Мелентьева Алла : другие произведения.

История хостес, главы 1-5

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сюжет этой книги частично основан на истории экс-балерины Анастасии Шелепановой, работавшей хостес в Японии, которую убил влюбленный в нее клиент в 2006 году в г.Кобе.

  Глава 1.
  Я в очередной раз убедилась, что я крайне невезучий человек. Еще бы! После того, как, наконец, на дом дяди Бори, нашелся покупатель, - разболелся гриппом мой агент по недвижимости, и мне пришлось отпрашиваться с работы и самой ехать из Финляндии в какую-то псковскую глушь показывать участок. Но это ладно бы! Лишь только я сошла с поезда на станции Гдов, зазвонил мой сотовый, и тот самый покупатель, с которым мы все так носились - только бы купил - сообщил, что приедет лишь на следующий день!... У него что-то стряслось в его московском офисе. И вот, теперь, чтобы не упустить сделку, я вынуждена сидеть сиднем в этом проклятом поселке у Чудского озера, в дремучей глуши, где, наверное, и медведи бродят по улицам. Моя финская фирма посмотрит очень косо на то, что вместо двух оговоренных дней я пропустила еще один.
  Почти сразу после звонка москвича позвонила моя дочь и сообщила мне декларативно, что ей опять не хочется жить, потому что жизнь не стоит того. У нее новый этап депрессии и неверия в себя. Кое-как я успокоила ее. Господи, да что ж такое! ну какие горести могут быть у двадцатилетней девочки, которой только бы жить да радоваться? Ох уж эти мои родственнички! ох уж эта молодежь! горе мне с дочерью, да и сын, признаться, тоже постоянно добавляет головной боли. В мое время, помнится, молодые люди были пожизнерадостней.
  Но всё-таки я не могу бросить всё как есть и мчаться в Хельсинки спасать дочь от депрессии. Продать участок как можно скорей - в моих интересах. Его надо продать, необходимо. Наш старенький дядя Боря, брат моей матери, стал совсем дряхлеть. За последние десять лет наша семья почти в полном составе переехала из Петербурга за границу, и за дядей Борей, после того, как разбился на автомобиле со всей семьей его сын, стало некому присматривать. Еще недавно каждые две недели я приезжала к нему из Хельсинки прибраться и закупить продуктов, но в последний приезд обнаружилось, что он совсем плох и вряд ли уже может дальше сам себя обслуживать. Серьезно встал вопрос о том, чтобы пристроить его к кому-то из родственников. Нашлась, наконец, одна простая женщина, Анна Тимофеевна, из моих то ли троюродных, то ли четвероюродных сестер, готовая взять его к себе под присмотр.
  Разумеется, всё это так просто не делается. Дяде Боре придется переписать на нее квартиру. Но я уже и на это согласна. В конце концов, за стариком будет кому ухаживать, и закончатся, слава тебе господи, мои мытарства и бесконечные метания туда-сюда из Финляндии в Питер. Однако, дядя Боря, согласился переехать на попечение к Анне Тимофеевне, лишь с условием, что его имущественные дела окончательно приведут в порядок. Он выдвинул требование продать его старую машину, гараж, и дачный участок, который начал было застраивать мой покойный двоюродный брат. Вырученные от этого деньги дядя Боря потребовал положить на сберкнижку, а сберкнижку - ему под подушку. Упрямый старик все еще не может смириться с мыслью, что он от всех кругом зависим. Что ж, это можно понять... Анна Тимофеевна, женщина практичная и хитроватая, очень ловко перевела все стрелки на меня, ну а я вынуждена опять взвалить чужие дела себе на шею. Ну да ладно, был бы толк. Понимаю, что звучит эгоистично, но я буду просто счастлива, когда дядя Боря будет пристроен и с меня, наконец, спадут все заботы.
  И в результате, вот, стою я в промозглый день в конце декабря на богом забытой станции Гдов, обескураженная звонком москвича, который приедет лишь завтра, - и пытаюсь сообразить, как мне действовать дальше. Я хочу собраться с мыслями. Нет смысла снова трястись поездом в Питер на такой короткий срок. Наверное, надо найти гостиницу...
  Когда я спросила о гостинице у местного мужика, поджидавшего у станции заказов на извоз, он только хмыкнул.
  - Гостиницы? гостиниц у нас нету. Откуда вдруг гостиницы у нас? - он обвел рукой не подающую никаких надежд безысходную убогость медвежьего угла.
  - Ах, господи, что ж делать-то? - спросила я в полной растерянности.
  - Ну... у местных можно поинтересоваться... А вам оно зачем?
  Я обрисовала ситуацию.
  - Так не разумнее ли в дачном поселке остановиться, раз вам все равно туда? За триста рублей отвезу. Я вас со сторожихой сведу. Там у них полно домов пустует. Со сторожихой можно договориться. Женщина порядочная. Без ночлега не останетесь, не бойтесь. Она вам подберет что-нибудь. Недорого выйдет. Ну так как, едете?
  У меня не было другого выбора.
  Десятикилометрового пути до поселка по убитой дороге вдоль полей и береговой полосы было достаточно, чтобы водитель узнал в подробностях о моих проблемах. Он обнаружил неплохое представление об участке дяди Бори.
  - У вас вроде там дом уже стоит, но раз печь не доделана, то в холода это больше по функции не дом, а сарай. Там вы ночевать не сможете.
  - Откуда вы знаете?
  - Наши деревенские его же и ставили.
  Как я поняла, дачный поселок кормил близлежащие деревушки заказами на строительство и обработку участков.
  Машина, не останавливаясь, пролетела мимо дач. Я не успела ничего разглядеть.
  - Сейчас - в деревню. Первым делом со сторожихой переговорить: что она решит. В поселок потом вернетесь, - пояснил мой проводник.
  Мы свернули к деревне.
  Сторожиха вышла встретить нас на крыльце. Это была костлявая строгая старуха в очках с железной оправой. Она окинула меня взглядом, от которого я показалась самой себе женщиной легкого поведения.
  - Ну, дело понятное. Найдем место, а как же. За порогом ночевать не оставим. Сейчас с сыном переговорю, что вам подыскать, - сухо сказала она, когда мой провожатый объяснил ей суть проблемы. Я спросила, сколько это будет стоить. Окинув меня взглядом, она сухо назвала сумму, которую равнялась цене суточного проживания в петербургской мини-гостинице. Очевидно, местные жители получили представление о городских ценах от дачников.
  - Поселим вас у Петровых, - сообщила мне старуха, коротко посовещавшись с сыном, который вышел за ней из дома.
  Мне было все равно. У Петровых так у Петровых. Лишь бы пережить поскорей этот ужасный период ожидания.
  - Ну так я ее к Петровым сейчас свезу, - сказал мой проводник.
  Старуха принесла ключи от дачи Петровых.
  - Езжайте, обживайтесь пока. Мы с сыном чуть позднее подъедем. Не беспокойтесь, место хорошее, - заверила она.
  Мы с водителем вернулись в поселок.
  Он помог мне открыть скрипучий натужный замок и почти сразу уехал обратно в Гдов.
  Я осталась совершенно одна в полной неопределенности в чужой местности, в чужом темном и сыром доме - на даче каких-то Петровых.
  Глава 2.
  По крайней мере, у меня на ближайшее время будет крыша над головой, сказала я себе, собрала остатки духа и решила осмотреться.
  Нижний этаж дачи Петровых был разделен на два пространства, одно из которых - отдельная комната (она была заперта), а второе - прихожая (или это называется сенями?), переходящая во что-то вроде кухни. В углу размещалась маленькая чугунная лестница, ведущая на чердак или мансарду. На санузел нигде не было никакого намека, значит, 'удобства во дворе'. Видно было, что у хозяев не хватило средств завершить одним махом отделку дома, и они будут еще много лет что-то достраивать и подправлять то там, то здесь.
  Я поднялась наверх по гулким ступенькам. По сравнению с нижним этажом чердак показался мне обжитым. Надо уточнить у старухи, не будет ли дуть с озера, если я решу остаться спать здесь, а не внизу. Сбоку в углу, у маленького окна, врезанного почти вровень с полом, примостились старый письменный стол и стул. В глубине, под скосом крыши - тахта, покрытая редким пледом. Вот и всё, что было из мебели, да и та - изношенная рухлядь, которую владельцы дарят кому-нибудь 'для дачи', - а точнее, втюхивают в подарок, - потому что как раз собрались обновить обстановку, а старье выбрасывать жаль.
  Тут были и полки с книгами. Они стояли на полу: у хозяев не дошли руки их повесить. Я наскоро просмотрела подборку: довольно много иностранной классики в респектабельном советском издании, старые журналы для женщин, стопка дешевых романов. Мне на глаза попались также несколько учебников английского языка, учебник по бухучету.
  Я подошла к столу и из любопытства подергала ящики. Самый верхний оказался заперт. Два других ящика были пустыми. Еще в одном я нашла небольшой склад дешевой выветрившейся косметики и разных вещичек, которые обычно бывают дороги сердцам девочек-подростков: какие-то открытки, заколки, бантики.
  Чердак, видно, был местом обитания дочки Петровых.
  Петровы, думается, были еще беднее, чем мне показалось вначале, потому что девчачьи сокровища могли уместиться в две горсти и выглядели жалкими и потрепанными. У моей дочери от переходного возраста остались целые тюки ярких игрушек и разных разностей.
  При воспоминании о дочери и ее депрессии я снова расклеилась. Я хочу домой - в свою уютную квартиру в Хельсинки, к родным, к своей кошке, которая всегда поджидает меня у дверей! Там тепло, там меня все любят! Здесь всё ужасно, тоскливо, уныло, холодно!
  Я вернулась вниз и села у кухонного стола, пытаясь разглядеть в узком запыленном окне, не идут ли старуха с сыном. На грубо выкрашенной в зеленый цвет стене рядом с деревянным резным буфетом я увидела какие-то надписи. Я всмотрелась внимательней. Там были кое-как нацарапаны ручкой цифры, посчитанные в столбик. Ниже шла корявая, расползающаяся и какая-то детская надпись: 'Итак, нам в этом месяце опять не хватает на расходы'. Кому бы это понадобилось считать что-то ручкой на стене, и, главное, кто бы это вдруг решил написать о том, что ему опять не хватает на расходы? Чуть ниже было выведено тем же неловким, сползающим, но четким почерком 'Поскорей бы уже весна'.
  Внезапно мне стало смертельно жаль того, кто так наивно выражал свои расстроенные чувства о нехватке денег на расходы. Совершенно неожиданно меня поглотил резкий припадок сочувствия к этому неизвестному мне товарищу по несчастью. Мои нервы были на взводе, хотелось разрыдаться. Мне вдруг пришло в голову, что этот кто-то был заточен в пустом холодном доме в заброшенном поселке, также как я, и в тяжелые зимние ночи, и писал с тоски что-то ручкой на стене, чтобы развеяться от мрачных мыслей. Особенно меня почему-то поразило редкоупотребимое слово 'итак'. Оно, казалось, выражало упрямую деланную бодрость писавшего, человека явно с претензией на некую культурность, некую образованность - но кто же, скажите на милость, из людей с претензией на образованность будет прозябать в ожидании весны в таком угрюмом затерянном месте?...
  Мне чисто по женской слабонервности взбрело в голову, что я, как и тот, кто писал эти грустные слова, останусь в этой глуши навсегда и никогда отсюда не выберусь. От этих мыслей я расплакалась, сама не ожидая от себя такого. Мне говорили, конечно, о подобном феномене. Мне все-таки уже пятьдесят лет, и у меня за плечами есть кое-какой жизненный опыт. Петербург ведь по большей части город пожилых людей, и у многих есть представление о жизни в квартире, где кто-то жил и умер до нас. Многие переживали похожее: нервные впечатлительные люди быстро впитывают признаки чьей-то чужой жизни и легко примеряют на себя чужие несчастья. Мне рассказывали о том, как люди, случается, на полном серьезе рыдают после нескольких дней жизни в квартире, где до них жила какая-нибудь несчастная старушка - потому что они непонятным образом проникаются ее предсмертными страданиями. Кажется, это называется эмпатией, вчувствованием в чужие переживания. Но мне, как всякому скептику-материалисту, подобные истории всегда казались надуманными. Ни за что бы я не поверила, что и меня коснется такое.
  Конечно, всё это от раскрученных неурядицами нервов. Конечно, следует взять в себя в руки. Не стоит принимать эти глупые пустяки близко к сердцу...
  -------------------
  Из прихожей послышался негромкий шум - явились старуха и ее сын. Сын принес дрова для растопки, старуха держала в охапке постельное белье.
  - Вот что я вам скажу: не одна вы такая чувствительная, - заявила старуха, когда я пожаловалась ей на охватившую тоску. - И вовсе тут не в нервах дело, хотя многие бы сказали, что в нервах. Уж я-то знаю... Но ничего: вот я скажу Митьке, пусть он от Михалёвых старый телевизор притащит - вам сразу облегчение. Сейчас и печь затопим. Огонь, он тоже для человека бодрящая вещь. И не заметите, как повеселеете. А там и до завтра недалеко. И все дела свои переделаете - и обратно, с легкой душой домой.
  Она тут же принялась управляться с печью.
  'Вот добрая женщина', подумала я. Она совсем не обязана была меня утешать, но все-таки посчитала нужным это сделать по собственной воле.
  Я спросила, чей это дом, и кто в нем живет.
  - А люди приличные из Петербурга. Не так чтобы больно богатые, но приличные. Летом, бывает, приезжают на свежем воздухе здоровье поправлять. Зимой дом пустой стоит.
  - Пустой? - переспросила я и вспомнила надпись на стене - чью-то просьбу о скорейшем приходе весны. - Пустой? в самом деле? как же - значит, зимами никто здесь никогда не жил?
  - Жили одно время одни люди... мать и дочь... Теперь уж не живут... не о чем беспокоиться, - сказала старуха.
  Тон ее вдруг сделался сухим.
  Мне показалось, ей не понравился мой вопрос.
  - Мать, узнай, может, что купить в магазине понадобится? - угрюмо буркнул сын старухи, который все это время маячил у дверей, дожидаясь распоряжений.
  - Ой, а я и не подумала, - спохватилась она, - Не нужно ли купить чего из продуктов? сын как раз поедет закупаться - так и вам завезет.
  Тут только я сообразила, что у них шел разговор обо мне, и что сын старухи то ли из-за каких-то особых местных обычаев, то ли из-за специфического понимания своего 'мужского достоинства' не мог заставить себя обратиться ко мне прямо, а передал через мать вопрос о том, не понадобится ли мне что-нибудь из магазина.
  Я поблагодарила и, вспомнив с радостью, что завтра я отмучаюсь и уеду отсюда, надеюсь, навсегда, сказала, что у меня есть немножко еды, взятой в дорогу, но, впрочем, если несложно, хорошо бы купить какой-нибудь выпечки и пакет кефира.
  Старухин сын ушел. Старуха продолжала деловито возиться с печью.
  - Кто же жил-то здесь зимой? какие мать и дочь? вот уж не завидую я им - как-то хмуро тут у вас. Как будто в пустыне. Особенно шум с озера. Сердце так и сжимается. Наверное, грустно им было здесь по вечерам, - сказала я наугад первое, что пришло в голову. Я не могла сообразить, как вести беседу с этой суровой женщиной из чуждой мне социальной прослойки.
  - Кто помнит эти земли при ясной погоде, тот не тужит, когда видит их и в пасмурную, - заметила сторожиха и снова замолчала. У нее, похоже, была основательная склонность к философствованию. В последующем разговоре я оценила ее культурные задатки.
  Глава 3.
  Все-таки мне хотелось узнать, кто обитал тут до меня, и насколько оправданы мои предположения о том, что я остановилась в доме, где кто-то недавно умер.
  - Значит, Петровы иногда и зимой сюда наезжают? не будут ли они возражать, что я у них разместилась? - снова пристала я к сторожихе.
  - Не берите в голову. Никто не приедет. В последнее время никто и летом не приезжает. Возражать не будут. Никого ваше присутствие не побеспокоит.
  Я вспомнила, что хотела спросить, насколько холодно будет спать на чердаке.
  - Хоть дом и не оформлен полностью, но чердак здесь очень уютный. Это комната дочки Петровых? Я видела там везде девочкины вещи.
  - У Петровых нет дочерей, - сказала старуха, вздохнув и выдержав, как мне показалось, паузу, наполненную непонятным мне значением.
  - А - наверное, у сына Петровых гостили подружки... ну ясно... сейчас такое часто можно встретить... да уж... молодежь-молодежь...
  - Сын Петровых только-только пойдет в школу в том году. Молодые оставили его со стариками, а сами укатили на заработки. Как и вы, за границу. Уже несколько лет не появляются.
  'Да что ж за наказанье, что ни спрошу - всё невпопад. И старуха хороша - чего бы ей прямо не сказать, чьи вещи наверху. Что за глупая таинственность? будто специально издевается. Наверное, думает, я сплетница, выуживаю хозяйские секреты', с досадой подумала я. Чтобы не давать ей новой возможности выставить меня в глупом виде, я бросила допытываться, что за девочка жила наверху.
  - Печь я вам растопила. Не замерзнете. Сейчас постель накрою, и отдыхайте с богом до завтра, - сказала старуха, закончив непонятные мне процедуры с печью.
  Огонь в печи в самом деле удивительно преобразил этот неприветливый дом. Всё вокруг сразу повеселело, - и в моей душе тоже.
  - А нельзя ли мне устроиться на чердаке? очень уж он мне понравился. Тепло там будет спать? - спросила я.
  - Можно и на чердаке, как пожелаете, - сказала с сомнением сторожиха. - Но вот только думаю: стоит ли? С озера там шумит сильно. В комнате-то получше. Тем более, если телевизор хотите перед сном посмотреть. Телевизор здесь только внизу получится подключать.
  Она вытащила из своего балахона связку с ключами и открыла запертое помещение рядом с 'кухней'. Это действительно оказалась довольно уютная комната. Я порадовалась, что урезанные в средствах Петровы сделали все возможное, чтобы довести до ума хотя бы одну часть дома.
  Старуха принялась застилать мне постель. Я сделала попытку ей помочь, но она сурово отклонила мое вмешательство.
  - Идите лучше чайник поставьте, - отослала она меня.
  Я чувствовала, что не нравлюсь ей, но она, будучи строгой не только к другим, но и к себе, считает себя обязанной проявлять ко мне доброжелательность.
  - Вот вам и постель готова, - сказала сторожиха, - Всё вроде я для вас сделала по первой надобности. Пора мне, думаю, обратно.
  Я спросила, может ли она или ее сын завтра утром до приезда москвича показать мне участок дяди Бори. Я ведь даже не знаю, где он находится.
  - Возможно такое, - ответила она в своей необычной манере, - Завтра у нас с утра обход. Мы с сыном заедем к девяти - проснетесь ли к тому времени?
  - А будильника тут нет? - спросила я.
  Стали искать будильник. Нашли его на чердаке.
  - У дочки, что жила наверху, видно, с утра бывало побольше дел, чем у матери, - сказала я, вновь вернувшись к упорно отклоняемой старухой теме.
  - Угадали. Угадливость, как у цыганки, ну прямо до самой сути допытываетесь, - сказала на это старуха и поглядела мне пристально прямо в глаза.
  - Кто же тут все-таки жил? расскажите, какие мать и дочь? - снова спросила я, ответив таким же прямым взглядом.
  - Вот даже и не знаю, следует ли... ну да вам ведь все равно это будет неинтересно...
  - Нет-нет, пожалуйста, расскажите уж, - стала просить я. - И чайник вот как раз вскипел... чаю со мной попейте. Зачем же так сразу уходить... посидите еще...
  Мне не хотелось отпускать старуху так скоро - я боялась, что приступы тоски возобновятся, когда я снова останусь в одиночестве. Я ведь сугубо городской человек и только что выяснила, что мне оказались не по силам переживания наедине с холодной первозданностью природы. Кроме того, мое любопытство было задето. Я почувствовала, что за сдержанными словами сторожихи скрывается что-то занятное, вероятно, какой-то необычный жизненный случай.
  - Ой, да ладно, так и быть - расскажу. Да только потом не жалуйтесь, что я вас расстраиваю россказнями на ночь глядя, - вдруг решилась старуха. По-видимому, ей самой почему-то хотелось поговорить о том, о чем она до того умалчивала.
  - Что вы-что вы! - запротестовала я.
  - Но вы не бойтесь: в этом доме, где вы спите, никто не помер, постели чистые.
  'Ах вот оно что! я так и знала, я догадывалась: в этом доме кто-то только что умер! вот потому-то старуха и молчала! ужас какой - спать на постели мертвеца! и за что мне всё это?' подумала я.
  - Нам, как видите, работу дает поселок, - стала рассказывать старуха, не подозревая о буре моих эмоций, - Вы, вот, у Петровых - Петровы не одни такие, кто нуждается, чтобы за их домом присмотрели. Кроме Петровых есть еще усадьбы, которые почти как брошены. Или люди в последние годы не приезжают: дети на заработках, а старикам уже дорогу не осилить. Есть также животные, за которыми требуется уход: собаки, бывает и другая живность. Ну и, случается, обворовывают дома, что и говорить - обворовывают, а куда от этого денешься? также и поджоги... Поэтому на зиму сюда нанимают желающих заниматься присмотром. Вот вы спросили, кто тут жил...
  - Да, да, - закивала я с искренним любопытством.
  - Это такая история, что до сих пор мы - люди, близкие по своей родственности к тем, кто здесь, как вы заметили, жили, - не можем говорить об этом вот так запросто... Но только вы не подумайте чего... Тяжело говорить о таком - и каждый раз, когда те события приходят мне на ум, я не могу собраться с мыслями и сообразить: из-за чего же всё так закрутилось и, главное, кончилось так печально. Очень расстраивает это меня: вроде как жизнь прожила, а ума не нажила - понимать помыслы теперешних молодых, - вот почему я стараюсь лишний раз этого не касаться.
  Я не нашлась, что ответить.
  - Но вам я хочу это рассказать, - уточнила старуха, - потому что считаю, что вы женщина культурная: вдруг у вас будут на этот счет какие-то мысли, которые в мою голову не приходят по малограмотности.
  Я заверила, что поделюсь всеми соображениями об этой истории, как только ее узнаю.
  Старуха вздохнула, помолчала, уставившись в клеенку на столе, и наконец, приступила рассказывать:
  - Мы, коренные, живем, как видите, просто. Сложности - для городских, а у нас дела простые. Не в обиду вам будь сказано, но мы только диву даемся, когда наблюдаем, какие фортели иной раз выкидывают приезжие из Москвы и Петербурга, если поставят себе добиться чего-нибудь мудреного. Иногда смотришь на них и думаешь: да это не люди, да это как будто инопланетяне. Они, конечно, могут вести себя и как простые, но это лишь прибавляет обманчивости. Я уже знаю, что такому поведению верить не приходится. И чего им просто-то не живется?
  А веду-то я вот к чему: восемь или уже скоро почти девять лет назад объявились здесь в поселке мать с дочерью. Городские, приехали из Петербурга к нам искать убежища. Были они в самом что ни на есть затрудненном положении - хуже и не придумаешь. Несчастья их произошли из-за махинаций матери с жильем. Они владели двумя комнатами в Петербурге. Мать эти комнаты продала, а вырученные деньги вложила в квартиру в строящемся доме. Но квартиру они не получили - кое-какие ловкие люди за их спиной эту квартиру перепродали, пользуясь тем, что женщина не очень хорошо разбиралась в законах. Остались эти две горемыки на бобах. Первое время они еще искали справедливости в Петербурге, надеялись по суду получить обратно свое жилье, да не вышло. Поддержки у них не было никакой, а ведь сами знаете, как у нас всё делается: всё от денег и влиятельных связей зависит. Ну а откуда деньги у одинокой матери? Помыкались они помыкались, и, как средства совсем были на исходе, подались к нам сюда. И даже спрашивать не надо, почему они к нам прибились: у них тут была родня, и, стало быть, они надеялись здесь найти помощи. Из родни у них была в деревне тетка - как наиболее близкий для них человек, и, вот, наша семья - но мы всё же для них более дальние родственники. Они для нас были всё равно, что погорельцы.
  Я помню очень хорошо, как они у нас появились. У них совсем не было денег, и они добирались до теткиной деревни кое-как, на попутных машинах, - а потому прибыли уже поздно вечером.
  Вдруг прибегает соседская девчонка, и говорит мне, что к тете Клаве приехали две наши родственницы, и она скорей зовет меня насчет них советоваться. Я накинула на себя впопыхах рабочую робу и пошла. Когда я их увидела в первый раз, то подумала, что они туберкулезницы - такие худющие обе. На Илонку - ей, когда я в первый раз ее видела перед своими глазами, было тринадцать - нельзя было смотреть без слез - будто былинка. Но уже с первых минут разговора она проявила собственный характер, держалась смело, на вопросы отвечала без робости. А вот Анна, ее мать, выглядела совсем затурканной. Видно, сильно ее жизнь била, ну и не выдержала, сломалась.
  Клавдия всполошилась, когда они приехали. Она женщина прижимистая, а тут свалились на голову два голодных рта, с которыми не пойми что делать. Сразу стало понятно, что работники из них никакие. Анна была в Петербурге библиотекаршей - а у нас куда ее такую пристроить? Клавдия - неплохая женщина, не надо слишком плохо думать о ней. Она их не выгнала, нет, но была с ними часто несдержанна. Попрекала их, корила, что, дескать, навязались нахлебницы. Поэтому они с радостью ушли от нее, как только случай подвернулся жить здесь, в поселке.
  Поселок до того времени только застраивался. Многие дома недоделаны, везде на открытом месте стройматериалы. Одно время стали случаться пожары - сгорело сразу несколько дач. Поговаривали, пожары были преднамеренные: горели только небогатые дачи, где второй раз хозяева не могли собраться с деньгами поставить дом. Вот многие и вынуждены были отдавать сгоревшие участки за копейки обратно правлению, а уж правление их продавало заново по выгодной цене. Люди начали бояться за собственность. Но зимой мало кто мог оставаться присматривать за домом - поэтому стали подыскивать желающих, кто взял бы на себя эту ответственность. Тут мы вспомнили про Анну с Илонкой и, поскольку у нас при правлении был родственник мужа, мы их и пристроили в дачную охрану.
  Они были рады-радёхоньки, что у них появилась работа и пристанище, - хотя, сами посудите, какое это счастье? Жили они сперва в Доме рыбака, а потом уже переехали сюда, когда Петровы доделали первый этаж. У Петровых, видите ли, дом поставлен не совсем по правилам, в холодное время его надо поддерживать, протапливать - а тут нашлись как раз две эти кумушки, кто бы это делал. Чуть позднее Анна устроилась в школу учительницей, а заодно и уборщицей - тоже заработок.
  Так они прожили у нас три года: зимой здесь, а летом уезжали снова в Петербург: зарабатывать деньги и искать возможностей. Они там завели знакомство с комендантшей из общежития при каком-то институте - та пускала их пожить, пока студенты летом на каникулах. Анна работала, где придется. Илонка болталась в общежитии среди молодежи, которая приезжала из других мест сдавать экзамены. От этих-то молодых, как мне кажется, она и набралась вольных замашек.
  - Что же за вольные замашки? - спросила я.
  Старуха вздохнула.
  - Девочка была хорошая, славная девочка. У нас в семье к ней все привязались, как к своей. В здешней школе она получала только пятерки. Говорила, что в сравнении с той школой, где она училась в Петербурге, ей просто нечего делать в нашей деревенской.
  Но только вот... настроение к жизни в ней чувствовалось не совсем верное...
  Я и Клавдия постоянно напоминали Анне, что Илонка ведет себя неправильно и надо бы ее для ее же пользы воспитывать по-другому. Но что Анна могла сделать? Из них двоих она была больше под влиянием дочери, чем наоборот. Та ею вертела, как хотела, потому что в ней было больше жизни, а Анна к тому времени уже от жизни начинала сильно уставать. И когда у Анны опускались руки, только дочка поддерживала ее, тормошила, приободряла, заставляла встряхнуться. Без илонкиной поддержки Анна пропала бы давно.
  Да вот только с самого начала чувствовалось в девочке какое-то отстранение от нас и нашей жизни. Как будто она вбила себе в голову, что такое положение у нее временно, и скоро она снова вернется в город и будет жить по-городскому. Как-то заметно было, что она себя считает как будто особенной и более, что ль, возвышенной, чем деревенские девочки. Я все время говорила Анне: 'Подумай, что ты делаешь? Вы теперь не городские, вы теперь простые. Не потакай ее городскому гонору, ей это в жизни аукнется, потому что люди обидчивы и будут её за это ставить на место, а за нее ведь заступиться некому'. Но и у Анны, - хотя на словах она всегда со мной соглашалась, - иногда вдруг через ее забитость проявлялось что-то - вроде норов какой, упрямство - словно она одобряла поведение дочки, словно у нее была надежда, что девочка еще пробьется.
  Илонка, как я говорила, училась прилежно. Учителя ею не нахваливались. Но подружек у нее не было. С деревенскими она не водилась, и они с ней тоже. Анна оправдывала это тем, что они живут в отдаленности от других. Но я-то хорошо, хорошо понимала, что дело не в этом, а в илонкином особом настрое. Конечно, она не могла не видеть, что люди всегда отмечают их с матерью положение, и это сильно сказывалось на ее характере, и без того скрытном.
  Ко всему прочему, отец у Илонки был откуда-то из Прибалтики, то ли латыш, то ли литовец, не смогу теперь уже разобрать. Хотя она отца своего не видела, и родной язык у нее был русский, но в глазах местных она была вроде бы как иностранка чужеродная пришлая. С Прибалтикой у нас отношения сейчас не очень, сами знаете. Это обстоятельство тоже добавляло злобным людям злорадства. Уж если злой человек задастся целью обидеть, то он все средства задействует. И девочка со временем стала стараться избегать людей совсем, чтобы не дать им при случае повода ее чем-нибудь задеть. Мне было больно наблюдать, как ребенок портится, но, если рассудить, что я могла сделать?
  Одиночество ее как будто совсем не тяготило. Она жила сама по себе. С людьми она общалась без большой охоты, даже с нами, родней. В этой местности она наловчилась исчезать на ровном месте, если не хотела с кем-либо встречаться. Шустрая была, и повадки у нее были скорее мальчишечьи. Идешь вроде ей навстречу, а глядь - вильнула чуть в сторону - и уже и след простыл; и с МЧС теперь не найдешь.
  Все свое время она проводила в поселке или на озере. В теплое время возилась с животными, которых оставляли при участках дачники, а зимой забиралась вон туда, на чердак и читала запоем. Ее увлеченность книгами меня особенно пугала. Еще ни дай бог наберется из них чего-нибудь, думаю. Зачем девочке с таким положением такие тонкие привычки? Что из нее получится с такими непонятными вкусами? Кто она такая? У нее ведь нет ничего, она никто, совсем никто. Ей надо бы больше думать о жизненных вещах, а не о книгах. Не подумайте, что я осуждаю чтение, нет. Там на чердаке, вы, может, видели, - полки с книгами, - из них мало найдется таких, которые я не читала или хотя бы не полистала. Но всё должно быть в меру. Деревенские девочки ведь не читают - им это ни к чему, в хозяйстве не пригодится.
  Про животных - отдельный разговор. Животные ей были милей любых подружек. Поселок тогда был поменьше, чем теперь, но и в то время уже у некоторых завелась мода держать цепных собак. Анна и Илонка должны были присматривать за ними, пока хозяева в городе.
  Илонка каждый день обходила дворы с собаками и давала им кормежку. Собаки ее любили. Она им была, как своя. Есть тут у нас участок одного московского деятеля из каких-то сильно секретных органов. Вы бы видели его дом! о! это крепость, а не дом! со всех сторон частокол! в три метра. Так вот он посчитал, что простые дворовые жУчки не про него. Купил где-то и завез себе для охраны трех волкодавов. Это случилось как раз под осень. Хозяин уехал к себе в Москву, а псы остались. Собаки были молодые, но уже запущенные, дикие - не подойти. Мы не знали, как их кормить: они никого к себе близко не подпускали. А хозяин только смеялся. Вы им, говорит, корм издалека кидайте, а воду из шланга в поилку наливайте. Забил целый сарай кормами для них и уехал.
  Илонка, привыкшая к тому, что все животные ее любят, задалась целью тех зверюг приручить. И приучила-таки. Втихаря - мы запрещали ей подходить к ним. Как она это сделала, никто не знает. Однажды появилась у нас перед окнами с самым огромным псом на поводке и хвастается: 'Тётя Настя, посмотрите, как я с Волчком управляюсь'. Я так и обмерла - ни дай бог это чудище вырвется, девка ведь худющая, руки слабые его удержать. Волчок стал было щериться, но Илонка пнула его и прикрикнула. Тот сразу и притих. С тех пор эти псы только ее признавали за хозяйку. Она для них была единственный командир и делала с ними, что хотела. Странно даже было смотреть, как такие огроменные злобные звери слушаются во всем подростка пятнадцати лет.
  Так прожили эти обе в дачном поселке три года. Затем Анне подвернулась хорошая возможность. В Петербурге кто-то свел ее с одной одинокой старухой, которая готова была завещать ей квартиру, если Анна будет за ней ухаживать. Анна ухватилась за такую удачу. Они с Илонкой переехали к той старушке. Не знаю, легко ли им было, тяжело ли, но три года они у нее продержались. Зная Анну, надо думать, она свои обязательства выполняла честно. Честная была женщина. Но вот во всем остальном она не умела правильно себя поставить.
  Как они ни старались выбиться, все их надежды пошли прахом. У питерской старухи объявился какой-то родственник. Разглядел, что она на ладан дышит и применил все средства, чтобы оттереть Анну с Илонкой от наследства. Старуха совсем уже мало соображала, уже не в себе. Он наплел ей что-то - и переписала квартиру родственнику. А мать с дочерью опять остались ни с чем.
  И они вернулись снова в поселок.
  От всех этих тревог Анна стала совсем плоха. Приехала вся больная. Хоть Илона была уже взрослая девица, но всё же не настолько, чтобы зарабатывать и на съем жилья, и на содержание матери. Не потянуть ей было такую нагрузку. При нашей-то жизни не всякий мужик сможет семью обеспечить, а тут девушка.
  Теперь уже Илонке было девятнадцать. В Петербурге она уже успела окончить бухгалтерское училище, поступила в институт на вечернее. Мы не узнали ее - расцвела, держалась совсем как петербургская барышня. Всё у нее было по-культурному: и речь, и манеры. Интеллигенция. Да только что это за интеллигенция, раз им жить негде?
  Заносчивости в ней не угадывалось (да и пусть бы только попробовала заносчивость проявить); за любую работу бралась охотно. Но я-то знала, что в душе она всё так же ставит себя выше нашего. Она по-прежнему предпочитала более дружить с животными, чем с деревенскими сверстниками. Однако, в Петербурге ее маленько обтесали по части приличий: сделалась пообщительней; отчуждение, замкнутость обычная ее почти не проявлялись.
  Анна вернулась на работу в школе. Илонку тоже взяли учительницей. Она училась на экономиста и хотела работать по специальности, но у нас тут в окрестностях все бухгалтерские места были заняты. У нее был год образования в институте на вечернем отделении, а потом, когда старуха их выгнала, ей пришлось перевестись на заочное, - по нашим меркам она считалась вполне образованной. Она учила ребятишек старательно, но чувствовалась, по-настоящему учительство её не увлекает. Было заметно, что в душе она по-прежнему тоскует по городской жизни. Оживлялась она только, когда приходила пора ехать в Петербург сдавать сессию. И всё время она носилась с мыслью о том, чтобы найти там работу и снять комнату.
  'Ага, так вот кто автор отчаянных строк об 'ожидании весны' на стене в кухне', - подумала я.
  - Но мне все эти мечты казались никудышными, - продолжала старуха, - у Илонки был характер не пробивной, посторонних людей она чуждалась. Я думала, со временем она успокоится, уживется здесь...
  Она была девочка симпатичная. Некоторые бы даже сказали, что красивая. Я знала, что парни из деревни обращали на нее внимание. Но она этих ухаживаний избегала. И думать не хотела идти замуж за простого деревенского. Это обстоятельство тоже добавляло сложностей. Многим такое поведение не нравилось. Тем более, все знали, что они с матерью почти как бездомные, и, стало быть, гордиться перед местными им особо нечем. Илону посчитали высокомерной, и стали относиться к ней соответственно: при всяком случае старались показать ей, что она не бог весть какая фифа.
  Но она не была высокомерной, а была, скорее, замкнутой, скрытной. Скажу как на духу: я все же не оставляла надежды, что она рано или поздно станет моей невесткой. Все разговоры, все намеки на то, чтоб выйти замуж, натыкались на ее обычную закрытость, но я думала, что это лишь по молодости она так. С возрастом-то кто из нас не менял понятия? Жизнь-то, она уломает всякого.
  Я время от времени напоминала ей: 'Илона, пора тебе что-то с собой делать, ведь ты уже не маленькая. Что тебя ждет? Смотри, как бы не пропасть, голубушка моя. Чего ты хочешь? на что надеешься? думаешь ли о своем будущем?'.
  Эти вопросы ее, видимо, тоже сильно беспокоили, но только из-за своей склонности к скрытности она не любила со мной их обсуждать. Отмахивалась: 'Думаю я, думаю, отстаньте, тетя Настя'.
  И в конце концов она надумала - да вовсе не то, что от нее ожидалось.
  Как-то на майские праздники приехала на одну из дач компания молодежи из Петербурга. Они в основном держались парочками, но была среди них одна деваха особняком от остальных, - и как выяснилась потом, на это была своя причина.
  И вот эта ушлая заезжая хабалка из Питера и сманила с собой нашу Илонку. Они как-то случайно познакомились и стали строить совместно планы. Городская наобещала ей горы золотые. А наша, дурочка, и рада верить.
  Девчонка и компания уехали. Илонка, никому не сказавшись, что-то затаила себе на уме. Получив зарплату, она зачем-то пару раз умотнула в Питер по каким-то таинственным делам. Ёй это было просто - сняться с места и уехать куда-нибудь. Она выросла при кочевой жизни. Дом ее не держал, потому что у нее особо-то не было дома... И также не было страха перед неизвестностью, как у нормальной домашней девочки.
  - Да что ж такое она затеяла, ваша Илонка? Что такое особенное могло прийти ей в голову? - спросила я. - Только не говорите мне, что она ...как бы это сказать... пошла...хм... по наклонной. Не верится, чтобы такая упорная девочка... Вы так хорошо ее описали... Хотя, конечно... что и говорить... в нашей стране и в наше время - неудивительно. В ее жалкой ситуации... даже и не представляю, как какой-нибудь несчастной девочке, вроде этой, поправить свое положение, кроме как таким способом... бедняжка... как жаль...
  - Нет, по рукам она не пошла. Она была не из таких. Но и нормальным ее поступок тоже не назовешь. Вот что эти две дурочки сделали: сговорившись в Петербурге вместе искать работу, они вышли где-то на организацию, где набирали таких вот молоденьких вертихвосток - работать за границу.
  - О господи! - воскликнула я, - это же страшно опасно! могли же продать в бордель или еще что похуже. Такие слухи ходят про все эти 'агентства'... Тем более, что девочка, по вашему описанию, - совсем беззащитная...
  - Она рассказала потом, уже перед самым отъездом, что ей посулили какое-то мудреное место со странным названием. По обязанностям это было что-то вроде официантки, - я так поняла.
  - Официантка? да, это действительно похоже на бордель. Так бордели маскируются: пообещают в официантки, а на самом деле - в проститутки.
  - Вот и я тогда так думала. Очень подозрительной показалась мне эта должность, по илонкиному описанию. Сколько она мне не объясняла, я тогда так и не поняла, что ей нужно будет делать. Она сказала, что вроде бы должна будет встречать и развлекать гостей, которые приходят в заведение, которое ее наняло.
  - 'Развлекать гостей' - как это следует понимать?
  - Я тоже подумала: что это за странности? Это в каких же таких местах официантки подряжаются гостей развлекать? По правилам-то, официантки должны еду разносить, а не с гостями рассиживаться. Я тоже решила, что девчонку затянут куда-нибудь в притон, сделают проституткой, и пропадет она совсем. Отговаривала ее. Мы все ее отговаривали. Но она стояла на своем. Говорила, агентство приличное, и она, мол, всё разузнала. И поставила нас и мать перед фактом - показала подписанный контракт.
  - Куда же она поехала? в какую страну?
  - В Японию.
  - В Японию?... но тогда... Подождите-ка, если это Япония, то тогда это вполне могла быть правда. Действительно ее могли взять на такое место, где полагается встречать гостей. У японцев, знаете, это совершенно обычное явление. Вы, наверное, не знаете, но у них так принято. Это называется... - я собралась было просветить старуху, но она опередила меня и сказала, удивив осведомленностью о реалиях современной жизни:
  - Да. В хостесс взяли ее. Теперь-то я уж знаю, что бывает и такая работа... Не будь у Илонки мать больная, она бы, конечно, на такое не пошла. А тут девчонке расписали, как легко там иностранцы раскошеливаются, ну и...
  Она замолчала.
  - Чем же закончилась эта... японская история? - спросила я.
  - Да ничем хорошим, - ответила сторожиха, - пропали обе: и мать, и дочь. Анна умерла от своей болезни через два месяца после илонкина отъезда. Но вы не волнуйтесь: умерла она не здесь, а во время дежурства в школе. Проверяла тетрадки, приклонила голову на стол, - и конец. Легкая смерть, повезло... Илонку мы тоже больше не видели. Илонка погибла ровно через два месяца после анниной смерти.
  - О боже! Как же так? - ошарашено воскликнула я.
  - Убили, - пояснила сторожиха, - убил японец. Может, пьяный был, может, еще по какой причине. Она ведь все же в злачное заведение пошла работать. Сами знаете, такой как она, не самые лучшие места по жизни достаются.
  Сторожиха махнула в сторону чердачной лестницы.
  - Вот, если хотите, остались фотографии от нее, покажу.
  - О, пожалуйста! конечно, хочу! ну и история, боже мой!
  Мы поднялись на чердак. Старуха подошла к письменному столу, достала из-под него слегка поржавевший ключ и с некоторым затруднением открыла самый верхний ящик.
  - Вот тут, - она вытащила откуда-то из дальнего угла тонкую пачку фотографий, замотанных в пластиковый пакет, - вот тут я храню фотографии, что остались от ее жизни в Японии.... вот... всё, что от нее сохранилось... Пришлось унести их из дома от греха... запереть подальше. Сын стал задумываться, когда они, попадались ему на глаза. Выбросить - рука не поднимается... они ведь нам были не чужие.
  Сын, видно, серьезно глаз положил на эту Илону, подумала я, приняв от сторожихи пачку фотографий.
  Ничего примечательного мне не попалось. Изогнутые крыши каких-то японских строений, ветки деревьев, какие-то горные пейзажи. Встретилось изображение экзотического японского храма... Мне это совершенно ничего не говорило. Такое можно увидеть в любом путеводителе... Я была разочарована.
  Старуха тем временем выудила из глубин ящика тетрадь в твердом переплете.
  - И вот эту книжечку я тоже здесь держу. У нас в доме ее хранить - лишнее. Это вроде как записки ее. Японцы передали через свое ведомство в Петербурге. Они сделали нам, как родственникам, запрос, не возражаем ли мы, чтобы тело покойной кремировали в Японии. Так полагается по их законам. Мы дали на это согласие, Мы ведь люди небогатые. Переправить ее сюда и хоронить здесь было бы много накладней... Но личные вещи ее японцы нам все переслали в сохранности. Хотя, если посудить, какие уж там у нее могли быть особенные личные вещи... Не хочу, чтобы сыну на глаза попадалась. Выбросить - так тоже руки не поворачиваются. Память, все-таки. Они нам были не чужие.... Хотите - почитайте, взгляните... Вы женщина культурная, может, и разберете... Может, поймете, что там к чему...
  Я сказала, что мне, конечно, хотелось бы взглянуть, потому что такая сложная судьба не может не вызывать сочувствия.
  Она передала мне дневник, помолчала и добавила растерянно:
  - Мы, старшее поколение, видимо, ничего уже не разбираем, как теперь молодежь предпочитает жить... чего они хотят... Да, старость - не радость... В наше-то время всё было проще...
  - Боюсь вас расстраивать, но ее портретов тут нет, - сказала старуха, аккуратно перебирая другие предметы в ящике, - Зря я вас обнадежила... У меня в доме хранятся ее старые, еще детские. Но взрослых нет. Не припомню, чтобы у меня были ее взрослые портреты. Даже не знаю, как так получилось. А впрочем... вот, одна...Сын сделал. Здесь ей пятнадцать.
  Она передала мне не очень качественную измятую любительскую фотографию.
  Я всмотрелась с жадным любопытством. Хотелось поскорей узнать, как же выглядела девушка с такой удивительной - даже романтической - судьбой. Но тут же меня постигло разочарование.
  Фотография запечатлела довольно симпатичную девочку-подростка в поворотной точке взросления. Она улыбалась в камеру, положив руки на головы двух огромных косматых псов, по всей видимости, волкодавов.
  Если вы видели когда-нибудь фотографии подростков в пятнадцать лет, улыбающихся во всю ширь лица, то вы согласитесь со мной, что их индивидуальность невозможно вычислить. Их личность еще не состоялась, она еще слишком аморфна и не запечатлена в чертах, а улыбка лишь сильней увеличивает искажения в пока еще несформированном юношеском облике.
  О девочке на фото можно было сказать лишь, что она выглядела очень милой и очень хрупкой в окружении похожих на гризли чудищ.
  И это - всё.
  Однако, животные рядом с ней выглядели впечатляюще. У них был спокойный, осоловелый, почти сонный вид, но как-то без труда угадывалось, что если их чуть-чуть расшевелить, они без труда разорвут на части кого угодно.
  - А что сталось с собаками? - спросила я.
  - Хозяин пристрелил. Одна набросилась на него - ну и пристрелил. Илона долго расстраивалась, плакала. Конечно, дело хозяйское... И опасность, понятно, большая. Кроме Илонки - я говорила уже - они никого не признавали. Собаки были не собаки - целые медведи. Но все же, считаю, неправильно это: раз завел собак, то, стало быть, занимайся с ними, иначе какой же ты хозяин? Зачем же животных запускать? Собаки не люди, у них свои порядки, - вот как я думаю. Не понимаю я такого поведения...
  - В самом деле, какая ребячливость - на собак оскорбляться, - поддакнула я.
  - Больше всего я переживаю, что мне не пришлось напоследок попрощаться с Илоной, как полагается, - сказала невпопад старуха, - Она собрала вещи, и ушла рано утром. Протопала пешком все девять километров до станции в Гдове. Может, денег у нее было впритык, и она экономила на автобусном билете. А может, ей не хотелось встречаться с местными, кто выходил на работу.
  Кроме матери она ни с кем не попрощалась. Это говорит о том, что она все же держала нас за чужих.
  Скоро будет два года с того дня.
  Глава 4
  Сторожиха проверила в последний раз, все ли есть у меня для ночлега, и наконец, ушла.
  И вот, я сижу и пролистываю первые страницы этого странного дневника неизвестной мне девочки. Поля дневника испещрены знаками хироганы и катаканы.
  Почерк похож на тот, что я видела на стене в кухне: детский, ломаный, неловкий, но старательный.
  Так могла бы писать юная учительница отсыревшим мелом на доске в деревенской школе.
  
  2 МАЯ
   'Сейчас вечер, уже стемнело. Я сижу у себя наверху и записываю воспоминания о сегодняшнем дне. Произошло странное знакомство. Сегодня был первый теплый - даже жаркий - день за всю весну. Я взяла старое одеяло и детские тетрадки и ушла их проверять на самый дальний пляж. Я думала, я буду одна. Но вдруг там появилась одна девушка - я ее видела с компанией, которая приехала из Питера на дачу Игнатьевых. Наверное, отбилась от своих и случайно забрела ко мне.
  Мне, в сущности, было все равно, что она рядом болтается. Она походила немного по берегу, посидела на лодке и подошла ко мне - и заговорила со мной. Спросила, можно ли в ближайшие дни купаться. Ишь, чего захотела. Я сказала, что купаться в Чудском озере не всегда бывает возможно и в июле. Тут не Крым все-таки.
  Потом мы познакомились и немножко поговорили о разных вещах.
  Она сказала, что ее зовут Катя, и она не совсем из Питера. Она, как выяснилось, из Ленобласти. Она приехала в Питер учиться, но не поступила, и ей предложили купить место на коммерческом отделении. Мать собрала ей по знакомым немного денег, но их хватило только на год учебы. Когда деньги закончились, Катю сразу вышвырнули с курса.
  Катя сказала, что домой в свою деревню ни за что не вернется, потому что там только старики и алкаши остались. Ее мама ей строго-настрого приказала: 'Делай что хочешь, крутись как хочешь, но чтобы не смела возвращаться в деревню и повторять мою судьбу'. И вот теперь эта Катя ищет способы как-то устроиться по жизни. Ну прямо совсем как я. Еще она сказала, что работает в ночную смену на производстве пельменей, там дают сдельно деньги на руки за каждый выход. Она снимает в Питере комнату у одной старухи, которая с нее оплаты почти не берет, потому что Катя помогает ей отбиться от сына-алкоголика, когда он приходит пьяный и денег у матери требует.
  Когда я услышала ее историю, мне ее стало жалко. Я к ней прониклась симпатией, потому что моя собственная история в чем-то примерно такая же. Мы с ней друг от друга не слишком отличаемся. Я ей тоже про себя рассказала. И она вроде бы тоже отнеслась к моим проблемам с пониманием.
  Я спросила, как она попала в компанию богатеньких студентов с игнатьевской дачи.
  Она сказала, что ее случайно пригласила бывшая однокурсница, с которой они дружили, когда у Кати еще были деньги на ученье. А теперь, она сказала, однокурсница прямо на глазах теряет к ней интерес. Её теперь всё в Кате раздражает, потому что она видит в Кате неудачницу. Катя считает, что однокурсница ее пригласила с собой на дачу только для очистки совести, и, наверное, они уже больше дружить не будут. Катя не хочет оставаться тут с ее компанией до конца праздников. Говорит, что нечего ей тут делать. Собирается вернуться в Питер одна.
  Я сказала, что тоже поеду скоро на сессию в Питер, и буду заодно искать там работу и жильё. И спросила, не хочет ли она со мной вместе снимать угол, чтобы было дешевле. Она сказала, что ее пока устраивает комната у матери алкоголика, а вот работу она тоже ищет, потому что на лепке пельменей особо не заработаешь, и ее уже от них тошнит. Она сказала, что было бы здорово, если бы мы вместе искали.
  Я сказала 'Договорились'.
  Мы обменялись телефонами.
  Я позвоню ей, как только буду в Питере'.
  ---------
  Я отложила дневник девочки и встала. Мне захотелось приготовить чай. Надо спуститься включить электрочайник. Похоже, я теперь не скоро лягу. Что-то в этой исписанной чуть больше, чем наполовину книжке-ежедневнике зацепило, взволновало меня.
  Вначале я просто собиралась пролистать его наскоро, но теперь, кажется, я буду читать медленно, внимательно, пока не прочту до конца.
  У владелицы дневника явно был дар.
  Старомодный дар описывать события каждодневной жизни.
  В предыдущие эпохи этот дар, говорят, ценился.
  В те времена подобные девочки были способны отмахать десять-пятнадцать километров по бездорожью до ближайшей почты ради сомнительного счастья поделиться с адресатом прекрасным изложением своих сокровенных (но с нашей точки зрения скорее всего малозначимых) мыслей и впечатлений.
  Немаловажно и то, что юной владелицы дневника уже нет в живых.
  Почему-то у меня всегда было впечатление, что вес слов ушедших выше, чем цена мнений живущих.
  
  13 ИЮНЯ
   'Сейчас я в Петербурге на сессии. Мне дали место в общежитии на две недели. Вчера я сдала экзамен и два зачета, а затем, насколько хватило денег, сидела в интернете и отсылала резюме на разные вакансии. Есть одна неплохая интернет-забегаловка у Московского вокзала - там я и просидела весь вечер. От этих сайтов у меня уже рябит в глазах! Я навыписывала оттуда кучу телефонов и разной информации. Завтра начну массовый обзвон работодателей. Да только, боюсь, всё бестолку. С моей теперешней квалификацией можно устроиться, самое большее, долларов на четыреста, максимум, на шестьсот. А комнату снимать на что? а мать на что лечить?
  Я стала просматривать другие рубрики, понадеявшись, что, может быть, где-нибудь подвернется что-то удачное. Ведь не обязательно же идти непременно бухгалтером, можно и в других сферах что-то подыскать. То, что я там нашла, привело меня в глубочайшую степень уныния. У меня теперь комплекс неполноценности. Сколько же есть на свете людей, которые обладают разными сложными навыками и могут себя предложить работодателю! А я, выходит, ни на что не гожусь, хотя, вроде бы, не дура, и уже работала и бухгалтером, и учительницей.
  Вот нужны, например, курьеры с машиной и навыками вождения - а у меня нету навыков вождения. Не говоря уже о том, что у меня и машины нет. Или менеджер по закупкам с опытом от одного года. Казалось бы, просто: звони по телефону и заказывай, а потом приезжай и забирай заказанное. Но нет, тут опять нужны какие-то особые навыки, которым обучаются не меньше года. А я ничего никогда не закупала, кроме продуктов в магазине для себя и мамы. Просто руки опускаются.
  До конца сессии осталось десять дней. За это время надо успеть найти работу и жилье. Если не успею, то всё опять отложится до следующего приезда.
  Завтра я надеюсь встретиться с Катей, той девушке, с которой я случайно познакомилась на майские. Ее номер случайно высветился в сотовом. Я долго гадала, кто это такая. Потом вспомнила и позвонила. Какая-то бабуля (наверное, та самая мать алкоголика) сказала, что Катя на работе. Я совсем забыла, что она пельмени лепит в ночную смену.
  
  14 ИЮНЯ
  Вчера у меня было три собеседования насчет работы, и сегодня тоже три. Они очень напоминали экзамены. Я полностью выжата. Даже на настоящих экзаменах я так не выматывалась. И чем я не подхожу всем этим людям? Чем я им не нравлюсь? Я всегда стараюсь вести себя культурно, вежливо. Одежда вполне аккуратная, хотя и не слишком роскошная. Я вполне нормальный, приличный человек, хоть и живу в трудных условиях. Я ответственная, старательная, на меня можно положиться. У меня всегда были хорошие оценки, я грамотно пишу и излагаю мысли. Я владею основными офисными программами. Я даже английский изучала одно время на курсах, когда у нас с мамой дела были получше, чем теперь. И у меня получалось, честное слово. У меня способности к языкам. Я даже сейчас могу говорить и читать по-английски. У меня есть небольшой опыт работы по специальности, да, вы правы, совсем маленький, небольшой, но всё же - опыт. Я исполнительная, ответственная, старательная. Я могу быть отличным работником. Ну и чем я их всех не устраиваю? Ну да, понятное дело - у меня нет петербургской прописки... Но всё равно, даже если не устраиваю - зачем тогда, перед тем, как отказать, нужно задавать такую чёртову кучу вопросов про мои личные дела? зачем надо устраивать допрос, раз вы точно знаете, что всё равно не собираетесь меня нанимать? вот уроды! о, бескультурье какое!
  Единственный светлый момент, который случился сегодня - встреча с Катей.
  Мы наконец созвонились. Она обрадовалась, когда меня услышала. И сразу сказала: 'К пяти часам приходи туда, где выход из метро у Гостиного двора. На перекрестке с Садовой. И жди меня там. Знаешь, где это?'
  Знаю ли я? вот это вопрос! да я получше ее город знаю!
  Мы встретились у метро. Она явно выглядела повеселей, чем на майские. Кажется, у нее какие-то планы, проекты. Или новые знакомства. Она вечно что-то придумывает, эта Катя. От ее оживленного вида и я приободрилась.
  - Давай купим по банке колы и пойдем посидим на травке на Марсовом поле, - предложила она, - И обговорим наши дела. Это будет круто: сидеть в такую классную погоду в тени и пить колу из банки.
  На мой взгляд, это было не так уж круто, но и плохого в этом тоже ничего не было.
  Мы купили две колы и нашли удобное место на Марсовом. Погода, действительно, была сегодня прекрасная, но я, пока моталась по собеседованиям, даже не успела это толком заметить.
  - Значит, так, красавица моя, - сказала Катя, - тебе повезло, что ты именно сейчас на меня вышла. Как раз сейчас я собираюсь обделать очень интересное дельце.
  И она рассказала, что нашла координаты одного очень солидного, по ее словам, агентства, которое набирает девушек для консумации в Японию. Я что-то слышала краем уха про консумацию. Говорят, там нужно раскручивать клиентов на выпивку. Я уже и на это согласна, если на этом можно заработать деньги. Деньги мне жутко нужны.
  Я сказала, что буду очень рада пойти с ней на собеседование, если еще есть возможность туда записаться. Катя сказала, что может запросто позвонить и попросить внести меня в списки. Еще Катя спросила, есть ли у меня загранпаспорт. Без загранпаспорта это дело может не выгореть, сказала она.
  Тут я приуныла, потому что у меня нет загранпаспорта. Откуда у меня взяться загранпаспорту?
  Когда я призналась Кате, что у меня нет загранпаспорта, она подумала немного, а потом сказала:
  - Совсем же не обязательно говорить на собеседовании, что у тебя его нет. Для начала ты просто пройди собеседование - а там уж видно будет.
  Катя разузнала все нюансы этого предприятия. Встреча будет проводиться где-то в Невском районе через два дня. Катя уверена, что всё получится. Она уже даже успела поговорить с девушкой, которая занимается организационными моментами, и выудила из нее ценную информацию.
  Катя сказала: 'Надо учесть тот факт, что японцы без ума от светловолосых женщин. Натуральные светлые волосы - огромная ценность. У тебя светлые волосы, и у меня светлые волосы, - значит, мы точно пройдем. А еще мы обе с тобой невысокого роста, это тоже очень хорошо. Японским мужчинам импонируют невысокие европейские женщины. Это льстит их мужскому и национальному самолюбию. Поэтому у нас все шансы на успех'.
  Но я не слишком уверена, что светлые волосы и рост в метр шестьдесят два решают всё. И кроме того, ее рассуждения навели меня на кое-какие мысли, и я спросила, не продадут ли нас с ней в какой-нибудь японский притон, где потом будут сексуально эксплуатировать. Она заверила, чтобы я не волновалась - эта контора очень приличная.
  
  17 ИЮНЯ
  Сегодня мы с Катей, как и договаривались, встретились по тому адресу, где японцы назначили собеседование.
  Катя оглядела меня и сказала:
  - Я тебя предупреждала, чтобы ты в чем-то жизнерадостном пришла. А ты в чем пришла? У тебя вся одежда унылого цвета.
  - Это моя обычная одежда, в которой я на сессии езжу, - сказала я, - Она самая практичная, стирается легко. Я же не знала, что собеседование так скоро случится. Ты на себя-то посмотри - ты тоже в темном.
  - Ну понимаешь, - говорит, - я всегда тоже покупаю что-нибудь такое неброское, чтобы с другими вещами хорошо сочеталось. У меня была одна светлая кофточка, но я на нее как назло пятно посадила. Из светлых вещей у меня только футболки. Мне в футболке неудобно было приходить. Моя квартирохозяйка мне вчера по всем соседям искала светлую блузу - нашла только на два размера больше.
  Смешная она, эта Катя.
  Пришла девушка-менеджер, раздала всем листки с анкетой и снова ушла куда-то. Анкета была самая простая: возраст, вес, цвет глаз-волос, адрес-телефон, знаю ли я английский или японский, умею ли я танцевать или петь. Только один вопрос меня смутил, там, где спрашивалось, готова ли кандидатка работать топлесс.
  Я спросила Катю, что она написала там, где спрашивается, готова ли она грудь показывать. Она ответила, что написала, что готова. Я очень удивилась и спросила, как она на такое может решиться.
  - Да у меня всё равно грудь маленькая, и смотреть-то особо не на что, подумаешь, беда какая, - сказала она.
  Я сказала, что у нее не развито чувство собственного достоинства.
  Ну и ладно, пусть у меня нет достоинства, а у тебя есть, - сказала Катя, - Давай уходи отсюда. Тебе ведь тоже деньги нужны, да? Иди работать без прописки на лепку пельменей. И пусть на тебя каждый алкоголик в трамвае по дороге на работу дышит перегаром и матом гонит на тебя. Будешь приходить с лепки пельменей и падать на кровать, а когда проснешься, то опять будет пора на лепку пельменей. Только старайся не спрашивать себя, куда уходит время твоей жизни. И про лечение матери можешь забыть. Но зато у тебя будет развитое выше крыши собственное достоинство. И прекрасно проживешь аж до пенсии своей копеечной. Иди, уходи, дверь открыта, никто за руку не держит.
  Но я сказала, что пока погожу уходить, просто напишу, что не готова работать топлесс.
  Вернулась менеджер. Ее сразу окружили девушки с расспросами о том, как следует заполнять анкету.
  Мы с Катей слышали, как две девушки спрашивали, будет ли у них преимущество при приеме, если они укажут, что закончили балетное училище.
  Катя дернула меня за рукав:
  - Видишь, даже выпускницы балетного училища сюда пришли. Даже такие вот, с образованием, сюда приходят. Значит, всё прилично. А ты боялась. А ты всё ныла: 'Притон, притон.
  - Выдумываешь, ничего я не ныла, во сне тебе это привиделось, - говорю я, - Кроме того, раз тут даже выпускницы балетного, то нам ничего не светит. У балерин физподготовка знаешь какая! Куда мы против них?
  Это соображение Катю немного расстроило. Но потом она подумала и сказала:
  - Все равно. Раз уж мы здесь, то надо пройти эти смотрины до конца. Ведь никто же пока еще не смог вычислить по обычной человеческой логике, кто может понравиться японцам, а кто нет. Может, балерины не в их вкусе. Может, они уже устали от балерин и хотят чего-нибудь естественней, натуральней. Да и кому в наше время нужен этот балет! это даже не искусство, а так, цирк какой-то. На него люди всей планеты ходят смотреть только как на диковинку. Это пережиток рабовладельческого строя, когда толстые баре ради забавы заставляли перед собой крепостных девушек в коротких юбочках плясать. А потом выбирали из них себе наложниц. Я знаю; я читала у Лескова, как там гадский барин сидел перед сценой и выбирал себе любовницу. Из балеринок нового состава.
  - А мы с тобой сейчас лучше, что ли, тех балеринок? мы примерно в таком же положении. Сейчас японцы придут и нас выбирать начнут', - говорю.
  - Сейчас ситуация совершенно другая. Тогда был феодализм, а сейчас капитализм. Те балеринки были подневольные, а мы с тобой сами выбираем работодателя. И если нам что-то не понравится, мы начнем права качать или вообще развернемся и уйдем себе, - сказала она.
  - Ага, как же, - говорю, - попробуй, давай покачай права. Где это тебе удавалось права качать? Много накачала, прав-то по жизни?
  - Вместо того, чтобы опять глупости говорить, лучше помолчи и присмотрись к здешним девахам, - сказала Катя, - Они - наши конкурентки. Пока мы тут болтаем, они между собой ценной информацией обмениваются. А вон та девка крашеная справа уже была в Японии. Она только что это сказала, я слышала. Сиди и прислушивайся, что они говорят. А я пойду, попробую познакомиться с кем-нибудь.
  Я стала рассматривать девушек.
  Большинство были очень симпатичные и примерно моего возраста. Далеко не все были светловолосыми.
  Там были еще три-четыре женщины постарше, лет, может, по тридцать или даже больше. Они сидели отдельно и разговаривали только друг с другом.
  Тут вдруг одна девушка попросила меня помочь ей с переодеванием. Она привезла с собой в дорожной сумке сценический костюм, который было сложно надеть самостоятельно. Я стала ей помогать застегивать молнии и завязывать разные ленточки.
  В этот момент рядом снова возникла Катя. Она дернула меня по своей привычке за рукав и отвела в сторону.
  - Ты о чем с той девицей разговаривала? - спрашивает.
  Я сказала, что просто помогала ей с костюмом, и что девушка готовилась к демонстрации сценического номера.
  - Ну ты даешь! Это же сильная конкурентка. Надо было ей чем-нибудь навредить: ну, пуговицу оторвать или запутать застежки. А ты вместо этого сама же ей и помогаешь нас обскакать. Эх, ну и дурочка ты.
  - Ты сама дурочка, - сказала я.
  - Ну если побоялась костюм ей испортить, так хотя бы взяла жевачку и на волосы ей незаметно прилепила.
  - Не выдумывай глупостей. Может, мы еще с ней будем вместе работать, может, она нам в чем-нибудь тоже поможет.
  - Ну ладно, бог с ней, - сказала Катя.
  Она, вообще-то, ничего плохого не желала той девушке, просто у нее такая вредная привычка чисто теоретически придумывать разные интриги и способы напакостить.
  Само собеседование мне мало запомнилось. Не было ничего особенного. Нас просто приглашали в отдельную комнату группой по пять человек, и смешной маленький японец снимал нас на видеокамеру. Эта процедура длилась не больше минуты. Я попала в группу с той девушкой, которая просила меня помочь с костюмом. Она, по всей видимости, была хорошо ко мне расположена, потому что, когда японец стал нас снимать, она дернула меня за руку и зашептала: 'Улыбайся, улыбайся!'
  Когда мы с Катей вышли из офиса, мы немножко поболтали еще, обсудили собеседование. Потом Катя сказала, что ей некогда - пора уже ехать собираться на лепку пельменей.
  - Ну а ты чем будешь сейчас заниматься? - спросила она.
  Я сказала, что пойду делать покупки по заказам от наших деревенских, пока еще не закрылись магазины.
   - О боже! посмотрите на нее! покупки по списку! ну ты и деревенщина! ну и дерёвня!, - воскликнула Катя.
  Мы уточнили еще раз на всякий случай наши номера для связи и распрощались.
  Ну, вот, в общем, и всё, что случилось со мной в этот день.
  
  20 ИЮНЯ
  Сегодня я отстояла очередь на подачу документов для загранпаспорта. Я страшно боялась, что моя фиктивная временная регистрация может не сработать. Когда тетенька на приеме просматривала мои бумажки, я стояла ни жива ни мертва. Но она только сверила мое лицо с лицом на снимке. Мне дали какую-то справку и сказали приходить примерно через полтора месяца.
  
  21 ИЮНЯ
  Я вернулась из Петербурга два часа назад. Я уже успела пообедать с матерью. Сейчас мать сажает под окнами семена цветов, которые я ей привезла - надеюсь, они хорошо взойдут. Я сижу у себя на чердаке. Вещи еще не разобраны, сумки и покупки по заказам лежат тут же, рядом, на коврике.
  Внизу мать подошла к лестнице и спросила меня, искала ли я работу в городе. Услышав, что работы я не нашла, она вздохнула, кажется, с облегчением. Ей не хочется меня отпускать жить в Питер, хотя она и соглашается, что так надо. Я не буду пока сообщать ей о своем 'японском проекте', - тем более, что всё пока в стадии неопределенности.
  Сейчас я гляжу в окно. Яблоня, посаженная Петровыми еще до того, как мы с матерью переехали сюда, давно отцвела. Я теряюсь в догадках, даст ли она хороший урожай в этом году.
  
  14 АВГУСТА
  Позвонила Катя - узнать, предложили ли мне японцы контракт. Я сказала, что да. Катя сказала, что она не прошла, но не жалеет, потому что ей как раз через знакомых очень удачно подвернулось место горничной на средиземноморских круизах. Она и меня хотела звать с собой за компанию, если бы меня не взяли японцы. Она сказала, что на средиземноморских круизах платят не очень много, но знающие люди ей уже подсказали, что там можно найти много разных способов подработки. Кроме того, можно жить на всем готовом, пока на контракте.
  Мы с ней договорились быть на связи. Будем при случае переписываться по интернету. Я рада, что она тоже устроилась. Пусть ей повезет. Она милая, эта Катя. Я знаю, какой это подвиг - позвонить мне попрощаться в мою глушь, - с её-то средствами. Как мне повезло встретить такую хорошую подругу, такого хорошего человека!
  Теперь осталось уладить дела с паспортом и визой. И ждать, ждать...
  
  29 АВГУСТА
  Три часа назад я вернулась из Питера, где получала загранпаспорт. Вот он, такая маленькая книжечка, - а сколько денег и хлопот она мне стоила... И кто знает, может быть, даже не пригодится...
  Сейчас я выглянула в окно. Идет проливной дождь. Яблоня раскачивается из стороны в сторону. В этом году было совсем мало яблок. Я насчитала всего три яблока, которые остались на ветках: два маленьких, одно побольше. Они зеленые по цвету и почти не выделяются на фоне такой же зеленой листвы. Мне очень нравится на них смотреть, отыскивать их взглядом.
  
  10 ОКТЯБРЯ
  Опять сильный ветер и дождь.
  Я стала беспокоиться, не сорвал ли ветер яблоки с яблони, но нет, они висят по-прежнему. Они постепенно бледнеют, наливаются, увеличиваются. Теперь их стало легче различить среди листьев. Я хочу, чтобы они повисели подольше. Мне нравится на них медитировать. Мне нравится наблюдать, как в них происходят изменения. В этом процессе есть что-то очень живое. Что-то такое, что радует душу.
  Мне хочется загадать на них желание, но я не решаюсь, потому что боюсь неудачного расклада.
  Все мои желания серьезны, с ними нельзя играть.
  Они просто обязаны сбыться, поэтому не следует привязывать их к стихийным природным явлениям, которые всегда могут подвести.
  
  18 ОКТЯБРЯ
  Сегодня я начала готовить мать к своему отъезду. Я подала ей историю о японском отборе под таким соусом, чтобы казалось, что мне здорово повезло. Если рассудить, то и вправду повезло. Менеджер пояснила, что конкурс очень жесткий. Японцы отбирают только одну девочку из десяти.
  Мать не слишком-то обрадовалась. Но возражать она не умеет. Я, как могла, внушала ей, что это поездка будет недолгой и принесет нам кучу денег.
  - Всего-то полгода. Подумай только, шесть месяцев пройдет - и я снова здесь с тобой! и с деньгами!
  На это она сказала, что шесть месяцев, конечно, недолгий срок, но за это время может произойти что угодно.
  - Не надо бы нам разлучаться, раз я нездорова, - сказала она, - Вдруг ты приедешь, а меня-то уж и нет.
  Эти слова резанули мне по сердцу. Но я, как обычно, сделала вид, что рассердилась на то, что она преувеличивает без нужды.
  - Сейчас такая медицина - любую болезнь лечить научились. Были бы деньги. Я вернусь через три месяца и помещу тебя в самую лучшую клинику в Петербурге. Там тебя быстро приведут в норму. И думать забудешь, что болела, - сказала я ей как можно убедительней.
  Она стала вздыхать и замолчала.
  Наш первый разговор на эту тему закончился. Подозреваю, она будет заводить речь об этом и дальше.
  
  20 ОКТЯБРЯ
  Сегодня мы с матерью снова говорили о моем отъезде. Она просит, чтобы я писала ей каждую неделю. Тут я стала соображать, как бы это получше устроить, и вспомнила, что у нас в школе есть интернет.
  Я знаю наверняка, что в кабинете директрисы есть интернет. И еще в учительской можно иногда подключаться. Но там, правда, завучиха и методистка никого к нему не подпускают. Всё себе монополизировали. Может, если договориться по-человечески, разрешат всё-таки матери раз в неделю мейлы проверять? Может, поговорить об этом с директрисой или с завучихой?
  Но тогда они будут знать, что я уезжаю работать за границу, а это в их глазах что-то вроде дезертирства. Они меня успеют живьём сгрызть, пока я дождусь от японцев контракта. Вот ведь чёртовы идейные совки. И кроме того, сразу разные слухи начнут гулять по округе. Нет уж, лучше подождать, когда из Японии вызов придет, а там и договариваться.
  
  27 ОКТЯБРЯ
  Наконец-то прислали оповещение из той конторы, где набирали хостесс. Мой день отъезда уже назначен: начало декабря.
  Я собралась с духом, пошла к директрисе и попросила, чтобы матери позволили пользоваться электронной почтой хотя бы раз в неделю. Чтобы получить это милостивое разрешение, мне пришлось изобразить непрошибаемое лицо и терпеливо выслушать нотацию о том, что я не слишком хорошая дочь, раз срываюсь с места и оставляю больную мать на произвол судьбы. Затем директриса, наверное, решив, что она облагодетельствовала нас с матерью на многие века вперед, стала нагло выпытывать подробности моего контракта и вообще всё про мою жизнь, которая ее совсем не должна касаться. Бесстыжая старая крыса. Я вынуждена ради матери делать перед ней вежливое лицо, но на самом деле я думаю о ней, как о бесстыжей старой крысе. Неужели она не понимает, что делает неприличные вещи? Почему ей не стыдно?
  Интернет вообще-то общественный, но у нас в школе его сразу прибрало к рукам начальство и те, кто называются 'из узкого круга'. И это не только у нас, это везде так, к сожалению.
  
  1 НОЯБРЯ
  Сегодня я учила мать работать с электронной почтой. Так странно: она даже не знала, как правильно на мышь нажимать. Она, кажется, даже боится прикасаться к мыши. Мне пришлось показывать ей самые простые вещи. Мне и в голову не приходило, что кто-то может с таким трудом учиться пользоваться мышью.
  Я вспоминаю, как я сама осваивала интернет. Это было давно. Мне было тогда пятнадцать лет. Мы с матерью летом приехали на заработки в Питер и жили в одном общежитии, где комендантша по блату сдавала нам комнату. У комендантши был сын на год меня младше. Мы с ним дружили. Он выпрашивал у комендантши деньги, и мы сбегали с ним в ближнее интернет-кафе, где рубились в интернете в разные игры. Однажды поздно вечером мы возвращались домой в общагу. У входа мы столкнулись с компанией студентов, которые как раз шли бродить по городу в белые ночи. 'Это же наши здешние детишки, давайте возьмем их с собой', - сказал кто-то, кого мы знали. И мы болтались с ними по Неве до самого утра.
  Те времена запомнились мне, как самые счастливые и беззаботные за всю мою жизнь. Среди студентов и абитуриентов все были равны. Там, в отличие от всех других мест, никто не презирал нас с матерью за то, что мы живем на птичьих правах.
  Тогда, в пятнадцать лет мне казалось, что весь мир открыт для меня...
  Но теперь я уже взрослая и понимаю, что всё не совсем так.
  Когда мы вернулись домой, мать опять стала вздыхать и жаловаться, что ей страшно меня одну отпускать. Сказала, что без меня она не сможет спокойно спать ночами.
  Почему-то она вспомнила одну произошедшую недавно в округе историю, которая никакого отношения к нашим делам не имеет.
  Совсем недавно неподалеку от нас, у Гдова случилась авария. На мотоцикле разбились девушка и парень, ехавшие на дискотеку в другую деревню. Такое в наших местах бывает каждые год-два. Но, как правило, чаще бьются парни. А тут, вот, девушка погибла. Совсем юная, говорят, даже еще семнадцати не было. Единственный ребенок, и всё такое. Ее мать убивалась по ней днями и ночами. Все думали, она с ума сошла. И вдруг недавно, говорят, что-то в ней произошло - она успокоилась. Рассказывают, что ей однажды ночью приснился сон: будто бы лежит ее девочка - вроде как спит - на полотнище, натянутом на четыре шеста. Шесты стоят в воде, в каком-то бурном потоке. И вода то и дело поднимается. Всё выше и выше подступает, вот уже совсем скоро полотнище захлестнет. И тут будто бы слышит мать девочки откуда-то голос: 'Эта река из твоих слез, она скоро твою дочку совсем затопит'.
  И говорят, именно этот причудливый сон так подействовал на нее, что она стала сознательно заставлять себя успокаиваться. Горевать она, наверное, не перестала, но ее горе перешло в более спокойные формы.
  Вот такая история. Надо же, какие сны людям снятся. Мне, честно говоря, когда я услышала от матери такое, стало не по себе.
  - Ну и зачем ты мне это рассказала? - спросила я ее.
  Я считаю, что не следует сосредоточиваться на плохом.
  Надо изо всех сил стараться думать о хорошем.
  
  5 ДЕКАБРЯ
  Сейчас раннее утро. Сегодня я уезжаю в Японию.
  Мне повезло: сегодня сухо, нет ни дождя, ни снега. Для меня это важно, так как я собираюсь пройти пешком всю дорогу до Гдова. Я собрала вещи и вот-вот спущусь вниз. Посижу здесь еще чуть-чуть - последние минуты - и уеду. Мать внизу убирает посуду после завтрака.
  Я посмотрела в окно. Еще по-ночному темно, но если хорошенько приглядеться, можно различить, что последнего, оставшегося на ветке яблока там уже нет. Не знаю, когда оно упало. Мне стало немного грустно. Хорошо, что я воздержалась загадывать на него желание. В то же время мне немного беспокойно: а вдруг я бессознательно своей мысленной волей все-таки привязала к тому яблоку какое-нибудь важное событие.
  Как странно, что это случилось перед самым отъездом.
  Всё-таки жаль уезжать.
  
  Глава 5.
  8 ДЕКАБРЯ
  Позавчера я прилетела в Японию из Владивостока. Во Владивостоке я не видела ничего, кроме аэропорта, - да и там мне ничего особенного не запомнилось, кроме толпы людей в темной одежде и книжки по прикладной психологии, которую я купила в киоске, чтобы было чем себя занять во время ожидания самолета. После Владивостока Япония кажется очень культурной, чистой и красивой. Все японцы очень вежливые и постоянно кланяются. Я подумала, что будет приятно работать в такой атмосфере. Меня и еще нескольких девушек - они летели тем же рейсом, что и я, но я не знала, что мы будем вместе работать, - встретила Оксана, представитель моего японского работодателя. Она ждала нас в аэропорту, у нее была табличка на русском, оповещавшая о том, что она встречает русских хостесс, прибывших из Санкт-Петербурга. Вы бы видели, как я к ней бросилась, когда поняла, что она из наших. Я и не представляла, что слова, написанные на родном языке, могут выглядеть, как оазис счастья среди всего чужого.
  Пока мы ехали из аэропорта до вокзала и от вокзала по очень быстрой железной дороге до курортного городка, где находится клуб, который меня нанял, я так устала от чужих лиц и чужого языка, что решила никогда не выходить без лишней необходимости за пределы того места, где мне придется работать. Никогда не думала, что быть иностранкой так мучительно.
  Нас привезли на общую квартиру, где нам всем предстоит теперь жить, пока не кончится контракт. Общая квартира представляет собой особняк, который охраняется и запирается на ночь. Он довольно большой, но какой-то казенный, что ли. Здесь всего две ванные комнаты и два туалета на двенадцать человек. Как я поняла, по утрам, перед отъездом на работу, девушки ждут своей очереди в душ - и место в очереди назначается в соответствии с местом в здешней иерархии.
  Я очень устала во время переезда. Я думала, что смогу отдохнуть, когда приеду, но и тут пришлось долго разбираться, кому из нас, новеньких, на какой кровати спать и какой тумбочкой и полкой пользоваться. После долгих споров, в ходе которых мои будущие коллеги показали себя не с лучшей стороны, мне досталось не очень удобное место на сквозняке и прямо перед дверью - когда дверь открывается, то мое место сразу перед глазами входящего. Но я вышла из положения, подтащив к кровати стол - и теперь он немного маскирует то место, где мне предстоит спать. Из этой стычки я сделала вывод, что здесь, в суперкультурной Японии, такие же звериные правила выживания, что и в Санкт-Петербурге, и в нашем поселке на Чудском озере.
  После передела коек мы стали понемногу устраиваться и немного познакомились с остальными, кто обитал на квартире. Я и все другие новенькие были из Петербурга, но все, кто тут работал по продленным контрактам, были из Украины или из Владивостока. Мне это было совершенно все равно, но другие девушки из Санкт-Петербурга сразу обособились от украинок и девушек из Владивостока и создали свою собственную коалицию, хотя и те, и другие внешне изображали разные дружественные чувства друг к другу. Петербурженки дали понять, что считают остальных неотесанными и некультурными, а украинки и девицы из Владивостока посчитали приехавших из Петербурга слишком заносчивыми. В этом я была с ними вполне согласна, но поскольку я и сама считалась вроде бы как из Петербурга, то неприязнь украинок распространилась и на меня, а к петербурженкам я и сама не стремилась присоединиться. Вот так я и осталась в коллективе отдельно и от тех и от других.
  Хотя мое место на общей квартире оказалось и не слишком удобным, я гораздо больше озабочена тем, как я смогу проявить себя на своей новой работе.
  На некоторое время, пока мы пили все вместе чай, между группировками петербуженок и украинок воцарился нейтралитет, похожий на дружелюбие. Украинские девушки, которые работают тут по два и три контракта, рассказали немного о работе. Со стороны кажется, что в этом деле нет ничего сложного, но отдельные моменты, о которых они упомянули, показались мне совершенно невыполнимыми для человека с моим характером.
  Одна из новеньких, прилетевшая со мной, спросила: 'А правда, что если научиться правильно обрабатывать клиентов, то можно домой привезти целое состояние? Говорят, если окрутить богатенького японца, то он будет просто осыпать тебя подарками. Я читала в интернете, как одна девушка привезла из Японии пять золотых ролексов'.
  Ее соображения развеселили украинок.
  - Гляньте на нее: еще не работала ни дня, а уже доходы подсчитывает. Ты для начала хотя бы одного постоянного клиента заполучи, - сказала Оксана.
  Я подумала: наверное, мне с моим замкнутым характером будет трудно заполучить хотя бы одного постоянного клиента. Однако, я должна постараться. Ведь у меня больше нет возможностей поскорей заработать ту сумму денег, которая мне так нужна.
  Вечером в день приезда был мой первый выход в клубе. Нас привезли на работу в автобусе, всех вместе. Пока мы ехали, другие новенькие болтали, обсуждая впечатления, а я специально села отдельно и разглядывала в окно окрестности. Мне всё было интересно, потому что местность вокруг была холмистая, а я с детства привыкла видеть вокруг себя одни равнины. Я заметила на горе среди деревьев одинокий японский домик и подумала: как бы было хорошо, если бы я могла уйти туда жить совсем одна с общей квартиры. Это была не слишком хорошая мысль для первого рабочего дня - ведь она отражала мое желание не работать (и зарабатывать), а обособиться и пойти на поводу у своих прихотей.
  Как я и ожидала, на работе у меня сразу появились проблемы. Оказалось, я совсем не умею вести себя так, как надо, чтобы понравиться гостям, то есть, клиентам. Я чувствовала себя зажатой. Мое положение казалось мне слишком неестественным. Было невероятно сложно заставить себя улыбаться. Я, наверное, выглядела среди других слишком хмурой.
  Других новеньких, которые кривлялись и улыбались изо всех сил, тут же заказали в компанию какие-то японцы, а я осталась у барной стойки одна.
  Мало того, что это было само по себе унизительно, но ко мне вдруг подскочила одна владивостокская девица, Евгения Образцова, и ехидно заметила, что я, видимо, росла в глухом углу, раз не научилась себя вести с клиентами. И мол, зачем, сказала она, было ехать сюда, если я только и умею стоять тут, как сама невинность, брошенная в этот жестокий мир? Это был запрещенный прием. Мне не оставалось ничего другого, кроме как сказать, что никто не спрашивал ее мнения обо мне. Она захихикала и отошла. Что за мерзкая девка! Если она еще раз так выскочит с соображениями про 'саму невинность', я ей дам по роже, ей богу.
  Образцова работает здесь уже не первый сезон. Она из Владивостока. Она неплохо знает японский - изучала его во владивостокском университете. Она что-то вроде старосты у нас, и поэтому задирает нос. С нами она скандальная и истеричная, а с начальством - сама любезность. Девочки зовут ее за глаза тюремщицей или полицайкой. Во Владивостоке у нее остался муж-омоновец, она как-то хвалилась, что он участвовал в разгонах последних владивостокских волнений. В общем, муж и жена - одного поля ягоды.
  Я простояла у стойки до конца дня, чувствуя себя полной неудачницей. Меня никто не заказал сегодня. А это значит, что у меня за сегодня не было никаких доходов, кроме мизерной зарплаты, которую мне гарантирует заведение. Если так пойдет и дальше, то как же я смогу заработать ту сумму, которая мне нужна?
  В конце рабочего дня Тараги-сан, наш хозяин, выстроил нас всех в ряд и через переводчицу Свету похвалил других новеньких, а мне грозно сказал что-то вроде: 'Надо больше стараться'. 'Я буду стараться изо всех сил', пробормотала я. Кто-то захихикал, наверное, опять Образцова. Я готова была под землю провалиться.
  Но это еще не все. Вечером, на общем чаепитии новенькие стали хвастаться своими достижениями. А потом постепенно разговор зашел о том, почему меня никто не заказал сегодня. Девчонки стали строить разные версии на этот счет.
  - Скорее всего, это потому, что у тебя такой вид, что сразу становится ясно, что у тебя тяжелый характер , - сказала Света-переводчица, - У тебя на лице написано, что случись что не по тебе - ты не смолчишь. По тебе видно, что ты можешь и по морде дать. Мужчины этого не любят. Мужчины любят податливых.
  Я очень удивилась. Первый раз слышу о себе такое откровение. Я всегда думала, что я тихий спокойный человек. Хотя я не считаю, что нужно обязательно мириться с несправедливостью, как это всегда делает моя мама.
  Но вся эта их болтовня не так уж важна. Я не хочу на ней зацикливаться. Эти девицы совершенно меня не знают, а уже делают какие-то дурацкие выводы. Важно то, что, черт возьми, мне срочно нужны деньги - как же мне сделать так, чтобы поскорей их заработать?
  
  9 ДЕКАБРЯ
  Сегодня у меня, наконец, появились первые клиенты. Их было двое. Первый - дряхлый дедушка. Я жутко нервничала. Как мне с ним говорить?
  Я немного расслабилась, когда выпила первый дринк.
  Выяснилось, что дедушка сидел когда-то в советском концлагере. Он попрактиковал на мне свое знание русского языка - а мне пришлось восхищаться каждый раз, когда он с жутким акцентом произносил какое-нибудь русское слово, а потом на японском объяснял, что оно значит.
  После второго дринка мне захотелось есть. Я попросила официантку принести что-нибудь, яблоко или горсть фисташек, но она отказала. После еще одного дринка у меня закружилась голова с непривычки пить. Я уже не слишком следила за тем, что говорила. Да этого и не требовалось. Дедуля уже сам стал сильно заговариваться.
  Мне стало весело. Я раскрепостилась, заулыбалась. Появился энтузиазм к работе. Дедушка заказал еще пару дринков. Он стал казаться мне совсем родным. Тема разговора немного поменялась. Не помню точно, но кажется, мы с ним заговорили о внешней и внутренней политике японских островов.
  Я могла бы с ним всю ночь так просидеть, но тут он вдруг засобирался уходить домой. Я стала его провожать. Он все-таки окосел больше, чем я, потому что стал падать по дороге к выходу. Я бросилась дедулю поднимать, бережно поставила на ноги, взяла под руку и повела к дверям. Я хотела попрощаться, как полагается настоящей высококлассной хостесс: очень старательно, со всеми причитающимися реверансами. Но поскольку я все-таки была более крепкая, чем он, то я вела его немножко более энергично, чем он мог за мной поспевать. Со стороны, наверное, казалось, что я его выталкиваю вон. Во всяком случае, когда я закончила прощаться и вернулась к стойке, барменша и охранник-бразилец на меня очень подозрительно смотрели. Я замахала на них руками и сказала: 'Я его вовсе не выталкивала, не выталкивала, что вы, что вы! как можно!'. Но они все равно смотрели на меня с недоверием.
  Вторым моим клиентом был какой-то зажатый японец среднего возраста в костюме и в галстуке. Менеджер какой-нибудь, наверное. Он немного говорил по-английски - вернее, говорил бы, если бы захотел. Похоже, ему было совершенно неважно, о чем со мной говорить. Его вполне устраивало взаимное молчание. Я теряюсь в догадках, зачем ему вообще понадобилась моя компания. Может, общество девушки-иностранки льстило его самолюбию, или еще что. Я благоразумно не мешала ему пить в молчании и была вознаграждена - он поблагодарил и дал мне немножко денег, когда уходил. Я почувствовала себя настоящей квалифицированной хостесс.
  Окрыленная успехами, я пошла в туалет - все-таки, когда столько пьешь, невозможно долго носить в себе такое количество жидкости - и тут, в темном проходе меня кто-то сильно толкнул. Это был новый посетитель. Из-за того, что я была пьяна, я не успела вовремя посторониться - а он шел, как будто не замечал меня, совершенно не собираясь уступать дорогу. Меня ударило от стену от столкновения с ним. Наверное, синяк остался. Но я все равно вежливо сказала 'сумимасен', как меня учили ('гоменасай' и 'сумимасен' - эти слова я вызубрила прежде всего по приезде в Японию). Ненормальный какой-то. Чего это он так?
  Когда я вернулась в зал к стойке, наши 'свободные' девушки - те, кто находился в ожидании клиентов, - о чем-то возбужденно переговаривались и рассматривали кого-то в зале.
  - Опять пришел устраивать веселую жизнь, - сказала Света.
  - Слава богу, он меня не выбрал. Я, как его увижу, меня аж трясет от напряжения, - сказала Оксана со своим забавным одесским акцентом, - И носит же свет таких говнюков!
  - Эй, что-то случилось? О чем это вы? - поинтересовалась я.
  - А вон, погляди туда, - Оксана указала на дальний столик, где сидела Образцова и какой-то гость, - вот того товарища, киса моя, ты опасайся больше всего, когда он появится.
  Я взглянула туда.
  - Я его видела уже. Он меня толкнул в проходе, - сообщила я.
  - Меня это не удивляет, - сказала Света.
  - Этого гостя все наши девочки боятся, - объяснила подошедшая Люда, - Он не friendly. Он и нагрубить может, и ударить, - и ничего ему за это не будет. У него отец какой-то влиятельный. Меня он однажды дернул за волосы, так что аж клок вырвал. А другой плеснул дринк в лицо. Грубый японский подонок.
  Света стала рассуждать:
  - И чего это людям не живется? Молодой, здоровый, образованный, и внешне ничего, и отец богатый, - живи да радуйся! Так нет же: найдет проблемы себе и другим на голову!
  - А что, ты считаешь его красивым? - оживленно спросила Оксана.
  - Симпатичным, как минимум, - ответила Света, - Вид у него диковатый, как у всех азиатов, но в целом я бы назвала его симпатичным. Может быть, даже красивым. Но даже если не знать о его выходках, что-то в нем есть такое, что сразу видно: чисто псих. По-моему, он на всё, что угодно, способен. Совершенно неконтролируемый. Мне жаль девочек, которым приходится с ним сидеть. Хотя... пусть Образцова помучается с ним, чтобы ей жизнь медом не казалась.
  При упоминании мучений Образцовой с трудным гостем Оксана и Люда расхохотались. Образцову они не выносят, как и я.
  Я потом присмотрелась издалека к этому гостю. У него тяжелый взгляд. Я бы даже сказала - страшный. Когда он смотрит не на вас, то кажется, что всё в порядке, но если вам случится встретиться с ним глазами, вы вздрогнете от его жуткого выражения. Какая-то страшная решимость, концентрация. Как будто какая-то одержимость завладела этим человеком.
  Интересно, что же с ним могло произойти такого, что на его лице появилось такое выражение? А впрочем, нет, - совсем не интересно. С чего это мне должны быть интересны какие-то японские психи? Да пусть хоть об стену убьётся со своими переживаниями, - мне-то что? У меня своих проблем полно.
  Однако, судя по тому, как оживленно его обсуждали хостесс, он представляет для них интерес. Значит, как бы груб он не был, он все же подпитывает их денежными подачками или, может, они имеют на него какие-то еще виды.
  
  15 ДЕКАБРЯ
  Сегодня был мой первый выходной. Наконец-то я отоспалась, как следует. Я могла никуда не торопиться. Я приняла душ, сделала себе кофе с тостами.
  Я сидела на кухне, пила кофе и размышляла, как мне решить одну насущную проблему. Мне срочно нужно было разыскать где-нибудь интернет-кафе - написать матери, что я доехала хорошо, и у меня все нормально. Я ведь никуда не выходила почти целую неделю. Я не знаю, как ориентироваться одной в городе. Я просила девушек из других смен отправить вместо меня сообщение по е-мейлу, но никто не взялся. У всех были другие планы. Мать, наверное, уже извелась от неопределенности. Да и я нервничаю. Я предупреждала ее, что так может быть - но все равно, я сильно нервничаю. А сейчас, хотя у меня и появилось свободное время, я все равно ума не приложу, как и где его искать, это интернет-кафе в городке, где все люди чужие и говорят только на японском.
  В кухню прибрела заспанная Оксана в бигуди и стала, ругаясь вполголоса на жизнь, мыть свою посуду, которую она бросила недомытой вчера. Я понаблюдала немного за ее действиями, а потом прокомментировала по-английски:
  - О, как сексуально ты это делаешь! - так я спародировала одну хостес из нашей смены, которая говорит это своим гостям, к месту и не к месту.
  Оксана расхохоталась и села пить кофе со мной.
  - И почему я отказалась ехать с первым мужем в Израиль? - сказала она. - Патриотка нашлась! Дура я дура! Не уехала в Израиль - ну так пришлось ехать на заработки в Японию. Поменяла хрен на редьку. Уж лучше бы Израиль. По крайней мере, ближе к родной Одессе.
  - А как ты, кстати, связываешься с Одессой? Звонишь или по интернету? - спросила я.
  - Из манга-кафе. По интернету-то дешевле.
  Я тут же пристала к ней с просьбой показать мне, где находится манга-кафе.
  - Ну хорошо, собирайся тогда быстренько. - сказала она. - Я сейчас пойду за покупками и волосы мелировать, а потом по дороге покажу тебе.
  И мы вышли с ней в город.
  Как я и предполагала, поход в город оказался трудным. Мы слишком выделялись по внешности, и японцы на улице смотрели на нас во все глаза. Они в этом городке редко видят европейские лица.
  Мы с Оксаной зашли в местный магазинчик купить кое-что из продуктов. Потом Оксана сказала:
  - Ну я пошла на мелирование. Это процедура долгая. Ты давай лучше погуляй тут поблизости час-полтора, а я тебе потом перезвоню по мобильному, когда освобожусь.
  Но я поспешно сказала 'нет-нет', и заверила, что прекрасно могу подождать ее в парикмахерской. На самом деле, я боялась, что останусь в этой чужой стране совсем одна, без кого-то из своих. С Оксаной мне как-то легче выдерживать пристальный интерес японцев к своей персоне. Мне было бы слишком невыносимо все время чувствовать себя в центре внимания иностранцев.
  Оксана это сразу сообразила:
  - Ты, что, боишься, что ли, одна быть среди японцев? - спросила она.
  Я призналась, что, в общем, да. Хоть мне и стыдно, но это правда.
  - Эх, девулечка моя, какая ты чувствительная. Ну ничего, со временем это пройдет, - констатировала она.
  Я тоже надеюсь, что это пройдет.
  Мы пришли в парикмахерскую.
  - Вместо того, чтобы просто так сидеть, сделай-ка и ты себе заодно прическу, - предложила Оксана.
  Я спросила, сколько это может стоить. Оказалось, это стоило столько, что мы бы с мамой на эту сумму могли бы спокойно прожить неделю.
  - Ну нет уж, - сказала я, - Я буду деньги экономить. Обойдусь без прически.
  - Когда я сюда только приехала, я тоже чуть в обморок не падала, когда думала, сколько что тут стоит, - сказала Оксана, - Какая-нибудь дешевая коробка печенья - аж двадцать долларов! Это же ужас. Волосы дыбом. А потом к этому привыкаешь как-то. Забываешь о цене и покупаешь, как все. Главное, не сопоставлять - и все нормально.
  - Нет, ни за что, - сказала я, - я лучше вообще есть отучусь, чем куплю печенье за двадцать долларов.
  Оксана засмеялась, и сказала:
  - Ну это вряд ли.
  Пока ей делали мелирование, я смирно сидела в уголке и смотрела разные японские журналы.
  Потом мы наконец пошли в манга-кафе. Оксана заказала два места и быстренько разъяснила мне, как пользоваться японским компьютером.
  Затем она сказала:
  - Ну а дальше ты сама разбирайся, а у меня тут свои дела, - и стала с кем-то болтать в русскоязычном форуме.
  Я нашла в почте два письма от матери. В первом письме она написала, что с трудом смогла справиться с компьютером и интернетом, спасибо, помогли ученики. Она написала, что очень скучает, хотя прошло всего ничего, каких-то десять дней. Если бы она знала, как я скучаю по ней и по своему чердаку в этой дурацкой чужой Японии!
  Во втором письме она писала, что волнуется за меня, и что ее мучают боли по утрам, и она не может спать. Меня это очень обеспокоило. Я написала ей: мама, ну потерпи еще немножко, я приеду очень скоро, подлечу тебя, и все будет хорошо. Еще я написала, как мне отлично тут в Японии (я соврала, конечно: на самом деле мне здесь ужасно одиноко) и спросила, пригласила ли ее семья тети Насти на Новый год. Обычно они нас приглашают посидеть с ними на праздники.
  Подошла Оксана и сказала, что пора уходить. Я нажала на 'send'. Очень скоро мама получит это письмо и будет знать, что у меня все в порядке. Хорошо, что на свете есть интернет.
  Когда мы вышли из манга-кафе, мы случайно столкнулись со Светой, которая тоже ходила по своим делам. Мы втроем пошли домой.
  После того, как я отослала успокоительное письмо маме, на душе у меня стало полегче. Я немного расслабилась и стала интересоваться окружающим. Когда мы шли по улице, на нас опять все смотрели в упор, как на знаменитых актрис каких-то или неземных существ. Кажется, я разгадала секрет этого внимания. Я стала впервые понимать значение принадлежности к чем-то выделяющейся группе людей. Мы все сюда попали по отбору, мы все довольно хорошо сложены, симпатичны и по-иностранному необычно выглядим. В принципе, конечно, среднестатистическая симпатичность и светлая кожа сами по себе ничего не значат. Я много раз убеждалась в этом, когда искала работу в Петербурге. Но если вдруг случайно попадешь в определенное удачное стечение обстоятельств, 'в нужное место, в нужный час' то оказывается, что эти качества каким-то образом могут сработать и, как минимум, привлекут к тебе внимание. Я поняла, что многие люди прозябают в бедности, обладая какими-нибудь интересными свойствами, которыми можно было бы воспользоваться, если удачно их применить. Но они просто не знают, как ими распорядиться, и никто им не подсказывает. И это очень жаль.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"