Историк Лев Гумилёв, анализируя процессы, проходившие в средневековой Европе, пришёл к выводу, что теория социальной борьбы здесь не работает. Но она не работает и в объяснении революций. Даже если взять классический пример французской революции. При поверхностном взгляде: низы противостоят верхам, верхи расколоты на внутренние конфликты и т. д. ("верхи больше не могут, низы больше не хотят"). Как всякое поверхностное суждение, такой взгляд в корне неверен. При более глубоком изучении процессов, явлений и событий, выясняется, что главными инициаторами политических изменений (вплоть до радикальной смены формы правления - что, собственно, и определяют как революцию) выступали представители высших социальных слоёв. Одним из главных зачинщиков революции (по оценке Ламартина) был маркиз де Ла Файет. Оппозицию возглавлял маркиз де Мирабо. В лагерь противников режима демонстративно перешёл прямой родственник правящего дома (Филипп Эгалите). Идёт затяжная борьба с Генеральными Штатами. Дальнейшее известно. После официального падения монархии, политический кризис только усугубляется. В противостояние включаются массы. Призыв к ниспровержению они понимают превратно, и в итоге с эшафота начинают скатываться головы вождей общественного возмущения.
Тут-то и появляется соблазн прибегнуть к социальному или даже социалистическому подходу. Дескать, до того шла борьба верхов, а вот она, подлинная революция, как восстание низов. Если внимательно присмотреться к дальнейшим событиям, это устоявшееся представление легко опровергается. В разных провинциях страны (Вандея, Бретань, Нормандия) возникает организованное вооружённое сопротивление революционным процессам. В него активнейшим образом вовлекаются крестьяне, чуть ли не самый угнетённый класс, и вместе с ними рука об руку (порой не метафорически, а буквально) сражаются аристократы. Борьба ведётся с фанатическим упорством. Самый яркий и наиболее организованный пример показывает Вандея, где официально появляется Католическая Королевская армия. Обе стороны не щадят друг друга. Война идёт на полное уничтожение. Так называемые, "адские колоны" вырезают целые деревни. Снова так и тянет вплести социальный момент, указав, что с одной стороны выступали горожане (то, что потом назовут "пролетариатом"), а с другой сельские жители - крестьяне. Однако пролетариат - явление более позднего времени, и к нему с большой натяжкой можно притянуть тогдашних горожан. Буржуа, претендовавшие на статус "третьего сословия", по сути, были теми же крестьянами, просто переехавшими в город. В XVIII веке между каким-нибудь мастеровым и крестьянином ещё не было столь же существенной культурной и социальной разницы, как между фабричным рабочим и крестьянином в ХХ веке. Социальный подход только ещё больше всё запутывает. В рядах республиканской армии тут и там мелькают дворяне (Д'Аву, Груши, Мармон, Бертье и др), в то время как в противоборствующем лагере на руководящих постах появляются крестьяне Кателино и Бордеро, лесник Стоффле, землепашец Кадудаль, сапожник Коттеро, кузнец Мулен.
Если теория социальной борьбы не подходит, где же объяснение? Как объяснить, что в рамках одной нации, одной культуры, часто одной социальной группы люди кардинально разделялись на непримиримые, противоборствующие лагеря?
Лозунги, самоидентификация сторон указывают на религиозный фактор. Пафос революции и её лидеров носили откровенно антирелигиозный характер. Достаточно вспомнить, что "последнего аристократа" призывали повесить "на кишках последнего священника". Противники же ставили одной из главных своих целей защиту Церкви. Таким образом, атеисты боролись против католиков.
Жозеф де Местр настаивал, что революция - есть следствие эпохи Просвещения, а, значит, была, в первую очередь, культурным явлением.
Очевидно, присутствовал политический момент (республиканцы против роялистов).
В большей степени, чем социальный, имел значение территориальный фактор. Иль-де-Франс против провинций. А провинция в то время - всё равно что отдельная нация (в Провансе до ХХ века в ходу был провансальский язык, в Бретани до сих пор употребляется бретонский язык, в Лангедоке - окситанский язык, о Корсике и говорить нечего). Основоположник социальной психологии Густав Лебон полагал, что и концу XIX века единая французская нация была ещё далека от окончательного оформления: нормандцы оставались нормандцами, бретонцы бретонцами и т. д. Нужно иметь в виду, что на самосознание жителей отдельных территорий оказывали значительное воздействие другие нации и государства. Эльзас и Лотарингия испытывали немецкое влияние, Наварра и Гасконь - испанское, Корсика - итальянское. Жители этих земель зачастую ощущали себя более немцами, итальянцами, испанцами, чем французами. Нормандцы и бретонцы ещё с времён средневековья находились в тесной связи с Англией. В таком ракурсе любое противоборство на территории со столь пёстрым в этническом плане населением может быть смело отнесено к межнациональному конфликту. В этом калейдоскопе субэтносов особое место занимали парижане. На протяжении всей истории это был субстрат, склонный к массовым возмущениям. В XVI веке король Генрих III вынужден был брать взбунтовавшийся против него город осадой вместе со своим заклятым врагом Генрихом Наваррским. Незадолго до того там же произошла Варфоломеевская резня. И после революции 1792 года, парижане предпримут ещё не одно восстание: в 1830, в 1848 и в 1871 гг.
Так, при внимательном наблюдении революция из сугубо социально-политического конфликта принимает религиозно-нравственный, этно-территориальный или культурный характер. Можно ли свести всё и к этим аспектам? Это также не даст полной картины.
Сравнение с другими известными революциями высвечивает иные моменты. По известности и знаковости, наряду с французской революцией стоит русская революция 1917 года.
Они во многом напоминают друг друга. Основные этапы развития всё те же. Правительственный кризис ("чехарда министров", конфликт со своими "Генеральными штатами"). Есть свой де Ла Файет (генерал Алексеев), есть свои Филиппы Эгалитте (сразу несколько родственников Монарха годятся на эту роль: отречение инициирует Николай Николаевич; в сомнительной роли выступает Кирилл Владимирович; окончательное падение Монархии юридически закрепляет Михаил Александрович; до революции за оппозиционера слыл Николай Михайлович). Снова застрельщиками революции являются выходцы из высшего класса (князь Львов, Родзянко и др.). Начинается террор и вооружённое сопротивление, которое также апеллирует к защите религий (уже всех: и православные, и мусульмане, и буддисты равно претерпевали притеснения). В отличие от Франции, чёткого политического лозунга так и не было (чем Белое Движение попрекали сами его участники). Хотя имели место попытки придать борьбе монархический характер (Южная армия, Западная Добровольческая армия Бермондта, Азиатская конная дивизия, Земская Рать). Снова в рядах ярых контрреволюционеров можно увидеть представителей "притеснённых слоёв".
Красная армия только номинально числилась "рабоче-крестьянской". В армии Колчака одними из лучших частей были Ижевская и Воткинская дивизии, составленные из рабочих. Уже во время октябрьского переворота рабочие Петрограда выступили в защиту свергнутого Учредительного собрания. Рабочие оказывали отпор по всей стране. На что последовал в ответ жесточайший террор. В Астрахани тысячи рабочих были расстреляны. В Ижевске и Воткинске казнили родственников восставших рабочих.
Крестьянская масса первое время сохраняла инертность, скорее предпочитая примыкать к большевикам. Хотя не лишним будет указать на отдельные моменты. В центральной Сибири с возглавления восставших крестьян начал свою карьеру известный белый генерал Молчанов (потом он возглавит рабочих-ижевцев). В Северо-Западной армии, где благодаря региональной специфике был наиболее велик процент тех самых "баронов" (коих так педалировала советская пропаганда), из псковских крестьян-добровольцев было сформировано высоко боеспособное подразделение и командовал ими крестьянин Данилов. Там же из рыбаков (снова не самых богатых людей) был создан ударный Талабский полк. К тем же "баронам", обойдя пол-страны, прибилась группа тульских крестьян. Целая дивизия, составленная из туляков, перешла на сторону белых во время мамантовского рейда (несмотря на антагонизм, существовавший между казаками и крестьянами). Крестьяне, момоновцы (Воронежской губернии) и николаевцы (Самарской губернии) сами просились зачислить их в казаки, многие ушли на казачьи территории, чтобы вместе бороться против общего врага.
1921 год стал переломным, когда Красная армия потеряла даже номинальное право называться "рабоче-крестьянской". Бушевало Западно-Сибирское восстание, куда было вовлечено около миллиона человек. Большую известность снискало Тамбовское восстание. На протяжении нескольких лет среди крестьян сохранялись очаги сопротивления в Якутии, на Алтае и в западных областях.
На этих примерах видно, что и в России низшие классы были вовлечены в революцию, но не они являлись её инициаторами и главными проводниками. В Гражданской войне критерии классовой принадлежности не имели доминирующего значения. Однако отчётливо заметен территориальный фактор. А, учитывая наступившую с XVIII века замкнутость Казачьих Войск и вековую оседлость крестьян, можно говорить и о суб-этническом моменте. Даже декларировавшие "интернационализм", большевики прибегали к чисто национальным формированиям: латышским, китайским, венгерским, башкирским и т. д. Такая же ситуация складывалась во времена Французской революции. Социальные теории не могут объяснить это.
Следует внимательнее приглядеться к тому, что сопутствовало революционным событиям. Повсеместно террор осуществлялся не только против высокородных и высокопоставленных, но против всех образованных (Лацис оформил это декретом, хотя и без того хватали и казнили, основываясь на факторе образованности). Здесь нельзя не вспомнить судьбу поэта Шанье, химика Лавуазье, астронома Байи и что сам изобретатель гильотины едва не был гильотинирован (созвучно Лацису, прокурор парижского революционного трибунала Коффинхаль объявил, что "Республика в учёных не нуждается").
Революция всегда борется против культуры как таковой. Посему уместно определить её как цивилизационную катастрофу. В случае с Россией, был наглядный крах. Во Франции из-за Наполеона и Реставрации, этот процесс затянулся.
Раз революция - это цивилизационное явление, можно посмотреть на неё ещё шире, как на явление антропологического порядка.
Если фокус внимания смещается на Человека, взятого как вид, не лишним будет обратиться в поисках схожих примеров на происходящее в животном мире. В конце концов, дикая природа знает свои внутривидовые войны (муравьи, осы и пр) и свои перевороты (львиные прайды, сообщества лысых землекопов, колонии шмелей и пр). У наиболее близких к нам приматов - шимпанзе на регулярной основе происходят столкновения между разными группами. Причиной служит не только борьба за контроль над источниками пищи, но и за повышение своего статуса отдельными самцами. Чем не социальная борьба? Крупнейший специалист-этолог Франс де Вааль усматривал у приматов полноценную и сложноорганизованную политику, выражающуюся в социальных манипуляциях, заключении коалиций, следствием которых становятся перевороты внутри группы. Эти столкновения сопровождаются повышенной жестокостью. И в зоопарке, и в дикой среде зафиксированы инциденты, когда свергнутым доминантным самцам отрывали гениталии. Это единственный в животном мире пример сознательного или по крайней мере умышленного причинения вреда. Жестокие игры с добычей у дельфинов и касаток носят иной характер, жестокость тут является частью охотничьего процесса и не служит самоцелью. В случае же с шимпанзе имело место желание причинить максимальный, демонстративный урон. И здесь нужно остановить внимание.
Как утверждает де Вааль: "Люди - это говорящие приматы, однако в действительности их поведение не особенно отличается от поведения шимпанзе. Когда люди обращаются к действиям, а не словам, сходство становится ещё сильнее". В своих социальных переворотах люди демонстрируют точно такие же поведенческие стереотипы, что и приматы. В частности, активно практикуют жестокое надругательство над павшими противниками. Во Франции это проделывают с телами швейцарских гвардейцев - тех, что оказали сопротивление бунтовщикам и погибли в бою. Парижская чернь с остервенением принялась осквернять их. При чём, производились манипуляции над гениталиями, что для эпохи, давшей образцы тончайшей изысканности, было, мягко говоря, нетривиально. Наполеон, как живой очевидец, признавался потом, что "никогда никакое поле сражения не поражало" его так, как вид этих обезображенных тел. Ещё в больших масштабах это повторяется в русской революции. За время Красного террора судебные органы белых правительств и представители Красного Креста фиксируют не просто отдельные случаи кастрирования, а разные способы проведения этой изуверской экзекуции. Это происходит повсеместно: в Киеве, в Одессе, в Харькове, в Крыму, в Приморье, в центральной Сибири. Казак-эмигрант Фёдоров вспоминал, что ещё до начала Гражданской войны, до объявления декрета о Красном терроре на Дону красногвардейцы убили группу кадет (возраст которых варьировался от девяти до одиннадцати лет) и прикладами им размозжили гениталии (превратив их в "вермишель"). Этот акт и психологически, и нравственно настолько иррационально жесток, что его не объяснить идеологией или классовой ненавистью. Из-за обильности применения подобные инциденты нельзя списать на психические отклонения. Нужно обращаться к самой природе человека. Очевидно, присутствовало бессознательное желание максимально уничтожить чужое доминирование наиболее демонстративным, наиболее брутальным образом - через устранение самого символа мускулинности.
Тот же Лебон, как психолог, уподоблял коллективный разум толпы первобытному существу, движимому соответствующими примитивными страстями. Что, если и индивиды, составлявшие во время революций это социальное образование, носили в себе, каждый в отдельности, отпечаток чего-то первобытного?
Многое в поведении человека определяется не только психикой, культурными и социальными установками, но и генетикой. Она отвечает за предрасположенность к агрессии или интеллектуальной деятельности. В генах сохраняется память не только о прямых предшественниках. Влияет более отдалённое наследие. Нобелевский лауреат, физиолог Конрад Лоренц само проявление агрессии трактовал как "наследство человекообразных предков, с которым рассудок не может совладать".
У современного человека доказанно присутствует набор генов неандертальца. У отдельных наций этих генов немного больше, у других меньше. С веками люди настолько перемешались, что и внутри отдельного народа у отдельных индивидов эти показатели могут разниться. Некоторые психические отклонения и наследственные заболевания объясняются влиянием генов неандертальца.
Почему бы не признать, пусть с оговоркой, присутствие генетического фактора и в революции, как таком же отклонении с пути нормального развития?
Согласно новейшему исследованию, проведённому Йельским Университетом, даже дружба имеет генетическую подоплёку. Инстинктивную симпатию и тягу к сближению у человека вызывают носители схожего генетического набора. Подобное тянется к подобному. Если возвращаться к историческим реалиям, во время общественных потрясений стороны часто идентифицировали друг друга на основе внешних, физиологических признаков. И, в связи с этим, многие указывали на качественную разницу между революционерами и контрреволюционерами. Описывая революционный Париж, Шатобриан вспоминал: "Самые отвратительные уроды получали слово чаще всего. Душевные и телесные недуги сыграли в наших смутах большую роль". Такую же картину можно было наблюдать во время русской революции. Бунин писал: "Как только город становится "красным", тотчас резко меняется толпа. Совершается некий подбор лиц... Все они почти сплошь резко отталкивающие, пугающие злой тупостью". Дело было не только и не столько в эстетической составляющей. Аристократ Винберг свой опыт заключения в большевицкой тюрьме охарактеризовал как "плен у обезьян". Такой взгляд на революционеров был весьма распространённым у представителей разных классов и политических течений. Даже умеренный, либеральный философ С. Булгаков признавался, что "товарищи" кажутся ему "особой разновидностью дарвиновских обезьян". В самом деле, если среди большевистских вождей преобладали люди с физическими аномалиями, с отталкивающей внешностью, на низовом уровне господствовал одинаковый типаж - выдающиеся подбородки и низкие лбы (явные атавистические черты). Исключения, которые бывают всегда и везде, лишь подтверждают правило. Позже, в Гражданскую войну представители противоборствующих сторон зачастую распознавали друг друга, не по наличию погон или звёзд. Белый офицер Апухтин отмечал: "До чего же эти самые ярые большевики были уродливы! Природа их обидела, и они были преисполнены ненавистью ко всему, что красиво и нормально". О особой "товарищеской", "большевицкой внешности" писали многие. Собственно, гены и отвечают за физические характеристики человека. Так что противостояние "потомков" неандертальцев и Хомо Сапиенс видно просто внешне.
О таком противостоянии говорит и вся практика революции.
Антропологи Монс и Папагианни ключевым поведенческим отличием неандертальца от Человека указывали "неспособность к символическому выражению". Иными словами, неандертальцы на генетическом уровне не имели предрасположенности к восприятию искусства и развития себя в этой области. Во всех революциях отчётливо прослеживается иррациональная бессмысленная ненависть к культуре (уничтожение помещичьих усадеб и произведений церковного искусства в России; "культурная революция" в Китае), ненависть к культурным, образованным людям в Камбоджии приняла форму официальной политики (показательно, что у народов Юго-Восточной Азии сравнительно более велик процент генов неандертальца).
Несмотря на декларативное объявление войны представителям иных классов, жестокость зачастую проявлялась внутри одной социальной группы (интеллигент Ульянов ненавидел интеллигенцию как класс - можно вспомнить известное его утверждение про "мозг нации"; так называемые, "военспецы" помогали большевикам уничтожать своих бывших сослуживцев; в подавлении крестьянских выступлений активно участвовали выходцы из крестьянского же сословия).
Классовых врагов искореняли, скорее, по генетическому принципу. Иметь родственников из привилегированных слоёв означало приговор, в лучшем случае такие люди становились изгоями - "лишенцами". Подобные беспощадность и жестокость характерны для межвидового противоборства. Действительно, революционеры просто не видели человеческих существ в своих противниках. Антропологический фактор объясняет это. Также он включает в себя прочие аспекты революции.
Носители генов неандертальца проявили себя во всей полноте, беспощадно уничтожая все культурные и цивилизационные достижения своих заклятых, генетических врагов - Хомо Сапиенс.