Аннотация: А почувствовали бы многие изменения, если бы не раздался характерный щелчок, возвещающий о рубеже?
В двадцать один можно купить в магазине водку.
В двадцать один можно уже понять взрослых, и простить тоже уже можно. Но мы простили их в восемнадцать, сегодня осталось лишь понять. Понять, как самим быть взрослыми.
В двадцать один уже можно любить. Не так любить: "Хочу, уйди, сам дурак". А любить так, чтоб не задыхаться от неё, а дышать ею. И непременно смотреть глазами, и его глазами тоже.
В двадцать один уже можно воевать. За себя, за страну, за жизнь, за те самые глаза. Но воевать так, чтобы не оказаться трусом и подлецом, ведь в двадцать один уже можно говорить о чести.
В двадцать один можно читать умные книжки. Не квазиумные, а те самые - настоящие, где прописные истины. Истины эти надо не как в детстве в сокращённом варианте, а чтоб обязательно до буковки, и за чашкой хорошего чая. В двадцать один уже можно смотреть на мир смешливо. Можно перечитать Пушкина и понять, "Зимнее утро" писалось им после ночи хорошего секса.
В двадцать один уже можно думать о смерти. Нет, не со страхом, как в сорок, и не с бравадой, как в семнадцать, а просто подумать о ней. Можно даже задуматься, что неплохо было бы умереть молодым. Хотя, об этом мы уже думали в девятнадцать, поэтому лучше задуматься о кресле-качалке, которое ты хочешь в старости.
В двадцать один уже можно не подводить на глазах стрелки и тени выбирать не такие яркие. Можно крем купит от раннего старения, потому что на лбу уже морщинка.
В двадцать один уже можно быть хорошим. Уступать старушке место в метро не потому, что так учила мама, а потому что так будешь учить детей.
В двадцать один можно уже и о людях думать хорошо. Можно знать, что Иисус предлагал подставлять вторую щёку не из любви к садизму, а потому, что все люди хорошие, а плохих делают из себя сами. Кстати, о Боге. В Бога в двадцать один уже можно верить. Верить не вопреки или благодаря, а потому что поверил.
В двадцать один можно вспомнить всех, кто умер. Вернее не всех, а тех, кто умер, когда ты жил. Уже даже можно плакать о них не потому, что все о них плачут, а потому что если не плакать, то можно не жить.
В двадцать один можно делить друзей на старых и новых. Первыми можно дорожить, а можно их забыть. А вторые всё равно будут. Хотя, в двадцать один уже можно отречься от мира, но, наверное, ещё слишком рано.