Каждый будний день этот пунктуальный засранец колобком катился по пешеходной зебре строго в 7:51. Торопящемуся на работу, мне вечно приходилось останавливаться и пропускать его. Вдавливал педаль тормоза, в нетерпении недовольно цыкал, но ничего поделать не мог. Был вынужден ждать, пока пацан перетащит через дорогу свою пухлую тушку и взваленный на неё ранец. По габаритам заплечная кладь больше походила на рюкзак десантника РД-54 с двойным боекомплектом и цинком, в придачу. Школьные рюкзаки - отдельная тема. Помогая своим чадам загружаться в машину и вылезать из неё, я всегда с недоверием взвешиваю в руке их поклажу: '- Уж не боеприпасы ли эти Гавроши тащат на баррикаду?' До того, чтобы расстегнуть молнию и убедиться воочию, дело не доходило, но надевая ранцы на субтильные детские плечи, всё же, терзаюсь сомнениями: Мало ли чего? Чувствую себя немного причастным к детским мистификациям. В моё время школьные портфели были гораздо легче, и само детство казалось каким-то воздушным, лишённым инфантильного экстремизма. Так, детские шалости и невинные грешки, не более.
Вот и этот пухляш с понедельника по пятницу усердно таскал в школу баул, плотно набитый источниками бесполезных знаний, сменной обувью, бутерами, собранными мамашей, и прочей дребеденью, без которой ранец всякого мальчишки не мыслим. Но проделывал он это с такой проворностью, что создавалось впечатление, будто заботливые материнские руки вместо всего перечисленного впихнули в рюкзак объёмную подушку из синтепона. Исключительно из благих соображений, мамы всегда хотят облегчить своим мальчикам судьбу, набивая их жизненный багаж и голову ватой и синтепоном. А может в рюкзаке действительно были патроны или СВУ - от того и такая лёгкая, прыгающая проходка? Легкость ей придавало осознание, что своим грузом пацан навсегда положит конец издевательствам со стороны одноклассников, безразличию учительницы и всему враждебно настроенному взрослому миру.
С по-детски пиз*анутым выражением лица Колобок катился по чёрно-белым полоскам. О чем-то сам с собой болтал, строя озабоченные гримасы - примеряя маски античной пантомимы. Возможно, репетировал в лицах предстоящий тяжёлый разговор со сверстниками или бубнил какую-нибудь пацанскую мантру, настраивая себя на то, чтобы побыстрее и без потерь пережить день. Просил у выдуманного детским сознанием высшего существа кредит благоволения на всю последующую жизнь: чтобы печалей и радости выпадало равное число, но второго, всё же, побольше; чтобы все притормаживали, когда ты пылишь по дороге, и не мешали жить; чтобы в конце пути маячила чётко определённая цель, а сам маршрут был ясен - без шестиполосных автострад с отсутствующими пешеходными переходами и глухих переулков, где хулиганы перебили фонари уличного освещения.
У любого из нас в детстве был такой Колобок - несчастное создание, притягивающее все мыслимые и немыслимые неприятности. До сих пор гадаю: укрепляет преодоление этих невзгод неокрепшую психику или, наоборот, разрушает, уничтожая веру в добро и справедливость? Думаю - второе. Если тебе изо дня в день устраивают травлю сверстники, а окружающие взрослые только подогревают страсти преступным бездействием или неумелым вмешательством в детские разборки, вырастет из тебя забитое существо, ненавидящее весь мир. Оставшуюся жизнь только и будешь, что компенсировать свои детские увечья на окружающих. '- Горите в аду, сволочи!' И чья в том, спрашивается, вина?
Колобок из моих воспоминаний выглядел иначе: Формы этого мосластого создания казались лишенными округлостей. Наоборот, он был худощав и чересчур высок ростом для своих лет, больше напоминал вывалившегося из гнезда и ещё не вставшего на крыло птенца чайки - такой же крупный, но нелепый и беспомощный, на своих тоненьких ножках. Дылда, несомненно, обладал внушительной физической силой, однако, боялся её применять. Я думаю, он просто не знал, как это делать правильно. Бабушка, заменившая ему в раннем детстве родителей, не научила внука премудростям выживания среди мелких хищников. Ко всему прочему, глубоко посаженные на его переносицу очки с большим минусом, прочертили ту невидимую линию: 'Мы - он', которая раз и навсегда разделила нас и изгоя. Опутанная спиралью Бруно заградительная полоса - линия фронта, по обе стороны от которой, брустверы и ощетинившиеся штыками окопы. Через линзы очков Колобок, как снайпер через окуляры оптического прицела, выслеживал врагов по ту сторону и стрелял без промаха. Один выстрел - один труп. Поэтому я старался не встречаться с ним взглядом, а всегда стыдливо отводил глаза и обходил его по кругу, если шёл один, без корешей.
Принимал ли я участие в издевательствах? Конечно, можно наврать всем и самому себе, историю своего отрочества переписать, чтобы поставить в пример родным детям благообразный образ советского школьника: Вот, мол, смотрите, какой ваш папка был! Не то, что вы, балбесы. Только к чему это? Быть идеальным отцом я не стремлюсь, в национальные диктаторы и мировые лидеры не мечу, сочинять незапятнанные мемуары не для кого. Подвергать цензуре своё прошлое, вырезать или переписывать целые главы и ретушировать изъяны, было бы верхом лицемерия. Пусть лучше останусь обыкновенным человеком, с тёмными и неприглядными страницами биографии, за которые стыдно в зрелом возрасте. Стыд - является идеальным мотивирующим фактором в нашей культуре, зиждущейся на мирском коллективизме. Болезненные эмоциональные переживания, которые мы испытываем в приливах стыдливости, порой, одёргивают лучше любого страха.
В травле я участие принимал (опускаю повинно голову). Скажу больше, был её идеологом и тайным вдохновителем. Как бы наивно ни звучало, но сейчас даже трудно вспомнить, что сподвигало меня на подобную гадливость. Остаётся только домысливать и гадать на гуще перемолотых и переваренных воспоминаний. Тешила сама возможность направлять орды орков с белой дланью на челе? Дёргать чуть заметным движением пальца за ниточки своих марионеток? Возможно, детективов начитался про Шерлока Холмса, где главный антагонист - профессор Мориарти, импонировал больше основного героя. Поэтому и я мнил себя этаким гением школьного преступного мира, всегда остающимся в тени - это так наивно звучит сейчас... Не много требуется гениальности, наущать на себе подобных. Только с позиции прожитых лет приходишь к осознанию истинной подоплёки: Таким образом я отводил возможную угрозу от себя самого. Кто в детстве не страдал от комплекса неполноценности из-за больших ушей, низкого роста, ненависти к футболу, да и просто фантазий, мало похожих на мечтания остальной детворы? Если бы не было Колобка, его место занял бы я! Мною движил первобытный страх оказаться осмеянным, затюканным, загнанным, перейти в касту 'иных'. Вентилятор детского гнева всегда в движении. Достаточно подкинуть дерьма на его лопасти, и эффект гарантирован. 'Пусть в моей руке лучше будет совочек, чем платок, которым вытирают говёзные брызги и выступившую с разбитой губы кровь' - должно быть, примерно так я рассуждал в детстве. Интересно, с годами моя жизненная философия поменялась? Стыдно признаваться самому себе...
Колобка гоняли по школьным коридорам, на него устраивали засады в поросших боярышником палисадниках, а он от всех уходил. По нему стреляли гранулами керамзита из самострелов, изготовленных из электрического патрона от светильника и напальчника, а он катил себе дальше. Из окон класса на его голову метали наполненные водой бумажные бомбочки (как ни странно, безоболочечные фугасы можно делать и из тетрадного листка) - с него, как с гуся вода. В его сторону показывали пальцем и дразнились, когда бабушка - сухая старушка с него ростом, приводила Колобка в школу и забирала домой. Он смиренно топал за ней, как козлёнок на привязи, сутулый и близорукий, а наши бескостные жесты и брань, рикошетом уходили в сторону. Как только интерес детворы к очкарику ослабевал, я тут же его подогревал. Распалял детские фантазии одноклассников рассказами про индейцев, охотящихся на бизонов, пиратов, не знающих пощады ни к женщинам-инвалидам, ни к беременным детям. Разрабатывал целые операции по поиску и ловле Колобка, расставлял сети, распределял роли каждого: кто загоняет жертву, кто ждёт её в засаде, кто атакует. Сам же, наблюдал за ребяческим куражом со стороны - с безопасного расстояния. Почему-то доставляло удовольствие именно наблюдать, а не принимать личное участие в безудержном глумеже над несчастным.
Однажды, мы загнали его в пустующее помещение бывшего зубного кабинета при школе. Странное дело, на рубеже эпох кто-то решил, что стоматологические кабинеты в школах не нужны. И действительно, зачем детям здоровые зубы, раз в стране всё равно жрать нечего? Питались тогда дети скудно, а гадили много - парадокс! Так вот, этот заброшенный кабинет был забит всевозможными орудиями пыток, в виде бормашины с ножным приводом и прочих дробильных приспособлений. Неосмотрительно помещение оставили незапертым, и, ломясь в каждую дверь в поисках убежища, жертва юркнула туда. Стая гиен металась по тупиковому коридору, брызжа пеной и недоумевая, куда Колобок мог закатиться. '- От зайца ушёл, от волка ушёл, от медведя ушёл, от нас не уйдёшь!' Мы по очереди дёргали дверные ручки, врывались в кабинеты, пока не обнаружили искомую лёжку. Покрытый испариной дылда стоял в центре комнаты и тяжело дышал. '- Вот ты где отсиживаешься!' Нас от него отделяла только старая кушетка с потрескавшимся клеёнчатым лежаком. Такие же запыхавшиеся и вспотевшие преследователи столпились в дверном проёме, не решаясь напасть. Пионерские галстуки с обкусанными мохрящимися концами съехали на бок. Прячась за спины сподручных, я предусмотрительно повернул свой алым треугольником вперёд, закрыв нижнюю половину лица '- Истинный кукловод должен оставаться в тени!' Мальчишки переминались с ноги на ногу - им не хватало решимости или команды, типа: 'Парни, кончайте эти сопли! Впереди нас ждут...' Или пыл нападавших поумерило то обстоятельство, что Колобок сжимал обеими руками какую-то медицинскую стойку? Ретироваться передним мешали подпирающие задние, которым тоже не терпелось посмотреть, что же там происходит в кабинете.
Бестолковые дети не понимали, что в тот момент у зажатого в угол Колобка внутри пробуждались инстинкты и способности, которые стали для нас - загонщиков фатальными. Чей-то неосторожно резкий выпад в его сторону спровоцировал контратаку. Первый удар стальной конструкции пришёлся на замешкавшийся авангард. Наиболее ретивому Вадику Глызину тупой угол стойки с приваренным маленьким прорезиненным колёсиком, пришёлся прямиком в висок. Тот успел только ойкнуть, схватившись за голову. Сметая переднюю шеренгу наступающих, по касательной, железяка чиркнула по лицам ещё двоих пацанов. Одному свернула на бок нос, а второму, на излёте, выбила несколько зубов. Не веря в происходящее, он сплюнул их в ладонь вперемешку с кровавой кашицей, и стал похож на разочарованного попрошайку, подсчитывающего жалкие гроши. Ко всему прочему, бедолага с перебитым носом во время удара неудачно лязгнул челюстями, откусив себе кончик языка. Он выпал изо рта, враз лишившегося дара речи школьника, и теперь лежал под ногами, пугая своим видом хозяина и других мальчишек, не успевших сбежать. От вида крови ноги нападавших отказывались повиноваться. Панический страх усилился, когда из раскроенной плоти Глызина хлынул поток крови. Сам пострадавший находился в шоковом состоянии, с застывшей на лице вопросительной гримасой. Не в силах что-либо произнести, он с видом аквариумной вуалехвостки только и делал, что беззвучно хлопал ртом и пучил глаза. Кровь толчками выходила из рассечённой раны, просачиваясь сквозь зажимающую её пятерню, брызгала струйками, обильно заливая шею, воротник рубашки, школьную форму. Вадик мгновенно окрасился в красный цвет. Создавалось впечатление, что это пионерский галстук на его шее увеличивается в размерах, как инопланетная плесень, обволакивает космонавта, пытаясь пожрать. Безъязыкий Серёга Панюхин, присел на корточки и с тупым выражением лица рассматривал валяющийся на грязном паркете обрубок. Тоже находясь под воздействием болевого шока, он лишь жалобно мычал, робко касаясь части собственного языка пальцем, как некоего безвременно скончавшегося грызуна из уголка юннатов - приручённую полёвку или хомячка.
В образовавшуюся брешь ворвался неистовый Колобок и принялся направо-налево беспощадно крушить врагов своим орудием. Стойка поднималась и, со свистом рассекая воздух, обрушивалась на прикрывающие юные головы руки, плечи, метя куда попало. Удары сопровождались чавкающим звуком и хрустом дробящихся костей. Вместо того, чтобы убираться восвояси, дезориентированные пацаны, наоборот, подались вперёд и гурьбой ввалились в кабинет, подминая ошалевшего Панюхина. Кто-то в суматохе наступил на откушенную частицу мягкого выроста, поскользнулся и упал. Подгоняемые паникой, дети пробежались и по нему. Всего в зубоврачебный кабинет набилось порядка семи мальчишек, которые теперь метались средь четырёх стен, ища убежища от сыплющихся ударов. Разъярённый Колобок ходил по кругу и, как римский гладиатор времен Нерона, сыпал удары, обрушивая весь гнев бесноватого императора на тела первохристианских мучеников. Преобразившись из забитого существа в машину для убийства, он вертел стойкой круговые движения над головой. Те, кто ещё был в силах двигаться и говорить, распластались на полу и жалобно молили о пощаде. Казалось, этот взбесившийся вертолёт перемелет лопастями в кашу своих обидчиков и вырвется наружу, не останавливаясь на достигнутом.
И тут его взгляд упал на меня - остававшегося в коридоре и вжавшегося в стену перепуганного подростка. Через треснувшее в драке стекло очков Колобка было видно, как конвульсирует в нервном тике его левое веко. В такт этих подрагиваний психопат медленно переставлял ноги и двигался в мою сторону, занося орудие для удара: 'Убью, бля,.. убью, бля...' Глаза Колобка налились багрянцем, цвета объятой жаром октябрьской листвы. В тот 1990-й год стояла прекрасная тёплая осень. Такого благостного и безмятежного покоя, в котором пребывала природа, давненько не было. Словно в компенсацию за надвигающиеся тяжёлые и мрачные времена, природа хотела сделать советской детворе небольшой прощальный подарок в виде продолжающегося лета. Тёплый сентябрь, нежный октябрь, сладкий нахабрь, гвалт галок, абырвалг...
...Позади на разный лад истерично засигналили скопившиеся за моей машиной энурезники. Опомнившись от нахлынувшего наваждения, я тоже поддался массовому психозу и вжал клаксон. Напуганный резким звуком Колобок подпрыгнул на месте, чудом умудряясь сохранить равновесие - ранец перевешивал. Жиробас стабилизировал положение относительно земной поверхности и недовольно посмотрел, вглядываясь злыми непроспавшимися глазками сквозь моё лобовое стекло в источник беспокойства. Вытянув в сторону водил руку с оттопыренным средним пальцем, он за лямки поправил рюкзак и потопал дальше. '- Сам фак ю, чухан малолетний!..' Да, дети нынче пошли не те...