Небо опрокинуто над степью голубой фарфоровой пиалою, расписанной белыми перистыми облаками да кое-где редкими крестами хищных птиц. От солнца, лежащего комом белого пламени на самом дне голубой пиалы, течет на степь густой и вязкий жар. Даже ветерок, гонящий по морю разнотравья седые бурунчики ковыльных метелок, не властен над ним...
Жарко старому Дей-Сечену. Не спасает ни натянутый на круглые уши и широкую переносицу треух, ни плотно запахнутая стеганая чуба. Жар бесконечен, как бесконечна степь, по которой идет кочевье Дей-Сеченова рода. Не блеют овцы, не мычат коровы, не ржут кони. Жарко. Гудит в облаке соленого пахучего пота неисчислимое множество ктырей, оводов и иных кровопийц, но даже их гул звучит вяло, расслабленно.
В середке кочевья шестерка могучих быков с трудом тянет по степи боевую железную черепаху. Она и сама ползать может, послушная рычагам в руках погонщика. Только для этого надо напоить черепаху горючей смерть-водой из железных бурдюков. А бурдюки печатью Махагалы запечатаны. Взломай самовольно такую печать - все кочевье расплатится не только жизнями, но и кармой. В тела стервятников и шакалов, в тела вшей и навозных червей отшвырнет святотатцев гнев Воплощенного Бога.
Зыбь течет над кочевьем, над травами, над заросшими кустарником руинами города, стертого с подноса Вселенной Черной Ордою еще при деде Дей-Сечена, в первые десять лет земной власти Махагалы. Зыбь... майя... все сущее - майя, мучительная, жаркая, душная и вязкая зыбь. Оно должно быть освобождено от себя, от тягостной муки бытия. Ради этого Махагала пришел в мир, покинув занебесные сады Западного Рая. Ради этого живет Черная Орда.
Мысли Дей-Сечена ленивы и однообразны, как зыбь над степью, как волны, бегущие по ней от горизонта к горизонту, как мерный скрип кибиток. Незачем мыслить. Все должное сказано в Последней Яссе. В Яссе Махагалы. Все иное - ненужно. Эхо забытых имен городов, освобожденных от бытия Ордой. Бухара, Оренбург, Казань, Тегеран... Дей-Сечен давно забыл бы их - если бы когда-нибудь знал... Зыбь... Майя...
-Отец! - окликает Дей-Сечена младший сын, Есугай. Он указывает рукою на темные точки, шевелящиеся на горизонте - как мелкая мошка на гноящемся краешке воспаленного века больной коровы.
Чужаки. Чужое кочевье, сошедшее с предопределенного Махагалой пути и нарушившее его, Дей-Сечена, путь. Ясса разрешает ему покарать святотатцев, и улыбка Дей-Сечена похожа на волчий оскал. В его кочевье много хороших воинов. Жаль, Ясса не велит в стычках со своими применять громобои, скорострелы, смерть-воду и боевых черепах. Эта мысль лениво скользит по сознанию Дей-Сечена, как капля густого, мутного пота по скуластому лицу. Короткопалые руки тем временем делают привычную работу - проверяют, легко ли выходит из ножен шашка, перекидывают из-за спины пику, нацепляют поверх треуха шлем. Шлем дед Дей-Сечена захватил в далеких западных землях. У шлема есть назатыльник. Козырек, ремень и острый шишак на макушке. На лбу шлема изображена страшная и красивая хищная птица, раскинувшая крылья и в гневе разевающая клюв. Над головой птицы - что-то похожее на половинку ваджры.
За широкой спиной Дей-Сечена так же неспешно и плавно, без суеты и без медлительности, готовится к стычке кочевье. Взрослые мужчины, юноши и подростки шуршат ремнями и клинками, расстегивают кобуры, клацают затворами карабинов и револьверов, мальчишки отгоняют скот в хвост кочевья, подальше от пуль и стрел. Туда же отползают, повинуясь поводьям в руках бесстрастных женщин-возниц, повозки. Все это после стычки - скот, повозки, женщины, не доросшие до высокой оси огромных колес кибиток дети, - станет добычей победителя. Так говорит Ясса.
А полоска на горизонте все шире, улыбка на лице Дей-Сечена ссыхается в злобную гримасу. Откуда так много святотатцев? И не враги ли это, не пора ли запускать ракеты тревоги, хранящиеся в особой, самой защищаемой кибитке? Дей-Сечен поднимает к задавленным отечными мясистыми веками щелкам желтых глаз окуляры бинокля, висящего на груди. И чуть не роняет бинокль.
Передняя цепь всадников надвигающегося кочевья одета в высокие меховые шапки, штаны с красными полосами по бокам и синие чапаны. Только одни воины имеют право носить такой наряд. Борджигины-Светлоглазые, личные нукеры Воплощенного Бога. По краям цепи подминают траву две стальные черепахи. Только один приказ способен стронуть их с места, заставить самим ползти по степи. Приказ Воплощенного Бога. За шапками воинов колышутся решетчатые крылья влекомых волами крыланов. Только одной воле повинуются неживые летуны, несущие в поднебесье воинов со скорострелами и тяжелые громобои, чей разрыв способен иссечь в рубленное мясо кочевье вроде Дей-Сеченова. Воле Воплощенного Бога.
И словно мало всего этого, реет над чужим кочевьем черно-белое полотнище с красным Хасом Разрушения.
Оторвав словно присохшие к раскосым глазам окуляры, Дей-Сечен поворачивается к кочевью, и, едва не срываясь на недостойный мужчины и вождя визг, кричит:
-Уберите оружие! Грядет Махагала!
За спиной поднимается переполох. Женщины и дети высыпали из кибиток, валятся в траву, пряча лица. Соскакивают с коней, поспешно убирая в ножны клинки, в кобуры пистолеты, бросая ружья и копья, мужчины. Сам Дей-Сечен выходит вперед и опускается сперва на колени, а потом - ниц, уперевшись налобником с злобной птицей в степную траву и сухую землю. Сердце холодным снежным комком прыгает в горле.
Горе тому, кто нарушил Яссу Махагалы. Ибо ничего нельзя утаить от всевидящего ока Земного Божества...
Так он ждет, чувствуя, как щекочет скулы трава, как накаляется от солнца на спине толстая стеганка чубы. Топот множества копыт надвигается на него, справа и слева взрыкивают и урчат, подползая, железные черепахи.
И наконец, высоко над головою Дей-Сечена раздается - как метель обжигающей стужи посреди жары степного летнего полдня - голос:
-Встань.
Дей-Сечен, дрожа, повиновался. Он видел окружившую кочевье цепь Борджигинов. С их лиц свисали клоками медвежьих шкур огромные бороды, а глаза и впрямь были светлыми и страшными, словно дыры на ножнах, сквозь которые поблескивает начищенная сталь их душ - беспощадного оружия Махагалы.
-Подними голову.
Дей-Сечен с трудом заставляет омертвевшие мышцы шеи повиноваться.
Бог сидит перед ним на черном, огромном жеребце с гривой и хвостом цвета пламени или заката. Борода Бога, не такая разлапистая и косматая, как у Его нукеров, но все равно не по-людски густая, словно отлита из серебра. Стан его облегает красный с золотом чапан, на груди которого грозно гнет четыре лапы разрушительный Хас. Ветер припал к краям просторных штанов, вправленных в высокие сапоги. Седая голова непокрыта, лишь литой серебряный обруч с пятью изображениями черепов охватывает ее. Сильные руки держат поперек седла огромный прямой меч нездешней работы, с огромным перекрестьем. Иногда Воплощенный Бог сам, Своею рукой карает этим мечом ослушников.
Но страшнее всего ледяная бирюза глаз под выгнутыми бровями литого серебра, под белым, неподвластным загару, высоким лбом - словно небо, падающее на голову. Ноги Дей-Сечена вдруг разом слабеют, и он вновь рушится в траву лицом.
Почти рушится - он не заметил, как к нему справа и слева подъехали двое Борджигинов. Они, перегнувшись с седел, подхватывают его за стеганые рукава чубы, за шкирку, вздергивают на ноги.
-Дей-Сечен, - звучит над его безвольно мотнувшейся головой. - Дей-Сечен Ганзорик, ты ничего не хочешь сказать своему Богу?
Язык Дей-Сечена распух, как у удавленника, забив глотку, мешая дышать, сухим и горячим шершавым комком. Жар давит ему горло петлей аркана.
И тут он понимает, что есть нечто страшнее глаз Махагалы.
Он еще не видел улыбки Бога.
Сквозь серую пелену, павшую на мир, он едва различает, как рука в затканном золотом кроваво-алом рукаве протягивает плеть в сторону его кочевья. Как воины в синих чапанах с золотыми полосками узких наплечников, повинуясь этому движению, сыплются на замершее, прижавшееся к земле кочевье, переступая через согбенные спины мужчин, отпинывая с дороги женщин.
Дей-Сечен знает, что они там найдут.
Из одной кибитки Борджигины выволакивают щуплую фигурку и тащат к тому месту, где висит в могучих руках их побратимов злосчастный Дей-Сечен. Когда они приближаются, видно, что тащат они одетого в серый чапан старика в лисьей шапке. Старик перебирает ногами, пытаясь идти - но не всегда достает до земли, лишь попусту вороша степные соцветья.
-Дей-Сечен скажет, кто это - или мне самому назвать? - гремит над помраченной головою Дей-Сечена.
Горе тому, кто нарушил Последнюю Яссу. Горе всему роду святотатца. Хищно шевельнулись рыла пулеметов на спинах железных черепах. Женщины тоненько завыли, сползаясь к кибиткам и быкам. Мужчины лежали неподвижно и - молча.
-Великий Бог, дозволь слово сказать. - вдруг раздается в беседе Бога с человеком третий, ясно-бесстрашный голос.
Это заговорил Чарха-Боотур, наконец достигший земли подошвами мягких, с загнутыми кверху носками, сапог. Он запрокинул голову, задрав щуплую бороденку, и щуря и без того узкие, слезящиеся глаза, глядит вверх. Пятнистые жилистые руки отряхивают рукава чапана.
-Если мой дурачок в чем перед Тобой провинился, скажи, Разрушающий Вселенную - я его накажу. Если велика вина его пред Тобою, я, отец, за него, неразумного, в ответе.
Серые глаза Борджигинов распахиваются изумленно - и тут же сужаются, у кого насмешливо, у кого - гневно.
-Ты, почтенный Чарха, преступление своего сына. - раздается сверху голос - словно говорит прокаленное степным солнцем синее небо. - Я в Яссе Последней не заповедал ли "да умрет неспособный быть воинов - как неспособная воинов рожать"?!
-Перед Яссою Твоей мой сынок Дей-Сечен неповинен. - обидчиво вскидывается старец. - Или посмеет кто сказать, что не воин я? Пусть с саблей в руках это повторит - только допрежь чтоб разделил добро меж наследников! Испытай меня, Разрушающий, коли не веришь!
Что-то словно шевельнулось в бирюзовых глазах. Медленно повораивает Бог серебряную голову к одному из Борджигинов свиты Своей.
-Urjadnik Gorshunow...
-Slushajus', washe prewoshoditel'stwo.
Выехал вперед, блестя волчьей улыбкой - крепкие, крупные зубы между медвяной густой бородою и жидкими усами. Голубые, широко поставленные глаза, со складкой у внутреннего угла век, как у обычных людей. Свистнул, покидая ножны, клинок.
По кивку Махагалы Борджигины подводят к Чарха-Боотуру коня из кочевья. Старик проходит к повозке, вынимает из нее ножны с саблей, укрепляет на поясе. Кланяется Махагале - и с мальчишечьей резвостью взлетает в седло.
Дей-Сечен ничего не понимает. Не его ли почтенный отец еще прошлым вечером стонал от боли при каждом движении, проклиная сына за то, что никак не соберется отпустить его в Западные Сады легкой дорогой клинка - или уж, коли вовсе обабился, не оставит в степи, чтобы волки выполнили за него, за бестолочь, заветы Земного Бога?
Двое всадников несутся навстречу друг другу по зеленой степи, плывут сквозь марево жара, колышущееся над травами. Сходятся клинки - и вязнет в жарком воздухе, обтекает вязким потом их звон.вдруг всадник в сером чапане вздрагивает - и обвисает в седле, последним движением судорожно вцепляясь в рукоять сабли. Противник в синем чапане несколько мнгновений медлит - или это просто расплавленный жарой воздух замедляет его движения? - и вкладывает в ножны свой клинок. Подхватывает под уздцы мышастого в яблоках жеребчика Чархи и ведет его туда, где возвышается в седле Махагала и ждет участи - своей и своего кочевья - Дей-Сечен.
Снова звучат непонятные слова, похожие на язык мантр.
-Ja ego i tronut' ne uspel, washe prewoshoditel'stwo. Serdce, widat'. A molodec starik...
Бог останавливает своего воина движением брови. Потом произносит - и слова словно ложатся в жаркий воздух невидимым узором:
-"Воин рождается в седле, в седле живет и в седле умирает..."
-"...Тот, кто умер по воле Махагалы - тому открыт путь к благим рождениям. Тот, кто умер с оружием в руках, исполняя волю Махагалы - для того открыты Западные Сады" - вторят все, кто слышат слова своего Бога, слова Последней Яссы.
Бог поворачивается к Дей-Сечену:
-Вижу теперь, что ты не нарушил Яссы, хоть и сам не знал этого. Ты виновен лишь в сыновней непочтительности. Ты оскорбил своего отца, достойного воина Моего, Чарху-Боотура, пряча его в бабьей кибитке. За это ты умрешь. Но кочевье твое останется жить.
Дей-Сечен снимает с себя шлем и пояс с шашкой. Почтительно кланяясь, приближается к отцу Есугай - принять оружие и выслушать последнее наставление. Теперь ему вести род в бои и в кочевья.
Дей-Сечен смотрит в выгоревшее синее небо, чувствуя, как сильные руки Борджигинов оплетают волосяными арканами его запястья и щиколотки. Он опускает глаза на Есугая - милостью махагалы, тому никогда не придется встать перед выбором, которого не выдержал он сам. Дей-Сечен улыбается - жар, изводивший его весь день, куда-то отступил, словно вязкая зыбь майи уже заранее попрощалась с ним.
-Сынок, запомни - всегда, неукоснительно, следуй Последней Яссе. Нет и не было, не будет в мире закона лучше и справедливее, чем Ясса Махагалы.