол-дарха эйдосов - самых завалящих. Какая плата за правое дело, вы что?..

   Ну да ладно, пора, думает мечник и, отступив от окна, едва не налетает на Даф. Неужели он так задумался, что и не заметил, как она встала?..

  

   Дафна потеряла связь со светом - ни крыльев, ни флейты у неё уже нет, - но и ей передается волнение, царящее в природе. Раньше она бы летала - летала высоко и радостно, и пела тоже, но теперь полеты в прошлом и о них нужно забыть. Но свет всё же оживляет её сердце - верно, именно поэтому в последние сутки она словно очнулась ото сна.

  

   Арей чуть хмурится, разглядывает бледное лицо: глаза Даф распахнуты, и вся она будто пытается прислушаться к чему-то, чего не может уже слышать, но может чувствовать - как слепец, ощущающий вибрации звука всей кожей. А ещё она смотрит на него и не прячет лица.

   - Пора, светлая, - говорит барон, протягивает руку: хоть и рискованно пытаться телепортировать вместе с человеком, а в свои силы он верит.

   - Я говорила: не зовите меня так, - говорит тихо Даф; её рука в его ладони кажется удивительно маленькой и хрупкой. - Ну какая я уже...

   - Некоторые вещи не меняются, Дафна, даже если меняются обстоятельства. Суть вещей неизменна, уж ты-то должна это помнить.

   Кому он говорит это - ей или себе?..

   - Вы ошибаетесь, - шепчет с болью Даф так близко, что, подними она лицо, Арей почувствовал бы её дыхание, - всё меняется. Omnia mutabantur, mutantur, mutabuntur...²

   Она права, конечно, но с одной оговоркой: оmnia mutantur, nihil interit.

   - Всё меняется, но ничто не исчезает, разве нет? - неожиданно для себя замечает он.

   Забавно: оптимизм ему не присущ - скорее циничный прагматизм, - но сейчас это выходит совершенно честно.

   Всё-таки она действительно яд - прямо как ржа для оружия.

   Дафна молчит мгновения.

   - Вы правы, - говорит она наконец. - Вы правы...

  

   Когда он обнимает её - для телепортации необходим физический контакт, иначе человека попросту размажет по ближайшему препятствию, - его охватывает стойкое чувство дежавю - и на сей раз вполне однозначное, в несколько веков давностью.

  

   Арей старается воздерживаться от бесконечных "если бы", но за миг до перемещения всё же думает, что сам же озвучил причину всех бед.

   Нужно было убить её ещё тогда, когда она только ступила за порог дома номер тринадцать. Как справедливо говорят медики, лучше беречься от яда заранее, чем после искать антидот.

  

***

  

   Телепортация проходит быстро - какие-то мгновения - и вот они уже во дворе обшарпанной пятиэтажки, и флер чужеродной магии ясно указывает на то, что они на месте.

   Арей разжимает объятия.

   Над их головами ветер качает фонарь, и тени пляшут на лице Дафны, и она наконец опускает руки.

   - Иди, - сухо говорит мечник, отстраняясь. - Здесь же твой светлый живет?

   Ему и самому не стоит бы медлить: перемещения вычислить нелегко, а вот точки, в которых телепортант оказывается, - очень даже. А мрак - он везде, и Арей прекрасно знает, что такое массовая охота. Более чем. Спасение лишь в непредсказуемости и быстроте реакций.

   - Зачем вы это сделали? - вдруг шепчет Даф. - Почему? Почему столько раз...

   Дальше она не договаривает, и Арей вдруг обнаруживает, что она плачет - почти неслышно, глотая слезы.

   - А ты предпочла бы остаться там? - жестко замечает он. - Или, может, отправится в Тартар?

   - Я не про то, - вдруг перебивает она. - Вы ведь всегда знали?..

   Не вовремя ей захотелось раскрыть карты, думает Арей, совсем не вовремя. Не нужно это. Хотя бы потому, что они вряд ли когда...

   - Весь Тартар знал, светлая, - отзывается он устало. - Или ты думаешь, что у нас одни идиоты?

   Мечник до сих пор не понимает, как свет умудрился отправить шпионом девчонку. Наивность? Бессердечность? Долг любой ценой?.. Что это была за глупость, за безрассудство?..

  

   Даф молчит, и руки у неё дрожат.

   Как спросить его, почему? Как вообще узнать, что двигало им все эти годы? Да и нужно ли это сейчас, жестоко замечает внутренний голос, если больше ты его, возможно...

   Никогда...

   Не...

  

   - Иди, Дафна, - говорит Арей; фонарь качает на ветру, и скользящая тень прячет его лицо. Нужно бы идти, телепортировать прямо с места, а он почему-то медлит.

  

   Просто иди. Что бы там дальше ни было, а уж лучше так. Жизнь-то у тебя ещё остается.

  

   Дафна молчит; горечь сжигает её сердце.

   Какими словами поблагодарить его? Как спросить, увидит ли она его ещё - теперь, когда их пути окончательно расходятся? И почему так важно увидеть?..

  

   Арей - словно нить, связывающая её с той Дафной из прошлого. С той Дафной, которой больше нет, и о которой нужно забыть.

   Скоро обо всём нужно будет забыть - и о свете, и о Мефодии, которого больше нет, и о бароне мрака, спасавшем ей жизнь.

  

   - Спасибо вам, - шепчет Даф.

  

   Мечник иронически кривит губы: воистину, всё меняется, но ничто не исчезает - вот и поведение её не меняется. Благодарить стража мрака - так только она и может.

  

   Дафна - яд, от которого нет противоядия. И чем ближе, тем скорее этот яд действует. И почему он до сих пор не выучит это?..

   Почему он вообще ещё здесь?..

  

   - Светленькая вежливость, смотрю, никуда не девается, - сардонически замечает барон: холод - лучший способ остановить сантименты. - Почему я не удивлен?..

  

   А Дафна не слушает - даже не замечает его слов, но поднимает глаза, и чувство дежавю охватывает Арея вновь.

  

   - Пожалуйста...

  

   "Берегите себя"? "Останьтесь в живых"? "Возвращайтесь"?

   Что можно сказать сейчас? Между тем, что хочется, и тем, что можно, - целая пропасть.

  

   Всего один шаг на самом деле.

  

   Дафна - это яд и опасность, и огонь опаляющий, и бездна пострашнее тартарианской, - и, уж конечно, спасаться нужно было гораздо раньше.

   Сентиментальность, говорите? Мрак бы побрал эту сентиментальность - и не только её. Безумие этого мира - тоже, потому что это, несомненно, именно оно.

  

   Даф же и сама не знает, что это, но одно она знает точно: это последнее, что она может сделать перед тем, как их дороги разойдутся навсегда. Да и есть ли ей теперь, что терять?..

   "Есть, конечно", - замечает внутренний голос, но то ли он слишком тих, то ли сердце стучит слишком громко...

  

   А после Дафна будет стоять у подъезда, судорожно кутаясь в потрепанный бархатный плащ, и как наяву переживать всё заново - как метнулась к барону, привстав на носках, неумело прижалась губами - промахнувшись, конечно, и уколовшись о щетину, - стараясь не думать, какой может быть его реакция на такую смелость и как вообще можно вот так - к стражу мрака...

   Кажется, мир людей начал изменять её слишком быстро.

   Впрочем, если так, то и его он изменил тоже, потому что мечник не оттолкнул её - лишь отшатнулся удивленно, сжал её плечи, словно пытаясь удержать, а когда она осмелилась поднять отчаянный, почти ошалевший взгляд, вдруг невнятно выругался и, склонившись, поймал её губы своими, целуя уже по-настоящему...

  

***

  

   Сказать, что он был изумлен её порывом, значило ничего не сказать. Он мог бы решить, что это сентиментальная минутная блажь - и сказать что-нибудь саркастическое или даже нравоучительное, или, возможно, циничное - что-нибудь о том, что свой ум она явно оставила в Эдеме, - да что угодно, и отбыть тут же, не теряя более времени. В конце концов, он, возможно, больше никогда её не увидит.

   Тартар свидетель, он никогда не дотронулся б до неё, не подними она взгляд.

   Даже не сам порыв удивил барона, но её глаза: это была прежняя Дафна, прежний свет, который, даже после всего, что ей пришлось испытать, всё ещё горел в ней. И уже бесполезно было отрицать, что именно он был тем проклятым костром, к которому его тянуло из вечной личной тьмы.

   Именно: это был свет - свет и потерянный рай.

   И даже все легионы ада не смогли бы остановить его.

  

   Это был порыв - порыв простой и понятный - так в пустыне тянешься к роднику, в ночи - к огню, зимой - к весеннему солнцу. Это было признание - не столько собственной слабости, сколько её победы. Dosis letalis, как говорят смертные. Летальная доза яда по имени Дафна.

  

   Губы у неё были солёные от слёз и нежные; и она, конечно, тоже была удивлена, потому что дернулась вначале, словно пытаясь вырваться, а потом вдруг вздохнула и подалась вперед, отвечая неумело, но как-то отчаянно, приподнимаясь на носках, цепляясь за его плечи.

   Маленькое безумие длиной в какие-то мгновения.

  

   А потом мечник понял, что его засекли. Интуиция, прекрасная интуиция стража мрака, вопила не своим голосом и била в набат, предупреждая о том, что "мальчики Лигула" явно жаждут получить своё вознаграждение.

  

   У него оставались какие-то минуты на то, чтобы телепортировать незамеченным, не получив "хвост" из стражей.

  

   И всё же он успел впихнуть Дафну под козырек подъезда, где уже почти зримо ощущалась магическая защита светлых. Светлого, вернее, - её хранителя.

  

***

  

   - Вы когда-нибудь... - шепчет Дафна, но замолкает: "вернётесь", она сама знает, звучит сейчас странно. Куда ему возвращаться, в самом деле?.. Точно так же, как и ей - некуда идти.

   Лампа под козырьком подъезда не горит, и лица Арея почти не видно - падают лишь косые тени от фонаря у дороги.

   - Само собой, светлая, - говорит он неожиданно, и в хрипловатом баритоне чувствуется знакомая насмешливая ирония, которая почему-то радует Даф, - у тебя же остается мой плащ.

   Он не прощается и не говорит больше ничего, а просто исчезает, телепортируя с места, - быстро и беззвучно.

   - Я не светлая, - машинально отвечает Даф и замолкает.

  

   Это странное чувство, думает она, очень похоже на полет - или, вернее, отвесное пике, когда ветер бьет в лицо, а земля проносится перед глазами.

  

   - Пусть он вернется, - говорит Дафна ветру, в котором, будь у неё крылья, она услышала б сотни других просьб. В эту ночь ветер уносит их ввысь - туда, куда они и направлены. - Пусть...

   Она не знает, что сказать дальше, потому что тоже понимает, что третьего пути не бывает, но почему-то ей кажется, что то, что она увидела в бароне, исчезнуть не может. И неважно, как, но выход должен найтись.

   Иначе ведь не бывает, правда?..

  

   Совсем скоро Дафна поднимется к Эссиорху и будет долго плакать по Мефодию, и узнает, что ждет её дальше, но сейчас она стоит и у всего, чему раньше служила, просит свободы бывшему стражу мрака.

  

   И пусть он вернется.

  

   А ветер несет желтую пыльцу с верб и далекий звон высоко-высоко, в уже светлеющее небо.

   "Пусть, - шепчет он Даф на ухо, треплет ласково неровно обрезанные светлые волосы. - Пусть".

  

  

   ________________________________

   1. Осанна - торжественное восклицание; хвалебный возглас, входящий в состав гимна "Sanctus".

   Аллилуйя - молитвенное славословие. [к тексту]

  

   2. Всё изменялось, изменяется, будет изменяться (лат.) [к тексту]