Моя глубокая признательность Василию Павловичу Швыдкому и Григорию Петровичу Куценко, попробовавшим главный модуль на зуб первыми и давшим ему "добро".
Мое сердечное спасибо Людмиле Владимировне Петрановской, которая старательно устраняла в изложении недостаток, выраженный классической фразой "слишком далеки они были от народа".
И конечно, ничто так не способствовало поднятию материала на современный исторический и философский уровень, как надежное энциклопедическое плечо Александра Александровича Элиовича.
Самое доброе слово Максу Борисовичу Паперно -- моей второй памяти по годам работы на космодроме.
Моя искренняя благодарность Евгению Михайловичу Кургаку, который добросовестно потрудился над тем, чтобы привести в порядок все графики и коллажи.
МЫШЬ НА ГОЛОВЕ СЛОНА(вместо предисловия)
Ну и смеху же было...
Мало того, что меня привезли под конвоем в сумасшедший дом, так еще поместили в тринадцатое отделение. То самое, где содержатся подозреваемые одновременно и в совершении тяжких преступлений, и в серьезных нарушениях психики.
Нет, в принципе, я тоже подозреваюсь. Подозреваюсь в совершении особо опасного государственного преступления. И сразу по трем статьям. Думаете, наркотики? -- нет. Валюта? -- отпадает. Контрабанда? -- хуже. Я -- "внутренний эмигрант" и "отщепенец" сразу Казахстана, Украины и России. Отсюда -- три статьи.
Нас, психов, -- три палаты по двадцать. Я -- во второй. Она под круглосуточным наблюдением медицинского поста. В ней собраны экстремалы -- психопаты, маньяки, люди с тяжелыми психическими расстройствами, больные под галоперидолом, убийцы. Сюда же помещают всех новеньких. Выдержишь неделю среди них -- переведут в "тихие" -- первую или третью.
Внешне обстановка спокойная. Каждый день утренний обход.
-- Хорошо. Дайте ему швабру и тряпку, пусть каждое утро делает в палате уборку.
-- Спасибо, доктор! -- заливается счастьем мужик.
К следующему.
-- Ты зачем вчера хотел укусить нашего психолога?
-- Да она же -- пидарка! Вы знаете, что она мне сказала?!
-- Погоди, погоди. Разве женщина может быть пидаркой? -- главный, у него за спиной Афган, ставит в тупик отпетого уголовника-психопата. Тот на секунду задумывается, сникает. Потом новый взрыв:
-- Да соска она, соска! Вы знаете, что она мне сказала?!
Обход продолжается.
После обхода нас по одному вызывают лечащие и психологи. Мы ходим без халатов, только в больничном нижнем белье. В таком же виде едим и являемся к врачам.
Едва не покусанная психологиня протягивает мне лист с четырьмя картинками: карманный фонарик, прожектор, свеча и лампочка. Надо указать "лишний" предмет.
-- Как вы считаете, нам нужен Уголовный Кодекс?
-- Конечно, -- сидя перед женщиной в одних кальсонах, я воспаряю до высот государственного права.
-- А вот вашу статью вы бы из него убрали?
-- Естественно.
-- Вот видите, а ведь так считают все преступники.
У меня статья "Антисоветская агитация и пропаганда с целью подрыва Советской власти". Ее позже отменит перестройка.
А пока психологиня протягивает мне новый лист и быстро выходит из кабинета. На нем мальчик, девушка, дама и бабушка. Через минуту возвращается и, не глядя на меня, начинает перелистывать свои записи. Это я прохожу тест на активность. Если начну отвечать первым -- инициативен. Если буду ждать, пока напомнит -- пассивен. У меня другой критерий. Поэтому тактично жду, пока женщина-врач закончит со своими бумагами.
Вообще-то, идет большая подготовка. Все мы проходим медицинскую экспертизу. Долго здесь не держат. От силы через месяц -- комиссия. Она действительно судьбоносна. Она может признать нас невменяемыми и освободить от десятка лет тюрьмы. Может решить -- норма, и мы идем под суд. Через год после меня профессор Первомайский, председатель комиссии, будет найден мертвым недалеко от этого 13 корпуса. Просто вывод экспертизы не пришелся по душе одному из его бывших пациентов.
Для нас, политических, есть третий вариант. Диагноз: шизофрения. И тогда -- годы принудительного "лечения" в больнице закрытого типа. Это когда совершенно здорового человека трижды в день насильственно удобряют ядохимикатами. Через такое "лечение" в свое время прошли достаточно известные правозащитники, например, Валерия Новодворская, генерал Григоренко, Леонид Плющ. Жена Плюща рассказывала, что через два месяца Леонид едва передвигался и шевелил языком; его с трудом можно было узнать.
В этой ситуации моя цель -- тюрьма. Точнее, вывод: психически здоров. Поэтому все вопросы экспертов надо молниеносно просчитывать на коварность.
Вызов к лечащему. У него на столе, холодея, вижу фрагменты своей изъятой при обыске криминальной рукописи. Все, -- думаю, -- амба. Дурдом обеспечен! Мир только что отметил 110-летие со дня рождения великого вождя всея пролетариата, а у меня в рукописи о нем и о Марксе такое понаписано, что, с позиции главного психиатра страны -- КГБ, с лихвой хватает на десяток шизофрений. Настрой против диссидентов жесткий. При обыске забирали все -- тетради, записные книжки, даже отдельные перечеркнутые листы.
-- А авторучки-то зачем берёте? -- спрашиваю у сыщика.
-- А как же! Орудия преступления!
Теперь с замиранием смотрю на лечащего.
-- Вот у вас в рукописи изложена весьма нестандартная концепция любви и брака. Вы что, выступаете за свободную любовь?
Уфф. Отлегло. Политику пока не трогает.
Мы оба во всем белом. У него из-под халата выглядывает галстук. На мне..., ну, вы помните. Осторожно пробую лёд под ногами. Ему лет 28-30. Возможно, не до конца испорчен.
-- Скажите, доктор, а вы твердо уверены в том, что это место вполне подходит для дискуссий на темы любви и свободы? -- говорю я и киваю головой на добротно зарешеченное окно.
Спасибо ему -- не навредил.
Общее напряженное ожидание своей судьбы дает себя знать. Одна-две драки в день. По пятницам, перед комиссией, приходит женщина-парикмахер и машинкой укорачивает нам отросшую за неделю щетину. После настоящего обеда (вместо тюремной баланды здесь больничная норма с кусочком мяса) большинство спит, завязав глаза полотенцем. Перед ужином палаты приходят в движение. Разминаем кости. Энергично ходим парами взад-вперед в узких проходах между кроватями и рассказываем друг другу свои истории. Узнаю, что настоящий блатной никогда не скажет "я беру", когда ворует. Он скажет "я цепляю". Они никогда не говорят "я ударил локтем или ногой". Правильно сказать "я ударил с локтя или ударил с ноги". Свои узнаются по сленгу. Красивый умный парень -- седьмая ходка. Рассказывает, попал по чистой случайности. И так -- все семь раз. Но охотнее, почему-то, вспоминает о работе на лесоповале. Отсюда кличка "Лесоруб".
-- Главное -- две вещи. Выторговать у бригадира цену: "рупь -- дерево" и не попасть под пулю конвоира.
-- Как это?
-- Кругом -- тайга, скучище, а ребята молодые, поразвлечься хочется. А здесь мишень живая.
-- Так это же -- убийство!
-- Да нет. Это будет попытка к бегству.
-- А если комиссия установит...
-- О чем ты шепчешь? Ну кто поедет в тайгу зимой, да еще за тысячу верст, из-за какого-то зека?
-- Раньше вытащишь кошелек, бежишь по улице, и все расступаются. А сейчас каждый норовит ножку подставить, -- жалуется пожилой вор по прозвищу Калмык. Он весьма скуласт. Глаза с прищуром. Легкая желтизна лица. Все вместе -- явный продукт татаро-монгольского нашествия на Русь. Окончательно его выдает генетика, которая порождает неистребимую страсть к несанкционированному сбору дани с окружающего населения. "Да, не та нынче пошла молодежь!", -- продолжает он, сам того не ведая, что несет через века эстафету укора молодому поколению, начало которой положил за две с половиной тысячи лет до этого сам великий Сократ.
Есть ребята, которые прошли через закрытую психлечебницу. Смеются. Пилюли и микстуру можно выплевывать. Удивляюсь. "Там же санитары в рот смотрят, чтоб обязательно проглотил!". "Да они же люди. Сделай глотательное движение, они и успокоятся. А таблетка остается под языком. Микстуру -- в мокрое полотенце, вроде рот вытираешь. А с уколами -- будешь себя хорошо вести, уколов не будет". Понятно.
"Усиленно интересовался способами уклонения от употребления медицинских препаратов", -- прочту я о себе три месяца спустя, на этапе ознакомлении со своим уголовным делом. Оказывается, они держат стукачей даже в сумасшедшем доме.
Зато вечером раздолье и разрядка. Остается дежурный фельдшер да пара дюжих санитаров. Давать на ночь "колеса" (таблетки) и, если надо -- разнять и зафиксировать. Дневная напряженка перерастает в вечернюю "оттяжку". Желающие выплеснуть эмоции еще одного прожитого здесь дня собираются в одну из "тихих" палат, и пошел блатной репертуар в натуральном авторском исполнении. "Сижу на нарах, как король на именинах" звучит за вечер три-четыре раза. Любимая. С особым упоением и страстью выдают: "А мой нахальный смех теперь звучит для всех, и мое счастье раскололось как орех". Долгоиграющую "Гоп со смыком" сменяет "На Дерибасовской открылася пивная". Они обожают энергичные, задорные, бесшабашные и разухабистые песни. С особым смаком выводят припевы с загадочными словами -- "Ёксель-моксель", "Ётс-тотс, первертотс", "Умпа-ара-ра". Да так, что аж стекла дрожат.
И здесь для меня рушится миф о том, что "Мурка" -- песня блатного мира. Они ее терпеть не могут. А вот строчку "Раз пошли на дело, выпить захотелось" обожают и не брезгуют ею и средь бела дня. Однако от слов "Мурка, ты мой котеночек" их воротит. Такого рода лирика им не по нутру. Зато они сатанеют и ревут от припева
"Э-э-эх! Ца-па-ла, ца-ра-па-ла, корёжила, рвала!
У самого Саратова я мальчику дала.
Она не лопнула, она не треснула,
А только шире раздалася -- была тесная".
Руководитель хора и бессменный запевала -- диакон-расстрига отец Евлампий, единственный, кто держит свою историю в секрете. Но зато слова всех блатных песен знает лучше, чем "Отче Наш".
С началом чемпионата мира по футболу концерты прекращаются. Вечерний фельдшер контрабандой проносит в отделение "Океан", и теперь все мы, спасибо ему, сидя прямо на полу в коридоре вокруг приемника, переносимся в далекую для нас, но легендарную Испанию. Мы "болеем", тесно прижавшись друг к другу. И глядя на эти человеческие лица, на которых резкие перепады огорчения и радости меняются вместе с положением мяча на футбольном поле, трудно поверить, что завтра они снова пойдут шарить по чужим карманам, залезать в чужие квартиры, брать нас в темных местах на "гоп-стоп". А ведь -- пойдут.
Пролетает месяц. Неотвратимо приближается моя пятница, мой судный день.
В последний понедельник психологиня заходит в палату и дает вопросник на 500 пунктов. На каждый требуется однозначный ответ, да -- нет. К среде понимаю -- здесь определенно можно сойти с ума. "У вас потребность в мажорной или минорной музыке?". Но ведь это зависит от настроения. "Хотите ли вы стать лесником?". Понятия не имею. Хотя от самого вопроса на душе становится тепло. Представляю: шелестит листва, птички поют, бежит лесной ручей, кругом зеленая травка. Может, и в самом деле податься в лесники?
Четверг. Всё! Решился! Будь что будет! Иду к психологине!
-- Доктор, извините, но таблицу ответов я заполнять не буду. По-моему, она для...
-- Правильно! -- смеясь, перебивает та, -- А вы знаете, я ответила на все вопросы сама, потом наложила трафарет, и вышло, что я -- круглая идиотка. Представляете?
-- Но как к моему отказу отнесется завтрашняя комиссия?
-- Да вы не обращайте внимания. Этот вопросник для комиссии никакой роли не играет.
По-моему, кому-то из нас точно надо идти в лесники.
Сразу как-то припомнилось, что наш, прошедший через Афган, главврач однажды разоткровенничался на утреннем обходе.
-- Ребята, да вы не удивляйтесь, -- успокаивал он палату. -- Нам же идет надбавка. Потому, что любой из нас, врачей, проработавший здесь десять-пятнадцать лет, сам становится психически больным.
Так, подумал я, а завтрашняя комиссия? Ведь все они -- психиатры с солидным стажем?
Пятница. Прибыла комиссия. Начинают вызывать по одному. Первый -- пошел. И тут же вышел. Передает халат следующему. Толпой набрасываемся на героя. Ну, как там?
У блатняков особым шиком считается выразить глубокое презрение всей комиссии в целом. На вежливое "Здравствуйте, садитесь, пожалуйста" отпетый урка обязательно ответит: "Да шо ты мне здесь гонишь пургу своим "здрасте-пиз...ясте". В гробу я вас всех видел. Понял, нет?"
На этом фоне ответ "Общей х... в рот" в комиссии расценивается как положительный.
Как-никак, а пациент на приветствие все-таки отреагировал. И ответил. Пускай своеобразным, но все-таки приветствием. Здесь вам и тонкости психиатрии, и специфика заведения, и своеобразие контингента.
-- Здравствуйте, садитесь, пожалуйста. (Уже ко мне).
-- Здравствуйте, спасибо.
Комиссия вздрагивает так, как будто ее пробило током, и резко вскидывает головы. Дремоты как не бывало. Смотрят на меня с изумлением, потом оживленно переглядываются и начинают быстро перебирать бумаги. Ага, это что там у нас за диагноз?
Я, в свою очередь, напряженно жду вопросы с двойным дном. Комната плотно набита взаимным недоверием.
-- Как себя чувствуете?
Это -- не то. Понятно, начинают с разминки.
-- Устраивает ли вас здешняя пища?
Опять -- мимо. Главное -- не пропустить основное.
Еще четыре-пять отвлекающих вопросов.
-- Вот вы в своей работе критикуете Маркса..., - ого! профессор Первомайский, он в центре стола, идет в лобовую атаку.
Вот и отлично. Теперь все предельно ясно. Спокойно, Фред, спокойно! Значит так: промахнешься с ответом - и мания величия обеспечена тебе на долгие лета. Со всеми вытекающими из шприцов последствиями. Все они - коммунисты, значит, уже с серьезными идеологическими отклонениями. Дразнить их нельзя. Все со стажем в психиатрии. Значит, и здесь неадекватность. Их надо чем-то успокоить. Только успокоить. Обязательно успокоить. И не словами, а каким-то доходчивым визуальным образом, понятной картинкой.
Комиссия продолжает внимательно меня изучать. Некоторые лица знакомы. Психологиня, лечащий, главврач. Председатель корпусом подался вперед.
И вдруг нужная картина всплывает в моих лихорадочно пульсирующих висках.
-- Видите ли, профессор, со времени Маркса прошло девяносто девять лет. Понятно, что мир существенно изменился. И как бы ни был гениален мыслитель, разве способен он все предугадать на столетие вперед? А если мне что-то и удается разглядеть сегодня лучше Маркса, то только потому, что мыши, стоящей на голове слона, естественно, дано видеть чуть-чуть дальше.
Первомайский откидывается на спинку стула. Комиссия энергично переглядывается. Идет эдакий молчаливый консилиум специалистов, которые умеют понимать друг друга без слов. Интересно, какие еще вопросы наповал они приготовили?
-- Спасибо, вопросов больше нет. Пригласите следующего.
Выхожу. В коридоре теперь набрасываются на меня. "Ну, как, доктор? Куда ты послал этих комуняк?". Здесь все с кличками. Снимаю халат и передаю следующему.
Через два дня та же черная кагэбэшная "волга" забирает меня отсюда. У сопровождающего под мышкой папка с заключением психиатрической экспертизы.
-- Ну, что там, начальник?
-- Пишут, здоров.
Ура! Значит, впереди - суд и тюрьма.
Святые небеса, как же хорошо сейчас в лесу. Птички поют. Белочки прыгают. Но, боже ты мой, какая там беспросветная скучища!
СЛОВО К ЧИТАТЕЛЮ
Читателю, уже вступившему в шапочное знакомство с автором и манерой его письма, я предлагаю в этом сборнике пройтись -- в режиме от простого к сложному -- по следующим темам.
Такие же почти автобиографические рассказы о событиях с двойным дном. С одной стороны, вроде как обычные будни, а с другой -- они обязательно несут в себе историческую составляющую.
"Без женщин жить нельзя на свете, нет!", -- и этим все сказано. А интересно, что делают мужчина и женщина, когда остаются один на один?
Третий раздел -- о том, что история России представляется в ином свете, если рассматривать ее на фоне истории нашей "родственницы" -- Швеции.
Что представляет собой "Оранжевая революция"? И насколько эти события вероятны для России и других бывших республик СССР? Репортаж-анализ из горнила революции.
Пятый модуль -- сердце книги. О том, что между историей и людьми сложились несколько странные взаимоотношения. Размышления на тему, а на самом ли деле мы творим историю, или она силком заставляет нас следовать своим законам? О тех, кто открыл эти законы. Как эти законы "сработали" в России. И вообще, куда катится наш мир?
Последний раздел, об отношении Поппера к марксизму, предназначен для "спецов". Исключительно для тех, кто захочет глубже познакомиться как с самими законами, так и с их "работой" в нашей истории.