Галерея. Раннее утро, но в этом месте всегда темно, в него редко заглядывают люди и совсем не заглядывает свет. Сюда не проникают звуки внешнего мира, а история идет своим размеренным ходом вне этих стен, увешанных от пола до потолка портретами основателей династии и их бесчисленными потомками. Золоченые массивы рам потускнели от пыли. Пыль- этот аэрозоль разрушения - везде и даже в воздухе. В галерею входит Елизавета уверенным твердым шагом подходит к стене, в бездне которой высвечивается одна из картин, прислушивается, отирает ее, освещает, потом долго смотрит, не отрывая взгляда, и тяжело вздыхает.
Елизавета. Тихо. Все спят. Всего лишь через каких-то полчаса закипит дворцовая жизнь: встанут слуги, секретари, начнется суета сует, - придет в движение многовековой хорошо слаженный механизм. Он так же крепок, так же незыблем, как и в незапамятные дни его основания. Ничто не предвещает беды. В мелких заботах незаметно пролетит день. Со всех уголков подлунного мира посыплются телеграммы, официальные и неофициальные, не переставая зазвонят телефонные аппараты, многочисленные визитеры взволнованными голосами наперебой будут поздравлять. А вечером напряжение разрядится огромным балом, фейерверками, всеобщим ликованием. Тысячи приглашенных, тысячи улыбающихся лиц, искренне или наигранно, - все они придут разделить мою радость - радость монарха. Так было всегда. Так и останется. Это мой день, мой день. От чего только не радостно? Как здесь тихо, спокойно. В этой комнате все весомо и сделано на века, с каждого портрета сквозит преемственность поколений, здесь чувствуешь себя звеном в неведомой бесконечной цепи. Кто я? Странно, почему я задаю этот вопрос в казалось бы счастливый и безоблачный день моей жизни. Я пытаюсь убедить себя, что все складывается как нельзя лучше, а на душе тревожно, предчувствие надвигающейся грозы. (Вздыхает) Надо взять себя в руки. Это же нелепо идти на поводу у предчувствий и страха. Знобит. Щеки горят. Холодно. Голова болит, будто сдавили железным кольцом. Тысячи мелких искр вспыхивает перед глазами. Откуда этот рокот и гул, словно при землетрясении. Темно, душно, запах гари; нет, это не гарь, показалось; душно, пыль, везде пыль, кругом одна пыль, нечем дышать. Где я? Что это? Свет. Где свет? Воздух. Где воздух? (Королева опрометью бросается к окну, открывает шторы, распахивает ставни, свежий ветер и лучи восходящего солнца врываются в комнату и бесцеремонно хозяйничают в ней. Королева тяжело часто дышит, не может нарадоваться солнечному утру).
Хорошо. Как хорошо. Дышу, будто никогда ранее не дышала таким свежим и прохладным воздухом, радуюсь свету, будто раньше не жила и не видела его. Как хорошо! Я даже не могу передать, как хорошо. Никто не поверит, что может быть так хорошо только от порыва ветра и солнечного света. Долой пыль, долой уныние. Я боялась, что будет дождь. Боялась, что дома, деревья накроет густая, вязкая серая масса. Но на небе ни облака. Солнце встает уверенно, его восхождению ничего не мешает, его лучи везде. Долой страх. Здравствуй утро, здравствуй новый день моей жизни. Снова я сильная, уверенная, решительная, а не мучимая сомнениями и одиночеством. Солнце, твои живительные лучи проникают вглубь, наполняют жизнь смыслом. Накануне разгорелся спор, есть ли польза от солнечных лучей человеку, кто-то говорил, что кроме вреда от них ничего нет, что электрическая лампочка куда более совершенна и безопасна и что за ней будущее. А этот весельчак - доктор без практики- доказывал, что человек приспособился к вредоносной части солнечных лучей, а лампочка, несмотря на все ее совершенства, никогда не сможет заменить солнце. (Обращаясь к портрету отца) Истосковалась по тебе, твоим добрым словам, шуткам. Одиноко и грустно, уходит наше время, наши силы. Изредка среди житейской кутерьмы оглянусь вокруг, а там - все чужое и тебя рядом нет. Я люблю этот портрет, меткий глаз художника подметил, а талантливая рука изобразила тебя таким, каким ты был на самом деле и ты как живой смотришь, улыбаешься. Ты не соглашался делать портрет, а потом уступил. Ты хотел, чтобы рисовали не монарха, а человека, простого смертного, добропорядочного отца семейства и мужа. Все эти напряженные лица с портретов смотрят нахмурившись вдаль, ты же боялся иметь такое же лицо. Я перебирала старые фотографии, но на них ты выцвел, глаза потускнели и у тебя отсутствующий вид неживого человека. Шум. Здесь кто-то есть. Кто мог таким ранним утром оказаться в этом уединенном и забытом месте? (Королева открывает убежище нарушителя спокойствия, им оказывается Вильям).Ты?
Вильям. Оказывается, что это место не забывают.
Елизавета. Пыль. Посмотри сколько пыли!
Вильям. Нет, (проводит рукой по предметам) это не пыль, это тени и их причудливые переплетения. Хотя в этой комнате натерта до блеска меблировка и полы, но блеска ухоженности и чистоты это не привносит. Увы, она все равно сохраняет полумрачный и суровый вид. А почему вы были так напуганы, когда увидели меня? Вы рассчитывали, что какой-нибудь интриган, готов выведать вашу слабость, а потом поведать всему миру, нанеся вам и всей монархии сокрушительный удар. Нет, это всего лишь я, ваш внук, второй в списке о рангах.
Елизавета. А что ты здесь делаешь?
Вильям. Подслушиваю.
Елизавета. Очень честно и откровенно и очень недостойно второго в табеле о наследниках.
Вильям. Да.
Елизавета. Лаконично.
Вильям. Да - недостойно. Я не спорю.
Елизавета. Да.
Вильям. Более того, я раскаиваюсь, но, приоткрыв скрываемое, я приблизил к вам и тем выиграл. А почему вы смеетесь?
Елизавета. Разве я смеюсь?
Вильям. Улыбаетесь. Вы должны меня простить. Прощать - это величественно, преследовать, обижаться - это удел смертных. Вы не должны так низко падать. Я готов быть наказанным.
Елизавета. Как ты себе это представляешь?
Вильям. Не знаю.
Елизавета. Какие книги ты читаешь? Какие-нибудь рыцарские похождения, полные средневековой романтики и веры в долг, честь, искреннее и преданное служение избраннице.
Вильям. Откуда вы знаете?
Елизавета. Не трудно догадаться, все юноши читают примерно одно и тоже, а потом разочаровываются: ни чести, ни долга, ни совести, ни космического смысла, а только однообразная повседневная жизнь. День за днем, и так сорок, пятьдесят, шестьдесят лет. Но про эту тайну вы нигде не прочтете, пока не узнаете сами, много позже, когда пройдете через сорок, пятьдесят лет своим ходом.
Вильям. Я возражаю.
Елизавета. На твои возражения тебе ответить жизнь.
Вильям. Вы думаете, что я ничего не понял. Рыцари, романтика, придет время и оно расставит точки над I. Я не все понял умом, но сердцем я почувствовал все ваше одиночество.
Елизавета. Иди.
Вильям. Вы гоните меня, потому что я открыл вашу тайну.
Елизавета. Сегодня утром я хочу побыть одна.
Вильям. Еще одна простая истина: вы боитесь старости.
Елизавета. Ты действительно не по годам сообразителен и очень искренен. Иди.
Вильям. Хорошо. Я ухожу.
Елизавета. Постой. Я хотела тебя давно спросить: ты пишешь стихи? Можешь не отвечать, я наверняка знаю, что ты пишешь стихи. Не отпирайся. Я их читала, я давно знаю, что ты украдкой пишешь, но боясь нарушить твою тайну, решилась говорить об этом только сейчас, КОГДА ИСКРЕННОСТЬ НЕОБХОДИМА, КАК ВОЗДУХ, ЧТОБЫ РАЗРУШИТЬ ДВУСМЫСЛЕННОСТЬ.
Вильям. Стихи?
Елизавета. Да. Стихи.
Вильям. Откуда вы знаете?
Елизавета. Ты не ответил.
Вильям. Да. Я пишу. Да, я пишу, но это мало похоже на стихи.
Елизавета. Но твоей матери они очень-очень нравятся.
Вильям. Откуда вы знаете, что они нравятся ей. К вам на исповедь не придешь- вы все знаете.
Елизавета. Я многое знаю, ты даже не можешь представить, как много я знаю.
Вильям. Зачем вам?
Елизавета. Это дает преимущества: узнаешь всему цену.
Вильям. А какая у меня цена?
Елизавета. У тебя на лице написано, что ты не умеешь лгать.
Вильям. Но ведь это не интересно.
Елизавета. Что не интересно?
Вильям. Не проще ли верить в людей, а не следить за ними, подозревая в каждом их слове, поступке двусмысленность, лесть, злой умысел, корысть. Не проще ли радоваться жизни, каждому ее часу, чем поджидать подвох и постоянно готовиться к нему. Жить, как сатиры: солнце светит, небо лазурное, трава зеленая. Да, там, в кустах, девятиглавая гидра - Лернейское чудовище, готовое растерзать в любую минуту. Но в ожидании ее броска и жала можно не заметить ни зелени, ни ультрамарина, ни белила, и жизнь пройдет мимо. Как вспышка.
Елизавета. В твоих стихах есть что-то. В тебе самом что-то есть, непостижимое, неуловимое. Посмотришь: человек, как человек, - да только не такой ты, не так улыбаешься, не так говоришь, да и смотришь ты как-то издалека, нет, не свысока, а издалека, из твоего особенного мира с солнцем, зеленью и сатирами. Ты - мечтатель, решивший перевернуть мир. И даже в том, как ты мнешь в руках снег что-то особенное. Я это видела, я не могу ошибаться.
Вильям. Почему вы не можете ошибаться?
Елизавета. Я слишком много видела разных людей, их судьбы проходили перед моими глазами. Твоя мать плачет над твоими стихами. Все листки в слезах. Она прижимает тебя к сердцу, плачет и говорит: "Милый мой, ты единственное, что у меня есть". Знай, я тоже плачу над твоими стихами.
Вильям. Она единственная моя читательница. (Смущенно) Вернее, я думал, что единственная. Я счастливый человек, у меня есть два читателя, дорогих мне. Большего не пожелаешь!
Елизавета. Я ведь никогда в детстве не писала стихов, надо сказать больше, я их не любила, я не любила их читать, учить наизусть. У меня хорошо получалась арифметика, я с легкостью решала примеры и задачи: знаешь формулы, подставляешь, - вот и готово решение. А со стихами все сложнее: никогда не знаешь, что произойдет в следующей строфе. Когда дело доходило до сочинений, я не знала ни с чего начать, ни чем окончить. Проходили часы, а на листке появлялись всего лишь две-три строчки. А теперь иди. Сегодня особый день.
Вильям. А что в нем особенного?
Елизавета. Ничего. Он похож на все остальные длинные дни.
Вильям. Я тоже думал, что сегодня необычный день и ждал чуда. Я пробрался к вам среди ночи.
Елизавета. Так ты был даже там? Что ты делал у меня в спальне?
Вильям. Ждал чуда. Но чуда не было, но это уже совсем другая история. Вы спали тихо, как спят все уставшие от многочисленных забот, мелких хлопот. Временами ваше дыхание было таким бесшумным и неуловимым, что я подскакивал в страхе, что с вами что-то произошло, и что надо немедленно оказывать помощь, делать искусственное дыхание, звать врачей. Но вы просто крепко, очень крепко
Елизавета. (Раздраженно) Зачем ты все это рассказываешь? Ты ждал чуда и потому не отходил ни на шаг?.
Вильям. Оно произошло, но не то, которое я ожидал.
Елизавета. И что же это было?
Вильям. Если бы миллионы людей увидели вас спящей, как дитя, монархию бы упразднили.
Елизавета. Меня никто не видел спящей, как дитя. Я даже не хочу слышать об упразднении монархии, после того, как было положено столько сил. Довольно. Скоро все проснутся, а мне еще надо многое обдумать. Я хочу побыть одна. Хотя погоди. Вот что я хотела спросить. Когда ты стоял подле меня, а я крепко спала, не хотелось ли тебе хотя бы сотую долю секунды, чтобы я не дышала?
Вильям. (Кротко) Вы все равно не поверите.
Елизавета. Будь искренним со мной до конца. Не надо лгать. Ничего не бойся. Скажи, хотя бы сотую долю секунды ты хотел, чтобы я не дышала? Почему ты молчишь? О чем ты задумался?
Вильям. (Тихо) Нет.
Елизавета. Что ты сказал? Ты сказал: "Нет"?
Вильям. Да.
Елизавета. (Смеется) Так я и знала.
Вильям. Я сказал нет. Вы думаете, что за вашей спиной разыгрываются трагедии, плетутся заговоры, кипят страсти и все считают ваши дни. А этого ничего нет.
Елизавета. Ты разочаровал меня. Разочаровал. Вокруг одна ложь.
Вильям. Не поверили. Я знал, я говорил, что вы не поверите. Действие должно начинаться с землетрясения, а потом страсти должны нарастать.
Елизавета. Тебе не надо оправдываться. Придет твой законный черед, только когда- не известно, никому не известно. Теперь иди.
Вильям. Нет, теперь я не уйду, теперь нельзя уходить, теперь вы выслушаете меня до конца, до самого конца. Зачем мне желать смерти, смерти вообще? Это унизительно.
Елизавета. Гордый человек.
Вильям. Я пришел к вам, надеясь увидеть чудо. Мне казалось, что день грядущий будет особенным, и что вы тоже должны быть особенной - не такой, как в другие. Я ожидал какого-то знамения и послания. Не могу сказать, чего именно, может, что вы вдруг засветитесь тонким иссини - холодным светом и вокруг вашей головы возникнет нимб или что раскроются небеса и стройной чередой сюда сойдут ангелы, как на средневековых картинах времен инквизиции, и коронуют вас и поздравят с праздником. Время шло, а ничего такого не происходило. Занимался рассвет на Востоке. Словом, это был самый обычный день.
Елизавета. Обычный?
Вильям. Обычный. И вы были самой обыкновенной женщиной, женщиной со смертною судьбой. Понимаете? В вас ничего не было королевского.
Елизавета. И это тебя удивило? Это было открытием для тебя?
Вильям. Да, видимо, да. Это было то чудо, то откровение, которое ждал.
Елизавета. (Королева смеется) А что мать твоя? В ней тоже ничего королевского нет?
Вильям. (Решительно) Нет. Ничего нет. Ничего в ней нет королевского. Она бегает босиком по траве, ведет дневники, протягивает руку каждому, кто нуждается в помощи. Она добра, доброта ее не наигранная, а сердечная, только страдает она сильно, много плачет, а боль все равно выплакать не может и рассказать никому тоже не может, так в одиночестве и живет.
Елизавета. А насчет дневников ты правду говорил? Или ты так сказал, к слову.
Вильям. (Сконфуженно от оплошности) Не подумал и сказал, просто так сказал.
Елизавета. Это мы еще узнаем.
Вильям. Что?
Елизавета. Ничего особенного.
Вильям. Когда вы спали, ваше лицо было безмятежным, напряжение исчезло, улетучилось, испарилось; морщины вокруг глаз расправились. Вы были красивы. А в какой-то момент вы улыбнулись. Что за улыбка играла на вашем лице! Невозможно описать ее, загадочную, легкую, ласковую. Иногда при свете дня я думаю: лучше бы вы не улыбались той искусственной улыбкой, которая как маска застывает на вашем лице и не идет из вашего сердца и мысли ваши заняты другим.
Елизавета. Мне на одно мгновенье показалось, то ли во сне, то ли в полудреме, что кто-то дотрагивается до моего лба.
Вильям. Это был я. Я не мог удержаться. Но не это главное. Что вам снилось? Мне интересно.
Елизавета. А почему ты спрашиваешь?
Вильям. Просто. Просто так. Из любопытства. В какой-то момент во сне вы часто дышали, будто бежали от гнавшихся за вами неудач или ненасытных кровожадных преследователей. Вы вздыхали, временами даже стонали, а потом выкрикнули испуганно: "Дым, гарь, огонь. Помогите".
Елизавета. Это невозможно объяснить. Это выше моего понимания.
Елизавета. Нет, это что-то большее. Это невозможно объяснить.
Вильям. Закройте глаза. У вас красивые глаза, но сейчас закройте их.
Елизавета. Я не вижу в этом необходимости.
Вильям. Пожалуйста, я вас очень прошу.
Елизавета. Хорошо.
Вильям. Что вы видите? Вы видите черную безжизненную массу с расходящимися серыми кругами? Не открывайте глаза, не открывайте. Большинство людей видит именно это, по ночам их мучает бессонница, боли в правом подреберье и изжога. По утрам они сильно раздражаются и готовы гневаться и негодовать по любому поводу. Это пройдет. Откройте глаза.
Елизавета. Как светло.
Вильям. У меня есть для вас подарок.
Елизавета. Сейчас не время для подарков. После.
Вильям. Я хочу быть первым. К тому же у меня не простой подарок, он потеряет смысл среди блеска и великолепия. Подождите немного. (Убегает)
Елизавета. Чудак. Но я что-то жду от этого мальчика, видимо, чуда. (Вбегает Вильям с маленьким полевым цветком) Что это?
Вильям. Это подарок.
Елизавета. Это уже когда-то было, давным-давно.
Вильям. Знаю. Научились ли вы с незапамятных времен молодости принимать жалкие подарки?
Елизавета. Это неожиданный подарок, но не такой жалкий, как ты думаешь.
Вильям. (Цитирует) "В цветке нечетное количество лепестков. И если первый будет, ЛЮБИТ, то и последний будет, ЛЮБИТ. И это будет именно так. Я подарил ей один единственный цветок, он терялся среди ее великолепия и казался жалким и сиротливым. Она не привыкла получать такие маленькие подарки. Растерялась. Щеки ее раскраснелись. Она долго не могла поднять глаза, в ней шла борьба. Простота подарка озадачила ее, но только на несколько мгновений. Она не знала, что сказать, что ответить. Когда она все же взглянула, в ее глазах было любопытство, она изучала меня. И только потом одобрительно улыбнулась. Она была впервые в растерянности, и она ей шла. Она была совсем другим человеком".
Елизавета. Я краснею, как в те далекие времена. Я почувствовала себя юной девочкой, у которой вся жизнь впереди. (Входит Анри)
Анри. Утро доброе.
Елизавета. Да, доброе, очень доброе.
Анри. Какая сцена! Раннее утро, полевой цветок, молодой человек с преклоненным коленом и горящими глазами. Романтично, романтично.
Елизавета. (Вильяму) Иди, я тебя не прошу, я тебе приказываю. Иди. Ничего не говори больше, я все прекрасно понимаю. Ты даже не знаешь, как я ценю твой подарок. Это самый лучший подарок в моей жизни. Видишь, я хорошая ученица: я научилась принимать маленькие подарки. Подожди, Анри. (Вильяму) Иди. Иди. Интересно, откуда ты все знаешь?
Вильям. Мне рассказывал подаривший этот цветок (Вильям уходит).
Елизавета. Я тебе хотела что-то сказать, о чем-то просить. Но о чем? Эта история отвлекла меня.
Анри. Неужели вы любите такие цветы?
Елизавета. Это нечто большее, чем просто цветы.
Анри. Вы, такая величественная, вы, чью красоту оттеняют золото, серебро, драгоценности. Вы тронуты этим подарком?
Елизавета. Да. Это удивляет тебя?
Анри. Если это так, то у вас тонкая душа и чувствительное сердце.
Елизавета. Возможно. Что же я хотела сказать? Не помню.
Анри. Оставьте, не думайте. Оно вернется также внезапно, как и улетело.
Елизавета. Ты сегодня будешь на празднике?
Анри. Мы давно договорились. Постойте, я не поздравил Вас. Поздравляю. (Целует руку).
Елизавета. Порой мне хочется, чтобы ты был мягче со мной.
Анри. Вы всегда можете рассчитывать на меня и мою помощь. Вам невозможно отказать, иначе я чувствую себя провинившимся мальчишкой. Я сделаю все, что смогу: говорите, просите, получите.
Елизавета. Я знаю. Я вспомнила, о чем хотела сказать. Мне надо только, чтобы ты обязательно выполнил мою просьбу, это гарант моего спокойствия и хорошего настроения.
Анри. Что же вы хотите?
Елизавета. Я хочу малость: сделай одолжение, сегодня вечером на празднике оставь гостей, оставь эти не нужные никому споры не бросай супругу. Не удивляйся просьбе, я просто хочу, чтобы вопреки всем пересудам, все увидели крепкую дружную семью, увидели, что у монархии есть будущее, она крепка и ей ничего не угрожает.
Анри. Мне не сложно обещать. Пообещав, я конечно же исполню. Но Анна абсолютно непредсказуема.
Елизавета. Я понимаю. Но сделай ты первый шаг. Пусть враждебность и холодность будут с ее стороны, и пусть все это видят и знают.
Анри. Ей простят. Она прощает и ей простят. Она говорит, что будет королевой сердец. Это леди Алиса писала в одном из романов. Они очень близки.
Елизавета. Она ждет и хочет, чтобы ты пошел ей на встречу, так хочет, что помани ее пальцем, и она все простит, все забудет, все начнет сначала.
Анри. Ей надо что-то совсем иное - большее, чем то, о чем просите вы. Ее не обманешь. Она посмотрит в глаза и все поймет.
Елизавета. И что она поймет?
Анри. Что ничего нет, кроме необходимости.
Елизавета. А как же сын?
Анри. Дети - самое больное, неразрешимое.
Елизавета. Так ты обещаешь?
Анри. Обещаю.
Елизавета. И еще: твой сын предоставлен сам себе. Обращай больше внимания на него, чтобы он не чувствовал себя в этих стенах чужим. Он не дорожит этим местом и тяготится им. Ты не заметил? Цветок, слезы в глазах.
Анри. Он впечатлителен. Но это поправимо: только он закончит учебу - сразу же отправится на военную службу. Пусть послужит.
Елизавета. Не делай этого. Он сам решит, что ему надо. Ему лучше знать.
Анри. Служба сделает его серьезным, волевым человеком.
Елизавета. Я повторяю, он сам сделает выбор. Ему решать.
Анри. Это гуманно с вашей стороны предоставить ему свободу выбора, но почему в свое время ее не предоставили мне?
Елизавета. Просто с ним все ясно и понятно. А с тобой все было по другому, неопределенно.
Анри. А с ним все определенно и ясно? Но почему?
Елизавета. Что ты спросил? Я не расслышала. У меня болит голова.
Анри. До сих пор он не проявлял особых способностей.
Елизавета. Ты об этом!
Анри. Он образован, но ничем не отличается от его сверстников
Елизавета. С ним давно все решено.
Анри. Кто решил? Вы?
Елизавета. Нет не я. Но как ты раздражен! Думаешь, я излишне вмешиваюсь в твою и его жизнь. Поверь, я бессильна в этом вопросе, и ничего не могу изменить. Вместо нас решили. От рождения было дано и было решено.
Анри. О чем Вы? Второе место в ранге наследников не основание, чтобы не служить.
Елизавета. Не понял, не знаешь.
Анри. Я хотел вам кое-что сказать.
Елизавета. Я слушаю.
Анри. Сейчас к вам придет леди Алиса. Меня послали уведомить. Она спешит, торопится, боится, что не успеет. У нее безотлагательное дело.
Елизавета. Что-что? После. Я хочу остаться одна на время, целый день пройдет в хлопотах.
Анри. Это очень важно.
Елизавета. А почему такая спешка? Почему именно сегодня?
Анри. Ее с минуты на минуты приведет Анна. Леди Алиса говорит, что нельзя без предупреждения. Все время заранее договаривалась, а теперь придется не по правилам. Ждать нельзя, а то говорит, поздно будет.
Елизавета. А что за повод? Что случилось?
Анри. Она считает, что сегодня ее последний день.
Елизавета. Вот как! Тогда это не серьезно. Вздор.
Анри. Она в этом убеждена, считает нас невеждами, жалеет нас. Я хотел послать за врачом, но она отказалась, говорит, никчемные они спасатели, разве можно лекарствами спасти человека.
Елизавета. Это раздражение от нездоровья.
Анри. Просила звать Рудольфа. Его видеть хочет. Говорит, что он единственный способен помочь: от одного звука его голоса можно выздороветь: сядет, выслушает, успокоит, обнадежит. Вы говорили, что голова у вас болит, нейроциркуляторная дистония, видимо. Обратитесь к нему. Этот фокусник, забывший названия лекарств, путающий диагнозы, с трудом подыскивающий слова, Вам поможет. (Недобро) Это по его части.
Елизавета. Она действительно верит, что сегодня ее последний день? Ты ничего не перепутал? Или это капризы больного человека?
Анри. Еще как верит, иначе не беспокоила бы. Она прекрасно знает, что за день сегодня. Она очень печальна и смотрит с жалостью, зрачки расширены, неестественно расширены, будто от невыносимой внутренней боли, но страха нет.
Елизавета. А еще что-нибудь особенное есть?
Анри. Бледность. Глаза соскальзывают с предметов, останавливаются и смотрят вглубь. А что она видит там - неизвестно: может наши судьбы, может нашу суть, может иной мир, построенный по иным законам и из другого материала. А вот и они. Только для вашего спокойствия говорю: постарайтесь не заглядывать в глубину ее глаз - там бездна. Принимайте. А я с вашего позволения пойду.
Елизавета. Нет останься. Ты мне нужен здесь.
(Входит леди Алиса под руку с Анной)
Анна. Доброе утро. Вам сегодня не до неожиданных визитеров, у вас сегодня долгий, сложный и напряженный день. Но дело спешное.
Елизавета. Мне уже доложили. Что случилось?
Леди Алиса. Прошу простить меня, непрошеную гостью. Не знаю с чего начать, все кажется важным. Я быстро, всего лишь несколько минут. Не время сейчас, знаю. По глазам вижу, что заняты, и что не время. Пришла посмотреть. Мне захотелось еще раз взглянуть, слишком многое связывает, слишком многое пережито. Я ни о чем не жалею. Ни одной минуты ни одного дня я не сомневалась в выборе этого пути и теперь, оглядываясь назад, я рада, что все сложилось так, а не иначе. Я была счастлива Вашим счастьем, постоянно наблюдая за Вами со стороны, и этим теплым чувством наполнено все, что я делала для Вас и во имя Вас. Я рада и радость моя легкая, у меня так легко на душе. Мне тяжело стоять, мои ноги нестерпимо болят и каждый шаг- мука, но в душе так покойно, как никогда ранее не было. Я несла свою ношу с легкостью, и сегодня донесла ее до конца и она спала с плеч. И от того мне так сладко и отрадно, так свободно, будто через мгновенье я полечу. Полечу в высь, сольюсь с этой невообразимой лазурью, стану ее частью. Жалко всех вас только, жалко. И еще жалко, что не было у меня детей.
Елизавета. Бледная вы очень. На ногах еле стоите, а говорите о крыльях. Дрожите? Зябко что ли?
Анна. Вы волнуетесь. Я сейчас принесу стул, плед.
Леди Алиса. Не надо, не беспокойтесь, я ухожу.
Елизавета. Не по душе мне это. Еще многое надо сделать, окончить начатое. Вы пишите книгу. Вы же еще не закончили ее? Ведь так? Да?
Леди Алиса. Да, но это уже без меня.
Елизавета. Мы с нетерпением ждем ее. Уже все договорено. Вам надо только закончить, как можно быстрее. Или Вы устали? Если это так - отдохните. И снова за труд. Сегодня будет большой праздник, глядя на молодежь, на их радостные лица Вы ощутите прилив бодрости и свежих сил и отдохнете, душой и телом. Еще многое надо сделать. А без Вас никак нельзя.
Леди Алиса. Веселитесь, радуйтесь, но без меня. Я пойду. Мой час настал, пробил и теперь нам не по пути.
Елизавета. Не упорствуйте. Вы не понимаете, что говорите! Разве можно знать наверняка час смерти. Это абсурд! Этого не может быть!
Леди Алиса. Может. Тогда время и люди теряют над нами власть, становишься свободным от них и смотришь на все со стороны. Кончилось действие земного притяжения, оно тяготит. Тяготит. И ждешь последней свободы.
Елизавета. Надо звать врача. Чем скорее, тем лучше.
Леди Алиса. Не надо, сейчас придет мой милый лекарь. Он и посмотрит. Не беспокойтесь. Я одному ему верю.
Елизавета. Нам еще долго жить. Долго.
Леди Алиса. Нет. Вам - долго.
Анна. Где Рудольф? Почему же он не идет, пойду разыскивать его. Он должен был давно приехать. Еще несколько минут и я начну думать о нем не лучшим образом.
Елизавета. Сегодня беспокойный день, все полны недобрых предчувствий.
Анна. Пойду. А вот и он. Я шла разыскивать вас. Где так долго можно пропадать? Два часа прошло.
Рудольф. Утро доброе. Что случилось? Вместо приветствия я слышу упреки и недовольство в Вашем голосе. Доброе утро, моя прекрасная леди (к леди Алисе). Вы прекрасны, но сегодня Вы необычайно бледны. Здесь у всех, если не расстроенные лица со слезами на глазах, то, по крайней мере, встревоженные, удивленные, озадаченные. А знаете, я давно приехал во дворец. Но дорогу к вам никак не мог найти. Не могу привыкнуть к этим многочисленным коридорам, залам, парадным лестницам. В сущности, они все похожи друг на друга. Думал, что разберусь, но переоценил возможности. Ведь много раз бывал у вас, но все-таки заблудился: везде красивость, что теряешься среди нее, все сливается и кажется однообразным. Дворцовые люди бегают с озадаченными лицами, что лучше их не отрывать, иначе произойдет катастрофа. На их лицах, что меня сильно удивило, играла важность и нужность. У них есть цель, пусть маленькая, но цель, среди общей бессмыслицы. А потом я узнал, что вы все в галерее и опять в поисках потратил много времени. Спрашивал, потом терялся и опять спрашивал. А потом вижу, что бесполезно, вцепился в рукав дворецкого и не отпускал, пока он не привел сюда.
Елизавета. Рассеянный человек, по дороге вы, верно, загляделись на портрет или пейзаж или полчаса простояли у мраморной скульптуры, забыв о больном человеке. Признавайтесь. Так все было?
Рудольф. Было и такое. Но о больной я не забывал ни на минуту. Доброе утро. Не поздоровался с Вами, о чем очень сожалею, но это от того, что не заметил Вас первое мгновение. В спешке забыл очки, а без них мир очень узок и мал и заканчивается у кончика носа или чуть дальше. К тому же вы такая (осекся на полуслове).
Елизавета. Что же Вы хотели сказать, что остановились на полуслове. Сделайте одолжение, закончите мысль.
Вильям. Сейчас Вас можно принять за обычную женщину.
Елизавета. Так ли это?
Рудольф. Молодой человек знает, что говорит. Он тоже находится в плену этой иллюзии. Послушайте, здесь есть скульптура женского лица удивительной красоты.
Елизавета. Вы меняете тему?
Рудольф. Да. От этого лица нельзя отвести взгляда. От него такой любовью веет. Пропорции лица правильные, глаза грустные и нежные одновременно, а на губах улыбка. Очень древнее произведение, а согревает душу даже современному человеку.
Елизавета. А вы любитель женских лиц!
Рудольф. Задумался и лишнее верно сказал.
Анна. (Доктору) Надо идти, спешить.
Рудольф. (Леди Алисе) Вот Вам моя рука.
Елизавета. Постойте, я тоже провожу.
Леди Алиса. Прощайте. Туда не провожают.
Рудольф. Минутку. А помните спор про солнце? Сегодня удивительное утро. Sol lucet omnibus. Вы заметили, что этот огненный диск развеивает наши страхи, вселяет надежду, излечивает головную боль.
Елизавета. А почему Вы решили, что я это заметила?
Рудольф. Очень просто объяснить. Вы бросили несколько раз благодарный взгляд в его сторону.
Елизавета. (Смеется) Право, Вы - чудак. А верно говорят, что Вы снимаете головные боли?
Рудольф. Это заблужденье.
Елизавета. Жаль, я нашла бы Вам работу.
Рудольф. Извините, я должен идти. Я хотел сказать, что Вы ждете от этого дня что-то особенное, и оно вполне может произойти. Не стоит беспокоиться. Желаю здравствовать. Я сам провожу леди Алису и все устрою. Нам надо о многом переговорить с ней. (Рудольф и леди Алиса уходя). Знаете, я никогда Вам не говорил, но Вы для меня были и всегда будете женским идеалом.
Леди Алиса. Я так безобразна и так стара. Какой же из меня идеал? Как я рада, что вы пришли. Рада.
Рудольф. Вы прекрасно понимаете, что не в этом дело. Меня трогает ваша сентиментальность, ваша возвышенность. Ваши дни проходят в непрестанных хлопотах, мыслях о других, а о себе Вы забываете, и не требуете ничего взамен, не сетуете и не обижаетесь. Вы с легкостью хвалите и не скупитесь на добрые слова, и этим Вы вселяете надежду и мир. Во времена, когда о женщинах не слагают поэм, а их улыбки и красота - предмет торга, Вы мой единственный идеал. И я преклоняюсь перед Вами. Идемте и ничего не бойтесь (Уходят).
Елизавета. Откуда такие рассеянные люди берутся? Но рассеянность у него избирательная, он может забыть дорогу, хотя тысячу раз по ней ходил, или, например, очки, хотя ничего не видит без них, но он не пропустит благодарного взгляда в сторону солнца или тревогу. Ведь никто не заметил, а он подслеповатый чудак высмотрел. Как странно, но у меня прошла головная боль. Удивительное утро, странное начало.
Вильям. (Королеве) Когда-то один писатель, проснувшись утром, сказал, что это - его последний день.
Анна. (В волнении) И что?
Вильям. И это был действительно его последний день.
Елизавета. Довольно. Довольно. Довольно. Все словно сговорились испортить этот день.