Зэка - высокий худощавый старик бил кайлом мёрзлую ямальскую землю. Между ударами он тяжело дышал, собирая силы для нового замаха. Сил было мало, в лагерях старик "отбывал" четвёртый год десятилетнего срока. Да, и стариком этот зэка был только четвёртый год, на самом деле ему было сорок с небольшим. Зубы съела цинга, кожу обветрили жёсткие сибирские морозы, левый глаз ему выбили блатные на надымской пересылке, пальцы огрубели от тяжелой работы, все мышцы тела усохли от катастрофического недоедания, и только кавказский нос гордо и непокорно выделялся на изнеможенном лице.
Зэка этот проходил по всем документам, как Бутакидзе Илья Григорьевич, бывший офицер царского флота, осужденный по пятьдесят восьмой статье в тридцать восьмом году за контрреволюционную деятельность. И все: лагерные начальники, вольные, зэка - блатные и "фашисты" (политические) знали его как Бутакидзе, или в крайнем случае, как Сулико (такое у него было лагерное прозвище). Но только один человек знал его настоящее имя. Этим человеком был сам зэка. Только он знал, что под именем Бутакидзе скрывается бывший замнаркома внутренних дел, бывший комиссар госбезопасности первого ранга, бывший товарищ Магомед.
Да, на самом деле это и был товарищ Магомед. Когда в тридцать восьмом началось избиение высших чинов НКВД, ему удалось уйти из лап своих бывших коллег и выучеников. В этом ему помог его старый приятель Бутакидзе. Ещё в конце тридцать седьмого года они случайно встретились в одном подмосковном санатории. Магомед приехал туда отдохнуть, а Бутакидзе работал там ночным сторожем. Встреча была неожиданна для обоих, и первым побуждением Магомеда было убрать опасного свидетеля его прошлой жизни. Но, осторожное поведение Бутакидзе натолкнула Магомеда на другую мысль. Переговорив со своим бывшим другом по душам, Магомед признался, что в революционную пору изменил своё имя и начал новую жизнь. Узнав, что Бутакидзе одинок и живёт в бедности, он предложил ему работу секретаря. Условия были поставлены жёсткие: безвылазное, почти тайное проживание на квартире Магомеда и помощь в написании книги о гражданской войне - взамен полное вещевое и продовольственное обеспечение, по окончании работы денежный расчёт и устройство на хорошую работу. Ничего неподозревающий Бутакидзе радостно согласился. Таким образом, Магомед начал готовить себе двойника. В феврале тридцать восьмого, когда под комиссаром госбезопасности зашаталось кресло, он вернулся домой раньше обычного и, распив с другом юности пару бутылок коньяка, уговорил его примерить свою форму. После этого оглушил Бутакидзе и подготовил к "самоубийству" - по морскому обычаю вынул из револьверного патрона пулю, вставил пыж и зарядил наградной наган. В ствол Магомед налил воды и, прислонив беспомощного "двойника" к стене выстрелил ему в голову. Опознание трупа стало невозможно - все характерные приметы вместе с мозгами и осколками черепа оказались на стенных обоях. Переодевшись и собрав заранее подготовленные вещи: деньги, оружие и документы Бутакидзе, Магомед написал записку: "Товарищи! Простите, больше так не могу жить. Слава Великому Сталину и ВКП (б)! Тов. Магомед." После этого, захватив с собой окровавленную одежду, навсегда покинул эту квартиру.
Выбравшись из Москвы, новоявленный Бутакидзе двинулся на Дальний Восток в сторону границы Российской Республики, против которой он столько лет безуспешно боролся. По большёму счёту Бутакидзе-Магомед хотел просто перебраться на ту сторону и затаиться, начав новую, третью по счёту жизнь. В случае разоблачения он был готов пойти на сотрудничество со штукеншнайдеровской ГПО, ему было что рассказать. К границе он не торопился, перебираясь из одного в другой город через месяц-другой. Цель была уже близка, но волей судьбы, в Иркутской области, ещё недавно гордо называвшейся Сибирской Демократической Республикой, и вошедшей "по воле трудящихся" в состав РСФСР, он оказался в момент начала крупномасштабной чистки её от "несоциалистических" элементов. Попав в облаву, он был задержан для проверки личности и посажен в Нижнеудинскую тюрьму, затем его поместили в концентрационный лагерь под Тайшетом. Как бывший царский офицер Бутакидзе-Магомед получил "десятку" и загремел в Ямаллаг. Теперь Магомед уже четвёртый год строил "стратегическую" железную дорогу Лабытнанги-Дровяной.
Магомед не любил вспоминать прожитое, но иногда не зависимо от его воли на него "накатывали" картины прошлой жизни - дореволюционной. В марте 1917 года он был самым молодым мичманом в Первой бригаде линкоров и чудом уцелел во время матроской Кронштадтской резни, когда "золотопогонников" загоняли и убивали как зайцев. В тот страшный день он с утра прибыл в дом контр-адмирала в отставке Гершельмана, за дочкой которого Мариной он безнадежно ухаживал пятый месяц. Толпа пьяных матросов ворвалась в дом Гершельманов, когда всё семейство и немногочисленные гости сидели за праздничным столом - Марине исполнилось семнадцать лет. Старик Гершельман пытался словесно урезонить хулиганов, но ударом приклада винтовки был сбит с ног. Мичман Хаджи-Мурат Джундалиев (а именно так звали в прошлой жизни Магомеда) бросился с кулаками на вооружённых бандитов и успел свалить с ног двоих, прежде чем упасть под ударами прикладов и палок. И, даже упав, он продолжал драться, пока один из матросов не выстрелил ему в спину из офицерского нагана - Джундалиев потерял сознание. Как избивали и убивали других мужчин он не видел, но когда начали насиловать женщин сознание на какое-то время вернулось к нему и он увидел это злодейство. Собрав последние силы, он попытался встать, но смог лишь приподнять голову, на которую тут же обрушился тяжёлый удар, глаза застлала спасительная тьма.
Как выбрался из "дома смерти" Хаджи-Мурат не помнил. Постоянно подскальзываясь в чей-то крови, и держась за стены, он выбрался на улицу - была уже глубокая ночь. Спотыкаясь и падая, он побрел, не зная куда. Его подобрала какая-то женщина, и, приведя в свою каморку, оказала ему медицинскую помощь. Оклемавшись через день, Хаджи-Мурат оставил свою спасительницу, пообещав отблагодарить впоследствии. Но, женщина замахала на него руками, и, расплакавшись, проводила. Бедная женщина дала мичману ветхое мужское пальтишко и прохудившиеся валенки, взамен снятых матросами штиблет. Благодаря этому ему удалось относительно спокойно добраться до своей квартиры. Она оказалась разграбленной, хозяйка дома и сосед Джундалиева лейтенант Колбасьев были убиты. Достав из тайника деньги, Хаджи-Мурат переоделся в штатскую одежду и навсегда оставил эту квартиру.
В эти несколько мартовских вечеров Хаджи-Мурат подстерегал и убивал подвыпивших матросов, перерезая им горло. Каждый раз он представлял, что именно этот матрос избивал его и насиловал девушку, которую он считал своей невестой. Два раза в него стреляли, но безуспешно. Доведя счёт жертвам до семнадцати в память о Марине, Джундалиев покинул Кронштадт.
В Петербурге, ища выход своим эмоциям, он записался в боевую дружину левых эсеров под именем рабочего Ибрагимова. С таким же успехом он мог попасть к анархистам или монархистам, но первыми кто подвернулся, были эсеры. В июне он был уже с большевиками. После Октябрьского переворота его направили на работу в наркомат внутренних дел, и уже оттуда вместе с товарищем Дзержинским он перешёл в ВЧК. После переворота он взял в качестве фамилии свою партийную кличку Магомед и под ним остался в истории.
На новой работе в карательных органах Магомед зарекомендовал себя бесстрашным и беспощадным борцом с врагами диктатуры "пролетариата", и даже Троцкий, категорически не терпевший чекистов, похвалил Магомеда, назвав его "Карающим Кистенём Революции". Много ответственных заданий выполнил товарищ Магомед, без капли сожаления уничтожая политических противников Партии: так было и в годы Гражданской войны, и после неё и в двадцатые, и в тридцатые годы, но неистовее всего он действовал против "братишек". Все матросские восстания: и фортов "Серая лошадь" и "Красная горка" в 1919, и Кронштадта в 1920, и балтийских морских пехотинцев на Байкале в 1921 были быстро подавлены благодаря энергии и жестокости Магомеда. После подавления Байкальского мятежа, матросов распинали прямо на крестах, расставленных вдоль всей дороги от Лиственничного до Иркутска, точно так же как рабов армии Спартака. За это случайное "историческое" совпадение Магомед был на некоторое время понижен в должности, и подвергнут опале, но вскоре опять возвращён на руководящую работу. И карьера его была успешной до самого тридцать восьмого года.
Он решил уйти сам, он не хотел чтобы "его ушли". И он ушёл... но ирония судьбы - от карающей руки судьбы он не ушёл и сам попал в жернова той машины, которую создавал. И проходил он эти круги ада в образе того, кем он был в прошлой жизни - царским офицером.