Аннотация: Жизнь обычного американского солдата висит на волоске, когда в плену вьетконговцев его заставляют сыграть в смертельно опасную игру
Гуки как всегда не церемонились - ни свет, ни заря, вопя что-то на своём тарабарском, пинками подняли меня и оставшихся в живых бойцов с постелей. Хотя сложно назвать постелью пол провонявшей потом, кровью и дерьмом землянки, в которой нас держали.
Тыча в нас стволами калашей, любезно предоставленных русскими, вьетконговцы загнали нас в барак, который мы могли лицезреть каждый день сквозь дыры во входной двери. Я даже не удивился, когда увидел стоящий посреди помещения стол и четыре стула. Мебель уже пропиталась чужой кровью и мозгами настолько, что исходный цвет представить было невозможно.
Сначала за стол отправили Питерса, Гибсона и Пауэлла. Первым себе мозги вышиб Питерс, за ним последовал Гибсон. Пауэлл долго не мог нажать на курок, поэтому это сделал узкоглазый, стоявший рядом. Только в отличие от Пауэлла, в его обойме были все патроны.
Следом усадили меня, Робертса и Гриффина. Робертс уже который день был не в себе, поэтому вечно кричащему азиату, заправлявшему местным "казино", пришлось самостоятельно сжимать пальцы Робертса на рукояти. После чего азиат устремился принимать ставки от сослуживцев, пока Робертс невидящим взглядом смотрел на то, что когда-то было содержимым черепной коробки Пауэлла.
Собрав с напарников "ставки", местный крупье вернулся к нашему столу, вогнал три патрона в револьвер, рукоять которого так и оставалась в руке Робертса, наработанным движением крутанул барабан и приставил оружие к виску моего товарища. Робертс нажал почти рефлекторно.
Секунду после щелчка было тихо. Замерли все - мы, вьетконговцы, летавшие по помещению мухи. Зато потом всё словно взорвалось - гуки начали что-то кричать, размахивать руками и присвистывать. У Робертса отняли револьвер, снова крутанули барабан и всунули в руку Гриффину, предварительно наставив на него ствол автомата.
Где-то пару секунд Гриффин смотрел на оружие в своих руках, потом перевёл взгляд на стоявшего возле него вьетнамца. Тот что-то крикнул ему на своём и ткнул в сторону американца автоматом. В этот момент Гриффин резким движением выбросил вперед руку с револьвером и нажал на спусковой крючок.
В этот раз тишины почти не было. За щелчком пустого барабана последовала канонада автоматной очереди. Она прошла через грудь и лицо Гриффина, сбросив его со стула к входной двери. Не успело тело упасть на землю, как узкоглазые завопили и ринулись подбирать отлетевший в сторону револьвер.
Когда мне в руку всунули рукоять, я всё ещё смотрел на то, как тело Гриффина вытаскивают за двери. По-моему, Корнелл, говорил, что видел, как тела проигравших скармливают местному "домашнему" крокодилу. Когда Корнелл пополнил число проигравших, кто-то, может даже я сам, мрачно пошутил, что теперь он сможет узнать, правда это или нет.
Резкая боль от тычка стволом в бок привела меня в чувство. Стоявший рядом партизан что-то кричал и тыкал в мою сторону автоматом. Я перевёл взгляд на зажатый в руке револьвер, словно пытался понять, откуда в моей руке оружие. Первым желанием было спустить обойму во всех находившихся здесь желтомордых, но печальная судьба Гриффина показала, что это не так уж и просто.
Я медленно поднял руку и приставил дуло к виску. Сталь была чуть теплой после предыдущих выстрелов. Сердце двумя резкими движениями дало указание адреналину действовать. Несмотря на жару и духоту, меня пробил холодный пот. Палец лёг на курок. Окружавшие меня азиаты затаив дыхание своими узкими глазками смотрели на меня. В ушах нарастал гул от крови, гнавшейся сердцем по венам.
Я глубоко вдохнул и закрыл глаза. У меня есть как минимум пара секунд - Пауэлл завис с револьвером секунд на десять, прежде чем его судьбу решила пуля нетерпеливого вьетконговца.
Мысли на короткий миг смешались в кучу, после чего внезапно стали ясными. Я вспомнил какое-то воскресенье. Мы с мамой и сестрой сидим в церкви и слушаем, как пастор Джонас читает воскресную молитву. Мне лет семь-восемь, и я его почти не слушаю. Перемигиваюсь с Эваном, сидящим через проход по диагонали. По-моему, мы таким образом договаривались добраться до излучины реки, чтобы порыбачить. Мама замечает наши перемигивания и дергает меня за рукав. Я отвлекаюсь и слышу, как пастор говорит: "И да упасет Вас Господь от смерти в лихие времена, от рук нечестивых". Ну что ж, времена сейчас, мягко говоря, лихие, а нечестивых рук вокруг много. Господь, ты спасешь меня?
Гул не прекращается, а только нарастает. Это уже не кровь, а что-то ещё. И гуки что-то развопились. Открываю глаза как раз в тот момент, когда от пулеметной очереди разлетается дальняя стена, а стоявшие рядом партизаны визжа падают на землю.
Стрекот пулемета раздаётся снова, но теперь он завершается звуком взрыва. Сквозь стену справа от меня видно темно-оранжевое облако в том месте, где когда-то был склад горючего. Вьетконговцы начинают метаться на бараку, кто-то с оружием на изготовку выскакивает наружу. Стрекот пулемета продолжается, к нему присоединяются ещё два. Слышны ответные автоматные очереди, взрывы и крики.
Как упал стоявший рядом со мной охранник, я не заметил. Только сейчас я обратил внимание, что он лежит на земле, схватившись окровавленной рукой за горло. Глаза его смотрят словно мне в душу, но я почти ничего в них не вижу, только бескрайнюю пустоту мертвого разума. Робертс, когда началась стрельба, что-то завопил и упал под стол. Всё произошло слишком быстро, чтобы кому-нибудь из гуков пришла в голову мысль расправиться с нами, пока до нас никто не добрался. Поэтому, когда всё затихло, я перевёл взгляд на Робертса, словно ожидая, что он сейчас встанет, вернувшись к нормальному состоянию.
Когда наши солдаты вошли в барак, я всё так и сидел с револьвером у виска. Я слышал, как кто-то обращается ко мне, как кто-то что-то кричит, но не обращал на них внимания. Мои глаза смотрели на Робертса, так и оставшегося валяться под столом. Точнее, на его левый висок или то, что от него осталось.
Из всех сидевших за столом живым остался только я. Принимая во внимание, что револьвер так ни разу и не выстрелил, шансы на то, что именно сейчас он выстрелит, были достаточно высоки. В бараке, кроме меня и вошедших солдат, в живых не было больше никого. Я слышал, как пули свистели рядом со мной, как трещали стены и как вопили умирающие партизаны. Во всем этом местном филиале ада только во мне продолжала теплиться жизнь, хотя по всем прикидкам я должен был умереть уже давно. Желательно сразу, как только отправили в эту мясорубку.
Я бросил короткий взгляд на приближавшихся солдат. Один из них протягивал ко мне руки, что-то при этом говоря. Он чем-то напоминал пастора Джонаса, только помоложе и повыше. Так и хотелось у него спросить: "Отец, а спасет ли Господь меня от моих же нечестивых рук?". Но спрашивать я не стал - ответ можно было получить гораздо быстрее.