Амелин Илья Александрович : другие произведения.

Город загадок

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Венеция, 1593 год. Папа Римский отправляет в вольный купеческий город своих верных псов, иезуитов, чтобы покончить с вольностью и установить железный порядок. Но какова реальная цель "воинов Христовых"? И какие тайны хранит Город на Воде?

La citta dell'enigme
или
Город загадок

  

Есть многое на свете, друг Горацио,
Что и не снилось нашим мудрецам.

  
   Из размышлений его вывел негромкий почтительный голос.
   - Что говорят вам карты, синьор Алессандро?
   Алессандро Сангуини откинулся в кресле и жестом пригласил говорившего приблизиться. Тот, придерживая рукой висевшую на поясе шпагу, подошел и замер рядом со своим господином, еще молодым человеком с безупречными манерами испанского герцога, остановил свой взгляд на разложенных на небольшом столике картах.
   - Взгляни сам, Корво, - прозвучал в комнате, темноту которой не могла разогнать единственная горевшая на столике свеча, негромкий голос синьора Сангуини. - Сдается мне, наш предприимчивый Джакомо нашел нового ученика.
   С этими словами Алессандро указал на карту с изображением сжимавшего меч юноши.
   - Нашел, правда, не сам, а по подсказке. Но это уже не так важно, согласись.
   - Выходит, ему предстоит проверка, синьор? - произнес Корво.
   Алессандро медленно кивнул. Обычно Джакомо Перчинотти не ошибался в выборе учеников, так что причин беспокоиться у него не было. Правда, он немного сожалел о том, что ему придется покинуть свой особняк ради предстоящей проверки, ведь это отвлечет его от работы. Однако с этим Алессандро ничего не мог поделать.
   - Лети сей же час в дом Перчинотти и спроси, на какое время он назначит испытание.
   Корво коротко поклонился и отошел к дальней стене комнаты. Открыл окно, взглянул на усеянное звездами небо Венеции.
   Через мгновение с подоконника сменившего уже пятерых хозяев особняка, что в квартале Джудекка, слетел черный ворон и устремился к Каналу.
  
   Работники порта вставали с первыми же лучами солнца. Так же, как и владельцы мелких лавок - им же нужно было разложить на прилавке товар да привести себя в надлежащий вид до того, как проснутся горожане и пойдут за покупками. Чуть позже вставали купцы средней руки, ведь им спешить было некуда. Все новости о торговых делах в Европе и изменении цен на товары приходили на Риальто не раньше полудня, хотя уже с десяти часов там обычно собирались негоцианты, обсуждающие между собой небольшие внутренние сделки и - если им удастся договориться - заключающие их. Нобили же, входившие в городской Сенат, вставали рано лишь в том случае, если им в этот день предстояло совещание. Никто толком не знал, в какое время покидал свое ложе дож Паскуале, однако горожане верили, что заботящийся о своей Венеции синьор Чиконья и вовсе не ложится почивать.
   Как бы то ни было, молодой поэт и лютнист Фабио Лионе благополучно проспал до часу дня.
   Продрав глаза, поднявшись с жесткой постели и наскоро одевшись, Фабио подхватил свой музыкальный инструмент и направился к выходу из комнатушки, которую снимал в старом доме на берегу канала Каннареджо. Он спешил к дворцу дожа, и не случайно: желающий хоть немного подзаработать музыкант обязан как можно раньше занимать себе место на многолюдной площади Сан-Марко. Иначе его займет кто-нибудь другой.
   На самом деле, жалкий заработок уличного рифмоплета и бренчалы с лютней ни в коем случае не позволил бы Фабио не то что снимать комнату, пусть и грязную, но даже и обеспечивать себя пропитанием. Как же он пробивался? За это стоит благодарить его тетушку Франческу, ежемесячно присылавшую непутевому племянничку небольшую, но вполне достаточную сумму денег из Неаполя. Даже сам Фабио не мог бы объяснить, с чего это немолодой уже тетке вздумалось проявить такую заботу о нем, однако жаловаться на судьбу при таком положении дел - грешно.
   Нет, Фабио, конечно, пытался устроиться и работником в порт, и помощником лавочника, да только ровным счетом ничего из этих его затей не вышло. Мускульной силой, необходимой для работы в порту, он не обладал, так что выгнали его буквально через час, а лавочник застукал его лопающим помидоры. Ну, вот стоило ли поднимать такой шум, если человек перед работой даже позавтракать не успел? Ведь можно же человека понять! Однако лавочник понимать не пожелал.
   Решив сегодня прибыть на площадь с шиком, молодой поэт, выйдя из дома, прошелся вверх по набережной канала и остановился у ближайшей гондолы.
   - Много ли возьмешь до Сан-Марко? - деловито осведомился он с таким видом, словно его на площади ждал не кто-нибудь, а дож собственной бородатой персоной.
   - Пятнадцать медяков, - подумав, ответил гондольер.
   Кивнув, Фабио спустился в гондолу, уселся на скамье и стал настраивать свою лютню. Через несколько минут он взял несколько пробных согласий и запел.
  
   Сопротивляться незачем природе.
   Поверь, ты можешь быть любимой и любить.
   Я знаю точно: смысла нет в свободе,
   Когда ее ни с кем не можешь разделить.
  
   Гондольер с усмешкой слушал пение. Стихи ему нравились, да и мелодия была приятной и ненавязчивой. Вот только каждый гондольер Венеции твердо убежден, что он - лучший певец, и ничто и никто не в силах его переубедить.
   Вскоре гондола покинула канал Каннареджо и оказалась в водах Гранд-Канале. Тут уж поэт прекратил и петь, и играть, лишь легонько перебирал струны. Невозможно что-либо делать, когда ты плывешь по середине главного канала Венеции, удается лишь смотреть во все глаза на дома, дворцы, людей...
   Вот идут двое богато одетых мужчин, направляющихся, несомненно, на Риальто. Чудаки, решили размять ноги и пренебречь своей привычкой нанимать гондолу! А вот капуцин, несущий свое бренное тело к небольшой церквушке. А это...
   Гондольер помрачнел, увидев их, да и Фабио слегка нахмурился.
   Два человека в простых и неброских одеждах, вооруженные шпагами и несущие на груди украшенные каменьями кресты. Иезуиты.
   Они появились в Венеции совсем недавно. Вызвано их прибытие было открытым заявлением дожа Чиконья о том, что он считает несправедливым бойкотирование государств, обратившихся в протестантскую веру. В этом его поддержали многие венецианские аристократы, между собой уже давно решившие, что у торговли нет религии. Разумеется, Папа не мог смириться с таким своеволием.
   Иезуиты, конечно, не стали наводить в городе свои порядки, но они были постоянным напоминанием о том, что Рим бдит, и если по его мнению ситуация в республике ухудшится, на смену Обществу Иисуса придут инквизиторы.
   Но неприятное видение скоро уступило место другому, сказочно-красивому: по левую руку от гондолы стоял величественный и прекрасный дворец Каза д'Оро, чью красоту и изящество мог затмить разве что дворец дожей. Кружевной его фасад приковывал к себе взгляд и не отпускал до тех пор, пока не скрывался за поворотом канала.
   Но вот уже и мост Риальто, а за ним - узенький канал, в который и юркнула гондола. Спустя несколько минут Фабио расплатился с гондольером и направился вниз по улочке, ведущей к площади Сан-Марко, уже заполненной народом. Венецианские и приезжие купцы, капуцины, иезуиты, изящные молодые и немолодые, но не менее изящные дамы, жонглеры, акробаты и порой даже важные слуги из дворца - и среди всего этого великолепия шел Фабио, внимательно осматриваясь по сторонам и ища место для себя и своей музыки. Остановившись, наконец, возле одной из украшенных скульптурами крылатых львов колонн, Фабио ударил по струнам и запел одну из своих новых песен. Под ноги ему сыпались медяки, проходящие мимо девушки приветливо улыбались молодому поэту, а некоторые даже останавливались послушать. Завершив первую песню, юноша начал новую, повеселее, а за ней - еще одну, теперь уже грустную и протяжную. Но тут к нему приблизился человек в зеленой ливрее и в ожидании остановился в одном шаге от поэта.
   Фабио прекратил играть и, быстро окинув человека взглядом и убедившись, что он - не иезуит, спросил:
   - Что вам угодно, синьор?
   - Вы ли Фабио Лионе? - с достоинством проговорил незнакомец.
   - Да, это верно я, - помедлив, ответил поэт и приготовился в случае чего немедленно дать стрекача.
   Некоторое время человек в ливрее молча изучал Фабио, а затем достал из кармана перевязанный алым шнурком свиток и протянул его поэту со словами:
   - Мой господин поручил мне передать вам это.
   Немало удивленный Фабио принял свиток и, развязав шнурок, прочитал следующее:
  
   "Мой дорогой синьор Фабио Лионе!
   Представляю изумление, с которым вы сейчас читаете эти строки. Спешу уверить вас, что беспокоиться вам ровным счетом не из-за чего, ибо я не желаю вам зла. Имя мое - Джакомо Перчинотти, я являюсь одним из негоциантов нашего славного города. Пишу я вам потому, что был бы счастлив принять вас у себя сегодня в восемь часов. О том, как найти мой дом, вы можете узнать у моего слуги, передавшего вам это письмо. Буду ждать вас с нетерпением.
   Искренне ваш
   Джакомо Перчинотти".
  
   Фабио прочитал письмо до конца, а затем перечитал его. Вот так дела! Его, без пяти минут нищего поэта приглашает в свой дом богатый негоциант! Но зачем?
   - К сожалению, синьор, я не знаю этого, - ответил слуга, когда Фабио задал ему свой вопрос.
   - А как синьор... Перчинотти узнал обо мне?
   - Этого я тоже не знаю, синьор.
   Фабио нахмурился. Единственным способом что-то узнать было явиться в указанное время к этому купцу. Ну что ж, врагов он за свою короткую жизнь нажить не успел, так что оснований чего-то опасаться нет. Можно и явиться. Авось, еще и накормят...
   - Хорошо... Скажите, как мне найти дом синьора Перчинотти.
   - Дом моего господина - точно напротив Каза д'Оро, на другом берегу канала.
   - Понятно. Передайте своему господину, что я приду в назначенное время.
   С этими словами Фабио собрал заработанные деньги - их было немного - и пошел к своему дому.
   По пути он все пытался понять суть происшедшего события и постоянно приходил к выводу, что понять ее пока невозможно. Слишком много было вопросов. И ни одного ответа.
   Вот откуда, скажем, богатый негоциант узнал о его, Фабио, существовании? И зачем пригласил к себе?
   Можно, конечно, предположить, что он случайно услышал пение поэта и решил пригласить его к себе в качестве развлечения на пиру, например. Тогда дело оборачивалось довольно хорошо: с одной стороны это верный заработок, а с другой - возможность вкусно и хорошо отужинать тем, что останется после влиятельных господ. И потом - как знать? - может быть, синьор Перчинотти решит приглашать Фабио на все свои пирушки! Вот это была бы удача!
   За такими размышлениями поэт и не заметил, как дошел до своего дома. Поднявшись на третий этаж и войдя в свою комнату, он подошел к старому зеркалу и окинул свое отражение критическим взором. Н-да, тот еще Аполлон...
   Найдя какую-то тряпку, Фабио протер свои сапоги, придав их виду хоть какую-то степень приличия; затем снял с себя рубашку, хорошенько ее разгладил. Отряхнув берет и плащ, поэт вновь оделся и на сей раз остался доволен своим внешним видом. Выудив из шкафчика еще одну тряпицу, Фабио нежно и с любовью принялся полировать свою лютню. Это занятие настолько увлекло его, что он и не заметил, как наступил вечер. Лишь когда на Часовой башне пробило семь, молодой поэт поднялся с кровати и направился к выходу.
   На канале ему встретился тот же гондольер, что вез его утром.
   - Ого! - воскликнул он, увидев опрятного юношу, который еще утром являл собой довольно заурядное зрелище. - Никак направляетесь к той девице, о которой пели с утра, синьор!
   Фабио усмехнулся и, спустившись в гондолу, произнес:
   - Мне к Золотому дворцу.
  
   Дом Джакомо Перчинотти представлял собой изящный, но и не вычурный особняк, украшенный снаружи греческими колоннами и мозаикой над входом. Однако за новым фасадом угадывались черты старой архитектуры, той, что была сродни Золотому дворцу и резиденции дожа. Так что при взгляде на дом становилось ясно, что негоциант идет в ногу со временем и не цепляется за прошлое, подобно многим другим купцам города.
   Фабио поднялся по короткой лесенке и постучал в дверь. Спустя минуту ему отворил тот самый слуга, что принес ему письмо.
   - Проходите, синьор. Мой господин ожидает вас, - произнес он и с вежливым полупоклоном пригласил Фабио войти. Юноша шагнул внутрь, оказавшись в просторном и пустом вестибюле.
   - Обождите здесь, я доложу о вашем прибытии, - промолвил слуга и скрылся.
   Фабио ждал его около пяти минут. Затем неподвижное ожидание наскучило ему, и он, решив не стоять истуканом у двери, шагнул вперед - и едва не упал, поскользнувшись. Шахматный пол был просто опасен для здоровья вследствие своей почти неестественной чистоты и гладкости. Осознав степень риска, юноша хотел было попробовать шагать медленнее и аккуратнее, но тут из коридора слева вышел человек в ливрее, уже не тот, что встретил его, и приблизился к гостю. Шел он уверенно, словно и не было под его ногами труднопреодолимого препятствия в виде шахматных плиток.
   - Вы ли Фабио Лионе, синьор?
   - Да, это я.
   - Превосходно. Прошу следовать за мной.
   Слуга протянул поэту руку, за которую тот не преминул ухватиться. Они пересекли вестибюль и поднялись по лестнице, затем свернули в коридор, украшенный разнообразными картинами нового стиля, и через несколько секунд остановились у двери. Слуга коротко постучал, а затем распахнул ее перед Фабио. Юноша поколебался всего мгновение, а затем ступил внутрь.
   Комната была обставлена достаточно просто: стены скрывались за шкафами, вмещавшими в себя невообразимое количество книг, а напротив двери стоял заваленный невообразимым количеством свитков резной стол, за которым и восседал Джакомо Перчинотти. Он оказался представительным мужчиной лет тридцати, одетым словно молодой дворянин. Очевидно, его молодость и объясняла его тягу к новым течениям в искусстве: он просто не был воспитан в духе старых порядков. С минуту он молча изучал вошедшего, а затем откинулся на спинку стула и произнес:
   - Ну что ж, хорошо.
   Фабио удивленно посмотрел на хозяина, не понимая, что тот хочет этим сказать.
   - Хорошо, что ты пришел, друг мой Фабио, - пояснил синьор Перчинотти, словно угадав мысли поэта. - Я надеялся, что ты не побоишься явиться ко мне, тем более что для тебя наша встреча может быть очень полезна.
   Хозяин жестом пригласил гостя сесть напротив, однако поэт не воспользовался предложением, а просто изумленно уставился на стул, появившийся на его стороне стола. Он мог поклясться, что минуту назад его там не было!
   В своем изумлении он не обратил внимания на едва заметную улыбку синьора Перчинотти, которая, впрочем, быстро исчезла.
   - Прошу, садись, друг мой.
   Фабио опасливо сел на стул, словно ожидая, что он исчезнет из-под него. Когда же этого не произошло, юноша немного успокоился и поднял взгляд на господина Джакомо.
   - Как ты находишь мой дом, Фабио? - спросил негоциант и, не дождавшись ответа, продолжил. - Я старался сделать его непохожим на те старые развалины, которыми так кичатся мои собратья по роду занятий. Думается, мне это даже удалось... Впрочем, не об этом теперь речь. Ты же наверняка гадаешь, для чего я тебя пригласил, верно?
   - Да, синьор.
   Джакомо усмехнулся.
   - И наверняка решил, что я заставлю тебя развлекать моих гостей, верно? На самом деле я пригласил тебя по причине более заурядной, такого рода, какие обычно можно найти в пьесах англичан или испанцев. Но об этом мы с тобой, я полагаю, поговорим после ужина, ибо я считаю, что на пустой желудок никакого дела толком не сделаешь!
   С этими словами синьор Перчинотти увлек Фабио за собой в небольшой, но роскошный трапезный зал, украшенный все теми же картинами. По углам его подпирали потолок греческие колонны, на три четверти утопленные в стенах. Стоявший посередине зала стол был накрыт немедленно; на нем появились поданные слугами блюда из рыбы и овощей, креветок и даже свинины - нечастой гостьи на венецианских пиршествах. Довершали картину изобилия две бутылки отличного южного вина.
   Хозяин и его гость сели за стол.
   - Я бы и сам мог все это устроить, - доверительно сообщил синьор Перчинотти, присматриваясь к лососине, - да только не знал, как бы ты к этому отнесся.
   Фабио не нашелся, что ответить: он и сам не знал, какие мысли вызвал бы у него вид хозяина, собственноручно в поте лица накрывающего на стол.
   Ели и пили в молчании, но с нескрываемым удовольствием. Синьор Перчинотти, очевидно, делал завидные успехи по части чревоугодия, и потому умудрился отведать всех блюд прежде, чем насытился. Фабио же, сперва неуверенный в допустимости подобного поведения, глядя на уплетающего лазанью хозяина, решил не забивать себе голову этикетом и раз в жизни наесться до отвала.
   Когда же трапеза была окончена, а слуги унесли в разной степени опустошенные блюда, Джакомо Перчинотти, подавшись вперед, заговорщическим тоном произнес:
   - Ну что ж, Фабио, я надеюсь, ужин пришелся тебе по душе, - промолвил купец и, дождавшись улыбки и полного благодарности кивка своего гостя, продолжил. - Отлично! Стало быть, теперь мы можем перейти к делу. Видишь ли, мальчик мой, пригласить тебя в мой дом меня заставила моя племянница Джулия, слышавшая твое пение позавчера.
   Услышав это, Фабио ощутил себя разом и польщенным, и взволнованным. Он хотел было что-то сказать, но хозяин поднял со стола серебряный колокольчик - которого, ей-богу, мгновение назад там не было! - и коротко в него позвонил. Через несколько секунд в дверях появился слуга и почтительно замер, ожидая приказаний.
   - Саларио, пригласи Джулию в гостиную, - сказал синьор Джакомо и, когда слуга с поклоном удалился, встал из-за стола и сам направился к двери, поманив за собой поэта.
   Миновав два коротких коридора, они очутились в небольшой, но уютной гостиной, единственным элементами интерьера которой были три резных карла и небольшой камин.
   Оккупировав карло, Перчинотти жестом указал Фабио на второе. Поэт сел на самый краешек, и, пару раз проведя рукой по струнам своей лютни, остался вполне удовлетворен услышанным.
   - Я сам не большой охотник до музыки, - неожиданно произнес синьор Джакомо, - а вот племянница моя обожает баллады. Дева Мария, я не могу этому не радоваться! Приятно видеть, что она не утратила жажды жизни после того, как ее родители...
   Договорить негоциант не успел: за дверью раздались быстрые шаги и через мгновение в комнату впорхнула девушка, прекраснее которой Фабио в жизни не видел. А видел он немало девиц: и высокомерно-холодных богатых дочек набольших города, и юных монахинь со стыдливо опущенными ресницами, и простых и веселых дочерей ремесленников, и даже отчужденных и непостижимых англичанок - нечастых гостий в Венеции. Но Джулия была совершенно непохожа ни на одну из них. Совсем юная - не старше семнадцати лет - она, словно языческая богиня Персефона, наполняла гостиную непередаваемым ароматом молодости, веселья и самой жизни. Ее длинные темные волосы, были собраны в косу, спадавшую на спину. Одета она была в свободное платье, лишенное каких бы то ни было вычурных деталей и украшений, и потому была особенно хороша, естественна, как дитя природы. Даже странным казалось увидеть ее в доме в центре города, а не среди деревень и равнин близ Милана.
   - Ты звал, дядюшка? - прозвенел ее голос, подобный серебряным бубенцам.
   Не успел синьор Перчинотти ответить, как девушка заметила восхищенно глядевшего на нее Фабио и, узнав музыканта, слегка покраснела, застенчиво улыбнувшись.
   - Сударыня... я... Позвольте мне... - неловко начал было Фабио, но хозяин негрубо, но настойчиво прервал его.
   - Друг мой, сыграй что-нибудь для моей племянницы. Присядь, Джулия.
   Собравшись с духом и заставив себя отвести взгляд от прекрасной девы, Фабио повел приятную мелодию, вплетая в созвучия струн слова одной из своих любимых песен. В ней рассказывалась история одного молодого человека, доброго, но неудачливого, который мечтал лишь о прекрасной дочери миланского герцога. Увы, рассчитывать юному мечтателю было не на что, однако судьба оказалась благосклонна к нему, и стала посылать ему знаки, следуя которым юноша сперва поверил в себя, затем стал известен многим в Милане, а вскоре разбогател и стал видным женихом, которому не смог отказать даже всемогущий герцог Сфорца.
   Но вот смолкла лютня и Фабио, пытаясь унять внезапную дрожь в руках, несмело поднял взгляд на хозяина и его племянницу. Разумеется, он спел лучшую, на его взгляд, свою песню, однако понравилась ли она Перчинотти?
   Джулия сияла, словно весеннее солнце, а синьор Джакомо внимательно смотрел на поэта и словно бы о чем-то размышлял. Недолго длилось молчание, после чего Джулия поднялась и, достав из складок своего платья шелковый зеленый платочек, протянула его Фабио со словами:
   - Прошу вас, синьор Лионе, примите это в знак моей признательности вам.
   Фабио вспыхнул, как мальчишка, но все же взял дар и неловко запихал его в карман. Джулия отступила назад и на мгновение взглянула Фабио в лицо. Юноше показалось, что в ее взгляде вовсе не было робости или смущения, а скорее живой интерес, хитрость и невысказанный вопрос, на который в тот миг никто не смог бы дать ответа, но подтвердить или опровергнуть эту догадку он не успел: девушка вновь опустила глаза.
   Синьор Перчинотти, видимо, пришедший к какому-то решению, кивнул неизвестно чему и, поднявшись на ноги, промолвил:
   - Что ж, благодарю тебя, мальчик мой. Теперь, я думаю, нам с тобой придется проститься.
   Фабио оторопел. Его выгоняют? Неужели хозяин остался им недоволен? Но ведь прелестная племянница негоцианта поблагодарило его! Так как можно его выгонять?!
   Разумеется, вслух поэт ничего не сказал. Вежливо кивнув синьору Джакомо и учтиво поклонившись Джулии, он прошел к двери и, оказавшись в коридоре, остановился, вспоминая дорогу к выходу. Долго вспоминать не пришлось: на плечо ему опустилась рука купца, и тот увлек юношу за собой в один из коридоров. Некоторое время они шли в молчании, а затем синьор Джакомо сказал:
   - Это была хорошая песня, Фабио. Признаться, я опасался, что ты исполнишь какую-нибудь легкомысленную канцонеттку, но ты проявил себя с наилучшей стороны. Дар от моей племянницы ты уже получил, возьми теперь плату за труды.
   С этими словами купец сунул Фабио в руку увесистый мешочек, полный золотых монет. Приятно удивленный, поэт поблагодарил хозяина, на что тот лишь небрежно помахал рукой.
   Подведя юношу к двери, негоциант остановился и произнес:
   - Позволь перед тем, как мы с тобой расстанемся, дать тебе совет, мальчик мой. Вспоминай своего миланского юношу почаще и следуй его примеру. И тогда, быть может, не то что дочь герцога, а купеческая племянница...
   Не завершив фразы, синьор Джакомо распахнул перед поэтом дверь, и тот, изумленный сверх меры, вышел в вечернюю прохладу. Дверь за ним закрылась, а Фабио так и стоял, вдыхая морской воздух и с каждым вдохом возвращаясь с небес на грешную землю. Какое там! Куда ему, простому певуну, просить руки этой красавицы, скорее небесной, чем земной! И никакая судьба на свете не поможет ему добиться состояния и уважения, которые позволят ему убедить прожженного купца.
   Вздохнув, Фабио спустился с крыльца и только тут заметил, что сжимает в руке какой-то свиток. Он поднял его к глазам и попытался вспомнить, откуда он взялся. Когда это ему не удалось, молодой человек развернул его и прочел следующее:
  
   Я забыл сказать тебе, дорогой мой мальчик, что очень люблю загадки. Как знать, может быть, ты сумеешь разгадать одну? Ее загадал мне мой друг, и я никак не могу найти ответ.
  
   Меж двух огней, что режут глаз,
   Где не услышишь вольных фраз,
   Где любят злых и подлых псов
   И нет спасенья от крестов,
   Где слышен то псалом, то стон,
   Найди мой дом, коль ты умен!
  
   Искренне твой
   Джакомо Перчинотти
  
   Фабио дважды перечитал записку, пытаясь понять, что бы она могла означать. А потом его захлестнула волна небывалой радости: это было почти что приглашение вернуться в дом купца! Ему нужно было лишь отгадать загадку, и повод явиться к синьору Перчинотти у него был бы в кармане!
   Немало приободренный этой мыслью, Фабио быстро шагал по набережной, раз за разом перечитывая рифмованные строки загадки. Кто может жить меж двух огней? И при чем здесь псы? А что нужно понимать под "вольными фразами"? Так, минутку, минутку... Здесь же говорится о крестах и псалмах! Значит, речь идет о двух храмах! Уж там-то точно вольностей и неподобающих фраз себе не позволишь! А под псами, должно быть, неведомый друг синьора Джакомо подразумевает иезуитов...
   Фабио замер и попытался собрать все свои догадки воедино. Значит, дом автора этой загадки находится между двух церквей. Но где именно?
   Поэт оказался в тупике. Он не мог понять, между какими двумя церквями находится искомое жилище. С одной стороны, не станешь же искать его по всему городу! Это же совершенно бессмысленное занятие! С другой, останавливаться из-за такой мелочи совершенно не хотелось!
   В задумчивости Фабио смотрел на воду Канала, безуспешно пытаясь нащупать хоть какой-то намек на решение загадки.
   Солнце, исполнив свой ежедневный променад по небосводу, уже почти закатилось за крыши домов, и на набережной было очень мало людей. Все спешили вернуться домой, разговоров слышно почти не было. Где-то вдалеке затянул песню одинокий гондольер. Фабио чуть было не подхватил печальный мотив, как вдруг до его слуха долетели обрывки фраз двух синьоров, прошедших мимо него.
   - Интересно, каково теперь жидам на Джудекке? Теперь они, почитай, зажаты меж двух огней!
   - Думаю, их жалобные стоны скоро разнесутся по всему городу!..
   Поэт аж подпрыгнул от возбуждения. Конечно же, Джудекка! Ведь только в прошлом году на острове возвели еще один храм, так что теперь населявшие те места иудеи были вынуждены каждый день ощущать на себе давление двух соборов зодчего из Падуи!
   Окрыленный своей догадкой, юноша побежал обратно, к причудливому особняку Перчинотти, готовый изложить купцу свои размышления и тем самым вырасти в его глазах. Однако когда слуга открыл дверь и выслушал сбивчивую просьбу Фабио доложить о его приходе негоцианту, он лишь покачал головой и сказал, что синьор Перчинотти уже лег почивать.
   - В таком случае передайте ему, что Фабио Лионе разгадал его загадку! - выпалил юноша, слегка раздосадованный таким поворотом событий, но уже твердо решивший вернуться на следующий же день.
   - Я передам ему это, синьор. Более того, я позволю себе дать вам один совет.
   С этими словами слуга поманил к себе поэта и, заговорщически подмигнув ему, сказал:
   - На вашем, сударь, месте, я бы немедля отыскал тот дом, о котором говорится в загадке. Подумайте сами, как приятно будет удивлен мой хозяин, если вы завтра приведете его прямиком к нему!
   Фабио ликовал в душе, однако не мог не удивиться осведомленности простого слуги.
   - А откуда, позвольте узнать, вам известно о загадке? - спросил он.
   - О, синьор! - воскликнул тот. - Мой хозяин уже неделю не может успокоиться, все думает да на разные лады вслух повторяет эти строки. Уже весь дом невольно пытается понять, о чем в них идет речь.
   Кивнув и поблагодарив своего собеседника, юноша поспешил к Гранд Канале, надеясь найти там гондолу, однако к своему великому сожалению увидел лишь рябь воды и неверное отражение высыпавших на небе звезд. Однако Фабио не был бы Фабио, если бы позволил себе остановиться в этот момент. Повернув направо, он направился к Дворцу Дожей, справедливо полагая, что там непременно будет хоть один гондольер.
  
   По мосту Риальто над черной водой Гранд-Канале шел Фабио, когда где-то вдалеке Часовая Башня пробила одиннадцать. Уже почти полпути было пройдено, и юноша ощущал все нарастающее в душе возбуждение. Даже страх встретиться с грабителями почти не напоминал о себе, так страстно хотелось ему найти загадочный дом загадочного человека.
   Была, правда, еще одна мысль, пришедшая ему в голову, когда он отправился в путь. Если все слуги и домочадцы синьора Перчинотти пытались найти ответ на рифмованные строки неизвестного, то почему отворивший ему слуга не попытался выведать ответ у Фабио? Впрочем, эта мысль недолго его занимала: не выведал же! А значит, и беспокоиться не о чем.
   Мост уже почти остался позади, и Фабио готов был ступить на набережную, а затем скрыться в одной из узких улочек, ведущих к площади Сан-Марко, как вдруг из примеченной им улочки вылетела большая птица и уселась прямо у него на пути. В неверном лунном свете Фабио разглядел, что это ворон, большой, черный и страшный. Ворон внимательно и не отрываясь смотрел на Фабио, а тот остановился, сам не зная почему. Казалось бы, что стоит спугнуть наглую птицу и идти своей дорогой? Но вместо этого поэт свернул и пошел длинным путем по набережной, словно поняв: птица не хочет, чтобы он шел этой дорогой. Пройдя несколько шагов, он услышал позади хлопанье крыльев, а затем неясная черная тень пронеслась у него над головой и скрылась в ночи.
   Поравнявшись со старым дворцом Дандоло, Фабио услышал позади гулкие шаги, бряцанье оружия и грубые голоса. Обернувшись, он оторопел: из той самой улочки, откуда вылетел ворон, вышли три иезуита и теперь стояли возле моста и разговаривали. Выходит, ворон и в самом деле предупредил его, как бы странно это ни звучало! Пойди он переулками - непременно попал бы в руки этим удальцам! Мысленно поблагодарив ворона, Фабио как можно тише пошел дальше и вскоре нырнул в небольшой переулок, надежно скрывший его от чужих ушей и глаз.
  
   На набережной было тихо и безлюдно, и только один припозднившийся гондольер еще ждал чего-то, глядя на серебристый лик луны.
   - Эгей! - окликнул его Фабио. - Довезешь меня?
   - А куда тебе? - с явным неудовольствием произнес гондольер, против своей воли оторванный от созерцания светила.
   - На Джудекку, к церкви Цителле.
   - Поздновато ты в церковь-то собрался, парень. Раньше думать надо было, - задумчиво обронил гондольер, но рукой махнул: залезай, мол.
   Через несколько минут, показавшихся нетерпеливому юноше вечностью, он уже расплатился с гондольером и пошел по набережной Джудекки мимо церкви Цителле к новой, Реденторе, живому напоминанию о страшной чуме двадцатилетней давности.
   По левую руку от поэта оставались дома и небольшие особняки, и только один из них был тем самым, о котором говорилось в загадке. Но как узнать, какой именно? Фабио себе этого не представлял, а в глубине души надеялся, что какая-нибудь умная птица поможет ему и на этот раз. А пока оставалось только идти вперед.
   Фасады домов были освещены луной, а переулки были надежно укрыты тенью. И вдруг одна из теней сгустилась, и из нее вышел человек в длинном плаще и с карнавальной маской в виде длинного птичьего клюва на лице.
   - Грабитель... - шепнул в ужасе Фабио и невольно отступил назад, готовый броситься наутек.
   Человек в маске приблизился и остановился в двух шагах от поэта.
   - Ты кто такой? - осведомился он.
   - Фабио...
   - Так-так, Фабио... А меня Корво зовут. Вот что я тебе скажу, Фабио: если до сих пор тебе было легко, то дальше будет сложнее. Тебя ждут там, впереди, и я не знаю, что у них на уме.
   С этими словами Корво развернулся и скрылся во мраке. Фабио метнулся было за ним, надеясь расспросить подробнее, но неведомым образом его ночной собеседник исчез, как в воду канул. Где-то совсем близко захлопали крылья.
   Медленно, стараясь ступать бесшумно, озираясь по сторонам, Фабио двинулся дальше. Откуда-то возникло желание бросить все и сбежать к черту, но юноша старался не поддаваться искушению. Кто такой этот Корво?.. Кто ждет его впереди?..
   В каждой тени, в каждой неосвещенной улочке чудились поэту свирепые враги, хладнокровные убийцы, готовые прикончить его на месте, а потом забрать с коченеющего тела деньги, заработанные этим вечером. Фабио не был героем и не льстил себе по этому поводу. Страх постепенно завладевал им, ледяной иглой засев в сердце. И, как водится, в определенный момент он обрел плоть.
   - Вот он, - раздался слева холодный голос.
   Из мрака выступили пятеро и в считанные секунды окружили Фабио, прижав его к парапету набережной. Все они были вооружены шпагами, двое также сжимали колесцовые пистолеты.
   - Наконец-то дождались! Я уж думал, зря мы здесь столько ночей торчали! Вот и один из них!
   Фабио не понял, что именно хотел сказать разбойник своей последней фразой, и загадочные "они", о которых сказал разбойник, так и остались для него загадкой.
   И тут в неверном лунном свете блеснул висевший на груди одного из нападавших крупный украшенный каменьями крест. Так это были иезуиты... Его здесь поджидали слуги Папы! Фабио похолодел от ужаса, представив, что с ним сделают, когда он попадет в руки инквизиции. Но зачем? Почему именно его? Ведь он просто поэт!
   - Пойдем-ка с нами. Незачем смущать горожан шумом драки.
   В какой-то момент Фабио страстно захотелось послушаться иезуита. Быть может, ему удастся оправдаться, и они поймут, что схватили не того человека. Но...
   Но неожиданно для самого себя Фабио метнулся вправо, сбил с ног одного из противников и кинулся вниз по набережной. Иезуиты побежали за ним. Дважды за спиной Фабио громко хлопнуло, и дважды он вознес благодарность Деве Марии: обе пули просвистели мимо него.
   Погоня продолжалась всего минуту, от силы две, как вдруг над самой головой Фабио, задев его крыльями, пронеслась большая птица, и через мгновение сзади раздался истошный вопль одного из убийц. За ним последовал звон клинков, крики раненых... Фабио все это не остановило. Погоня отстала - возвращаться к ней он не намеревался, равно как и позволять иезуитам нагнать себя. Он бежал.
   Неожиданно дверь одного из домов отворилась, и на улицу выступил человек, закутанный в черный плащ. Он повернулся к Фабио и поманил его к себе. Не раздумывая, поэт кинулся к неизвестному, хотел было промчаться мимо него и скрыться в доме, но человек в плаще остановил его и произнес:
   - Хорошо, что ты здесь. Я надеялся, что ты все поймешь верно.
   Фабио непонимающе уставился на человека, пытаясь отдышаться. У его неожиданного избавителя было узкое лицо с правильными чертами лица, длинные темные волосы и немного грустные, но глубокие и умные глаза. Человек слегка улыбался.
   - Меня зовут Алессандро Сангуини. Это мой дом ты искал - и нашел - сегодня.
   Позади решившего больше ничему в этой жизни не удивляться Фабио раздались шаги, и из мрака вынырнул Корво. На ходу он вытирал шпагу о свой плащ.
   - Они мертвы, синьор, - произнес он, обращаясь к Алессандро.
   - Молодец. Иди сюда.
   Фабио вытаращил глаза от изумления: Корво стал меняться. Укоротились ноги, руки срослись с плащом, маска намертво слилась с лицом и... И вот уже там, где стоял Корво, человек в маске, стоит ворон. Самый настоящий ворон. Птица каркнула и взлетела на плечо Алессандро. И тут перед глазами поэта вновь встали появляющщиеся неведомо откуда предметы и мебель в доме купца Перчинотти. А теперь это превращение... В голове юноши словно само собой появилось единственно возможное объяснение происходящего и он попытался его высказать:
   - Так вы... Вы и синьор Перчинотти...
   - И не только мы, но и твоя тетушка, синьора Франческа, и юная Джулия, с которой ты познакомился сегодня. И многие другие в этом городе и за его пределами, мой мальчик. Да, мы чародеи. А ты, Фабио, можешь стать одним из нас: ты следовал знакам, которые привели тебя сюда и помогли избежать опасности, а в финале еще и проявил немалую силу духа.
   Фабио молча глядел на синьора Алессандро, пытаясь осознать то, что ему говорят.
   - Этот город, друг мой, хранит множество тайн, к одной из которых ты сегодня прикоснулся.
   Чья-то рука легла Фабио на плечо. Обернувшись, он увидел улыбающееся лицо синьора Джакомо.
   - Хочешь стать частью ее? - спросил он.
   - Еще бы, - выдохнул юноша. - И вы еще спрашиваете!
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"