Мы играем. Меня пронзает ощущение, что наши отношения - всего лишь игра. Мы развлекаем друг друга. Let me entertain you. Но что же тебя так будоражит, Аля? Это всё игра. Жизнь - игра. А поезда продолжают взрываться. Может, сегодня взорвётся мой или его. И только это имеет значение. "Я серьёзен, как инфаркт".
Венедикт Ерофеев: "Ты мой хлеб и все мои зрелища".
Она сама говорила, что она хорошая актриса. Она может пустить слезу, надавить на жалость и очаровательно улыбаться по заказу. А я не могу. Жизнь и сцена для меня чётко разделяются. Не могу. Не могу так. Сколько раз мама ругала меня за то, что я не умею прятать своё плохое настроение, свою неприязнь к какому-либо конкретному человеку. Это ведь так нужно на семейном празднике, когда в сборе все родственники, или при знакомстве с новыми людьми. А я не умею. И не желаю уметь - ради сохранения самоуважения.
"История - читай и плачь!" Закрыла книгу Марио Варгаса Льосы "Праздник козла". Плачу.
Когда ему было особенно тоскливо, он приходил в зоопарк (благо, жил в двух шагах от него) с бутылкой водки, садился рядом с клеткой волка по имени Норик, и выпивал. Волка тоже угощал: смачивал хлеб в водке и бросал хищнику сквозь прутья. "Все люди бляди, Норик!" - говорил он со слезами. - Только ты один настоящий человек". А волк высовывал хищную морду из прутьев и на глазах шокированной публики слизывал его слёзы.
Прихожу домой, вываливаю остатки кошачьего корма в миску урчащего в предвкушении Космоса, запираюсь в комнате и включаю Ultra. Сворачиваюсь в позу эмбриона, незаметно для себя погружаюсь в сон. Весь этот тяжеляк для меня лучше любой колыбельной.
Ленивое рычание Кобейна...
Родители, студенты журфака МГУ, постоянно крутили у меня новорожденной над ухом Nazareth, "Нау", "Аквариум" и т.п. Ну просто комната была малюсенькая, а проигрыватель находился как раз над колыбелькой. Грудничок, сладко посапывающий под пронзительные хриплые вопли: "We are animals!!!"
А вместо сказок мама читала мне жуткие вещи вроде "Плахи" Чингиза Айтматова. Я всё время просила перечитывать абзацы про волчицу Акбару.
А песни пела про Алёшу, в Болгарии русского солдата. У которого из камня гимнастёрка и сапоги. Я плакала.
И что из меня могло вырасти после всего этого?
Вспоминается, как мы с Айс ехали в метро по моей отвратной ветке и стали свидетельницами душераздирающего разговора двух вдрызг пьяных индивидуумов.
- Тебе просто баба нужна, - сказал один.
- Мне не баба нужна. Мне ЧЕЛОВЕК нужен!
Иду домой в таком настроении, что "только б добежать до канала и голову сунуть воде в оскал". Очень, очень плохо. Вдруг сзади слышатся детские звонкие голоса: "В траве сидел кузнечик, совсем как огуречик...", и т.д. Две девчушки вприпрыжку куда-то несутся, напевая. И настроение моё - улучшилось.
"Есть мненье, что должны смеяться дети. Товарищи, должны смеяться дети!.."
Вчера с удивлением поняла, что на самом деле практически ни один из нас не любит самого себя. Вот я люблю Сашку и Айс. И я ужасно хочу, чтобы они бросили курить. Чтобы они, к примеру, не травились "сивухой". Чтобы, в конце концов, не ходили зимой без шапок. Я люблю своего брата, и если увижу у него сигарету, как пить дать, по ушам надаю! А сама, разумеется, могу и пить, и курить, и вообще на себя плевать, чем периодически безнаказанно и занимаюсь. То же самое они... Мои друзья, мои близкие. Сами травятся, но мне позволить не желают. Любят меня.
Так вот мы и нарушаем важнейшую заповедь. Любим ближних своих больше, чем самих себя.
"Да, чертишки ни к нерву".
В метро идёт бабуся с несчастным видом и детским школьным рюкзаком за плечами. "Старики - это усталые дети".
Ночью стоим с Космосом на балконе. То есть я стою, а Кос возлежит у меня на руках. Внимательно изучаем с ним пустынный двор и беззвёздное небо, чутко прислушиваемся к редким звукам и шорохам. Всё хорошо в этом пейзаже, но оживлённой трассы-реки явно не хватает. Я напеваю себе под нос про доктора, который к нам едет-едет. "Человек и кошка порошок тот примут, и печаль отступит, и тоска пройдёт". Кос оглядывается на меня с надеждой: правда едет? правда пройдёт?
Не выношу неясности и загадки. "А всё, что загадка, то гадко". Веничка, да возрадуется его дух в райских кущах, был абсолютно прав. Гадко, гадко, гадко.
Темноволосая ясноглазая девушка лёгкой походкой идёт по городу. Стучит каблучками по залитому солнцем асфальту. Солнце заливает не только асфальт, оно обливает золотом всю девушку с ног до головы и плещется в её глазах, отчего эти глаза кажутся жёлтыми. "Жёлтые глаза, тёплые глаза..." Она влюблена в человека, который не знает, что такое счастье. Ей так хочется, чтобы он узнал...
Паустовский поцеловал меня прямо в сердце: "Я доверяю любящим: они великодушны".
Скучаю по моим будущим эскулапу и эскулапочке (один в Батайске, другая уехала в лагерь медсестрой). Хорошо бы они всегда были где-нибудь неподалёку... Хорошо бы они всегда были.
"Lost in Translation" - потрясающе нежный и человеколюбивый фильм.
Совсем я не мудрая ещё. Может, на Тибет податься за мудростью? К Ламе. Буду сидеть перед монастырём - в позе лотоса - под проливными дождями и палящим солнцем, и монотонно повторять мантру "омм"... А через три года выйдет ко мне Лама и скажет: "Молодец, дочь моя, выдержала испытание. Иди теперь и свети людям, аки звездун. Вот тебе барабан на шею для пущей важности". И я расплачусь и пойду от Ламы, расплакавшаяся и просветлённая...
Хуже всего ревность меня бесит. Никакого это богомерзкое чувство к любви отношения не имеет.
Из Набоковской пьесы: "Положение становится парадоксальным, если не попросту сальным".
Пора избавляться от этого идиотского максимализма. Чёрное и белое. Есть ещё куча других цветов, тонов и полутонов.
Куприн: "Дитя моё, тысячи раз может любить человек, но только один раз он любит".
Только теперь я люблю по-настоящему. Потому что только теперь я знаю, как это: сидишь на балконе и плачешь, ревнуя к звёздам, потому что они сейчас имеют возможность его видеть, а ты нет; и тебе кажется, что они хвастаются и гордятся там, наверху, эти маленькие нахальные плевочки-жемчужинки.
Маяковский: "Любить - это с простынь, бессонницей рваных, срываться, ревнуя к Копернику, его, а не мужа Марьи Иванны, считая своим соперником".
Если каждую ночь, закрывая глаза перед сном, навсегда прощаться с миром и с любимыми, то каждое утро можно просыпаться абсолютно счастливым. Каждое утро можно рождаться заново.
Когда мы были совсем маленькими, мама показала нам с братом портрет Ленина в букваре: "Это дедушка Ленин". Брат посмотрел на картинку, потом на меня, и вдруг горько заплакал: "А где МОЙ дедушка-а?!"
Редактор попросила написать о мавзолее к его 80-летию (мавзолейскому, а не редакторскому). А я даже не была там никогда. Мой бывалый брат решил меня просветить. Отправились на КП. Обнаружили жуткую очередь желающих взглянуть на мумию. С моей стороны наивно было полагать, что Ильич уже никого не интересует. Разумеется, в очереди мы стоять не пожелали. Даже ради Ильича. И хорошо, что не пожелали, потому что буквально через 10 шагов наткнулись на самого дедушку Ленина, живого и невредимого. Он стоял и беззаботно покуривал. Между прочим, в компании с им же самим когда-то расстрелянным царём Николаем.
Мой город полон красивых людей. Мой город красив. Люблю Старый Арбат. И переулки в центре. В этом вся моя сказка, добрые люди.
"Всё будет хорошо, ты знаешь? Если ты, например, не знаешь, то всё будет хорошо". Док очень часто говорит то, что хочется вышивать шёлком на своей подушке.
Отличная вещь - "москвотерапия" в одиночестве. Как только моя нога ступила на Арбат, весь сплин моё существо покинул. К памятнику Окуджаве меня повела включившаяся в голове песня: "Ах, Арбат, мой Арбат, ты моё призвание..."
Окуджава вечно гуляет по Арбату, перекинув пиджак через плечо. Свернула в переулок за памятником. Медленно прошлась туда и обратно.
Через час уже нырнула в метро на "Смоленской", умиротворённая, спокойная, как морские волны в ясный полдень.
...Точно помню момент, когда волшебство Арбата меня покинуло. Я как раз шла к дому по дорожке, на которой однажды под дождём говорила с тем, кого сейчас нет. Под дождём был. А под солнцем нет. Что за странный человек...
Мой любимый sputnik.
Бесподобно красивый цыганский юноша со странным нежным именем на букву Д. весь день спасал меня от ипохондрии. "- Ипохондрия есть жестокое любострастие, которое содержит дух в непрерывном печальном положении, - сказал доктор и снова налил рюмку". Знакомство наше с юным цыганом началось со ссоры и взаимной неприязни. Так всегда... Если при знакомстве я с кем-то ссорюсь, спорю или просто возникает недоразумение, дальше мы становимся лучшими друзьями. Не помню, каким образом мы вдруг прониклись друг к другу симпатией, но хорошо помню, как мы сидели под фонтаном, обнявшись. Я молчала ему о моём любимом sputnik'е, а он молчал мне о чём-то своём. Мы ещё посидели молча, взаимно согреваясь, и разошлись по своим делам, чтобы никогда больше не встретиться.
Спасибо.
Я люблю этот город.
Наглотавшись пасмурного неба...
Генри Миллер: "Я любил её так глубоко, так всепоглощающе, что при каждой встрече я будто рождался заново. Всё, что мне требовалось - чтобы она жила на этой земле, где-то была, где угодно на этой планете, чтобы никогда не умерла. Вполне достаточно было самого её существования. Я и сейчас благодарен Богу за то, что он послал на нашу планету её. Это же чудо! И какая же благодать так любить!"
А мне теперь вдруг хорошо. На улице отличная погода, и мимо меня бодро топают весёлые жизнерадостные готы, которым вообще-то по рангу положено быть страшными и мрачными. К тому же где-то во Вселенной есть Капри! Я не видела, но Маяковский утверждал. А я привыкла ему доверять.