Алещенкова Вероника : другие произведения.

Уинстон

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Посвящена удивительному и выдающемуся человеку, одному из столпов ХХ века - Уинстону Черчиллю.

аЛЕЩЕНКОВА вЕРОНИКА

Уинстон

Минск 2006, 2007

Действующие лица:

   Уинстон Черчилль
   Франклин Делано Рузвельт
   Клементина - жена У. Черчилля
   Рандольф - сын У. Черчилля
   Памела - жена Рандольфа
   Джон - брат У. Черчилля
   Биркенхед - друг У. Черчилля, один из ораторов консервативной партии
   Бивербрук - друг У. Черчилля, принадлежал к партии консерваторов, во время войны министр снабжения)
   Десмонд Мортон - друг У. Черчилля со времен окопов первой мировой войны. Далее занимал пост в разведке.
   Линдеман - профессор, советник У. Черчилля
   Гарриман А. - представитель Ф. Рузвельта
   Гопкинс Г. - советник Ф. Рузвельта
   Колвилл - личный секретарь У. Черчилля
   Журналистка
  

Посвящается моей бабушке А.Н.С.

  

Действие первое

Сцена 1

Загородный дом в Чартвилле. 20-е годы. В жизни У. Черчилля наступила пауза. Столовая: стол, шкафы, открытый выход на террасу.

   Клементина. Я рада, как никогда. Теперь у нас есть загородный дом всего в часе езды от Лондона. Жизнь на лоне природы удивительна. Суета городской жизни остается где-то далеко.
   Черчилль. Это не так сложно.
   Клементина. Ты говоришь так, потому что никогда не бываешь дома, даже когда находишься дома. Разговоры ты ведешь о выборах, о сложившейся ситуации в общественной жизни. Для тебя дом - это нечто само собой разумеющееся, существующее как день, ночь, солнце, луна. Оно есть и все. Оно вне твоих интересов. Но с чем ты останешься, когда политический взлет закончится? С этим, по твоим словам, "несложным".
   Черчилль. Он уже закончился.
   Клементина. Неправда.
   Черчилль. Бедная, моя Клементина, ты устала. Настал час упрекам. Я готов слушать их до бесконечности. Я дал повод для них. К тому же у меня теперь достаточно времени, чтобы их выслушивать.
   Клементина. Нет, упрекать мне тебя не в чем.
   Черчилль. Клемми, ты умеешь терпеть, ты умеешь ждать. Я же не умею ждать, не умею терпеть, а если приходится подчиниться, то стараюсь делать это, как можно грациознее.
   Клементина. Как ни странно, именно в этот сложный период, мы смогли сделать верный и очень своевременный шаг - купить дом. Конечно, у нас есть заветная цель - вернуться в парламент. Но не надо умалять важность этой покупки.
   Черчилль. Как отважно ты защищаешь свой мир. Приобрести дом - это не так сложно. Конечно, хорошим подспорьем оказались и наследство маркизы Лондендерри, и гонорар за "Мировой кризис".
   Клементина. А еще гонорар по 30 фунтов за 4 картины, выставленные тобой в Париже. Как ни странно, но им нашлись покупатели!
   Черчилль. Это самое дорогое вознаграждение, которое мне пришлось получать за мой труд. Но все это не может...
   Клементина. Я понимаю, о чем бы мы ни говорили, мы говорим об одном и том же, возвращаемся к одному и тому же. Наш мир сузился. Нас постоянно гложет мысль о временной неудаче. Но ведь когда-то этот период закончится.
   Черчилль. Ты думаешь?
   Клементина. Конечно. Сегодня должен приехать твой брат.
   Черчилль. Джон...
   Клементина. Тебе нельзя находиться долго в одиночестве. Ты - деятельная натура.
   Черчилль. Может быть и нельзя.
   Клементина. Я помню, как ты увлекся пилотажем - 140 вылетов. Удержать тебя было невозможно, ты не чувствовал опасности. А опасность была.
   Черчилль. Это ни с чем несравнимое впечатление - рассекать воздух, парить над землей, быть оторванным от нее, быть выше облаков, где так тихо, словно там правят законы покоя и созерцательного величия.
   Клементина. Но будучи прямой противоположностью тому миру, будучи нетерпеливым и невыдержанным, ты не мог быть в безопасности, управляя самолетом.
   Черчилль. Но все ведь обошлось как нельзя более удачно.
   Клементина. К счастью, авария, из которой ты вышел с легкими царапинами, вразумила тебя.
   Черчилль. Дважды не стоило искушать судьбу.
   Клементина. Судьба милостива и не дала случиться наихудшему.
   Черчилль. Я гонялся за заоблачной мечтой, и надо сказать, судьба подыгрывала мне.
   Клементина. Это вовсе не заоблачная мечта, а часть реальности, но будущей.
   Черчилль. Если бы так! Многое мне было дано при рождении: принадлежность к одному из знатнейших семейств. Но это был лишь залог судьбы, а она ведь ростовщик, еще какой ростовщик - ссужает, а потом ты должен выплатить долг, и еще проценты, иначе в расход.
   Клементина. Ты очень раздосадован неприятностями.
   Черчилль. Да. Я - человек и у меня есть, от чего болеть сердцу. Этот темный период - это не только утерянный пост военно-морского министра, но и испытания, которые трудно пережить любому человеку: смерть ребенка - хорошенькой маленькой девочки, смерть матери, которая вела, которая была полна веры в мои силы. Она как никто другой возлагала на меня огромные надежды, а ведь в школе я не был силен.
   Клементина. Ты ведь нетерпелив, а школа требует терпения и усидчивости.
   Черчилль. А вот классическая литература, высокий стиль, лишенный суеты, он увлекал, рисовал иной мир - мир героев, красивых, отважных, равных богам. Я мог заучивать наизусть целые главы Гомера.
   Клементина. Преуспевать во всем и всегда - удел немногих. Сейчас же судьба дает передышку, чтобы обдумать то, что было, собраться с силами и приготовиться к тому, что будет. А может быть, путь к удаче лежит через неудачи.
   Черчилль. Мой корабль, увы, осел на мели и там недвижим пребывает. Клемми, я - воин. Повелевать ходом войны - вот моя стихия.
   Клементина. Но настал час мира. Пора перековать оружие в плуги.
   Черчилль. Увы, мир нескоро воцарится. Море хранит нашу отчизну и это создает впечатление неуязвимости и вселяет спокойствие, что так будет всегда. Но оружие совершенствуется, становится сложнее, мощнее и нельзя проявлять безмятежность. Мы должны защищаться с воздуха, мы должны защищаться на суше. Все движется к катастрофе, к крушению.
   Клементина. Но, Уинстон, оглянись вокруг. Действительность совсем иная, никакого намека на катастрофу. Это столовая: стол, шкафы, открытое окно. Сама жизнь вливается в эту комнату. Впусти жизнь в свое сердце. Забудь хаос военных лет.
   Черчилль. О, мудрая Клементина! Но я не могу сидеть, сложа руки и ждать! В чем найти себе применение?
   Клементина. Твой кипучий темперамент найдет себе применение даже в сельском размеренном течении жизни.
   Черчилль. Не могу представить.
   Клементина. Кто знает, почему так сложились обстоятельства. Дорога к дому для Одиссея оказалась слишком долгой - длинною в 20 лет.
   Черчилль. Гомер был сказочником и любил приукрасить правду, так что правда казалась сказкой, а вымысел приобретал правдивый вид.
   Клементина. Может быть, судьба предоставляет передышку перед чем-то очень важным.
   Черчилль. Ты думаешь?
   Клементина. Я не знаю, Уинстон. Не знаю. Надо принимать неудачу как залог будущих побед.
   Черчилль. Пусть так. Но в один день оказаться не у дел. А что дальше Клементина? Я так озабочен настоящим. Я не могу видеть будущее.
   Клементина. Уинни, я понимаю, как сложно приходится тебе теперь, но обида - плохой спутник. Сейчас не стоит размышлять о причинах вещей. Прозрение на истинное положение наступает в покое. Мне кажется, что у тебя есть все, чтобы быть счастливым. Здесь, оглядываясь на произошедшее, ты поймешь, что было не так и в чем твоя сила, и тогда откроется будущее. Новое...
   Черчилль. Новое... Ты думаешь, Клементина?
   Клементина. Я верю.
   Черчилль. Мама тоже верила, но при ее жизни мне не удалось оправдать надежд.
   Клементина. К тому же вокруг тебя всегда столько людей, что тебе не придется сидеть, сложа руки (слышит голоса, появляется служанка)!
   Служанка. Сэр, пожаловали Ваш брат и лорд Биркенхед.
   Клементина. А вот и долгожданные визитеры.
   Джон. Добрый день.
   Черчилль. Пришли протянуть руку утопающему? Визит вежливости, но и на этом спасибо.
   Беркинхед. Со стороны не все так плохо, как вам кажется. Новый дом, живопись, литературные труды.
   Черчилль. Нет. Не пытайтесь меня разубедить. Я конченый человек. В политике дважды не въезжают на триумфальной колеснице.
   Джон. Но мне никогда не приходилось достигать и десятой доли твоего успеха, или успеха, который выпал на долю нашего знаменитого предка - Джона Черчилля, Первого герцога Марльборо. Уинстон, природа щедро наградила тебя.
   Черчилль. Нет, я конченый человек.
   Беркинхед. Вы не можете им быть в 40 лет, обладая такими исключительными способностями.
   Черчилль. Нет. Разве можно вновь достигнуть того, чем я был еще некоторое время назад?
   Беркинхед. Судьба переменчива. Вы это знаете.
   Черчилль. Я не умею ждать. Вы понимаете, что мое политическое восхождение может не повториться, как у большинства политиков.
   Беркинхед. Вы абсолютно не вписываетесь в до сих пор известное. К тому же у консерваторов появился новый и набирающий силы противник - лейбористы. Но никто из консерваторов не обладает равной вам силой и энергией, чтобы сдержать их наступление. Так что - выше сердце. Есть все основания полагать, что вы долго не засидитесь за вашим мольбертом.
   Черчилль. Вы так думаете?
   Беркинхед. А как ваши успехи в живописи?
   Джон. Жаль, что вы не застали его за работой в кремовой блузе до колен.
   Черчилль. Его Гвендолайн (кивая на Джона), выглядела такой обворожительной во время занятия живописью, и у нее недурно получалось, так что я не смог удержаться и не последовать ее примеру. Ах, восхитительная Гвендолайн, она мне дала магическое лекарство от скуки!
   Джон. (К лорду Биркенхеду) Уинстон так серьезно относится к искусству, что не может простить кузине Клер, что она сделала бюст Ленина и передала его в Москву. Видимо и не простит.
   Черчилль. Да, не прощу. Нельзя быть такой экзальтированной дамочкой и забывать о семейных корнях.
   Джон. Видимо, так и не заговорит с ней до конца своих дней.
   Черчилль. Эта сила поднялась, чтобы уничтожить нам подобных и смутить тысячелетний ход истории, чтобы сказать: должно быть все иначе, должно быть так, как мы хотим.
   Беркинхед. Так каковы же ваши успехи в живописи, Черчилль?
   Черчилль. Живопись спасительна. Это - великое утешение. Она помогает пережить уход из адмиралтейства. Один мазок, второй, третий - из ничего появляется слепок окружающего. Никуда не надо спешить, ничего не надо - только вот так: раз два, раз два, раз два.
   Клементина. Это больше похоже на армейский счет.
   Черчилль. Я всего лишь солдат ее Высочества.
   Клементина. Или благородный Дон Кихот, восставший против невидимых врагов.
   Черчилль. День можно считать прожитым зря, если не написано двух картин. Послушайте, это удивительная вещь! Вы просто никогда не задумывались. Наш мозг преобразует язык света в привычный для него сигнал. А потом эта криптограмма попадает на холст. Эта криптограмма понятна другим. В таком виде другие могут расшифровать язык света.
   Беркинхед. Черчилль, вы - страстная натура и далеко пойдете в своей страсти к живописи.
   Черчилль. Но вы же знаете, что успехи в живописи делает некто, по имени Чарльз Морен. Моя же участь сидеть в затворничестве.
   Беркинхед. В это с трудом верится!
   Черчилль. Вы же знаете, что на моих руках крови больше, чем краски.
   Беркинхед. Какое удивительное создание! Какой причудливый нрав! Он то полон надежд, то придавлен тоской.
   Черчилль. Один из мальчиков в гимназии, где учился Рандольф, отказался дружить с ним. Я был причиной гибели его отца. Галиполли - моя Голгофа. Мне не хотелось бросать в мясорубку мировой войны англичан. Мне казалось, что флота будет достаточно для захвата Дарданелл, но турки проявили невиданное упорство, и мы понесли значимые потери. Бесперспективность операции стала очевидной. Флот не создан для штурма крепостей.
   Беркинхед. Это точно. Полно. Вы извлекли уроки.
   Черчилль. Извлек. На всю жизнь.
   Беркинхед. Более того, вы достаточно и даже чрезмерно наказаны.
   Черчилль. Если мне придется руководить морской операцией, то она будет проводиться только тогда, когда я буду уверен в наименьших потерях и успешном ее завершении. Это будет взвешенный план.
   Беркинхед. Все-таки вы полны надежд! А какие у вас планы с обустройством участка? Я слышал невероятные вещи, будто вы берете уроки каменной кладки. Видимо, надо позаботиться о том избытке энергии, которому вы пытаетесь найти применение; мы попробуем направить его в должное русло.
   Клементина. Проекты - самые неожиданные.
   Беркинхед. Так вы расскажете, Уинстон, что же все-таки здесь будет - город Солнца? Или феодальная крепость?
   Черчилль. Я намерен в недалеком будущем вступить в профсоюзы каменщиков, но боюсь, меня подвергнут очередным нападкам. Я планирую построить пруды - для плавания, и может быть, для разведения форели и карпа. Для этого мне и нужны уроки, и еще мне нужна помощь, физическая сила, приезжайте, я вас обучу разом и кладке, и устроению земельных участков, и строительству прудов.
   Беркинхед. Уинстон, да вы самый хлопотливый и дальновидный землевладелец в округе.
   Черчилль. Вы видели наших английских хряков? Неправда ли, они бывают очень хороши.
   Беркинхед. Я бы не осмелился такое заметить. Они уродливы.
   Черчилль. Они красивы в своей уродливостиа. Быть может, когда-нибудь мне удастся получить награды за лучших свиноматок и доказать всем, что они ни чуть не хуже, чем все то, что мы называем хорошим и красивым. Соревнование - вот что привлекает.
   Беркинхед. Сложно поверить, что человек, еще недавно разрабатывавший планы военных действий первой мировой войны, сидевший в окопах на линии фронта, противоборствовавший коммунизму и большевикам, размышляет о прудах с карпами и форелью, о свиноматках, о кирпичной кладке. жю
   Черчилль. А что в этом удивительного? Быть может, кого-то такое положение дел радует.
   Беркинхед. Полно, Уинстон, разжалобите. Я итак сам не свой, глядя на перемены, произошедшие с вами.
   Черчилль. Теперь меня никто не сможет назвать "вечно спешащим субъектом". Теперь я веду размеренный образ жизни в сельском уединении.
   Беркинхед. Какое же это уединение, когда визитер за визитером приходит сюда! Да и темы разговоров не переменились! Благодаря вам, политики переместилась на лоно природы.
   Черчилль. Чем выше взлет, тем тяжелее падение, тем сложнее начать жизнь без того, что ее наполняло. Вы, Биркенхед, - одно из самых важных и нужных приобретений моей жизни.
   Беркинхед. Да бросьте причитать, Уинстон. Выход есть, есть перспективы, и они не абстрактные. Но воля ваша. Если вам нравится окружающее и вы готовы посвятить ему оставшуюся жизнь, я не буду спорить и больше не заговорю на эту тему.
   Черчилль. А что вы думаете, еще что-то может измениться?
   Джон. Уинстон, не для участи неудачника рожала тебя Сара Дженнингс. Не для того в спешке ты явился на свет, чтобы сдаться так просто. Ей казалось, что ты должен достичь большего, чем отец. Она припрятала на всякий случай мантию министра финансов, принадлежавшую некогда ему. Давай поищем ее.
   Черчилль. Увы, я лишь повторил его судьбу.
   Джон. Нет, ты не имеешь права так вести себя. Вы разные. Отец смирился с политической отставкой и принял ее как рок. Этот рок поставил крест на его карьере. Ты можешь смириться, как и он, и тебя забудут, но ты можешь решительно действовать.
   Черчилль. Результат одинаков.
   Беркинхед. Уинстон, бьюсь об заклад, вы не достигли тех высот, о которых мечтали в самом смелом воображении.
   Черчилль. Увы, я не смогу что-либо изменить.
   Беркинхед. Сожалею, что в последнее время только и занимаюсь, что уговорами разочарованного друга, который хочет чувствовать себя несчастным, в то время как надо действовать.
   Черчилль. Что же может мне помочь в данной ситуации?
   Беркинхед. Ваш темперамент, ваша сила, ваше красноречие. Я вам говорил, что ни один из консерваторов не обладает и 1/10 ваших качеств.
   Черчилль. Потраченные 10 лет в рядах либералов на противодействие консерваторам показали, что мое красноречие не эффективно. Почему же вы думаете, что оно сможет что-либо изменить?
   Беркинхед. Взгляните на проблему с другой стороны, Уинстон. Консерваторы нуждаются в свежей крови, крови бретера. Вам никто не помешает повторить то, что вы уже однажды сделали. К тому же, правда состоит в том, что вы не либерал.
   Черчилль. Что же вы предлагаете, я не могу никак понять?
   Беркинхед. Снова поменять партию, как вы уже однажды делали.
   Черчилль. Меня обвинят в двуличии, политическом вероломстве.
   Беркинхед. Вас итак обвиняют в этом, после того как вы бросили консерваторов. Одним обвинением больше, что меняется?
   Черчилль. Но это невозможно.
   Беркинхед. Ваш основной противник, который мешал вашему возвращению к консерваторам, недавно почил.
   Черчилль. Вряд ли он одобрил бы такое решение.
   Беркинхед. Из глубины 6 футов сложно что-либо оспаривать. И еще... Вот-вот освободится одно парламентское место. Время действовать. Одни помнят о вашем происхождении, и вы сможете найти у них поддержку, другие же были дружны с вашей матушкой, и вы можете искать их помощь.
   Черчилль. Я должен поразмыслить и оценить шансы. "Париж стоит мессы". Это можно принять как руководство к действию...
   Беркинхед. Думайте, Уинстон, это лучше, чем впадать в уныние.
   Черчилль. Клемми, мой друг и советчик, что ты думаешь? В тяжелые минуты я оказываюсь в обществе женщин, которые скрашивают темную полосу жизни.
   Клементина. Я призываю к борьбе.
   Черчилль. С кем или с чем? В каком двигаться направлении? Может лучше рисовать маслом и писать исторические труды - о войне, о семье, о мировом кризисе? Раньше все было просто. Теперь я не знаю, чего ожидать, что делать.
   Клементина. Если бы я знала! Знаешь только ты, что надо делать. Только ты один знаешь выход. Всякий шаг будет оправдан по истечении времени. Торопись. Время не ждет. Оно выбирает новых героев, старых же предает забвению.
   Черчилль. Мой ангел, Клементина, хотя ты и не можешь дать определенного совета, но спасибо за веру в меня.
   Джон. В этой ситуации ты должен найти самый неожиданный выход. Ты всегда рассчитывал на собственные силы.
   Черчилль. Вы хотите чего-то сверхъестественного. Я могу еще быть полезным, безусловно. Я могу еще сослужить добрую службу, не стоит списывать меня на покой.
   Джон. Да, ты должен принять самое неожиданное решение, как делал это до сих пор. В непредсказуемости - твоя сила. После потери кресла военно-морского министра, ты принял самое неожиданное для всех решение - уехать на передовую первой мировой. Кто может похвастаться такой отвагой, как по доброй воле рисковать жизнью. Но и там ты дал о себе забыть. Что ты сделал дальше, чтобы завоевать симпатию сослуживцев?
   Черчилль. Действительно, было, было, было... Началось все с неожиданного, но не менее важного врага для нас всех - вшей.
   Джон. Вот именно. Ты прочитал лекцию о вреде и методах борьбы со вшами.
   Черчилль. Иначе быть не могло. Их укусы болезненны и к тому же могли привести к сыпняку. Мне надо было позаботиться о жизни вверенных мне людей. Несмотря на войну, мы не должны порывать с цивилизованной жизнью. Моя ванная следует за мной, даже если я оказываюсь в Египте.
   Джон. Ты не находишь, что ситуация была весьма пикантной: вши, потомок графа Мальборо в условиях передовой. Еще долгое время оппонентам пришлось суетиться, чтобы ты не получил должности бригадного генерала, а лишь подполковника пехотного батальона.
   Черчилль. Им не надо было стараться. Это могла сделать в любой момент шальная пуля или неудачно взорвавшийся снаряд.
   Клементина. Зачем так шутить? А ведь это могло произойти, окажись ты в блиндаже, когда в него угодил фугас, а не в штабе, куда по счастливой случайности ты отправился с донесением.
   Джон. Именно в этом: в твоей непредсказуемости, несмотря на всю отчаянность ситуации, твоя сила.
   Черчилль. Клементина, ангел мой, что же мне делать?
   Клементина. Уинни, мне больше нравиться, когда ты в кругу семьи: за мольбертом или занят благоустройством приобретенного участка. У тебя одинаково хорошо получается рисовать, делать кирпичную кладку или разводить живность отличных пород.
   Джон. Но готов ли ты, Уинстон Спенсер Черчилль, все оставшееся время провести за благоустройством участка, рисованием, разведением свиноматок?
   Клементина. Конечно, Уинстон, это не жизнь для тебя. А потому иди дальше. Иди.
   Черчилль. Я бы мог сослужить добрую службу в час опасности, но меня воспринимают как дополнительную опасность. А потому я и глазом не успел моргнуть, как оказался без работы, без места в парламенте, без партии и даже без аппендикса.
   Клементина. Превратности политики неисчерпаемы. Ты прекрасно знаешь, что я буду рядом всегда.
   Черчилль. Да. Ты была рядом, во время последней избирательной кампании в парламент, когда мне били стекла в машине, махали кулаками перед носом, угрожая. Тогда в Лондоне я столкнулся с самой страшной толпой, которую когда-либо видел в Англии за все 25 лет моей общественной жизни. Они больше походили на русских волков, чем на английских рабочих.
   Клементина. Может, теперь ты найдешь вдохновение в старых друзьях. Дружба, рожденная в молодости, самая крепкая.
   Черчилль. Кто же захочет принять в свой стан перебежчика.
   Клементина. Сразу нет. Но шаг за шагом, может быть. Потребуется время. Смягчатся сердца, станет очевидным, что между вами не так уж много противоречий, и много общего. Может карта ляжет и судьба подыграет.
   Джон. Для гибеллинов был он гвельф, для гвельфов гибеллином.
   Биркенхед. Это легко поправимый момент.
   Черчилль. У меня со многими сохранились хорошие отношения. Ведь на виду можно быть непримиримыми оппозиционерами, а за кулисами хлебосолами и друзьями.
   Клементина. Ты волен поступать, как знаешь. Но с ними у тебя больше общего, чем с либералами, к которым ты примкнул. Каждый имеет право на поиск, даже ценой серьезных ошибок. Важны выводы. Ты сделал свои выводы.
   Черчилль. Итак, партия консерваторов. Все это требует размышлений. Необходимы продуманные решения. А пока они эмоциональны и фантастичны, но они вселяют надежду. Теперь я вижу парус в безбрежном синем океане. Я обдумаю и приму решение. Но все еще помнят Галиполи. Воздушные же замки легко возводятся, но очень больно, когда они разрушаются.
  

Сцена 2.

   Детский праздник. Период накануне избрания министром финансов.
  
   Беркинхед. Уинстон, я менее всего ожидал увидеть вас ряженым, пугающим детей.
   Черчилль. Биркенхед, вы первым приехали сюда на детский праздник.
   Беркинхед. Вы полагаете, я еще не вышел из этого возраста?
   Черчилль. Не до шуток. Видимо вам есть, что сообщить мне. Ценю вашу расторопность.
   Беркинхед. Детский праздник - наиболее подходящий момент, чтобы заняться делом. Я действительно спешил, мне не терпится обговорить много безотлагательного и не очень, но весьма любопытного.
   Черчилль. Давайте уединимся, хотя сделать это нелегко. Во время детских праздников, дети становятся хозяевами положения. Они устанавливают порядки.
   Беркинхед. Было бы неплохо прервать это чудесное занятие. Думаю, что разговор не займет много времени.
   Черчилль. (Зовет, направляясь к портьере) Рандольф, Рандольф. Я знаю, ты спрятался за шторой, чтобы быть первым попавшимся в лапы свирепого монстра. Поди сюда. Вот тебе накидка и плащ, замени меня в этом нелегком деле.
   Рандольф. Но все будут недовольны, отец.
   Черчилль. Я возлагаю на тебя надежды, ты растешь опорой мне, а это прекрасный способ доказать, что я не ошибаюсь в тебе.
   Ран. Но я хочу быть с вами.
   Черчилль. Исполни эту обязанность и приходи к нам (Рандольф нехотя накидывает полотнище и маску на себя, Уинстон поправляет экипировку на сыне). Вот так будет лучше. Не забудь, Сара пугается, когда на нее резко бросаются со спины справа. После нападения ее надо потрепать за чудный носик, это ободрить ее. А теперь, вперед! (Рандольф кивает головой, убегает. Черчилль обращается к Биркенхеду). А по вашему я должен пребывать в смятенных чувствах? Переживать, что завтра решается моя судьба? Войду ли я в кабинет министров или останусь за бортом? Тот, кто долго ждет, не спешит заглядывать в будущее.
   Беркинхед. Возможно, вы правы. Но обстоятельства могут сложиться так, что вырвут вас из этого милого круга домашних обязанностей. Если вам безразлично, то давайте оставим до завтра, которое прояснит всю ситуацию. Не будем тратить время на досужие разговоры. А теперь я могу со спокойным сердцем удалиться.
   Черчилль. Постойте, не делайте неправильных выводов. Конечно, внутренне я сгораю от нетерпения. Игра с детьми отвлекает. Вы - мое единственное связующее звено с внешним миром.
   Беркинхед. Таким образом, происходящее все же задевает вас за живое.
   Черчилль. Безусловно. Биркенхед, когда я сделал повторную попытку вернуться в партию консерваторов, оказавшуюся удачной, когда я вновь ступил в парламент, я сделал свою ставку. Если ваша лошадь бежит на скачках, вы же не желаете ей проигрыша? Вы желает ей только победы, только победы.
   Беркинхед. Тогда вам стоит, друг мой, поверить в провидение.
   Черчилль. Удача - лишь следствие неустанного и кропотливого труда.
   Беркинхед. Прочтите. Я принес вам одну из газет. Весьма любопытно. Иногда, слухи опережают события.
   Черчилль. Это малодостоверная информация. Вы сами можете пролить больше света, чем этот пересказ от третьего лица.
   Беркинхед. И все же, мне бы очень хотелось, чтобы вы прочли вот этот заголовок.
   Клементина. (приближаясь) Уинстон, гости подъезжают и мне приходится встречать их в одиночестве.
   Беркинхед. Тогда я прочту вам сам.
   Черчилль. Подождите несколько мгновений. Женщины прекрасны, когда их безмятежный покой ничто не нарушает. А мне бы не хотелось во время праздника привносить смуту и беспокойство.
   Клементина. Опять безотлагательные дела?
   Черчилль. Да, радость очей моих.
   Клементина. Что опять произошло, Биркенхед? Радостное или безрадостное? У вас очень озадаченное лицо.
   Беркинхед. Что вы, мадам. Мы о праздном.
   Клементина. И все же. Вы судорожно сжимает газету, словно все дело в ней. Дайте ее сюда, удалим этот элемент волнения. Вот так лучше.
   Беркинхед. Но, постойте.
   Клементина. Сегодня я имею право диктовать условия. Что там? Очередная сенсация, потрясающая Лондон? Посмотрим, что же написано большими буквами на первой странице...
   Черчилль. Клементина, может, не стоит проявлять такую настойчивость? Ведь не все то правда, что пишут в газетах.
   Клементина. (читает вслух заголовок) "Он уже во второй раз покидает тонущий корабль, и вторично в награду за свой ценный инстинкт получает не только возможность всплыть, но и высокий пост" (вопросительно смотрит на Биркенхеда, ища подтверждение своим догадкам).
   Беркинхед. Мы пока ничего не можем утверждать, завтра все прояснится.
   Клемнетина. Но об этом говорят, как о свершившемся факте, и как всегда, Уинни, тебя хотят растерзать. (Биркенхеду) С его возвращением в парламент, у нас воцарился долгожданный покой, и вновь этому завоеванию что-то угрожает.
   Беркинхед. По всей видимости, не угрожает.
   Черчилль. Еще несколько минут, Клемми. Мы не можем прервать разговор сию минуту.
   Клемнетина. Хорошо. У вас есть на то причины. Роль арбитра детского спектакля придется исполнять как всегда мне, и мне придется решать, кто был лучшим и у кого костюм лучший.
   Черчилль. Да, тебе видней, Клемми (Клементина уходит). Ты так хорошо разбираешься в детских тонкостях.
   Беркинхед. Безусловно, вы не знаете интригу последнего дня, хотя кое-что вам все же известно.
   Черчилль. Не интригуйте, Биркенхед. Вся страна знает о формировании нового кабинета министров.
   Беркинхед. Не юлите, Уинстон. Вы прекрасно осведомлены, что он будет сформирован не без вашего участия. Вы просто удалились и замерли в ожидании, чтобы никто не заметил, как сильно вы желаете попасть в него. Разве нет?
   Черчилль. Не буду отпираться - "да". Но продолжайте, иначе я не узнаю последних новостей.
   Беркинхед. Все прекрасно понимают, что оставаясь за пределами нового правительства, вы можете обрушить свое красноречие против него. Это создаст огромную проблему и осложнить ситуацию, особенно когда растет влияние лейбористов.
   Черчилль. Вряд ли такое сомнительное обстоятельство может на что-то повлиять.
   Беркинхед. Вы недооцениваете происходящее. В вас никто не сомневается. Та передышка, которую предоставила вам судьба, подходит к концу.
   Черчилль. Мне не простят Галиполи, с которого и начался замкнутый круг неприятностей.
   Беркинхед. Послушайте Уинстон, может, вас и не вернут в адмиралтейство, как предполагали первоначальные прожекты, но всякий иной пост тоже представляется очередной победой. Вспомните, еще год назад вы были в упадке сил и не видели никаких перспектив.
   Черчилль. Вы правы. Даже должность канцлера герцогства Ланкастерского, хорошо оплачиваемая должность без определенных обязанностей, кажется манной небесной.
   Беркинхед. Уинстон, но судьба изредка предоставляет шансы, превосходящие самые смелые наши ожидания.
   Черчилль. Повторяю - и это искренне - это маловероятно.
   Беркинхед. Я знаю, о чем говорю.
   Черчилль. Допустим, что это так. Но к чему вы клоните?
   Беркинхед. Обстоятельства могут сложиться таким образом, что тот, кому предназначается портфель канцлера казначейства, не согласится принять эту должность. А вероятность такого развития событий велика, и это увеличивает ваш шанс получить эту должность.
   Черчилль. Лучше не обманывать себя тщетными надеждами. Я с большой радостью принял бы пост канцлера герцогства Ланкастерского.
   Беркинхед. Чем дальше кажется нам цель, тем ближе мы оказываемся к ней.
   Черчилль. Предоставим дню завтрашнему разрешить эту загадку.
   Беркинхед. Уинстон, к чему эти пораженческие настроения?
   Черчилль. Видимо, сейчас надо вернуться к гостям, детям. Они не радужные мечты. А реальность и будущее. Идемте. Время пришло и надо вернуться.
   (Черчилль распахивает дверь, и на сцену врывается праздник. Свет, много людей, вальсирующие пары, дети в костюмах. И все это кружится под звуки неистовой музыки, закручивающей и подчиняющей всех атмосфере праздника. Уинстона подхватывают дети, он их кружит, Наталкивается на группу джентльменов и жестикулируя, что-то обсуждает с ним. Праздник продолжается. Клементина подхватывает Уинстона, и он вальсирует с ней, как и все. Потом мгновенно они остаются на сцене вдвоем, все же остальное исчезает в темноте).
   Черчилль. Клемми, ты прекрасна. Этот наряд наполняет кровь сладким дурманом, от которого я теряю самообладание и попадаю под наплыв чувств.
   Клементина. Правда? Тебе нравится? Мне казалось, все твои мысли сосредоточены на какой-то очередной идее, обсуждая которую ваш мужской клуб не заметил, как прошел детский праздник.
   Черчилль. Достаточно одного взгляда, чтобы оценить, как хороша женщина.
   Клементина. Один взгляд - это несколько секунд. Несколько секунд женщинам, а все остальное время... чему оно посвящено? Что же вас волновало сегодня?
   Черчилль. В неведении заключен огромный смысл.
   Клементина. И все же, интересно знать...
   Черчилль. О женщинах, как они хороши в своих хлопотах о детях, среди семейного праздника.
   Клементина. Нет. Это неправда. На ваших лицах было написано совсем другое.
   Черчилль. Ты прекрасно знаешь, о чем мы говорили. Рандольф был с нами, он может подтвердить.
   Клементина. Он подтвердит любые твои слова, но если начнешь что-то спрашивать, он - неприступная стена, молчит.
   Черчилль. Хороший сын.
   Клементина. Ты не видел, какой красивый наряд мы сшили для Дианы и как она была хороша.
   Черчилль. Она не может не быть хороша, она ведь моя дочь.
   Клементина. Почему бы не сказать, что она похожа на меня.
   Черчилль. Надо внимательно изучить этот вопрос. Действительно ли ее красота твоя? (Берет за подбородок и внимательно рассматривает). Выразительные и улыбающиеся глаза. Вот по ним пробежал ироничный огонек. Что за тайная мысль пробудила его? Бархатные брови...
   Клементина. Ты говорил о крови со сладким дурманом, о наплыве чувств.
   Черчилль. Клемми, но ты сама ушла от этого разговора. Направление. Что же, я могу продолжить.
   Клементина. Пусть недосказанные слова с опозданием, но долетят до меня.
   Черчилль. Достойная супруга: она не только хороша, но и умна.
   Клементина. И что же ты хотел мне сказать?
   Черчилль. Глядя на тебя в этом изумительном платье, я понимаю поэтов, которые писали стихи во имя женского начала: красоты и нежности.
   Клементина. И что же заставляло поэтов писать?
   Черчилль. Необходимость стихами зарабатывать на наряды дамам сердца, от которых они становились еще краше и притягивали еще сильнее.
   Клементина. Я же думала, что-то большее, чем необходимость зарабатывать. Видимо, в этот раз ошиблась.
   Черчилль. Я готов писать десятки статей, очерков, чтобы ты могла приобретать все эти туалеты, в которых ты чувствуешь себя прекрасной Еленой, и которые нас пьянят, заставляют биться сердце и кровь делают чужой.
   Клементина. Одну минутку, Уинстон (озадаченно подходит к столику, берет небольшой листок бумаги и что-то пишет, складывает).
   Черчилль. Рандольф, Сара, Диана, Мэри - это все цветы, среди которых легко, прекрасно, тепло. (Клементина подходит и вкладывает в руку записку) Что это?
   Клементина. Награда за слова.
   Черчилль. Слова слетают с языка, когда говорит сердце. Но я люблю получать вот такие записочки, на которых написано твоей рукой немного но многое...
   Клементина. И что же там написано, Уинстон?
   Черчилль. Невзрачный листок бумаги - привычное средство обращения к вечно задерживающемуся допоздна супругу.
   Клементина. И что же там написано, Уинстон?
   Черчилль. Возможно, долгожданное "Приходи".
   Клементина. Может, все-таки стоит прочесть? Нельзя быть уверенным в своих домыслах. Мне надо к детям, праздник заканчивается (уходит).
   Черчилль. Да... Да... Не уходи. Я прочту сейчас же. Неумолима, как Парки, свершающие свое возмездие. (Читает вслух) "Приходи сегодня". Клемми, (тихо) самая застенчивая из женщин, (вдогонку ушедшей) зачем же сеять сомнения?
   Клементина. Чтобы ты прочел.
   Черчилль. Эти белые листки бумаги с заклинанием "Приходи" обладают магической силой.
  

Сцена 3

   Май 1940 года. Европа все больше и больше погружается в хаос войны, никто не может предсказать, что будет дальше. Ужас фашизма, как магма взорвавшегося вулкана, поглощал все новые территории. Рейх захватил Данию и Норвегию, и в ночь на 10 мая начал вторжение во Францию, Бельгию, Голландию. Нужна была сила решительного противодействия. Время обеденное.
  
   Клементина. Это один из самых беспокойных дней в нашей жизни. (Улыбается) Нет, это один из многих беспокойных дней. Их было очень много: отставка из адмиралтейства, потеря места в парламенте, момент избрания министром финансов, потом снова годы вне правительства, когда почуяв опасность со стороны Германии, он, как вещая Кассандра, звал перековать плуги на пушки.
   Бивербрук. Уинстон и спокойная жизнь - несовместимые вещи. Только близкие люди знают, как тяжело иной раз приходилось.
   Черчилль. (Появляясь в обществе девушки) Вот еще одна неожиданность этого дня - представитель прессы. Она появилась словно из-под земли. Отказать не мог. Она выбрала удачный момент.
   Клементина. Присаживайтесь к нам. Видите, вы не одна, нас много.
   Журналистка Я понимаю, что мое присутствие излишне.
   Линдеман. Никто и никогда не сможет понять, что чувствует третий лишний, не побывав в его шкуре хотя бы раз. А у нас, собравшихся, богатый жизненный опыт.
   Клементина. Что вы, милочка, ваше появление вполне желанно, вы можете внести что-то свежее в нашу беседу, а то мы топчемся на одном месте. Это мучительно.
   Черчилль. Садитесь. Что же вы застыли как мраморная статуя? Вам кажется необычным, удачной картой, подброшенной судьбой, оказаться в кругу нашей семьи и друзей?
   Журналистка Я не ожидала.
   Черчилль. Боги были благосклонны к вам сегодня.
   Журналистка. Не знаю, кому обязана такому случаю, но я его ценю; ценю, потому что могу подсмотреть украдкой за героем дня. А что чувствуете Вы в такой переломный момент?
   Черчилль. Не время для пространных речей, но вопрос задан и приходится отвечать.
   Клементина. А разве не для этого ты пригласил ее сюда?
   Журналистка. Я понимаю, что вопросы вас отвлекают, но сейчас на пороге войны крайне важно для всех слышать слова поддержки, слова, проливающие свет на происходящее и возможное будущее.
   Черчилль. Что может чувствовать человек, на глазах которого разваливается мир? Достигнуть взаимопонимания не удалось. Страны Европы остались по одиночке и оказались удобной мишенью. Divide et impera! Что может быть надежнее этого принципа, принесшего многим честолюбцам победу и славу? Чаяния народов - пустой звук, усилия дипломатов и политиков бессильны и напоминают пасхальные сладости на стол волкодаву. События неукоснительно приближают нас к развязке.
   Линдеман. Дорогой друг (к Черчиллю), не забывайте, что не все так безнадежно: при расщеплении ядер атомов высвобождается огромная энергия, если ее пустить в нужное русло, Гитлер будет сметен.
   Журналистка. Это правда? Вы говорите о каком-то новом оружии?
   Бивербрук. (Журналистке) Вы гоняетесь за сенсациями? Вы должны понимать, что разговоры военного времени всегда посвящены соотношению сил и вооружений, очередным маневрам противника, разработкам новых видов оружия. Ничего сверхъестественного в словах профессора нет.
   Линдеман. Действительно, я говорю всего лишь о последних достижениях физики, которым, я предполагаю, можно найти и военное применение. Но это всего лишь предположения.
   Бивербрук. У этой очень смелой идеи пока нет доказательств.
   Линдеман. Осторожней, с таких предположений все и начинается. История человечества состоит из догадок, в процессе доказательства которых свершались открытия, меняющие качество жизни. Черчилль когда-то осознал необходимость в машинах, защищенных от мин и снарядов броней, а теперь танки есть на вооружении у всех армий. Условия нынешней войны наталкивают на мысль о создании нового мощного оружия, которое сможет защитить самим только своим присутствием.
   Клементина. Как странно, обладая орудиями убийств, человечество не может остановиться и все время совершенствует их, чтобы все лучше и лучше убивать.
   Черчилль. Увы, словами защитить себя невозможно. Дорогая, пока есть борьба интересов, конфликты неизбежны. Возможно опыт этой войны, когда все мы оказались разъединены, подтолкнет Европу к объединению, с общей системой безопасности и управления.
   Журналистка. Вы говорите об объединении Европы, когда над ней навис дамоклов меч?
   Черчилль. Я лишь предполагаю, что будет после окончания войны.
   Журналистка. Вы уверены, что Гитлер будет остановлен?
   Бивербрук. А вы думаете иначе? А она быстро перешла в наступление, и не упускает ни одной секунды.
   Черчилль. Я сам когда-то рвался в бой.
   Биркенхед. Только теперь, когда вы близки к цели, вы проявляете медлительность и боитесь действовать. Того гляди, шанс будет упущен.
   Черчилль. Упущен ли?
   Бивербрук. Близится вечер, а еще ничего не произошло. Еще нет известий об отставке Чемберлена и о том, кто же будет формировать кабинет министров, есть только возможные кандидаты: вы и лорд Галифакс. А еще двумя днями раньше я упрашивал вас заявить свои претензии на пост премьер министра.
   Черчилль. В такой переломный момент не приходится выбирать. В таких чрезвычайных условиях я готов служить своей стране под руководством кого угодно.
   Бивербрук. Слишком много патетики. Этот "кто угодно" еще недавно радостно полагал, что равновесие сил в Европе находится в руках Лиги Наций. Этот "кто угодно" вернувшись из Мюнхена, где без боя сдал Чехословакию, считал, что привез мир этого времени. Разве могли договоренности Чемберлена быть защитой от силы и мощи оружия и марширующих солдат Рейха? Наивно полагать, что привезенные соглашения о мире могли остановить эту хитрую лису Гитлера. Если Гитлер искал мир, то зачем ему так много вооруженных солдат? И о чем можно договариваться с таким монстром, отведавшим крови? Он не сможет остановиться, пока смерть не положит этому конец. Единственный, кто любит драку - это вы, Уинстон. Единственный, кто готовился к ней - это Вы.
   Черчилль. Увы, миротворец -- это тот, кто кормит крокодила в надежде, что тот съест его последним.
   Секретарь. Вам звонят.
   Черчилль. Сегодня все звонки срочные. (Снимает трубку). Слушаю. Что происходит?
   Клементина. Свершилось? Тебя назначили?
   Черчилль. (Машет головой) Ведет переговоры? Но сколько можно? Стоят на своем? Звоните еще раз, как только что-то прояснится.
   Бивербрук. Что происходит?
   Черчилль. Пока ничего не известно. Чемберлен продолжает упорствовать и в условиях начавшегося вторжения во Францию пытается создать коалиционное правительство под своим руководством.
   Бивербрук. Успокойтесь Черчилль. Думаю, это ни к чему не приведет. Лейбористы и либералы против. Их не устраивает правительство во главе с Чемберленом. Вы знаете очень много и обо всем. Именно вы, Черчилль, выражаете волю народа к сопротивлению, а не те, кто пытается умиротворять и отдавать средиземноморские колонии в обмен на тишину и покой на острове. Чемберлену следует уступить дорогу и это понимают многие. Ждем. Ждем. Скоро все прояснится.
   Черчилль. Это может решиться не сегодня.
   Бивербрук. Не думаю. Времени слишком мало. Над Европой сгущаются тучи. Враг, уверенный в своей силе, рвется к безраздельному господству. Для этого надо сделать несколько шагов - раздавить Францию, Голландию, Бельгию и выбрать очередную жертву - Англию или Россию.
   Клементина. Вы думаете война возможна? После первой мировой войны мы были глубоко убеждены, что на всем свете воцарится мир.
   Линдеман. Она уже идет. Логика зла иная и в ее изощренные хитросплетения невозможно проникнуть. Ведь не ради оливковых рощ, муз и богов точат копья!
   Клементина. Вы правы.
   Линдеман. Европе 6000 лет. Ефрейтор диктует Европе, какой ей быть. Он начинал как художник, но судьба распорядилась иначе. А ведь все его баталии могли разворачиваться только в картинах.
   Черчилль. На него подействовал хлор первой мировой войны и потеря зрения от него. И вот тогда, объятый тьмой, он перекраивал в мыслях Европу и устанавливал свой порядок.
   Клементина. Уинстон, успокой мое растревоженное опасностью сердце.
   Черчилль. Клемми, ты и сама все понимаешь. Все изменилось. Столько усилий прилагается, чтобы отвести угрозу от этой священной земли, и никакой уверенности нет, что мы на йоту преуспели. Надо бить во все колокола. Дорога каждая минута, каждый день, который складывается из этих драгоценных минут. Мы медленно скатываемся туда, откуда один выход - война.
   Клементина. Разве такое может быть?
   Черчилль. Всюду и в любое время, даже в тихие и спокойные дни, я слышу гонг Одина, сзывающего воинов на Валгаллу.
   Бивербрук. И несмотря на это, мне стоило огромных усилий убедить вас хотя бы промолчать в ответ, когда Чемберлен вас спросит, войдете ли вы в состав правительства, возглавляемого Галифаксом.
   Черчилль. Если бы все было так просто! Но после взлетов и падений, приходится оценивать шансы на победу, чтобы предупредить поражение. А потому я не тороплюсь принимать скоропалительные решения.
   Клементина. Но, Уинни, все сложилось не так плохо: сначала военно-морской министр, потом министр финансов, снова военно-морской министр.
   Бивербрук. Не ставьте точку, Клементина.
   Клементина. Верно. Есть еще порох в пороховницах. Уинстон, ты слышишь меня? (Он нервно прохаживается, поглощенный своим)
   Черчилль. Да. Слышу. Порой мне кажется, словно вокруг меня маршируют солдаты. Сначала удар каблуков о мостовую немногочисленный и едва различимый, но потом он нарастает, становится отчетливым и громким, будто марширует огромная армия, которая переустроит мир на свой лад. И я понимаю: надо действовать. Надо каждый день что-то делать, чтобы положить конец этому маршу.
   Секретарь. Еще один звонок. Ответите?
   Черчилль. Да. (В трубку ) Слушаю. Да... Едет? Приехал? А как долго это может продолжаться? Хорошо. Спасибо. Звоните, если что-то прояснится. Может не понадобиться? Как так? Да? Добрая шутка- соль всей земли. До свиданья.
   Клементина. Что тебе сказали?
   Черчилль. Пока ничего особенного, просто держат в курсе новостей.
   Клементина. И что это за новости?
   Черчилль. Чемберлен в Букингемском дворце.
   Бивербрук. Наконец он сделал единственно верный шаг.
   Журналистка. А что последует за этим? Его отставка? Все об этом только и говорят в последнее время.
   Бивербрук. Да.
   Журналистка. И кто же станет премьер министром?
   Бивербрук. Вы умеете ждать?
   Журналистка. Да.
   Бивербрук. Вот и прекрасно, подождите самую малость. Тем, кто умеет ждать, достается многое.
   Линдеман. Если у вас есть наблюдательность, то усмотрите некоторую взаимосвязь между вашим присутствием здесь и возможными последствиями решения вопроса о новом премьер-министре. Если вы усмотрите эту взаимосвязь, то окажетесь не так уж далеки от истины.
   Бивербрук. (Глядя на журналистку) Иной раз так интересно наблюдать за выражением крайнего удивления на лицах людей.
   Линдеман. Да. Весьма интересно.
   Журналистка. (К Уинстону) Может это покажется неуместным, но вы говорили, что готовились к войне. Но как? Вы вернулись в кабинет министров только в сентябре, когда война набирала обороты и Германия напала на Польшу.
   Бивербрук. Не в один день начинается война.
   Журналистка. Верно.
   Черчилль. Еще после первой мировой войны было очевидно, что Германии навязан такой мир, который она захочет исправить любой ценой. Самолюбие воинствующих германских племен было уязвлено и в один прекрасный момент оно грозило обернуться еще одной трагедией. Я наблюдал за тем, что происходило в Германии и взывал к сопротивлению. Остальное вам расскажет Линдеман.
   Линдеман. Действительно, леди, не стоит мешать нашему дорогому другу сегодня. Вы и сами прекрасно все знаете. Франция, получила территории, возвела укрепления и думала, что они непреодолимы. Большевизм представлял не меньшую опасность, чем фашизм, а потому помощь Советской России отвергали. Мы же пошли по пути умиротворения. И только Германия действовала решительно: пожар в Рейхстаге, выход из Лиги Наций и конференции по разоружению, избрание Шикельгрубера на пост фюрера и рейхсканцлера Рейха, ночь длинных ножей и расправа с соперниками. Объединив усилия мы могли противостоять еще в 1936 году, или даже в 1938 году, когда Гитлер был слаб и пользовался нашей разрозненностью. Но случилось то, что случилось. Теперь же мы не успеваем за увеличившейся силой противника, подкрепленной завоеванной Польшей и добровольно отданной Чехией.
   Клементина. Не люблю ждать, но это неотъемлемая часть жизни. Время так тянется.
   Бивербрук. (смеясь) Это от безделья.
   Черчилль. (к Бивербруку) Среди этой дружеской атмосферы на одно мгновенье забываешь обо всем. Но почему так долго? Может, нашли какую-то другую комбинацию?
   Бивербрук. Если это и случится, то просуществует она не долго. Вы как нельзя лучше отражаете дух времени.
   Секретарь. Вам звонят.
   Черчилль, Да. Да. (слышится звонок)
   Бивербрук. А вот и он долгожданный. Берите трубку, Уинстон.
   Клементина. Не похоже, чтобы ты мог растеряться.
   Черчилль. Конечно нет (берет трубку). Слушаю. Да. Да. Конечно. Прибуду. Я вам крайне признателен. Да. Спасибо. (Кладет трубку). Вот и все.
   Клементина. Уинстон, скажи нам. Мы слышали только да, да, да.
   Черчилль. Свершилось. И только ты знаешь, как нелегок был путь.
   Бивербрук. Уинстон, но все трудности еще впереди. В нелегкий час осуществилась ваша мечта и вы стали премьер-министром.
   Журналистка. Вас можно поздравить? Все решено?
   Черчилль. Да. (Клементина приближается к нему и обнимает, Бивербрук и Линдеман жмут руку) Действительность лучше, чем сон. Теперь надо только дождаться утра.
   Клементина. Я бесконечно рада. Молчишь, не можешь говорить? Радость какая!
   (Все исчезает в темноте и остается только Черчилль, он стоит с устремленным вдаль взглядом, на экранах идут беззвучно хроники грядущей войны, за кадром звучит голос Черчилля)
   Черчилль. Меня создало время, сотканное из войн, и оно же вознесло меня на небывалую высоту. Кто мог подумать, что жестокое время войны станет моим звездным часом и сделает меня героем. Трудности, неудачи не могли сломить меня, они только укрепили мою решимость и уверенность в правоте. Я шел за моей путеводной звездой к моей конечной цели, я шел всю мою жизнь к этому моменту. Знал ли я? Знал. Знал... Германия посеяла драконовы зубы и настало время собирать урожай. Настало время решительных людей, способных драться, настало время решительных действий и необходимости предугадывать события и идти на шаг впереди противника. Личность творит историю. И мы впишем в историю еще немало счастливых и славных страниц. К сожалению, мне нечего предложить, кроме крови, труда, пота и слез (загорается свет и освещает присутствующих).
   Клементина. У тебя такой взгляд, словно ты видишь будущее.
   Линдеман. Мы еще не знаем, что нас ожидает впереди.
   Черчилль. Дорогие мои, я с нетерпением жду утра.
  

(свет гаснет)

  

Сцена 4.

   Время утреннее. Черчилль лежит на кровати, вокруг него нагромождение бумаг, газет и он бегло их просматривает.
  
   Черчилль. Где взять деньги?
   Колвилл. Вечный вопрос.
   Черчилль. Мы не можем сидеть, сложа руки, когда над нами летают самолеты врага и бомбят. Мы должны действовать.
   Колвилл. Понимаю, но мы будем в безопасности только, когда сможем противопоставить противнику равную силу.
   Черчилль. Правильно. Поэтому мы должны продолжать строить суда, самолеты, танки, иначе мы будем выглядеть как приманка, как жирная корова - легкая добыча на обед монстру. Где взять деньги?
   Колвилл. Борьба в одиночку с противником сильным и напористым -- нелегкая задача.
   Черчилль. Те не менее, мы боремся.
   Колвилл. Гитлер обещает долгую жизнь Рейху - тысячу лет, но он падет.
   Черчилль. Мы будем содействовать этому, мы будем сражаться до последней капли крови, чтобы стереть тиранию. Европа должна быть свободной. Если объединение государств и возникнет, то только добровольное. Но сначала мы уничтожим тирана. Где взять деньги?
   Колвилл. Увы, действительность такова, что эти деньги будут выброшены на ветер. Они смогли бы найти достойное применение в другое время.
   Черчилль. Нет, они будут вложены в свободное будущее. Разве может ефрейтор управлять миром? Эти деньги будут истрачены на противостояние злу, невиданному по масштабу и чудовищности. Священный долг Англии объединить малые народы Европы и создать противовес любому, решившему установить единоличное господство в Европе. Так было во времена Испанской монархии, Наполеона, Вильгельма. Такова историческая миссия Англии. Я решил. Надо писать письмо.
   Колвилл. Письмо? Кому?
   Черчилль. У нас есть друг, который понимает многое, и мы можем рассчитывать на него. Надо только обратить взгляд за океан, и да поможет нам случай убедить его.
   Колвилл. Да, когда зло вступило в альянс, быть в одиночестве для Британии- это непосильное бремя.
   Черчилль. Письмо Рузвельту должно быть убедительным. Над его государством нависла не меньшая опасность, чем над нами. Думаю, что он не может пока ее оценить.
   Камердинер. Пришел господин Мортон.
   Черчилль. Мы договаривались о встрече. Пусть войдет. (Колвиллу) Мы потом обсудим содержание письма. (Черчилль встает с кровати, Колвилл уходит).
   Черчилль. Доброе утро, Мортон. Когда-то окопы Первой мировой столкнули и связали нас прочно. И мы с тех пор вынуждены говорить о войне.
   Мортон. В этом наше преимущество. Если в мирное время мы и говорили о войне, то для того, чтобы быть готовыми к этому моменту испытаний.
   Черчилль. Увы. Мы не готовы. Нас бомбят вопреки нашим ожиданиям не по укрепленным коммуникациям, аэродромам, базам, заводам, а по жилым кварталам. Что вам удалось узнать?
   Мортон. Разведка докладывает, что до 21 сентября вермахт начнет штурм острова.
   Черчилль. Гитлер слишком самонадеян. У них нет судов для высадки пехоты.
   Мортон. Мы не всегда можем предугадать действия противника, а они могут оказаться самыми неожиданными. Франция продержалась не более месяца. Уже после первых 5 дней стало очевидным, что они не могут сопротивляться силе Рейха.
   Черчилль. Да, досадно. Гитлер рассчитывает на превосходство в воздухе. То небольшое преимущество в бомбардировщиках, не дает возможности выиграть при вторжении на остров.
   Мортон. Вы же знаете, враг может принимать самое непредсказуемое решение.
   Черчилль. Итак, 21 сентября. Они готовились к высадке 16 июля, но теперь сроки сдвинулись. Чем дальше, тем больше потерь с их стороны...
   Мортон. Увы, и с нашей.
   Черчилль. Это может охладить пыл Гитлера. Штурм острова может не состояться вообще.
   Мортон. Да, люфтваффе несут потери. Можно сказать одно: у них не получилось на этот раз так гладко, как они хотели. С потерями им приходится считаться.
   Черчилль. Они могут атаковать еще почти весь октябрь, потом погода не позволит.
   Мортон. Могут.
   Черчилль. Вам не передать Мортон, что творится у меня в душе, когда я брожу среди разрушенных бомбежкой домов, вижу людей, оставшихся без крова и потерявших близких. У меня наворачиваются слезы на глаза. Видеть все это - невыносимая мука и быть бессильным при этом - это терзающая боль.
   Мортон. Не время поддаваться эмоциям. Враги хотят пробудить в нас отчаяние, а как только мы это почувствуем - мы сразу проиграем. Ночные бомбежки наших спящих городов придуманы не для уничтожения оборонительных укреплений, а чтобы посеять страх, чтобы испортить нас изнутри.
   Черчилль. Там, среди ужаса войны, руин и погибших, меня пронизывает острое чувство уверенности в наших силах. Наш путь сопротивления - единственно возможный. И я готов убедить в этом всех. Нас не запугать фугасами и разрывающимися снарядами. Не запугать. У меня есть силы спасти эту страну, и я ее спасу!
   Мортон. Мы остались одни.
   Черчилль. Знаю. Но Великобритания не может удовлетворить амбиций Гитлера. Он неизбежно устремит взоры в сторону России, с ее размерами, ее ресурсами.
   Мортон. Что если вермахт примет решение напасть на нас, или Россия быстро капитулирует и мы снова окажемся под ударом?
   Черчилль. Мы должны быть готовы и к такому развитию событий. Я был убежден когда-то, что Гитлеру не преодолеть линию Мажино, не пройти во Францию. Но я заблуждался.
   Мортон. Мы упустили шанс противостоять нацизму.
   Черчилль. Мы должны считаться с настоящим, а не оплакивать упущенные возможности в прошлом. Да, когда-то Англия и Франция упустили шанс объединить усилия с Советами и сломать шею Гитлеру. Это могло изменить ход истории.
   Мортон. А в настоящем Россия связана пактом о ненападении с Германией.
   Черчилль. Да. Бойтесь троянцев дары приносящих. Россия должна была позаботиться о себе, и она приняла рациональное решение. Но для ефрейтора не существует правил.
   Мортон. Он о вас также не высокого мнения (смеются), для него вы плутократ номер один.
   Черчилль. Знаю. Знаю, Мортон. Он боится удара со спины.
   Мортон. Теперь у нас много общих интересов с Советами, и видимо, мы еще окажемся вместе с ними в одной упряжке.
   Черчилль. Возможно. Теперь только союз трех держав - Великобритании, Америки, Советов может быть судьбоносным.
   Мортон. Америка безмолвствует.
   Черчилль. Пока не сложились условия для этого союза. Пока я могу только оборонять остров в одиночестве. Пока я только могу поднимать дух сопротивления.
   Мортон. У Вас это получается.
   Черчилль. Не всегда.
   Мортон. Вам доверяет большинство англичан. Недавно читал в газете письмо пожилой дамы. У меня есть вырезка.
   Черчилль. Не будем читать, это пустая трата времени.
   Мортон. Это может укрепить ваше сопротивление.
   Черчилль. У меня есть дети, скоро появится внук, они в опасности, как и все, и я должен о них позаботиться. Десмонд, конечно же, я устал, здоровье подводит.
   Мортон. Все находятся в огромном напряжении и все понимают близость беды.
   Черчилль. Сейчас все зависит от нашей авиации. Быть или не быть 21 сентября, зависит от одиннадцатой бригады. Многое зависит от немногих. Надо ускорить подготовку летчиков.
   Мортон. Мы набрали, но требуется время.
   Черчилль. А времени нет. Надо сократить длительность подготовки.
   Мортон. Уинстон, вы приносите в жертву молодых и неопытных. Это безрассудство - бросать в бой малоподготовленных бойцов.
   Черчилль. Сейчас военное время и то, что допустимо в мирное время, не подходит в настоящий момент. Слишком велика цена. Нам нужны летчики. Нужны.
   Мортон. Но...
   Черчилль. (перебивает жестко) Каким образом мы можем изменить количество летчиков? Только ускорив их подготовку. Сейчас война.
   Мортон. Верно.
   Черчилль. Хорошо, что вы согласились.
   Мортон. Уинстон, я понимаю, вы напряжены.
   Черчилль. Ответственность за происходящее на мне. Не об этом ли писала та англичанка, о которой вы говорили?
   Мортон. Да. Да. Разумеется, все сводилось именно к этой идее.
   Черчилль. Вы словно переменились. Больше не противоречите.
   Мортон. Я не хочу усложнять и без того трудную ситуацию. Если быть точным, то она говорила, что вы как бойцовский бульдог приползете к нам на четвереньках, неузнаваемый, весь в крови, но счастливый и с сердцем врага.
   Черчилль. Люди должны привыкнуть жить в условиях постоянной опасности - это теперь неотъемлемая часть нашей жизни. Усилия газет, радио должны быть направлены на достижение одной цели - приближение победы.
   Мортон. Газетчики проявляют осторожность, чтобы не усиливать боль и смятение.
   Черчилль. Это хорошо. Нельзя сеять смуту в этот недобрый час. Я не могу представить Гитлера въезжающим в Букингемский дворец. Это выше моих сил.
   Мортон. Думаю, что это не случится. Гитлер наткнулся на сопротивление, на твердость духа в борьбе с ним.
   Черчилль. Исход борьбы скоро решится... Десмонт, а как поживают наши золотые яйца?
   Мортон. Ах, яйца. Неожиданная перемена темы смутила.
   Черчилль. Гусыни высиживают золотые яйца?
   Мортон. Да. Но гусыням это стоит огромных усилий.
   Черчилль. Каких бы усилий это ни стоило, нам нужны шифровальные коды не только люфтваффе, но и военно-морского флота, и даже Рейха.
   Мортон. Приходится обрабатывать от 350 до 1000 сообщений.
   Черчилль. Наши суда пересекают Атлантику, находясь под постоянным прицелом. Мы не можем рисковать.
   Мортон. Немецкая шифровальная машина Enigma производит двести миллионов преобразований с одним знаком и нашему "Колоссу" уже под силу дешифровать послания люфтваффе, а значит рано или поздно будут решены и другие задачи.
   Черчилль. Военное время требует огромного напряжения и геройства во всем, иначе мы можем опоздать, проиграть. Вы должны спешить.
   Мортон. Вы же понимаете, что данные разведки не всегда дают возможность предотвратить катастрофу. Силы бывают неравными.
   Черчилль. Даже в условиях неравенства сил, можно оказывать противодействие и наносить болезненные удары.
   Мортон. Бороться до конца, не жалея себя - это все понятно.
   Черчилль. Это не совсем то, о чем я говорю.
   Мортон. Вы изредка озадачиваете неожиданными заключениями.
   Черчилль. В англо-бурской войне меня спасла случайность.
   Мортон. Это, пожалуй, знают все. Но какой же вывод мы должны сделать из этой спасшей вас случайности в применении к современной войне?
   Черчилль. Первый дом, в который я постучался, принадлежал англичанину.
   Мортон. Вы считаете необходимым организовывать сопротивление в тылу врага?
   Черчилль. Да. Даже при неравенстве сил, у сопротивляющихся есть много преимуществ - они могут наносить неожиданные и болезненные удары.
   Мортон. Согласен.
   Черчилль. Действуйте, Мортон. Адью.
  
  

Сцена 5

Ноябрь 1940 года. Время послеобеденное. Гостиная комната.

  
   Черчилль. Внук - это новая жизнь. Продолжение жизни. Он явился словно назло всем смертям. Эти звуки детского плача среди серен воздушной тревоги звучат как гимн жизни, как ее торжество над тем, что пытается ее уничтожить.
   Памела. Я рада, что появился мальчик. Он появился в тяжелое время. И пока он не осознает ужаса происходящего, у нас есть время исправить ситуацию.
   Черчилль. Ты полна оптимизма и это радует. Ребенок - это хороший знак. Пэм, ты даже представить не можешь, что означает для меня этот плач младенца. Представь, что будет с усатым ефрейтором, когда он узнает, что на Даунинг стрит, 10 появился еще один Уинстон Черчилль.
   Памела. Когда же вы узнали, что его назовут Уинстоном?
   Черчилль. Не забывай, что в этой стране я узнаю новости одним из первых или делаю их сам.
   Памела. Вполне возможно. Но эту новость мы с Рандольфом хотели преподнести вам сегодня.
   Черчилль. Мне показалось, что такого красивого малыша надо назвать Уинстоном, чтобы его имя звучало величественно - Уинстон Рандольф Черчилль.
   Памела. Звучит раскатисто, как гром. Но это может привнести много путаницы.
   Черчилль. Как хорошо, что ваше и мое мнение совпали. Как хорошо, когда в семье царит единодушие.
   Памела. Имея перед глазами такой пример отваги, силы, решительности, обаяния, разве я могла назвать малыша иначе?
   Черчилль. Спасибо, Пэм. Тебе надо больше бывать на воздухе.
   Памела. Но там отчаяние, боль, страдания.
   Черчилль. Иного времени в нашем распоряжении не будет. Пэм, я договорился с журналом, чтобы сделали ваши снимки с малышом. С минуты на минуту мы ждем гостей, чтобы отметить появление малыша на свет. Несправедливо оставить Унни без праздника.
   Памела. Я еще не привыкла к стремительности ваших действий. Сейчас война и настроение не располагает к праздникам. Личное отступает на второй план. А на первый план выходит война, воля одного подчиняет всех своему жуткому замыслу.
   Черчилль. И вопреки всему, праздник должен состояться. Но мы не можем ждать до вечера. Вечер - неспокойное время, когда разрываются снаряды.
   Памела. Хорошо. Убедили. Попробую хоть как-то приукрасить себя.
   Черчилль. Пэм, не спеши уходить. Ты выглядишь как Аврора: свежа, мила, тепла, нежна. Ты так хороша.
   Памела. Нарядное платье и украшение освежат и подчеркнут торжественность момента. Рандольф мог бы внести разнообразие в наш разговор, но что-то задерживает его, может быть что-то срочное.
   Черчилль. Ты думаешь, что срочное? Пэм, я не всегда нахожу с ним общий язык. Пэм, у него очень вспыльчивый характер, он изредка начинает говорить и не может вовремя остановиться, не замечает, как задевает не только самолюбие других, но их достоинство. Изредка он бывает невыносим.
   Памела. Он бывает вспыльчив, но я не замечала, чтобы он мог обидеть меня. Это все милые особенности его характера.
   Черчилль. Пэм, хорошо, что ты умеешь не замечать в нем многое, что ненавистно другим.
   Памела. Но он же плоть от плоти ваш.
   Черчилль. Между нами есть определенная разница. У него есть влиятельный отец, который поддерживает все его начинания. Мой же отец умер рано и я должен был пробивать дорогу сам.
   Памела. Но вы родились с серебряной ложкой в руках. Перед вами открывались огромные возможности, ведь вы принадлежали к одной из самых значимых фамилий Британии.
   Черчилль. Пэм, ты ошибаешься. Да, я принадлежал, но не был прямым наследником. Да, у меня были выигрышные карты, но ими надо было еще распорядиться так, чтобы они этот выигрыш принесли. Мне удалось сделать наше имя Черчиллей весомым и значимым.
   Памела. У Рандольфа есть неосознанное стремление подражать вам, но у него нет такой силы и воли, чтобы обрести желаемое.
   Черчилль. Ты права в одном. Я не могу осуждать его - он мой ребенок. Сара, моя бесценная Сара, тоже не хотела слушать меня, хотя я ей желал лучшей доли. Но она оказалась норовистой лошадкой, сбежала в Америку с актером и делает попытку стать знаменитой актрисой. Пусть она довольствуется тем, что имеет, раз уж она этого так сильно хотела.
   Памела. А пока Рандольф заботливый отец. Конечно, он не всегда пунктуален, и не всегда помнит, о чем мы договаривались. Вот и сегодня, ума не приложу, чем он занимается. Он должен был уже час назад прибыть сюда, преисполненный радостью отцовства и сыновнего почтения.
   Черчилль. Все это требует большой ответственности. Боюсь, что наш герой не способен на такое. От ответственности он бежит.
   Памела. Не судите его так строго. Не всякому дано играть значительную роль в жизни, но для всех нас, значимых и малозначимых, находится место в ней.
   Черчилль. У него есть одна страсть, как и у многих мужчин, ему нравятся красивые женщины. Он скоро прибудет. Тем более, и мне он обещал быть к трем.
   Памела. Надеюсь, надеюсь, надеюсь...
   Черчилль. С чего начинается семья? С того, что молодой человек влюбляется в девушку, -- другой способ пока еще не изобретен. А пока я буду радоваться твоей красоте.
   Памела. Что вы такое говорите!
   Черчилль. В тебе есть мир и тепло, ты заботишься о малыше, о новой жизни, в то время как все мои мысли о войне. Наполни этот дом теплом, молодостью, миром, и ты будешь его добрым хранителем, ты будешь полноправной хозяйкой в нем.
   Памела. Разве это в моих силах?
   Черчилль. Да. Клементина - прекрасная хозяйка, но она стала раздражительной, особенно после ее слабости к молодому и чувственному фотографу или, не помню, торговцу картинами. Словно что-то давно дремлющее в глубине ее души проснулось и вырвалось наружу, по ходу, как смерч, сметая все подряд.
   Клементина. Все готово. Готовы Мэриголд, Диана. Но нет Рандольфа.
   Черчилль. Мы это заметили. Клемми, ты всегда так заботлива и так добра к нам всем, что мы не можем не ценить это.
   Клементина. Малыш спит крепким сном. Похоже, что он очень спокойный мальчик.
   Черчилль. Мы ждем Рандольфа. Все собрались, но его нет. Это не хорошо, что он нас заставляет ждать, ведь это мы гости на его празднике.
   Клементина. Пришел брат Джон, его семья.
   Памела. Но могло произойти что-то непредвиденное, что его и задержало.
   Клементина. Погодите горячиться. Рандольф скоро придет.
   Камердинер. Прибыли репортеры из журнала по вашей просьбе.
   Черчилль. Да, мы их ждем. Проводите их в комнату. Рандольф всегда заставляет себя ждать.
   Памела. Уинни спит. Его не хочется будить. Да, и время смутное. Давайте отложим фотографирование.
   Черчилль. Дети меняются быстро, очень быстро. Сохраним на память и этот момент, кода он так беззащитен, бессмысленно глядит на мир. Он еще не способен видеть большую его часть, а мы задаемся вопросом, что ожидает его в будущем. Идемте.
   (Свет гаснет, на экране появляются фотографии. Все фотографии Уинстона Черчилля, членов его семьи и последними - его внука тески. Свет зажигается).
   Рандольф. Праздник уже в разгаре, а мне казалось, что я важная его составляющая. Но нет, оказывается, ошибался.
   Черчилль. Видимо, это из разряда таких радостных событий, на которые ты не спешишь.
   Рандольф. Как вы славно обходитесь без меня. Если я исчезну, вы наверное даже и не заметите, не удивитесь, может быть обрадуетесь.
   Памела. Мы очень ждали.
   Черчилль. Ты задержался. Не стоит предъявлять нам счет.
   Рандольф. Виноват - задержался. (Пэм) Почему ты не дождалась меня? Я ведь тоже чуточку, но виноват в появлении Уинстона на свет.
   Памела. Почему это так взволновало тебя? Ведь ровным счетом ничего предосудительного не произошло.
   Рандольф. Кто-нибудь будет считаться со мной? Или меня принимают за пустозвона?
   Клементина. Рандольф, ты переигрываешь и портишь один из светлых и радостных дней Пэм. Как это нелегко посмотреть на происходящее глазами других людей!
   Рандольф. Я не играю. Пэм, я менее всего ожидал от тебя. Почему ты поступаешь так, как он хочет?
   Памела. А что в этом плохого, доставлять удовольствие тем, кто так много значит для нас?
   Черчилль. Интересно, как далеко это может зайти.
   Клементина. Рандольф, не забывай, что она родила твоего ребенка, а мы собрались по поводу его рождения.
   Рандольф. Не забываю, прекраснейшая из матерей.
   Клементина. Может на этом нам поставить точку? Мне кажется это самым разумным.
   Памела. Повода для недовольства нет, успокойся. Мы ждали тебя. Представь, мы сделали первую фотографию Уинстона.
   Рандольф. Выбран очень удачный момент, когда его отца не было рядом. Кругом одни выдающиеся личности, которые заняты решением задач и достижением поставленных целей.
   Клементина. Благородный труд гораздо лучше, чем чувство отчаяния.
   Рандольф. А что делать тем, кто не может решать сложных задач, не может быть весомым?
   Черчилль. Жить.
   Рандольф. А что такое жить? Кто-нибудь может сказать? У меня не получается жить. Я не могу стать великим журналистом. Не могу стать выдающимся политиком.
   Клементина. Но тебе дана редкая возможность попробовать и то и другое.
   Рандольф. (к Черчиллю) В вашей жизни была и Индия, англо-бурская война с бегством из плена...
   Черчилль. Но эпизод мог окончиться плачевно.
   Рандольф. Была Куба, окопы первой мировой войны, адмиралтейство, хроники мирового кризиса и семьи Мальборо. И это все досталось одному человеку, в то время как другим приходятся ждать улыбки судьбы годами.
   Клементина. Рандольф, мы не понимаем тебя.
   Рандольф. Что вы не понимаете? Почему одним дано все, а другим совсем немногое? Сколько раз мне приходится задавать этот вопрос! А ответа нет.
   Клементина. Он не понимает, что говорит.
   Черчилль. Ты напоминаешь блудного сына, который сбился с дороги.
   Рандольф. Но я не брошусь к вам.
   Памела. (Испуганно) Давай на несколько минут уйдем. Все ведь хорошо. Ты так много сделал и надо еще чуточку постараться. Все образуется.
   Рандольф. Ты еще не привыкла к таким милым семейным сценам. Они - неотъемлемая часть счастливой супружеской жизни. Бывают моменты, когда супруги готовы выцарапать друг другу глаза, а потом все проходит, наступает штиль, затишье, мир.
   Клементина. Может быть он не в духе? (Рандольфу) Ты решил удивить нас правдой мира, раскрыть подвохи и темные углы его. Не очень удачная идея.
   Рандольф. У отца их рождается до сотни в день и только четыре оказываются стоящими. (К Пэм) Для тебя мой отец кажется героем в ореоле славы, святым спасителем. А он такой же человек. Пэм, что ты можешь мне сказать там наедине? Ты больше времени проводишь у зеркала, чем в разговорах со мной, и тебя гораздо больше интересуют взгляды, которыми одаривают тебя мужчины.
   Памела. Зачем так? Тебе будет стыдно потом.
   Рандольф. А разве неправда? Правда. Сара вообразила, что станет великой актрисой, сбежала в Америку и все еще полна решимости ею стать.
   Клементина. Она на многое способна.
   Рандольф. Но только не на долгий труд. Она скоро вернется! Поверьте мне... Когда поймет, что великой актрисы из нее не получится.
   Черчилль. Достаточно. Если моя любимая беглянка решит вернуться, я встречу ее с распростертыми объятиями. Пусть возвращается. Вместе легче пережить невзгоды. Достаточно, Рандольф.
   Рандольф. Нет, не достаточно.
   Черчилль. Ты в плохом настроении. Не надо терзать Пэм, не надо пытаться упрекать меня и весь мир. Наверное, у тебя закончились деньги. И это - основная причина этих излияний. Что приумолк? Я ведь прав!
   Рандольф. А вы когда-нибудь ошибаетесь? Никогда. Деньги - это только часть проблемы.
   Черчилль. Это часть и очень весомая. Она породила бурю в стакане воды. Все очень просто.
   Рандольф. А вы разве не ощущаете недостаток денег?
   Черчилль. Я не могу их тратить на праздное времяпровождение. Рандольф, лучше оставить все это, пока мы не зашли слишком далеко, пока не пришлось для усмирения вызывать гвардейцев. Сделай это ради наших дам, которые ждут от нас поддержки в этот нелегкий час.
   Рандольф. Они куда более подготовлены к трудностям и могут их терпеливо переносить. Так что вы зря их принимаете за овечек, нуждающихся в надежном пастыре.
   Черчилль. Прекрати.
   Рандольф. Я припоминаю, что-то в таком духе говорили в ваш адрес: "Он далеко не самый талантливый наш политик, но обаятелен и джентльмен до мозга костей".
   Клементина. Прекрати, или мы все уйдем, и ты останешься наедине со своей совестью.
   Рандольф. Мама, неужели вы думаете, что большую половину человечества волнуют проблемы совести! Нет. Иначе мы бы не слышали сейчас воя сирен воздушной тревоги.
   Клементина. Очень жаль.
   Черчилль. Да, действительно мы не услышали воздушной тревоги. Вам всем небезопасно оставаться здесь. Лучше уйти в убежище.
   Памела. Как все быстро закончилось!
   Клементина. Зато этот короткий момент, как проблеск молнии, осветил на мгновение темноту.
   Черчилль. Рандольф успел выговориться.
   Рандольф. И это все?
   Черчилль. Да, Рандольф, торжество окончено.
   Рандольф. Что же я вам наговорил!
   Черчилль. Увы, момент праздника упущен.
   Памела. Пойдем Рандольф.
   Черчилль. Я останусь. Когда в этом доме находишься один и слышишь звуки рвущихся снарядов, то какая-то неведомая сила заставляет бороться до конца (входит Колвилл).
   Колвилл. Письмо от Потуса. Я не хотел прерывать ваши семейные торжества
   Клементина. Мы пойдем в убежище. Никак не могу привыкнуть к бомбежкам. (Клементина, Пэм и Рандольф уходят).
   Черчилль. Торжество было недолгим. Радостный момент был омрачен и я чувствую легкое раздражение. Пожалуй, сейчас самый подходящий момент для письма. Посмотрим, что пишет наш дорогой заокеанский друг. (Открывает письмо, читает, меняется в лице, нервно кашляет)
   Колвилл. Что-то не так?
   Черчилль. Франклин хочет услышать какой-то определенный ответ о совместном создании урановой бомбы.
   Колвилл. Он прав: надо спешить. Ведь кто-то другой может оказаться первым в деле, последствия которого пока непредсказуемы, но могут привести к невиданному по силе разрушению.
   Черчилль. Подготовка к войне невиданной по размаху привела к необходимости в создании оружия, которое способно мигом прекратить войну, принеся его обладателю победу.
   Колвилл. И каков будет ваш ответ?
   Черчилль. Пока наши ученые впереди, и они в состоянии решить эту задачу самостоятельно. Возможно, нам удастся создать бомбу первыми.
   Колвилл. Человек ставит цели и человек достигает поставленные цели.
   Черчилль. Да. Предварительные расчеты наделяют это оружие сверхмощью, но ни один ученый по обе стороны Атлантики не может гарантировать удачу предприятию. На проект же необходимо затратить сотни миллионов фунтов стерлингов. Мыслимое ли это дело вложить в журавля в небе, когда идет война, Королевство бомбят и всюду рыскают шпионы Рейха. Да еще неизвестно, выстоят ли русские, и не обратится ли вся мощь фашистского удара на эту святую землю.
   Колвилл. Гитлер может всех обогнать. Объединение же усилий посодействует быстрым результатам.
   Черчилль. Я не совсем уверен, будут ли совместные усилия более эффективными. Поэтому я предпочитаю не спешить с ответом.
   Колвилл. Но оправдано ли такое соревнование в условиях военного времени между партнерами?
   Черчилль. Посмотрим. Что еще?
   Колвилл. Еще одно сообщение разведки с пометкой важно и срочно.
   Черчилль. (Разворачивает и читает) А это уже воодушевляющая новость!
   Колвилл. Британия спасена?
   Черчилль. Пока нет. Но вы мыслите в верном направлении. Гитлер отказался от вторжения в Великобританию и готовит план следующей кампании. Итак, вероятность нападения на остров сведена до минимума. Следующей мишенью может быть только СССР.
   Колвилл. Но разве это не равносильно нашему спасению?
   Черчилль. Нет. СССР может капитулировать еще до начала войны. И только война СССР и Германии позволит нам выжить и дождаться, когда США выступят на нашей стороне.
   Колвилл. Все очень рационально.
   Черчилль. Итак, Колвилл, что бы ни произошло, помните золотое правило: не будите меня ранее восьми часов. Ничто не должно мешать выработанным годами привычкам. Только если Гитлер вторгнется на Британские острова, вы можете сообщить об этом, не мешкая.
  

(Конец первого действия)

Действие 2.

Сцена 1.

1941. Июль. Выходные дни. Чекере. Уинстон в восточном шелковом халате. Экран для просмотра фильма. Гости и персонал: Бивербрук, Гарриман, Мортон, Колвилл.

   Черчилль. После напряженной недели, что может быть лучше принятой ванны, обеда в компании друзей-единомышленников и какого-нибудь увлекательного предприятия, например, кинематографа!
   Мортон. Гарриман предпочел бы общество вашей очаровательной невестки. Что скажете Аверелл?
   Гарриман. Без комментариев. Господин премьер-министр напоминает восточного пашу, который ожидает в дар на блюде голову своего врага.
   Черчилль. Я не Соломея. Каков бы ни был враг, о средневековой расправе с ним и речи не может быть, его ждет суд и приговор суда.
   Бивербрук. Верно.
   Черчилль. Не могу отказать себе в удовольствии посмотреть этот фильм еще раз. Чем больше его смотришь, тем больше хочется его видеть. Привязанность сердец двух сильных людей прошла испытания разлукой и смертью.
   Бивербрук. Уинстон, я знаю, кажется, о каком фильме идет речь. Вы всегда любили выдающихся личностей, а адмирал Нельсон фигура обаятельная.
   Черчилль. Вы догадались. Это несомненная удача создателя фильма.
   Мортон. Давайте внесем определенность, мы говорим о "Леди Гамильтон"?
   Черчилль. Да. Вы, Мортон, всегда требуете ясности. Хочу сказать, что я тоже не люблю неопределенность. Мы долгое время не знали, как будут развиваться события. Но теперь война между СССР и Германией внесла долю определенности. Теперь надо искать выход, как остановить ефрейтора.
   Бивербрук. А я терялся в догадках, кто же первым заговорит о войне.
   Черчилль. Видимо, это право принадлежит премьер-министру.
   Бивербрук. Русским нужна помощь. Вы ее обещали 22 июня и 12 июля, подписав соглашение о совместных действиях.
   Черчилль. По мере сил и возможностей мы будем ее оказывать.
   Колвилл. Вас знают как архиантикоммуниста. Но вы оказываете помощь ненавистной вам державе.
   Черчилль. Я не изменил своих взглядов, я не отказываюсь ни от одного своего сказанного слова, но теперь над нами нависла еще большая опасность. Мы должны проявлять гибкость.
   Мортон. В Болгарии, ходят слухи...
   Черчилль. Вы верите слухам?
   Мортон. Тем, которые подогревают нашу надежду в это смутное время, да.
   Черчилль. Настало время разрушений. Невозможно пока строить какие-либо прогнозы.
   Гарриман. Думаю, что возможно, и даже разные. Но каким образом будут развиваться события - это пока загадка истории.
   Черчилль. Не могу даже на секунду представить Гитлера повелителем мира и судеб. Мы должны объединить усилия Великобритании, Америки, России и противопоставить равную силу злу. И тогда мы выиграем!
   Гарриман. Но Соединенные Штаты не спешат вмешиваться в военные действия в Европе, мы сохраняем свой нейтралитет.
   Бивербрук. Это вполне объяснимо, находясь на расстоянии от театра военных действий, кто захочет вступить в войну!
   Черчилль. В этом и состоит сложность текущего момента. Я провожу достаточно времени в написании посланий этому выдающемуся человеку, моему товарищу, господину президенту, который многое способен предугадать. Я пытаюсь уверить его, что ось зла, этот союз Германии, Италии и Японии, представляет опасность не только Европе. Но мне не удается убедить его вступить в войну.
   Бивербрук. Вы требуете невозможного. Слишком велика ответственность.
   Гарриман. Господин президент уполномочил меня напомнить, что в случае прямого нападения на Великобританию, Соединенные Штаты незамедлительно обязуются объявить войну и защитить мир.
   Черчилль. Прошу передать мои заверения, что и Великобритания в равной степени обязуется считать врагом всякого, напавшего на дружественную нам страну, с которой у нас слишком много общего.
   Гарриман. Но вы все еще находитесь под прицелом. Вероятность вторжения на остров сохраняется.
   Черчилль. Пока идет война с русскими, это невозможно. Гитлер боится войны на два фронта. Он уверен в невозможности в данный момент войны в Европе на два фронта.
   Гарриман. Но кто дал ему такую уверенность?
   Черчилль. Это слишком сложный вопрос. Видимо, обстоятельства текущей ситуации дают ему полную уверенность в этом.
   Бивербрук. А что думаете вы о войне на два фронта? Ведь это напрямую зависит от вас.
   Черчилль. Думаю, что пока это невозможно. Невозможно. Ведь кроме острова, у нас есть еще и колонии, и борьба за них свяжет все наши силы. Битва за колонии еще только начинается. К тому же пока неизвестен исход войны Германии с СССР.
   Гарриман. Но как долго продлится русское сопротивление? Могут ли они выиграть?
   Черчилль. Вы и сами можете попробовать ответить на этот вопрос. Политический талант заключается в умении предсказать, что может произойти завтра, на следующей неделе, через месяц, через год. А потом объяснить, почему это не произошло.
   Колвилл. Силы фашистов превышают русские. У них пятикратное превосходство в живой силе, трехкратное в артиллерии и танках. Почти половина русской авиации была разбита за несколько первых часов вторжения. План Гитлера за пять месяцев оказаться в Москве и выиграть войну не так уж фантастичен. Делайте выводы.
   Черчилль. Русские знали о неизбежности войны. Они не могли не знать: это знали мы, знали Штаты. Но все обстояло так, словно они забыли об опасности. Они выполняли условия пакта о ненападении, в то время как враг у границ накапливал вооружение.
   Бивербрук. Это не самый неподходящий способ отсрочить войну.
   Мортон. Но что ждет королевство через пять месяцев, когда русские уступят натиску врага и проиграют?
   Черчилль. После войны, независимо от ее исхода, Советы и Германия будут ослаблены, обескровлены.
   Гарриман. Наш президент верит в победу русских. Почему? Этому нет объяснений. Но он уверен в их способности сражаться и побеждать.
   Бивербрук. Я тоже верю в способность к сопротивлению русских.
   Мортон. Но пока нет никаких фактов, свидетельствующих о возможной победе русских в отдаленном будущем.
   Бивербрук. Действительно нет. Если не принимать в расчет неисчерпаемый человеческий ресурс русских, их закаленность в классовой борьбе, сделавшей их монолитными и идейными, кроме того эти поколения еще помнят войну и знают как воевать. Русские не проиграли ни одну войну, в которой шла речь о защите и выживании их земли. Их земля, как магнит, притягивала зло. Оно ступало на их землю со своими грандиозными планами и разбивалось о нее.
   Гарриман. Любопытно. А вы говорили, что нет никаких фактов, говорящих за победу русских.
   Мортон. Я слышал, у них есть пословица: "Кто на Русь с мечом пойдет, тот от меча и погибнет".
   Черчилль. Никогда не слышал.
   Мортон. Русские продержаться четыре месяца, может быть шесть, может быть год, после чего их силы будут отброшены к Уралу или за Урал и война будет проиграна.
   Черчилль. События не всегда принимают наихудший оборот, который рисует наше отчаяние. Но почему ефрейтором овладела такая жажда власти? Вы так пристально смотрите на меня.
   Бивербрук. Ответы на такого рода вопросы надо искать в нас самих.
   Черчилль. Вы намекаете на мое честолюбие, позволившее преодолеть многое и оказаться в кресле премьер-министра во время мировой драки.
   Бивербрук. Мне сложно объяснить желание человеческого существа повелевать всем миром, когда в его абсолютной власти уже есть большое и сильное государство - Германия.
   Черчилль. Верно, Германия никого не боится, во главе ее кучка торжествующих головорезов.
   Бивербрук. Таковы нравы нашего времени. Они позволяют захватывать и переделывать земли.
   Черчилль. Дело в Либенсраум - жизненном пространстве. Им нужно жизненное пространство для 70 миллионов арийцев. Они вынуждены поглотить Польшу, Данцигский коридор, Белоруссию, Украину. Их территории важны для жизни Рейха.
   Колвилл. И Англия будет спокойно смотреть на то, как это произойдет, чтобы в свой час быть тоже поглощенной?
   Черчилль. А вот этого я не говорил.
   Гарриман. Что же вы намерены делать?
   Черчилль. Сплотить весь мир против Германии.
   Гарриман. Разумно.
   Черчилль. Обладающий способностью командовать другими, представляет гораздо большую ценность, чем многие тысячи людей, склонных повиноваться чужой воле.
   Мортон. Чтобы это могло быть? Это не стихи.
   Бивербрук. С таким тезисом и настроением вас не поддержит парламент. Будут назначены досрочные выборы.
   Черчилль. Мы будем бороться со сказавшим это. Я некогда предупреждал Рибентропа, если они ввергнут всех нас в великую войну, то Англия сплотит весь мир против них, как и в прошлый раз.
   Бивербрук. Пришло время сдержать слово.
   Черчилль. Да. Как ни странно это звучит, я испытываю чувство облегчения. Время неопределенности кончилось. Мы получили отсрочку. Народ же, вступивший в войну заслуживает уважение. (К Мортону) Вы не договорили что-то любопытное.
   Мортон. Не припомню. Наверное, что-то незначительное.
   Черчилль. О слухах в Болгарии.
   Мортон. Право, может не стоит об этом. Это было неуместно с моей стороны.
   Черчилль. Допустим, но вы разбудили мое любопытство.
   Мортон. Там будто бы появилась прорицательница.
   Черчилль. Допустим. Как она появилась? Не свалилась же она с неба?
   Мортон. Говорят, что так оно и было.
   Черчилль. С неба?
   Мортон. Не совсем так, но что-то в этом роде.
   Черчилль. Это удваивает мое любопытство.
   Мортон. Она слепа и слышит голос, который велит ей говорить о войне.
   Черчилль. Голос?
   Мортон. И что еще... долгих четыре года предстоит впереди. У русских тоже есть человек, способности которого проверял Кремль, он утверждает, что Гитлер проиграет войну.
   Черчилль. Разве можно этому верить?
   Мортон. За это он объявлен врагом Рейха и его ждет расправа. Он еврей. Вы можете не верить, а вот Гитлер это воспринимает очень серьезно.
   Бивербрук. Перед лицом опасности люди начинают искать иррациональных объяснений. Все это уводит от действительности. Но вселяет надежду.
   Черчилль. В настоящем положении я вижу только один выход: надо ехать в Америку, нужно договариваться об объединении усилий. Необходима встреча. Франклин удивительно тонко все понимает, его интуиция сравнима разве что с предсказателями.
   Гарриман. Господин президент будет рад встрече.
   Черчилль. Вот и хорошо. Теперь мы можем прервать наши размышления и посмотреть фильм. Вы не возражаете?
   Бивербрук. Кто пожелает спорить с вами? Это бесполезно.
   Гарриман. Судя по всему, к этой теме мы будем еще не раз возвращаться. Почему бы не прервать "наши размышления"!
   Бивербрук. Уинстон, когда-нибудь вас обвинят в диктаторских замашках и захотят выбросить из седла при первой возможности.
   Черчилль. Мы еще только в начале долгого пути. Я люблю, когда после разумных прений кворум все-таки приходит к согласию.

(на экране появляются кадры из фильма "Леди Гамильтон")

  

Сцена 2.

Август 1941 года, Черчилль приехал в США в поисках союза и поддержки. Одна из кают военного корабля "Огаста" - плавучего кабинета Рузвельта. Кроме всего необходимого для работы, в каюте стоит игорный стол. Яркая лампа-абажур свисает с потолка. Входят Черчилль, Рузвельт, Гарриман, Гопкинс. Рузвельт в кресле в синем свитере с вышитыми красными буквами FDR.

  
   Рузвельт. Этот безумный день, необходимость видеться с большим количеством людей, много высказываться, - могут истощить и самого сильного. Здесь тихо, спокойно. Мы можем, Уинстон, обсудить происходящее в дружественной беседе.
   Гопкинс. Мы соблюли все меры предосторожности и ускользнули от назойливой прессы. Они до сих пор считают вас отправившимся на отдых и рыбную ловлю.
   Рузвельт. Да, ловко получилось.
   Гарриман. Если понимать все не буквально, то рано или поздно нам придется поймать крупную хищную рыбу по имени Гитлер.
   Черчилль. Да, это лишь начало. Говорят, что вы, господин президент, успешный рыбак?
   Гопкинс. Да. Великий белый отец - успешный рыбак!
   Рузвельт. Я готов рассказать историю о переменчивости фортуны. Да, и вам ли, Уинстон, не знать об этом. Однажды мы решили последовать совету Хемингуэя. Мы сделали все, как он сказал, чтобы наконец-таки вернуться с огромным уловом. Мы отправились в пролив Мона, забросили оперенные крючки со свиным салом, но ничего не поймали... Абсолютно, ничего...
   Гарриман. Каждый рыбак мечтает поймать диковинную рыбу огромных размеров, или дюжину таких рыб.
   Рузвельт. Видимо, такое не может происходить каждый раз.
   Черчилль. В начале нашего пути и вы, и я занимали один пост - возглавляли адмиралтейство.
   Рузвельт. Да, странное стечение обстоятельств. Я люблю море, его безмятежный покой или наоборот неистовство. Мы так малы, а оно так безбрежно. Использую всякую возможность, чтобы оказаться на палубе.
   Черчилль. А знаете, чем я был поражен за все то недолгое время пребывания здесь в Америке? Вокруг нет страха, боли, неопределенности. Мир втянут в войну. Вы же живете, словно ничего не произошло.
   Гопкинс. Пока Сатана сражается с Люцифером, мы продолжаем жить. Мы находимся слишком далеко, война может не докатиться до нас.
   Гарриман. Я не так беспечен. Мир становится слишком малым, так что Европа не так уж далека, и эхо войны все-таки докатится и до нас.
   Рузвельт. Конечно, все вокруг претерпело изменения, мы же остались прежними. Возможно, это недальновидно. Возможно, это будет иметь ряд неожиданных последствий для нас.
   Гарриман. Уверяю вас, что господин премьер-министр его Величества поступил бы так же и остался сторонним наблюдателем.
   Черчилль. Возможно, вы и правы, но я бы не сидел, сложа руки, в ожидании. Враг может нанести в любой момент удар, пока вы думаете, что эхо войны до вас не докатится.
   Рузвельт. Есть еще весьма странное совпадение, связывающее нас. Наши отцы обменялись некогда рукопожатиями при встрече у нас дома, в Гайд-парке.
   Черчилль. Все эти незначительные штрихи могут быть основой для доверительных взаимоотношений между нашими прекрасными странами.
   Гопкинс. Вы предлагаете "гражданский брак" между нашими прекрасными странами?
   Черчилль. Мир втянут в очередную войну и я предлагаю, как и ваши генералы, начать активные военные действия.
   Рузвельт. Послушайте, Уинстон, давайте сделаем сегодня небольшой перерыв. Небольшой. В дальнейшем же я обещаю вести себя неосторожно и вызывающе в отношении Германии, чтобы создать инцидент для начала военных действий. Но после об этом. Мы должны сделать перерыв.
   Гопкинс. Хозяин хочет сделать небольшой перерыв? Так не сыграть ли нам в покер?
   Рузвельт. (к Гопкинсу) Вы предупредительны, и все понимаете верно. (к Черчиллю) Мне хотелось, чтобы вы оставались с нами. Мы же попробуем разобраться с тем, что заставило вас искать нашей незамысловатой компании.
   Черчилль. Я не возражаю против игры, но сам воздержусь.
   Рузвельт. Неужели в Соединенном Королевстве закончились деньги и вы боитесь проиграть?
   Черчилль. Не в бровь, а в глаз.
   Рузвельт. И в чем же проблема?
   Черчилль. Это очень щепетильный момент. Согласитесь, что несправедливо, чтобы победа была завоевана нашей кровью, цивилизация спасена, а мы при этом остались раздетыми до нитки, лишенными всех наших активов. Это не может отвечать моральным принципам и интересам наших стран.
   Рузвельт. Что вы предлагаете, Уинтсон?
   Черчилль. Мы приобретаем лишь необходимое для обороны наших интересов, но это требует огромных трат.
   Рузвельт. Я делаю все возможное, Уинстон. Мы вытягиваем вас всеми силами из долговой петли. К счастью, я имею право передавать вооружение другой стране во имя интересов нашего государства. Но требуется время, чтобы преодолеть здесь сопротивление не желающих слышать о войне и военных расходах.
   Черчилль. Помните, что мы готовы идти на любые жертвы, чтобы оплатить наши военные заказы, но мы не можем оплатить их все сразу, они превосходят наши возможности.
   Рузвельт. Хорошо Уинстон. А теперь, Гопкинс, раздавайте. Игра так увлекает. В нашей жизни много ролей: отец, сын, муж, гражданин. Каждая из них требует исполнения определенного круга обязанностей. Вот я отец и повелительным тоном говорю: ты должен, ты обязан, плохо, хорошо. Вот я муж: милая, дорогая, превосходная, великолепная. И все это роли со своим текстом. Мы играем, даже когда нам кажется, что нет.
   Гопкинс. Спасибо за уроки актерского мастерства. Делаем ставки. Игра началась.
   Гарриман. Флоп. Открываем карты.
   Гопкинс. Вы изменились в лице (к Рузвельту).
   Рузвельт. Я утраиваю ставку. Да, Уинстон, ваша жизнь полна ярких событий.
   Гопкинс. Уравниваю ставку. (Смотрит на Гарримана, но тот машет головой).
   Черчилль. Судьба хранит.
   Рузвельт. Открывайте следующую карту.
   Черчилль. В поисках этих событий я пускался сам: Индия, Судан, Куба. Скоро список пополнится страной, которую я хотел задушить еще при ее зарождении - Советами.
   Рузвельт. Меня же, дорогой премьер министр, судьба сделала неподвижным. Я был лишен свободы передвижения. Я должен был преодолеть этот недуг. Санаторий в горах, гейзерный бассейн, ежедневные тренировки, никакой уверенности в победе. Я мог остаться инвалидом, а довелось решать судьбы своего народа и мира.
   Черчилль. К испытаниям должен быть готов каждый.
   Гопкинс. Такой вывод может сделать стоящий человек. За вашу голову когда-то просили 5000 фунтов.
   Черчилль. 250 фунтов стерлингов.
   Гопкинс. Не так уж и много.
   Гарриман. Сколько сейчас заплатил бы Гитлер, чтобы у власти стоял более сговорчивый человек, нежели вы!
   Черчилль. Мы ведь тоже платим огромную цену за то, чтобы устранить эту причину хаоса.
   Рузвельт. Да, это справедливое замечание.
   Черчилль. Тогда, во время англо-бурской войны меня спасла чистая случайность, теперь же нам нужна слаженная система, договоренность, чтобы противостоять врагу. Мы остались по одиночке перед лицом опасности и проиграли. Теперь же надо объединиться, чтобы выиграть. Это я и хотел обсудить.
   Рузвельт. Конечно же, дорогой премьер министр. Мы это обсудим несколько позже.
   Гопкинс. Прошу простить за вторжение, но вы делаете ставку?
   Рузвельт. Да. Еще двойную.
   Гарриман. Тоже двойную.
   Гопкинс. На этот раз тройную.
   Рузвельт. Дорогой Уинстон. Я слышал, о вашем бегстве из плена во время англо-бурской войны, но не все так хорошо запоминается, как со слов виновника тех событий. Было бы интересно услышать.
   Гопкинс. Я открываю пятую карту. Отлично.
   Черчилль. Признателен вам за проявляемый интерес, за те безграничные доверительные отношения, установившиеся между нами, что характеризует вас как дальновидного деятеля, человека с глубоким пониманием и интуицией.
   Рузвельт. Уинстон, по части красноречия с вами сложно тягаться. Могу заверить, что я был рад некогда начать с вами переписку, потому что видел в вас огромную силу и желание к сопротивлению сгущающимся, сгущающимся...
   Гопкинс. Тучам...
   Рузвельт. Можно и так. Сгущающимся тучам в Европе. Когда-то вам удалось уцелеть. Расскажите.
   Черчилль. Мы вынуждены были обороняться, когда наш бронированный поезд сошел с рельсов глубоко в тылу буров. Нас забрали в плен. Меня, как военного корреспондента Монинг-пост, должны были выпустить. Но я сражался на равне со всеми с оружием в руках.
   Рузвельт. Сложно вас представить, стоящим в стороне и наблюдающим за ходом военных действий. (К Гарриману). Последняя карта не оправдала моих ожиданий. Это не то, что бы я хотел увидеть.
   Черчилль. Вы правы. Это нельзя представить, как и тот приговор, который меня ожидал - расстрел.
   Рузвельт. Но судьба благосклонна к вам.
   Черчилль. Быть может. Это еще был не мой час.
   Рузвельт. Да. У каждого свой час.
   Черчилль. Видимо, вы над этим размышляли.
   Рандольф. А разве вам самому не приходилось?
   Черчилль. Мне? Я все-таки жизнелюб и жизнь должна бить вокруг ключом.
   Рузвельт. Это вас очевидно и спасло. (К Гарриману и Гопкинсу) Открываем. Кто удачливее?
   Гопкинс. У меня стрит.
   Гарриман. Двойка.
   Рузвельт. Тройка. Если бы не последняя карта, то я мог выиграть. Гарриман, вы оказались любимцем фортуны. (К Гарриману). Будете раздавать.
   Гарриман. Я не возражаю.
   Рузвельт. Но продолжайте, Уинстон.
   Черчилль. У вас на лице написано, что вы расстроены.
   Рузвельт. Нет, что вы. Может быть чуточку (широко улыбаясь). И то только потому, что вы приостановились и не продолжаете.
   Гопкинс. Да весьма любопытно, что же вас спасло?
   Черчилль. Я перебрался через ограду школы, где нас держали, впрыгнул в поезд, ехал почти всю ночь и незадолго до станции на рассвете выпрыгнул. Совершенно обессиленный я шел в направлении светящихся огней и, к счастью, натолкнулся на единственный на десятки миль дом англичанина. Это и спасло меня.
   Рузвельт. Это история отважного героя, которая заставляет проникнуться к нему еще большей симпатией.
   Черчилль. Может в минуты сомнений, вы вспомните о храбрости и искренности жителей Соединенного королевства и это подтолкнет вас к правильному решению. Ваш покорный слуга, военный моряк, будет сражаться до последнего, воодушевленный дружбой с таким сильным партнером.
   Рузвельт. Уинстон, ваши выступления всегда блистательны.
   Гарриман. Можно делать ставки.
   Рузвельт. Выбора нет - половина.
   Гарриман. Открываем.
   Гопкинс. Тройная.
   Гарриман. Ставка. Открываем дальше?
   Рузвельт. Да. (Уинстону) Они выдают человека с благородной и отважной кровью.
   Гопкинс. Еще тройная.
   Гарриман. (к Гопкинсу). У вас не развилось случайно, друг мой, головокружения от успеха?
   Гопкинс. Это всего лишь покер.
   Гарриман. Может, стоит осмотреться по сторонам и вглядеться в выражение лиц, и тогда вам не захочется так рваться на передний план.
   Гопкинс. (К Рузвельту). Ваши ставки.
   Рузвельт. (Озадаченный). Пока только ставка.
   Гарриман. Открываем дальше. Продолжаем делать ставки. У меня двойная.
   Рузвельт. Двойная.
   Гопкинс. Только двойная. (К Черчиллю). Здесь говорили о благородной и отважной крови. Нередко у истоков благородного происхождения стоит женское очарование. Оно производит неизгладимое впечатление на..., скажем, на особ королевской крови, после чего открываются неограниченные возможности для всей семьи, произведшей это женское очарование на свет.
   Рузвельт. Гопкинс, что за идей! Но разве можно восставать против природы, одарившей женское существо красотой. Что скажете, Уинстон?
   Черчилль. Ваше окружение проявляет осведомленность в вопросах моей родословной и, кажется, неплохо знает, как прекрасно была сложена моя далекая родственница Арабелла и какое это произвело неизгладимое впечатление на будущего короля Якова, и какое благоприятное влияние очарование оказало на продвижение ее брата Джона, обладателя также блистательной внешности. Да, его подъем был стремительным. Но только решительность, военные способности, отвага могут объяснить то, что он не проиграл ни одного военного сражения. Имя герцога Мальборо завоевано в честном бою и по праву отнесено к 100 лучшим фамилиям Соединенного королевства. В годы противостояния Англии испанскому и французскому господству, ему удалось в безнадежной ситуации, при перевесе в силах врага в десять раз, совершить удачный маневр и выиграть Бленхейм и положить конец испано-французскому господству.
   Гопкинс. Не думал, что попаду на урок истории.
   Рузвельт. (Черчиллю) Дорогой, Уинстон, вам предстоит предпринять не мало решительных и серьезных действий, которые сделают вас не менее значимой фигурой в истории.
   Гарриман. Открываем последнюю карту?
   Рузвельт. Да, сегодня это будет последней картой.
   Гарриман. Опять фортуна на стороне Гопкинса.
   Рузвельт. В этот раз у меня совсем неудачный расклад. Стоит обратиться к более серьезным делам.
   Черчилль. Думаю, что мы можем обсудить вопросы военных поставок, дальнейших действий и помощи Советам.
   Гопкинс. Продолжим?
   Рузвельт. Нет. Семеро против - один за, решение принято. Но прежде, Уинстон, я вам приготовлю коктейль. Мне бы хотелось угостить вас веселящей смесью. Правда, Гопкинс всегда сомневается во вкусовых достоинствах изготовляемых мною напитков. Но никто ни разу не жаловался (движется к бару, смешивает).
   Гопкинс. Не удивительно, от такого внимания все теряют дар речи (улыбается).
   Рузвельт. С шуткой веселее жить.
   Черчилль. Да. Этот неожиданный жест будет дорог мне, как жест дружбы.
   Гопкинс. Босс, мы можем идти?
   Рузвельт. Да. (Гарриман и Гопкинс уходят). (Черчиллю) Какие у нас планы?
   Черчилль. (Подходит к бару, рассматривает, наблюдает за Рузвельтом) Здесь есть много добротных и тонких вин. Будет интересно попробовать букет из них.
   Рузвельт. (Готовит) Итак, Уинстон, что же мы можем предпринять в настоящих условиях?
   Черчилль. Вести войну или быть в состоянии войны - расходное дело. Мы не можем оказать сопротивление основным силам нацистов по другую сторону пролива. Но мы можем действовать там, где у противника не такой перевес - на средиземноморье.
   Рузвельт. Готово. Вот ваш коктейль. Я внимательно слушаю вас. Увы, я не могу его попробовать.
   Черчилль. Спасибо, дорогой друг. Смешение вин рождает новый вкус и их букет действует с двойной силой. Так и наш альянс, мог бы оказаться неожиданным для противника и внести смятение в его ряды.
   Рузвельт. Уинстон, вы знаете, что возможности нашей помощи ограничены. Наша страна не желает участвовать в войне, не имея на то серьезных оснований, по крайней мере, общественное мнение не готово к войне. Поэтому все наше военное сотрудничество должно походить на коммерческую сделку: вы платите - мы поставляем. Все просто.
   Черчилль. Неужели в такой прекрасной стране с огромными возможностями так мало людей способных оценить всю степень угрозы нацизма, ведь это угроза не только Европе.
   Рузвельт. Уинстон, не горячитесь. Понимают, но их голоса в меньшинстве и пока не могут получить перевес.
   Черчилль. Надеюсь, вы среди них.
   Рузвельт. Это ничего не может изменить, Уинстон.
   Черчилль. Это угроза не только Европе, но и интересам Америки. Это переустройство мира, которое приведет к потере сфер влияния ваших и наших. Ведь история Америки неотделима от нашей. И теперь - вы наша надежда на победу.
   Рузвельт. Но все же война за независимость изменила ход событий. Мы приобрели суверенность.
   Черчилль. Тем не менее, вы не станете отрицать, что в данный момент и в обозримом будущем - у нас общие интересы, а потому мы связаны единой нитью. Не так ли?
   Рузвельт. Несомненно, Уинстон. Надо продолжать разработки нового мощного оружия.
   Черчилль. Работы идут полным ходом, но это требует огромных затрат. К тому же не так легко создавать оружие, когда всюду рыщут шпионы рейха и в любой момент пушки Гитлера могут вновь устремиться против нас.
   Рузвельт. Видимо, поэтому, Уинстон, вы так долго уклонялись от моего предложения о совместной разработке и выслали группу ученых, только когда мы сделали ряд многообещающих продвижений.
   Черчилль. Мы были в больших трудах и заботах. В первую очередь нам приходилось думать о том, как защитить остров и создать противовоздушную оборону, нам приходилось нелегко и потому мы медлили. Согласитесь, что такой незначительный нюанс, который имеет разумное объяснение, не может каким-то образом повлиять на наше сотрудничество, которое так необходимо в этот час всеобщей беды, в час, когда мы находимся в затруднительном положении и боремся в одиночку за спасение свободного мира.
   Рузвельт. Конечно, нет, Уинстон. Но пока сокрушительный вражеский удар обошел вас стороной и обрушился на Советы.
   Черчилль. Если русские проиграют до наступления Рождества, мы вновь окажемся в опасности.
   Рузвельт. Если... Вы думаете, они проиграют?
   Черчилль. Я не могу утверждать.
   Рузвельт. Если... Когда-то Ганнибал прислал гневное письмо жителям Лаоконии, что если он войдет в Спарту, то испепелит ее. На это он получил краткий ответ: "Если...."
   Черчилль. И что же? Надо полагать, он не победил.
   Рузвельт. Совершенно верно. Единственный шанс отвести угрозу от острова - помочь русским в этой войне, несмотря на то, что вы непримиримый антикоммунист.
   Черчилль. Теперь русские наши союзники. А ведь мы могли примкнуть к сильнейшему и поживиться вместе с ним плодами завоеваний.
   Рузвельт. Трудно представить вас заодно с Гитлером.
   Черчилль. Верно. Все обиженные могут искать нашей поддержки, и мы поможем восстановить суверенитет.
   Рузвельт. Вы преувеличиваете, Уинстон. Рано говорить о восстановлении суверенитета, находясь под прицелом такого мощного и многочисленного противника.
   Черчилль. В союзе трех величественных держав - залог будущей победы. Если взглянуть на карту, то разве эти три великих государства США, Британия, Советы не смогут противостоять Гитлеру, превосходя во много раз его территории, количество людей и технические возможности. Именно этот союз может остановить Гитлера.
   Рузвельт. Терпение, Уинстон. Быть может, и для этого союза настанет час.
   Черчилль. Но вы не можете не осознавать, что этот святой союз может спасти человечество от гуннской солдатни, беспрепятственно марширующей по Европе.
   Рузвельт. Я прекрасно понимаю ваши настроения, но пока мы не можем присоединиться к вашей коалиции с Советами. Всему свой час.
   Черчилль. Увы, политика - не точная наука. Будем надеяться, что та ошибка, которую допустил Гитлер станет началом его конца. Он расчищает жизненное пространство от ненужных людей - евреев и других. А это тупик, из которого не выходят победителем.
   Рузвельт. Нужен инцидент, который позволит начать военные маневры. Но для начала мы должны наметить какие-то принципы наших дальнейших действий, но так, чтобы их нельзя было воспринять как повод для объявления нам войны.
   Черчилль. Гитлер боится такого противника, как вы. Вы должны это понимать.
   Рузвельт. Вы же знаете, Уинстон, наше государство сознательно избегало участия в каких-либо военных конфликтах. Промышленность не приспособлена к военным целям. Гитлер, вероятно, это знает.
   Черчилль. Гитлер хочет заручиться сочувствием крупного капитала и правых в наших странах, это даст ему возможность установить свой порядок в Европе, а потом со всей силой обрушиться на нас, разъединив нас. Никаких переговоров с диктатором не может быть, и никаких уступок тоже не может быть. Документ, устанавливающий направление наших дальнейших взаимоотношений и действий, еще раз покажет Гитлеру, что мы на разных полюсах с ним и противостоим ему и защищаем интересы свободного человечества, в котором есть место каждому, а не избранным. И это противостояние будет длиться до капитуляции Гитлера.
   Рузвельт. Документ мог бы получить название Атлантическая хартия. Как ни странно, в это нелегкое военное время осознаешь важность существования без войны. Для этого всем государствам следует отказаться от применения силы, иначе они должны быть разоружены.
   Черчилль. Когда победа кажется чем-то призрачным - маяком среди туманного и безбрежного океана - мы закладываем основы будущего мира. Господин президент, это поддержит дух покоренных народов и всех остальных, кто борется.
   Рузвельт. Уинстон, увы, несмотря на все ваши желания, мы не можем принять военных обязательств, и в печати это будет подано именно так.
   Черчилль. Я все понимаю. И могу уверить вас, что если на великую Республику, президентом которой вы являетесь, нападет какое-либо государство, мы сочтем его нашим врагом и объявим войну.
   Рузвельт. Благодарю, Уинстон. Вы так неистово и горячо противодействуете враждебным силам, пожелавшим переустроить мир.
   Черчилль. Но для нашей уверенности нужны самолеты, около 2000 в месяц, нужны, как воздух, торговые суда, которые позволят осуществлять перевозки - сырья, вооружения. Именно торговые суда - залог нашего будущего успеха.
   Рузвельт. Мы рассмотрим этот вопрос, но военная промышленность не может пока поддерживать такие объемные заказы. Необходимо время, чтобы она смогла работать в новых масштабах.
   Черчилль. Это может занять около двух лет, но не бойтесь этих перемен, когда силы тирана ослабнут, то многим странам потребуется оружие, чтобы отстоять независимость.
   Рузвельт. Хорошо, Уинстон, мы сделаем все возможное.
   Черчилль. Я горячо верю вам. Вы способны сделать такой шаг, который будут восхвалять потомки по обе стороны Атлантики.
   Рузвельт. Возможно, потомки будут думать о своих проблемах, а не о нас - призраках из прошлого. А мы должны разрешать проблемы нашего времени.
   Черчилль. Возможно, им доведется жить в мире без войн.
   Рузвельт. Меня интересуют ваши союзнические обязательства в отношении русских. Мне бы хотелось, чтобы вы информировали о ваших переговорах с русскими, чтобы действовать сообща.
   Черчилль. Скоро начнутся официальные переговоры и будет ясно, что и в каком количестве им необходимо. Но я на страже интересов Британии.
   Рузвельт. Они находятся в тяжелом положении.
   Черчилль. Мы тоже находимся в состоянии войны, и нам требуется вооружение для защиты нашей метрополии в Африке. Мы должны оторвать необходимое нам, чтобы передать нашим союзникам, не зная, смогут ли они выстоять.
   Рузвельт. Но у вас нет выбора, Уинстон, иначе вы рискуете остаться наедине с Гитлером без союзника.
   Черчилль. Есть еще одна нюанс - русские просят о проведении военной операции в Европе, чтобы отвлечь нацистские дивизии.
   Рузвельт. Второй фронт?
   Черчилль. Это может повлечь неоправданные жертвы с нашей стороны и нанести урон нашему делу. Бросить врагу на растерзание двести - триста тысяч человек не имея никакой цели. Это ли не самое большое безрассудство? К тому же операции такого рода требует серьезной подготовки.
   Рузвельт. Безусловно, силы нужны для защиты острова и колоний вдоль средиземного моря.
   Черчилль. Никто не может предугадать, чем может обернуться проигрыш в такой наспех предпринятой операции, когда враг силен, и никто не может его остановить.
   Рузвельт. По всей видимости, русские неоднократно будут возвращаться к этому вопросу. Положение дел на фронте плачевно: армии отступают и попадают в окружение.
   Черчилль. Господин президент, я должен проявлять осторожность. Вас избирают на определенный срок и вы хозяин положения все это время. Положение Сталина незыблемо. Меня же могут устранить в любой момент путем голосования в палате общин. Вы можете приказывать, я же могу только убеждать и уговаривать.
   Рузвельт. Друг мой, вы славны тем, что рано и ли поздно можете убедить всех в своей правоте.
   Черчилль. Я не могу удовлетворяться ответом "нет".
  

Сцена 3

Пальмы, горы, терраса, площадка для гольфа, зелено-синие тени, отбрасываемые предметами с лимонно-желтыми бликами отражающегося в них теплого североафриканского солнца.

  
   Голос за сценой. 1944 год еще только начинался. Ушедший же 1943 принес долгожданные победы на поле брани: состоялись переломные и судьбоносные Сталинградская битва, битва при Аль-Аламейне, которые оспорили непобедимость Рейха и были предвестниками грядущих перемен. Остались позади годы неопределенности, когда исход войны был непредсказуем. Долгое время неразрешимый вопрос об открытии второго фронта сдвинулся с мертвой точки, Союзники осознали его важность для устройства послевоенной Европы, а потому преодолевая множество сомнений и противоречий после затяжных переговоров приняли в Тегеране решение о высадке десанта в Европе, детали же планируемых операций Оверлорд и Наковальня обсуждались до самого момента их проведения. На стыке 1943-1944 Черчилль получил небольшую передышку, чтобы восстановить поубавившиеся силы в тепле и свете марокканского солнца.
   Клементина. Уинстон, тебе нужна эта передышка, как воздух. Болезнь не появляется внезапно. Она - результат длительного напряжения. Твое недомогание испугало нас всех, и в первую очередь твоего врача. Даже самый неутомимый из неутомимых может почувствовать потребность в отдыхе.
   Уинстон. Я вас напугал? Поверь мне - это пустяк, о котором можно забыть.
   Клементина. Пустяк? Тяжелая пневмония, да еще сердечные приступы!
   Черчилль. Пневмония излечима. Мне дали какой-то порошок и я почувствовал себя Гераклом, победившим лирнейскую Гидру. А сердце... с ним шутки плохи! У кого оно не болит? Времена-то какие!
   Клементина. Когда меня попросили не оставлять тебя в одиночестве и срочно вылететь в Карфаген, недобрые предчувствия закрались в душу.
   Черчилль. Сердечный друг, все позади.
   Клементина. Кто знает, чем это могло обернуться, если бы не своевременно предпринятые меры таким опытным врачом как лорд Моран.
   Черчилль. Когда я увидел тебя на африканском континенте, я даже не мог заподозрить, насколько плохо обстоят дела. Ни одна черта твоего дорогого лица не дрогнула, оно выражало спокойствие, которое передавалось мне.
   Клементина. К счастью, все самое худшее уже позади. Можно строить дальнейшие планы.
   Черчилль. Верно, Клемми.
   Клементина. За последние четыре года ты преодолел 180 тысяч километров, провел 792 часа в морских путешествиях и 335 часов воздушных перелетов, добавь к тому многочисленные встречи, заседания, продолжающиеся всю ночь напролет, - все это не могло не сказаться на здоровье. А еще виски и сигары! Нет, здесь мы положим конец этим слабостям, во имя твоего быстрейшего выздоровления и будущих побед.
   Черчилль. Клемми, я хочу признаться тебе - я счастлив, как никогда. Силы возвращаются. Еще несколько дней назад я ощущал такую тяжесть, словно взвалил на свои плечи весь мир, и этот груз давил на меня и я почти был им раздавлен. Теперь же, словно за плечами крылья выросли, я чувствую прилив сил, которые надо направить в нужном русле.
   Клементина. Кризис позади, доктор говорит. Огромное солнце и теплый воздух Морокко вдохнут в тебя жизнь. К тому же здесь ты в безопасности, не то что в Карфагене.
   Черчилль. Да. Здесь хорошо.
   Клементина. Я рада, что мы ускользнули из Карфагена, перед самым носом рыскающих осведомителей Рейха.
   Черчилль. Да, Клемми, военное время не позволяет жить в свое удовольствие, не дает нам возможности отдыхать. Отдых - это большая роскошь. Если бы не настойчивость лорда Морана, я не устроил бы себе такой трехнедельный перерыв.
   Клементина. А отдохнуть необходимо.
   Черчилль. Ни одно лекарство мира не сравниться с той нежной заботой, которой нас окружают женщины и именно это скрашивает самые ненастные периоды нашей жизни. Клемми, ты в сочетании с теплым воздухом и огромным солнцем Африки возвращаешь уставшего и слегка приболевшего полковника Уоррена к жизни.
   Клементина. Ничего себе, слегка приболевшего!
   Черчилль. Клемми, изредка излишняя забота может привести к стеснению и неудобствам.
   Клементина. Я знаю, к чему ты клонишь, Уинни, и хочу предупредить: моя забота не сможет изменить ход болезни, если ты не откажешься от сигар и горячительных напитков.
   Черчилль. Клемми, но мы устроены так, что идем на поводу у наших привязанностей и слабостей, и не можем им противостоять.
   Клементина. Еще бы!
   Черчилль. Ты поджимаешь губы! Твоя твердость под стать моему упрямству, но в этот раз мне придется уступить, ведь я чувствую себя гораздо лучше, следуя твоим советам.
   Клементина. Да, Уинстон, придется уступить. Пневмония представляет не меньшую опасность, чем Гитлер.
   Черчилль. Как ты думаешь, когда закончится война?
   Клементина. Откуда мне знать? Даже ты не знаешь ответа на этот вопрос. Рано или поздно все плохое заканчивается.
   Черчилль. Может быть в 1944, в конце года?
   Клементина. Не похоже.
   Черчилль. Да, ты права, вряд ли это будет в 1944 году. А может в 1945?
   Клементина. Возможно. Все меняется, меняется быстро и вопреки нашим ожиданиям. Лишь конец 1944 откроет нам глаза на 1945 год. Но прежде мы должны прошагать день за днем целый год.
   Черчилль. Меня не покидает чувство, что я не успеваю за событиями.
   Клементина. Этого не может быть, скорее события не успевают за тобой.
   Черчилль. В Тегеране Рузвельт даже не пожелал со мной встретиться. Зато он встречался с Джо Сталиным. Какие планы вынашивали они, о чем договорились? А после, на банкете по случаю моего дня рождения, они сидели, как ни в чем не бывало, величественные и непреступные как Джамалунгма. За каждым из них огромные территории, многомиллионный народ и хорошо вооруженные сухопутные войска, авиация и флот. В ближайшем будущем им предстоит решить судьбу народов Европы. Возможно, они не будут считаться с нашим мнением, доводами, интересами.
   Клементина. Уинстон, не раздражайся, иначе будет испорчен многообещающий день.
   Черчилль. Верно. Они желали мне здоровья, которого хватило ненадолго. То был торжественный и незабываемый момент.
   Клементина. Бесспорно.
   Черчилль. А что нам обещает день?
   Клементина. Шумный пикник, закат солнца. Приедет твой сын и твой друг.
   Черчилль. Да, помню.
   Клементина. Пока на фронте новогодняя передышка, ты мог бы все-таки отдохнуть от дел, подточивших твое здоровье.
   Черчилль. Отличная идея, Клемми! Так и сделаем. Доктор рекомендовал двигаться, чтобы усилить вентиляцию легких. Это приведет к быстрейшему выздоровлению.
   Уинстон включает патефон. Звучат песни Веры Линн "Белые скалы Дувра", "Встретимся снова". Он начинает двигаться под музыку.
   Клементина. Что ты делаешь?
   Черчилль. Танцую. А что?
   Клементина. Сначала ты пугаешь своим нездоровьем и раздражительностью. Потом вдруг пускаешься в пляс.
   Черчилль. Присоединяйся и тогда тебе не покажется это странным.
   Клементина. Нет уж, уволь, я полюбуюсь со стороны. Тебе надо копить силы.
   Черчилль. Клемми, ты так внимательна ко мне.
   Клементина. Возможно. А ты очень словоохотлив.
   Черчилль. Будь я менее словоохотлив, кого бы я смог убедить? Франклина Рузвельта, который с осторожностью принимает любое решение, или Джо Сталина, который три года обвиняет нас в бездействии? Ты бы видела в Тегеране Франклина и Джо, первый походил на американского бизона, второй же на русского медведя.
   Клементина. А на кого был похож ты?
   Черчилль. Я же больше напоминал ослика, который единственный из всех знает верную дорогу. Давай прекратим, что-то снова я не в духе.
   Клементина. А вот и Сара.
   Черчилль. Наше прелестное создание. Здравствуй мой милый сержантик.
   Сара. Папа, что-то не так? У тебя такое нерадостное выражение лица. Тебе нездоровится?
   Черчилль. Нет. Я танцую, как видишь.
   Сара. Правильно. Во всем мире празднуют новый год. Ты же знаешь, что прилетит Рандольф?
   Черчилль. Да. И еще Бивербрук.
   Сара. Они не хотят оставлять тебя в одиночестве.
   Черчилль. Мы сможем обсудить с ними ситуацию на фронте и наши дальнейшие планы.
   Сара. Опять!
   Черчилль. Вокруг меня благоухают такие прекрасные цветы, среди которых я иду верно и быстро на поправку.
   Сара. Папа! Ты преувеличиваешь.
   Черчилль. Я прекрасно вижу, что в ваших глазах горит беспокойство обо мне и моем здоровье.
   Сара. Папа, но забота о твоем здоровье - дело государственной важности. Кто станет у штурвала и поведет страну через тернии к звездам? Только ты!
   Черчилль. Мне нравится твоя уверенность, моя маленькая утешительница, отрада моих глаз. В тебе бурлит горячая кровь.
   Клементина. Не увлекайся, Уинстон.
   Черчилль. Я люблю эту пару живых глаз и непокорный нрав. Здесь гораздо лучше, чем в Тегеране.
   Сара. Конечно. Там в Тегеране ты очень волновался..
   Черчилль. Разве это было видно?
   Сара. Да. Ты даже песню напевал. Видимо, ты чувствовал, что не все идет гладко. Вот это напряжение...
   Черчилль. (Повторяет как эхо) Не могло не сказаться на твоем здоровье...
   Сара. А откуда ты знаешь, что я собиралась сказать?
   Черчилль. И ты и Клемми говорите о моем здоровье одними и теми же словами.
   Сара. Ты сильный человек, папа. Иной уже расклеился бы, был, может, между небом и землей, но к счастью, ты принимаешь гостей, обсуждаешь сложившуюся ситуацию, твои щеки розовеют, а аппетит становится отменным.
   Черчилль. Что же, ты права, мне гораздо лучше. Во-первых, я поправляюсь. Во-вторых, наметилась некоторая определенность в наших дальнейших действиях - мы будем готовить операцию по высадке войск в Европе, и в третьих, все не так уж и плохо.
   Сара. Отлично папа. Я слишком сильно волновалась за тебя.
   Черчилль. Не все так безнадежно в нашем деле. Есть уже на горизонте проблеск Победы, она машет своими крыльями и не за горами тот час, когда она их расправит, и будет парить в свободном небе Европы. Время думать о будущем. Интересно, а у него были мысли о конце? Как он себе его представляет?
   Клементина. Ты имеешь в виду Гитлера?
   Черчилль. Да. Мысли о кончине приходят в определенном возрасте, при определенном настроении и обстоятельствах.
   Сара. Думаю, нет.
   Черчилль. Неужели он не понимает, что крепнут наши силы и удар становится мощнее.
   Сара. Главное, чтобы у тебя не было таких срывов со здоровьем, как теперь, после Тегерана.
   Черчилль. Ты мой прекрасный сержант из службы сухопутных войск.
   Сара. За время войны я привыкла ожидать сирену воздушной тревоги, а здесь - только пение птиц. Война где-то далеко. Здесь не слышно и не видно ее отблесков, а потому можно любоваться горами, сине-голубым небом, зелеными склонами гор.
   Черчилль. Вот и чудесно.
   Сара. Да! (Сара подпевает играющей музыке и начинает двигаться в такт с ней. Уинстон подхватывает и песню, и дочь и они начинают танцевать).
   Клементина. Осторожно, еще рано для таких нагрузок.
   Черчилль. Не рано. Сара, ты легка как пушинка. Все самое худшее позади (У Черчилля начинается приступ кашля).
   Сара. Что же ты папочка! Я думала, что тебе уже лучше, но это не так.
   Черчилль. Мне гораздо лучше, Сара.
   Клементина. Садись. Я пошлю за врачом. Лорд Моран живет напротив. Будет в одно мгновенье здесь.
   Сара. Папа, не пугай меня.
   Черчилль. Не думай о плохом, думай о хорошем. К тому же, мне назначили новый порошок, убивающий возбудителей пневмоний. Нет причин для беспокойства.
   Клементина. (По телефону) Лорд Моран, мы вас ждем. У премьер-министра был приступ сильнейшего кашля.
   Черчилль. Клемми, частное лицо, отдыхающее в Марокко, зовут полковником Уорреном, иначе разведка противника очень быстро узнает о моем местоположении.
   Клементина. (отмахиваясь) Не до того. Как ты себя чувствуешь?
   Черчилль. Отлично.
   Клементина. Если бы!
   Лорд Моран. (Вбегает) Доброе утро.
   Черчилль. Доброе утро. Вы так спешите к нам на чашку чая?
   Клементина. Уинстон, не время шутить.
   Черчилль. Шутка жить помогает.
   Лорд Моран. Я должен послушать ваши легкие. Вы еще слабы, Уинстон. Понимаю, что Ваш неистощимый темперамент не позволяет вести спокойный образ жизни. Но Вы переоцениваете ваши физические силы. Нужно время, не стоит торопиться.
   Черчилль. Время - это то, чего никогда не хватает. К тому же переоценивающий собственные силы пациент, может пережить своего доктора, соизмеряющего силы и возможности.
   Лорд Моран. Это вполне возможно... Безусловно, вы представляете интерес как человек с силой воли, двигающей горы, демонстрирующей чудеса победы над недугом.
   Черчилль. Я не чувствую себя больным серьезным недугом и во мне жив интерес к жизни.
   Лорд Моран. Но ваши дамы напуганы, чтобы вернуть им спокойствие, дайте же мне возможность прослушать ваши легкие.
   Черчилль. Хорошо, но может быть не стоит пугать дам?
   Клементина. Мы выйдем. Но прошу Вас, убедитесь, что он вне опасности. Несколько минут назад у него был сильнейший кашель! И что нам делать, чтобы это не повторилось?
   Лорд Моран. Я обещаю, сделать все от меня зависящее.
   Клементина. Спасибо (уходят). Сара, это и тебя касается.
   Сара. Но почему я не могу остаться? Мне надо убедиться незамедлительно, что все хорошо.
   Черчилль. Подожди несколько минут, дружок.
   Сара. Выставляют за дверь как девчонку (Сара недовольно уходит)!
   Черчилль. Спасибо. Что же я должен делать?
   Лорд Моран. Воздержитесь от высказываний и просто дышите. Задержите дыхание на вдохе, а теперь выдохните.
   Черчилль. Правильно ли я делаю?
   Лорд Моран. Абсолютно правильно. Только не разговаривайте.
   Черчилль. Не тратьте понапрасну время. Я иду на поправку, не правда ли?
   Лорд Моран. Безусловно. Легкие чисты, сердце бьется равномерно. Все не так уж плохо. Но вначале было далеко не так хорошо...
   Черчилль. Вы преувеличиваете.
   Лорд Моран. Принимая во внимание нагрузки и переутомления, с которыми вам приходится сталкиваться ежедневно, все было очень непредсказуемо.
   Черчилль. Не хотите ли сказать, что невидимый глазом стрептококк, о котором вы рассказывали, может привести к гибели человека.
   Лорд Моран. Вы недооцениваете противника.
   Черчилль. Почему же?
   Лорд Моран. Во время болезни количество стрептококков в организме превосходит во много раз все войска Рейха.
   Сара. Неужели?
   Лорд Моран. Да. А потому необходимо создание коалиции между врачом, пациентом и его родственниками.
   Черчилль. Вполне возможно.
   Лорд Моран. Увы, жертвы эпидемий превосходят жертвы войн во много раз. Пневмония, осложненная гипертонией и стенокардией, вызывала опасения. Но новый препарат быстро поставил вас на ноги. Чтобы избежать возвращения болезни, необходимо отдохнуть и восстановить силы.
   Черчилль. Думаете так просто, среди войны и необходимости принимать молниеносные решения, удалиться, спрятаться в живописном оазисе пустыни Сахары и вести размеренную жизнь: завтрак, лекарства, прогулка в горы, пикник, гольф, ужин, закат, - и так изо дня в день.
   Лорд Моран. Согласитесь, что три недели ничего не решат в ходе войны. Атмосфера же здесь отличается от Лондона. К тому же, не драматизируйте, Уинстон. Не было еще и дня, чтобы вы не обсуждали с приезжающими из Великобритании и Америки ситуацию на фронте, будущие планы военных операций и время окончания войны. Так что о мещанской жизни не приходится и говорить. И вы прекрасно осознаете, что победа над Гитлером не за горами.
   Черчилль. Не скрою, вы абсолютно правы, что без ущерба для общего дела я могу еще некоторое время оставаться здесь.
   Лорд Моран. Война достигла кульминации - развязка близится.
   Черчилль. На ваш взгляд когда? Вы умеете заглядывать в будущее и строить прогнозы.
   Лорд Моран. Они касаются жизни отдельного человека, но не народов. Это по вашей части.
   Черчилль. И все-таки?
   Лорд Моран. Не могу знать. Меня более всего волнует ваше состояние. С моей стороны хочу заметить, что вам следует продолжать принимать порошок от кашля, так благотворно повлиявший на ваше здоровье.
   Черчилль. Что еще?
   Лорд Моран. Соблюдать режим дня, в котором необходимо предусмотреть много времени для сна. И еще сердечное средство.
   Черчилль. Отлично.
   Лорд Моран. Очень подозрительно. Вы слишком быстро соглашаетесь.
   Черчилль. Да. Да. Спасибо вам. Через час-два здесь будет шумно: приедут Бивербрук, Рандольф, к ним присоединится Колвилл и наши женщины. Приходите. Мы бы сыграли партию в гольф, слушая музыку и наслаждаясь вкусными блюдами - здесь очень неплохой повар, а потом мы будем смотреть закат и с благодарностью провожать еще один день нашей жизни.
   Лорд Моран. От такого соблазна сложно удержаться. Да и стоит ли!
   Черчилль. Приходите. Не говорите Клемми ничего, чтобы ее могло расстроить, невозможно все время слушать о порошках, режиме дня, необходимости набирать силы и соблюдать советы доктора.
   Лорд Моран. Понимаю.
   Черчилль. Вот и прекрасно.
   Лорд Моран. До встречи. (Уходит)
   Черчилль. (Громко) Колвилл! Колвилл, где же вы? Срочно. Это просто невыносимо. Все время разговаривать о здоровье, только от этого можно сделаться больным.
   Колвилл. Да, господин премьер министр, я все слышал.
   Черчилль. Что же вы спите на ходу! Невозможно дождаться, когда вы появитесь!
   Колвилл. Простите. Просили сообщить вам, что с минуты на минуту приедут Рандольф и лорд Бивербрук, они прилетели и их вскорости доставят сюда. Подготовлен прекрасный ужин и ждут ваших распоряжений.
   Черчилль. Перспективы отличные. И все же, у нас есть несколько минут?
   Колвилл. По всей видимости, да.
   Черчилль. Узнайте, есть ли возможность связаться с Франклином. В этом году я еще не слышал голоса своего дражайшего друга.
   Колвилл. Звонок будет относительно ранним, вы можете застать Рузвельта врасплох. (Уходит и появляется через минуту).
   Черчилль. Проверим прочность нашей дружбы. Он первым начал переписку со мной, когда я еще не был премьер-министром, но грозные времена уже приближались.
   Колвилл. Разговор может состояться, вас ждут (Свет гаснет и освещает только Черчилля, берущего телефонную трубку и появляющегося Рузвельта).
   Черчилль. Алло. Военный моряк рад приветствовать вас, дорогой мой друг.
   Рузвельт. Узнал о вашем нездоровье. Собирался вам звонить, но вы опередили.
   Черчилль. Я помог осуществить ваши добрые намерения.
   Рузвельт. Все ли хорошо в вашем доме и как поживает кормчий?
   Черчилль. День изо дня становится лучше, благодарю. В доме некоторое затишье, но оно накануне решительного броска. Вы все также убеждены в его необходимости?
   Рузвельт. Мои генералы рвутся в бой. Они уверены в успехе. Им не понятны наши отсрочки операции по высадке десанта.
   Черчилль. Я не вижу смысла в этой операции, и я буду повторять это каждый раз. Русские сильны и в состоянии справиться сами.
   Рузвельт. Это долгий разговор. Мы можем обсудить после.
   Черчилль. Поверьте мне, друг мой, как вы делали уже много раз, ибо наша дружба проверена трудностями военного времени, не стоит ввязываться в бой теперь. Зачем рисковать кровью молодых, бравых английских и американских парней? Кто будет отвечать за эти непрожитые жизни?
   Рузвельт. Это уже решенный вопрос. Уинстон, для чего было вооружаться современным вооружением, строить суда, самолеты, танки? Чтобы сидеть на берегу и быть сторонним наблюдателем, наносить блошиные укусы где-то в средиземном море? Выжидать и на бумаге рассчитывать возможные шансы победы и предстоящие потери?
   Черчилль. Нет, дорогой господин президент, мой бесценный Потус, мой верный соратник, с которым нас объединяют несколько лет успешных совместных действий, вы собираетесь поступить неразумно и бросить лучшие силы под шквал свинца. Время еще не пришло для таких решительных действий.
   Рузвельт. Вы предлагаете ждать, словно не верите в собственные силы. Нет, наши генералы хотят быть в гуще событий, им нужны победы, они военные и им нужен бой, а не действия в средиземном море, на окраинах, где враг слаб. Воевать на периферии - это все равно, что колоть медведя булавкой.
   Черчилль. Операция по высадке десанта возможна, но позднее, когда враг станет слабым и более сговорчивым
   Рузвельт. Нам нужен сокрушительный удар. Сокрушительным может быть только нанесенный в сердце удар. Сердце - это Берлин, следовательно, наш путь лежит туда! Все уже оговорено в Тегеране, а сейчас мы лишь выполним то, о чем договорились.
   Черчилль. Да, видимо, ничего нельзя изменить.
   Рузвельт. Поверьте мне, настало время решительных действий. Выздоравливайте, набирайтесь сил, Уинстон. В здоровом теле здоровый дух. До встречи.
   Черчилль. Да. Благодарю. Пусть вам сопутствует успех и мудрость будет вам помощницей во всех делах и начинаниях. (Прожектор, освещающий Рузвельта, гаснет. Слышен телефонный гудок прерванного разговора, заставляющий Черчилля положить трубку. У него растерянный вид) Колвилл, настал момент, когда я не могу повлиять на нашего заокеанского друга. Он упорствует. Я воспламеняюсь. Ничего не остается, как насладиться покоем североафриканской жизни. (Загорающийся свет вновь открывает вид на террасу и горы. Время близкое к закату. На террасе Сара, Клементина, Рандольф, Биркенхед, Колвилл).
   Черчилль. А вот и долгожданные гости!
   Рандольф. Не видно, чтобы нас ждали. Нет ни ужина по случаю прибытия проголодавшихся в дороге гостей, ни радостного приветствия. Лицо у вас обеспокоенное.
   Черчилль. Нельзя же вести все время праздную жизнь!
   Рандольф. Разве мы ведем праздную жизнь? Я меняюсь отец под бременем ответственности, возложенной на нас войной.
   Черчилль. Посмотрим. Природу человека сложно изменить.
   Рандольф. Если продолжать в том же духе, то долгожданное единение в семье не состоится.
   Черчилль. Будет. Повздорили и забыли. Небольшие разногласия возможны, они лишний раз доказывают, как дороги два спорящих друг другу.
   Рандольф. Мне Сара успела рассказать, как обстоят дела. Она говорит, что нельзя обольщаться вешним улучшением вашего состояния. В любой момент все может измениться.
   Черчилль. Ох уж эта Сара! Пора бы ей позаботиться об уставшем брате не на словах.
   Сара. У нас все готово к запоздавшему ужину.
   Клементина. Лорд Бивербрук, видимо, тоже устал.
   Черчилль. Бивербрук!
   Бивербрук. Я не устал. (Уинстону) Я рад встрече. Я решил присоединился к вам, когда узнал про недуг. Как вы, Уинстон?
   Черчилль. Вы знаете, как я дорожу вами, друг мой! Ничего так не радует глаз, как старая дружба.
   Бивербрук. Вы так и не ответили, как вы?
   Черчилль. Жизнь - это движение от одной трудности к другой с нарастающим оптимизмом. Я оптимистичен и считаю, что почти здоров.
   Бивербрук. Я летел сюда, чтобы убедиться - вы вне опасности. Я летел вытянуть вас из очередной переделки.
   Клементина. Сейчас дела обстоят гораздо лучше.
   Бивербрук. Вот и хорошо.
   Клементина. Мы вернемся через несколько минут, чтобы устроить сытный и вкусный ужин. А пока, Сара, идем и предоставим им возможность побыть наедине (Сара и Клементина уходят).
   Бивербрук. Рассказывайте, Уинстон, что же произошло?
   Черчилль. Понимаю, что Клементина просила не вести разговоры о войне, но от слова, данного ей, я вас освобождаю.
   Бивербрук. Хорошо. С этой минуты я больше ничем не связан и готов обсуждать любую интересующую вас тему.
   Черчилль. Хороший разговор может поставить на ноги больного.
   Бивербрук. Вполне согласен.
   Черчилль. Теперь я более оптимистичен, чем вначале войны, когда невиданная доселе угроза нависла над всеми нами. Оптимизм отличное качество. Теперь на горизонте брезжит рассвет, но появляются другие проблемы.
   Бивербрук. Да. Но что же вам кажется неясным?
   Черчилль. Разногласий становится все больше и одно из них - границы в послевоенном мире, далее - открытие второго фронта... Мы едва находим общий язык перед лицом опасности, но что будет после, когда ее не станет.
   Бивербрук. Закон эволюции гласит, что выживает лишь наиболее полезное в окружающих условиях. Ненужное исчезает.
   Черчилль. Возможно.
   Бивербрук. Вопрос об открытии второго фронта уже решен. С той напористостью, с которой действует Америка, дело будет доведено до конца даже без вашего благословения.
   Черчилль. Действительно, Рузвельта и его генералов невозможно удержать от этой сомнительной операции с высадкой десанта.
   Бивербрук. Чем же она сомнительна?
   Черчилль. Исход операции непредсказуем. Шутка ли! Необходимо удержаться на береговой линии и противостоять укрепленному на суше и спрятанному от пуль противнику. При этом высаживающиеся войска видны как на ладони.
   Бивербрук. Прекрасная мишень!
   Черчилль. Все это ведет к неоправданным жертвам, которых можно избежать.
   Бивербрук. На войне действуют другие правила, другая логика.
   Черчилль. Блиндажи, блокгаузы, заминированные пляжи, противотанковые рвы с колючей проволокой, пулеметные гнезда, - как вы думаете, легко ли это преодолеть? Десанту неминуемо придется столкнуться со всеми этими преградами.
   Бивербрук. Признайтесь, что пока Роммель укреплял береговую линию, вы тоже не бездействовали.
   Черчилль. Да. Это так. Роммель же спокоен и не боится за исход сражения.
   Бивербрук. Роммелю, с его усыпленной бдительностью, придется осознать, что жизнь полна неожиданностей. Вы готовились с изобретательностью, достойной вашего предка Джона Мальборо.
   Черчилль. Это преувеличение, хотя и очень лестное.
   Бивербрук. А ведь он выиграл сражение у превосходящего численностью во много раз противника.
   Черчилль. Да, тактически он переиграл противника. Напав в совершенно неожиданном месте, он посеял панику.
   Бивербрук. В вас течет та же кровь и вы способны на успех, такого же масштаба. Если учесть ваше превосходство в 25 раз в воздухе, и множество технических новшеств: танки, преодолевающие минные поля, танки-амфибии, новые огнеметы, - то у вас прекрасные шансы.
   Черчилль. А количество жертв, вы можете предположить? Если это безрассудство произойдет, я буду с моими войсками. Я вместе с ними пойду на штурм вражеских укреплений. Я буду с ними, в эпицентре сражения!
   Бивербрук. Не мы начали войну. Мы вынуждены противостоять и защищать себя.
   Черчилль. Безусловно, в ваших словах есть логика. Когда в Тегеране мы собрались, чтобы отметить мой день рожденье с товарищами, с которыми нас объединило общее дело, я осознал, что я едва ли не самый зрелый: Рузвельту - 53, Сталину - 63, мне же -67 лет.
   Бивербрук. Что я слышу, Уинстон! Вы собрались на покой?? Не припомню, чтобы вы хотели удалиться от дел.
   Черчилль. Не до шуток, Бивербрук. Рузвельт упорствует, не хочет прислушаться к моим словам.
   Бивербрук. Да, но и вы упорствуете.
   Черчилль. Почему они не хотят согласиться на продвижение по Европе со стороны Апенинского полуострова. Надо лишь убедить турецкое правительство поддержать наши войска.
   Бивербрук. Несмотря на все ваши старания, пока этого не удалось сделать.
   Черчилль. Верно. Но Рузвельт думает, что за 5-6 дней десантной операции, он решит проблему и отбросит противника.
   Бивербрук. Вы думаете, что нет?
   Черчилль. Даже господу Богу понадобилось 10 дней, чтобы сотворить мир.
   Рандольф. Я молчал и не вмешивался, но неужели вы собираетесь выиграть войну сидя за письменным столом. Ваш добрый друг Франклин дал полный вперед и перешел от слов к делу, он собирается воевать. Народ же устал от бомбежек. Он хочет перемен и решительных действий, которые изменят жизнь. А вы предлагаете топтаться на месте.
   Черчилль. Нет. Военные действия идут в Италии.
   Рандольф. Турки не вступят в войну, можете их уговаривать еще тысячу лет, но это бесполезно. Наступление же в Италии захлебнулось. Так что ваша последняя идея с продвижением через Апеннинский полуостров, которую вы пытаетесь всем навязать, ничего не стоит.
   Черчилль. Вот как! Великий стратег Рандольф Фредерик Эдвард Спенсер Черчилль подсказывает верный путь.
   Рандольф. Вы не идете вперед со знаменем победы. Вы меньше всего походите на флагмана, которому народ доверил свою судьбу. Но народ жаждет победы, ему нужны новые и свежие силы и идеи.
   Клементина. Все готово для ужина. А атмосфера здесь накаленная!
   Черчилль. Рандольф решил высказаться.
   Клементина. Рандольф, почему ты не можешь хоть изредка оставить свои мысли при себе.
   Черчилль. Не кори его, Клемми. Интересно выслушать иную точку зрения.
   Рандольф. И остаться при своей! Как это похоже на вас!
   Черчилль. (Биркенхеду) Вы тоже так считаете?
   Бивербрук. Я не согласен с общим тоном разговора.
   Черчилль. Но что-то же вы находите здравым в этой полной сыновней любви браваде?
   Рандольф. Неправда, я ничего не сказал обидного.
   Клементина. Это ты так считаешь.
   Рандольф. Разве? Вы так оберегаете отца.
   Черчилль. Легче управлять нацией, чем воспитывать четверых детей. Продолжайте, не обращайте внимания на нашу междоусобную войну. Я остаюсь Уинстоном Черчиллем, а он - моим сыном Рандольфом Черчиллем. (Берет бутерброд и стакан содовой) Ничто не мешает наслаждаться этими сэндвичами и вот этой содовой, у которой есть большой недостаток - она не согревает кровь немолодого и уставшего полковника Уорена. Клемми, как жалко, что к ней нельзя подмешать виски или что-нибудь покрепче.
   Клементина. Да нельзя. Я прекрасно понимаю, но не позволю испортить наши маленькие победы над недугом.
   Черчилль. Увы. Слышите, Беркинхед, теперь мой основной враг - стрептококк. Из-за него приходится забыть о вредных привычках. (С сэндвичем и содовой в руках начинает музыкально передвигаться) Присоединяйтесь. Хорошее настроение - залог здоровья и великих дел.
   Бивербрук. Не скрою, слегка голоден, да и воздух, окружение располагают к приятному времяпровождению.
   Черчилль. Однако, постойте, вы не закончили мысль.
   Бивербрук. А вы все еще об этом! Это может нарушить общее праздное настроение.
   Черчилль. Поздно отступать.
   Бивербрук. Враг теряет силу, это верно. Народ ждет улучшения жизни, ведь он перенес лишения, потери, боль. Враг, союзники, война требуют много внимания в ущерб внутренним интересам, на них просто не остается времени.
   Черчилль. Продолжайте.
   Бивербрук. Увидев в вас силу, сдерживающую развитие и движение вперед, вас могут посчитать балластом, останавливающим подъем воздушного шара, и попытаются избавиться при первом возможном случае.
   Черчилль. Вы так считаете?
   Бивербрук. Дайте закончить, Уинстон. Порою, убедить вас невозможно и некоторых это откровенно раздражает, некоторые видят в вашем лице очередного узурпатора.
   Клементина. Это кажется игрой вашего воображения.
   Бивербрук. Пусть так. Не воспринимайте мои слова в штыки. Моя задача предвидеть возможные негативные и позитивные обстоятельства и предупреждать о них, а не становиться на тропу войны. Если я преувеличил, то я буду только рад, что мои опасения - игра воображения.
   Черчилль. Все это мне кажется маловероятным. Время покажет.
   Бивербрук. Пусть так. Но осторожность никогда не помешает, мой дорогой друг.
   Сара. (Входит.) У вас такие сосредоточенные лица. Что здесь произошло?
   Черчилль. Ничего такого, чтобы тебе так волноваться.
   Сара. Пришел доктор.
   Черчилль. Я не нуждаюсь в осмотре.
   Лорд Моран. Конечно же, вы идете на поправку и вечернего осмотра, как ранее, не будет.
   Черчилль. Вот и хорошо. Итак, оставим сомнения, опасения и будем любоваться этим склоняющимся к горизонту солнцем, огромным и прекрасным. Оно согревает и наполняет жизнь надеждами на лучшее. Оно такое огромное в этих широтах, почти размером в горизонт. Клемми, что ты чувствуешь, глядя на него?
   Клементина. Безмятежность.
   Черчилль. А ты Сара?
   Сара. Оно царит. Все меркнет в сравнение с ним.
   Черчилль. А вы Биркенхед?
   Бивербрук. Природа щедро одарила эти широты. Здесь все очень больших размеров: листва, солнце во весь горизонт. На смену ему придет такого же размера луна. Есть на чем остановиться взгляду, и есть чем полюбоваться.
   Лорд Моран. Древние египтяне не могли не воспринимать этот медленно проплывающий огненный и жизнь дающий диск иначе, чем божество - Бог Ра, бог Солнца.
   Рандольф. Общество расчувствовалось. Обычный закат. Скоро станет темно. И вообще это напоминает сеанс массовой психотерапии.
   Лорд Моран. (Черчиллю) Сейчас вы больше похожи на египетского жреца бога Ра. Он же дает своему служителю силу победы над тьмой.
   Черчилль. Увы, пока говорят пушки, музы молчат.
   Бивербрук. Не за горами тот час, когда умолкнут пушки.
   Черчилль. Это так. Важность этого момента состоит в том, что мы можем сказать наверняка - не за горами тот час, когда умолкнут пушки.
   Сара. Подумать только! Совсем скоро, может через год или меньше, мы все вернемся к спокойной жизни, в которой появится время для заката, рассвета, дневных радостей и ночных утех. Какое счастье! Как мне хорошо от мысли о конце этого ужасного, страшного, жуткого периода. Близится время перемен и новых начинаний. Я словно сбросила сковывающий тяжелейший панцирь и почувствовала легкость.
   Клементина. Сара, еще не время давать волю чувствам, еще льется рекой кровь. Просто ты находишься в тысячи миль от атмосферы напряжения, где каждую минуту подстерегает опасность.
   Рандольф. Здесь ее опьянили воздух, теплота солнца и раскованность атмосферы.
   Сара. Да нет же, неужели вы не чувствуете, как хорошо, что близится счастливый конец.
   Лорд Моран. Похоже, он не у всех будет счастливым. Во многих семьях есть потери.
   Черчилль. Да. Да. Верно. Есть что-то неуловимо грустное в закате. Что-то заканчивается, замирает, уходит в небытие. Что готовит нам завтра? Это одна из первооснов жизни. Давайте помолчим несколько минут. А потом продолжим наш вечер.
  

СЦЕНА 4

  
   Май 1945 года оказался судьбоносным и поставил точку в долгом и страдном периоде войны. В июле 1945 года на Потсдамской конференции решались вопросы устройства послевоенного мира. Двадцать пятого июля Черчилль покинул переговоры, чтобы участвовать в выборах в парламент, которые, как ему казалось, принесут победу консерваторам и продлят его пребывание на посту премьер министра еще на один срок. Во второй половине дня, 26 июля, должна была появиться ясность в положении дел. Черчилль, находясь в томительном ожидании, собрал семейный обед по случаю предстоящей победы консервативной партии.
   (В комнате Клементина, Сара, Рандольф, Бивербрук, лорд Моран, Уинстон в черном фраке, в белом жилете и белой бабочке, соответствующих торжественности момента).
   Клементина. Двадцать шестое июля 1945 года. Волнительный день!
   Черчилль. Да. Решается моя судьба.
   Бивербрук. Обещания данные вами в начале войны не были брошенными на ветер словами, вы сделали их реальностью, и оправдали наши ожидания. Исполнив свой долг, вы подали в отставку и теперь хотите быть избранным народом, избавленным от страха надвигающейся катастрофы. Вы поступили благороднейшим образом. Нет, никто вас не может обвинить в диктаторских замашках.
   Черчилль. Я чувствую одиноким без войны.
   Бивербрук. Да. Это был лучший ваш час.
   Лорд Моран. Когда же мы узнаем результаты?
   Колвилл. Осталось совсем недолго. Скоро большая часть голосов будет известна.
   Бивербрук. Ожидание - это наинеприятнейшая вещь. А разве до сих пор ничего не известно?
   Колвилл. Я бы не стал забегать вперед.
   Бивербрук. Вы юлите, Колвилл.
   Колвилл. Нет. Могу лишь сказать, что совершенно неизвестный кандидат в избирательном округе нашего премьер министра не так уж намного от него отстает.
   Бивербрук. Неужели?
   Колвилл. Да, так и есть. Остальное я непременно уточню (уходит).
   Черчилль. Теперь я понимаю, что моя мечта быть избранным свободным народом, вступающим в новый период жизни, близка к провалу.
   Рандольф. Вы допускаете, что можете проиграть, вы, всегда верящий в победу и правоту выбранного курса?
   Черчилль. Возможно.
   Сара. Рандольф, ты хочешь нам всем испортить настроение.
   Рандольф. Вовсе не собираюсь.
   Сара. Пэм не выдержала и ускользнула от тебя при первом удобном случае.
   Рандольф. Тебя бы отшлепать хорошенько.
   Сара. Только попробуй.
   Клементина. Сара, будь посдержанней.
   Рандольф. А что касается настроения, то избиратели вместо меня могут запросто его испортить, и очень скоро.
   Сара. Неправда. Неужели неясно, что Уинстон Черчилль единственный достоин быть премьер министром, и доказал он это всеми предыдущими годами и долгожданной победой.
   Рандольф. Откуда ты все знаешь?
   Сара. Разве кто-то из претендентов может предъявить столько примеров побед.
   Рандольф. И неудач!
   Клементина. Что же заставляет нас расписывать мир в серо-черные краски в этот красивый июльский день? Ведь мы прекрасно знаем как тяжело и болезненно отреагирует на поражение наш благороднейший из героев. Почему мы говорим о наихудшем?
   Черчилль. Возможно, для этого есть веские основания. Сегодня среди ночи я проснулся с сильным и волнующим чувством приближающейся неудачи и неминуемого поражения. Казалось, что из-под ног уходит твердь.
   Клементина. Мне кажется, что это не так уж и плохо.
   Черчилль. Это не так, Клемми! И чем же хорош такой поворот дел? Вкус победы может уловить лишь тот, кто знает цену одной секунды, а она во время войны способна унести жизнь. А сколько таких секунд в одном дне войны? А в месяце? В году? Надо пройти через все моменты войны, чтобы ощутить непостижимую силу Победы. Надо пройти начало войны, когда неясно, что делать, но очевидно - надо сражаться! Надо пройти разгар войны, когда объединенными усилиями удалось остановить наступление и изменить ход войны, и конец войны, когда ее исход уже очевиден, но необходимо обезопасить мир от посягательств новых честолюбцев, создав механизмы предотвращения новой войны. Для нас, усталых и измотанных, обедневших, но не устрашившихся, победа - это поистине великий момент. И вот сейчас, я могу лишиться всего!
   Клементина. Можешь лишиться всего?
   Черчилль. Я не смогу вернуться в Потсдам, я не смогу повлиять на ход событий. Ты не можешь этого понять.
   Клементина. Может, в этом хорошего и не много, но и плохого ничего нет. Ты сохранишь подорванные силы на долгую жизнь в кругу семьи.
   Черчилль. Разве это жизнь? Нет, Клемми! Время послевоенных начинаний важно не менее самой победы. Клемми, тебе не передать, как я хочу быть в этот момент у руля. Мы на распутье. Позади нас пепелище, а впереди множество возможностей и дорог. И надо выбрать наикратчайшую к счастью.
   Клементина. Конечно, ты, так много сделавший для победы, достоин более всех.
   Сара. Я больше всех буду рада победе.
   Черчилль. Увы, можно выиграть войну и не выиграть на выборах.
   Рандольф. Что я слышу! Можно расходиться по домам? Торжественный обед по поводу победы консервативной партии не состоится?
   Клементина. Состоится. Кто сказал нет?

(Входят Колвилл, Десмонд Мортон)

   Колвилл. Погодите.
   Мортон. Приветствую вас и близких вам в эту нелегкую минуту.
   Черчилль. Почему нелегкую?
   Мортон. В древней мире приносивших дурную весть казнили.
   Черчилль. И что же вы хотели сообщить мне?
   Колвилл. Это очень прискорбная новость.
   Сара. Нет!
   Мортон. Мужайтесь, Уинстон, на вашу долю пришлось много испытаний, но жизнь приготовила вам еще одно.
   Бивербрук. Говорите, Колвилл.
   Колвилл. Я даже не знаю с чего начать.
   Бивербрук. Начните с фактов. Сколько голосов у консерваторов?
   Колвилл. 213.
   Бивербрук. У лейбористов?
   Колвилл. Увы, 393.
   Бивербрук. Да, ничего хорошего.
   Сара. (В сезах) Нет, этого не может быть, не может быть, не может быть.
   Рандольф. Как видишь, это произошло.
   Сара. Это беспечность, это легкомыслие.
   Клементина. Сара, успокойся.
   Лорд Моран. Я оставил все свои вещи в Берлине, чтобы в ближайшее время вернуться туда с вверенным мне подопечным.
   Рандольф. Значит придется отправиться за вещами без подопечного.
   Сара. Это в высшей степени несправедливо.
   Клементина. Послушай, Уинстон, возможно, в этом есть скрытое благо. Уинстон, ты слышишь?
   Черчилль. Да. Слишком скрытое, что мне его не рассмотреть.
   Сара. (Сара бросается на шею Уинстона). Что же теперь?
   Черчилль. Когда я уезжал из Потсдама, я обещал вернуться через 48 часов. Но вместо этого, мне придется с отставкой отправиться к его королевскому высочеству. А в Потсдам... в Потсдам дорога закрыта. Эпоха великого антигитлеровского союза кончилась. Там остался только Джо. Русские выстрадали эту победу и числом понесенных потерь искупили все прежнее зло.
   Бивербрук. Однажды вас уже списали на покой. Но вы вернулись.
   Колвилл. Увы, эта новость поразила меня как гром.
   Рандольф. Они решили выстрелом в голову умертвить отслужившую скаковую лошадку, потому что она стара и никто не делает ставки на нее. Правда, она могла бы еще выиграть несколько заездов.
   Бивербрук. Сложно объяснить произошедшее.
   Рандольф. То, что случается, случается вовремя.
   Сара. Что же теперь? Что же теперь? Что же теперь?
   Клементина. Жить. Жизнь продолжается. Пусть не оправдались наши надежды сегодня, но это не значит, что завтра не сулит нам радостных перемен.

(Все исчезают в темноте, свет освещает только Уинстона,

он стоит неподвижно, звучит текст).

   Черчилль. Неблагодарность к своим великим людям есть характерная черта сильных народов. Мы бессильны иногда изменить приговор судьбы и выбор народа. И ничего не остается, как безмолвно согласиться и уйти, уступив место более удачливым. Не быть по достоинству оцененным светом и не таить обиду - разве это не возвышенно! Дойти до финала и не участвовать в нем (прерывается, чтобы справиться с волнением). Пройдя путь войны, я так хотел пройти и путь победы. Казалось, что как никто иной, я имею право вкусить сладкие и долгожданные ее плоды. Но я больше не нужен британскому народу, увы, они могут справиться без меня. Только сильнейший из народов может вести себя так уверенно и беспечно. Время уходит, новые веяния наполняют мир, и как знать, может мне за ними более не угнаться. Я привык творить историю своими руками, но настал момент, когда она обошла меня и пустилась в ведомый только ей ход, отряхнув незадачливого путника, не сумевшего рассчитать все ее превратности. Но я был счастлив, прокладывая ее неторопливый путь какой-то миг. Мне остается только выразить британскому народу, от имени которого я действовал в эти опасные годы, свою глубокую благодарность за непоколебимую, неизменную поддержку, которую он оказывал мне при выполнении моей задачи, и за многочисленные проявления его благосклонности к своему слуге.

(По лицу Черчилля течет слеза, он исчезает в темноте, на экране появляются кадры из хроники с Черчиллем, его лицо в разные периоды жизни, и последние фотографии - глубоко старика с горящими, пронизывающими насквозь глазами).

(Конец)

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   36
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"