Аннотация: Сказка, которая-совсем-не-сказка, о том, как драконы ушли в первый раз.
Ветер, холодный и злой, рвет плащ, срывает с плеч. Волны, разбивающиеся о скалистый берег, взвиваются вверх, к бесцветному, выжженному небу. Волосы, прежде собранные в косу, плещутся рыжим пламенем - единственным пламенем, которое может гореть здесь.
Ресницы смерзлись и побелели, выцвели, заиндевев; сквозь колкий лед так тяжело, почти невозможно смотреть. Выцвели, как глаза, прежде зеленее шепчущегося в летний день луготравья.
"Зеленый" - так непривычно, почти забыто... как медвяный запах цветов, диких трав, от которых не спрятаться в весну; как перезвон капели. От одного воспоминания о нем режет глаза, так отвыкшие от жизни, от всего настоящего; видящие только блеклое небо, море с водами, давно утратившими цвет, как само оно утратило Имя. И пламя, что не греет - только лжет. Единственное, которое может гореть здесь, где даже песок, как пепел...
"Позже их назовут "Жемчужные Берега", - шепчет Она, едва слышно - так силен злой и чужой, не их ветер. И умолкает, оставив ее одну.
Райвен ушел вчера, сгорев в черном пламени, обрушенном на него драконом. Аэлин опоздала, он - не заметил. Эрна пережила его на один вечер: пламя только опалило ее, не забрав с собой сразу, даря ложную надежду, но обрекая на смерть. Они шли к берегам до последнего, пока могли; пока Эрна не упала, сбившись с шага - и больше не поднялась. Аэлин оставалась с ней, сжимая ладонь, слушая сбивчивый, все замедляющийся ход сердца, до того, как оно замерло навсегда.
Другие ушли еще прежде, отдав себя, свою вечность, чтобы заключить драконов во льдах, среди соли и выжженных их дыханием вод.
Ушли, отдав себя, отдав больше, чем можно отдать - но все равно недостаточно. Слово не смогло удержать драконов, и часть из них вырвались в мир, сжигая то, что не смогли сжечь прежде.
Дракон, перечеркнувший жизни Райвена и Эрны, как истрепанный бумажный лист, был последним, и теперь...
Нет. Не последний.
Предпоследний.
Аэлин вскинула голову. Глаза ослепило белизной далекого негреющего солнца, но лишь на миг: его заслонила тень. Два раскинутых в полете крыла, изломанная под углом шея, длинный хвост, хлесткий и гибкий... точнее - не разглядеть. Потому что он и есть тень, почему-то не тающая в рассветных лучах и ворвавшаяся в день, смутно похожая на ящера или птицу... или на драконов, на пришедших их старинных баллад.
Встав на одно крыло, дракон сделал круг, забрав по широкой дуге. Он заметил ее, стоявшую внизу, невообразимо далеко внизу, но не спешил срываться в полет. Словно, незнающий жалости, не мог решиться. Или знал, что он - последний.
- Ну же, хороший мой, - прошептала Аэлин. Слабая, болезненная улыбка коснулась ее губ. - Спустись ко мне... спой мне.
Ненависти в ее голосе не было. Чувства перегорели, выцвели, как пепел, оставшийся от костра.
- Спой мне, - повторила она, зная, что ее услышат и подчинятся. Всегда слышат и всегда подчиняются.
Дракон сделал еще один круг и, издав крик, - беззвучный, отчаянно-злой - устремился вниз.
От его Песни, неслышной, но звенящей на струнах души, по телу пробежала мучительная дрожь. Но сейчас Аэлин была этому даже рада: за столько дней, проведенных в Крае вечной ночи, она перестала чувствовать холод. Только боль еще могла доказать Аэлин, что она - не заблудший призрак этого умершего-уснувшего места, тень самой себя.
Тяжелый, ненужный уже плащ упал с ее плеч, когда она потянула за завязки, распуская ворот, и зашелестел по заметающему ее шаги снегу. А с ее побелевших, почти не слушающихся губ, сорвалось единственное, что могло остановить обрушившегося на нее ничто - дракона:
- Имя тебе - смерть.
Полет обернулся падением, чтобы через мгновение оборваться: мрак, ничто, которым был дракон, развеялись черной дымкой, обретя Имя. Аэлин могла сделать его, чем угодно, дать ему любую другую суть, но выбрала смерть и не-жизнь. Потому что слишком долго видела только боль и смерть.
Этот - последний. Самый последний из всех. Аэлин знала это так же ясно, как свой последний долг.
За ним не нужно идти. Он - в ней самой. И в той зыбкой дымке на горизонте, блекло-белой - в безымянном острове, скованным льдом и Словом.
- Я пришла, - тихо сказала она и улыбнулась - по-прежнему грустно, но светло. - Я пришла, слышите? Я буду беречь ваш сон, и подарю самые светлые, самые сладкие сны...
Песнь драконов, злое дыхание севера выжгли льдом ее сердце, которое бьется все медленнее, все реже... Она еще жива, жива - но только здесь, где нет ничего кроме ветра, бьющихся о скалы волн и льдистого крошева. Пламя костра, тепло нездешнего солнца не согреет - сожжет ее, которая не помнит, как это - чувствовать. Только холод и лед.
Аэлин подняла дрожащую, всегда дрожащую теперь руку к лицу, чтобы стереть слезы, но глаза были сухи. Она улыбнулась - слабо, болезненно, устала. Еще немного... совсем немного.
"Прощай, - не шепот, не белесая дымка дыхания - мысль, обязанная быть услышанной, даже необлеченной в Слово. - Прощай, и прости, что я сделала так мало... так многих не успела спасти. Я делала - и сделаю то, что должна. Как ты хотела.
Прощай, моя извечная госпожа".
Ветер - вновь прежний, знакомый, родной ей; её ветер - огладил по плечам. И шепнул, качнув рыжую прядь: "Прощай".
Настоящая улыбка коснулась ее губ. Настоящая - и первая с тех пор, как Край вечной ночи коснулся ее своим льдистым крылом.
Аэлин вскинула руки вверх, как будто хотела кого-то обнять. Нет, не "кого-то" - весь мир.
- Я подарю вам самые светлые сны... - повторила она и замолчала, снова не договорив. Не решаясь договорить: "Самые светлые сны, чтобы вам не хотелось проснуться".
...ветер взвился вокруг, взметнул подол длинного шерстяного платья - и раньше, чем кто-то успел бы вдохнуть, Аэлин обернулась светлым, золотисто-рыжим вихрем.