ДЕННИЦА

АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ

К ЧИТАТЕЛЮ

Автобиография любого, даже ничем не примечательного человека, со временем обретает документальную историческую ценность. Всегда найдутся люди, интересующиеся временем, в котором жил автор и его заметки о современной ему эпохе, какими бы интересными или тривиальными они ни оказались, обретают мемориальную, так сказать, музейную ценность. Но когда автобиографию оставляет человек выдающийся, это всегда событие. Я, например, очень сожалею, что мой любимый французский поэт Шарль Бодлер не описал своей жизни. С каким бы жадным интересом я бы её прочёл! Но придёт время и я для кого-нибудь стану любимым поэтом. Ведь стал же им для меня в русской литературе Евгений Баратынский, при жизни никем, кроме Пушкина не оценённый. "Мой дар убог и голос мой негромок, Но я живу и на земле моё Кому-нибудь любезно бытиё:" - написал он пророческие слова, и вот, стал моим любимым поэтом! Так почему бы не сделать моему будущему читателю этот подарок - автобиографию - тем более, что времени у меня предостаточно, я даже не знаю, на что его употребить. Дело в том, что пишу я свои воспоминания в психиатрической больнице, в которую попал за употребление конопли. В наше время это "преступление" свирепо карается взбесившейся Фемидой.

Скоро мне исполнится пятьдесят и, право же, прожившему полвека есть что вспомнить. Читатель найдёт в этой повести историю о том, как я "сошёл с ума" на почве литературы и религии. В этом смысле чтение её даже небезопасно для читательского душевного здоровья - ведь существует же в психиатрии термин "контактная шизофрения"! По мнению наших инженеров человеческих душ всякий искренне уверовавший в Бога человек - потенциальный клиент их мрачного заведения. В психиатрической терминологии мое "заболевание" называется "религиозно-философской интоксикацией". Слова апостола Павла: "Мы безумны Христа ради" (1 Кор: 3,10) вызывают у них лишь профессиональное рвение. Когда же им приводишь слова Иисуса: "Кто же скажет брату своему : безумный, подлежит геенне огненной", (Мф: 5,22) - они криво ухмыляются.

Я родился, получил воспитание и образование в атеистическую эпоху, когда Библия была если не запрещённой, то весьма труднодоступной книгой, в университетах преподавалась марксистко-ленинская философия и научный атеизм. Что же побудило меня круто изменить мои атеистические убеждения и стать последователем Иисуса Христа? Неужели я действительно верю в библейские басни? Вообще-то, я знаю, что ответить вопросившему. И ответ мой будет весьма и весьма убедительным. Но прежде чем дорасти до понимания Библии, которого я достиг теперь, мне действительно пришлось если не свихнуться, то уподобиться ребёнку, верящему в сказочные чудеса. Теперь, когда моя вера стала мудрой, я могу как учёный-богослов дать отпор любому насмешнику над Библией. По своим философским убеждениям я позитивист, верю только научно доказанным фактам и математике. Как это сочетается у меня с "архаичной" христианской верой? Дорогой читатель! Не поленись и прочти мою автобиографию. Ты удовлетворишь своё любопытство.

Это будет рассказ о том, как современное мне общество возненавидело нашедшего этическую истину учёного и подвергло травле не прельстившегося яствами земными поэта, чьё творчество уже стало событием в отечественной литературе - слишком уж громкие и прославленные имена в моей коллекции переводов, чтобы проигнорировать их исполнителя. А ещё это будет рассказ о чуде и о чудесах, которые в моей жизни имели место быть, что, несомненно, ещё больше заинтригует читателя. Сразу оговорюсь, что речь пойдёт о чудесах в литературе, причём настолько ошеломляюще-красивых, что они фатально повлияют на мировоззрение скептика: ведь если есть чудо, значит есть и Чудотворец! А в том, что это будут действительно чудеса, которые можно верифицировать и которые не требуют веры, а сами порождают её, я ручаюсь. Обещаю, что всё будет по-честному: читатель тратит своё драгоценное время на чтение моих мемуаров, а я знакомлю его с такими фактами, которые способны опьянять сознание не хуже индийской конопли, за которую я угодил в сумасшедший дом.

ДЕТСТВО

То, что мы помним о детстве, всегда приходится собирать по крупицам, поэтому даже незначительная подробность в жизни интересной личности драгоценна, а нечто несущественное уже потому только, что оно запомнилось, становится символом. Мать моя рожала меня трудно - у ребёнка оказалась слишком большая голова и он никак не мог покинуть материнское лоно. Мать призналась мне как-то, что зачат я был едва ли не чудом - отец пришёл с войны инвалидом и не был способен, как здоровые мужчины, на оплодотворение женщины. Я родился 27 декабря 1956 года в Симферополе и моё появление на свет воскресило к жизни умиравшего от наркотиков отца. Он прекратив колоться, взял себя в руки и прожил ещё три десятка лет. В доме был проигрыватель и богатая по тем временам коллекция пластинок - в основном музыкальной классики. Родители обратили внимание, что ещё не умеющий говорить ребёнок уже эмоционально реагирует на музыку - заслышав одну, заливался слезами, от другой - умиротворялся.

Самым ранним из запомнившихся воспоминаний детства был вид появляющихся и исчезающих световых пятен на стене, образуемых солнечными лучами, пронзающими шевелящуюся под ветром листву. Я пытался взять их рукой, чем немало позабавил наблюдавшую эту сцену мать. Другое воспоминание: разомлевший от купания в тёплой воде, я закрыл глаза и на мгновение уснул, но тут же проснулся. Мне приснилась страшная старуха, наверное, баба-Яга, похожая на ту, статуя которой до сих пор стоит в детском парке на поляне сказок. Ещё помню, как я щекотал ступни матери, а она хохотала. Однажды родители поздно вечером забрали меня из ясель. Мы шли по узкой тропинке вдоль Салгира уже почти в полной темноте. Я хныкал и просился "на ручки". Тогда отец взял-таки меня на руки и строго спросил: "А луны с неба ты не хочешь?" - "Хочу!" - обрадовался я и протянул руку, чтобы взять луну, как игрушку:

Я подрастал. Из ясель меня перевели в детский сад "Золотая рыбка", развалины которого на улице Воровского поросли теперь сорняками: Я очень тосковал без родителей и когда мать за мной приходила, то издалека узнавал её походку по звуку каблучков. Рядом была воинская часть и самой большой удачей для мальчишки было выпросить у "дяди солдата" звёздочку. Нас часто водили гулять на Неаполь Скифский. Мы стучали камнем по стальной колонне, ловили ящериц, бабочек и кузнечиков, а иногда, нарушая запрет, с опаской подходили к краю обрыва и смотрели на зеленеющий внизу город. Этот уголок моего детства до сих пор сохранился в неизменном виде и я всегда прихожу туда, если мне грустно. Воспитательницы меня очень любили - я был мирным, покладистым ребёнком, хорошо ел, много не хныкал. Однажды воспитательница застукала меня, как я мял под простынёй мою ставшую твёрдой пипиську и пригрозила, что отрежет её ножницами, если я ещё буду так делать. Я очень испугался:

Пиписька интересовала меня ещё и потому, что была не совсем такая как у папы, который часто брал меня к себе в ванну на помывку. У меня она оканчивалась мешочком, а у отца детородный орган выглядел несколько иначе. Я же был уверен, что когда вырасту большим, то моя пиписька будет такой же как у папы. Но время шло, а мешочек не исчезал, ели, конечно, его не задрать назад. Лишь в армии в бане я обратил внимание, что солдаты, призванные из азиатских стран, имели такое же строение пениса, что и у моего отца, но мне почему-то тогда ещё не пришла в голову естественная мысль, что отец был обрезанным, а я нет. Между прочим, когда я был уже подростком, нашу семью приехал повидать дед - Георгий Петрович Алексеев - и зачем-то повёл меня в баню. Я обратил внимание, что детородный орган у деда был таким же, что и у отца: Как я теперь понимаю, дед специально продемонстрировал внуку своё обрезание. На память о своём визите старик оставил нам книгу с дарственной надписью - "Идиот" Достоевского:

Утром в детский сад меня водила сестра (по матери - от первого брака). Тогда только асфальтировали улицу Тургенева, на ней тарахтел асфальтоукладочный каток и я почему-то его очень боялся, так что ни за что не хотел переходить дорогу:Позже я стал ходить в детский сад сам. Надо было перейти мост через Салгир и пройти вдоль его притока, текшего вдоль Петровской балки. Однажды я увидел, как в этом притоке барахтается нечто живое: Это была серого цвета рыбка, которую нетрудно было поймать на мелководье. С рыбкой в руке я добежал до садика и выпустил её в бассейн, где плавали другие декоративные рыбки. Я не был злым мальчиком:

В старшей группе детского сада я уже успешно справлялся с чтением. Читать научился сам, о чём сохранилось письменное свидетельство - школьное сочинение на вольную тему, написанное в четвёртом классе. Оно называлось "Как я впервые прочёл слово". Вот его пересказ по памяти: "Моя сестра перебирала свои учебники. Я стоял рядом и смотрел. Потом взял в руки одну из книг. Она была в малиновой обложке. На ней было напечатано какое-то слово. Я знал не все буквы, но некоторые были мне знакомы. Я начал читать по слогам: "Ли-те-ра-ту-ра". Это слово было мне известно. Я с радостью побежал хвастаться". Было и другое сочинение на вольную тему. Начиналось оно со слов: "Летом хочется зимы, а зимой лета. Мы лежим на горячем песке:" - а заканчивалось словами: "Ночью тихонько подкрался снег". Я с ранних лет проявил литературную одарённость и мои родители всячески поощряли во мне её.

Мастурбировать меня научил соседский мальчик Андрей, который был на несколько лет старше меня. Много раз, распалившись, он предлагал мне помочь ему кончить, взяв в рот его пенис, но я всякий раз отказывался. Не знаю, что меня уберегло - включался какой-то защитный механизм и я в резкой форме отклонял домогательства. Андрей был первый, кто пытался совратить меня в мужеложество, но сколько их, совратителей, было потом! Я так ни разу не поддался на их посулы и уговоры. Почему? Ведь опасность была так близка: Не знаю. Всякий раз меня спасал не то страх, не то отвращение. А ведь я, как это теперь только понимаю, был, по их классификации, типичной "девочкой". Господу угодно было поместить женскую душу в мужское тело. Как правило, дети с таким типом личности фатально становятся жертвами гомосексуалистов. Меня же как будто некий Ангел уберегал от греха. Впрочем, в те времена гомосексуализм преследовался по закону и извращенцы не позволяли себе наглеть так, как они это делают сегодня.

Так получилось, что жившие в окрестных дворах мальчишки были старше меня, и я слишком рано был ввергнут в их опасные игры, самой жуткой из которых было получение сексуального удовольствия от мучения животных, как правило, кошки или котёнка. Тогда-то я и прослыл среди соседей "фашистом". В сравнении с садистскими оргиями, часто коллективными, налёты на чужие сады и битьё стёкол из рогатки были детскими шалостями. Не знаю, что заставило меня остановиться. Разговора с родителями на эту тему у меня никогда не было. Я сам отшатнулся от пропасти, над которой завис. Теперь я догадываюсь, что некий неведомый мне растлитель детских душ искусно создавал ситуации, в которых я обучался жестокости. Это теперь я понимаю, с какой целью меня растлевали, но тогда я был убеждён, что о моей подростковой тайне никто не знал. Одной рукой я удушал котёнка, а другой мастурбировал: И всё же, повторяю, я прекратил эту практику сам. Справедливости ради должен сказать, что у меня всё-таки был учитель этики - Фёдор Михайлович Достоевский, чей роман "Преступление и наказание" я прочёл в возрасте 13-14 лет. Он произвёл на меня очень сильное впечатление. Под влиянием проповеди Достоевского я сам отказался от тех опасных игр, которые неминуемо затянули бы меня в ад.

Когда у меня начались юношеские поллюции, мне никто не объяснил, что это такое и я страшно перепугался, подумав, что это следствие злоупотребления мастурбацией. Как и все моим необрезанные сверстники, я стал в возрасте, когда созревает организм, оргазмонаркоманом. Однажды я и ещё несколько мальчишек залезли на чердак нашего дома - с него была наблюдаема душевая хлебозавода, где через открытое настежь окно были видны голые девушки. Вся толпа, за исключением одного мальчика, стала мастурбировать. Когда у этого мальчика спросили, почему он не делает то же, что и все, он повернулся и ушёл. Этот мальчик был обрезанным - евреем. Когда мне говорят, что евреи и мусульмане, обрезывая своих детей, калечат их природу, я всегда вспоминаю тот случай из детства. Пусть каждый мужчина, который сомневается, что обрезание - это профилактика от юношеской мастурбации, задерёт на своём детородном органе тот самый мешочек и попробует, пардон, вздрочнуть. Правда ведь, совсем не то удовольствие? Обрезанные мальчики не изнуряют себя мастурбацией. Как следствие, они растут спокойными, лучше учатся, больше успевают в жизни.

Инстинкт неодолимо влек меня к противоположному полу. Я влюблялся во всех: в соседскую девушку Таню, в пышногрудую испанку Эсмеральду Родригес, в прохожую на улице, пока в моем классе не расцвела красота Лены Лощинской. Она была не только самой красивой, но и самой умной и ехидной девочкой. Мы с ней сидели за одной партой. Однажды я, как бы случайно коснувшись ногой её ноги, не стал её отнимать: В ответ Ленка ещё сильнее прижала свою ногу к моей. Скоро я стал регулярно провожать её домой, мы жадно целовались, но многого она мне не позволяла: На выпускном вечере я пригласил свою любовь на танец и мы так крепко обнялись, что я испытал оргазм:

Одно время моим любимым предметом в школе была геометрия. Её преподавал очень хорошая учительница Полина Ивановна. Она и зародила во мне любовь к строгому логическому выводу. Задавая классу очередную задачу, она подзадоривала лучших учеников: кто быстрее найдёт решение? Нередко первым оказывался я. Я вообще с ранних лет любил первенствовать. Это до сих пор отличительная черта моего характера. К сожалению Полина Ивановна перестала преподавать нам математику и на её место пришла какая-то скучная тётка, так что моя любовь к этой строгой дисциплине быстро охладела. Зато я стал первенствовать в классе по испанскому языку. В то время в Симферополе жило много испанцев-эмигрантов, нашедших политическое убежище в Советском Союзе после победы франкистов в гражданской войне 1937 года. У них здесь родились дети от русских жён и для этих детей открыли специальную школу с преподаванием испанского языка. У нас был прекрасный учитель Алексей Никифорович и очень скоро благодаря ему я начал блистать своими успехами. К слову сказать, испанский язык чрезвычайно лёгок для изучения по сравнению с английским, который я тоже пытался учить в детстве с репетитором, но безуспешно - слишком сложная для детского ума орфография. Я и теперь уверен, что испанский - это международный язык будущего, самый простой из европейский, а возможно и мировых языков. Вечерами я ходил в испанский центр, где эмигранты друг с другом общались и учился у настоящих испанцев разговорному языку. К сожалению, Алексея Никифоровича скоро забрали работать переводчиком на Кубу. Мать наняла мне репетитора французского языка - Александра Шуралиевича Эфендиева, дружеские отношения с которым я поддерживаю и по сей день. Это на подаренном им компьютере я набираю свою автобиографию после выхода из психбольницы. Так получилось, что в юношеском возрасте я неплохо овладел двумя иностранными языками - испанским и французским, что послужило основой для моей дальнейшей литературной деятельности - я стал переводчиком поэзии с этих языков.

Другой областью, где я блистал и первенствовал, были русский язык и литература - их преподавала моя мать, а учителем она была от Бога. Дети её любили, хотя и побаивались, а родители души в ней не чаяли. Задавая тему сочинения, мама всегда старалась поставить творческую задачу, учила нас думать письменной речью. Лучшие сочинения всегда зачитывались перед классом. Как я старался, чтобы мать назвала лучшим моё творение! На традиционный для школьника вопрос "кем ты хочешь стать?" я уже тогда знал ответ: писателем. И я-таки стал литератором, невзирая на то, что этот вид интеллектуальной деятельности никакой выгоды мне не принёс. Однако учеником я был весьма прихотливым. Поэзия наводила на меня тоску: Помню спор, который состоялся между мной и родителями. Зачем излагать мысли искусственно - стихами, если это можно сделать естественно - прозой? Ни мать ни отец тогда так меня не убедили в преимуществе поэзии перед прозой. Знаю, что большинство человечества (говорю о читающей его части) имеет на этот счёт то же мнение, какое было у меня в детстве. Только теперь, в отличие от моих родителей, я хорошо подготовлен к этой дискуссии. А к поэзии я обратился так. Однажды вечером я сидел в отцовской комнате. Было уже темно. Вдруг невесть откуда на меня нашёл никогда ранее не испытываемый восторг. Это сейчас я знаю, что буддийская школа дзен называет такое внезапное состояние "сатори" - озарение. На столе предо мною лежали плоскогубцы. Глядя на них, я подивился, как мне тогда показалось, их грациозности: Мне вдруг захотелось написать стихи об этих плоскогубцах. Впервые в жизни мне захотелось выразить свои чувства стихами! У меня тогда, конечно же, ничего не получилось. Восторг прошёл, разочарование осталось. Я вдруг понял, какая это сложная задача - выразить мысль стихотворно, хотя кажется такой простой. Но с этого дня я стал читать поэзию другими глазами. Стихи звучали в нашем доме чуть не каждую неделю. В квартирке на Смежном переулке побывали едва ли не все крымские, да и не только крымские стихотворцы и каждый с чувством декламировал свои творения. Дело в том, что мой отец работал журналистом на Крымском радио и часто предоставлял местным литераторам микрофон и трибуну. Я слушал, оценивал, сравнивал: Больше всего в те дни звучал записанный на плёнку голос модного Вознесенского, дружбой с которым мой отец очень дорожил, а поэму Андрея Андреевича "Лонжюмо" в авторском исполнении я прослушал, наверное, несколько десятков раз. Кончилось это вот чем. Всем десятым классам спустили из гороно тему конкурсного сочинения о Ленине. И тут я узнал, что учившийся в параллельном классе Валерка Иванов - тоже из любимчиков моей мамы - написал своё сочинение стихами! В пику Иванову я тоже избрал стихотворную форму для своего опуса, и образцом для меня послужила, конечно же, поэма о Ленине Вознесенского. Кончилось всё тем, что оба сочинения - Иванова и моё - были признаны лучшими в городе и мы оба угодили в Киев на республиканскую встречу юных литературных дарований. Моя первая проба пера была чистой конъюнктурой и собственно к поэзии имела весьма отдалённое отношение. Но всё, что прославляло Ленина, в те годы чрезвычайно высоко ценилось. С таким триумфальным творческим дебютом мне очень легко было сделать литературную карьеру. Но я и здесь, как это уже случалось в моей жизин, заглянув в пропасть, отшатнулся от неё. Врач опять исцелился сам! Эта способность критически относиться к своим псевдоудачам с ранней юности сделалась чертой моего характера. Вместо того, чтобы прославлять партию и комсомол, я влюбился в японские трёхстишья и тихая поэзия Мацуо Басё в переводе Марковой, а не мычание Вознесенского, стала для меня образцом для подражания.

Самым нелюбимым предметом в школе был для меня украинский язык. Преподавала его учительница по имени Марксина (!) Степановна: Моя неприязнь к украинской мове, увы, поощрялась и отцом, и матерью, да и украинская литература по сравнению с русской выглядела более чем скромно. Я и сейчас убеждён, что если бы Бог дал украинскому народу поэта такого же масштаба, что и Пушкин, отношение русских к их многострадальной мове коренным образом изменилось бы - её бы любили. Впрочем, это замечание справедливо не только по отношению к украинскому, но и любому другому "угнетаемому" языку. Обучение одарённых украиноговорящих детей науке и искусству стихосложения - эта та стратегическая задача, которая только и способна сделать украинский язык любимым. К сожалению, учителя стихосложения (я говорю о себе) украинские власти лишили права преподавать и заперли в сумасшедший дом, где я и пишу эти строки:

Школьником я любил мастерить самострелы, самопалы, лить формы из свинца. Не знаю, откуда в нашем подвале оказалась тяжёлая свинцовая чушка. Я рубил её топором, а осколки переплавлял, заливая свинцом разные формы и мечтая отлить кастет. В юности меня частенько бивали, а я был неспортивен, неуклюж, драться не умел, поэтому иметь нож или кастет было моей мальчишеской мечтой. Я отказался от неё, когда соседский мальчишка Алик Кройтер, сын милиционера, убил ножом, взятым у отца, сверстника. Нож он потом принёс ко мне, мы его спрятали под деревом, но преступление быстро раскрыли. Алика осудили, отправили в колонию, где как сына милиционера накануне освобождения и убили. Я умел учиться на чужих ошибках: Вместо ножа, кастета или самопала я завёл себе подругу - очаровательную суку по кличке "Чернуха", которую хозяин, живший в соседнем дворе, разрешил мне кормить, отвязывать и выгуливать. Благодаря зубастой Чернухе родители и мне разрешили гулять допоздна, не боясь, что со мной что-нибудь случиться. Увы, в моём детстве, которое переросло в юность, было немало плюмбума и чернухи:

Я был ещё десятиклассником, когда отец и мать разрешили мне курить и выпивать. В этом деле я нередко составлял им компанию и быстро научился "держать планку". В 17 лет я спокойно мог выпить бутылку водки и нормально держаться. Однажды, идя по Пушкинской, я встретил свою школьную любовь Ленку Лощинскую. В кармане у меня была бутылка водки и я искал, с кем бы её выпить. "Пошли на стадион, я тебе кое-что покажу", - предложил я Елене. На стадионе, картинно сняв с бутылки "бескозырку", я залпом выпил всю водку прямо из горлышка! Закончив пить огенную воду, я вынул сигарету и закурил. Лнка с ужасом на меня смотрела. "Теперь пошли отсюда", - сказал я. Где-то на Пушкинской мы и расстались и больше (школу мы уже закончили) никогда не виделись. Проклятая водка!

Через неделю на этой же улице я встретил знакомого моего отца по имени Александр Пилат (!). "Хочешь выпить?" - "Да". Пилат купил две бутылки водки. Провожая меня домой, знакомый моего отца завёл меня в грязный сортир, а уже стемнело, и, дождавшись, когда я справил малую нужду, взял в руку мой уд и начал его возбуждать. Я оторопел от изумления. Затем Пилат нагнулся и стал, сладострастно постанывая, отсасывать. Если при обнимании любимой девушки со мной случилась преждевременная эякуляция, то теперь я никак не мог кончить. Так и не испытав оргазма, я вырвался из лап Пилата и пошёл домой: Во время "перестройки" этот самый Пилат сделал хорошую карьеру - перебрался из Симферополя в Москву, где работал обозревателем в "Независимой газете". Все гомосексуалисты на удивление быстро делают хорошую карьеру и получают синекуру - вы не замечали?

После школы я поехал в Москву поступать в Институт стран Азии и Африки - на отделение японской филологии. Экзамены там были в июле и если я проваливался, то мог повторно испытать судьбу, но уже в МГУ - на отделении французской филологии. Едва я вышел из Курского вокзала, как меня со спины нагнал какой-то мужчина: "Приехали поступать в институт?" - "Да, а что?" - "А у вас есть где остановиться?" - "Да, в общежитии." - "Зачем же вам общежитие, поехали ко мне". Тут я вспомнил Пилата и отшил гостеприимного москвича. Но создалось такое впечатление, что этот мужчина поджидал именно меня: На экзамене меня срезали уже на сочинении - вместо "времяпрепровождение" я написал "времяпровождение" и получил двойку. В общежитии МГУ я встретился со своим школьным товарищем Валеркой Ивановым - он поступал на отделение итальянского языка и литературы. Мы жили в одной комнате. Вскоре с нами решила подружиться "сладкая парочка" - два студента-гомика, живших на этом же этаже. Я подговорил Валерку: "Давай притворимся, что мы тоже педики, а потом над ними похихикаем". Он согласился. Наши новые знакомые разоткровенничались, клюнув на розыгрыш, а когда мы объявили, что на свой счёт пошутили, то очень обиделись. Вскоре над "сладкой парочкой" хихикали все абитуриенты.

Если, как я предположил, за мной действительно охотился неведомый бес-искуситель, то был у меня и Ангел-хранитель. В один из вечеров абитуриенты собрались покутить и потанцевать. Танцевать я не умел и поэтому одиноко сидел, наблюдая как юноши зажимаются с красивыми девушками. И вдруг к моему изумлению одна из них, та самая, которая понравилась мне больше других, подошла ко мне и с очаровательным азиатским акцентом спросила: "Влюбился в меня, да? Что смотришь? Пошли, потанцуем!" Обняв её, как драгоценность, я вымолвил: "Как тебя зовут?" - "Гюзель. Я из Уфы." - "А я из Симферополя". Через три дня я уже целовался с Гюзель во всех тёмных углах, пока, наконец, мы не оказались с ней в одной комнате, где были только кровати и матрацы. Обезумев от восторга и страха я упал, обняв Гюзель, на одну из них: И тут со мной опять случилась преждевременная эякуляция. Вдруг раздался стук в дверь. В комнату вошли студенты с красными повязками - оперотряд, следящий за нравственностью. Нам вежливо предложили разойтись по своим комнатам и готовиться к вступительным экзаменам, а не ворковать в пустых помещениях. Создалось такое впечатление, что меня кто-то спас от фиаско перед такой красавицей.

Преждевременная эякуляция - неизбежное следствие гиперсексуальности в юношеском возрасте, но я этого не знал и связывал её со своим пороком, так как не мог прожить и дня, чтобы не вздрочнуть несколько раз. Я ничего не мог с собой поделать. Я потом узнавал у обрезанных, легко ли им удается это нехитрое дело. Оказывается, необрезанному всё же мастурбировать легче и быстрее. Злоупотребление оргазмом - это действительно вид наркомании, причём самый распространённый среди человечества. Я чувствовал себя неполноценным, несостоятельным и ни о чём не мог думать кроме как о своём очередном фиаско с девушкой. Мне во что бы то ни стало нужна была сексуальная победа. Бог сжалился надо мною. Я исцелился - в который раз! - от своего мучительного недуга без посторонней помощи. Воистину, это удивительная и очень ценная черта моего характера. Расскажу, как это произошло.

После провала экзаменов в МГУ отец устроил меня в Крымский облтелерадиокомитет на должность помощника режиссёра, а точнее - мальчика на побегушках. Там я и познакомился с Натальей Ивановой, работавшей художником-шрифтовиком. Натали была лет на семь меня старше, но это не мешало мне вести себя с ней так, как если бы старше был я, а не она. Красавицей она не была, но и дурнушкой тоже, нрава была кроткого, незлобливого, при этом обладала умом и изрядным чувством юмора. Нас познакомил сборник японских трёхстиший, с томиком которых я не расставался и на работе. Что это я читаю? - Поинтересовалась она и я с удовольствием продекламировал ей несколько своих любимых хокку. Мы подружились. Натали любила выпить и нередко мы с ней отправлялись в какое-нибудь кафе поболтать за стаканом портвейна. Она стала первой слушательницей моих юношеских стихотворений и даже выучила наизусть некоторые из них. Из всего того, что я в те годы написал, в моей памяти осталось три текста:

1

Поперхнулась осенняя роща
Лёгким первым снежком. Отчужденье.
Тонкий лёд моего наслажденья.
Всё пройдёт. Жизнь грубее и проще.

2

Я учусь у осенних деревьев
Тихо каяться, кротко терпеть.
Пожелтела когда-то их зелень,
А теперь: Ужа теперь: Лишь теперь.

***

О хрупкий мир чужой души!
Я, раб неловкого движенья,
В него вхожу с благоговеньем
Без приглашения - прости,
Там ты, как юноша наскальный,
Стремглав летишь за быстрой ланью
С коротким дротиком в руке
И поцелуем на щеке
Холодным, влажным и горячим,
Но незабвенным, настоящим,
С полуоткрытыми устами
И восхищёнными очами,
Любимец всех своих богов,
Из чьих ты вырвался объятий?
Беги, спеши, не надо слов.

Я учился у японцев писать коротко, но ёмко, хотя рифмовать ещё не умел. Теперь, когда прошло более тридцати лет со времени сочинения этих строк, когда я научился создавать формально безупречные стихотворные композиции, эти неумелые строки стали мне особенно дороги именно своими несовершенствами - сквозь них виден я той поры - печальный женственный юноша, мальчик, мучимый юношескими недугами, находящий, однако, некоторое очарование даже в грусти и тоске. Зато стихотворение "О хрупкий мир чужой души:" при всех его несовершенствах соблазнительно настолько, что кажется, будто написано юным Обри Берслеем. Оно абсолютно бесстыдно: "С коротким дротиком в руке:" - автор эстетизирует: сексуальное самоудовлетворение? Текст, к тому же, исполнен гомосексуальных намёков: этот юноша, вырвавшийся из чьих-то объятий, сам лирический герой или его адресат? Стих "Любимец всех своих богов" откровенно эллинистичен: Если бы мне в те времена показали эту мою саморецензию, я бы сгорел от стыда и никому этих стихов больше не читал и не показывал. Но вместо этого я как раз напротив охотно их декламировал кому попало. Стоит ли удивляться, что после их написания я стал объектом вожделенной охоты многих мальчиколюбов?

Натали жила недалеко от телецентра и я стал частым гостем в квартирке, которую она снимала. Однажды вечером - рано или поздно это должно было случиться - мы оказались в одной постели. Поняв, что Натали в меня влюбилась, я чувствовал над ней непонятно откуда взявшуюся власть. Взяв её руку, я бесстыдно положил её на свой "короткий дротик". Преждевременной эякуляции не произошло! После недолгой прелюдии я раздвинул ей ноги и впервые вошёл в женское тело, но: как-то не до конца. Что-то мне там мешало. Вдруг, непонятно почему, я прошептал ей в ухо: "Люби меня, я - Диавол!" Так я шептал много раз, пока, наконец, преграда не прорвалась и я впервые в жизни полноценно закончил двуполый акт. Не сразу до меня дошло, что Натали была девственницей.

Почему я назвал себя Диаволом? Так, по наитию. В такие моменты не размышляешь и не говоришь заранее подготовленные фразы. Если бы я только знал, какой фуррор произвёл своим первым сексуальным подвигом! Но всему своё время и в другой главе я скоро объясню читателю всю сенсационность этого моего самонаименования. Оно стало роковым для всей моей жизни. Одно могу утверждать: за мной установила постоянное наблюдение инстанция, теснейшим образом с Диаволом связанная. Я говорю о КГБ. Но очень может быть, наблюдение велось ещё и раньше, едва ли не с младенчества: О чём-то таком мне однажды осторожно намекнула моя мать. Однажды одного великого кинорежиссёра спросили, какой из снятых им фильмов он считает своей самой большой удачей. "Этот фильм ещё не снят", - ответил он. - "Таким фильмом мог бы стать сериал о жизни человека от рождения до его смерти". Этим великим режиссёром был Андрей Тарковский. У меня есть все основания полагать, что он в качестве героя такого сериала имел в виду меня, Вадима Алексеева. Так что не исключено, что мою первую ночь с женщиной втайне от меня засняли на плёнку (а инфаркрасный объектив - вспомним песенку Высоцкого "Джон Ланкастер"! - тогда уже существовал) и показали иерархам всех конфессий. Да и не только им: Но я сильно забегаю вперёд, всему своё время.

Сделав своё мужское дело, я покинул Натали и вернулся домой. Несмотря на поздний час в доме был гость - Георгий Северский, друг отца, полковник КГБ, автор знаменитого в своё время фильма "Адъютант его превосходительства", кумир моей юности. Стол был накрыт. Стояло вино (его наверняка оставили для меня), закуска. Северский встретил меня в прихожей. С какой-то злой весёлостью, пронзительно глядя мне в глаза, он в лоб спросил: "Ты, случайно, не педераст"? Не отводя глаз, я спокойно ответил: "Георгий Леонидович, пассивные гомосексуалисты бреются, а у меня, как видите, усики и бородка". Почему я не сказал просто "нет"? Чёрт его знает. Северский явно вёл со мной какую-то игру и я её принял, но с целью переиграть того, кто меня искушает. Мой ответ Северскому не остался без последствий. Натали жила в Ялте и мы часто ездили к ней на субботу-воскресенье. Там, в Ялте она и познакомила меня со Стасом. Он был её сверстником и уже начинал лысеть. Знакомы они были давно и Стас заходил к Натали на правах старого друга. Это был ярко выраженный пассивный гомосексуалист. Он возжелал меня, едва увидел и приложил немало хитрости, чтобы заманить к себе в постель, где я однажды и оказался... Я долго не мог кончить. Помню нестерпимо отвратительный запашок кала. Это был единственный в моей жизни случай, когда я бодел позаплечину. Детство закончилось. Меня ждала армия.

РОДИТЕЛИ

Мой отец Виктор Георгиевич Алексеев родился в 1926 в зажиточной интеллигентной семье. С юности он был очень красив - я сужу по фотографиям - всегда в костюме, иногда в элегантной шляпе. Юноше нельзя быть таким красивым: Сколько я ни пытался, мне так и не удалось выудить из его памяти какие-либо воспоминания о детстве. Он угрюмо отмалчивался и тогда, когда я пытался выпытать у него, из какого рода-племени мы происходим. Лишь через свою тётю я узнал, что из казачьего. Но для чего это было скрывать? Деда звали Георгий Петрович, прадеда - Пётр Киевич: Как звали прапрадеда я уже не знаю. В 1944 году отца призвали на фронт. Сначала он попал на Запад, но немца не видел, а лишь палил издалека из пушки по вражеским позициям. Затем перебросили на Восток - в Китай, воевать с японцами. Отец участвовал в боях с Квантунской армией, был награждён медалью "За отвагу". Об этой войне он вспоминал с большой неохотой. На мой вопрос, убил ли он хоть одного японца, честно сознался: да, один раз с перепугу выпустил в раненого японского офицера, лежавшего в куче трупов, весь рожок из автомата, потому что тот, увидев отца, потянулся к кобуре. Своё участие в войне он не героизировал, но на ней он получил ранение и стал инвалидом. Из-за жутких болей отец подсел на наркотики, но после моего рождения соскочил с иглы, зато стал сильно выпивать. Закончил отец Таврический университет, где получал Сталинскую стипендию. В этот период он познакомился с моей матерью. При каких обстоятельствах, мне не рассказывали. Человеком он был очень скромным, никогда не высовывался, всю жизнь проработал журналистом на Крымском радио в редакции "Для тех кто в море". Будучи членом КПСС, он фанатично верил в руководящую и направляющую роль партии. Часто я слышал от него и от его друзей ядовитые антисемитские высказывания: Хотя отец был для меня самым авторитетным человеком, ни антисемитом и верным ленинцем я так и не стал. Он был типичным ритором и софистом своего времени, водил дружбу с поэтами и с капитанами.

Лучшим другом отца был Северский, писатель, автор сценария фильма "Адъютант его превосходительства", матёрый гэбист, знакомый с самыми влиятельными людьми страны. Достаточно сказать, что государственную премию за фильм Северскому вручал сам генсек Андропов. Очень гордился отец и знакомством с Андреем Вознесенским. Всё это были люди одного круга, но что это за круг, я тогда ещё не догадывался. Глаза у меня открылись только после смерти отца - он был гомосексуалистом: Сперва об этом мне сказал один недоброжелатель. Я сопоставил факты и к ужасу своему пришёл к выводу, что это правда. Приведу только один факт (мне тяжело вспоминать о других): однажды я обнаружил поздравительную открытку, в которой отец величался "поклонником мускулистого крыла".

Хотя гомосексуализм был официально запрещён в СССР статьёй УК, он пышным цветом цвёл в партийной элите и в богеме. Средоточием и того, и другого была наша квартирка на переулке Смежном. Нет ничего удивительного, что меня с юных лет пытались помазать тем же миром, но я, за исключением случая со Стасом, всё время избегал расставленных ловушек. Я научился чуять неладное и вовремя ускользать. Как я теперь догадываюсь, гомосексуализм был частью тайной доктрины КПСС. С его помощью очень легко было держать строптивцев в узде. Как? - Очень просто. Вас совращают в порок и тайно фотографируют. После такого "боевого крещения" человеку можно поручать любое ответственное дело без опаски, что он станет вести себя как академик Дмитрий Сахаров. Любое поползновение на вольномыслие немедленно пресекается демонстрацией вольнодумцу его позора с вопросом: "Вы хотите, чтобы это увидела ваша жена? А дети? А сослуживцы? А соседи?" У каждого номенклатурного работника должен быть свой "скелет в шкафу" и содомский грех - самим Диаволом ниспосланное средство для держания народа в узде. К оному, по выражению Высоцкого, "мирному греху" партия относилась толерантно и из рядов своих не исключала. Причиной тому была, как я теперь точно знаю, педерастия вождя мирового пролетариата Владимира Ульянова-Ленина. Сведения об этом имеются в открытой публикации, нужно только иметь глаза, чтобы видеть и уши, чтобы слышать. О педерастии Ленина я догадался, прочтя стихотворение Арсения Тарковского. Эта фамилия уже дважды встречается в моей повести и встретится ещё много раз:

Однажды мне в руки попала не продававшийся в книжных магазинах сборник стихотворений Арсения Александровича Тарковского. Как заворожила меня фотография автора! Красивое, очень умное лицо старика, казалось, гипнотизировало читателя. А какие это были стихи! Строгие, отлично срифмованные, они совсем не походили на те вирши, которые часто звучали в нашем доме. Это была современная поэтическая классика и я сразу стал поклонником поэзии Тарковского. Некоторые стихи сами собой запоминались наизусть, и одним из таких текстов было небольшое странное стихотворение, непонятно кому посвящённое:

Никого со мною нет.
На стене висит портрет.
По слепым глазам старухи
Ходят мухи, мухи, мухи:
Хорошо ли, говорю,
За стеклом в твоём раю?
По лица сползает муха.
Отвечает мне старуха:
"А тебе ли одному
Хорошо в твоём дому?"

Кто эта старуха? Бывшая жена? Тогда почему фотопортрету старухи оказана честь висеть в доме поэта? Мать? Нет, о матери Тарковский вспоминает очень нежно, в том числе и в стихах. Любовница? Тогда почему она старая? Прошло довольно много времени, пока я догадался, что речь здесь идёт о фотопортрете Ленина, который в те времена каждый правоверный член партии обязан был иметь в красном уголке своего дома - иначе расстреляют. Стих "за стеклом в твоём раю" двусмысленен - речь ведь может идти и о стекле хрустального гроба, в котором лежит мёртвая "старуха". Я предлагаю теперь открыть собрание сочинений Тарковского и прочесть стихотворение "Я как мальчишка убежал в кино:" Кто эти двое шутов, которым смерть выливает на голову помои? Комментарий говорит: комики начала века Пат и Паташон. Кого же высмеивают клоуны немого кино? Только человек, изнутри знакомый с контекстом эпохи, может догадаться - Владимира Ильича Ленина и Алексея Максимовича Горького. Почитайте "Воспоминания о Ленине" Горького - это произведение вошло в школьную программу, я его помню с детства. Описывая характер Ильича, Горький кокетливо откровенничает: "Было в его манере нечто петушиное:" - Я точно помню, что употреблено именно это слово. Прочитайте теперь иными глазами поэму Твардовского "Ленин и печник". Ну, вам всё ясно?

На гомосексуализме, как на кокаине, была круто замешана большевицкая революция. Благородная идея коммунизма опошлена именно ими - мужеложниками. Откройте очи ваши и перечитайте теперь поэму Вознесенского "Лонжюмо", за которую он получил Ленискую премию: "Мужеложно можно" - вод подтекст этого респектабельного произведения. В контексте педерастии Ильича понятен и его оголтелый воинственный атеизм. Закон Моисеев весьма недвусмысленно говорит об этом пороке: "Если кто ляжет с мужчиною как с женщиною, то оба они сделали мерзость, да будут преданы смерти, кровь их на них (Лев: 20,13). Иисус Христос высказывается не менее сурово: "А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили во глубине морской (Мф: 18,6). Итак, атеизм - это обратная сторона гомосексуализма.

Другой тайной моего отца была его национальная принадлежность. В юности, пока не поседел, отец был жгучим брюнетом с чуть раскосыми серо-голубыми глазами и прямым, совершенно не еврейским носом. К старости на некоторых фотографиях семитические черты стали видны, но только если сильно присмотреться. Серо-голубые, чуть раскосые глаза были и у моей матери. Унаследовав от неё ещё и русые волосы, я, глядя на себя в зеркало, до 35 лет был убеждён, что более русской физиономии чем моя трудно сыскать. Родители и воспитывали меня русским патриотом, каковым я, в сущности и остался. Как же я догадался о национальной принадлежности отца? Мне на это деликатно намекнули, а я принадлежу к тем людям, о которых латинская пословица говорит: sapienti sat - умному достаточно. Один мой приятель (он теперь служит в Иерусалимском патриархате) рассказал мне поучительную историю о том, как он, будучи в юные годы лютым антисемитом, избавился от своего порока. Его мать вдруг призналась ему, что она еврейка, а у евреев национальность, как известно, по матери: Размышляя над этой историей, я вспомнил день похорон отца. Гражданская панихида была в здании Крымского радиокомитета - бывшей караимской кенасы. Проститься с отцом пришло очень много людей, едва ли не половина из них были евреи. Как же так? Ведь отец был таким антисемитом. Кто такие караимы, я тогда ещё понятия не имел. Впервые я прочёл об этом малом народце (его правильнее назвать родом или кланом) в издании свидетелей Иеговы "Сторожевая башня", бесплатно раздававшимся на улице. Оказалось, что караимы - иудаизированные тюрки, богослужебный язык у них - крымско-татарский, в отличие от иудеев раввинистов, они почитают Тору, но не признают Талмуд. В переводе с еврейского "караим" значит "читающий".

Догадка о том, что я по отцу либо еврей, либо, что вероятней, караим, озарила меня вдруг. Вспомнилось иное, чем у меня, детородное устройство отца и деда (позже я узнал, что обрезан и мой двоюродный брат). Одно из двух: либо отец - иудей, либо мусульманин. Но мусульмане в отличие от иудеев не таятся, а евреи нередко скрывают свою национальность (вспомним американский фильм "Кабаре"). Значит, скорее всего иудей. Но откуда в его облике азиатские черты? Уж не караим ли он? Тут мне вспомнилась одна странная фотография: отец, ещё молодой, хорошо одетый, стоит возле Салгира в Воронцовском парке и стоя (!) читает книгу. Из-за плеча над тем, что он читает, наблюдает дородный мужчина в костюме и при шляпе. Что значит эта загадочная инсталляция? Я снова вспомнил день похорон. Чёрно-белый фотопортрет, который несли за гробом, тоже представлял отца читающим какие-то бумаги, с ручкой в руке. Напомню, панихида проходила в здании бывшей караимской кенасы на улице Караимской. Я попытался связаться с караимским обществом Крыма, чтобы подтвердить или опровергнуть свою догадку, но встречи со мной караимы явно избегали. Однако догадку они не опровергли, хотя о том, что я заблуждаюсь, мне было бы весьма полезно сообщить. Вскоре мне попалась книга "Караим Абрам Фиркович", в которой я прочёл, что после того как русский царь, узнав, что караимы отрицают Талмуд, принял их в казачье сословие, между ними и евреями-талмудистами возникла распря на почве зависти - ведь большинство еврейского населения в царской России жило в условиях дискриминации, на них распространялся ценз оседлости и т.д. Караимы же были практически уравнены в правах не только с казаками - оплотом самодержавия, но и с дворянами. Я прочёл также, что после этого караимы поменяли свои еврейские имена и фамилии на русские, но самобытность свою сохранили. Краем уха я слышал, что современные караимы веруют в Иисуса Христа, но точно ли это так, выяснить не могу. Это очень таинственный и скрытный народ.

Когда я догадался, что в моих жилах течёт еврейская кровь, я искренне обрадовался: "Как! Так я ещё и жид?" - Вырвалось у меня. В ликование же я пришёл от того, что в отличие от своего приятеля, который узнал от родной мамы, что он еврей, будучи ярым жидоненавистником, антисемитом никогда не был, хотя верно и то, что как русский, завидовал евреям белой завистью. Я обратил внимание, что все переводчики поэзии в нашей стране - евреи. "Должен же быть среди них хотя бы один русский!" - Сказал я себе и стал-таки классным переводчиком. А теперь я узнаю, что и сам, оказывается, жид! Учитесь, русские, конкурировать у евреев друг с другом! Моя симпатия к еврейству - следствие очень долгой и терпеливой обработки с их стороны. Эта была тонкая психологическая игра, кульминацией которой стала моя любовь к еврейской женщине, любовь, о которой Тютчев сказал: "Ты и блаженство, и безнадежность!" Догадку о своей национальности я воспринял как свою личную победу над антисемитизмом, в атмосфере которого я рос с самого детства. Было, поэтому, в моей весёлости нечто мстительное и злорадное. Скажете, это низменные чувства? Это смотря как их оценить! Вот, пророк Исаия сказал о царе Ассирийском: "Презрит тебя, посмеётся над тобою девствующая дочь Сиона; вслед тебе покачает головою дочь Иерусалима" (4 Цар: 19,21). Итак, унаследовав от отца ценные качества - трудолюбие, презрение к деньгам, любовь к чтению и многое другое, я не перенял его пороки, в чём, положа руку на сердце, есть и его заслуга. Да вменит ему её Господь в искупление грехов!

Моя мать Мария Фёдоровна Алексеева (Обухова) родилась в 1926 году в селе Шиманаиха (Восточный Казахстан) в русской крестьянской семье. Село (сейчас это уже город) окружала тайга. О детстве мать сохранила колоритное воспоминание: однажды в зимнюю пору отец пришёл с охоты поздно ночью. Охота была удачной, он был навеселе. А маленькой Маше папа принёс из тайги игрушку - освежёванную тушку медвежонка, заледеневшую на морозе. Воистину, Шиманаиха была медвежьим углом! О юности матери, её первом замужестве я нечего не знаю. Как и отец, о своём прошлом мать вспоминала крайне неохотно.

В молодости она была хороша собой и отличалась той неброской славянской красотой, которую поэт назвал "лица необщим выраженьем". Будучи большой щеголихой, мать сама шила себе наряды - это было её любимым развлечением. Всю жизнь она проработала учительницей русского языка и литературы в 8-й школе города Симферополя. Именно мать научила меня ценить высокую поэзию. Она чувствовала её каким-то шестым чувством в отличие от отца, который был подвержен влиянию литературной моды. У матери был вкус, у отца - вкусовщина. Зато мама почти совсем не понимала юмора, а отец был очень ехидным. В детстве я был к ней сильно привязан, но чем больше взрослел, тем выше становился в моих глазах авторитет отца, мать же казалась мне смешной, наивной, провинциальной. Конечно, у неё были любовники. Из своего раннего детства я помню несколько шумных ревнивых разборок с рукоприкладством: пьяный отец свирепо рычал на маму, а я стоял между ними, пытаясь защитить мать от отцовского гнева. Был период, когда они даже решили развестись, о чём мать меня даже уведомила, но всё обошлось. Они и впрямь друг друга дополняли, как если бы их связывал некий симбиоз. Они жили в разных комнатах и у каждого была своя личная жизнь.

Мама любила выпить, пила наравне с мужчинами, но под старость стала перепивать. В пьяном виде она теряла стыд, иногда вела себя дико, о чём мне горько вспоминать. Но таково было всё это поколение, родившееся и выросшее в языческой империи, не читавшее Библии, не слышавшее проповеди Евангелия. В этом их и трагедия, и прощение. К счастью, мама умерла христианкой. Не то чтобы она уверовала - её ум под влиянием болезни уже начал угасать - но с радостью согласилась принять православную веру. В русском языке есть такое понятие - беззаветная вера, то есть, вера без знания Завета, когда человек по природе своей христианин, хотя и не читал Евангелия. Эта вера передаётся через народные обычая, родительское воспитание, круг чтения. Именно такой беззаветной верой обладала моя мать. И если я вырос честным порядочным и совестливым человеком, если добро во мне оказалось сильнее зла, то это заслуга моих родителей и, в первую очередь - трудно сказать, отца или всё-таки матери? Я был и смыслом и целью её жизни, а когда жизнь не бессмысленна и достигает цели, значит она прожита не зря.

ЮНОСТЬ

Весной 1973 года меня призвали в армию, в стройбат. Я служил в Воронеже. По сути это была арестантская рота, а условия жизни ничем не отличались от тюремных. Койки в казарме стояли в два яруса и в небольшом помещении размером с школьный спортзал помещалось без малого человек сто. В роте преобладали выходцы из центральной Азии - казахи, узбеки и Кавказа - армяне, азербайджанцы, грузины. Были также молдаване, украинцы и совсем мало русских.
В первую же ночь по прибытии в часть мне приснилась самая роскошная из когда-либо виденных в жизни эротическая фантасмагория. Мой детородный орган как бы обрёл зрение, во всяком случае я видел то, что видел, как если бы мой уд имел глаза. А увидел я врата рая - половой орган женщины, украшенный бриллиантовым колье! Бриллианты были крупные и мелкие, они сверкали и я отчётливо помню, как к некоторым из них прилипли чёрные волоски. Я начал входить в этот Эдем - внутри он был почти горячим, а снаружи почти холодным от соприкосновения с бриллиантами. Наступил пышный оргазм. Едва он закончился, я услышал: "Рота, подъём!". Это сновидение стало для меня знамением и путеводной звездой. В роте процветал гомосексуализм:

Педераста сразу устраивали на лёгкую работу. Он сытно ел, долго спал. Для скорейшего совращения к строптивым прикреплялся надсмотрщик. Надо мной глумился ефрейтор Мамедов, в паре с которым командир отделения сержант Алеханян назначал мне работу. Однажды Мамедов завёл меня в укромный угол, расстегнул мотню, достал прибор и стал его раскачивать. Я всё понял и спокойно объяснил Мамедову, что я не пассивный а активны. Если бы я полез в драку, то меня наверняка изнасиловали бы его земляки, с которыми он переговорил на своём языке по пути в то гиблое место и которые стояли на стрёме, дожидаясь своей очереди. В драку я полез потом, когда земляков поблизости не было. Дело был так. Мамедова назначили старшим надо мной и рядовым Бастриковым - нужно было обложить кирпичом два канализационных колодца, которые располагались метрах в пятидесяти один от другого. Сначала пришла машина с кирпичом, затем с раствором. Вместо того, чтобы выгрузить часть кирпича и раствора у одного колодца, часть у другого, Мамедов приказал выгрузить весь кирпич в одном месте, а весь раствор - в другом. Это чтобы мы с Бастриковым несли носилки с кирпичом в одну сторону, а с раствором - в другую. Я был вне себя от гнева. Мне впервые в жизни захотелось убить человека. В такие минуты, несмотря на аффект, я начинаю вести себя на удивление холодно и расчётливо. Взяв в руки мастерок, я зачерпнул в него раствор и неожиданно для своего мучителя заляпал ему лицо и глаза, затем повалил на землю, правой рукой стиснул шею, а левой запустил пальцы в глазницы и стал выдавливать глаза. Мамедов взвыл от боли. Когда я его отпустил, он ничего не мог видеть. Кожа вокруг глаз потом стала чёрной. Через неделю на меня напали его земляки и избили арматурными прутьями. Но Мамедова в надсмотрщики ко мне больше не приставляли. Я перешёл в другую касту, доказав, что умею постоять за себя. Вообще-то драться я не умел, но кто-то из сослуживцев показал мне один удар, неоднократно выручавший меня в последующих стычках. Бить нужно нижней частью открытой ладони снизу вверх в нос. Удар получается коротким, надёжным и чрезвычайно эффектным. Даже если он в полсилы, то всё равно валил с ног и разбивал нос в кровь. Однажды - это было уже после армии - я ударил в полную силу. Но об этом будет отдельный рассказ.

Несколько раз меня отпускали в увольнение. Один раз я побывал на концерте группы "Арсенал" и даже сфотографировался на фоне их афиши. В другой раз пошёл в библиотеку, запросил справочник членов Союза писателей СССР, нашёл в нём домашний адрес Арсения Тарковского и написал своему любимому поэту письмо. Это было льстивое послание, в конце которого я просил разрешения прислать свои стихи. К моему великому удивлению Тарковский мне ответил, но очень холодно: "Стихи присылайте, однако не обещаю, что отвечу на них рецензией. Я занят, нездоров: Всего доброго!" Конечно же, я выслал Тарковскому все свои юношеские опусы, а ответ попросил прислать не в воинскую часть, а на домашний адрес. Тарковский ответил и на этот раз, но не мне, а моим родителям. Отец сказал, что переслал письмо мне в часть, но оно до меня не дошло. Все мои попытки выяснить, что же было в этом потерявшемся письме, остались безрезультатными. Отец загадочно отмалчивался. Молчала и мать. Я был обескуражен:

Не утверждаю, что между событием, о котором я рассказал и тем, о котором хочу рассказать теперь, есть причинно-следственная связь, я лишь её предполагаю. Но рассказ об этом очень важном в моей жизни событии я должен предварить размышлениями на запретную тему. Кроме тайной партии гомосексуалистов в нашей стране была другая партия, тоже тайная и противостоящая первой. Речь идёт об очень узком круге лиц, употребляющих в "культовых" (как сейчас принято выражаться) целях марихуану и гашиш. Помните песню про зайцев из кинофильма "Бриллиантовая рука", которую исполняет Юрий Никулин? "Зайцы косят траву, трынь-траву на поляне:" А ведь речь здесь идёт о конопле! А вот другая знаменитая песня той поры, на этот раз Булата Окуджавы: "Виноградное семечко в тёплую землю зарою:". Позвольте! Ведь виноград размножают черенками: - А вы что, хотите, чтобы Окуджава спел: "Конопляное семечко в тёплую землю зарою:"? Есть аналогичные эвфемизмы и в творчестве Тарковского. Вот первая строфа из его стихотворения "Чеченёнок":

Протяни скорей ладошку,
Чеченёнок-пастушок,
И тебе дадут лепёшку,
Кукурузный катышок!

Вообще-то кукуруза - не традиционная для горцев культура. Но замените слово "кукурузный" на "конопляный" и всё станет на свои места. Если сухие конопляные листья, измельчив, смешать с мукой и маслом, то получится вязкое, отлично формующееся, не требующее дрожжей тесто зеленоватого цвета, из которого можно выпекать всё что угодно. Здесь уместно заметить, что фамилия "Тарковский" этимологически родственна слову "тарка" - вид печенья (См. "Этимологический словарь русского языка" Макса Фасмера - М: Прогресс, 1987. - Т. 4. - С. 24.). Если это правильная этимология, то Тарковский - это поэт Печеньев! Есть у Арсения Александровича ещё одно стихотворение - "Голуби на площади":

Я не хуже, не лучше других,
И на площадь хожу я со всеми
Покупать конопляное семя
И кормить голубей городских,
Потому что я вылепил их,
Потому что своими руками
Глину мял я, как мёртвые в яме,
Потому что от ран штыковых
Я без просыпу спал, как другие,
В клейкой глине живее живых,
Потому что из глины России
Всем народом я вылепил их.

Вообще-то голуби с удовольствием склевали бы и хлебные крошки, кормить их конопляными семенами - роскошь, это корм для других птиц. Умный читатель, опять-таки, догадался, что "городские голуби" - это ученики Тарковского, их иносказательное название. А из конопляных семян, кстати, получается как замечательное печенье, так и очень вкусная халва. Правда, не всем я бы рекомендовал пробовать это печенье. Нужно сначала стать "голубем Тарковского", как стал им я. Вот как это было. Прошёл год моей службы и в часть пришёл призыв из Краснодарского края. Это были рослые плечистые ребята, которые, как я сразу понял, себя в обиду не дадут. Я переговорил с ними и объяснил ситуацию: власть в роте держат кавказцы. Если не хотите, чтобы над вами издевались, держитесь сообща, один за всех, все за одного". Состоялось несколько стычек, в которых краснодарцы повели себя очень хорошо. Мы подружились. Один из этих ребят однажды предложил мне: "Хочешь курнуть?" Я было подумал, что он предлагает покурить, но казак вынул какую-то коричневатую лепёшку и стал "кропалить" её ногтями. "Что это?" - удивился я. - "План". Он смешал крошки с табаком, лихо "замастырил" папиросу и первый сделал жадную затяжку. Несколько раз затянулся и я. Терпкий дым сковал горло. У меня начался неудержимый, до слёз, приступ хохота. Когда он прошёл, я понял, что не могу встать - ноги не слушались. Тут я заметил, что голова моя сама собой поворачивается влево-вправо, влево-вправо: Мне было трудно зафиксировать её. Наконец огромным усилием воли это удалось. Однако колебательный импульс вдруг передался моему правому уху, которое явственно стало расти в размерах. Оно росло и раскачивалось взад и вперёд, так что периферическим зрением я уже видел его край. Ухо было зелёное с красными кровяными прожилками! Оно выросло настолько, что во время очередного колебания я уже видел его прямо пред собой. Вдруг цвет его стал золотым, оно превратилось в раструб граммофона, который улавливал звуки каких-то джунглей и сверкал посреди пламени из чёрного огня! Мне сразу дали очень большую дозу очень сильного гашиша. Мы потом ещё не раз курили план. Вскоре замполит роты пригласил меня в канцелярию и сказал: "В роте появился наркотик. Ты что-нибудь знаешь?" - "Нет", - солгал я. За два года службы я ни разу никого не заложил. Со мной потом не раз делились и гашишем, и водкой. Была ли моя инициация ответом Тарковского на льстивое письмо? Очень, очень похоже, что это так. Арсений Александрович был очень могущественным человеком:

Письма в армию писала мне мать, от отца не пришло ни одного, зато он приехал проведать меня в Воронеж. Меня на три дня отпустили в увольнение. Отец убедился, что армия меня не сломила. Он смотрел на меня с любовью, но и с затаённым страхом - рано или поздно сын узнает о его постыдной тайне: Время от времени писала мне письма и Натали, писал мне и Стас. Я отвечал ему вполне дружески. Помню строки из одного письма: "Все видят в тебе объект сексуального удовлетворения, а я - человека". И вдруг мать Стаса обнаруживает мои письма и посылает моей матери гневное послание, в котором уведомляет её что я с её сыном занимался мужеложеством. Мне пришлось объясняться. Переписку со Стасом я прекратил. Но больше всего я ждал писем от Гюзель Юсуповой. Я посылал ей пылкие эпистолярные поэмы, исполненные восхвалений её ума и красоты. Гюзель зачитывала эти послания подругам и они тоже их очень высоко ценили. "А меня пьянит опиум твоих писем", - призналась она в одном из ответов. О, драгоценная Гюзель, не опиум, а гашиш! Моя возлюбленная поступила-таки в МГУ. После окончания службы я приехал на неделю в Москву повидаться со своей дамой сердца. В аэропорту меня встретила пышнобёдрая полногрудая львица с хищными повадками. Она так мне и не отдалась, хотя в одну из ночей измучила меня тем, что легла со мною в постель с обнажённой грудью, но в комнате мы были не одни и она не позволила мне даже скромных ласк. На прощание я пригласил её в ресторан "Прага". Она явилась с ватагой своих друзей и подруг, так что мне пришлось выложить за пир рублей 300 - всё, что я заработал за два года в стройбате. Оставив шумную компанию, я вышел из пиршественного зала - мне пора было на поезд. В коридоре меня догнала Гюзель. Она смотрела на меня с уважением и с жалостью одновременно. Сунув мне в карман двадцатипятирублёвую купюру, она потупила глаза и сказала: "Прости меня". Так мы и расстались, больше уже не виделись. Я учился поступать красиво:

Перед демобилизацией нам с рядовым Бастриковым дали аккордное задание, пообещав, что чем раньше мы его выполним, тем скорее нас отпустят домой. Когда три четверти работ было уже выполнено, стало известно, что аккорд отменили, условия пересмотрены. Нас обманули, чтобы мы веселее работали. Огорчившись, я покинул рабочее место, ушёл в самоволку, купил бутылку водки и напился вдрызг, после чего пошёл в лес отсыпаться. Меня разбудил разъярённый прапорщик Попов и повёз на разборку в часть. Дежурным по части был лейтенант Исаев, попортивший мне много крови. Он что-то такое сказал о моей матери, и я набросился на него с кулаками и, повалив ударом на пол, стал избивать ногами. Дело было сделано на славу. Я был уверен, что меня ждёт дисциплинарный батальон, но меня отвезли в психиатрическую больницу, где я провёл три с половиной месяца. В мою пользу сыграло то, что незадолго до своего проступка я получил серьёзную травму черепа, проведя месяц в госпитале. А может быть в дело вмешался мой Ангел-хранитель?

Провожали меня как героя - лейтенанта Исаева никто не любил. Даже бывшие враги приняли участи в проводах. Мне собрали сигареты, чай, деньги, подарили новый спортивный костюм. В приёмном покое меня встретил санитар, которого сопровождал весь исколотый татуировками зек по кличке "Зелёнка". "Сигареты, деньги есть?" - Спросил он у меня. Я ответил утвердительно. "Давай сюда, а то отберёт", - кивнул он в сторону санитара. Санитар велел мне переодеться в грязную больничную одежду. "Можно я одену свой спортивный костюм?" - Спросил я. - "Нет, не положено." - "Можно!" - Вмешался Зелёнка. Санитар не возражал: Я сразу попал в воровскую малину. Погонялово мне дали "Солдат". В больнице жилось гораздо вольготнее, чем в части. У меня был свободный выход и никто меня не уничижал. Подружился я с одним евреем-наркоманом, с ним и общался. И вот однажды у моего приятеля воришка стащил деньги из кармана, и тот нажаловался на него начальству. Все, кроме меня, от жалобщика отвернулись, за что я и сам попал в немилость у воровских авторитетов. К счастью, меня скоро освободили, демобилизовали и с миром отпустили домой.

После армии я подал документы на факультет романо-германской филологии Симферопольского госуниверситета и едва прошёл по конкурсу, поступив на отделение французского языка и литературы. Ещё во время сдачи вступительных экзаменов я познакомился с Игорем Андриенко, умным милым юношей из богатой для того времени еврейской семьи. Дома у него была хорошая библиотека, книги нас и сдружили. Жил он почти напротив университета, один занимая второй этаж частного дома, поэтому неудивительно, что у него всегда собиралась юная ватага, которая скоро стала интернациональной. Игорь стал моим студенческим приятелем на все пять лет. Проучившись первый семестр, я сдал все экзамены на хорошо и отлично и стал получать стипендию - 40 рублей, сумма по тем временам немалая. Булка хлеба стоила 20 коп., пачка хороших сигарет - 40 коп., бутылка сухого вина - от рубля и выше, проезд в троллейбусе - 4 коп., звонок по телефону - 2 коп. и т. д. На свою стипендию я умудрялся съездить в Москву, жить там с неделю, проводя большую часть времени в библиотеках. Из Москвы я возвращался непременно с купленными книгами. Книги тоже были дешёвыми, но хорошую литературу в магазинах не продавали, а только на чёрном рынке. Помню, за сборник произведений Поля Валери я выложил 30 рублей! Библию купить было, во-первых, очень трудно, во-вторых стоила она баснословные деньги. Мне такая книга была не по карману.

Любимыми моими дисциплинами в университете стали философия, но не марксистко-ленинская, её я ненавидел, считая полным бредом, а альтернативная, и языкознание. Философию преподавала Антонина Серафимовна Архангельская, умная женщина со много повидавшими глазами. Она организовала в университете межфакультетсткий дискуссионный клуб, где студенты обсуждали предлагавшиеся темы, совершенствуясь в ораторском мастерстве. Тон в дискуссиях, как правило, задавал я, разжигая аудиторию каким-нибудь экстравагантным заявлением, которое заранее обдумывал, проявив себя заядлым спорщиком. Антонина Серафимовна учила нас вести корректную научную дискуссию, за что я ей премного благодарен. Это мне очень пригодилось. Однажды она пригласила членов своего клуба в мастерскую одного художника для знакомства с его творчеством. На этой встрече я познакомился с Геннадием Абаевым. Это был очень высокомерный юноша. Снобизм и по сей день остался отличительной чертой его характера. Среди новых знакомых он был, пожалуй, наиболее близок мне по духу, хотя большую часть времени я проводил в компании Игоря Андриенко. Абаев презирал алкоголь, зато любил марихуану и часто приглашал меня к себе в гости - курнуть косяк. Ему удавалось понимать такие вещи, о которых другим моим знакомым бессмысленно было говорить. Он был единственным собеседником, с которым можно было рассуждать о поэзии и по его рекомендации я прочёл много умных книг. Кроме всего прочего Абаев, не будучи евреем, был юдофилом - редкое по тем временам достоинство у молодого человека! Официальной линией партии в то время была борьба против мирового сионизма, что на бытовом уровне выливалось в банальный антисемитизм. Я как-то пересчитал по пальцам всех своих приятелей и не без удивления обнаружил, что большинство из них - евреи. Создаётся впечатление, что меня осторожно, умно, тонко опекало местное еврейство. Запомнился один случай. Я был завсегдатаем букинистического магазина, где продавцом был, конечно же, еврей. В один из визитов он выносит из подсобки сборник переводов Бенедикта Лифшица: "Возьмите, это передали для вас" - "Кто?" - "Один человек,",, В те годы я влюблялся в красивых еврейских девушек и они отвечали мне взаимностью. Эта тайная опёка принесла-таки свои плоды. Однажды одна студентка из нашей группы что-то брякнула о преподавателе-еврее в антисемитском духе. Я поставил её на место, надменно заявив: "Знаешь, большинство моих друзей - евреи и при мне прошу больше так не высказываться". К моему удивлению другая студентка добавила: "А мой папа, между прочим, тоже еврей". Как густо покраснела та девушка, которая позволила себе антисемитскую глупость!

Однажды меня вызвали в канцелярию факультета и секретарша объявила, что мне с военным билетом следует явиться туда-то и тогда-то. В назначенный день я был принят вкрадчивым улыбчивым гэбистом. Назову его И.М. Он спросил у меня, не хочу ли я стать добровольным помощником органов государственной безопасности. Я, не раздумывая, согласился. Кумиром моей юности был Георгий Леонидович Северский, друг отца, полковник КГБ, бывший партизан и вообще человек легендарный. Как мне было отказаться стать добровольным помощником КГБ? Никакой антипатии к этой организации у меня тогда ещё не было. И.М. предложил мне написать заявление и выбрать псевдоним. Накануне я заказал в библиотеке сочинения Дмитрия Мережковского, поэтому, не долго думая, подписал заявление его именем. Придя домой, я рассказал об этом событии отцу, затем Северскому и от обоих услышал одобрение своего решения. Через некоторое время мне позвонил И.М. и предложил описать всех моих знакомых: Я понял, что меня сделали обыкновенным стукачом - доносчиком. То, от чего я уберёгся в армии, стало-таки моим тайным позором. Впрочем, о том, что Вадим Алексеев - стукач, вскоре знал весь Симферополь. Вопреки запрету на разглашение факта вербовки меня КГБ, я рассказал о нём троим своим знакомым, а на свадьбе двоюродной сестры, где присутствовала дочь Антонины Серафимовны Архангельской, спьяну разгласил эту тайну при многих свидетелях. "Держите при мне язык за зубами, я - стукач", - говорил на невербальном уровне мой поступок. Я думаю, его можно вменить в смягчающее обстоятельство моему грехопадению. Знаю, что большинство моих студенческих друзей занимались тем же, что и я, но никому из них не пришло в голову трубить об этом за свадебным столом. Я поступил честно. В результате ни один человек не пострадал по моему доносу. Никого по моей вине не выгнали из университета или с работы, не говоря уже о более тяжких последствиях. Но совесть моя была больна и исцелить её было некому.

В то время я впервые серьёзно задумался над этической проблемой, сформулированной Пушкиным в "Моцарте и Сальери": совместимы ли гений и злодейство? Пушкин только формулирует вопрос, но не даёт на него ответа. А задумался над этой проблемой я вот почему. Впервые в жизни мне удалось создать несколько стихотворных текстов высокого полёта. Один из них я, положа руку на сердце, и сейчас считаю наиболее выдающимся своим произведением. Вот этот текст:

Я
Ощущенье бытия
Пространство
Время
Вечность
Я

В стихотворении дивным образом срифмованы три "Я". Вообще-то законченное стихотворение о трёх рифмах невозможно, ибо требует четвёртой. Рифм должно быть либо две либо четыре, но никак не три. Формально я написал двустишие с двумя рифмами, но благодаря глубокой паузе после первого слова оно начинает восприниматься как рифмообразующий элемент стиха. Три "Я" образуют композиционный треугольник, очень похожий на тот, который положен в основу "Троицы" Андрея Рублёва. По сути это и есть словесное перевыражение знаменитой иконы. Но это трёхрифменное двустишие, ниспосланное мне с неба, пред-существовало в русском языке. Я открыл его вдруг, и когда открыл, поразился своим открытием. В терминах японской школы дзен, это было моё большое сатори. В этих простых, лишённых метафор словах таилась некая ещё не разгаданная мною энергия, и лишь много позже я докопался до её скрытого источника. Я посвящу этому тексту отдельный рассказ, а пока лишь скажу, что созданный мною текст стал для меня тем уровнем, ниже которого я себе писать уже не позволял. Следствием повышения требований к собственному творчеству стала крайне малая творческая производительность - если я писал одно восьмистишие в пол года, но которое мне самому нравилось, то считал, что не зря прожил эти пол года. За пять лет учёбы в университете я написал не более десятка собственных стихотворений, безжалостно бракуя и даже не поверяя бумаге всё то, что не отвечало избранному мною образцу для самоподражания. Мало? Да, немного, зато качественно.

К тому периоду относится и другой выдающийся текст, созданный мной - перевод сонета Поля Верлена "Через три года". Это был мой самый первый стихотворный перевод и я переложил шедевр Верлена не только безукоризненно точно, но даже сохранил звукоподражательные рифмы подлинника в катренах, чего до меня ещё не делал никто. Я сразу понял, что создал переводческий шедевр - его, помнится, даже опубликовала наша университетская малотиражка. После этой неожиданной удачи я настолько увлёкся стихотворным переводом, что это сделалось моей страстью и делом всей жизни. Этих двух примеров достаточно, чтобы понять, что в тот период я сознавал свою незаурядную поэтическую одарённость, причём не через похвалу авторитетного для меня человека, а через результат своего интеллектуального труда. Как математик, справившийся с решением трудной проблемы, не сомневается в истинности полученного результата, так не сомневался в нём и я, поэтому стороннее мнение о нём было для меня уже не очень важным - истина, если она действительно истина, говорит сама за себя. Начинающему стихотворцу очень трудно стать выдающимся поэтом без обратной связи хотя бы с одним читателем, как правило - учителем поэзии. У меня такого учителя не было в том смысле, в каком я мечтал найти его в лице Тарковского. Я - самоучка.

Итак, я сознавал, что пишу выдающиеся стихи, имея при этом больную совесть. Гений и злодейство, оказывается, очень даже взаимодополняются! Оцените всю опасность этого вывода. Пушкинская проблема заинтриговала меня как философа и я начал потихоньку экспериментировать с этикой. Меня тогда интересовала гипотеза: а нет ли причинной связи между злодейством и гениальностью? Что будет, если совершить пакость - написать очередной донос, к примеру - а потом через необходимость обезболить совесть заставить себя выработать целящее её противоядие? И я намеренно делал пакости, чтобы пронаблюдать за обратной связью. К счастью, не всегда после совершённой низости меня тотчас охватывал поэтический восторг. И вообще: post hoc non ergo propter hoc - после этого не обязательно по причине этого. Я мог лишь констатировать, что во мне уживаются гений и злодей, но честный анализ эксперимента не привёл меня к убеждению, что злодейство с необходимостью вознаграждается вспышкой гениальности. Я чувствовал, что справедливости ради эксперимент следует продолжить в противоположном направлении: что произойдёт, если вообще отказаться от зла в поступках? Пройдёт ещё двадцать лет, прежде чем я решусь на этот эксперимент.

Чтобы объяснить феномен совместимости в моей душе гениальности и злодейства, весьма удобной окажется аналогия с Автором и его романом. Автор знает, что главный герой отвергнет зло в определённый переломный период своей жизни, он заранее задумал именно такую кульминацию, но с целью мистификации других героев он допускает в нём совместимость этих взаимоисключающих качеств. Воистину, если бы я был просто заурядным негодяем, на меня вряд ли обратили бы внимание. Но я был негодяем незаурядным: вот он, гениальный злодей! Не он ли предречённый апостолом "человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею" (2 Фес: 2,4)? Не о нём ли пророчествовали и святые отцы? Вот, он сам называет себя Диаволом! А посмотрите на его поступки - это же зверь, а не человек!

Однажды поздно вечером я возвращался домой с какой-то вечеринки сильно подвыпивший. И вдруг мне захотелось поиграть с собственной тенью. Оглянувшись назад и убедившись, что по ночному, освещённому фонарями тротуару за мной никто не идёт, я попытался сымитировать женскую походку. Не прошло и минуты, как я услышал за спиной хриплый полушёпот: "Эй, парень:" Похоже, я вляпался-таки в ночную историю - ко мне прицепился гомосексуалист. Что делать, объясняться? Голос был уже совсем близко: "Эй, парень:" С разворота, вложив всю массу своего тела в тот самый удар, который отработал в стройбате, я без единого слова завалил ночного приставалу. Он так и рухнул без сознания. Не исключено, что удар был смертельным. Мельком взглянув на поверженного извращенца, я как ни в чём не бывало медленной походкой пошёл своей дорогой. За моей спиной осталась лежать истекающая кровью жертва. Всё произошло так быстро, что я даже не успел осознать происшедшее. Лишь много позже я догадался, что это был следивший за мною, Диаволом, хвост - какой же чёрт без "хвоста"! Догадка пришла после того, как мне дали послушать хит группы "АукцЫон" "Орландино". Я сразу узнал в этой песне себя. Дело в том, что в гомосексуальном раскладе я, положа руку на сердце, был бы "девочкой", ибо унаследовал от отца конституцию андрогина - это когда женская душа заключена в мужском теле, но тщательно скрывал это, выдавая себя за активного и сбивая с толку тех, кто пытался меня совратить. Ни разу в жизни я так и не испытал "дамского" мужского оргазма, хотя знаю, как его достичь, в том числе и без партнёра, с помощью анальной мастурбации. В этом отношении я сохранил мужскую девственность, что могут подтвердить мои наблюдатели.

Кто-то спросит: а не охвачен ли я манией преследования, утверждая, что за мной было установлено постоянное наблюдение? Ну, во-первых, речь может идти скорее о мании эскорта, чем преследования. А во-вторых, у меня есть свидетельства иного рода, подтверждающие мою догадку. В ту пору я написал стихотворение "Тень":

И всякий раз, когда с рассветом
В свои права вступает день,
Ночь отступает, но при этом
За нами оставляет тень.

И тень, которая не спорит,
Она приставлена ко мне,
Порою так меня повторит,
Что аж мурашки по спине.

Я никогда уже не смою
Её зловещего пятна,
С моей душой глухонемою
Порой беседует она.

Тень всё сочтёт и подытожит,
Тень так пристрастна к мелочам!
Но даже тень затмить не может
То, что нас светит по ночам.

Из этого стихотворения я тайны не делал, разослав в числе других в несколько литературных журналов. Его в конце концов опубликовали, но сейчас не это главное. Спрашивается, как к автору таких стихов да не приставить "тени"! Вопрос "зачем", право же, неуместен. Личность-то растёт интересная. А тут он сам себе пророчит, что за каждым его шагом будет следить тень. Как же не пойти навстречу хорошему человеку? И вот, этого левиафана я поразил в голову на ночной улице. Кстати, после этого события меня перестали совращать в гомосексуализм нагло, как это было раньше, но сменили тактику, очень деликатно создавая ситуации, в которых я сам дозрел бы до понимания, чего же от меня ждут. Совратители явно были предупреждены, что объект чрезвычайно коварен, жесток и опасен, работать с ним надо очень осторожно. Видя во мне одарённого человека, эти люди как можно раньше стремились заманить меня в свой лагерь, с тем чтобы в будущем, возможно, сделать меня лидером движения по легализации "мирного греха". Это - одна версия. Другая состоит в том, что меня хотели сделать живым воплощением пророчества о человеке греха, сыне погибели. А какой же я человек греха без гомосексуализма? Оба варианта дополняли друг друга: если из меня не получится лидер голубого движения, то получится Антихрист. Согласитесь, очень трудно ждать обращения к Иисусу Христу от человека со сложившимися взглядами, мировоззрением, не читавшего Библии, не имеющего духовного наставника. Игра казалась беспроигрышной! С Большинством людей этого не происходит - почему я должен стать исключением из общего правила? И меня снова и снова пытались совратить в гомосексуализм.

В те годы ещё учась на первом курсе университета я для увеличения словарного запаса поставил себе целью выучить как можно больше французских стихотворений наизусть. Сначала я запомнил несколько текстов Верлена - их собрание было издано по-французски издательством "Прогресс", затем обнаружил в библиотеке двуязычную антологию французской поэзии того же издательства. В ней я нашёл стихотворение Сюлли-Прюдома "Тень", сонет Леконта де Лиля "Показчики", "Соответствия" Бодлера, "Лебедь" Малларме: Все эти тексты я тоже выучил наизусть. Попав в благодатную почву моей памяти, семена дали всходы. В отличие от других видов искусства поэзия имеет то преимущество, что творческая лаборатория всегда с тобой. Не нужно тратиться ни на материалы, ни на инструменты. В любом месте можно отрешиться от вседневной суеты и погрузиться в размышления над какой-нибудь версификационной проблемой. Но больше других французских поэтов меня поразил Бодлер. Первым его стихотворением, которое я перевёл, было "Воспарение". Моя интерпретация оказалась очень удачной. Я был окрылён. Затем был перевод "Соответствий" - и тоже большая удача. Я приобрёл том "Цветов Зла" в русских переводах. Но как раздобыть стихи любимого поэта на французском? Кто ищет, тот находит. К роскошно изданному ещё в девятнадцатом веке французскому изданию "Цветов Зла" я получил живое дополнение - его очаровательную хозяйку, да в объятия.

С Татьяной Анцыгиной я встретился в доме у Игоря Андриенко - в то время они жили вместе. С виду это была трепетная лань, тупящая долу очи при взгляде на неё мужчины. Но это только с виду. "Развратна и скромна" - написал о таком типе женщин Бодлер. В этой и впрямь похожей на цыганку миловидной студентке было семь бесов и никто их из неё не изгонял. Она училась на том же факультете, что и я, курсом старше, была круглой отличницей, выделялась живым умом и повадками профессиональной гетеры. Цыганка умела посмотреть томно, с поволокой, так что никаких слов уже не надо было. Любила же она хороший коньяк, тонкие вина и шоколад. Конечно же, я в неё по уши влюбился и был страшно горд тем, что ради меня она оставила своего прежнего любовника, хотя у меня не было ни своего жилья, ни денег на содержание такой любовницы. Таня пригласила меня к себе домой под новый год. В комнате горел красный фонарь, стояла старинная мебель, в шкафу блестели золотыми корешками разные антикварные издания, пахло ладаном и, конечно же, хорошим коньяком. Горели свечи. На хозяйке было красное бархатное платье с воротником из лебяжьего пуха. Либо сейчас, либо никогда - подумал я и , обняв цыганку за плечи, стал целовать. Целоваться Татьяна умела. Наконец, она сама прошептала: "А теперь неси меня на ложе". Впервые в жизни я был так нежен с женщиной: У моей цыганки были очень странные эротические причуды, но я был от неё в восторге. Однажды она вымазала меня мёдом и стала облизывать. В другой раз потребовала, чтобы я голый вынес её нагую на улицу ранним утром - полюбоваться, как падает снег. Моё счастье длилось недолго. Вскоре она сбежала от меня к богатенькому французу, преподававшему у нас современный французский язык, вышла за него замуж и уехала во Францию. Но врагами мы с ней не стали, сохранив самые нежные отношения. Когда я переводил "Балкон" Бодлера, я вспоминал будуар своей цыганки, пламя свечей, отражённое её зрачками, душный аромат ладана и её волос. Я искал "Цветы Зла" на французском, а получил в придачу вполне французский роман с грустным, но не трагическим финалом.

Мои занятия стихотворным переводом нуждались в теории, которая тогда только создавалась. На факультете, где я учился, курс теории художественного перевода читала Марина Алексеевна Новикова, но только для студентов, изучающих английский. Я тем не менее посетил несколько её лекций, сбежав при этом с других к негодованию тех преподавателей, которые их читали. Этих нескольких лекций оказалось для меня достаточно, чтобы я заинтересовался переводоведческой проблематикой и занялся самообразованием. В то время переводчики спорили о том, должен ли воссоздатель иноязычной поэзии отрешиться от своего "я" или, напротив, он имеет право самовыражаться, перелагая стихи стихами. Иными словами, имеет ли научный смысл понятие "индивидуальный стиль переводчика" или от него следует отказаться как от ложной установки? Сторонником концепции, защищающей первую точку зрения, была профессор Новикова, написавшая на эту тему много статей и книгу. Её оппонентом вскоре стал я, отказывающий понятию "индивидуальный стиль переводчика" в научной состоятельности. Но это произошло много позже, а пока я надоедал Марине Алексеевне своими умными вопросами, так что она в конце концов стала меня побаиваться. Впрочем, она меня сильно зауважала после того, как я удостоился аудиенции у самого Вильгельма Левика. Вильгельм Вениаминович был и остаётся авторитетнейшим переводчиком Бодлера, и хотя многие стихотворения любимого поэта я переложил после Левика, оспорив его трактовки, я их отнюдь не обесценил.

Левик жил в центре Москвы на улице Горького (Тверской) в старом доме с консьержкой. Накануне я выслал ему свои переводы Бодлера и теперь с нетерпением дожидался его отзыва. Приехав в Москву, я дозвонился ему и был приглашён на беседу. Вместо похвал мэтр сухо заявил мне, что рифмы при переводе французской поэзии должны быть изысканными и максимально точными, а также сделал несколько едких замечаний по поводу моих ошибок. В конце он нехотя признал, что человек я не без таланта, но надо много работать, чтобы его развить. На следующий год я снова приехал в Москву и Левик опять пригласил меня к себе, но вечером. Впереди у меня был целый день и я потратил его на то, чтобы лично познакомится с работником журнала "Литературная учёба" Вадимом Перельмутером, с которым был заочно знаком по переписке. Не помню, о чём мы говорили, но я обмолвился, что сегодня вечером меня ждёт Левик. Перельмутер недоверчиво переспросил, во сколько. Я сообщил время. Мой тезоименник не поленился позвонить в указанный час Левику. "Вадим? Перельмутер? А вот тут у меня сидит ещё один Вадим - Алексеев:" После этого звонка судьба моей публикации в "Литературной учёбе" была предрешена. Журнал опубликовал версию моего перевода "Лебедя" Малларме, вокруг которой развернулась настоящая научная дискуссия. Это была моя первая публикация в солидном столичном издании. Ни один студент нашего факультета не мог похвастаться такой победой. Левик уделил мне ещё две аудиенции. Во время последней он пригласил меня на свой юбилейный творческий вечер (ему исполнилось 70 лет) в зале Дома кино на проспекте Калинина. "Ждите меня у входа, вас без меня не пропустят", - сказал мне мэтр. В указанный час я ждал в указанном месте. Вход в Дом кино осаждала толпа. Все хотели попасть на поэтический вечер Левика и несмотря на сильный мороз стояли на улице в надежде, что их пропустят. Я потерялся в этой толпе и был уверен, что Левик про меня забудет. Но вот подъехала машина, из неё вышел Вильгельм Вениаминович в роскошной шубе и, заметив меня в толпе, громко сказал: "Пропустите этого молодого человека. Он мой ученик". Это была наша последняя встреча. Вскоре после неё Левик умер. Это всё, что я могу рассказать о моих учителях. Других у меня в то время не было. Большую часть знаний я почерпнул из книг сам, но нужно было, чтобы кто-нибудь рассказал мне про страну Эльдорадо, и такие люди нашлись.

Время от времени мне удавалось покурить хорошей травы. Однажды Гена Абаев стал свидетелем интересной сцены. Выкурив папиросу марихуаны, я с волнением ждал, в какую же сторону меня понесёт. А бывало по-разному. Одна и та же трава сегодня могла подействовать благоприятно, и на следующий день вызвать приступ тяжёлой депрессии. Об этом свойстве гашиша писал ещё Бодлер в "Искусственных раях". Ценители этой травы по совету, опять-таки, Бодлера принимают все меры предосторожности - устраняют все мешающие хорошему настроению факторы. Чтобы обеспечить мне внутренний комфорт, Гена пообещал: "Сейчас я поставлю тебе такую музыку, которой ты никогда ещё не слышал". И, подойдя к проигрывателю, он поставил пластинку. В динамике раздался характерный шорох иглы. Я действительно услышал нечто необыкновенное. Непонятно было, на каких инструментах исполнялась эта волшебная музыка, но их было много, как в симфоническом оркестре. Наконец, музыка закончилась. "Что это было?" - С восхищением спросил я. "О чём это ты?" - ответил Гена. - "О музыке" - "Какой музыке?" - "Той, которую я только что слышал" - "Алексеев, ты шизофреник. Я не ставил никакой музыки" - "Как так?" - "Забыл" - "Что же я слышал?" - "Это я у тебя хотел бы спросить". Гена смотрел на меня с завистью. Он видел, что я не лгу. В другой раз Абоев стал свидетелем рождения афоризма, предопределившего мои научные интересы на много лет вперёд, и даже принял участи в его домысливании. Курнув травы, я впал в медитативное состояние и вдруг изрёк: "Все законы имеют исключения. Исключением из данного закона является он сам, потому что:" - "Потому что он не имеет исключений!" - Подхватил мысль Гена. - "Вот именно". Получается парадокс: данный закон и имеет, и не имеет исключение, что логически несовместимо. Я потом долго размышлял над этой апорией и пришёл к выводу, что она имеет высокую научную ценность. Правда, его пришлось уточнить и доработать. Не все законы имеют исключения, а только особая группа законов, а именно: законы этики и эстетики. Логические, математические, физические законы исключений не имеют. Между прочим, своим афоризмом я на логическом уровне сформулировал примерно то же, что апостол Павел: "Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но не все назидает" (1 Кор: 10,23). Я почувствовал, что прикоснулся к чему-то фундаментальному, но таинственному. От открытого мною парадокса веяло той самой свободой, о которой Достоевский сказал: "Страшно свободен русский человек!" С тех пор я начал размышлять над категорией "Правило - исключение", что через полтора десятка лет привело меня к написанию научного труда, высоко оценённого теми, кто с ним познакомился. Я пишу об этих вещах для того, чтобы читатель проследил истоки рождения научного открытия (а речь идёт именно о нём). Так вот, мои изыскания в области практического применения логики норм и оценок в теории стихотворного перевода были инициированы папиросой с запретной травой, чему есть живой свидетель. Ради таких находок есть смысл курить траву даже с риском попасть в "плохое путешествие", и я на этот риск шёл. В то время я ещё не пытался писать стихи под марихуаной, воспринимая траву чем-то вроде запретного развлечения. Я знал, что к ней нет физического привыкания, как к опиатам или алкоголю, но ощущение того, что я совершаю малый, но грех, отравляло творческое состояние. Прошло лет десять, пока я не поменял своего мнения, после того как под воздействием гашиша за какие-то 10-15 минут перевёл сонет Бодлера "Пропасть". Для сравнения скажу, что на окончательную версию "Предсуществования" Бодлера у меня ушло десятилетие. Я вдруг понял, что индийская конопля - это интеллектуальный инструмент, грандиозно ускоряющий операции со словами. С тех пор я не раз переводил Бодлера под марихуаной и добился впечатляющих результатов.

Но есть и плохие путешествия. Я сам неоднократно в них попадал и видел, как страдают от передозировки другие. Сознание охватывает страх, перерастающий в панический ужас. Иногда кажется: вот-вот наступит смерть. Дыхание перехватывает, лицо страшно бледнеет. Мучения, сопровождаемые самыми мрачными видениями, могут длиться несколько часов. Этим марихуана и опасна, в особенности для неофитов. Попав в кошмар, новичок, как правило, зарекается употреблять препараты из конопли и становится ярым противником травы, называя её опасным наркотиком. И лишь бывалые планокуры, зная характер своей возлюбленной, готовы вытерпеть от неё всё что угодно, лишь бы время от времени она отдавалась им, вознаграждая за доставленные огорчения. К числу таких людей долгое время относился и я, пока не раскрыл тайну этого удивительного растения. Но и здесь я не хочу забегать вперёд, а лишь заинтригую читателя обещанием вернуться к этой теме.

Учась в университете, я позволял себе рискованные шалости. На третьем курсе я очень сдружился с Мухаммедом Мелули, студентом-медиком из Туниса. Общались мы по-французски, для меня это была прекрасная языковая практика, но и по-русски мой новый друг говорил очень правильно, с лёгким французским акцентом. Девушки на Мухаммеде так и висли. Он был очень красив, я бы даже сказал, слишком красив, при этом умён, богат, деликатен, любил классическую музыку и ценил хорошие вина. Впрочем, мог напиться и дешёвым портвейном, если не было денег - они у него быстро уходили. Как-то раз, зайдя ко мне, он предложил мне сходить за вином в универсам "Киев". В то время там было самообслуживание, вино стояло самое разное. Поскольку корзинок недоставало, я держал несколько бутылок в руках между пальцами. Набрал вина и Мухаммед. Сначала мы стояли вдвоём, но возле самой кассы Мухаммед сказал мне: "Пойди, встань туда", - указывая взглядом на место за спиной кассирши. Ничего не подозревая, я встал на указанное место, а Мухаммед спокойно расплатился за вино. Выйдя из универсама, он с довольным видом признался мне, что заплатил только за то вино, которое было в его руках, а меня кассирша попросту не заметила, хотя я стоял рядом с ней. Мы потом ещё несколько раз повторяли этот трюк и ни разу не попались. Но если бы и попались, обвинить нас в воровстве было бы невозможно - мы ведь ничего не прятали, ни от кого не убегали, деньги дали - какие претензии? Всю вину можно было свалить на невнимательность кассирши. Ещё, будучи в стройотряде, я украл несколько книг в сельской библиотеке, а в другой раз совершил гусекрадство. Если прибавить к этим трём эпизодам четвёртый, когда я в период горбачёвской перестройки присвоил чужие деньги, то получится полный перечень моих криминальных деяний. К сожалению, моего друга Мухаммеда за драку перевели из Симферополя в Волгоград, где он и доучился на врача. Там он нашёл себе красавицу жену Лию, еврейку, между прочим, и приехал с ней в Симферополь, чтобы попрощаться с друзьями. Он улетал во Францию. Я провожал их в аэропорту: Мужская дружба, знаете ли, совсем не обязательно имеет гомосексуальную компоненту.

Когда меня бросила моя цыганка, я не долго искал, с кем утешиться. Сначала в мои объятия попала младшая сестра Натали Ивановой Ирина. Я давно положил на неё глаз. Она подарила мне себя один раз, но этого раза хватило, чтобы горько пожалеть о последствиях. Через три дня утром я ощутил ту самую ещё не резкую боль при мочеиспускании, но по неопытности не придал ей значения, а вечером в моих объятиях была уже другая вакханка - Татьяна Давыдова. Однако вскоре выяснилось, что у меня триппер. Но поскольку по моей вине заразилась и Татьяна, я не стал сдаваться в официальное учреждение, нашёл частного врача, купил лекарство для себя и для неё и только тогда сообщил её про неприятность. Предупредил я и Ирину Иванову, но она мне не поверила, хотя была по профессии детским врачом. Итак, я поступил порядочно и Татьяна это оценила. Мы вылечились и стали встречаться. Впрочем, студенческий роман редко длится долго, особенно если у вас нет денег и жить вам вместе негде. По этой причине я не был Дон-Жуаном. Женщин в моих объятиях было не так уж и много, но ни разу я не расплатился за любовь деньгами и горжусь тем, что все мои вакханки отдавались мне бескорыстно. Я потом умудрился ещё раз подхватить гонорею, но на этот раз пошёл в специализированное учреждение, боясь, как бы вместе с триппером не подхватить и "генерала" - сифилис. Необходимо было провести анализ секреции, содержащейся в предстательной железе. Врач надел на палец резиновый наконечник, велел мне встать в срамную позу и крепко сжать пальцами половой орган. Засунув палец в анальное отверстие, он, говоря их сленгом, "нажал на клапан". Тут-то у меня и раскрылись глаза: я понял, что испытывает педераст, когда его удовлетворяют в зад: если бы я не сжимал пальцами уд, то испытал бы сладострастное ощущение, так ценимое его знатоками. Когда я разжал пальцы, из моего больного органа вытекло немного той секреции, которая в большом количестве извергается при оргазме. Придя домой, я засунул в анальное отверстие собственный палец и убедился, что для достижения искомого удовольствия его длины не хватает. На этом эксперименты прекратил, хотя и догадался, что если палец искусственно удлиннить (например, посредством футляра от сигары), то с помощью этого нехитрого приспособления можно достичь искомой цели без партнёра. Я понял, что существует и анальная мастурбация, хотя ни разу не испытал оргазма этим способом. Позже в последнем сборнике Хорхе Луиса Борхеса "Цифера" я нашёл поэму под названием "Лаковая палочка". Отсылаю к ней читателя!

Своей комнаты в юности у меня не было. В одной спал отец, в другой мать, а моя тахта стояла в прихожей. Но в нашем доме был подвал, в подвале сарай. Через него проходила труба парового отопления и зимой там было тепло, а летом прохладно, было и электричество. Его-то и приспособил я под свой богемный кабинет. Самым частым гостем "кабинета" был мой сосед и ровесник Юрий Башилов. С ним мы вместе пили вино и играли в шахматы. У Юры был хороший фотоаппарат и к нему все остальные принадлежности. Он - автор многих моих фотографий той поры. Некоторые из них обладают высокой документальной ценностью. У меня, стало быть, была возможность и укромное место, где при желании можно было заняться запретным сексом, но я ни разу её не использовал. И что бы мне теперь ни говорили апологеты гомосексуализма, утверждая, что для некоторых людей в юности это фатально, я с ними ни за что не соглашусь. Если мальчика специально не развращать, то у него хватит природных предохранителей, чтобы не запачкаться в этом дерьме.

В те годы я написал стихотворение, которое предопределило мою судьбу. Это был сонет "Математик", который я, конечно же, разослал в столичные журналы в надежде, что его напечатают:

Я автор странного процесса,
Им всё труднее управлять.
Вокруг меня, куда ни глядь,
Плоды научного прогресса.

Непосвящённым не понять.
Их оболванивает пресса.
Они всегда боятся стресса.
Они привыкли доверять.

Там - цепь общественных формаций,
Гербы иных цивилизаций,
Но в этих числах - их конец.

Когда наука станет культом,
Я не пойду стоять за пультом -
Я математик, я не жрец!

Сонет написан под впечатлением фильмов Андрея Тарковского "Солярис" и "Сталкер". По его примеру мне пришла в голову идея использовать научно-фантастический сюжет, изложив его в сонете. Задача амбициозная, но я с ней справился. В русской поэзии так мрачно пророчествовал, разве что Евгений Баратынский (поэма "Послений поэт"). Я теперь пытаюсь взглянуть на это стихотворение глазами моих недоброжелателей. Юноша, в самый ответственный момент своей жизни назвавшийся Диаволом, грозит стать автором некоего процесса, который выйдет из-под контроля и, надо полагать, наделает немало бед. Предсказано, что плоды научного прогресса будут на каждом шагу, однако это не приведёт общество к миру и благоденствию. В суть происходящего будет вникать лишь узкий круг посвящённых, зато большинство остальных людей будет одурачено масс-медиа. Мир ожидает вселенская катастрофа, о чём свидетельствуют некие числа. Мир будет управляться с некоего единого центра, в котором расположен таинственный пульт. Наука сольётся с религией, но математика вступит с ней в конфликт.

ВОЗМУЖАНИЕ

Пять лет учёбы в университете пролетели. Используя свои связи, отец устроил мне распределение в Одесский облтелерадиокомитет на должность редактора радио. Я поселился в общежитии работников культуры, что на Тираспольской улице, на девятом этаже двухкомнатного номера. Наконец-то у меня был ключ от своей квартиры! Впрочем, кроме книг там ничего ценного не лежало. Ещё во время учёбы в университете я нередко подрабатывал внештатным корреспондентом Крымского радио, выполняя задания молодёжной редакции, а иногда отец подсказывал мне тему. Платили за эту работу по тем временам неплохо - не менее 10 рублей за интервью, а за репортаж ещё больше. Самое трудное в ней - не бояться микрофона самому и так расположить собеседника, чтобы он разговорился. Благодаря отцу я без отрыва от учёбы приобрёл профессию, так что Одесское радио получило в моём лице если не профессионала, то и не дилетанта. Сначала меня устроили в художественную редакцию. Одесса - город большой, культурная жизнь в нём богатая и тем для сюжетов у меня хватало. Нередко мои передачи отмечались как лучшие за неделю, а я, как всегда, старался первенствовать. Убедившись в моих способностях и репортёрской хватке, меня перевели в редакцию информации - делать новости, причём на украинской мове. Работа это сврхтрудная. Во-первых, новость нужно добыть, а, во-вторых, максимально коротко изложить. Три выпуска новостей - утренний, вечерний и дневной - задавали бешеный темп и я очень выматывался. В течение дня я, как правило, готовил одну плёнку с интервью или репортажем и писал два-три информационных сообщения. Каждый день нужно было выдавать на гора всё новые и новые новости, и если в течение дня в эфире ни разу не звучал мой голос, то я чувствовал себя бездельником. Зарабатывал я неплохо. Кроме еды, у меня были три основные статьи расхода: книги, алкоголь, сигареты. На всё это денег вполне хватало и каждый день после работы в компании с другими журналистами я гасил дневной стресс алкоголем. Это было золотое брежневское время и пьянствовала вся страна.

В Одессе я впервые получил возможность выступить перед ценителями поэзии со своими стихотворными переводами, причём в очень престижных местах - музее Западного и Восточного искусства или в Доме учёных. Печаталась афиша, пригласительные билеты. Посещать такие вечере было хорошим тоном. В музее Западного и Восточного искусства можно было услышать профессиональную лекцию о живописи, послушать живую камерную музыку, пообщаться с интересной личностью. На одном из таких вечеров со мной познакомилась девушка из Николаева Анна Маркеева. Я пригласил её к себе и после недолгой болтовни про это и про то нагло предложил продолжить знакомство в постели. "А я за этим и пришла", - не смутилась Анна. Вскоре она влюбилась в меня, а я беззастенчиво пользовался её телом, удовлетворяя по-всяческим сексуальный голод. Наш роман продолжался долго - больше года. Соскучившись друг по другу, мы снова сходились, пока опять не пресыщались чувственными усладами. Красавицей Анна не была, зато исполняла любые мои прихоти - её нравилось быть в моих объятиях инструментом для наслаждения, живым сексуальным манекеном.

Однажды вечером, возвратившись с журналистской попойки, я увидел у дверей своего номера мяукающего котёнка. Я впустил его к себе, накормил колбасой, но мяукать он не перестал. Вдруг во мне проснулся зверь. Я стиснул котёнку горло, вынес на балкон, и когда он перестал трепыхаться, выбросил вниз. Зачем я это сделал? Не знаю. Поступок абсолютно немотивированный. Но теперь у меня создаётся впечатление, что некоторыми своими действиями я "намеренно" вводил в соблазн и заблуждение своих наблюдателей, кожей чувствуя, что за мной следят. Так зверь чует опасность и обходит самую искусную ловушку. Тайно следить за личной жизнью человека, это, согласитесь, тоже ведь нехорошо. А вот я возьму и разыграю перед вами жуткий спектакль - вы ведь этого от меня ждёте? - а потом, когда вы совершите то, что задумали, покаюсь во всех своих грехах, а других не совершу. И я разыгрывал из себя Имморалиссимуса, но не перед публикой, а в одиночестве, как если бы "знал", что за мной наблюдают. Однажды, это было во время знакомства с Натали Ивановой, я, наглотавшись каких-то её психиатрических таблеток, впал в транс и начал бредить: "Они следят за мной" - "Кто это они?" - "Не знаю". Я был подобен Солярису - океану из фильма Андрея Тарковского, на который воздействовали жёстким излучением, а он в ответ "материализовывал" тайные мысли этически небезупречных экспериментаторов. Позже я понял, что фильм Тарковского был, действительно, обо мне. Прошу читателя принять это утверждение пока на веру - здесь нет никакой мании величия, всё это действительно так. Океан не входил в вербальный контакт с землянами, но избрал другую стратегию защиты своей экстерриториальности от недружественного вмешательства. Этим океаном был я. Сошлюсь только на одно, но весьма красноречивое доказательство того, что за мной следили, а случай с котёнком был хорошо спланированной провокацией, целью которой было разбудить во мне детские садистские воспоминания с тем, чтобы я перенёс их затем на людей. Я не видел весь фильм "Такси-блюз" с Петром Мамоновым в главной роли, мне показали только его отрывки. Но в одном из них я себя узнал. Это была сцена, когда герой в костюме плюхается в ванну. Согласитесь, редко кому в голову придёт столь экстравагантная манера принимать ванну. Нарочно такую сцену не придумаешь, она списана с натуры - с меня. Но если они подсмотрели за этим, значит подглядели и за тем эпизодом, где я душу котёнка. Итак, обо мне снимали документальный фильм. И я это бессознательно чувствовал. Что такое монтаж, я хорошо знаю по своей журналистской работе. Если тайно заснять на плёнку жизнь человека, а потом выбрать из отснятого материала один негатив, то получится искажённый как в кривом зеркале портрет этого человека. Хотя все съёмки документальные, в итоге получится ложь. Ни разу, впрочем, я не переступил за черту. Никакого криминала за мной нет. Но человека всегда можно поставить в такую ситуацию, когда он вынужден будет выбирать: либо - либо. Либо потерять всё, но остаться порядочным, либо переступить через закон этики ради сохранения материального благополучия. Это так называемый момент истины, в котором человек полностью раскрывается. Так вот, своими поступками я должен был убедить своих наблюдателей, что в момент истины я наверняка поступлю как подонок, а не как высоконравственный человек.

Моё сотрудничество с КГБ продолжилось и в Одессе. Теперь оно было обусловлено спецификой моей работы. Мне звонил мой куратор и предлагал сделать сюжет на ту или иную тему. Нередко это был приезд иностранной делегации или беседа с гостем по ту сторону железного занавеса. Однажды, к примеру, в Одессу приехал мэр города Марселя (побратима Одессы) господин Рафаэль Вайе. Его встретили как высокого гостя и на Одесском заводе шампанских вин устроили банкет с дегустацией местного шампанского - от самого сладкого до самого сухого. На этот банкет попал и я. Проинтервьюировав гостя по-французски, я так затем надегустировался шампанским, что этот день запомнился мне на всю жизнь. В другой раз в Одесский порт зашла яхта, с капитаном которой - гражданином Канады - мне предложили побеседовать. Я побывал на борту яхты, поговорил с экипажем и получил приглашение встретиться ещё раз в ресторане "Красный". Когда пришла пора платить по счёту, пригласившие меня иностранцы "заменьжевались" - у них, оказывается, принято, что каждый платит за себя. Не долго думая, я расплатился за всех, зато не ударил в грязь лицом. Но бывало, я получал от своего куратора и специфические задания, о которых мне стыдно вспоминать. Мне предлагали: пойди, сделай эту низость, а сами тайно снимали, как я выполняю их задание.

В то время существовала и такая организация - народный контроль. Я наладил с ними сотрудничество и меня часто брали в облавы. Припрятывание дефицитного товара и продажа его из-под прилавка втридорога было врождённым пороком советской торговли, так что работы у народных контролёров всегда хватало, а мои репортажи по радио всегда слушались на ура. Я сознавал, что делаю нужное и справедливое дело и ни разу не взял взятки, хотя предлагали, и неоднократно. Но в то же время я принимал неправедную мзду, выполняя грязную работу, которую мне поручали в КГБ. Впрочем, делал я это не ради денег - я достаточно зарабатывал - а из малодушия. Мне тогда ещё недоставало мужество сказать "нет" в ответ на этически небезупречное предложение. Им так и не удалось растлить меня деньгами - сказалось отцовского воспитание. Это отец научил меня презирать деньги.

После года работы на радио меня отправили на курсы повышения квалификации в Киев. Днём маститые журналисты и чиновники из ЦК КПУ читали нам лекции, а вечером каждый делал, что хотел. Я записался в Киевскую академическую библиотеку и проводил всё свободное время в читальном зале, без особой цели, ради самообразования. Однажды, погрузившись в чтение, я вдруг услышал строгий голос: "Алексеев, а что это вы здесь делаете?" Повернув голову, я увидел очаровательную хрупкую блондинку с раскосыми серо-голубыми глазами. Вспомнилось, что я уже видел её в Симферопольском университете на факультете иностранных языков. Мог ли я не обратить внимания на эту очень красивую студентку? Теперь выяснилось, что никакая она не студентка, а преподаватель английского языка. Здесь же учится в аспирантуре Киевского университета, собирает материал для кандидатской диссертации. "И на какую же тему?" - "Лейтмотив как лингво-стилистический стержень художественного произведения", - со вздохом ответила Ирина. "И как, получается?" - "Ой, я в этом ничего не смыслю", - честно призналась она. - "Мне нужно срочно написать и опубликовать статью, иначе меня прогонят из аспирантуры." - "Вы знаете, мне кажется, я вам могу в этом мопочь", - сказал я, чувствуя, что дело идёт к флирту. - "Дайте мне ваш адрес, через три дня я принесу вам черновик статьи". Своё обещание я выполнил. Статью написал с вдохновением. Помнится, речь в ней шла о трёх уровнях анализа художественного текста, которые я назвал: интекст, контекст и пантекст. В зависимости от уровня, на котором лейтмотив рассматривается, этот лингво-стилистический феномен получает соответствующее осмысление. Через три дня я уже сидел в комнате своей новой знакомой и перепечатывал статью на машинку. Она произвела маленький фуррор: "Вы сами написали эту работу?" - Спросила Ирину её профессорша. - "Да, сама" - "Вы знаете, что если вы используете чьи-то идеи, нужно ссылаться на автора?" - "Конечно". Так моя первая научная статья была опубликована под псевдонимом "Ирина Корепанова". Но моя командировка заканчивалась и на прощание я предложил своей Русалочке (таково было её университетское прозвище) приехать ко мне в Одессу: "Я напишу тебе диссертацию за год".

И она приехала. Рядом с ней я чувствовал себя великаном, такого маленького была Русалочка росточка. Она свободно проходила под моей горизонтально вытянутой рукой, не касаясь её теменем. Несмотря на то, что Ирина была старше меня на три года, первое время мне казалось, что я сплю с малолеткой. Погостив у меня с неделю, она засобиралась назад в Киев. Я пообещал вскоре навестить её и привезти вторую статью по её теме. Перед моим приездом мы созвонились. "У меня неприятности." - "Что случилось?" - "Приезжай, расскажу. Да. И захвати с собой твою дипломную работу, о которой ты мне рассказывал. Есть смысл её здесь кое-кому показать". Это было время, когда генеральным секретарём ЦК КПСС стал Андропов. Волна чисток, направленных на искоренение взяточничества, не обошла и Симферопольский университет. Выяснилось, что моя Русалочка поступила в аспирантуру за взятку. Ей грозило исключение, которое в конце концов и состоялось. Ехать в Симферополь к родителям она категорически отказывалась. Жить в Киеве было негде. Оставалась одна надежда - на меня: Я всё понял и предложил ей стать моей женой. Предложение было с радостью принято. Но для начала нужно было расстаться с Анной: Анна была богатой невестой. Ко мне она приезжала в серёжках с бриллиантиками, каждый из которых стоил целое состояние. Я не обращал внимание на эти цацки, пока однажды Анна, посмотрев на себя в зеркало после любовных объятий, не ахнула: из серёжки выпал бриллиантик. Мы его так и не нашли ни в постели, ни на полу. Тут мне Анна и поведала, что драгоценности - наследство от бабушки, и у неё таких цацек дома ещё много. Тут я понял, что меня деликатно покупают и прекратил с ней встречаться, сообщив, что намерен жениться.

Дипломная работа, о которой я говорил Русалочке, называлась "Стилистическое новаторство в поэзии Стефана Малларме и способы его передачи в русских переводах" Если коротко, то суть её состояла в том, чтобы найти в русском языке такой способ его намеренного искажения, при котором оно воспринималось бы как стилистический приём, а не плохое знание русского языка переводчиком. Мой студенческий труд сохранил научную ценность и по сей день, так что мне не стыдно было показать его специалистам. По совету Ирины я отнёс его заведующему кафедрой теории и практики перевода Киевского университета Александру Ивановичу Чередниченко. Прочитав мою дипломную работу, он при встрече флегматично сказал: "Мне понравилось. Пишите статью". Моя первая статья называлась "Структура поэтического текста в свете теории художественного перевода" и её немедленно опубликовали в кафедральном сборнике. "Пишите вторую статью", - сказал мне Александр Иванович. К моему изумлению, я был принят в аспирантуру в качестве соискателя! И эта без каких-либо взяток и подарков. Я быстро написал вторую статью "Сонет Шарля Бодлера "Соответствия" и его русские переводы" и она тоже была немедленно опубликована. Параллельно я на отлично сдал все аспирантские экзамены - так называемый кандидатский минимум. По отношению к своей Русалочке я поступил красиво, и вот, моя порядочность была вознаграждена. Много позже я обратил внимание на стихотворение Арсения Тарковского "Русалка". Вот его последняя строчка: "Спи до весны, не кручинься, Иринушка". Странное совпадение, не правда ли? Итак, мы стали супругами.

Иринушку удалось устроить на малооплачиваемую, но престижную работу в Одесский литературный музей. Вскоре она ушла в декретный отпуск и в 1984 году родила мне дочку Юлию. Рожала она в Симферополе, а я тем временем получил от судьбы ещё один приз: вместо комнаты в общежитии мне как молодому специалисту предоставили квартиру в малосемейном общежитии, но не в самой Одессе, а в городе-спутнике, её дальнем пригороде пгт Южное, добираться до которого на автобусе приходилось больше двух часов. Зато посёлок стоял на самом берегу моря и я часто совершал вдоль берега пешие прогулки аж до самого Коблево, села соседней Николаевской области. Квартира эта предназначалась не для меня, а для другого молодого специалиста, которого вместе с женой и только что родившимся ребёнком подселили в проходную комнату номера, где я жил. Это был отпрыск какого-то высокопоставленного московского начальника по фамилии Будилов. Он вёл себя чрезвычайно нагло, настроил против себя начальство и все его ненавидели. От квартиры в Южном он отказался и требовал жильё в Одессе, а пока решил выжить меня из отдельной комнаты, чтобы занять двухкомнатный номер. С этой целью он подговорил заранее отобранный "свидетелей" и милиционера для составления против меня протокола и, дождавшись, когда я пришёл с работы под хмельком, ворвался ко мне в комнату. Ростом он был на голову выше меня, широк в плечах, к тому же обучался рукопашному бою. Целью его было скрутить меня, втащить в свою комнату, призвать свидетелей и представить дело так, будто я приставал к кормящим прелестям его жены. Я сидел на тахте, а он прыгал передо мной и изрыгал оскорбления. Затем он плюнул мне в лицо. Передо мной стояла большая кружка только что заваренного чая. Я утёрся, спокойно взял чашку, сделав вид, что хочу отпить чай, и вдруг неожиданно выплеснул её содержимое Будилову в лицо. На стене остались брызги от чая - главная улика, что схватка началась у меня в комнате, а не у него. Затем, швырнув в него чашку, бросился на врага. Будилов схватил меня и упал на спину, прямо на осколки разбившейся чашки - ещё одна улика. Но на шум и крики уже сбежались "свидетели". Тут как тут оказался и милиционер. Я спокойно объяснил ему суть конфликта и в доказательства своей невиновности предъявил ему обе улики. Протокол был составлен, но не против меня, а против Будилова, после чего его уволили, а мне как герою отдали причитавшуюся ему квартиру в Южном. Вскоре в Южный приехала Ирина с Юлей и я зажил семейной жизнью. Два часа в день я тратил на то, чтобы добраться до работы и столько же на то, чтобы вернуться домой, где меня ждали домашние обязанности. Лишь к ночи я выкраивал час-другой, чтобы постучать на машинке. На написание диссертации уходили и все выходные. Ирина удивлялась, как это я пишу научный труд, ни разу не побывав в библиотеке. "А где мы с тобой познакомились?" - Ответил я. Я не просто читал, а старательно выписывал нужные цитаты на специально заведённые для этого карточки, так что они составили достаточно объёмную картотеку. Да и домашняя библиотека состояла из книг по интересующей меня тематике.

В феврале 1986 года в больнице от инфаркта скончался отец. Впервые я испытал острое горе. Но лучше было для отца не дожить до развала страны, за которую он воевал и которую любил. Через несколько месяцев после смерти отца в прокат вышла мосфильмовская лента "Плюмбум или опасная игра". Фильм продержался на экранах кинотеатров неделю, когда взорвался четвёртый энергоблок Чернобыльской АЭС. Связь между этими двумя событиями усмотрел кинокритик Лев Анненский, который в журнале "искусство кино" написал, что для глушения бушующего реактора потребовалось сбросить с вертолёта много плюмбума: В фильме рассказывается история о мальчике, который стал добровольным сотрудником милиционеров. Это был кинопамфлет на меня. Вспомнились мои детские игры со свинцом - не отсюда ли происходит название "Плюмбум"? Мои гремевшие на всю Одессу репортажи о рейдах народного контроля по злачным местам услышали и в Москве. В особенности впечатляет сюжет, в котором Руслан Чутко - этот Павлик Морозов нашего времени - допрашивает своего папу, пойманного на браконьерстве. Возьмите это слово в кавычки и подумайте, что хотели сказать им создатели фильма. Впечатляет и сцена, где мальчик приказывает взрослой женщине: "Танцуй!" Это очень похоже на мой стиль поведения с Натали Ивановой. Имя "Руслан" в тюркских языках означает "Лев". Вот какой Львёночек подрастает в нашей стране! - били тревогу создатели памфлета.

"Чернобыль" на украинском языке имеет значение "полынь". "Третий Ангел вострубил и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде: полынь; и третья часть вод сделалась полынью, м многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки" (Откр: 8, 9-10). Откройте Апокалипсис и убедитесь, что имя страшной звезды вопреки норме русского языка напечатано с маленькой буквы. Во время технологического эксперимента в четвёртом энергоблоке вышла из строя система автоматического погашения реакции. Помните мои строки:

Я автор странного процесса,
Им всё труднее управлять:

Это - стихи самого Диавола. Не он ли мистический виновник чернобыльской трагедии? И если не он, то кто? Коммунистическая идеология с её "Моральным кодексом строителя коммунизма" пришла в полный упадок. Социалистическая экономика не выдержала конкуренции с экономикой рыночной. Это видели прагматичные аналитики и готовили "новый поворот". Но свято место пусто не бывает. Кто займёт место главного идеолога? Вы правильно догадались: Тогда возникает вопрос: а не взорван ли четвёртый энергоблок специально? Но если это - намеренная акция, то был ли смысл взрывать реактор с радиоактивной начинкой? Не имитация ли это аварии? Я пишу эти строки в октябре 2005 года. Месяца три тому назад я своими ушами слышал в программе "Сегодня" о докладе ООН, в котором утверждается, что масштабы чернобыльской катастрофы сильно преувеличены. А не имели ли мы дело с грандиозными учениями гражданской обороны? Но, может быть, взрыв всё-таки был настоящий и масштабы катастрофы намеренно приуменьшены комиссией ООН? Вспоминается, как через несколько месяцев после катастрофа я приехал в Киев на заседание кафедры, на котором обсуждался черновой вариант моей диссертации. Помню безлюдный город, пустые магазины, ломящиеся от дефицитных товаров: Я задаю себе вопрос: допустил бы мой Ангел-хранитель мой приезд в Киев, если бы была хоть малейшая угроза моей жизни?

Непосвящённым не понять.
Их оболванивает пресса.
Они следят без интереса.
Они привыкли доверять.

Пресса в то время писала о многократном превышении радиационного фона в столице Украины.

Я был противоречивым человеком и мог сегодня совершить благородный поступок, а завтра - подлый. Расскажу о двух своих поступках, которыми могу гордиться. Был праздничный день. Выпуск новостей, уже свёрстанный, ждал подписи главного редактора. Вдруг в редакцию пришла какая-то женщина и настоятельно просила вахтёра пригласить Вадима Алексеева. Хотя рабочий день закончился и мы уже выпивали, я всё же спустился к настойчивой одесситке. Оказалось, что в их дворе живёт душевнобольная старуха, которая много месяцев не платила за газ и электричество, поэтому ЖЭК отключил ей накануне праздника и то и другое. "Она же замёрзнет от холода и голода!" - возмущалась взволнованная женщина. Взяв магнитофон, я не поленился, пошёл и сделал предпраздничный репортаж из одесского дворика, в конце которого прорычал, что если ЖЭК немедленно не подключит инвалиду газ и электричество, то редакция повторно осветит эту тему после праздника. Репортаж удалось в последний момент вставить в выпуск. ЖЭК отреагировал немедленно. Мою плёнку назвали лучшей за неделю. Расскажу и о другом своём нашумевшем на всю страну репортаже, которым я споспешествовал отмене горбачёвского сухого закона. Этот пресловутый закон привёл к невиданной спекуляции дефицитным товаром. Помню гигантскую очередь перед специализированным магазином, а из служебного входа, никого не боясь, один за одним выходят обнаглевшие спекулянты с полными сумками спиртного. За одной такой перекупщицей я проследил, вынул микрофон как шпагу и грозным голосом произнёс: "Женщина, что это у вас в сумках?" С перепугу она бросила оба полных баула и убежала. Трофейным вином, помнится, я напоил весь литературный музей. Ещё одна сцена той поры. Ночь. Пьяный угол на Молдаванке. Идёт милицейская облава. Я наблюдаю за ней из автомобиля - меня снарядили за выпивкой. Вдруг из темноты выходит житель этих мест и тихо так спрашивает: "Чам что, вина или девочек?" Однажды я увидел на столбе возле троллейбусной остановки написанное от руки объявление: "Желающим изготовить креплёное вино вплоть до типа "вермут" из любых фруктов по оригинальной технологии могут обратиться по телефону : для получения дальнейшей информации". Я подключил редакционный микрофон к телефону и записал очень колоритный разговор со старым одесситом, притворившись покупателем: "И кого мие спросить?" - "Эдисона Яковлевича." - "Как, вас зовут Эдисон?" - "Да, а что?"
Сюжет оказался настолько смешным, что его повторили в трёх выпусках местных новостей и раз пять крутили на всю страну по "Юности". Через неделю сухой закон был отменён!

А вот исповедь о поступке, о котором мне стыдно вспоминать. Была зима. По причине отсутствия в магазинах тёплого мужского белья жена купила мне женские колготки и велела одевать под штаны. Тут мне звонит мой куратор из КГБ и настоятельно предлагает встретиться. Оказывается, нужно было пойти в дом к одному человеку и тайно записать разговор на портативный диктофон. Диктофоны в те времена были только в КГБ. Они крепились на чреслах особым поясом. Микрофон выводился под галстук. В гостях я так напился, что меня уложили спать на хозяйской тахте, а когда хозяин стал снимать с меня костюм, то обнаружил под женскими колготками позорное снаряжение: Как мне было стыдно! Сам по себе скрытый микрофон как и скрытая камера - это всего лишь инструмент обнаружения истины. Но если в случае с записью Эдисона Яковлевича это хорошо проделанная работа профессионала, то в последнем случае это была обыкновенная низость. Впрочем, как потом я выяснил, раздевавший меня хозяин был педерастом. Наткнувшись на снаряжение, он сильно перепугался, потому что споил меня с целью совратить в гомосексуализм. Так что к КГБ у меня здесь претензий нет. Я снова сделал грязную работу, хоть и такой ценой.

Мои тайные наблюдатели не могли не видеть, как я плакал пьяными слезами, читая "Старушек" Бодлера. Иногда это со мной случается - стихи или музыка или фильм могут впечатлить меня настолько, что если я один, то могу прослезиться от переизбытка чувств. "Над вымыслом слезами обольюсь:" - Признавался ещё Пушкин. Я поэтому через себя пропускаю слова Христа "Блаженны плачущие" (Мф: 5,4). До слёз меня доводила поэма Жерара де Нерваля "Христос в Гефсиманском саду", мультипликационный фильм Норштейна "Сказка сказок", стихотворение Бодлера "Отречение святого Петра" и вот, "Старушки". В зависимости от того, какими глазами читать это произведение, она может показать как высокогуманным произведением, так и весьма соблазнительным, сеющим подозрение: а не извращенец ли его автор, не геронтофил ли? Наверное это подозрение пало и на меня, раз я рыдаю, читая стихотворение "Старушки". Так это или нет, но однажды меня познакомили с очаровательной старушкой Галиной Николаевной Соколовой, настоящей русской аристократкой, покинувшей Россию вместе с родителями ещё девочкой и прожившую большую часть жизни во Франции. Это была сухонька очень подвижная старушка, очень умная, с проницательными живыми глазами, а смеялась она заразительно как девчонка. В то время я работал над переводом "Кризиса стиха" Малларме и мне нужен был консультант, знающий французский язык как родной. Галина Николаевна уделила мне несколько аудиенций. Я являлся неизменно в костюме и с букетом цветов, она была от меня в восторге, угощала чаем с конфетами и действительно очень мне помогла с толкованием тёмных мест у Малларме. Напоследок моя старушко проговорилась, что написала обо мне в Париж какой-то своей подруге-баронессе, а та сравнила её с Давидом, а меня - с Голиафом. Галина Николаевна была искренне верующей христианкой, так что наш разговор о Малларме то и дело соскальзывал к диспуту "Есть ли Бог?" Я сказал ей, помнится, что атеистом себя не считаю, но агностиком, на что она ответила, что убеждена в моём скорейшем обращении ко Христу. Когда наше сотрудничество закончилось и я пришёл к ней попрощаться, Галина Николаевна подарила мне Евангелие на французском языке, которое и сейчас со мной. Переводя после Левика "Старушек" Бодлера, я с большой теплотой вспоминал Галину Николоаевну Соколову, настоящую парижанку, и не скрою, что если бы не познакомился с ней, то некому было бы вдохновить меня на переложение Бодлеровского шедевра.

В 1986 году моя цыганка, жившая во Франции, но с которой я поддерживал дружеские отношения, выслала мне по моей просьбе собрание стихотворений Хорхе Луиса Борхеса. С его прозой я познакомился ещё раньше - в этом заслуга Гены Абаева и - что уж тут скрывать? - неизменной папиросы с марихуаной. Дождавшись, когда трава начнёт действовать, Гена стал читать мне "Вавилонскую библиотеку". Я оторопел. Такой прозы ещё никто не писал! Это была лингвистическая мистика, стык науки и религии, поэтому неудивительно, что Борхес попал в число моих самых читаемых авторов. Я сразу превёл с десяток его сонетов и их даже опубликовал московский альманах "Поэзия". Отнести туда тексты мне посоветовал коллега и соперник по переводам Малларме Роман Дубровкин. Он же, будучи составителем сборника "Поэзия Франции. Век ХIХ." Включил в него мой перевод - сонет "Тень" Сюлли Прюдома.

Весной 1987 года я успешно защитил диссертацию на тему "Французская поэзия как объект перевода. На материале поэзии Ш.Бодлера, П.Верлена и С.Малларме". Перечитав множество монографий по теории стиха и стихотворного перевода, я пришёл к выводу, что метод переложения стихов стихами нужно создавать самому. Речь шла именно о методе, породить который мог только переводчик-практик, не чуждый теоретизирования. Но для начала нужно было понять самому и объяснить другим элементарные вещи: зачем в поэзии нужны метр и рифма? Почему метр должен быть строгим, а рифма - точной? Что такое звукопись в поэзии? Обладает ли стихотворный размер собственной семантикой? Что такое автология и металогия, метафора и метонимия? Вторая часть труда посвящена собственно переводческой проблематике. Выделяются три основные операции: "воссоздание" (эквиваленция), перевыражение (субституция), и иновыражение (реконструкция). Субституты и реконструкты обязательно должны корреспондировать с индивидуальным стилем переводимого поэта, иначе они признаются ложными инообразами, отражающими индивидуальный стиль переводчика, а не переводимого автора. Индивидуальный стиль переводчика допустим как стиль в стиле, а не как стиль плюс стиль. Моим оппонентом на защите была Марина Алексеевна Новикова, рецензентом - Михаил Леонович Гаспаров. В этом же году мне присвоили учёную степень кандидата филологических наук. Можно сказать, что своей диссертацией я закрыл дискуссионную тему - специальность 10.02.20., по которой я защищался, сняли с научного обсуждения.

Летом 1988 года моя Иринушка родила второго ребёнка. Мальчика назвали Юрием. Жить в Южном с двумя детьми, работая в Одессе, становилось очень нелегко. Мне, наконец, дали однокомнатную квартиру в черте города - на улице Марсельской, что на посёлке Котовского. Работать на Одесском радио без перспективы карьерного роста, делая самую тяжёлую работу, которая к тому же всё хуже оплачивалась, мне не хотелось, а вступать в КПСС, критика которой мало-помалу усиливалась, я не стремился тем более. В это время мой коллега с телевидения Виктор Судаков организовал кооператив с загадочным названием "Кириллица-Н" и пригласил в него меня. Я согласился, но с условием, что буду заниматься издательским бизнесом, и первым нашим проектом должна стать книга моих переводов, которой я придумал звучное название "Album Romanum". В мои обязанности входило: найти издательство, желательно московское, типографию, закупить бумагу и разместить заказ. Тираж по договору делится пополам - половина кооперативу, половина - автору, при том что все расходы, включая ежемесячную зарплату, берёт на себя кооператив. Это было время книжного бума и любая хорошая литература раскупалась как горячие пирожки. В успехе своего проекта я не сомневался. Как я теперь понимаю, у меня бы ничего не вышло, если бы не мой Ангел-хранитель - Арсений Тарковский. Очень может быть, что издать свой сборник, да ещё и тиражом 20 000 экземпляров, он мне позволил за поступок, которым порадовал его перед смертью. Вот как было дело.

В 1989 году в Москве состоялось IХ Всесоюзное совещание молодых писателей, на которое благодаря Роману Дубровкину был приглашён и я. Это был очень представительный форум - главный зал спорткомплекса "Олимпийский" был полон в день открытия. Перед началом заседания я одиноко стоял у входа, как вдруг во двор въехал кортеж автомашин. Из одной вышел председатель Союза писателей СССР Карпов и к моему изумлению направился прямо ко мне. Рядом с ним было несколько фото-телекорреспондентов и они запечатлели для истории наше рукопожатие. Можно было не сомневаться, что на следующий день фото появится на страницах газет, в телехронике покажут сюжет, в котором я буду фигурировать, меня примут в Союз писателей и я сделаю блестящую литературную карьеру. Но случилось всё иначе. Ко мне подошла молодая женщина - Маша Арбатова (она потом стала депутатом Госдумы) и предложила познакомится с воззванием группы неформалов, в котором от Союза писателей требовалось предоставить действительную свободу печати. Суть воззвания сводилась к призыву "Долой Союз писателей! Да здравствует Союз независимых литераторов!" Мне предложено было подписаться под воззванием, что я не раздумывая сделал. В перерыве Маша вновь подошла ко мне и предложила познакомится с другими подписантами. Их оказалось довольно много. Маша спросила: "Кто возьмётся зачесть воззвание с трибуны?" Тогда я сказал вслух: "Надо же хоть раз в жизни совершить поступок", - и взял на себя это дело. Чтобы прорваться к трибуне, пришлось проявить настойчивость, но воззвание я зачитал и ещё прибавил к нему много слов от себя лично. О членстве в Союзе писателей и литературной карьере в Москве не могло быть и речи. О скандале написала "Литературная газета", впрочем, без называния меня по имени. В статье некоего Скворцова, секретаря СП, я фигурировал как "немолодой одессит". "Литературная Россия" обозвала меня "пьяным матросом", тоже не называя по имени. Впрочем в Москве при МГПИ им. Ленина открылось в ту пору первое независимое издательство "Прометей", в которое мне посоветовали обратиться литературные неформалы. Я вернулся в Одессу с издательским договором! Виктор Судаков срочно откомандировал меня в город Малин за бумагой. Ехал я туда из Киева на машине, почти пересекая Чернобыльскую зону отчуждения по пустынной дороге. Тут женщина, хозяйка автомобиля, попросила свернуть на грунтовую дорогу, которая вела на хутор, где жили её родители. Я не помню названия этого хутора, знаю только, что Чернобыль был совсем близко, километрах в семидесяти, так что , возможно, мы въехали в саму зону. На хуторе меня угостили варениками с вишней. Вишня, разумеется, была местная. Но почему Тарковский позволил мне этот рискованный эксперимент? Ведь со времени катастрофы прошло всего три года. Я мог смертельно заболеть от этих вареников! Я вспомнил свой приезд в Киев сразу после катастрофы. "Там нет никакой радиации", - вот что означал этот немой язык, если перевести его в слова. Летом 1989 года Арсений Александрович Тарковский скончался:

Я порадовал Тарковского перед смертью не только красивым поступком. Книга, которую я собирался издать, состояла из шедевров мировой поэтической классики и включала переводы с латинского, французского и испанского языков. При этом сборник вышел чрезвычайно скандальным благодаря включению в него ранее не публиковавшейся поэмы Бодлера "Лесбос". В контексте с ним стихотворение Малларме "Лазурь" с его заключительной строкой: "Во мне гудит Лазурь! Лазурь! Лазурь! Лазурь!" воспринималась довольно двусмысленно. "Вот он, освободитель геев и лесбиянок!" - Ликовал один лагерь. "Вот он, человек греха и сын погибели!" - Негодовал другой. Для чего я надел на себя столь скандальную личину? - Так получилось. И вообще - это, если угодно, мой стиль: сначала спровоцировать Содом, а потом зло над ним посмеяться. И потом, поэма Бодлера "Лесбос" отнюдь не апологетическая - об этом недвусмысленно свидетельствует её концовка. Да, я исследовал этот порок как антрополог, в том числе и экспериментально. Но мой эксперимент был подобен врезанию трупа в прозекторской хирургом Базаровым. Я отнюдь не прилепился ко греху. Но зато я хорошо знаю, какими мифами Содом соблазняет наивных юношей в свои ряды. Один из них - миф о, якобы, фатальной обречённости всех гениев мировой культуры на гомосексуализм. Действительно, апологеты порока могут продемонстрировать обширнейший список знаменитых и прославленных содомитов. Ну и что? : "Ибо что пользы человеку приобресть весь мир, а себя самого погубить, или повредить себе?" (Лк: 9,25). Противники Содома всегда были в меньшинстве. Об этом прямо пишет апостол Павел: "Или не знаете, что говорит Писание в повествовании об Илии? Как он жалуется Бога на Израиля, говоря: "Господи! Пророков Твоих убили, жертвенники Твои разрушили; остался я один, и моей души ищут". Что же говорит ему Божеский ответ? "Я соблюл себе семь тысяч человек, которые не преклонили колена перед Ваалом" (Рим: 11, 3-4). Надо ли объяснять, что значит выражение "преклонить колена перед Ваалом"? Тайна беззакония в том и состоит, что гомосексуалисты - это отнюдь не сексуальное меньшинство - это тайное большинство. Так было во все времена. Большинство мужчин хоть раз в своей жизни, в детстве или в юности, но преклоняли колена перед Ваалом. И у этого тайного большинства на Западе (не на Востоке!) есть свое не стыдящееся "жречество", то есть те, открыто пропагандирует порок. Они-то и называют себя "сексуальным меньшинством". Если бы у этого, с позволения сказать, меньшинства не было мощной молчаливой поддержки в обществе, с ними давно бы покончили. Сексуальное меньшинство на Западе - это как раз не сторонники, а противники Содома - воинствующие антигомосексуалисты, или, как их теперь именуют, гомофобы. Что значит быть гомофобом, я теперь знаю по себе. На вас обрушиваются свирепые репрессии, вас отовсюду изгоняют, вам затыкают рот, вас ненавидят. Да, я намеривался повернуться в один прекрасный день к сторонникам Содома "своею азиатской рожей", но прежде чем карать, надобно было соблазнить.

Главную сенсацию таило в себе название сборника "Album Romanum". Я придумал его сам после долгих размышлений. Имя книги должно быть звонким, запоминающимся и отражающим её содержание. Поначалу возникло название "Романский альбом", но оно ассоциировалось на слух с "альбомом романсов", а это совсем не то. Тогда возникла идей перевести эта название на латынь. "Album Romanum" - и звучит красиво, и соответствует содержанию. Переводы из Катулла и Горация, открывавшие книжку, оправдывали латинское название. Я заглянул в латинско-русский словарь Дворжецкого и посмотрел, что значит album. Общее значение - нечто белое. Но есть и частное: в языческом Риме альбумом называлась покрытая гипсом доска, на которой верховный жрец - pontifix maximus - вёл верховные анналы государства. Это был древний прототип современной газеты, но в единственном экземпляре. Альбум выставлялся в резиденции понтификса и каждый посетитель мог познакомиться с его содержанием. Эти коннотации меня устраивали. Вспомним стихи Пушкина: "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон..." - если классик сравнивает поэта с языческим жрецом, то отчего бы и мне не продолжить это сравнение? Я тогда ещё не знал, какой смысл обретало это название в контексте Библии, но этого не мог не знать Тарковский. В начале книги я пообещал, что речь в ней пойдёт о чудесах. Вот, я теперь не обманываю ожидание читателя.

В обратном переводе "Album Romanum" переводится уже не как "Романский альбом", а как "Римский Альбум". Возникает вопрос: а что, разве кроме римского был ещё другой альбум? Оказывается, был. Упоминание о существовании иудейского альбума я обнаружил у пророка Исаии: "Теперь пойди, начертай это на доске у них" (Ис: 30,8). Но иудейский альбум гораздо древнее римского. Упоминание об израильском альбуме имеется во Второзаконии: "И когда перейдёте за Иордан, в землю, которую Господь Бог твой даёт тебе, тогда поставь себе большие камни и обмажь их известью; и напиши на камнях сих все слова закона сего" (Втор: 27,2-3). Таким образом, в контексте Библии альбум - это ещё и белый камень. Теперь - и в этом состоит чудо! - переходим к Апокалипсису: "Имеющий ухо (слышать) да слышит, что Дух говорит церквам: побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написано новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает" (Откр: 2,17). Выходит, что на мне исполнилось пророчество Апокалипсиса, причём с ошеломляющей точностью. И не одно. В предисловии к сборнику я ссылаюсь на свою кандидатскую диссертацию, а слово candidatus в переводе с латинского означает "облачённый в белое". Опять обращаемся к Апокалипсису: "Побеждающий облечётся в белые одежды; и не изглажу имени его из книги жизни, и исповедаю имя его перед Отцем Моим и перед Ангелами Его" (Откр: 3,5). Но рассказ о чудесах на этом не заканчивается - он только начинается! Впрочем, всему своё время.

Книга вышла из печати летом 1990 года. Критика встретила её полным молчанием. Меня "проигнорировали". Получив свою часть тиража, я поместил в газете "Книжное обозрение" рекламу, в которой уведомил читателей, что высылаю сборник наложенным платежом. В течение полугода мне пришло больше двух тысяч заявок со всех концов СССР, включая самые отдалённые уголки. Затем хлынула волна денежных переводов. На эти деньги я содержал семью, пока волна не прошла. Но я не бездельничал и успел перевести "Искусственные Раи" Бодлера. В то время меня пригласили в советско-французское предприятие "Москва". Оно закупило хорошую по тем временам настольную издательскую систему, но что с ней делать, владельцы предприятия не знали. Я предложил открыть литературно-издательское агентство. Сперва мне пошли навстречу. В столичной газете поместили рекламу, но на неё почему-то откликнулся только один заказчик. Это был одержимый графоманией пасечник из Пятигорска, готовый заплатить любые деньги за издание своих творений. Впрочем, компьютер загрузили визитными карточками, бланками и деловой документацией. Я едва успел набрать на нём "Искусственные Раи". Пасечнику долго пришлось объяснять, что без компьютера я выполнить его заказ не могу, но он настолько уверовал в мои пробивные способности, что уговорил меня заняться его книгой как частному лицу. Я взял у него аванс - пять тысяч рублей, искренне надеясь, что у меня всё получится: Впрочем, накануне моего ухода из "Москвы" явился ещё один заказчик, но у него не было денег. Он наивно надеялся заинтересовать частное литературное агентство своей брошюркой по математической проблеме. Звали заказчика Исай Абрамович Ушеренко. Побеседовав с ним около часа, я действительно заинтересовался рукописью и пообещал, что если он найдёт организацию, которая по безналичному расчёту оплатила бы работу наборщика и печатника, то я, возможно, смогу ему помочь. Вскоре я нашёл грамотного программиста и передал ему этот заказ, не взяв за посредничество ни копейки. Брошюра Исая Абрамовича, посвящённая проблеме актуально и потенциальной бесконечности, которую он решает посредством вводимых им славунных чисел, увидела свет. Счастливый автор долго и пылко тряс мою руку: Зато на пасечнике из Пятигорска я бессовестно нажился. Он каждую неделю звонил мне из Пятигорска, спрашивая, как идут дела. Мне приходилось врать, что дела идут хорошо. В действительности мой партнёр, которому я перепоручил исполнение этого заказа, меня подвёл - взяв задаток, не выполнил тот объём работ, о котором мы договаривались. Деньги начали стремительно обесцениваться. Вскоре развалился Советский Союз: Я понял, что наш договор с пасечником в нотариальной конторе Пятигорска, куда я вылетал для его заключения, юридической силы больше не имеет. Мы теперь граждане разных государств. Если бы пасечник потребовал назад свои деньги, я бы ему вернул всё, что осталось на счету, но он махнул на меня рукой. Так я присвоил чужие деньги.

Однажды, размышляя над тем, как устроить своей будущей книге бесплатную рекламу, я придумал историю, будто бы мне платит стипендию некая израильская фирма, пожелавшая остаться неизвестной, и рассказал её своему коллеге из "Вечерней Одессы" Милкусу. Вдруг выходит вечёрка с его заметкой "Деньги для поэта". Я переслал газету в "Книжное обозрение" и её перепечатали с упоминанием, что стипендия будет мне выплачиваться до тех пор, пока не выйдет моя новая книга. Представляю, какой скандал вызвала эта публикация в антисемитских кругах Москвы! Но вскоре одесская фирма "Юг-сервис инжениринг" заинтересовалась моей идеей издать "Искусственные Раи" Бодлера. Меня зачислили в штат и несколько месяцев действительно выплачивали мне стипендию, пока книга не вышла в свет. В этом заведении я и познакомился с Татьяной Гориной.

Это была короткая, но очень пылкая страсть. Я не устоял перед знойной еврейской красотой и совершил супружескую измену. Когда мужчина и женщина несколько лет спят в одной постели, занимаясь сексом без цели зачатия ребёнка, природа мстит обоим партнёрам - они неизбежно охладевают друг к другу. Но мы жили вчетвером в одной комнате и другого места, где спать, а нас не было. Впрочем, это не оправдание адюльтера. Если бы я был религиозным человеком, то нашёл бы силу воли, чтобы противостоять соблазну. Но я был язычником, а моя новая подруга слишком соблазнительна, чтобы ею не увлечься. Танька была в разводе - свободная женщина в свободном плаванье: - а мы оба - достаточно опытны в том, как доставить друг другу максимальное наслаждение. О её бешеном темпераменте умолчу, отослав читателя к сонету Бодлера "Sed non satiata" (Но не удовлетворённая - лат.). Я ни о чём не жалею, хотя моя Ирина, которой доложила о моём грехопадении её работавшая в КГБ тётушка, не простила мне измены. Нет, я не оставил семью, чтобы завести новую, хотя Татьяна этого шага от меня ждала. Я просто проявил человеческую слабость. Смотрите фильм "Осенний марафон" с Олегом Басиашвили в главной роли - я узнал в главном герое себя. В сентябре 1991 года фирма зафрахтовала теплоход, совершавший круиз Одесса-Стамбул-Одесса. На нём оставались свободные места и мне вместе с Татьяной предложили совершить путешествие по Чёрному морю в бархатный сезон. Увы! Вместо недели любовных утех я получил неделю жгучей ревности, потому что мая Татьяна затеяла флирт с богатым дантистом, а я в одиночестве пил водку. Несколько раз по внутреннему радио капитан теплохода не то в шутку, не то всерьёз информировал, что желающий могут не возвращаться - такие случаи, добавил он, случаются каждый рейс. Теплоход их ждать не будет. Итак, мне давали понять, что назад можно не возвращаться. У меня было достаточно денег, чтобы взять такси в Стамбуле, доехать до посольства Франции и попросить политического убежища или вида на жительство. Мне бы пошли навстречу. Но у меня и в мыслях не было сбежать за границу на ПМЖ. Я вернулся в Одессу.

Деньги пасечника, лежавшие на моём счету, ещё больше обесценились после ГКЧП и смены власти в Москве. Их нужно было срочно во что-то вкладывать и я решил издать брошюрку переводов Борхеса, пригласив поучаствовать в ней московского переводчика Бориса Дубина. Книжечка вышла тиражом 3000 экземпляров, моя и без того тесная квартирка потихоньку стала превращаться в книжный склад. Нужно было срочно их продавать и я снова приехал в Москву с тем чтобы поместить объявление о продаже трёх моих книг наложенным платежом. На этот раз я выбрал "Литературную газету" - и просчитался. Эффект от объявления оказался мизерным: Вдруг мне звонит жена - моя мать упала, сломала руку и лежит в больнице. Бросив все дела и привезённые на продажу экземпляры, я поспешил на помощь к маме. Прошло два месяца, пока ей сняли гипс и она могла сама о себе позаботиться. Я вернулся в Одессу, но через месяц вновь поспешил помощь матери - на этот раз она сломала ногу. Врачи диагностировали у неё острую форму диабета и я понял, что оставлять её без присмотра уже нельзя. Предложив жене переехать в Симферополь, тем более что её родители тоже уже не молоды, я услышал резкое "нет!" Никакие доводы и уговоры не могли повлиять на её упорное нежелание покинуть Одессу. Матери, наконец, сняли гипс с ноги. Проходив неделю, она натёрла на ступнях волдыри, ноги начали гнить, гниль переросла в гангрену. Маму снова госпитализировали и ампутировали ей обе ноги. Это был момент истины. У меня был выбор: либо продать квартиру и, оставив маму умирать в больнице, воссоединиться с семьёй, либо оставить семью и стать санитаром при матери-инвалиде. Я предпочёл остаться с мамой. Несколько раз я ещё приезжал в Одессу, чтобы вывезти по частям тиражи нераспроданных книг, искал глаза жены, чтобы в них заглянуть, но она их неизменно отводила. Я понял, что она нашла себе кого-то более удачливого.

В ту пору в Крыму была бурная политическая жизнь. Я подрабатывал тем, что передавал на Московское радио свои комментарии крымских событий. Однажды ко мне приехал неожиданный гость из Одессы бывший коллега Фима Шварцман и сообщил, что Москва организует свою корреспондентскую сеть на территории Украины. Мне предлагалась должность собственного корреспондента Центрального телевидения по Крыму. А это - свой офис, автомобиль с шофёром, высокий оклад: Я ещё раз позвонил жене с предложением переехать в Симферополь. "Не звони мне больше", - услышал я в ответ. Так меня искушали: либо помоги маме умереть, и тогда получишь престижную работу, либо продолжай оставаться хорошим сыном, но безвозмездно. А помочь маме умереть было очень легко. После ампутации у неё стало прыгать давление, так что достаточно было трёх таблеток клофелина, оставшихся после смерти отца, чтобы мамы не стало. Однажды она чуть сама не утонула в ванной, разомлев от слишком горячей для неё воды и потеряв сознание. Я подоспел в самый последний момент, вытащил её и мать вскоре пришла в себя. А ведь мог бы и не вытаскивать - и ни одна экспертиза, ни один суд не доказал бы, что в смерти мамы есть моя вина. Хотя я винил маму во всех своих бедах и был к ней подчас жесток, низости я не совершил. Её предала дочь - приехала, прибрала кое-что из добротных маминых вещей и её золотые цацки, и больше не появлялась. С тех пор я прекратил с сестрой всякое общение.

Однажды, стоя в очереди за продуктами, я обратил внимание на женщину-лоточницу, торговавшую книгами. Среди прочих книг продавалась и Библия - впервые я видел её в свободной продаже. Денег у меня как раз хватало и я купил Библию за 300 купоно-карбованцев. С тех пор я начал самостоятельно изучать священное писание, что поначалу было очень трудно. Но вскоре я приобрёл Библейскую энциклопедию, трёхтомный словарь "Христианство" и другую религиозную литературу. Моё изучение Библии стало более плодотворным. Деньги у меня появились - к тому времени я нашёл работу в Симферопольском университете на кафедре теории и истории культуры. Заниматься самообразованием, когда тебе за это ещё и платят, святое дело. В течение года я подготовил курс лекций по эстетике и истории культуры, так что самостоятельное изучение Библии было ещё и в русле моих профессиональных интересов. К Библии я всегда относился с уважением, как к культурному памятнику человечества, но верующим ещё не был. Этическая проповедь Иисуса Христа оставляла двойственное впечатление. Некоторые заповеди представлялись мне весьма разумными, например, относиться к людям так, как я хочу, чтобы они относились ко мне. Иные же, например, рекомендация в ответ на удар по правой щеке подставить биющему левую - труднопостижимыми: а что делать, если ударили и по этой щеке, снова смиряться или всё-таки давать отпор? Некоторые казались невыполнимыми: чем полезна рекомендация не заботиться о завтрашнем дне? Как можно искренне любить своего врага? Вскоре я нашёл собеседника, с которым можно было подискутировать на эти и другие темы. Моего нового знакомого звали Дмитрием Назаровым, но он предпочитал, чтобы его величали Санычем. Саныч учился в Московском богословском университете на священника, но при этом курил марихуану, что меня немало удивило. Это был тот самый знакомый, мама которого научила его любить народ Божий, признавшись сыну-антисемиту, что она еврейка. У Саныча была богатая богословская библиотека и нередко я читал по его рекомендации ту или иную книгу, которую мы затем обсуждали. У Саныча был друг Олег, полная ему противоположность, язычник и богохульник, но при этом талантливый поэт, тоже, разумеется, куривший траву, которая в то время росла прямо на тротуарах старого города. С Олегом я впервые съездил и на дербан - то есть на поле, где растёт дикая конопля. Вскоре под его руководством я стал большим знатоком крымской травы и мест её произрастания. Это было весьма кстати, потому что покупать марихуану с каждым годом было всё накладнее - она стремительно росла в цене и в росте её популярности был виновен я сам, раздарив и продав в Симферополе несколько сот экземпляров "Искусственных Раёв".

Вокруг меня тусовалась крымская богема, поэтому неудивительно, что однажды я получил доступ к синтетическим дрогам. Не буду называть здесь имени человека, который просветил меня в этой области. В отличие от опиатов, которые я, кстати, так ни разу не попробовал, хотя возможностей было много, психоделики, к классу которых относится и марихуана, не вызывают фатальной зависимости. Многие из современных политиков, не говоря уже о "звёздах", принимают эти препараты перед ответственными выступлениями. Одни вызывают очень сильное интеллектуальное возбуждение. Помнится, приняв первитин, я исписал десятка три листов бумаги, фиксируя вспыхивающие в мозгу идеи, которые в этом состоянии кажутся глубокими и ценными, но сильно блекнут, когда их оцениваешь в нормальном состоянии. Бриллианты становятся простыми стекляшками! Препарат под названием Эм-Ди-Эй превращает весь мир в грандиозную декорацию. Он вызывает стойкие параидолии - я часами напролёт разглядывал палитру с застывшими на ней потёками красок, видя в них то пейзажи, то архитектурные сооружение, то диковинных зверей, насекомых: Знаменитый теперь на весь мир экстези даёт удивительный самоконтроль - кажется, что перед тобой зеркало, отражающее не только все твои жесты и мимику, но и мысли. Именно этот препарат принимают современные политики, выступая перед массой человеческой, причём "выкупить" такого оратора может лишь тот, кто сам побывал в его состоянии - для большинства непосвящённых принявший экстези выглядит сверхреспектабельно. Но самым мощным из этой гаммы оказалось вещество под названием Ди-Ол-Би. Это галлюциноген, по силе воздействия сравнимый с ЛСД, но более жёсткий. К сказанному следует добавить, что все амфитамины являются веществами, колоссально усиливающими сексуальное наслаждение. Я подозреваю, что мне позволили познакомится с этими веществами не без умысла: от меня ждали инцеста с моей безногой матерью. Я же гасил похоть (увы! лишь разжигая её ещё больше) обыкновенной мастурбацией. Однажды я принял сразу три препарата, выкурил папиросу с ураганной травой и попал в ад, где и умер. Впрочем, на утро я проснулся живым, но кошмар запомнился: я точно помню, что умер в аду. Не могу забыть одной устрашающей галлюцинации. Я смотрю на лист бумаги, исписанный моим почерком. Вдруг мой взгляд, подобно фокусу увеличительного стекла, стал его прожигать. Лист вспыхнул и сгорел. Теперь передо мной была бетонная стена, в которой я взглядом продалбливал большую дыру, так что арматуры внутри бетона выгибались наружу. Вдруг передо мной предстал большой современный город, на который я смотрел с высоты птичьего полёта. Мой взгляд превратился во взрывную волну, и куда бы я его ни обращал, всё рушилось и крошилось: Я бы не посоветовал употреблять эти вещества моим детям.

Однажды меня по старой дружбе пригласил к себе мой студенческий приятель Игорь Андриенко. Он занялся очень прибыльным бизнесом - наладил производство сексуальных аксессуаров из резины и пластмассы, которые продавал через сеть магазинов "Интим". Он быстро разбогател, растолстел и стал очень циничным. Распечатав полиэтиленовую упаковку, Игорь вынул какой-то предмет странной конфигурации и предложил его мне в подарок. "Это для чего - попу дрочить?" - Догадался я. - "Ага!" - Усмехнулся Игорь. - "Нет, мне это не нужно". - И я вернул подарок производителю. Через год Игоря жестоко убили. Я был на его похоронах.

Преподавая в университете, я снова начал подумывать о научной карьере и в течение года написал докторскую диссертацию, которую назвал "Поэтика выбора". Это был труд, посвящённый глубинным механизмам творческого процесса. Создавая (или воссоздавая) поэтический текст, я научился "подглядывать" за самим собой. Основным "шагом" всякого творческого процесса является выбор. Я чувствовал, что субъект выбора руководствуется логикой, в него, следовательно, можно привнести понятия "истина" и "ложь". Ещё в Одессе я приобрёл сборник статей Генриха фон Вригта "Логико-философские исследования", но долгое время ничего не мог понять в этой книге, пока не начал писать свой труд. Выяснилось, что фон Вригт - один из основателей направления в логике, называемого разными исследователями то "логикой предпочтений", то "логикой лучшего" и даже "логикой добра". Вскоре в университетской библиотеке я обнаружил две монографиии нашего соотечественника Александра Архиповича Ивина "Логика норм" и "Основания логики оценок". Основываясь на трудах этих учёных, я впервые попытался описать закономерности творческого процесса в терминах логики предпочтений. Ни в одном научном словаре или справочнике я не нашёл статьи "выбор", поэтому мне пришлось давать дефиницию этой важнейшей философской категории самому: "Выбор - это интенциональный акт, направленный на преодоление альтернативности в процессе достижения цели. В зависимости от характера альтернативности выбор может быть более предпочтительным и менее предпочтительным, лучшим и худшим, истинным и ложны, но также и равноценным". В процессе выбора разум руководствуется нормами, правилами и оценками. Однако в эстетике мы то и дело встречаемся со случаями нарушения (хотя это не точное слово) норм и правил, причём одни из них приветствуются, другие отвергаются. Я разобрался с этой проблемой, подвергнув анализу антиномию норма-отклонение. Отклонения бывают позитивными, и тогда их следует называть исключениями, и негативными - нарушениями. Исключения разрешены и приветствуются, нарушения запрещены и осуждаются. Выяснилось, что в эстетике нет правил без исключений. Фактически моя работа заложила основу новой науки - креативной логики. Я проследил за творческим процессом и выявил формирующие его принципы, важнейшим из которых является принцип идеального конечного результата. Он приводит к шокирующему выводу: если при переборе альтернатив руководствоваться истиной и только истиной, то стихотворение переводится или пишется: само собой! Его автором оказывается не поэт, а: Язык! Если угодно, логика предпочтений - это формализованное представление о Святом Духе как веянии, исходящем от Бога. С точки зрения логики богословское понятие "Святой Дух" заждется на категории выбора, и этот выбор может быть истинным или ложным. Излагаемые здесь выводы отсутствуют в диссертации, я до них тогда ещё не созрел, но теперь-то я понимаю, на какую капнул глубину. А отправил свой труд Александру Ивановичу Чередниченко в Киев и Григорию Львовичу Тульчинскому в Санкт-Петербург. Профессор Тульчинский очень высоко его оценил, прислав рецензию, заверенную Санкт-Петербургской академией культуры. Однако с защитой докторской диссертации ничего не вышло. Мой заведующий кафедрой испугался, что я, защитившись, стану претендовать на его место, выжил меня с работы в университете, придравшись к каким-то мелочам. Я перешёл на работу в частный вуз - университет коммерции и менеджмента, но он недолго просуществовал, так что я снова оказался без работы.

Я понимал, что, создав метод стихотворного перевода, сделал научное открытие в эстетике. Но ведь нормы и оценки регулируют также и этику: Что произойдёт, если распространить принцип идеального конечного результата на неё? Этот вопрос не давал мне покоя. Христианство заинтересовало меня как этическое учение, система норм и оценок. Я догадывался, что этику Нового завета пронизывает логика лучшего, действие которой я описал в эстетике, и чувствовал, что должен решиться на научный эксперимент в этике. Помнится, в юности я пытался установить, способствует ли гениальности злодейство? И пришёл к отрицательному выводу. Теперь мне предстояло вернуться к этому эксперименту, но с противоположным подходом: способствует ли гениальности этически безупречное поведение? Видите ли, я пришёл ко Христу не как все, а как учёный-антрополог.

К тому времени я уже был автором нескольких десятков поэтических текстов, как переводных, так и оригинальных. Подборку моих стихотворений опубликовал журнал "Континент" (Љ 66). Я становился известным человеком. Однако тайный факт моей биографии - позорное сотрудничество с КГБ - омрачал меня всё больше и больше. Я чувствовал себя недостойным тех шедевров, которые вышли из-под моего пера. Ещё в Одессе я сделал первый шаг к разрыву отношений с КГБ. Однажды мне предложили сделать радиопередачу о финансовых нарушениях на Одесском заводе шампанских вин, том самом, где меня в своё время хорошо угостили на банкете в честь мэра Марселя. Ознакомившись с предоставленной мне документацией, я ничего в ней не понял и впервые отказался выполнять это поручение. Затем я и вовсе ушёл с журналистской работы. С тех пор меня оставили надолго, я уже было думал - насовсем. Но однажды ко мне домой пришёл И.М. - тот самый, который завербовал меня в университете, в сопровождении коллеги. Я понял, что меня будут перевербовывать на службу новой власти. КГБ теперь стал называться СБУ. Не знаю, что на меня нашло, но я дерзко заявил, что сотрудничество со спецслужбами считаю законченным, так как я не сторонник новой власти и вообще, русский националист. На незалежну Украину работать отказываюсь, ибо не хочу вступать в противоречие с моими убеждениями. Наконец-то я совершил этот поступок! Как же мне стало легко на душе, когда я на него решился! Если весь закон Моисеев сводим к двум заповедям: возлюби Бога больше самого себя и - ближнего, как самого себя, то всё учение Иисуса Христа укладывается в два слова: поступи красиво!

По большому счёту, никакой я не русский националист. Но антироссийская истерия, развязанная на Украине и продолжающаяся по сей день, меня возмущает. На это тему я написал серию статей в "Крымской правде", из которых выделю две. Первая называлась: "Скажи: шибболет!". Направлена она была против бессмысленного с точки зрения лингвистики, крайне опасного и вредного с точки зрения этики выражения "в Украине" вместо нормативно правильного "на Украине". Такова орфоэпическая норма русского языка и не украинским националистам её менять. При этом я сослался на Библию: "И перехватили Галаадитяне переправу через Иорадан от Ефремлян, и годда кто из уцелевших Ефремлян говорил: позвольте мне переправиться", то жители Галаадские говорили ему: не Ефремлянин ли ты? Он говорил: нет. Они говорили ему: "скажи: шибболет", а он говорил: "сибболет", и не мог иначе выговорить. Тгда они, взяв его, заколали у прерправы через Иордан. И пало в то время из Ефремлян сорок две тысячи" (Суд: 12, 3-6). Оборот "в Украине" превратили в типичный политический шибболет. Будучи весьма высокочастотным, он быстро разделил страну на говорящих по-старому и по-новому и стал определять степень сервильности новой власти. Вторая статья называлась "Лингвосуицид?" и посвящена была методам насильственной украинизации русскоговорящего населения Украины. Сегодня у русских, живущих на Украине, единственными источниками получения информации на украинском языке являются телевидение и радио. Я предсказал, что с развитием средств массовой коммуникации, спутникового и кабельного телевидения (Интернета на Украине тогда ещё не было!) у русскоговорящего населения появится выбор, на каком языке получать информацию, русском или украинском? И выбор этот фатально будет не в пользу украинского языка. Я достаточно проработал журналистом и знаю, что хорошая информация дорого стоит, а Украина - бедная страна. Её телевидение не выдерживает конкуренции с российским уже сейчас. А что будет завтра? Сегодня украинська мова воспринимается русскими как язык нелюбимого чиновничества и назойливой рекламы. Какие стимулы могут предложить украинские националисты для того, чтобы русские добровольно и охотно изучали их язык? Надо честно признать: таких стимулов сегодня нет. Если так дело будет продолжаться, то это приведёт к лингвосуициду - отмиранию украинского языка как живого и разговорного по вине самих же украинских националистов. С украинским языком произойдёт то же, что в своё время - с ирландским. В "Лингвистическом энциклопедическом словаре" (М: Советская энциклопедия, 1990) сказано, что ирландский язык распространён в Ирландии, где он является официальным языком наряду с английским. Число говорящих около 600 тысяч человек. Большая часть ирландцев, общее число которых достигает 7,6 миллиона человек, пользуются английским языком. Вообще любопытно сопоставить судьбу Ирландии и судьбу Украины. На Украинском языке, несмотря на то что Украина триста лет входила в состав Российской империи, говорит сегодня всё-таки не пол миллиона человек. Почему же украинские националисты именно англо-саксонскую модель демократии взяли себе в пример? Почему именно англо-американцам плачутся они в жилетку? Разве русские стёрли с лица земли хоть один малый народ, входивший в империю? А вот английские колонизаторы уничтожили все индейские племена на северо-американском континенте. Почему же нация-народоубийца стала теперь образцом для подражания? Если украинский народ намеревается и впредь конкурировать, а не братски сосуществовать с русской культурой, то украинська мова в ближайшем будущем неминуемо разделит судьбу ираландского языка. Это даже не пророчество. Это трезвый научный прогноз лингвиста. Вот что я назвал лингвосуицидом. Я считал и считаю, что трём славянским народам - белорусскому, русскому и украинскому - срочно, немедленно, прямо сейчас! - необходимо воссоединиться в единое государство с тремя государственными языками. Пока не поздно, нужно создать единый государственный теле-радио-информационный канал, вещающий поочерёдно на этих трёх языках круглосуточно, причём сразу изгнать из него коммерческую и политическую рекламу. Необходимо выделять государственные субсидии на развитие национальных кинематографов и книгопечатания. Иначе украинскому народу (не путать с народом Украины!) вскоре придётся выбирать: либо пресловутая "незалежнисть", но ведущая к "ирландизации" языковой проблемы, в конечном счёте к лингвосуициду, либо процветание украинского языка при условии принесения в жертву непопулярной среди русскоговорящего большинства "незалежности". Я однажды выступил с этой программой по Крымскому телевидению, но сомневаюсь, чтобы её показали в прямом эфире, как обещали. Видите ли, логика лучшего распространяется и на политику, и если слепые вожди народа избирают не её, это всегда приводит к самым плачевным результатам. Столь простую идею - три государственных языка при единой державе - даже запрещено обсуждать на Украине. За эти крамольные мысли я, высказавший её в масс-медиа, лишён работы, средств к существованию, не говоря уже о возможности печататься.

В свой последний приезд в Москву я познакомился с переводчиком Евгением Витковским. В процессе общения возникла идея переиздать "Цветы Зла" Бодлера. Обновить корпус переводов можно было за счёт не вошедших в издание Балашова-Поступальского (М: Наука, 1971) переводов Адриана Ламбле, чей перевод "Цветов Зла" вышел в начале ХХ века в Париже тиражом несколько десятков экземпляров, причём один из них был у Витковского. В мою задачу входило пересмотреть все неопубликованные тексты, часть которых находилась в архивах ЦГАЛИ, часть - в редких периодических изданиях, разыскать которые можно было только в московских библиотеках. Наконец, корпус переводов предполагалось обновить за счёт ещё неопубликованных версий - с этой целью я даже поместил объявление в "Литературной газете". Впрочем, мой коллега вопреки обещанию так и не перевёл ни одного текста Бодлера. Вскоре он и вовсе отстранился от проекта и мне пришлось всё делать самому. Корпус переводов удалось обновить наполовину. Я написал предисловие и комментарий. Но где найти издателя для такой книги, живя в провинции? И тогда я снова решился на самиздат. Возникла идея: издать книгу в миниатюрном формате, отпечатав тираж на лазерном принтере, пригласить для оформления форзацев и обложки художника-графика и ювелира. Так возникла издательская группа "Реликт". Вся книга умещалась на 24 страницы формата А 3. Но где взять деньги на то, чтобы распечатать хотя бы несколько десятков экземпляров? У нас с мамой был загашник на чёрный день - кольцо с бриллиантиком, которое в своё время ей подарил отец. С разрешения мамы я его продал и на эти деньги распечатал тираж: 80 экземпляров. Некоторые переплели в кожу. Для каждого из них скульптор Андрей Медведик вырезал медальон, причём всякий раз это было новое изображение, своего рода "цветок зла" из слоновой кости, бивня мамонта или клыка кашалота. Другие экземпляры одели в шёлк, на котором гравировался портрет Бодлера работы Юрия Лаптева, он же оформил и форзацы. Самиздат получился на редкость роскошным. Один экземпляр я подарил Крымской республиканской библиотеке, ещё два - Одесскому литературному музею. В библиотеке состоялась и презентация издания. В честь этого события пригласили телевидение. После презентации издательская группа собралась в мастерской одного художника, чтобы отметить событие. На следующее утро я проснулся дома одетым. Голова раскалывалась от боли, но к ней примешивалась какая-то иная боль, не похожая на похмельную. Я попытался открыть глаза и едва смог приоткрыть правое веко. Левое совсем не открывалось. Подойдя к зеркалу я ужаснулся - вся переносица и оба глаза были чёрными от сплошного кровоподтёка. Позвонив своему макетировщику, с которым возвращался домой, я выяснил, что ночью на нас напали и избили, но ему досталось меньше чем мне - он отделался небольшим синяком. С тех пор мой левый глаз утратил 70% зрения. Я могу им читать только при очень ярком свете и с самого близкого расстояния. Но странное дело - если смотреть на текст обоими глазами, то в левом глазу буквы почему-то в полтора раза больше, чем в правом. Однажды я посмотрел левым глазом в бинокль и к своему удивлению убедился, что он видит через оптику не хуже правого: Да разберутся после моей смерти офтальмологи, что произошло с моим левым глазом! Но не могу удержаться, чтобы не поделиться своими подозрениями. Ещё в студенческие годы (А может быть даже и школьные - точно не помню) я, просматривая журнал "Наука и жизнь", обнаружил в разделе БИНИТИ любопытнейшую заметочку под заголовком "Как видит собака". Подопытному животному имплантировали прямо в зрачок микрообъектив, подвесили на ошейник передатчик и увидели-таки мир глазами собаки! С тех пор прошло лет двадцать. Наука сделала большие успехи в микроэлектронике. Вы догадываетесь, к чему я клоню? Слава Богу, я не рассказывал об этом психиатрам, иначе бы меня точно признали шизофреником! Никакого состояния я на "Цветах Зла" не сделал, едва вернув затраченные на тираж деньги. Большинство экземпляров раздарил. Один достался Таньке Гориной, которая один раз приехала-таки ко мне в Симферополь. Меня уже не удивляло, что литературная критика ни словом не обмолвилась об этом издании. Мне мстили за воззвание "Долой Союз писателей!"

Вскоре издательство "Высшая школа" переиздало "Цветы Зла". В основной корпус не попало ни одного моего перевода, зато в комментарии без моего ведома опубликовали мою версию "Соответствий", заменив в концовке сонета:

Так ладан и сандал, так мускус и бензой
Влекут лавины чувств и мыслей за собой.

слово "ладан" на "ландыш".Я написал об этой подмене возмущённое письмо в "Книжное обозрение", его опубликовали, но, разумеется, никаких извинений от издательства, ни тем более гонорара я не получил. В это же время другое московское издательства "Аграф" издаёт "Искусственные Раи" Бодлера. По сравнению с моим перевод очень тяжёл для чтения. В качестве одной из иллюстраций я увидел портрет Бодлера работы Юрия Лаптева, который он выполнил для моего издания "Цветов Зла". Имя "Вадим Алексеев", таким образом, имелось издателями в виду, мне дали это понять. Обложку книги украшал рисунок Наполеона в треуголке и ночной рубахе. Рисунок выполнен так, чтобы, присмотревшись, можно было догадаться: император мастурбирует. На форзацах изображена сцена "Сизиф в аду" - намёк на мой перевод "Неудачи" Бодлера. В это же время в издательстве "Рарог" выходит брошюра, изданная Московской патриархией "О последних временах", в которой собраны статьи святых отцов разных веков об Антихристе. На обложке этой книги изображён "зверь, выходящий из бездны" - бес серого цвета без выраженных половых признаков, пожирающий человечка, но если присмотреться, то вместо человечка виден медведик. Череп у каннибала как бы трепанирован и из его мозга растут то ли грибы, то ли цветы - уж разумеется не добра! Рисунок обложки выполнен в характерном для русской иконописи стиле. В издательстве "Радуга" выходит сборник переводов Стефана Малларме под редакцией Романа Дубровкина. В нём собраны все переводы, кроме моих. Моё имя, впрочем, упоминается составителем в комментарии, но лишь с целью похулить мои переводы, без их публикации. Выходит и трёхтомник Борхеса под редакцией Бориса Дубина. В нём нет ни одного моего стихотворного перевода, а помещены только "Фрагменты апокрифического евангелия". В Киеве в кафедральном сборнике Киевского университета, том самом, где публиковались мои первые научные статьи, выходит статья Виталия Радчука "Гамлет или Арлекин?", в которой, без ссылки на моё имя, подвергается уничижительному злопыхательству созданный мною метод перевода поэзии. Наконец, накануне нового тысячелетия в Москве выходит антология современной поэзии "Конец века", в которой представлены все стихотворцы ХХ столетия, в том числе и мои сверстники. Нет в этом эпохальном издании только Вадима Алексеева, хотя десять моих стихотворений накануне опубликовал журнал "Континент" (1991, Љ66) - не заметить этой публикации составителям (Евгению Евтушенко и Евгению Витковскому) было невозможно. Я удостоился самой лютой славы, какая только возможна - тихой травли. На меня, как это сейчас принято выражаться, "наехали", причём не только в переносном, но и в прямом смысле. Однажды я возвращался от Андрея Медведика узкими улочками старого города домой. Вдруг из-за поворота выкатил автомобиль и на большой скорости понёсся мне навстречу. Я посторонился и пропустил лихача. Тгда автомобиль развернулся в конце улицы и снова понёсся на меня. На этот раз я уже решил не сворачивать и даже не оборачиваться. "Убьют так убьют", - подумалось мне. Не доезжая нескольких метров водитель резко затормозил, но всё равно сбил меня - я упал под колёса. Автомобиль развернулся и исчез. К счастью, я остался цел и невредим. Но жить мне больше не хотелось. Работу я потерял, семью тоже. В Симферополь приехала моя жена, чтобы оформить со мною развод. Я не стал ей препятствовать, ни претендовать на квартиру. Ни слова в укор. Но в глаза она мне старалась не смотреть. Своё слово в литературе я сказал, в науке тоже. Зачем жить дальше? Мне было всё равно как умереть - от передозировки наркотика или под колёсами автомобиля. Я искал смерти, но смерть убегала от меня.

Расскажу о трёх сновидениях, которые в разное время приснились мне в ту пору. Это были не галлюцинации, а именно сны, которые своей фантастической символичностью повлияли на моё творчество. В первом сне я увидел корабли, паруса которых, наполненные ветром, уходили аж за облака. Во втором сне мне привиделись руины античного храма, на которые я смотрел с высокого зелёного холма. Они располагались то здесь, то там в хаотичном порядке. Колонны были тонкостенные и полые внутри, словно из яичной скорлупы, осколки которой лежали возле их подножий. Зелёный холм, белые колонны и серое небо создавали цветовой аккорд. В третьем сне мне привиделось, что я скачу на белом коне по Неаполю-Скифскому, доскакав до обрыва, коне отталкивается от него, но я не падаю, а лечу на коне над городом. Вообще-то я ни разу в жизни не ездил верхом, хотя мне несколько раз снилось, что я скачу на лошади. Наверное, это атавистическое воспоминание - конниками, надо полагать, были мои предки. Но белый конь мне приснился лишь однажды. Я, помниться, рассказал об этом сне своей будущей жене, когда она ещё жила в Киеве в номере с индуской по имени Канта Кумари. Эта Канта слыла толковательницей снов. Когда я поведал о своём сновидении, она с восхищением сказала, что меня ждёт великое будущее. Это, помнится, повлияло на решение моей Ирины выйти за меня замуж. Не знаю, читала ли Канта Апокалипсис, скорее всего что нет. А в нём я обнаружил такое пророчество: "И увидел я отверстое небо, и вот, конь белый, и сидящий на нём называется Верный и Истинный, Который праведно судит и воинствует. Очи у него как пламень огненный и на голове у него много диадим. Он имел имя написанное, которого никто не мог знать, кроме Его Самого. Имя Ему: "Слово Божие". И воинства небесные следовали за Ним на конях белых, облечённые в виссон белый и чистый. Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы:" (Откр6 19,11-15). Конечно же, я сразу вспомнил своё сновидение! Но кроме этого из уст моих действительно исходит острый Меч - именно этим словом переводится с французского фамилия Beaudelaire!

ПРОЗРЕНИЕ

Наверное, каждый человек однажды задаёт вопрос: зачем он живёт на земле? В отличие от других я с юных лет знал, для чего есть смысл жить: для того, чтобы войти в Литературу и пребыть в вечной памяти человечества. Чтобы тебя не забыли, можно стать либо великим злодеем (Путь Герострата), либо великим мудрецом (путь Сократа). Поль Валери как-то записал: чтобы слагать хорошие стихи, нужно очень любить людей, Примерно то же сказал мне однажды отец: "Из тебя никогда не получится поэта. Ты не любишь людей". Истинный поэт обречён при жизни на одиночество. Большинство людей не понимает поэзии - как их за это любить? Любовь поэта к людям большей частью безответна. Лишь очень немногие из них способны оценить великие стихи и отличить их от посредственных. В поколении, современном поэту, таких людей можно пересчитать по пальцам. Но если собрать всех ценителей высокой поэзии из грядущих эпох, то они составят аудиторию, несопоставимую с той, которую собирает иной модный автор при жизни. Высокая поэзия - это то самое сокровище, собранное на небесах, о котором проповедовал Иисус Христос: "не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровище на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше" (Мф: 6,19-21). Моё определение может показаться шокирующим, но я бы сравнил великие стихи с опьяняющей субстанцией. Скажу жёстче: поэзия - это информационный дрог, способный привести человека в состояние, вполне сопоставимое с тем, которое возникает после приёма наркотического препарата. И там, и здесь мы имеем дело с переживанием восторга, но если в первом случае оно вызвано химическим веществом, то во втором - информационным сообщением, организованным особым образом. Синтезировать именно такие сообщения, с тем чтобы опьянять ими людей, с юных лет стало моей целью моей жизни. Я очень рано понял, что если мне удастся создать десяток поэтических шедевров, моё имя навсегда останется в памяти человечества. И вот, цель моей жизни была достигнута. Десять моих стихотворений опубликовал солидный журнал "Континент". Я стал также соавтором нескольких десятков выдающихся переводных стихотворений. Что дальше? Я понимал, что кроме собственной внутренней ценности стихотворение имеет также внешнюю привнесённую аксиологическую составляющую: личность автора, история его жизни может либо украсить, либо обесценить созданное им в течение жизни. В некотором смысле я стал заложником собственных стихотворений. Я сознавал, что усилю их "опьяняющее" воздействие, если проживу жизнь честного человека. Мне захотелось теперь украсить написанные мною стихи своей безукоризненной биографией. Это была действительно новая цель жизни, возвращавшая ей смысл и ценность. Кризис достижения цели разрешился осознанием новой цели, но если раньше цель была эстетическая, то теперь мне предстояло достичь её в этике. Эти же мысли я потом прочёл у Арсения Тарковского в статье "Байрон": "Поэзия - не пустая забава, а дело, следствием которого порой становится ранняя физическая смерть и духовное бессмертие. Биография художника, в случае соответствия жизненного подвига подвигу литературному, обогащает произведение искусства, придаёт ему новую силу, новую кровь, новое значение. Личность поэта, как мы видим это на примере Байрона, исходит, как свет, изо всего, что им создано, порождая новые соотношения. Байрону суждено бессмертие не только потому, что его поэзия гениальна, но и потому, что высокий образ поэта проник в самомалейшую клетке живого организма его творений". Как точно сказал мой Учитель! Впрочем, и Фёдор Достоевский предсказал, что красота спасёт мир. Я осознал, что могу погубить созданную мною красоту, если проживу жизнь, недостойную её. Я созрел для нравственного подвига.

В конце 80-х я написал сонет "Прозрение", опубликованный в "Континенте", где загадал загадку его концовкой:

Я буду поражён, когда однажды
В себе открою то, что знает каждый.

Что это может быть за открытие? Что есть у всех, кроме меня? Я описал в своих ранних стихах звёздное небо над головой. Речь теперь шла о нравственном законе во мне, о проснувшейся совести. Моё обращение ко Христу произошло так. Однажды, придя домой, я решил выкурить папиросу с марихуаной перед сном. Трава была слабая, я её уже пробовал накануне и другого пакета на столе не лежало. Однако на этот раз выкуренная папироса произвела на меня ошеломляющий эффект. Пакет со слабой травой кто-то подменил на ураганную масть! У меня началась продолжительная глоссолалия, чего раньше не случалось. Всю ночь я просидел, обхватив голову руками, спрашивая сам себя: "Кто я?" Я был убеждён, что те, кто подменил траву, следили за мной, чувствовал прикованное ко мне внимание, но ещё не понимал, какой я представляю для них интерес и отчего это мне оказана такая, с позволения сказать, честь. После этой бессонной ночи, во время которой я вспомнил всю свою жизнь, я принял твёрдое решение испытать заповеди Иисуса Христа на выполнимость их на себе. Я созрел для рискованного этического эксперимента, от которого захватывало дух.

Было предчувствие прикосновения к некой Тайне. По своему опыту в поэзии я знал, что всякое выдающееся стихотворение - это сбывшееся невероятие, чудо в языке, что мало кто понимает и другому человеку весьма трудно объяснить, почему это так. Если при создании поэтического произведения использовать логику лучшего, то на глазах автора происходит чудотворение. А не произойдёт ли чуда, если применить эту логику в этике? Что это будет за чудо, я ещё не предполагал, а только смутно догадывался о возможности его достижения. Мне предстояло распространить на этику принципы, открытые мною в эстетике, и прежде всего принцип максимальности (или - идеального конечного результата). В моём случае это означало, что я должен исполнять все без исключения этические требования Нового завета, в том числе и те, которые кажутся невыполнимыми. Например, не смотреть с вожделением на жену ближнего и не прелюбодействовать с ней в сердце своём. Это очень трудно, особенно если эта женщина красива и тоже смотрит на тебя с известной заинтересованностью. Трудно, когда тебя бьют, подставлять другую щёку. Трудно, когда у тебя отнимают нечто ценное, отдавать и то, что отбирающий ещё не успел отнять. Очень трудно любить своих врагов и молиться за них, а не желать им зла. Но труднее всего не заботиться о завтрашнем дне, который, по обетованию Спасителя, сам о себе позаботится. На что же тогда жить? Что есть? Чем оплачивать квартирные счета? Исключить же любую из этих заповедей, отказавшись от её исполнения, значит нарушить принцип максимальности в этике, а следовательно и чистоту эксперимента. И тогда вместо чаямого чуда будет горечь разочарования в учении Иисуса Христа. Но меня влекла интуиция первооткрывателя, обещавшая успех, а не крах. С чего я начал? - С отказа от сексуального самоудовлетворения. Этому способствовало и моё антропологическое открытие, когда я понял, для чего евреи (а след за ними и мусульмане) обрезывают у младенцев мужеского пола крайнюю плоть. Много раз я задавал себе вопрос: зачем природа предусмотрела для человека возможность доставлять себе острое наслаждение "незаконным" способом? Нельзя ли использовать оргазм как инструмент для стимуляции творческого процесса? Если природа ничего не делает во вред человеку, в чём же тогда польза противоестественного оргазма? Конечно, я слышал, что монахи и святые люди практикуют половое воздержание - но зачем? Мне теперь предстояло понять это самому. К этому обязывали и слова Иисуса Христа: "Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано, ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит" (Мф: 19,11-12). А я - человек амбициозный. Мне очень захотелось вместить то, что не дано вместить всем. Вскоре я понял, что с томлениями плоти нужно бороться не физическими упражнениями, хотя и они иногда помогали, а в самих мыслях. Я научился гасить эротические фантазии на самом раннем этапе, когда услужливое воображение ещё не превратило их в мучительные для плоти видения. Как только соблазнительная мысль появлялась в моём сознании, я читал короткую молитву (у каждого она своя) и видение исчезало, не успев развиться в эротическую картину. Когда я научился бороться с этими фантазиями, то с удивлением обнаружил, что вместе с мыслью "где бы раздобыть денег" они занимают всё наше свободное время! Мы просто ни о чём другом не думаем, как об этих двух проблемах: как удовлетворить свою похоть и где взять деньги. Преставьте себе компьютер, который на 99% загружен двумя ненужными программами, и лишь на 1% полезен. Очень удачная аналогия! Мозг современного западного обывателя как раз и представляет собой такой узкоспециализированный компьютер. Если устранить из мышления две эти проблемы, в нём высвобождается столько внутреннего времени, что сознание невольно начинает само искать, чем бы его заполнить. Я, конечно, понимаю: то, что мне удалось сравнительно легко - у меня был стимул! - для других покажется непреодолимой трудностью. Но здесь я бы снова привёл слова Иисуса: "Кто не берёт креста своего и не следует за Мной, тот не достоин Меня" (Мф6 10,38). А у меня не шее висел не крестик, а живой крест - моя безногая мама, которую я не бросил в беде.

Отказавшись от сексуального самоудовлетворения, я, однако, не прекратил употреблять коноплю. В Библии, которую я с пристрастием прочёл от начала и до конца, я вообще ни разу не встретил этого слова. Нет, стало быть, и запрета, а то, что не запрещено, разрешено. Но неужели древние люди не были знакомы с опьянением, вызываемым дымом конопли? С этим решительно нельзя согласиться! Я по опыту знаю, что конопля - это растение, которое хорошо горит в костре. На нём нет ранящих руки колючек, его легко вырывать с корнем и заготовлять впрок. В условиях пустыни, где нарубить хворост для костра - проблема, высушенные кусты конопли неизбежно становились топливом для древних пастухов. При разжигании костра вдыхание дыма неизбежно, следовательно, неизбежно и опьянение этим дымом. Почему же еврейский народ, сорок лет странствоваший в пустыне, ничего не говорит об этом растении? Вскоре я нашёл ответ на этот вопрос. Он состоит в том, что в Библии вместо слова "конопля" часто (хотя и не всегда) употребляется другое слово - "терние". Это - типичный эвфемизм, в чём не трудно убедиться, проследив употребление слова "терние" в Библии. Традиция эта заложена Моисеем: "И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнём, но куст не сгорает. Моисей сказал: пойду и посмотрю на сие великое явление, отчего куст не сгорает. Господь увидел, что он идёт смотреть, и воззвал к нему Бог из среды куста, и сказал: Моисей! Моисей! Он сказал: Вот я, Господи. И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая" (Исх: 1, 2-5). В книге Судей есть притча, как деревья выбирали себе царя: "пошли некогда дерева помазать над собою царя и сказали маслине: царствуй над нами. Маслина сказала им: оставлю ли я тук мой, которым чествуют богов и людей и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева смоковнице: царствуй над нами. Смоковница сказала им: оставлю ли я сладость мою и пойду ли скитаться по деревам? И сказали дерева виноградной лозе: царствуй над нами. Виноградная лоза сказала им: оставлю ли я сок мой, который веселит богов и человеков, и пойду ли скитаться по деревам? Наконец, сказали все дерева терновнику: царствуй над нами. Терновник сказал деревам: если вы по истине поставляете меня царём над собою, то идите, покойтесь под тенью моею; если же нет, то выйдет огонь из терновника и пожрёт кедры Ливанские" (Суд: 9, 9-15). Этих двух примеров, полагаю, достаточно, чтобы понять, что речь идёт не о колючем кустарнике, а о некоем другом растении. Том самом, из которого был слетён венок Иисусу Христу. Речь идёт конопле. В древние времена употребление в пищу этого растения считалось критерием праведности. Ранее я писал, что при опьянении коноплёй есть риск попасть в "плохое путешествие". Этот риск возрастает, если коноплю съесть, а не выкурить. Я сам переживал очень тяжёлые состояния от передозировки и хорошо знаю, о чём пишу. Так вот, как только я перестал мастурбировать, тяжёлые состояния при приёме конопли прекратились. Мне стали понятны слова Апокалипсиса: "Побеждающему дам вкушать сокровенную манну" (Откр: 2,17). На мне, стало быть, исполнилось и это пророчество! Расскажу один случай. В психбольнице, где я написал эти строки, решили меня осторожно испытать. Одному из моих товарищей разрешили мне передать под видом овощного салата огромное количество тушёной конопли. В первый же приём я съел половину этой дозы. Остальное поставил в холодильник на завтра. Помню пристальные взгляды санитаров. Все ждали, что у меня начнётся отравление и психоз. Ничего подобного со мной не случилось - я прекрасно себя чувствовал! Наконец, меня вызывает к себе начальник отделения и, гипнотически глядя мне в глаза, просит перевести с французского какой-то вкладыш к импортному лекарству. Я спокойно выдержал и этот экзамен. Одним словом, психиатры убедились, что конопля - а я съел чудовищное для любого другого человека количество! - действует на меня не так, как на других. Когда я на следующий день достал из холодильника оставшуюся коноплю и стал её поедать, медсестра строго спросила: "Алексеев, а что это вы такое едите?" - "Да вот, салатик." - "Не кажется ли вам, что он уже прокис?" - "Да, пожалуй что и прокис." - "Пойдите и выбросьте его в туалет!" Пришлось подчиниться. Позже врач, выписывавший меня, доверительно сказал: "Я понимаю, что тебя осудили ни за что, но закон есть закон".

В другом месте Бог говорит Моисею: "Скажи Аарону, брату твоему, чтобы он не во всякое время входил во святилище за завесу пред крышку очистилище, что на ковчеге откровения, дабы ему не умереть, ибо над крышкой Я буду являться в облаке (Лев: 16,2). Это то самое облако, к которому Моисей взывал в пустыне: "Восстань, Господи, и рассыплются враги Твои, и побегут от лица Твоего ненавидящие Тебя" (Чсл: 12,36).Смола индийской конопли - гашиш - входила в состав Моисеева каждения вплоть до христианских времён. Отцу Иоанна Крестителя священнику Захарии явился Ангел Господень "стоя по правую сторону жертвенника кадильного" (Лук: 1,11). В 1 послании к Коринфянам апостол Павел пишет о таинственном крещении облаком: "Не хочу оставить вас, братия, в неведении, что отцы наши все были под облаком, и все прошли сквозь море; и все крестились в Моисея в облаке и в море" (1 Кор: 10,2). Это - то же самое облако, в котором Иисус Христос испытал Петра и Иоанна на горе Фавор (Мф:17, 1-13). Итак, употребление конопли стало для меня не слабостью, а религиозным убеждением. Употребляя коноплю, я нарушил уголовный кодекс, вошедший в конфликт со священным писание, но не совершил никакого преступления. Фактически, безбожники меня осудили за религиозные убеждения, причём христианские по своей сути. Но правонарушение и преступление - две разные юридические категории. С точки зрения Библии гомосексуализм есть преступление, но с точки зрения нашего УК это даже не правонарушение. С точки зрения Библии употребление конопли есть критерий праведности, но наш УК считает это преступлением. Я - религиозный диссидент, которого преследуют в стране, где, как считается, победила демократия и царит свобода вероисповедания. Иисус Христос предрёк: "И тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою" (Мф: 24,30). О каких это облаках благовествует Спаситель? Неужели о банных? Полноте, господа беззаконники!

Когда я научился говорить себе "Нет", отсекая на подступах эротические фантазии, я с лёгкостью отказался и от других вредных привычек: бросил курить табак, пить водку (не вино и не коньяк, а именно проклятую водку!). Прошло ещё немного времени и я отказался от мяса, рыбы и даже яиц, став лактовегетарианцем. Удовольствие как эмоция имеет психохимическую природу. Психохимическую энергию можно растратить полностью, и тогда человек испытывает тоску, опустошённость, стресс. Больше всего сжигается этой энергии во время оргазма и во время наслаждения вкусной пищей. Если устранить из своей жизни и то, и другое, то психохимическую энергию можно, так сказать, депонировать. Зачем? Если вы - человек творческий, то вопрос бессмысленный. Переизбыток этой энергии раскрывает в человеке неведомые ранее способности. Апостол Павел называет их "духовными дарами" (1 Кор: 12,4). И ещё - я перестал бояться смерти, что раньше было для меня великим мучением. Я готов принять смерть в любое время, хоть прямо сейчас - смерть перестала ужасать меня своей неизбежностью. Вскоре ко мне вернулись юношеские поллюции. Я понял, что означают слова апостола Петра: "Доколе не начнёт рассветать день и не взойдёт утренняя звезда в сердцах ваших" (2 Пет: 1,19). "Утренняя звезда" - это иносказательное название семяизвержения во время сна у здорового нравственно мужчины. На мне опять исполнились слова Апокалипсиса: "И дам ему звезду утреннюю" (Откр: 2,28). Я одновременно и постарел - ведь годы-то идут! - и помолодел. Лицо лишилось страдальческого выражения, которое придавали ему оргиастические морщины у рта и на лбу. Как и у прочих людей, частые оргазмы способствовали образованию этих морщин. Теперь этот процесс прекратился. В лице стали доминировать другие морщины. Благодаря им оно стало как бы "светиться". Но это пока не чудо а скорее благотворный результат здорового образа жизни. А я ждал от своего этического эксперимента именно чуда, причём чуда настоящего, несомненного, убеждающего в бытии Чудотворца. Имея философский и весьма критический склад ума, я обратил внимание на то, что чудеса, сотворённые Иисусом Христом, сами требуют веры в них. Причём это признавал и Сам Господь, неоднократно упрекавший учеников в маловерии: "Где вера ваша?" (Лук: 8,25); "что вы так боязливы, маловерные? (Мф: *.26); "Маловерный, зачем ты усумнился?" (Мф:14,31; "Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: "перейди отсюда туда, и она перейдёт, и ничего не будет невозможного для вас" (Мф: 17,20). Часто чудо, сотворённое Иисусом, заждется на авторитете свидетелей, который может быть сколь угодно большим, однако вряд ли свидетельство очевидцев сравнимо с видимым своими глазами. В христианстве меня прежде всего интересовала этическая его сторона, а не власть Спасителя над физическими законами. Но я амбициозно ждал от своего этического эксперимента не такого чуда, которое требовало бы веры, а такого, которое порождало бы её. Я прошу читателя хорошенько уяснить фундаментальную разницу между этими двумя видами чуда. Я требовал от Бога продемонстрировать такое чудо, наблюдать которое могли бы все, которое не исчезло бы как временное событие, но было бы вечным, равно убедительным для всех поколений будущих людей.

В своё время я приобрёл "Этимологический словарь русского языка" Макса Фасмера. Часто перелистывая его, я, конечно не мог не полюбопытствовать, что означает имя "Вадим". Оказалось, что оно одного корня с глаголом "вадить" - спорить, клеветать - который, кстати, есть в современном украинском языке. Вадим - это спорщик и клеветник! Что ж! В этом была своя правда. Как говорит латинская пословица, nomen omen - имя зачимо. Спорить я люблю и умею, а если вспомнить моё сотрудничество с КГБ, то меня, пожалуй, можно назвать и клеветником. Стоял на моей полке и "Санскритско-русский словарь", в котором я отыскал древнейшую семантику своего имени. В форме vadin на санскрите оно означает: учитель, знаток, песнопевец, поэт, участник спора, дискуссии. В латинском языке существовало родственное моему имени слово vates - пророк и юридический термин vadimonium - судный день. И вот однажды, читая не помню какую уже богословскую книгу, я наткнулся на этимологию имени "Диавол". Оказывается, в переводе с греческого оно означает: клеветник! Я заглянул в "Греческо-русский словарь" Вейсмана и увидел своими глазами, что так оно и есть. Второе значение моего имени - спорщик - осмысливается в контексте следующего фрагмента книги Иова: "И был день, когда пришли сыны Божие предстать пред Господа; между ними пришёл и сатана. И сказал Господь сатане: откуда ты пришёл? И отвечал сатана Господу и сказал: я ходил по земле и обошел ее. И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание на раба Моего Иова. Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла. И отвечал сатана Господу и сказал: разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его ты благословил, и стада его распространяются по земле; но простри руку твою и коснись всего, что у него, - благословит ли он Тебя? И сказал Господь сатане: вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей. И отошёл сатана от лица Господня" (Иов: 1, 6-12). Итак, значение спорщик является своего рода "украшающим эпитетом" имени "Сатана". Таким образом, моё имя "Вадим" через значения спорщик и клеветник осмысливается как Диавол и Сатана: Я отсылаю теперь читателя к рассказу о том, как я впервые познал женщину. Назвавшись Диаволом, я исполнил на себе пророчество Апокалипсиса о некоем таинственном имени: "Он имел имя написанное, которого никто не мог знать, кроме Его Самого. Имя Ему: "Слово Божие" (Откр: 19,12). Я обещал читателю, что речь в моей книге пойдёт о чудесах. Вот, это истинное чудо. Жутковато? Представьте себя теперь на месте моих наблюдателей! Откуда 17летний юнец мог узнать значение своего имени, если за каждым его шагом (теперь понятно, почему?) неусыпно следило бдительное око (да и сейчас следит!)? Отвечаю, положа руку на сердце: я не знаю. Никто не знает. Бог знает. И вот этот самый Вадим, будучи ценителем поэзии Бодлера, переводит его скандально известное стихотворение "Литании Сатене" с его концовкой:

Слава, слава тебе, Сатана, в вышине,
Где ты правил, и слава тебе в низине,
Где царишь ты теперь, погружённый в мечтанья.
Сделай так, чтоб с тобой я под древом познанья
Отдыхал, а оно над моей головой
Новым храмом шатёр свой простёрло живой!

Скептик скажет: подумаешь, случайное совпадение. Но совпадение совпадению рознь. Когда я говорю: "Петров однажды умрёт", - то не произношу никакого пророчества, но констатирую неизбежное, ибо все люди смертны. Но вот если я скажу: "Петров умрёт в возрасте 125 лет", - и Петров умирает в этом возрасте, все скажут, что я как в воду глядел. Если я предсказываю, что у Петрова будут пять сыновей и две дочери, причём у сыновей будет чёрный цвет глаз, а у дочерей - серый, и это тоже сбываются, все скажут, что я точно пророк. Чем конкретней предсказание, тем удивительнее его исполнение. Бодлер-то оказался провидцем именно в этом втором смысле. Будучи переводчиком поэзии Бодлера, я воскрешаю этого поэта в русском языке, в точности по его молитве!

Разумеется, когда я узнал, что означает моё имя, мне захотелось узнать всё о Сатане из Библии. Выяснились следующие обстоятельства и факты. Одно из имён Сатаны - Денница. Именно так к нему обращается пророк Исаия: "Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: "взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему" (Ис: 14,12-14). Из 109-го псалма я узнаю, что Денница должен родиться как человек: "Из чрева прежде денницы подобно росе рождение твое (Пс: 109,3). Из цитируемого выше фрагмента книги Иова выясняется, что Стана вхож на небо и позволяет себе вести спор с Самим Господом Богом Вседержителем. Спорит Сатана и с Иисусом (Мф:4), причём как хороший знаток Писания. Во время искушения Спасителя в пустыне, Сатана нагло предлагает Ему: "Всё это дам тебе, если, пав, поклонишься мне" (Мф: 4,9). На что Иисус отвечает: "Отойди от меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи" (Мф:4,10). Будучи человеком дотошным, я полюбопытствовал, как передано это место в других переводах. И вот, открыв Славянскую Библию в переводе Кирилла и Мефодия я обнаруживаю полностью противоположную трактовку данного стиха: "Иди за Мною, Сатано, писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися и Тому единому послужиши". Сразу обращаю внимание на будущее время глаголов "поклонишься и послужишь", свидетельствующее, что Кирилл и Мефодий рассматривали слова Иисуса как пророчество, тогда как Синодальный перевод крыл это чтение через императивы "поклоняйся и служи". Между прочим, француское Евангелие в переводе Оствальда (подаренное мне Г.Н.Соколовой) тоже сохраняет будущее время при передаче этих глаголов, хотя Сатане и велено отойти от Иисуса, а не идти за Ним. Латинская Вульгата передаёт это место так: "Vade Satana" - "Иди, Сатана", хотя и не уточняет, в каком направлении. В греческом подлиннике (конечно же, я звглянул и в него!) сказано следующее: "Хюпаге описо моу, Сатана", что должно перевести так: "Иди за Мною и отойди от Меня, Сатана". Открыв словарь Вейсмана, я убеждаюсь, что греческий глагол хюпаго обладает, говоря лингвистическим термином, энантиосемией, то есть совмещает в одном слове противоположные значения "отойти от" и "идти за" (красивый случай энантиосемии я обнаружил в эпитете Будды Татхагата - санскр. - "так приходящий" и "так уходящий"). Каково же было Сатане получить такое повеление! Чтобы его выполнить, ему следовало бы разделиться в самом себе (нечто вроде армейского издевательства над молодым солдатом: "Стой там, иди сюда!") Но как раз такое разделение и предрекает Сатане Христос в другом месте: "Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам в себе. Как же устоит царство его?" (Мф: 12,26-27); "И если сатана восстал на самого себя и разделился, то не может устоять, но пришёл конец его" (Марк: 3,26); "Если же Сатана разделился сам в себе, то как устоит царство его?" (Лук: 11,8). Итак, по одному из чтений Сатане предложено последовать за Иисусом Христом, хотя для этого ему придётся пожертвовать своей целостностью и разделиться в самом себе. Что же это будет за разделение? Христос даёт основание считать, что Сатана восстанет на самого себя, отрекшись от богатства: "Не можете служить Богу и маммоне" (Мф: 6,24). Позвольте, но ведь это как раз то, что сделал я, восстав на самого себя и разделившись - то есть, преобразившись в самом себе! А вот и апостол Павел пророчествует: "Сам сатана принимает вид Ангела света, а посему невеликое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их" (2 Кор: 11,15). Заглянув в перевод Кирилла и Мефодия, я снова обнаружил разночтение. В нём сказано: "Сам Сатана преобразуется в Ангела светла". И снова мы имеем дело с энантиосемией. Греческий глагол метасхематидзо (метасхематизироваться) совмещает значения "преобразовываться" и "принимать вид". Наконец, в заключительных стихах Апокалипсиса я обнаружил ещё одно расхождение обеих версий - церковно-славянской и синодальной. У кирилла и Мефодия сказано: "Аз есмь корень и род Давидов и звезда утренняя и Денница", в современной версии: "Я есмь корень и потомок Давида, звезда светлая и утренняя" (Откр: 22,16). Имя Денница, как видим, стыдливо опущено.

Я обращаю внимание читателя на важное обстоятельство: если бы моё обращение ко Христу произошло после знакомства со скрытой апологией Сатаны, это было бы ещё объяснимо. Но я стал христианином до, а не после этого узнания. Когда я решился на этический эксперимент, я ещё не знал тайного значения своего имени. Я ожидал от Бога чуда, и вот, оно произошло. Кто посмеет опровергнуть его или усомниться в нём? Вот, вся моя жизнь запротоколирована! Если бы я солгал, меня легко можно было бы уличить во лжи. О Диаволе Иисус говорит суровые слова: "Ваш отец диавол и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи" (Ин: 11,44). Но если дух лжи метасхематизируется в Ангела света, то в какого Духа он преобразуется - не в Духа ли истины? Утешитель, он же - Дух истины, это тот, кто предоставляет верующим и неверующим такое убедительное доказательство бытия Бога, что отвергнуть его как ненаучно уже невозможно. А мы имеем дело именно с такими фактами. Доказательство бытия Чудотворца становится для верующих великим утешением - их вера нетщетна, есть воздаяние за добро и зло! А для неверующих оборачивается безутешной печалью: есть жизнь после смерти, но не для них, грешников:

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Когда умирала моя мать и у неё началась агония, поздно было посылать за священником. Перед смертью к ней вернулось ясное сознание. Мне пришлось самому отпустить ей грехи. Когда всё кончилось, я понял, что Бог призвал меня стать священником. Слова Христа "Иди за Мною, Сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклонишься и ему одному послужишь", - стали для меня путеводными. Я осознал, что Христос обращается лично ко мне, Вадиму Алексееву, с этим призывом и твёрдо решил сделать всё, чтобы быть достойным столь великой чести. Но мне пришлось очень много вытерпеть. Слова апостола Павла: "Да и все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы", (2 Тим: 3,12) - в полной мере доказали свою истинность. Сначала меня изгнали из православного храма, куда я пришёл креститься. Затем у меня обманом отобрали родительскую квартиру - её пришлось сменить на худшую, а во время переезда выкрали все мои документы: паспорт, трудовую книжку, диплом об окончании университета и диплом кандидата наук, а также архив, в котором было и письмо Тарковского. Я оказался выброшенным на самое дно общества. Без документов в нашей стране на работу не устроишься, а без работы можно и ноги протянуть от голода. Почти все старые друзья от меня отшатнулись. Я жил на очень скромное подаяние тех немногих, кто не отказал мне в общении, и жестоко голодал. Однажды я провёл без пищи неделю, в другой раз - девять дней. Спасала меня литературная работа. Весь день я просиживал за компьютером - единственной ценной вещью, которая у меня оставалась, и писал свое первое богословское сочинение. Это была одновременно и исповедь, в которой я рассказал о всех совершённых мною грехах. Дискету с этим трудом я раздал представителям разных христианских конфессий и, можно сказать, публично покаялся. За моё обращение ко Христу мне жестоко отомстила партия Содома, имевшая на меня виды, особенно после смерти мамы. Вместо лидера "голубого" движения они получили в моём лице лютого ненавистника извращенцев. Месть была очень жестокой. Начну издалека:

В юности у меня не было никакой антипатии к английской культуре. Я даже пытался выучить английский язык, но у меня не было стимулов для его изучения. Если бы какой-либо из английских поэтов увлёк меня так же как Бодлер или Борхес, я непременно бы выучил ради одного этого поэта английский язык. Но увы, такого поэта не оказалось: Впрочем, перечитывая Шекспира в переводах, я ещё в студенческие годы обратил внимание на сонет, который автор посвятил своей возлюбленной - чернокожей женщине. Это было единственное стихотворение Шекспира, которое мне понравилось и я решил его перевести:

Её глаза на солнца не похожи,
Увы, коралл краснее этих губ,
А снег белее этой чёрной кожи,
Как проволока, волос её груб.
Я видел роз дамасских полыханье -
Им не пылать у чёрной на щеках,
И я бы не сравнил её дыханье
С благоуханьем жимолости - ах!
Друг моего покоя берегини,
Лишь с ней одной я дома и в тепле.
Мне безразлично, как парят богини -
Моя подруга ходит по земле,
И я её, враждуя с веком лживым,
Не очерню сравнением фальшивым!

Много позже до меня дошло, что стихотворение Шекспира могло быть посвящено: его собственной тени! Я нигде не опубликовал этого сонета, хотя и не скрывал его от читателей. Если бы меня хотя бы ради одной этой удачи хоть как-то похвалили, я, возможно, перевёл бы ещё много сонетов Шекспира. Но на сонет никто не обратил внимания и я его почти забыл. Я пишу это для того, чтобы доказать: у меня не было никакой антипатии ни к англичанам, ни к их языку. Шекспир свидетель! И вот, после того как я, говоря словами Христа, оскопил сам себя ради Царства Божия, мне показали омерзительный фильм английского плейбоя Дженесси Пийориджа "Terminus", в герое которого я без труда узнал себя. Фильм снят по мотивам тайных подглядываний за моими сексуальными причудами. Я изображён в нём безумным мистиком и великим мастурбантом. Столько грязи на одного человека ещё никогда не выливали! Кто же передал английскому гею (Пийоридж не скрывает в своём фильме, что он - содомит) тайно отснятый на Украине материал? Я догадываюсь, кто - члены могущественной транснациональной партии Содома. Сделано это было с целью моей деморализации. Так они склоняют к суициду тех, кто не с ними, а против них. Что же это, если хула на Духа? Я намеренно делаю рекламу этому мерзкому фильму и хочу, чтобы его посмотрело как можно больше людей во всех странах мира. Если после этого показа человечество и впредь будет поддерживать английский как язык международного общения, значит оно солидаризируется с врагами Бога и Сына Человеческого. Эра английского языка кончилась. Языком международного общения должен стать испанский, как самый лёгкий язык на планете, во-первых, и как язык великой поэзии, во-вторых. Раз уж из меня сделали зрелище, то пусть на мне сбудется предречённое пророком Исаией: "Он был презрен и умален перед людьми, муж скорбей, изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; он был презираем и мы ни во что не ставили Его. Но он взял на себя наши немощи и понёс наши болезни; а мы думали, что он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились" (Ис: 53, 3-5).

Гомосексуалисты - люди без этики, а лишь с этикетом. Им позарез нужен яркий и шумный лидер. Сделав ставку на меня, они фатально просчитались. И тогда меня лишили всего: Даже возможности зарабатывать себе на пищу и на оплату жилья. Меня истязали голодом. Есть у них учение, что поедание идоложертвенного (они называют это оральным сексом) - неизбежное следствие голодных лет, которых в истории человечества было немало. Чтобы спастись от голодной смерти, "самые мудрые" (конечно же!) вынуждены были поедать плоть других людей, доставляя им взамен сексуальное наслаждение. Так вот, у них ничего не вышло. Я выстоял, опровергнув и этот миф. Содомитам во что бы то ни стало необходимо было, чтобы я взял их порок на себя. Если бы это произошло, они осыпали бы меня щедротами, воздали бы мне такие почести, которые затмили бы любое земное величие. Я, однако, предпочёл нищенскую суму и сумасшедший дом, ибо верю в бессмертие души. Для того, чтобы этот грех был прощён, в нём надобно публично, как это сделал я, покаяться, во-первых, и бескровно оскопить самого себя, во-вторых. Не все способны отважиться на это. Им было бы куда легче, если бы выдержавший испытание больной матерью Денница объявил мужеложество нормальным явлением, к которому следует относиться терпимо. Я же полагаю, что за совращение в гомосексуализм малолетних необходимо предусмотреть законом смертную казнь, а за мужеложество взрослых - длительное тюремное заключение.

Но растленному Западу нужна ревизия Нового завета и в другом пункте. Они не могут без содрогания читать: "Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о богатствах ваших. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро изоржавело: вы собрали себе сокровище на последние дни" (Иак: 5,3-1).. Будучи спрошен одним из книжников, какая большая из всех заповедей, Иисус Христос ответил так: "Первая из всех заповедей: слушая, Израиль! Господь Бог наш есть Господь единый; и возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею, - вот первая заповедь! Вторая подобная ей: возлюби ближнего твоего как самого себя. Иной больше сих заповеди нет" (Марк: 12, 29-31). И всё же если бы Иисуса Христа попросили назвать третью заповедь, Он бы повторил Свои слова: "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровище на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше" (Мф: 6,19-21). Партия Содома и партия Маммоны - это коллективное тело антихристово. Однажды мне, ещё не лишённому документов, предложили работу по специальности - читать курс в сельхозинституте "Этика бизнеса". Я с презрением отказался. Как раз полных ходом шла ваучеризация. Ваучеры за бесценок скупались у голодных пенсионеров и доведённого до отчаяния населения. Я как раз устроился было на работу в телекомпанию "Черноморская" и снял серию репортажей о ваучеризации. Мне заплатили за этот труд по самой низкой расценке и отказались заключить со мной трудовой договор. Честные журналисты этому режиму не нужны. Нет, я не проповедник диктатуры пролетариата. Просто Сатана, пошедший за Иисусом Христом, со всей авторитетностью объявляет богатым, что они не спасутся. Собрав себе богатство на земле, они нарушили третью заповедь и сами лишили себя посмертного воздаяния за перенесённые в этой жизни страданья. Временная жизнь есть испытанье человека перед жизнью вечной, но они этого испытания не выдержали. Почему Бог не осыпает своих любимцев благодеяниями и заставляет их страдать? Объяснение, которое я нашёл, кому-нибудь покажется детским, но меня оно устраивает: прежде чем дать человеку вечную жизнь в вечном теле, Бог испытывает: зол человек или добр? Мне могут возразить: Бог знает наперёд все поступки людей, зачем Ему что-либо ещё выяснять? На что я отвечу: и автор романа знает будущее своих героев как Бог, но случается так, что герой совершает поступок, неожиданный для самого Автора: Татьяна отказывает Онегину. Ганечка Иволгин не бросается в камин вынимать горящую пачку ассигнаций. Автор и знает, и не знает наперёд поступки своих героев. Вы скажете: как всезнающий Бог может что-либо не знать? Отвечу так: неведение, как и ведение есть атрибут Божьего всемогущества. Бог может не знать именно потому, что Он всемогущ! Но раз уж мы прибегли к этой аналогии, вопрошу: разве Автор не испытывает своего главного, а значит и любимого героя горем и бедой, гонениями и лишениями хотя бы для того, чтобы его роман интересно было читать? Вот почему страданья здесь, на земле - это залог воздаяния после земной жизни, а те, кто в этой жизни купался в роскоши, обречены на неспасение. Исключения из этого правила очень редки.

После переезда на другую квартиру и утраты документов я стал жить как монах-отшельник. Основу моего рациона составляла конопля, которую я поедал в огромных количествах. Чтобы как-то сводить концы с концами, я вынужден был делить свою квартирку с бродячими музыкантами, собирающими милостыню на улицах. Они меня и подкармливали. Однажды ко мне на ночлег попросился юноша, скрывавшийся от милиции. Я не отказал и ему, чём теперь сильно сожалею. Маугли (такова была его кличка) вынес из моей библиотеки много ценных книг, сломал мой компьютер и выкрал рукописный вариант моей докторской диссертации "Поэтика выбора", а все дискеты, на которых она была скопирована, оказались испорченными. Я понял, что его подослали ко мне специально для этой цели. Кроме "Поэтики выбора" в компьютере был огромный файл моих стихотворных черновиков под рабочим названием "Камикадзе". Не имея денег для ремонта компьютера, я подарил его Обществу сознания Кришны. Таким образом, мои черновики сделались достоянием читателей. Я их больше так и не видел. Со мной поступили как с Акакием Акакиевичем из повести Гоголя "Шинель". После этого события прошло два или три месяца, как вдруг в Нью-Йорке происходит знаменитый налёт эскадрильи камикадзе на небоскрёбы и на Пентагон: Стал ли я невольным вдохновителем этого теракта? Не знаю. Но совпадение, согласитесь, знаменательное. Зато я знаю, что в Обществе сознания Кришны хранится моя диссертация "Поэтика выбора", а рукописи, в отличие от небоскрёбов, не горят. Что же касается моих стихотворных черновиков, то я категорически против их публикации после моей смерти, если только мне их не вернут при жизни. Это относится и к моим рукописным черновикам. Я не хочу делать свою творческую лабораторию достоянием гласности. Это (на всякий случай) - моё завещание.

ЗАГАДКА ТЕНИ

Переложив сонет Шекспира, я стал автором трёх стихотворений о тени - двух переводных и одного оригинального. В мировой поэзии архетипу тени посвящено на удивление мало строк. Интересно, почему? - Ответ прост: если спроецировать тень человека на стену в профиль и обвести по контуру, то получится: чёрт! Этимология этого слова родственна слову "очертание". В Библии ему соответствует слово "аспид": "Яд у них, как яд змей, как глухого аспида, который затыкает уши свои и не слышит голоса заклинателя, самого искусного в заклинаниях" (Пс: 5, 5). Нет человека без тени. Не исключение в этом смысле и Богочеловек: "Преклонил Он небеса и сошёл, и мрак под ногами Его" (Пс: 17,10). В этой связи большой богословской проблемой является вопрос: благой или злой сущностью является тень Иисуса Христа или, если угодно чёрт Христов? И Библия даёт ответ на этот вопрос, хотя и не прямо, а прикровенно: "Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: се, Царь твой гредет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, кроткий, сидя на ослице и молодом осле, сыне подъярёмной" (Зах: 9,9). Матфей, говоря о торжественном входе Иисуса Христа в Иерусалим, пишет: "Привели ослицу и молодого осла и положили на них одежды свои и Он сел поверх их" (Мф: 21,7). Этому свидетельству мнимо противоречит Иоанн: "Иисус же, найдя молодого осла, сел на него, как написано: не бойся, дщерь Сиона, се, Царь твой грядет, сидя на молодом осле" (Ин: 12,14). Если мы зададимся вопросом, как можно сесть сразу на двух ослов, то неминуемо придём к представление о тени ослицы и Сидящего на ней. Народ Божий воздал мессианские почести вместе с Иисусом Христом и его: Чёртушке! Так мы приходим к парадоксальному представление о святом Чёрте. Это - внимание, читатель! - и есть жидовский Мессия. Вот в кого они, Иудеи, верят! Впрочем, веру в святого Чёрта разделял и Сам Господь Иисус, иначе Он не сказал бы искусителю: "Иди за Мною, Сатана!" Давайте теперь вспомним замечательный советский мультфильм "Школа чертей"., созданный, конечно же, агентами Сиона. Я бы, вместе с шедевром Пиориджа, показал его всем народам. Однако представление евреев о Мессии совпадает с представлением Индусов о Господе Шиве - третьем лице индуистской троицы. Между прочим, в эллинско-римском пантеоне был бог, отождествлявшийся с Шивой. Когда войска Александра Македонского вошли в Индию, они приняли культ Шивы за культ Диониса и даже назвали своего любимого простонародьем бога "покорителем Ганга".

Но вернёмся к архетипу тени. Почему древние люди с опасливой почтительностью относились к этому оптическому феномену? Что в нём такого особенного и пугающего? Сколь же древние были мудрее нас, их потомков! Тень-то, как выясняется, есть сущность небезглагольная. И то, что она порой говорит, может представлять нешуточную опасность для человека, а иногда и для целого народа или государства. Я хочу теперь рассказать, как заставил говорить этого библейского Левиафана. Стуча на клавишах своего компьютера, я доверял его электронной памяти свои сокровенные мысли, ведя своего рода дневник поэта. В одной из таких заметок я сравнил еврейский народ с русским в контексте их мессианских ожиданий. Что евреи ждут своего Мессию, это понятно. Но откуда эти ожидания у русского народа? Будучи знаком с гипотезой Сепира-Уорфа о детерминации мышления языком, я предположил: из рифмы "Россия-Мессия". Несмотря на то, что это рифмическое созвучие очень красиво, ни одному русскому поэту не довелось употребить его во всей мощи. В ироническом смысле эту рифму-табу употребляют, кажется, Саша Чёрный да Галич: "Что не царь, то Мессия:" - и всё. С одной стороны, русский народ ожидает не Спасителя - Он уже пришёл две тысячи лет тому назад - а грозного Судию. Но ведь по-русски говорят и думают не одни только христиане: Размышляя над этой парой слов, я впервые догадался проделать следующую простую операцию: имя "Россия" склоняется в числах и падежах, а затем из букв основной формы и недостающих букв падежных окончания составляется буквенная матрица, представляющая собой неполный алфавит: ЕИМОРСХЮЯ. Затем из этой матрицы составляются новые слова и выражения. Ещё не так давно я написал целую главу в "Поэтике выбора", посвящённую философии имени, в которой утверждал, что имя автора детерминирует его творчество и даже сравнил его с порталом во внутренний мир поэта. И вот теперь я обнаружил целый пласт неисследованного материала. Имя, как оказывается, способно отбрасывать "тень", и эта тень умеет говорить! Правда, словарный запас у неё ограничен. Так, из буквенной матрицы имени "Россия" получается вполне осмысленная фраза "Я Мессия и(с=з) России". Правда, для её образования пришлось отождествить "С" с "З". Но почему бы и нет? Разве фраза "Я Мессия ис России" менее понятна? Следующее чтение: "Мое имя - Иисус и Мир". Это уже нечто! Для читателя, не интересовавшегося Иудаизмом, сообщаю, что евреи (по свидетельству Еврейской энциклопедии - смотри статью "Мессия") как раз ожидают Спасителя, чьё имя переводится на русский словом "Мир"! "Мир" - имя тени Иисуса Христа. Следующая фраза: "Я сею семя", отсылающая к притче Иисуса Христа о сеятеле: "Вот, вышел сеятель сеять, и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то; иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его; иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать. Кто имеет уши слышать, да слышит!" (Мф: 13, 3-9). Следующее чтение: "Я херю Рим". По сообщению всё той же Еврейской энциклопедии Мессия должен родиться в Риме. Правда, не указано в каком по счёту: первом, (он стоит на своём месте) втором (теперь он называется Стамбулом), или третьем? По учению старца Филофея в его редко упоминаемом послании князю Василию "Об исправлении крестного знамения и о содомском блуде" Москва является после падения Константинополя третьим Римом, а четвёртому не бывать. Как известно, вместе с империей Романовых третий Рим пал в 1917 году. И вот на глазах у изумлённого человечества он возрождён! Правда, не совсем ясно, каким по счёту его теперь называть: вторым третьим или четвёртым? "Херить" - значит перечёркивать косым крестом. Теперь я намерен доказать, что моё имя в его полной форме даёт мне право усвоить себе имя "Мир". Оно, кстати, зафиксировано в "Русском этимологическом словаре" Макса Фасмера, ссылающегося, в свою очередь, на Соболевского. Это имя "Вадимир". Его можно интерпретировать как "Возвещающий мир" и как "Возмущающий мир". Обе этимологии отсылают к пророчеству Исаии: "Я исполню слово: мир, мир дальнему и ближнему, говорит Господь, и исцелю его. А нечестивые - как море взволнованное, которое не может успокоиться и которого воды выбрасывают ил и грязь" (Ис: 57, 19-21). Я понял, что вторгся в запретную зону языкознания, теснейшим образом связанную и с наукой, и с религией.

Итак, семантическая тень слова - это такая же объективная реальность, что и тень оптическая. В зависимости от ракурса он может менять свои очертания, которые не изменяются от индивидуального видения наблюдателя. Хотя не всё здесь так просто, как кажется на первый взгляд. Достаточно сказать, что из одних только букв падежных окончаний имён существительных составляется фраза "вывих ума". Факты сами собою складывались в причинный ряд: сначала я пишу три стихотворения, посвящённых редчайшей в мировой поэзии теме - архетипу тени. Затем обнаруживаю, что народ Божий воздал почести не только Мессии, но и Его тени. И вот теперь выясняю, что тень способна "говорить"! При этом я ни от кого не получил ни единой подсказки: "ищи там" или "смотри здесь", но до всего дошёл сам, своим умом. После своего открытия я, конечно же, обратился к тени имени "Иисус Христос". И снова произошло чудо. В одной из заметок я захотел процитировать стихотворение Арсения Тарковского "Верблюд", но сборник его стихотворений я оставил в Одессе, в надежде что его, когда вырастут, прочтут мои дети. Я не поленился, пошёл в библиотеку и увидел, что вышел посмертный трёхтомник Тарковского, который я и заказал. Первое визуальное знакомство было коротким. Ничего необычного я тогда не обнаружил. Вскоре я увидел все три тома в букинистическом магазине и приобрёл их. Прошу заметить, никто не порекомендовал мне купить этот трёхтомник, всё произошло по моей инициативе. Придя домой, я стал не спеша читать стихотворение за стихотворением. И вот, дошёл до второго тома: Я не склонен к особой украшательству своей автобиографической прозы, не без оснований полагая, что факты, которые я сухо излагаю, будут говорить сами за себя: во втором томе я обнаружил адресованное мне поэтическое завещание Арсения Тарковского! Поняв это, я разрыдался. Завещание составлено так, что никто кроме меня не смог бы догадаться, кто его адресат.

Литературным завещанием Тарковского является сатирический раздел, помещённый во втором томе. В начале раздела изображён сам Арсиной Аттический - этакий Козьма Прутков нашего времени. Всклоченный юноша с чуть раскосыми глазками, пухлыми щёчками и пышными русыми усами при костюмчике с галстуком и в дамской шляпе не то с лентой, не то с пером. Обидная карикатура. Имя "Арсиной" в женской форме "Арсиноя" есть в Библии. Рассказ о ней в наши дни не лишён некоторого комизма: "Когда же произошло упорное сражение и дело Антиоха превозмогло, то Арсиноя, распустив волосы, с плачем и слезами ходила по войскам, усиленно убеждая, чтобы храбрее сражались за себя, за детей и жён, и, обещая, если победят, дать каждому по две мины золота" (3 Мак: 1,4). Позже подобно Арсиное вела себя римская императрица Мессалина. Таким образом, я окарекатурен также через имя, да ещё и через Библию.

Открывается раздел "Новостями античной литературы": "Уважаемая редакция! Неважно нам живётся в Элладе эллинистического периода:" - Пародирует Тарковский стиль моих писем в "Литературную газету", которые я туда отсылал, будучи ещё совсем юным. - "Когда эти подражания дойдут до Вас?" Обращаю внимание на это "Вас" с большой буквы. Оно повторено и в конце письма: "Уважающий Вас Арсиной Аттический". Это был мой неологизм той поры. Я рассуждал так: если к одному лицу мы обращаемся на "Вы", то почему к нескольким лицам следует обращаться на "вы"? Большая буква была бы уместнее. Думаю, кроме меня в ту пору никто так не употреблял большую букву, а в наши дни - один только Тарковский, да и то чтобы спародировать меня же. Это был характерный штрих моего индивидуального стиля, и я себя узнал. И таких штрихов много. Далее помещены эпиграммы на мои стихотворные переводы, кроме первой "К Пафнутию". Но она тоже отсылает к одному моему тексту (расскажу об этом отдельно), но чтобы об этом догадаться, нужно было хорошенько подумать. Вот пародия "К друзьям и подругам". В ней два десятка греческих имён. Что в ней пародируется? - элемент моего идеостиля. Я смело вставляю в свои переводы отсутствующие в оригиналах имена. В "Album Romanum" таких случав два, что уже симптоматично. Первый раз в переводе стихотворения Катулла "К Фабуллу" я самовольно вставил имя "Лесбия", хотя имел на это право, поскольку оно входит в цикл, посвящённый Клавдии Пульхер, воспетой римский поэтом под именем "Лесбия". Второй раз при переводе сонета Верлена "Томление", в который я включаю отсутствующего в подлиннике Аврелия. У меня имена римские, у Тарковского - греческие. Но пародия получилась не без комплимента. Тарковский как бы говорит: смотри, как я внимательно прочёл твои тексты - даже в оригиналы заглянул. Пародия "На козла" написана на мой перевод сонета Анри де Ренье "Садовый вор". "На статую Мелиты" - мой перевод Ренье "Пленница". "На скульпторов - мой перевод сонета Эредиа "Несс". Особняком в этом ряду стоит сатира "Эпитафия скороходу". Её можно рассматривать как пародию на "Отпечаток" Ренье, где есть строки: "Оставить от себя желаю на песке Свой оттиск призрачный, бегущий в никуда" - но: Об этом тоже будет отдельный рассказ. Далее следуют два стихотворения про пса: "Псу велели одевать зимние порточки".
Я про эти порточки уже рассказывал. Не узнать себя в псе было нельзя. Читатель, наверное, уже поставил себя на моё место. Что бы он подумал? - Вот и я то же самое. У Арсения Тарковского есть стихотворение, не оставляющее сомнений, что Арсений Александрович Тарковский, подобно мне, как сказали бы наши психиатры, страдал мегаломанией:

Как Иисус, распятый на кресте,
Зубец горы чернел на высоте
Границы неба и приземной пыли,
А солнце поднималось по кресту,
И все мы, как на каменном плоту,
По каменному океану плыли.

Так снилось мне. Среди каких степей,
В какой стране, среди каких нагорий
И чья душа, столь близкая моей,
Несла свое слепительное горе?
И от кого из пращуров своих
Я получил наследство роковое -
Шипы над перекладиной кривою,
Лиловый блеск на скулах восковых
И надпись над поникшей головою?

Апостол Пётр предупреждал: "Время суду начаться с дома Божия" (1 Пет: 4,17). Но домом Божиим в первую очередь следует назвать храм тела Иисуса Христа (Ин: 2,21). Неотъемлемым атрибутом этого живого дома Божия является тень. Суду подлежит Чёрт Иисуса Христа или, если угодно, Сатир Иисуса. Это последнее выражение собирается из букв имени "Иисус Христос": АВЕИМОРСТУХЫ. Но сочетание "Сатир Иисуса" - это лишь часть фразы: "У Сатира Иисуса русые усы". Её легко разбить на два стиха, которые требуют продолжения. Так вот, если использовать стратегию максимально точной рифмы, то два версификатора в эксперименте независимо друг от друга напишут одно и то же - наиболее остроумное окончание:

У Сатира Иисуса -
Русые усы.
Чует он, какого вкуса
Ломтик колбасы.

Арсиной Аттический и вправду изображён с расширенными ноздрями, как бы к чему-то принюхивающийся. Речь, конечно же, идёт о псе. На картинках Тарковского, действительно, фигурирует пёс. В том, что данное понимание адекватно авторскому замыслу, мы убеждаемся, глядя на другой рисунок Тарковского: носатый, похожий на Серано де Бенжерака забияка поражает на дуэли противника. Это - иллюстрация к другому четверостишью:

Иисус усовестит
Своего Сатира,
Но при этом и польстит:
"Экий ты задира!"

Выделенные жирным шрифтом зачины, собранные методом звуко-буквенной рекомбинации имени, далее я буду называть энграммами, частным случаем которых являются анаграммы. Анаграмма - это максимально чистая энграмма, собранная только из букв данной матрицы. В отличие от неё энграмма может включать в себя звуко-буквенные отождествления и смысловые самовосстанавливающиеся пропуски. Дуэлянт на рисунке Тарковского не случайно изображён с большим носом. Этим выросшим Боратино назван Сатана, тенью имени которого является анаграмма "носат". Соответственно, портрет Арсиноя Аттического совмещает в себе анаграмматические характеристики также моего имени "Вадим": АВДЕИМУХЫ - "Вид мадам". Вот почему Арсиной изображён в дамской шляпе. В обоих вышеописанных рисунках изложен криптографический код Тарковского. Этим кодом - забегаю вперёд - зашифорованы все его стихотворения. -А? Каково! - Криптограммами являются и все вышеперечисленные пародии. Таким образом, литературное завещание Тарковского зашифровано, и код к разгадке шифра найден. В общем, дорогой читатель, это страшный суд. И я стал его первым подсудимым, однако оправдан знающим обо мне всё до малейших мелочей Арсением Александровичем Тарковским за отсутствием состава преступления. Чёрт Иисуса Христа оказался перед Ним не нагим - спал, но одетым!

Что собой представляет послание Тарковского Вадиму Алексееву, читатель узнает не сразу - я и сам его полностью не расшифровал. Но некоторые тексты из моей расшифровки включены в "Песни Дива". Вот сонет "На козла". Название содержит анаграмму:

Зона зло наказала козла:
Твоё место, гей, у санузла.
Петуха зона зло наказала.
Наша зона вообще очень зла.
Если зона тебя заказала,
То она своё слово сказала.
Долго мать передачку везла,
Да напрасно носочки вязала.
Наказала козла зона зло.
Петуху тоже не повезло.
Наказала тебя если зона,
Значит ты поступил злокозло.
В общем, вам тут не Штат Аризона,
Рай для Пятницы и Робинзона.

Не к радости партии Содома могу только поведать, что литературное завещание Тарковского крайне: гомофобно. Русский воровской закон - вот что противопоставил наш народ этой публике. И ничего-то вы с этим законом не поделаете, господа гомофилы! Запад в этом вопросе наткнулся в лице России на Восток. А Восток жесток. Так жесток, что: Я теперь хорошо понимаю, что такое гнев Агнца. Воровской закон оказался морально выше Уголовного кодекса! Гомофобные тенденции, господа гомофилы, вообще характерны для русского менталитета. Это не значит, что педерастов у нас совсем нет. Но у нас их не любят, а извращенцы крайне опасаются раскрыться и раскрепоститься, как это теперь принято на Западе. Не менее едкой является ирония Тарковского против богатящихся народов. Вот лишь один пример из фрагмента "Какой ни мерещится сон" ("Колорадо"):

Есть народ, на котором ещё нет креста
И который не ищет меня неспроста,
Ибо Я и коммерция несовместимы.
Жизнь народа трагична, скучна и пуста.
Люди не деловые, у них не в чести мы,
Стихотворцы беспечные, но совестимы
Как бездельники мы - зря в пространстве места
Занимаем свои, ибо часто грустим и
Раздражаем печалью их, ведь красота
Улыбаться должна белозубо! Уста,
Что ли, лень растянуть нам? Увы, непростимы
Там суровые лица и даже Христа
Там рисуют таким жизнерадостным. Чтимы
Где лишь деньги, порядочность там не часта.

Как в первом, так и во втором случае употреблена ранее неизвестная форма сонета, состоящая из трех рубаи и коды. Речь идёт, христиане, о втором пришествии Господа Иисуса Христа со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ну, кто посмеет утверждать, что Тарковский восхитил Божье имя, если сам Сатана исповедал его Иисусом? В существовании Сатаны вы, надеюсь, теперь не сомневаетесь? С хвостом и с рогами! Как, я ещё не рассказал о своих рогах? Я про них четверостишье сочинил:

Андрей Рублёв Ангела третьего
Изобразил как бы бодающим.
Смотри, злой человек, не встреть Его -
Умрёшь мучительно страдающим!

Эти рога в виде клина из света и тени - неотъемлемый атрибут Сатира Иисуса, Чьё имя содержит энаграмму: "Сатир Иисуса имеет тиару и(с=з) света и тьмы".
Однажды - это было лет десять тому назад - я поставил зеркало напротив письменного стола и часто, задумавшись, смотрел сам на себя (у каждого автора свои странности). Свет падал сбоку: И вдруг я впервые увидел через весь лоб проходящий клин в виде римской цифры V, или "роков" на своём лбу! Он образовывался выпуклостями черепа. Ни у отца, ни у матери такого строения лба не было. Между тем наличие этой тиары предрекает в "Благословении" Бодлер:

Я знаю, только боль не причинит урона
Свершающему путь по океану зла,
И если б из неё плелась моя корона,
То скорбью всех людей она бы расцвела!

Все драгоценности исчезнувшей Пальмиры,
Кораллы дивные, жемчужины морей,
Металлы редкие, алмазы и сапфиры
Сравниться не смогли б с короною моей,

Ведь соткана она из выспреннего света,
Из тех перволучей, чья сила так светла,
И миллиарды глаз, их отразивших, это
Лишь помрачённые, слепые зеркала!

Вообще-то "рогов" о у меня семь, как и очей. Но не буду их сейчас считать, пусть читатель мне поверит на слова. Есть информация поважнее.

Вот какой Сатана пришёл благовествовать о Господе Иисусе и кто подобен Диву сему? Чудеса, стало быть, всё-таки случаются. Мой этический эксперимент увенчался пришествием ко мне Иисуса Христа, но не как грозного Судии, а как Учителя и Друга. Не верите? Докажу! В расшифрованной мною эпиграмме "К Пафнутию" во фрагменте "Рдяные демоны хны" содержится зачин:

А не дрянные Хорхе переводы
Ты выполнил, порой - глаз неотводы.
Одно стихотворение твоё
Он перевёл, где про вселенной своды
Ты духом говоришь, или - моё?
Нет, авторство сонета не ничьё,
Ты дал сюжет, где контуров обводы -
Мои, а Хорхе - виденье своё
Слепца. Бутылку выбросили воды,
В ней - смысловых симметрий хороводы.
Какакя красотища! Ё моё!
Все люди бросят фабрики, заводы,
Поля и фермы, чтоб на это ё
Смотреть, не отрываясь - во дивьё!

В сонете речь идёт о моём переводе сонета Борхеса "Космогония":

Пока ещё ни мрака нет, ни света,
Ни времени, ни точки для отсчёта
В безмерности, ни нечета, ни чёта,
Ни ветхого, ни нового завета.
Но всё уже, предсуществуя, длится:
Слух порождает ухо, око - зренье,
Пространство - вечность: Формы сотворенье,
Которая в трёхмерности гнездится,
А память - гераклитово теченье,
Дарующее сны в него ушедшим:
Грядущее останется в прошедшем.
Петра неотвратимо отреченье -
Как быстро клятву он свою забудет!
Иуда кончил торг. Уже всё будет.

Это стихотворение Борхес перевёл с русского. Вот его оригинал:

Ещё нет будущего. Нет
Ни тьмы, ни света, ни начала
Нет ни конца. Звёзд и планет
Вокруг светил не заключала
Ещё вселенная. Монет
В кармане горстка не бренчала
Ещё Иудином. Сонет
Слава ещё не увенчала.
Но настоящий уже миг
Есть, значит есть и ока миг,
И ухо мира различило
Уже гул всех будущих книг.
Уж гроздья брошены в точило.
Их сок стекает. Мир возник.

Осталось рассказать, откуда взялся оригинал. Он синтезирован сначала Тарковским, а потом мной из моего хокку о трёх "Я":

Я
Ощущенье бытия
Пространство
Время
Вечность
Я

Во фрагменте "Ощущенье бытия" содержится зачин, выделенный жирным шрифтом. Остальное - дело техники. Получается парадокс: перевод во времени опережает оригинал. На языке современного логического позитивизма этот феномен назван (термин Генриха фон Вригта) ретроактивной каузацией - обратной причинностью. Во дивьё! Не то чтобы я совсем избежал суда, но для меня этот суд не страшен - победителя не судят! Вот каково отношение к Сатане Иисуса Христа. Фрагмент: "Нельзя дышать твоим" ("Поэт начала века"):

Я слёзы лил, но счастья от твоих
Словесных изваяний, Светоносец,
А ты вот снова написал доносец,
Чтоб выпить на троих или двоих
А то и в одиночестве: ну их:
Ох и не крут, засранец, твой поносец!
Страх вируса есть: "Вдруг я - спидоносец?"
Добро хоть не воруешь у своих.
Поют лишь соловьи без соловьих,
Жуткий ночной дробитель переносиц,
Грозен ты, Дима, как авианосец
И нагл, как танк, читавший "Октоих"!
Иди за Мной, ценитель строк Моих.
Твори, Моих достоинств превозносец!

Отношение Тарковского к Вадиму самое дружеское. Вот ещё один характерный текст:

Сатана - это книжник и кто
Состязаться с ним в знанье Писания
Ещё хочет? В Свои ли сел сани Я,
Нет нужны вопиять Мне зато.
Не судите Шайтана, не то
Следствием в него камнебросания
Станет стыд аж до локтекусания
С пониманьем: "Так вот оно что!"
Моисеево тело чисто
Или нет было до обрезания?
У кого бы хватило дерзания
"Нет!" рогатнуть копытнохвосто?
Не суди и Вадима никто.
Он - Младенец для правды сказания.

Я проиллюстрирую этот сонет его комментарием. Выражение "В Свои ли сел сани Я" здесь не для красного словца. Они - результат хорошего знания Писания. По свидетельству Матфея, Иисус перед смертью сказал: "Или, Или! Лама савахфани?" (Мф: 27,46). Энграммой этих таинственных слов, сказанных на арамейском языке, является фраза: "Вани! Славяне! В Свои ли сел сани?". Отсюда - русская народная поговорка "Не в свои сани не садись". Русский народ, следовательно, давно играл в эту игру, и приведённый пример - не единственное свидетельство данного вывода. Во второй строфе Сатана не случайно назван Шайтаном. У масульман во время праздника куйрам-байрам есть обычай "забрасывать Шайтана камнями", при этом Шайтана символизирует металлическая колонна в Мекке. В послании Иуды есть таинственные слова: "Михаил Архангел, когда говорил с диаволом, споря о Моисеевом теле, не смел произнести укоризненного суда, но сказал: "да запретит тебе Господь" (Иуд: 9). Во второй главе книги Исход, где говорится о рождении Моисея, ничего не сказано об обрезании будущего вождя евреев. За то в четвёртой главе этой же книги мы находим весьма таинственное повествование: "Дорогою на ночлеге случилось, что встретил его господь и хотел умертвить его. Тогда Сепфора, взявши каменный нож, обрезала крайнюю плоть сына своего, и, бросив к ногам его, сказала: ты жених крови у меня. И отошёл от него Господь. Тогда сказала она: жених крови - по обрезанию" (Исх: 4,24-26). "Сыном" здесь иносказательно назван детородный орган Моисея. Его-таки обрезала Сепфора, когда он приступил к ней в дни, в какие мужчине не положено приступать к женщине. Теперь о Младенце. Этим словом назван Мессия в пророчестве Исаии: "Ибо младенец родился нам; Сын дан нам; владычество на раменах Его, и нарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира. Умножению владычества Его и мира нет предела на престоле Давида и в царстве Его, чтобы Ему утвердить его и укрепить его судом и правдою отныне и до века. Ревность Господа Саваофа соделает это" (Ис: 9,6-7). Ну как, знает Сатана писание?

Вероятность того, что я самостоятельно овладею шифром Тарковского, настолько мала, что ожидать от меня этого мог бы только самый смелый оптимист. Но всё произошло на глазах у моих наблюдателей. Чудо запротоколировано и подтверждено документально. У читателя может возникнуть сомнение: насколько объективно моё чтение энграмм? Приведу только два примера. Но прежде чем обратиться к первому из них, предложу читателю весификационную задачу. В русском языке есть четыре рифмы: трудно, рудно, грудно, изумрудно. Найдите контекст, в котором эти слова были объединены в смысловое целое. Вы можете продумать всю жизнь, но ответа не найдёте. Между тем он содержится во фрагменте: "Прости меня, я как в тумане" ("Поэт начала века"):

Зато творить теперь не трудно:
"Отечество богаторудно!"
Не ты - Язык сам говорит:
"Христос стоит наградогрудно!"
Вот, с другом весело хитрит.
Окопным юмором острит?
"Кроваво - там, здесь - изумрудно,
Что это?" - "Гм. Метеорит!"
На фотографии военной,
Отвергнут огненной геенной,
Христос. Он весел от того,
Что задней мысли затаенной
Нет перед другом у Него.
Оба глядятся боево!

Понятно, о каком "метеорите" идёт речь? Отсюда же и медицинский термин "метеоризм". Солдатская шутка. А вот и подтверждение правильности моего чтения - военная фотография, на которой Тарковский снят вместе с Тврадовским. Её, помниться, опубликовала ещё "Литературная газета". Фото это помещено в 1-м томе посмертного трёхтомника Тарковского. Скажете - случайность? Тогда перехожу ко второму примеру. Я, конечно же, полюбопытствовал, что таится в имени "Арсения Александрович Тарковский". Вот его буквенная матрица: АВГДЕИКЛМНОРСТУХЮЯ. В ней я обнаружил зачин, по которому воссоздал сонет:

Из всех имён одно, как лист осенний:
Покинув золотую высоту,
Пал, покружившись, на ладонь Христу:
А имя Его новое - "Арсений".
Вот Он листает сборник вознесений
Пиита, глас чей слышен за версту.
Что и сказать? Такую краксоту
Как, право, и прочесть без опасений
Сон потерять от сильных потрясений?
Песнь утреннюю на своём посту
Поёте вы, коллега, как раз ту,
Что так нужна в краю ночных росений.
Мне нравится в вас гордость без спесений
За партию. Да, я так не расту.

Это чтение подтверждает фотография, в которой Тарковский снят вместе с Вознесенским. Есть и другое подтверждение - стихотворение самого Тарковского "Вот и лето прошло:", привожу его первые строфы:

Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло,
Только этого мало.

Всё, что сбыться могло,
Мне как лист пятипалый
Прямо в руки легло.
Только этого мало:

У читателя ещё остались сомнения в объективности моего чтения? Тогда перехожу к главному документу - эпиграмме "Эпитафия скороходу":

Царь Александр Македонский воздвиг усыпальницу эту -
Да упокоится в ней раб-скороход Автопед!
Триста три тысячи стадий отмерил он правой ногою,
Столько же стадий другой - левой ногою пройдя.
Если ты веришь Зенону, сложи эти числа, прохожий!
Молви: Хитрец Автопед бегал всегда босиком!

В контексте той эпохи речь может идти только об одной "усыпальнице" - саркофаге на Чернобыльской АЭС. Или есть другие трактовки? Вообще-то, я расшифровал всё послание, но поделюсь только некоторыми расшифровками. Боюсь, знаете, что меня опять посадят в сумасшедший дом! Возьмём имя "Автопед": АВДЕИМОПТУХЫ:

Автопед, Вадим, это петух.
Автопомпа в попе Автопеда:
Но пожар при этом не потух!
Ты не Автопед? Тогда - победа!

Хвала Всевышнему, я - не Автопед! Рассмотрим теперь имя "Александр Македонский": АВГДЕИКЛМНОРСУХЫ:

Генеральный секретарь
Коммунистов всей Эллады
Сарокофаг воздвиг как встарь,
Но не он герой баллады.
Труд такой есть - золотарь.
Доставление услады
Стоит дорого: Пахтарь!
В тучной попе скрыты клады.
Не Вадим ли сей кустарь?
Петушиные рулады:
В грязь лицом-то не ударь!
Что, растут твои оклады?
В ад, язычник и мытарь!
Жарься в пекле без прохлады!

И опять восславлю Господа, я - не золотарь. Рассмотрим теперь имя "Зенон": АВЕЗИМНОУХЫ:

Знание низменного Мне
Дано и веденье земного
Не скрыто от Меня: вовне
Исходит внутреннее снова:
Зловонья в овчем нет овне -
Что в этих кругляшах срамного?
Но крепок смрад, как на войне,
От испражнения свиного.
В своей покается Вине
Вадим - ведь нет пути иного.
Молюсь Отцу о Сатане:
Верни Мне Сыне в нём родного,
Умершего в чужой стране,
Здорового, а не больного:

Любопытен и следующий фрагмент: "да упокоится в нем": АВДЕИКМНОПСТУЯ:

Ясности нет пока - восстанет
На Сатану как Дон-Кихот
Вадим или же недостанет
Воли ему презреть доход?
Вдруг жить без денег он устанет,
Сядет на белый пароход
И: Вот тогда-то ясно станет,
Кто Автопед, раб-скороход.
Но истины момент настанет
Тогда, когда друг-доброхот
Пмпу французскую достанет:
На, мол, воткни в задний проход:
Попу дрочить не перестанет
Поймавший голубой приход!

Хвалю Аллаха, но французскую помпу я в дар не принял! Рассмотрим ещё фрагмент: "Если ты веришь Зенону, сочти эти числа, прохожий" ВЕЗИЛНОПРСТУШЫ + АЖИЛОПРСТЧХЭ = АВЕЖЗИКЛНОПРСТУХЧШЫЕ:

606 - число невинное
И цензурное вполне,
В его суммы половинное
Число вставить 30 не
Позволяет рыло свинное,
Ибо мы живём в стране,
Где уже и пойло винное
Не купить на стороне.
Чсло зверочеловечества
- Ой ли кроткого овечества? -
Есть 666,
И его из всего чтечества
Необъятного отечества
Лишь Вадим сумеет счесть.

Наконец, последний фрагмент: "бегал всегда босиком": АБВГДЕИКЛМОС:

Если Бог есть,
Вадим спасётся -
Что волка съесть,
Теля пасётся!

Кто этот волк, предлагаю читателю разобраться самому. Для начала пусть он соберёт осмысленную фразу из названия эпиграммы "Эпитафия скороходу" - она многое объясняет!

Я начал свой рассказ о чуде с того, что поведал читателю как лишил девственности Натали Иванову, шепча ей в ухо: "Я Диавол!". Возвращением к этой истории хочу закончить эту главу. А заглянем-ка в имя "Диавол": АВДЕИЛМОУХЫ:

Вадим, ломая в деве лёд,
Ей в ухо вымолвил: "Я Диавол!"
Се, молотящий вам Судья вол -
Делече же он вас пошлёт!

"Не заграждай рта волу, когда он молотит", - предупреждает Библия (Втор: 25,4).

ОПРАВДАНИЕ ИУДЫ ИСКАРИОТСКОГО

Предателя Иисуса Христа Иуду Симонова Искариота пытались оправдать неоднократно, особенно в первые века христианской эры. Всякая такая попытка немедленно объявлялась ересью, последователи которой жестоко преследовались христианской церковью. Впрочем, апологеты предателя не унимались вплоть до новейшего времени. Рассказ Хорхе Луиса Борхеса "Три версии предательства Иуды" как раз представляет собой такую апологию под маской беспристрастности. Впрочем, в наше просвещённое время Борхеса не анафемировали и на его интеллектуальное ёрничанье мало кто обратил внимание. Христианство как религия выдохлось настолько, что уже не способно даже на проклятие. Но именно на анафему претендую теперь я, ибо в своей апологии Иуды избираю стратегию не защиты, а нападения. Я намерен не просто оправдать "сына погибели" (Ин: 17,12), но обличить истинного предателя Иисуса Христа, которому приложимо данное определение. Пусть меня после этого сожгут на костре, а имя предадут анафеме, если только моя апология заденет за живое утратившую последний авторитет христианскую церковь. Боюсь, однако, что мой труд сонно проигнорируют и он затеряется среди прочих невостребованных сочинений великой библиотеки Самиздата:

Я, разумеется, не намерен оспаривать сам факт "предательства" Христа Иудою. Моя цель - доказать, что предательство было фиктивным. Иуда совершил свой поступок вызывающе демонстративно, не таясь, и уж совсем безосновательно приписывать ему, как это делает апостол Иоанн, низменный мотив сребролюбия. С опровержения этого обвинения и начну: "Мария же, взявши фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: Для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сказал же это он не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор: он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали" (Ин: 12, 3-6). Обвинение Иуды Искариотского в воровстве содержится только у Иоанна, а Иисус Христос учит: "Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, то возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово" (Мф: 18, 15-16). Никто кроме апостола Иоанна не обвиняет Иуду в воровстве. Следовательно, его свидетельство правомерно подвергнуть сомнению. Правда, апостол Петр говорит о Иуде, что он "приобрел землю неправедной мздою" (Дея: 1, 18), но речь всё-таки идёт о приобретении, а не о воровстве, и потом, насколько мзду, за которую земля была приобретена, правомерно назвать неправедной, предстоит ещё отдельный разговор. Но против обвинения Иоанна можно выдвинуть ещё одно возражение: Иуда Искариотский, надо полагать, неоднократно раздавал милостыню: "А как у Иуды был денежный ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: купи, что им нужно к празднику, или чтобы дал что-нибудь нищим" (Ин: 13, 29). Следовательно, о нищих он всё-таки заботился, иначе Иисус поручил бы раздачу милостыни другому апостолу. Наконец, возражение третье - в опротестовании самой формы обвинения Иуды в воровстве: он был вор, потому что имел при себе денежный ящик. Используя такую, с позволения сказать, логику, и апостола Петра можно обвинить в мокрушничестве: он был убийца, потому что имел при себе нож! Итак, обвинение Иоанна против Иуды лишено второго свидетельства, самопротиворечиво и абсурдно. Я бы назвал его клеветой.

Обратимся теперь к обличению Иуды Искариотского апостолом Петром: "И в те дни Петр, став посреди учеников, сказал (было же собрание человек коколо ста двадцати): мужи братия! Надлежало исполниться тому, что в Писании предрек Дух Святый устами Давида об Иуде, бывшем вожде тех, которые взяли Иисуса; он был сопричислен к нам и получил жребий служения сего; но приобрел землю непреведною мздою, и когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его; и это сделалось известно всем жителям Иерусалима, так что земля та на отечественном их наречии названа Акелдама, то есть, земля крови. В книге же Псалмов написано: да будет двор его пуст, и да не будет живущего в нем; и: достоинство его да примет другой" (Дея: 1, 15-20). Апостол Пётр ссылается на 108 псалом, в котором, в частности сказано: "Когда будет судиться, да выйдет виновным, и молитва его да будет в грех; да будут дни его кратки, и достоинство его да возьмет другой. Дети его да будут сиротами и жена его - вдовою. Да скитаются дети его и нищенствуют, и просят хлеба из развалин своих. Да захватит заимодавец все, что есть у него, и чужие да расхитят труд его. Да не будет сострадающего ему; да не будет милующего сирот его; Да будет потомство его на погибель, и да изгладится имя их в следующем роде. Да будет вспомянуто пред Господом беззаконие отцов его, и грех матери его да не изгладится. Да будут они всегда в очах Господа, и да истребит Он память их на земле, За то, что он не думал оказывать милость, но преследовал человека бедного и нищего и сокрушенного сердцем, чтобы умертвить его. Возлюбил проклятие, - оно и придет на него; не восхотел благословения, - оно и удалится от него. Да облечется проклятием, как ризою, и да войдет оно, как вода, во внутренность его и, как елей, в кости его. Да будет оно ему, как одежда, в которую он одевается. И как пояс, которым всегда опоясывается. Таково воздаяние от Господа врагам моим и говорящим злое на душу мою!" (Пс: 108: 7-20). Сомнительно, чтобы слова: "Да захватит заимодавец все, что есть у него, и чужие да расхитят труд его", - распространялись на Иуду Искариотского, ибо у него, как у всех других апостолов, не было никакого имения - иначе Иисус попросту не избрал бы его в число Своих учеников! Когда один богатый юноша вопросил, что ему делать, чтобы наследовать жизнь вечную, то получил ответ: "Одного тебе недостает: пойди, все, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, последуй за мною, взяв крест" (Мр: 10, 21). Это требование, несомненно, распространялось на всех учеников Христа, в том числе и на Иуду Искариотского. Но если хотя бы в одном пункте ссылка на 108 псалом неприемлема по отношению к Иуде, то мы можем и должны усомниться, а правомерно ли Пётр на него ссылается в данном конкретном случае? Да, Иисус поминает в одной из Своих молитв сына погибели: "Тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание" (Ин: 17,12). Но вот имел ли Он в виду при этом 108 псалом - большой вопрос. В книге Псалмов другое место, на которое, как я здесь утверждаю, ссылается Иисус: "Да придет на него гибель неожиданная, и сеть его, которую он скрыл для меня, да уловит его самого; да впадет в нее на погибель" (Пс: 34, 8). Почему же Пётр ссылается на 108-й псалом, а не на 34-й? Сомнительно, чтобы Иисус Христос распространил проклятие не только на сына погибели, но и на его семью, в частности, детей. Это противоречит всему Его учению, в частности, заповеди: "Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных" (Мф: 5, 43-45). Если Христос учит так относиться к врагам, то уж тем более не стал бы Он предавать проклятию детей врагов!!! Итак, ссылка апостола Петра на 108-й псалом при обвинении Иуды Искариотского, равно как и отсутствие ссылки на псалом 34-й, лукава. За Петром, впрочем, это водилось. Не зря же Иисус сказал ему однажды: "Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое" (Мф:16,23). Ясна и цель, с какой апостол Пётр слукавил: "В книге же Псалмов написано: "да будет двор его пуст, и да не будет живущего в нем"; и: "достоинство его да приимет другой". Итак, надобно, чтобы один из тех, которые находились с нами во все время, когда пребывал и обращался с нами Господь Иисус, Начиная от крещения Иоаннова до сего дня, в который Он вознесся от нас, был вместе с нами свидетелем воскресения Его. И поставили двоих: Иосифа, называемого Варсавою, который прозван Иустом, и Матфия, И помолились и сказали: Ты, Господи, сердцеведец всех, покажи из сих двоих одного, которого Ты избрал Принять жребий сего служения и Апостольства, от которого отпал Иуда, чтобы идти в свое место. И бросили о них жребий, и выпал жребий Матфию, и он сопричислен к одиннадцати Апостолам" (Дея: 1, 20-26). Итак, вместо отпавшего Иуды двенадцатым апостолом через бросание жребия избран Матфий. Вопрос о том, кто является двенадцатым апостолом, никак нельзя назвать второстепенным или несущественным, ибо в Откровении Иоанновом сказано: "Стена города имеет двенадцать оснований, и на них имена двенадцати Апостолов Агнца" (Откр: 21,14). И вот, возникает вопрос: есть ли в Горнем Иерусалиме основание, носящее имя апостола Павла? Ибо Павел избран не по жребию, а самим Иисусом Христом! И второй вопрос: кто в данном составе является 13-м апостолом? Что-то не очень охотно церковь высказывалась на эту тему. Я ни разу не встречал и отголоска на диспут, посвященный этой щекотливой богословской проблеме. Иуды Искариотского в числе апостолов уже нет, а их всё равно 13! Вопрос: "Кто лишний?" эквивалентен другому: "Чьего имени нет на основании Горнего Иерусалима?". Попытка лишить апостольства вновь избранного Матфия на основании того, что кроме его имени мы ничего о нем не знаем, некорректна. Ну и что, если мы ничего не знаем об этом апостоле? Мы также ничего не знаем об апостолах Варфоломее, Леввее, Кананите: Наконец, вопрос о том, кто является тринадцатым апостолом, эквивалентен вопросу: кто является сыном погибели. Иуда Искариотский, повторю, в круг подозреваемых не входит! Евангелие при таком рассмотрении воспринимается как психодрама с детективной подоплёкой.

Круг подозреваемых узок: это либо апостол Пётр, либо апостол Иоанн, потому что оба они нарушили заповедь Иисуса Христа: "Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить" (Мф: 7,1). Но если об апостоле Петре Иисус молился: "И сказал Господь: Симон! Симон! Се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу; но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих, " (Лк: 22,31-32) - то об апостоле Иоанне Господь не помолился: Здесь возникает весьма неблагоприятный для Иоанна контекст, в котором некоторые высказывания этого апостола, столь привычные для сознания верующих, переосмысливаются не в его пользу. Чего стоит, например, применимое им к самому себе определение "ученик, которого любил Иисус"? А что, разве других учеников он не любил или любил меньше, чем его? Не возвеличивает ли себя апостол Иоанн, нарушая ещё одну заповедь Учителя: "Ибо кто возвышает себя, тот унижен будет; а кто унижает себя, тот возвысится"? (Мф: 23,12). Да, апостол Иоанн на тайной вечери возлежал на груди Иисуса: Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса; ему Симон Петр седал знак, чтобы спросил, кто это, о ком говорит. Он, припадши к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! Кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув, подал Иуде Симонову Искариоту" (Ин:13,23-26). Мне представляется, что Иисус попросту нашёл здесь удобный предлог, чтобы в мягкой форме попросить ученика принять более подобающую позу:

"И после сего куска вошел в него сатана" (Ин: 13,27). Итак, Иисуса Христа предал сам Сатана, который вместе со съеденным Иудою куском пошёл в него и вселился в нём. Прекрасно! Возникает вопрос: о каком Сатане идёт речь: до его разделения и восстания на самого себя или после? - "Если сатана восстал на самого себя и разделился, не может устоять, но пришёл конец его" (Мр: 3,26). Не тот ли это Сатана, которому Иисус предрёк: "Иди за Мною, Сатано, писано бо есть: Господу Богу твоему поклонишися и Тому Единому послужиши" (Мф: 4,10)? Не тот ли это Сатана, о котором сказано, что он преобразуется (метасхематизируется! - гр.) в Ангела света? (2 Кор:11,14). Не тот ли это Сатана, о котором Иисус говорит в Апокалипсисе: "Аз есмь корень и род Давида и звезда утренняя и Денница" (Откр: 22,16). Впрочем, читатель не найдёт этих чтений в Синодальном переводе, но они есть в Кирилло-Мефодиевском переводе Библии - откройте и убедитесь! Я открывал и греческий подлинник, так что с уверенностью могу засвидетельствовать: Синодальный перевод даёт лукавую трактовку тех мест греческих писаний, где речь идёт о Сатане. Сатана - через лукавый перевод! - подвергся осуждению вопреки Писанию, в котором сказано: "Михаил Архангел, когда говорил с диаволом, споря о Моисеевом теле, не смел произнести укоризненного суда, но сказал: "да запретит тебе Господь" (Иуд: 9).

Но вернёмся к "любимому ученику" Иисуса. Каким образом он, будучи во дворе первосвященника Каиафы, не был подвергнут тем же испытаниям, что и апостол Пётр? - "За иисусом следовал Симон Петр и другой ученик; ученик же сей был знаком первосвященнику и вошел с Иисусом во двор первосвященнический; А Петр стоял вне за дверями. Потом другой ученик, который был знаком первосвященнику, вышел и сказал придвернице, и ввели Петра" (Ин:18, 15-16). Иоанн, стало быть, был вхож в дом самого Каиафы! И что же, он часто ли там бывал? А когда бывал, о чем беседовал - о погоде? Христиане! Раскройте же очи ваши! Вот он, сын погибели.

В книге Чисел есть рассказ о Валааме, которого царь Моавитский Валак обещал щедро наградить, если только Валаам, пользовавшийся репутацией истинного пророка, произнесёт проклятие на Израиля. Вместо проклятия Валаам трижды благословим народ Божий, хотя и против своей воли (Чсл: 22). И вот, этот же пророк научил затем Валака "ввести в соблазн сынов Израилевых, чтобы они ели идоложертвенное и любодействовали" (Откр: 2,14). Валааму подобен апостол Иоанн. Его творения истинны, ибо написаны Духом Святым. Но человек он - сугубо грешный, ибо не покаялся в предательстве Учителя: "Ибо что пользы человеку приобресть весь мир, а себя самого погубить, или повредить себе?" (Лк: 9,25). Да, Иисус Христос, умирая на кресте, благословил апостола Иоанна: "Иисус, увидев Матерь и ученика, тут стоящего, которого любил, говорит Матери Своей: Жено! Се, сын Твой. Потом говорит ученику: се, Матерь твоя! И с этого времени ученик взял ее к себе" (Ин: 19,26-27). Но здесь Иисус как раз поступил никак не вопреки своей заповеди, ибо учил: "Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных" (Мф: 5, 43-45).

Мне осталось ответить на неизбежно возникающий вопрос: какова же тогда истинная причина "предательства" Иуды Искариотского? Ответ содержится в пророчестве Захарии: "И скажу им: если угодно вам, то дайте Мне плату Мою; если же нет, - не давайте; и они отвесят в уплату Мне тридцать сребренников. И сказал мне Господь: брось их в церковное хранилище, - высокая цена, в какую они оценили Меня! И взял Я тридцать сребренников и бросил их в дом Господень для горшечника" (Зах: 10,12-13). Из этого следует, что Господь Иисус Христос предал Самого Себя на распятие в лице Духа Истины - Ангела Сатаны - который вошёл с куском в Иуду Искариотского. Иуда, следовательно, не предатель, а любимый ученик Иисуса Христа, которому Он только и мог доверить это нелёгкое, трудное и неблагодарное дело.

Вадим Алексеев
АLBUM ROMANUM

ОБ АВТОРЕ

Вадим Викторович Алексеев родился в 1956 году. Стихи пишет с юности. В студенческие годы увлёкся стихотворным переводом. Ученик Вильгельма Левика. В 1987 году защитил в Киевском государственном университете кандидатскую диссертацию по теории поэтического перевода. В 1989 году в Московском издательстве "Прометей" вышел первый сборник переводных стихотворений автора "Album Romanum" (тираж 20 000 экз.), в 1991 году в переводе Вадима Алексеева выходит трактат Бодлера о наркотиках "Искусственные Раи" (M.1991, Литературно-издательское агентство Руслана Элинина. 20 000 экз.). В 1992 году совместно с Б. Дубиным автор издает сборник стихотворных переводов Хорхе Луиса Борхеса "Итака зелёной вечности" (M. Литературно-издательское агентство Руслана Элинина. - 3000 экз). В 1994 году под редакцией Вадима Алексеева выходит сборник стихотворений Шарля Бодлера "Цветы Зла" (Симферополь, издательсткая группа "Реликт" - 80 экз.). Оригинальные стихотворения Вадима Алексеева публиковались в журнале "Континент" ("Љ66, 1992), альманахе "Легион" (Симферополь, 1994). В настоящее Интернет-издание вошли стихотворные переводы автора, поэма "Екклесиаст", подборка стихотворений "Песни Дива".

ГАЙ ВАЛЕРИЙ КАТУЛЛ

К ЛЕСБИИ

Измученный Катулл, не городи вздора,
Ведь то, что потерял, то обретать поздно,
Слепило в небесах тебя тогда солнце,
Когда ты прибегал, куда она скажет.
Её любили мы как никого в мире,
В забавах там провёл ты с ней почти вечность,
Желанных для тебя, приятных ей тоже,
Слепило в небесах тебя тогда солнце!
Теперь ты ей постыл. Так будь и ты гордым,
Не смей бежать во след, страдать не смей тоже,
Решение прими, стерпеть сумей горе,
Любимая, прощай! Катулл теперь твёрдый.
Не спросит о тебе, бя пройдёт мимо,
Но будем мы страдать одни во всём мире!
Жестокая, ответь, что ждёт тебя в жизни?
Кто вспомнит о тебе, кто обожать станет?
Кого теперь любить, кому кусать губы?
А ты, Катулл, терпи. Попробуй стать твёрдым.

К ФАБУЛЛУ

Мой Фабул, коли ты здоров, дружище,
Приходи ко мне завтра отобедать,
Да с собой прихвати еды получше,
Да вина, да смазливую девчонку,
Будь весёлым к тому же, то-то славно
Посидим мы с тобой, а у Катулла
Кошелёк, право, полон пауками
И взамен ты получишь только дружбу.
Или вот ещё что: я ароматом
Угощу тебя, тем, что подарила
Милой Лесбии добрая Венера.
Раз понюхаешь, взмолишься, чтоб боги
В нос всего тебя тотчас превратили!

КВИНТ ГОРАЦИЙ ФЛАКК

К ЛЕВКОНОЕ

Ты судьбу не пытай, верить грешно,
О, Левконоя, в то
Что тебе, а что мне жребий сулит,
И вавилонских книг
Не читай всё равно. Лучше терпи,
Что б ни послал нам рок.
То ли тысячу зим мы проживём,
То ли всего одну,
Ту, что яростью волн гулко стучит
В этот гранитный брег.
Будь разумной, прошу, вина цеди,
Явь предпочти мечте.
Жизнь течёт, и пока мы говорим
Хмуро бегут часы.
День летящий лови, меньше всего
Думай о том, что ждёт.

АЛЬФРЕД ДЕ МЮССЕ

РАЗОЧАРОВАНИЕ

Должна же где-то быть граница
Моим несчастиям? Бог весть.
Уже невзгод моих не счесть.
Во всём успел я усомниться.

Когда я выяснил, что есть
На свете истины крупица,
То всё мне, надо ж так случиться,
Уже успело надоесть.

И всё же истина нетленной
Пребудет вечно во вселенной,
Её не видит лишь глупец.

Вот и осталось мне на свете
Ещё поплакать и - конец.
А перед Богом все в ответе:

ШАРЛЬ ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ

ПОКАЗЧИКИ

Как истерзанный зверь, что ревёт от позора
На железной цепи, разъярённый жарой,
Пусть другие свой срам оголят пред тобой,
О, циничная чернь, о, продажная свора!

Дабы вызвать твой рык или радостный вой,
Чтобы вспыхнул огонь отупелого взора,
Пусть звереет другой от глумливого вздора,
Рвёт сияющий плащ перед хищной толпой!

Лучше имя моё пусть забудут отныне,
Лучше пусть я умру в молчаливой гордыне,
Но тебе не продам этой пьяной тоски!

Не предам красоту поруганью урода,
Не пойду танцевать в балаган под плевки
Проституток твоих и похабного сброда!

ЖОЗЕ МАРИА ДЕ ЭРЕДИА

НЕСС

Меж братьев я не знал в родимом табуне
Ни страсти, ни любви, дитя свободы чистой,
Среди эпирских гор, где шепчет лес ручьистый,
Я гриву полоскал в студёной быстрине.

Я был красив и горд, и, радуясь весне,
Буграми сильных мышц играл мой торс плечистый,
Лишь запах кобылиц, душистый и лучистый
Пронизывал порой огнём меня во сне.

Так будь же проклят день, когда Стемфальский лучник,
Геракл безжалостный в тот полдень злополучный
Доверил мне жену - и страсть меня прожгла.

Ибо проклятый Зевс связал единой кровью
С жестокостью творца, и нету горше зла,
Хотенье жеребца с людской святой любовью.

ФРАНСУА КОППЕ

ОДИНОЧЕСТВО

Без стёкол, без дверей, открыта всем ветрам,
Есть церковь. Говорят, став жертвою гордыни,
Повесился один в ней инок - и поныне,
Покинутый людьми, пустует Божий храм.

Ни пенья, ни молитв, ни звона по утрам.
Повсюду мрак и тлен. Поруганы святыни.
Лишь мёртвая листва повисла в паутине,
Да плиты на полу осквернил гнусный срам.

Сознание моё - такой же храм скандальный,
Холодный и пустой, забытый и опальный,
Где вместо божества зияет пустота.

Мой разум развращён сомнением надменным,
А мир вокруг меня пребудет неизменным.
Мне нечего просить у кроткого Христа.

АРМАН СЮЛЛИ ПРЮДОМ

ТЕНИ

Наша чёрна тень, словно глухонемая,
Ловит каждый наш жест, и покорной рабой
Подчиниться спешит нашей воле любой,
Произволу её раболепно внимая.

Человек - та же тень. Некой силе слепой
Он послушен, как раб. В нём лишь воля чужая.
Он глядит, но не вглубь, и творит, подражая.
Он покорен судьбе - и не спорит с судьбой.

Он от Ангела тень, той, что тоже предстала
Лишь как отзвук глухой от иного начала.
Это - Бог. Человек - лишь прообраз Его.

И в том мире, где нам не постичь ничего,
На краю бытия канет в вечном паденье
Тень от тени его, оттенённая тенью.

ШАРЛЬ БОДЛЕР

К ЧИТАТЕЛЮ

Скудоумие, подлость, стяжательство, блуд
Разжигают в нас страсть - мы грешим со злобою,
И как нищие - вшей, мы питаем собою
Угрызенья и нам не унять этот зуд.

В деле злом мы крепки! Но, расплаты страшась,
Мы стенаем, молясь о грехов отпущенье
Иисусу Христу, и в обмен на прощенье
Мы готовы в слезах потопить нашу грязь.

Сатана Трисмегист, проникая в наш мозг,
Обещает нам рай, избавленье от боли:
Этот химик хитёр! И металл нашей воли,
Чуть забрезжит соблазн, тут же тает, как воск.

Диавол держит, смеясь, нити нашей судьбы,
С каждым шагом наш путь всё темнее, всё гаже,
О спасенье своём и не думая даже,
Мы спускаемся в ад без борьбы, как рабы.

Мы всегда норовим позабавиться всласть,
Коль забава с душком, нам и вовсе неймётся,
И как мухам гнильё, нам потребна грязнотца,
Дабы справить тайком перезревшую страсть.

Ибо в каждом из нас, попирающих твердь,
Духи тлена и зла от рожденья гнездятся,
И незримой рекой каждый миг, может статься,
В наши лёгкие с хрипом вливается смерть.

Если ржавый кастет, яд кинжал и поджог
Не заткали весь мир бесноватым узором,
Это лишь потому, что, клеймённый позором,
Дух твой подлый труслив столь же, сколь и жесток.

Но в зверинце греха среди грозных когтей
И свирепых клыками звериных оскалов,
Средь горилл и удавов, гиен и шакалов
Наших грязных пороков и низких страстей

Есть один, самый гнусный. Зевая в тоске,
Он молчит средь всеобщего лая и воя,
Он легко бы сумел истребить всё живое,
Он весь мир проглотил бы в едином зевке -

Это Скука! Сей монстр, как кровавый мясник,
В наркотическом сне громоздит эшафоты.
Ты знаком с ним, читатель? Да полно, ну что ты!
Лицемерный читатель, мой брат, мой двойник.

MOESTA ET ERRABUNDA

Скажи, твоя душа летит ли прочь, Агата,
От океана чёрного огромной
Столицы за пределы небоската
В лазурь слепительную девственности скромной,
Скажи, твоя душа летит ли прочь, Агата?

Как утешает нас на берегу шум моря!
Кто наделил его сном раковины гулкой,
Поющей, завыванью ветра вторя,
Песнь утомлённым дальнею прогулкой?
Как утешает нас на берегу шум моря!

Неси нас вдаль, вагон, прими нас, борт фрегата!
Прочь, прочь! Из слёз людских и пыли здесь и слякоть.
Не правда ли порой, печальная Агата,
И ты не сдерживаешься, чтоб не заплакать?
Неси нас вдаль, вагон, прими нас, борт фрегата!

Ах, как вы далеки, брега земного рая!
Где он, зелёный парк, в котором наше детство
Прошло, где целовались мы, играя,
Где позабытые проказы малолетства?
Ах, как вы далеки, брега земного рая!

Эдем невинных ласк, подаренных украдкой,
Где он теперь, ужель за Индией-Китаем?
И крики плача о поре блаженства краткой
Уместны ли? Зачем о ней мы причитаем?
Где рай невинных ласк, подаренных украдкой?

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Когда из звёздных бездн верховных сил декретом
Родился в мир Поэт, что стать причастным злу,
То мать его, скуля над чадом не согретым,
Такую вознесла на Вышнего хулу:

"О, лучше б родила я ком гадюк шипящих,
Чем столь позорное кормить мне существо,
Да будет проклят миг в усладах преходящих,
Когда себе на срам я зачала его!

Но раз Ты захотел, чтоб этого уродца
От мужа скверного я родила на свет,
И если мне нельзя его на дно колодца
Или в огонь швырнуть, как жёлтый мой билет,

То я на выродка отверженного чрева
Всю ненависть Твою злорадно изолью,
И так искрючу ствол отравленного древа,
Чтоб впредь не распрямить листву ему свою!"

Так, богохульною захлёбываясь пеной,
Не зная, что за путь назначил чадцу Бог,
Она в самой себе соделалась геенной,
Таков преступницы заслуженный итог.

Но под опекою незримой Серафима
Младенец возрастал под солнцем на земле,
И выросло дитя, как на крылах носимо,
Не ведая нужды ни в пище, ни в питье.

Играет с ветром он, беседует с грозою,
Хоть знает, что рождён для крестного пути,
И Ангел, умиляясь, взирает со слезою
На поприще, что он решил уже пройти.

Все те, кого любить мечтает он, пугливо
Шарахаются прочь, другие, обнаглев,
Над жертвой кроткою ругаются гневливо,
Без страха, что на них прольётся Божий гнев.

Другие же тайком к вину его и хлебу
Примешивают смесь из пепла и плевков,
И ханжески воззвав к всевидящему небу,
Клянутся не ходить вослед его шагов.

Жена его вопит: "Зачем юроду лира?
Но если он на ней так сладостно бренчит,
То пусть он и меня, как древнего кумира,
Волшебною игрой теперь озолотит.

Я миррой услажусь и нардом с фимиамом,
А чрево ублажу и мясом, и вином,
Исторгну из него коварством и обманом
Самой себе хвалу, чтоб воцариться в нём!

Когда же это всё мне надоест, я руку
Простру и возложу несчастному на грудь,
И когти выпущу, и обреку на муку,
И к сердцу нежному проложат когти путь,

Стальной десницею схвачу комок кровавый,
Как малого птенца, и стискивать начну,
Когда же наслажусь жестокою забавой,
То вырву из груди и псам его швырну!"

Но к трону горнему, где радуги сияют,
Возводит очи он, Христовой правды столп,
И молнии ума из глаз его сияют
Поверх бушующих, беснующихся толп:

"Благословен Господь! Он нам даёт страданье.
Оно - благой елей для наших гнойных ран,
Оно - заблудших душ святое оправданье,
Оно от всех невзгод целительный бальзам!

Я знаю, только боль не причинит урона
Свершающему путь по океану зла,
И если б из неё плелась моя корона,
То скорбью всех людей она бы расцвела!

Все драгоценности исчезнувшей Пальмиры,
Кораллы дивные, жемчужины морей,
Металлы редкие, алмазы и сапфиры
Сравниться не смогли б с короною моей,

Ведь соткана она из выспреннего света,
Из тех перволучей, чья сила так светла,
И миллиарды глаз, их отразивших, это
Лишь помрачённые, слепые зеркала!

ПОЕЗДКА НА СИФЕРУ

Белой чайкой вися между мачт и снастей,
Моё сердце парило над далью лазурной,
Чуть качаясь, корабль шёл по глади безбурной,
Словно Ангел, хмельной от небесных лучей.

- Что за остров чернеет там? - Это Сифера.
Край, воспетый молвой. Вот он, значит, каков.
- Эльдорадо банальное всех пошляков!
- Говорят, родилась там из пены Венера:

Край сокровенных и благословенных грёз,
Ты прежде был страной цветущей и прекрасной,
Там прославлялся культ богини сладострастной,
Там лавр благоухал меж ароматных роз.

Там благородный мирт, маня блаженной тенью,
Укрыться приглашал от зноя близ воды,
Вечнозелёные роскошные сады
Пленяли взор своей густой прохладной сенью.

Увы, ну а теперь вдали была видна
Пустынная земля, скалистый дикий остров,
Огромная скала, похожая на остов,
Вот только странная была там вещь одна.

То не был древний храм, где жрица молодая
Походкой, что звала, манила и влекла,
Влюблённая в цветы, навстречу морю шла,
Грудь ветру распахнув: Отвёл бы взгляд куда я?

Когда же к берегу пригнал нас нежный бриз
И мы прибрежных птиц вспугнули парусами,
На виселице труп предстал под небесами,
Что принят нами был сперва за кипарис.

Уж птицы гадкие давно клевали тело,
А солнце всё сильней палило мертвеца,
То, что назвал бы я остатками лица,
Куда-то в пустоту далёкую глядело.

Вместо глаз - два провала. До самых колен,
- Уж чего, ну а мерзости было в излишке! -
Между ног провисали кровавые кишки,
Заменявшие трупу расклёванный член.

А внизу - сброд завистливых четвероногих,
Обделённых добычей, голодных и злых,
Чей главарь - самый крупный - ходил среди них,
Как палач меж подручников ходит двуногих.

Обитатель Сиферы, проживший во зле,
Даже мёртвый ты молча сносил оскорбленья,
За какие такие ещё преступленья
Твоё тело не предано было земле!

Труп изрядно смердел. Ошалев от икоты,
Я хотел было нос посильнее зажать,
Но не выдержал, ибо не смог удержать
Омерзительно тёплую массу блевоты.

Бедный чёрт! Леденела от ужаса кровь.
Кто повесил тебя на скандальную сцену?
Вот какую ты платишь за прошлое цену,
Вот чем ты для меня обернулась, любовь.

Сияли небеса и море ликовало,
А у меня в глазах померкнул белый свет,
Картина мрачная, страшней которой нет,
Как наважденье мне покоя не давала:

На острове твоём, Венера, видел я
Лишь виселицы столп да тела поруганья,
О, Боже, дай мне сил смотреть без содроганья,
Как отвратительная душа и плоть моя!

ЛЕТА

Иди ко мне на грудь, жестокая, глухая
К мольбам тигрица, дай мне снова погрузить
Персты дрожащие в твой мех и отразить
Себя в зрачках твоих, душою отдыхая.

Дай в юбках мне твоих, впитавших запах твой,
Вновь упокоить лоб, чело склонить устало.
В цветок моей любви увядшей - что с ней стало? -
Позволь мне ещё раз зарыться головой.

Я сна хочу, хочу забыться больше жизни
Забвением таким же странным, что и смерть.
Дай погрузиться мне, как прежде, в круговерть
Нежнейших ласк - ведь ты на них не в укоризне?

Чтоб разом утолить печали мои, их
Я должен утопить в твоём одре бездонном:
Могучее тоски забвенье в сладкостонном
Спит рту твоём - как я лобзаний жду твоих!

Печали моей, но отныне - наслажденью
Я, как предызбранный, не прекословлю, и,
Послушный мученик, стенания мои
Стремлю к их полному, как вопль, высвобожденью.

Позволь, я погружу язык мой без стыда
В непентес влажный твой и скорбную цикуту
Из острого сосца устами извлеку ту,
Не билось сердце под которым никогда.

ПРЕВРАЩЕНИЙ ВАМПИРА

А женщина, чей рот был земляникой сочной,
Вся корчась, как змея в раскалине песочной,

Сдавив корсетом грудь, шептала мне слова,
Душистые, как мёд, словно едва жива:

"Уста мои влажны, и знаю я науку,
Как тело обрекать на сладостную муку,

А всякую слезу я грудью иссушу,
И старца, как дитя на ложе рассмешу.

Любой, пред кем я - ах! - и предстаю без кружев,
Глядит, солнце, луну и звёзды обнаружив.

Я, милый мой мудрец, так опытна в любви,
Что лучше ты меня сомненьем не гневи!

Когда я целовать мужчине позволяю
Сосцы и если грудь тугую подставляю,

Развратна и скромна, хрупка, но и сильна,
То: Ах! Из-за меня на небе и война!"

Когда мой костный мозг она весь отсосала,
Я повернулся к ней, чтоб почести вассала

Воздать царице, но: Что же увидел я? -
Кошмарный липки труп, исполненный гнилья!

Тогда, зажмурившись от ужаса, я снова
Открыл глаза, и вот, в лучах света дневного

Не манекена вдруг увидел с алым ртом,
Готовым кровью вновь насытиться притом,

А остов странный, чей похож на флюгер скрежет,
Который, на ветру вращаясь, слух мой режет.

***

Тебе мой гордый стих, коль с именем моим
К брегам иных эпох, к благословенным склонам
Он счастливо дойдёт, гонимый Аквилоном
На белых парусах, как чудный Серафим!

Потомкам о тебе напомнит мерный ритм,
Унылый как тамтам. Ты, жившая когда-то,
В читательских умах останешься распята,
Повиснув на цепях моих волшебных рифм.

Жестокая, пойми, что в этом мире пошлом
Никто и никогда, ни в будущем ни в прошлом
Тебя бы не вознёс над смертною толпой.

Бронзоволикий бог, немое изваянье,
Сей мир поправшее бесплотное стопой,
В агатах глаз твоих - победное сиянье!

***
О, что нас ей сказать, душа моя, сегодня,
Найдёшь ли ты теперь высокие слова
Для той, на чьём челе печать лежит Господня,
Для той, что дарит свет, которым ты жива?

Мы скажем: "Пред тобой всё сущее греховно,
Святая, помолись когда-нибудь за нас,
Ты пахнешь Ангелом и плоть твоя духовна,
Мы славим чудный свет твоих пречистых глаз!"

На улице, в толпе, где гам и мельтешенье,
Взывает к страждущим, что жаждут утешенья,
Твой призрак, сотканный из ясного огня:

"Вселенная любви воистину бездонна,
Творите же добро, послушайте меня!"
О, Ангел ласковый, о Муза, о Мадонна!

СТАРУШКИ

1
В Париже, где порой своё очарованье
Имеет даже смерть, я полюбил ходить
За существами, чьё кончину ждать - призванье,
И за причудами их странными следить.

Когда-то юные и вот: О, скрип станины!
Старые перечницы, как я вас люблю!
Эпохи прошлой цвет, Лаисы, Эпонины,
Вы живы ли ещё? Поклон вам, дамы, шлю.

Старухи ветхие, одетые в обноски,
Шарахаетесь вы, не слыша позади
Ни цокота копыт, ни грохота повозки,
Сумочку с вышивкой смешно прижав к груди,

Словно реликвию. Подстреленная, машет
Крылами птица - ей порою вы сродни,
То колокольчику, что против воли пляшет,
Жестоким демоном терзаемый - звони!

Старушечьи глаза на скважины похожи,
Студёная вода на их мерцает дне,
Глядит, словно дитя сумняшеся ничтоже,
Так что не по себе, случалось, было мне.

Старушки гроб - ведь вы, конечно, замечали? -
Как гроб ребёнка мал бывает иногда,
Причудлив вкус порой у траурной печали
И странно прихотлив, увы, что да, то да.

Когда встречаю я процессию с венками,
Которая несёт старушку прочь отсель
С скрещёнными, к груди прижатыми руками,
Мне кажется, что гроб усопшей - колыбель.

Хоть и не плотник я, однако, размышляя,
Как смелый геометр, над формами гробов
И вынужденно их размеры умаляя,
Я понял - это от старушечьих горбов.

А очи ваши, как колодцы со слезами,
- В изложницах застыл расплавленный металл: -
Не скрою, вдохновлён такими вот глазами
Лишь тот, кого невзгод податель испытал.

2.
Где жрица Талии, влюблённая весталка
Фраскати мёртвого? Увы, суфлёр один
Знал имя её: Но мне их до боли жалко,
Красоток Тиволи, доживших до седин.

Однако я встречал среди печальниц старых
И тех, кто свою скорбь преобразили в мёд,
А душу изливать молитвенно есть дар их,
Но кто кроме меня старух этих поймёт?

Та родиной своей обижена когда-то,
А эту злой супруг заставил слёзы лить,
Другая просто мать погибшего солдата:
Я призван в их сердца утешенье вселить.

3.
Ах, как люблю следить за вами я украдкой:
В тот час, когда закат кровавил небосвод,
Присела на скамью для передышки краткой
Не старая ещё богиня: Глаз отвод,

Так хороша! Игру оркестра духового
Послушать, что в саду бравурно изливал
Щедрые волны оптимизма дармового,
Дабы солдат своих народ не забывал.

Бывают же порой возвышенные лица!
А слушала она военных грямь литавр,
Полузакрыв глаза, как спящая орлица:
О, как украсил бы чело богини лавр!

4
Вам посвящаю я стихи мои простые.
Высокая печаль в увядших есть цветах:
Старые матери, беспутницы, святые
И те, чьи имена когда-то на устах

У всех были и вот - где слава их? Порою
Лобзаться лезет к вам пьянчуга-хулиган,
Да ходит по пятам - кто б дал отпор герою? -
Столь подл, сколь и труслив, нахальный мальчуган.

Стыдящиеся жить худые побирушки,
Иль воздухом как все уже вам не дышать?
Отбросы общества, пугливые старушки,
А к стенке жмётесь вы, чтоб людям не мешать.

Я с грустной нежностью давно слежу за вами,
Присматривает так за малыми детьми
Заботливый отец и: как сказать словами?
Подруги, я влюблён в вас тайно, чёрт возьми!

Да, я уже давно за вами наблюдаю,
Но что мне клевета язвительной молвы?
Грехами вашими и я с вами страдаю,
А добродетелями радуюсь, как вы.

Руины! Мы - семья. Как дороги мне все вы,
О, если бы я вам помочь хоть чем-то мог!
И что вас завтра ждёт, годов преклонных Евы,
Которых изломал когтистой лапой Бог?

СЕМЬ СТАРИКОВ

Людный город, где грёзы бредовые снятся,
Человечник огромный, ты манишь меня!
В испареньях твоих наважденья теснятся
И встречается призрак средь ясного дня.

В дымке утра, когда ещё выше казались
Берега узкой улицы, так что дома
Этажами последними неба касались,
А внизу громыхала рассветная тьма,

Я домой возвращался, разбитый, уставший,
Разговором с собой охлаждая свои
Раскалённые нервы. День брезжил наставший,
А прошедший уже угасал в забытьи.

Вдруг старик, чьи лохмотья подобны туману,
Мне явился - просить стань такой медяки,
То рука бы сама потянулась к карману,
Если бы не глаза - его злые зрачки

Желчь саму источали. Приметы есть к худу,
Взгляд такой, что сама отнимается речь.
Видом напоминал он, должно быть, Иуду:
Нос крючком, борода цвета стали, как меч,

Не горбат - перешиблен в крестце, опирался,
В три погибели согнут, старик на клюку,
Ненавидя весь мир - иль его мир чурался? -
Много, знать, повидал на своём он веку.

Так, по грязи и снегу он шёл, ковыляя,
Иудей ли трёхногий иль зверь без ноги,
Самым видом своим в душу ужас вселяя,
Словно мёртвых давили его сапоги.

Вслед за ним шёл двойник: борода, глаза, палка
И спина те же самые - адом одним
Оба порождены. Знать, я выглядел жалко,
В страхе оторопев и застыв перед ним.

Жертва случая я или чьей-то злой шутки?
Что хотят, то об этом пусть и говорят,
Только семь стариков, и все семеро жутки,
Друг за другом прошли предо мною подряд.

Кто смеяться бы стал над моим беспокойством
И спиной не почувствовал братскую дрожь,
Тот да знает: хотя и отмечен изгойством,
Был на вечность саму грозный странник похож.

Может быть я увидел бы так же восьмого -
Омерзительный Феникс, свой сын и отец
Мне б являлся, наверное, снова и снова,
Только я положил наважденью конец,

Прочь уйдя. Весь разбитый, как в белой горячке,
Я вернулся домой, я упал на кровать,
Но не в силах забыться в спасительной спячке,
Всё искал, как абсурд этот истолковать?

Но напрасно мой разум осмыслить пытался
Происшедшее - бури он не усмирил,
В океане бушующем утло метался,
Как разбитый он челн, без руля, без ветрил.

ПРИЗРАК

1. МРАК

В катакомбах глубокой печали,
Куда я удалился в затвор,
Я веду сам с собой разговор:
Что заменит мне солнце, свеча ли?

Живописцу насмешливый Бог
Расписать велел мрак: своё сердце
Жарит бес, чтобы съесть: в сластотерпце
Узнаёшь себя, неголубок?

Ангел света является мне
В виде женщины. Вижу фантома
Наяву я и как бы во сне.
О, восторг! О, блаженство! Истома:
Так и есть - это снова она,
Светлолика, хоть кожей темна.

2. АРОМАТ

Читатель, ты душою отдыхал,
Вдыхая ладан до изнеможенья,
Когда-нибудь до головокруженья
Смолу ты благовонную вдыхал?

Ты бабочкой над вечностью порхал?
А со цветком запомнил миг сближенья?
Бесхитростные есть телодвиженья:
О, как этот цветок благоухал!

Любимая, так от волос твоих,
Пленяющий сильнее, чем церковный,
Шёл дикий, душный аромат альковный,

Я изнывал, покусывая их.
И словно твоим звонким юным смехом
Отброшенное платье пахло мехом.

3. РАМА

Как хорошая рама всегда добавляет
Полотну, хоть и не знаменито оно,
То, что словом пока не определено,
И картину из мира вещей выделяет,

Так звезду мою всё, что на ней, обрамляет:
Украшенья, наряды: Казалось, земно,
Но как в гостью с небес всё в неё влюблено -
Дивный камень в оправе взор ошеломляет

Совершенством отделки и граней игрой.
Всё служило ей рамой: она утопала
В ситцах и в кружевах свои плечи купала.

А повадка её удивляла порой
Грациозной ребячливостью обезьянки,
Что сквозила в движеньях полунегритянки.

4. ПОРТРЕТ

Болезнь и смерть испепелили
Всё то, что полыхало в нас,
От глаз, которые целили,
От рта - печален здесь рассказ:-

От ласк, которые как брату
Она дарила, о, душа,
Осталось - что? Оплачь утрату -
Рисунок в три карандаша,

Который тоже умирает,
Как я, старея с каждым днём,
И демон времени стирает

Крылом черты его. Вздохнём.
Убийца жизни и искусства,
Ты не сотрёшь святые чувства!

РАЗРУШЕНИЕ

Ежемгновенно и со всех сторон
Неосязаемый как воздух меня мучит
Дух противленья и наносит мне урон,
И удовлетворять свои хотенья учит.

Зная любовь мою к Искусству, предстаёт
Мне в виде женщины, исполненной соблазна,
Или, предлог найдя, мне чашу подаёт
С запретным зельем, сев на шею мне бесслазно.

И, совратив меня, мол, не увидит Бог,
Разбитого, без сил в тоскливейший порок
Для отвратительного грехосовершенья,

Швыряет мне в глаза, мол, чёртом ты побран,
Одежды грязные и гной отверстых ран,
И аппарат кровавый Разрушенья.

ОДЕРЖИМЫЙ

Уж солнце трауром подёрнулось, и ты,
Луна моя, теперь укутайся тенями.
Спи или же кури, каминными огнями
Любуясь вечер весь до полной темноты.
Как я люблю бя такую, с высоты
Звезда сошедшая, и что нам делать с днями,
Гуляя по местам с огнистыми камнями,
В Эдеме - ты и я: А хочешь остроты?
Зажги зрачки свечёй с застывшими слезами.
Хотенье пробуди кошачьими глазами,
Как боль, спонтанное, мучительное. Будь
Хоть ночью чёрной, хоть зарёй огненно-рыжей,
Будь откровенной, резвой и бесстыжей,
О, мой Вельзевул, лёд из огня - добудь!

МЕЧТА ЛЮБОЗНАТЕЛЬНОГО

Знакомо ли тебе, как мне, это мученье -
Со страхом смешанная жажда умереть?
Снедало ли тебя от жизни отреченье,
Которое должно сперва, как плод, созреть?

Надежда и тоска: Но всё сильней влеченье.
Как на песок в стекле томительно смотреть!
Вот, времени сейчас закончится теченье:
Всё. Через миг конец. Не будет муки впредь.

Ах, как нетерпелив ребёнок на спектакле!
В большой досаде мы на занавес, не так ли?
Суровой правды миг, однако же, настал:

Я умер и уже зарёй пылал холодной.
Поднялся занавес. С надеждой, но бесплодной,
- Так где же зрелище? - я всё чего-то ждал.

ПЕЙЗАЖ

Чтоб звонче сочетать в стихах созвучий чёты,
Жить ближе к небесам хочу, как звездочёты,
И с колокольнями в соседстве поутру
Внимать их гимнам, разносимым на ветру.
Люблю смотреть, обняв руками подбородок,
На крыши и дворы поверх перегородок,
На трубы, флюгера и на колокола
С мансарды - и поэт у нас не без угла!

Люблю я созерцать, как в ясную погоду
Из труб дымы рекой восходят к небосводу,
То как рождается в лазурной глубине
Вечерняя звезда, а лампы свет - в окне.
Мне любо наблюдать весну и лето, осень:
Не зиму только - где в угрюмом небе просинь?
Закрыв все ставни и портьеры опустив,
Я отдыхаю, в ночь день светлый обратив,
Мечтая о садах, фонтанах, птицах южных
Под звуки музыки из завываний вьюжных
В печной трубе. Ярка идиллия моя.
Зимой я уношусь в далёкие края.
Мне хорошо: мятеж на улице пусть будет,
И он меня от грёз волшебных не пробудит,
Предавшись наяву пленительному сну,
Я волею своей зову в мечты весну,
Из сердца моего я солнце извлекаю
И всё вокруг себя в сиянье облекаю.

СОЛНЦЕ

Слышны ли стоны мне за жалюзи? - Ещё бы!
Секретов не таят парижские трущобы.
Уже в лучах зари предместья и поля:
С воображаемою шпагой - ой-ля-ля! -
Весьма причудливым я занят фехтованьем,
Точнее говоря - рифм редких добываньем:
Отскок, наскок, удар: Вот к давнему стиху
И найден точный чёт - негрех да к негреху!

Приветствую тебя, о, солнце, враг хлороза,
Питается тобой и червь земной, и роза,
Ты прогоняешь тьму, светя на дол с высот,
И полнишь мёдом мозг, словно пчелиный сот,
Ты инвалидов с костылями утешаешь
И настроенье бедолагам повышаешь,
Ты, солнце, урожай в душе моей растишь,
Но сбора день и час когда мне возвестишь?

Ты, как поэт, чьи сны рифмованные вещи,
Облагораживаешь низменные вещи,
Без шумной челяди - не мчат, трубя, гонцы: -
Ты входишь, словно царь, в больницы и дворцы.

СМЕРТЬ БЕДНЯКОВ

Смерть утешает но и заставляет жить,
Она - конец пути и нет иной надежды,
Но путь надо пройти. Ты должен дорожить
Здесь каждым жизни днём, а не ждать, как невежды,

Конца. Упасть в сугроб и, наконец, смежить
Уставшие искать тропу во мраке вежды:
Надежда может так порой заворожить!
Дать Некто обещал нам белые одежды:

Приют для бедняков написано, что есть.
Там можно отдохнуть, согреться и поесть,
И нежный Ангел сам постель тебе постелет,

В перстах которого - пленительные сны:
Бедняк уснул в снегу. В том нет его вины.
Пускай теперь над ним завьюжит, заметелит:

СМЕРТЬ ХУДОЖНИКОВ

В который раз я мрачно содрогнусь,
Целуя низкий лоб карикатуры
На совершенство и от злобной дуры
Когда, смешной мечтатель, отвернусь?

Вновь на обломков груду оглянусь
И разберу остатки арматуры.
Не вышло у ваятеля Скульптуры,
Увы, опять. Печально усмехнусь.

Иные же смирились с худшей долей:
Без идола творят. Для них одна
Надежда есть, в конце пути она -

Причудливый и мрачный Капитолий:
Пусть хоть под солнцем смерти расцветут
Цветы в мозгу их, где они растут.

***
Мы погружаемся во мрак, туман и холод.
Прощай, тепло! Пора зиме вступить в права.
Со стуком траурным: "Ты болен и немолод", -
На мостовую тяжко падают дрова.

Ещё короче стал недлинный день солярный.
Радости мало в помрачении таком.
Увидь, сердце, теперь ледовый ад полярный,
Где ты не солнце, а замёрзший алый ком.

Как на душе моей от этих звуков скверно!
Боже, там что, сооружают эшафот?
Уставший разум мой хандра таранит мерно,
Похоже, что стена обрушится вот-вот.

И кажется мне, что сколачивают где-то
В великой спешке гроб. Вопрос только - кому?
Ну вот и холода. Скончалось бабье лето.
Мой погребальный марш, выходит, по нему.

Ни спальня, ни камин, ни ваша ко мне нежность,
Ни даже длинных глаз зеленоватый цвет
Сегодня заменить не смогут мне безбрежность
Моря закатного, где стынет солнца свет.

Любите же меня, пусть хоть как мать ребёнка
Неблагодарного и злого, как сестра
И как любовница - умело, умно, тонко:
Последняя любовь бывает так остра!

Могила ждёт. Хочу к вашим ногам склониться
И на колени лоб усталый положить,
Хочу без слов опять в любви к вам объясниться.
Вы - поздний летний луч: О, как я хочу жить!

ВОЛОСЫ

Дай мне забыться в чувственной отраде,
Позволь, я буду медленно вздымать
И рассыпать твои густые пряди
Пьянящего их аромата ради,
Хочу ему, как музыке внимать.

Азии томной с Африкою жгучей
Воспоминанье, в душных волосах
Звуча моряцкой песнею тягучей,
Воображенья силою могучей
Становится, как ветер в парусах,

Несущий вдаль меня, где лето вечно,
Мужчины там полны жизненных сил,
А женщины, идущие навстречно
С кувшинами, в глаза глядят беспечно
Тем, кто у них напиться попросил.

Жизнь порта слышу. Полными глотками
Пью запах, звук и цвет. Люблю следить
С каюты корабля за рыбаками,
Что тянут сети сильными руками,
И по портовым улочкам бродить.

Так дай же мне скорей лицом зарыться
В твой чёрный океан, где скрыт иной,
В котором небо звёздное искрится,
Дай в нём, подобно капле, раствориться,
Прошу тебя, будь ласкова со мной.

На берегах пушистых твоей кожи
Лес ароматный расплетённых кос,
Если не ты родная мне, то кто же?
И в запахе, пронзающем до дрожи,
Смешались дёготь, мускус и кокос:

В твоей тяжёлой гриве мои руки
Рубин, сапфир и жемчуг ищут вновь,
С тобою изнывать в блаженной муке
Все дни, всегда, не ведая разлуки
Хочу - не покидай меня, любовь!

СПЛИН

Когда низкое небо, как столб атмосферный,
Тяжко давит на мозг, словно качкой морской,
Так что после бессонницы утра свет серный
Ещё хуже чем мрак, где ты ширил рукой,

Когда робкой Надежды взлёт неимоверный
Потолок подземелья, где больше мирской
Не должно быть надежды, её путь неверный
Преграждает как нетопырю, и в такой

День промозглый, когда утра сумрак пещерный
Проливает опять неизбывной рекой
Хлябь, а прутья дождя не как дом эфемерный
Паука, что в мозгу интересно - какой

Жертвы ждёт? - вдруг набат, словно вопль боговерный
Раздаётся бродяг, что с сумой да клюкой
Прошли жизненный путь, так что рай достоверный
Уже виден им - близок желанный покой!

Тогда мне катафалки чредою безмерной
Начинают мерещиться, не никакой
Уж надежды, сам Ужас вонзает - хруст скверный -
Чёрный стяг свой в мой череп, склонённый Тоской.

АЛЬБАТРОС

У тупой матросни есть дурная забава -
Альбатросов ловить. Эти птицы всегда,
Как недвижный эскорт, возле мачт величаво
Провожают над горькою бездной суда.

Только, пойманный в плен, он, не знавший насилья,
Окружённый глумливой и наглой толпой,
Этот принц высоты неуклюжие крылья,
Словно вёсла, теперь волочил за собой.

Как смешён, как уродлив он, вот так потеха!
Не уйдёт, пусть попробует только посметь!
Этот в клюв ему трубку засунет для смеха,
Тот кривляется, мол, тоже может взлететь:

О Поэт, ты царишь в синеве небосвода,
Недоступный стрелкам, непокорный судьбе,
Но ходить по земле среди пошлого сброда
Исполинские крылья мешают тебе.

ВЕЧЕРНЯЯ ГАРМОНИЯ

Настал блаженный час, под гул богослуженья
Торжественно зажглись кадильницы-цветы,
Их запахи во тьме со звонами слиты,
Меланхоличный вальс и томное круженье.

Торжественно зажглись тяжёлые цветы,
И скрипки нежный стон дрожит в изнеможенье,
Меланхоличный вальс и томное круженье,
Алеют берега лазурной высоты.

И скрипки нежный стон дрожит в изнеможенье,
А в робком сердце страх бездонной пустоты,
Алеют берега лазурной высоты,
Закатные лучи застыли без движенья.

А в робком сердце страх бездонной пустоты,
В зеркальной глубине воскресли отраженья,
Закатные лучи застыли без движенья:
Как дароносица, во мне мерцаешь ты!

ПРОПАСТЬ

Паскаль носил в мозгу бездонное жерло -
Всё пропасть, бездна всё: желанье, слово, дело:
И только что опять затылок мне задело,
Повеяв холодом, Безумия крыло.

Забыться и не быть - иного нет удела.
Пространство кончилось и время истекло.
В моём мозгу Господь, разоблачая зло,
Запишет ужасы, которым нет предела.

Я сна теперь страшусь. Он - яма, он - провал.
К какой бы пропасти я взор ни приковал,
К каким бы небесам его я ни возвысил,

Повсюду бездны мрак, и тщетно жажду я
Вкусить бесчувственности от небытия:
Ах, никогда не стать вне Сущностей, вне Чисел!

РАЗГОВОР

Вы - небо осени, закатное светило.
Увы, моей тоски приливная волна
Опять нахлынула и горький привкус ила
Я снова ощутил у губ моих, сполна.

Зачем моей груди коснулись вы несмело?
О, друг мой ласковый, нет сердца там, поверь.
Оно досталось той, которая посмела
Предать его зверью, сама - жестокий зверь.

Оно теперь - дворец, который пьяным сбродом
Глумливо осквернён - там кровь, там грязь, там боль:
А ваши волосы душистым пахнут мёдом:

О, красота, в глаза взглянуть тебе - позволь!
Хочу, чтобы они, сверкнув, испепелили
Всё то немногое, что звери пощадили.

НЕЗНАКОМКЕ

Бульвар вокруг меня гремел, пошл и поган.
Высокая и тонкая, под чёрной
Вуалью женщина прошла, рука в узорной
Перчатке, держа край фестона, балаган

Вокруг себя не видя толпы вздорной.
Остановившись, я, как старый интриган,
Глаз небо зыбкое, где зреет ураган
- Иль наслажденье? - пил с влюблённостью покорной.

Блеск молнии и: ночь. Сверкнувшей красоты
Миг зародил во мне тоску по счастью, в жизни
Так редкому, увы. Мне встретишься ли ты

Опять, пускай не здесь, а там, в святой отчизне?
Не знаю я кто ты , зачем и куда шла,
Но я тебя любил - ты это поняла!

ЛИТАНИИ САТАНЕ

Дивный Ангел, достойный премногих хвалений,
Сын, заклятый Отцом и лишённый молений,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Князь изгнанников, Богом отверженный, но
Не смиривший гордыни своей всё равно,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Царь богатства, сокровищ духовных податель
И страданий людских всеблагой врачеватель,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Ты, кто дал прокажённым утехи любви,
Чтоб от рая вкусить они тоже смогли,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Ты, со Смертью любовное ложе деливший
И от Смерти Надежду шальную родивший,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Ты, дающий злодею презрительный взор,
Когда смертный выносят ему приговор,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Ты, кто зрит глубоко под землёй минералы,
Для войны припасённые Богом металлы,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Ты, кто знает, в каких тайниках жадный Бог
Драгоценные камни припрятать бы мог,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Ты, кто ночью лунатику длань подставляет,
Когда он по карнизам и крышам гуляет,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Ты, дающий пьянчуге упругий скелет,
Чтоб он смело шагал под колёса карет,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Ты, сомненьем в себя укрепляющий веру,
Прометей, давший людям селитру и серу,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Ты, кто ставит бесстрастной рукой палача
Начертание зверя на лбу богача,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Ты, вложивший в глаза и сердца проституток
Жажду денег и страсть до весёленьких шуток,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

Посох изгнанных, светоч бредущих во тьме,
Заговорщиков друг, брат сидящих в тюрьме,

Сатана, снизойди к моей жалкой молитве!

МОЛИТВА

Слава, слава тебе, сатана, в вышине,
Где ты правил, и слава тебе в низине,
Где царишь ты теперь, погружённый в мечтанья.
Сделай так, чтоб с тобой я под древом познанья
Отдыхал, а оно над моей головой
Новым храмом шатёр свой простёрло живой!

ВОСПАРЕНИЕ

Там, внизу - облака, там, внизу - города,
Горы, реки, озёра плывут как во сне,
Здесь - сияющий диск в фиолетовой тьме,
Здесь в эфире летит за звездою звезда!

Мой рассудок, ты мечешься, как на костре,
То как сильный пловец - ему всё нипочём! -
Ты ныряешь во мрак, раздвигая плечом
Глубину бытия в сладострастной игре.

Унеси меня прочь! Эта жизнь, как миазм,
Дай отмыться от дрязг в просветлённой струе,
Дай глотнуть леденящее грудь питие,
Золотой эликсир, рвущий горло до спазм!

Позади суета ежедневных сует
Волочится за жизнью чугунным ядром,
Счастлив тот, кто рванулся упругим крылом
И вознёсся к полям, излучающим свет!

Тот, чьи мысли легко, словно стаи стрижей,
К небесам направляют свободный полёт,
Кто, как бог, воспарив, вдохновенно прочтёт
Откровенья цветов и безмолвных вещей!

SED NON SATIATA

Божок, исполненный свирепой красоты,
Ты пахнешь мускусом и горечью гаваны,
Какой тебя шаман зачал в ночи саванны,
Колдунья чёрная, исчадье темноты?

Нектар твоей слюны пьянит до дурноты,
Он опия сильней, блаженнее нирваны,
Я вёл к твоим глазам желаний караваны,
Но пить одной тоске из них давала ты.

Мою тебя, остынь, оставь меня в покое,
О, ненасытная! Могу ль я стать рекою,
Чтоб девять раз подряд, как Стикс, тебя обнять?

Тварь сладострастная, чьей похоти звериной
Мне, измождённому, иначе не унять,
Как стать в аду любви холодной Прозерпиной.

СООТВЕТСТВИЯ

Природа - древний храм, где от живых колонн
Обрывки смутных фраз исходят временами,
Мы входим в этот храм в смятенье, а за нами
Лес символов немых следит со всех сторон.

Как эха длинный вопль, блуждающий по кругу
В бездонной пустоте среди безмолвных гор,
Сливается с другим, так, словно зыбкий хор,
В нас запах, звук и цвет ответствуют друг другу.

Есть запах чистоты. Он пахнет, как дитя,
И зелен, как трава, и тих, как зов гобоя,
Но много есть иных, развратных, что шутя

Способны расколоть сознание любое!
Так ладан и сандал, так мускус и бензой
Влекут лавины чувств и мыслей за собой!

ПРЕДСУЩЕСТВОВАНИЕ

Я долго жил в дворцах, исполненных дремоты,
Где бликов золотых слепящие рои
Меж мощных колоннад сверкали в забытьи
И в сумерках цвели базальтовые гроты,

И волны, преломив хрустальные струи,
Торжественно влекли падения и взлёты,
Сплавляя в зыбкой мгле таинственные ноты
С закатом, чьи огни зажгли зрачки мои.

О да, я долго жил роскошно и устало
Среди спокойных грёз и медленных услад,
И голые рабы, ища мой скорбный взгляд,

Мне освежали лоб, качая опахала,
Стараясь с каждым днём всё глубже проникать
В мучительный секрет, мне данный, чтоб страдать.

ВРАГ

Моя юность прошла, словно буря над садом,
В блеске призрачных солнц этот бешеный шквал
Сразу весь урожай погубил своим градом
И с деревьев листву, искромсав, посрывал.

Вот и буре конец, только я уже вряд ли
Соберу в том саду золотые плоды.
Надо землю ровнять, брать лопату и грабли:
Но воздаст ли Господь за благие труды?

И найдут ли - как знать? - новых мыслей растенья
Нежный сок, что весной возбудит их цветенье
В почве, вымытой словно песок у реки?

Время точит наш дух и мы стонем от боли,
А невидимый Враг всем мольбам вопреки
Жрёт и жрёт нашу плоть, свирепея всё боле.

НЕУДАЧА

Опять твой путь тернист и крут,
Сизиф, и пытка бесконечна,
Лишь с ней сравним мой тяжкий труд -
Жизнь коротка, искусство вечно.

Поэта сердце, что стучит,
Гремя как барабан дырявый,
К погосту проклятому мчит,
Прочь от гробниц, увитых славой.

Не счесть сокровищ под землёй,
Они лежат, ты мглой,
Их землекопы не отроют.

Опять цветы на склонах гор,
Ничей не вдохновляя взор,
Бутоны нежные раскроют.

БОЛКОН

Мать воспоминаний, нежная из нежных,
О тебе все мысли, о тебе мечты.
Сколько провели мы вместе безмятежных
Вечеров сердечных, помнишь, я и ты?
Мать воспоминаний, нежная из нежных.

Розовели угли, меркнули огни.
Вечер на балконе. Сколько вожделенных
Унеслось мгновений! Где теперь они?
Мы тогда сказали столько слов нетленных!
Догорали угли, меркнули огни.

Как прекрасен вечер в сумраке закатов,
Как бездонно небо, как сильна любовь!
Над тобой склоняясь, ангел ароматов,
Я вдыхал, казалось, с ними твою кровь,
Как прозрачен вечер в сумраке закатов.

Я искал во мраке твой спокойный взгляд, Два зрачка огромных в темноте кромешной,
Пил твоё дыханье! О, восторг, о, яд!
Обнимал колени с нежностью безгрешной:
Я искал во мраке твой спокойный взгляд.

Я легко сумел бы воскресить былое,
Каждый миг счастливый воссоздать бы мог,
Идол незабвенный, существо родное,
Я провёл бы вечность вновь у твоих ног,
Я легко сумел бы воскресить былое.

Только если время мчится всё быстрей,
Возвратит ли бездна то, что поглотила,
Возродится ль снова из глубин морей
Утренней зарёю ясное светило,
Даже если время мчится всё быстрей?

НЕОБРАТИМОСТЬ

Ангел, славящий жизнь, вам знакомы страданья?
Скорбь, отчаянье, страх, если, стиснув виски,
Проклинаешь весь мир от бессильной тоски,
А гримасы стыда, а ночные рыданья?
Ангел, славящий жизнь, вам знакомы страданья?

Ангел братской любви, вы взывали к отмщенью?
Если, сжав кулаки от жестоких обид
Человек небесам равнодушным грозит,
Отвергая Того, Кто призвал к всепрощенью?
Ангел братской любви, вы взывали к отмщенью?

Ангел добрых надежд, бывали в больницах,
Где свирепствует смерть, вас бросало в озноб
От испуга, когда света скудного сноп
Восковой желтизной застывает на лицах,
Ангел добрых надежд, бывали в больницах?

Ангел вечной весны, вас пугали морщины?
Если старость пришлёт эту чёрную весть,
Вам достанет ли сил, чтоб однажды прочесть
В ненаглядных глазах состраданье мужчины?
Ангел вечной весны, вас пугали морщины?

Ангел всех совершенств, целомудренный гений,
Царь Давид захотел, прежде чем умереть,
Рядом с телом твоим свои кости согреть,
Я же, грешный, прошу только кротких молений!
Ангел всех совершенств, целомудренный гений!

ПРИГЛАШЕНИЕ К ПУТЕШЕСТВИЮ

О сестра, давай
Улетим в тот край,
Где бесконечно блаженство,
Край волшебных грёз,
Где не будет слёз,
Где всё, как ты, совершенство!
Солнца влажный блеск
И каналов плеск
И чёрный плен глаз коварных
Оплели мой ум
Обаяньем дум,
Таинственных и лучезарных!

Край, где царит чистота,
Мир, свет и красота!

Там пышный покров
Из пёстрых ковров
Наши украсит покои,
Там всюду цветы
Неземной красоты
Расставлены нежной рукою,
Там роскошь зал,
Глубина зеркал,
Прелесть, лоск и сиянье,
Там в светлой тиши
Все тайны души
В едином пребудут слиянье!

Край, где царит чистота,
Мир, свет и красота!

Хочешь, корабли,
Что в гавань зашли
Из дальних стран, без промедленья
Выполнят сейчас
Любой твой приказ
И ждут твоего повеленья!
А вокруг закат,
Золотой каскад,
Весь в гиацинтовых отсветах,
Город затопил,
Который застыл
В очах твоих, лаской согретых,

Край, где царит чистота,
Мир, свет и красота!

ПАРИЖСКИЙ СОН

1
Пейзаж чудовищно-прекрасный,
Холодный, мёртвый, неземной,
Мираж бездушный и ужасный
Был порождён сегодня мной.

Я истребил без снисхожденья
В нём все деревья - для того,
Чтобы живые насажденья
Не безобразили его.

Но, сладким мучимый соблазном,
Я изощрённо сочетал
В его строю однообразном
Лишь воду, мрамор и металл.

Фонтаны, лестницы, аркады:
То был роскошный Вавилон,
Где в бездну рушились каскады
И рдело золото колонн.

И, низвергая вал за валом,
Весь в бриллиантовом огне,
Поток прозрачным покрывалом
Скользил по бронзовой стене.

Там, где литые колоннады
Застыли в зеркале воды,
Окаменелые наяды
Глядели в мёртвые пруды.

Там камнем розово-зелёным
Свои оправив берега,
Текла к пределам отдалённым
Искристо-синяя река!

Там всё являло откровенье:
Я мнил немое торжество
Зеркал, ослепших на мгновенье
От отраженья своего!

Там, в вышине из урн бездонных
Срывались в пропасть предо мной
Лавины Гангов монотонных
Необозримою стеной,

Там, жертва собственных экстазов,
Впав в упоительный обман,
Я взором в бездну из алмазов
Обрушил бурный океан!

Везде глаза мои встречали
Отдохновенье и привет.
Там даже чёрный цвет печали
Мне излучал незримый свет.

Тот мир ни солнцем, ни луною
Не озарялся, ибо в нём
Всё, что простёрлось предо мною,
Светилось собственным огнём!

2

Открыв глаза, я вдруг проснулся,
Но, отрешась от забытья,
Я тотчас вновь соприкоснулся
С угрюмой прозой бытия.

Часы, охрипшие от боя,
Уже рекли средину дня,
И равнодушие тупое
Вновь переполнило меня.

СМЕРТЬ ВЛЮБЛЁННЫХ

Мы уснём вдали от забот мятежных
Самым кротким сном в самый светлый час,
И под томный вальс ароматов нежных
Всех времён цветы расцветут для нас,

И огнём живым вглубь миров безбрежных
Побежит легко, как в последний раз,
Бесконечный ряд отражений смежных
Между двух зеркал наших ясных глаз.

В синей мгле закат догорит, печальный,
Мой недвижный взгляд, словно крик прощальный,
Твой застывший взор отразит светло.

А потом войдёт Ангел новой встречи,
Он прикроет дверь и протрёт стекло,
И засветит вновь в нашей спальне свечи.

АЛХИМИЯ СТРАДАНЬЯ

Природа, для одних ты - дар,
Родная нива созиданья,
А для других - юдоль страданья,
Где реет ужас Божьих кар.

Гермес, гонимый тайный бог,
Я перенял твоё ученье,
Но как Мидаса на мученье
Слугу ты верного обрёк.

Как прорву золота, в мечтаньях
Зрю всюду смерть. Угрюмый маг,
Из туч я строю саркофаг

Иль узнаю в их очертаньях
Любезный труп, а в бездне звёзд
Вселенский мнится мне погост.

СОСРЕДОТОЧЕНИЕ

Ну полно, Боль моя, уймись и будь послушной,
Довольно, отвернись от мерзостей людских.
Уж вечер близится, неся в наш город душный
Забвенье - для одних, заботы - для других.

Опять на гнусный пир, бессовестный и скучный
Пуска рабы Страстей разнузданных своих,
Безумные, бегут толпою малодушной,
О, Боль моя, дай руку мне, уйдём от них

Подальше. Посмотри: в одеждах алых Годы
Склонились над водой с балконов небосвода,
Вот отблеском косым прощального луча

В портале траурном закат померкнул пышно,
И, саван чёрный свой с Востока волоча,
К нам бархатная Ночь спускается неслышно.

ЛЕСБОС

Эту землю воспеть повелела мне Муза.
Лесбос, остров любви, где под сенью дерев
Поцелуи свежи, словно мякоть арбуза
На невинных устах целомудренных дев,
Эту землю воспеть повелела мне Муза.

Там срываются вниз поцелуев каскады
И летят с высоты, чтобы с рёвом упасть
В вожделенный провал, как безумное стадо,
И на миг утолить воспалённую страсть,
Там срываются вниз поцелуев каскады.

Там ничей ещё вздох не остался без эха,
Рай, где Фрины подруг настигают легко,
Где Венера сама среди плясок и смеха
Пожалеть бы смогла, что она не Сапфо,
Там ничей ещё вздох не остался без эха.

Круглый год там трава зелена и упруга,
И прозрачна вода, и дубрава густа,
Там подругу, смеясь, обнимает подруга,
И глядит ей в глаза, и целует в уста:
Круглый год там трава зелена и упруга.

Пусть же старый Платон хвалит строгие нравы,
Лесбос, царь всех царей, как легка твоя власть!
Ты снимаешь запрет на священное право
Совершенствовать культ, изощряющий страсть,
Пусть же старый Платон хвалит строгие нравы.

Ты умеешь прощать добровольную пытку,
Чей оплот нерушим в горделивых сердцах,
И низводишь на нет в них любую попытку
Обрести благодать на иных небесах,
Ты умеешь прощать добровольную пытку.

Лесбос, кто из богов осудить тебя смеет?
Твой удел без того непомерно жесток!
Даже тысячи солнц иссушить не сумеют
Твоих пролитых слёз светоносный поток,
Лесбос, кто из богов осудить тебя смеет?

О, подруги Сапфо, нет ни ада, ни рая,
Так не бойтесь греха, возликуйте же вновь,
Ваша вера чиста, как любая другая,
И над миром ещё посмеётся любовь!
О, подруги Сапфо, нет ни ада, ни рая!

Жрицы тайной любви, по велению долга
Я слагаю вам гимн, искупающий грех.
Ваш зловещий восторг мне знаком уже долго,
В нём сквозь слёзы звучит необузданный смех,
Я слагаю вам гимн по велению долга.

И с тех пор я стою на вершине Левката
Как дозорный солдат, что, вперяя свой взор
В неоглядную даль, от зари до заката
Провожает мечту в безвозвратный простор,
И с тех пор я стою на вершине Левката.

Чтоб узнать, всем ли смерть принесёт утешенье,
В час, когда скорбный диск над волнами застыл,
Лёг на берег любви, что дарует прощенье,
Труп прекрасной Сапфо, что однажды уплыл,
Чтоб узнать, всем ли смерть принесёт утешенье.

Прекрасный труп Сапфо, любовницы, поэта,
Покинувшей скорбей непрочную юдоль:
Синий взор сокрушён взором чёрного цвета,
Чей сумеречный круг перечеркнула боль
Оставленной Сапфо, любовницы, поэта.

Сапфо, что отдалась на скотское глумленье
Надменному самцу, чей похотливый взор
Невинную толкнул на клятвопреступленье,
Да смоет океан теперь её позор,
За то что отдалась на скотское глумленье.

Так славься же в веках, соперница Венеры,
Чей прелестью весь мир подлунный осиян,
Пускай ты умерла во имя древней веры,
Тобою восхищён великий Океан!
Так славься же в веках, соперница Венеры!

Только Лесбос с тех пор оглашают рыданья,
И, не внемля хвале, что звучит в его честь,
Древний остров любви источает страданье,
И возносится ввысь безутешная весть,
Только Лесбос с тех пор оглашают рыданья.

РАЗБИТЫЙ КОЛОКОЛ

Приятно в зимний день возле огня сидеть
И под треск дров внимать чреде воспоминаний,
Да ветра слушать гул, на пламена глядеть,
Не замечать пурги то плача, то стенаний:

Только гортань благословенна и твоя,
О, старый колокол, за то что в день морозный
Ты, верный часовой, шлёшь в теплоту жилья
Повсюду слышимый твой клич религиозный.

А вот моя душа расколота, увы.
Все звуки, что она в ночь издаёт, мертвы.
Дойдёт ли до тебя моё стихотворенье,

Хрипу подобное лежащего в крови
Под грудой мёртвых тел? А без твоей любви
Бессмысленно моё предсмертное боренье.

СТЕФАН МАЛЛАРМЕ

ОКНА

Как слабый человек, оставленный в больнице
Среди постылых стен подъемлет жадный взор
К распятью, что глядит, зевая, как клубится
Зловонный фимиам в банальной складке штор,

И в корчах распрямив своё гнилое тело,
Он тянется к окну, где буйствует рассвет,
Прильнувши лбом к стеклу впивать оцепенело
Щетинистым лицом прекрасный, яркий свет,

И воспалённый рот, изведав скорбь утраты,
А прежде юный, пить восторг лазурных струй,
И пачкает слюной горячие квадраты,
Вонзая в пустоту блаженный поцелуй,

И, презирая смрад кадила и елея,
И время, что течёт бессмысленно и зря,
Смотреть через стекло, от радости хмелея,
Как медленно встаёт кровавая заря,

Где золотых галер воздушные армады,
Как лебеди, плывут по пурпурной реке,
Чьи сеют молнии душистые громады
С такой беспечностью в лазурном далеке!

Так, оскорбясь душой, погрязшей в сладкой мрази,
Где жрёт само себя, вдыхая смрадный чад,
Желанье отыскать ошмётки этой грязи
И матери вручить, кормящей своих чад,

И я припал к окну в бессилии жестоком,
Чтоб не смотреть вокруг, и в зеркале стекла
Омытом голубым, как золото, потоком,
Узреть и возомнить из грязного угла:

Я - Ангел! Я люблю, я жду, я умираю.
Пусть стёкла будут сном, условностью, мечтой,
Что рвётся из души к возвышенному краю,
Как лучезарный диск, зажжённый Красотой!

Но тщетно, этот мир сильней, его уродство
Низвергнуло меня в блевотину и гной,
И вот, осатанев от мерзости и скотства,
Я зажимаю нос перед голубизной!

И, выломав кристалл, измученный, теперь я,
Как осквернённый монстр, ползу на животе,
Чтоб выброситься вниз на двух крылах без перьев -
Рискуя не упасть в бездонной пустоте?

ВЗДОХ

К веснушчатому дню, где дремлет, светл и тих,
Осенний тёплый лоб в рыжинках золотых,
И к зыбким небесам заоблачного взгляда
Влечёт мой грустный взор, как будто в чаще сада
Вздыхающий фонтан к лазурной вышине,
К Лазури, что, смеясь в зеркальной глубине,
Любуется своим бездонным отраженьем,
Роняя вниз, вослед за мертвенным круженьем
Листа, что проалел холодной бороздой,
Свой длинный жёлтый луч, надломленный водой.

ЛАЗУРЬ

Надменная лазурь, предел земных сомнений,
Глядящая в упор, бездушно, как цветы,
Униженный поэт хулит твой ясный гений
Сквозь золотую боль слепящей пустоты.

Зажмурившись, бегу, но чувствую: ликуя,
Она глядит, глядит как совести укор
Насмешливо и зло! Какую ночь, какую
Швырнуть, швырнуть, швырнуть в её бесстыдный взор!

О морок, защити от этой наглой сини!
Пусть нудные дожди, пронизанные мглой,
Размажут липкий мрак по слякотной трясине,
Зыбучим потолком повиснув над землёй.

Проснись и ты, заткни, вздымая длинной лапой
Со дна летейского зловонное гнильё,
О Скука, затяни, молю тебя, заляпай
Проломы синих дыр, плодящих вороньё.

Ещё! Пусть сотни труб дымятся, злопыхая,
И сажи жирной склеп блуждающей тюрьмой
Поглотит небосвод, и немота глухая
Сольётся навсегда с вселенской мёртвой тьмой!

Всё! Небеса мертвы. Греховная, в тебе я,
Материя, хочу забыться навсегда,
На пастбище твоём угаженном, тупея,
Где разлеглись людей счастливые стада!

Низверженный к идей возвышенных подножью,
Мой мозг, опустошась как баночка румян,
Устал гримировать своей постыдной ложью
Зевающей мечты уродливый изъян:

Но вот опять, лазурь, мне слышно, то и дело,
Сквозь гул колоколов - довольно, я устал! -
Как в злобной глубине, ревя осатанело,
Молитвенную синь струит живой металл!

Он рушится сквозь мрак как благовест победный,
Пронзая, словно меч, тщету душевных бурь.
Куда теперь бежать от этой пытки медной?
Во мне гудит лазурь, лазурь, лазурь, лазурь!

ПОДАЯНИЕ

На, Нищий, но пока, дабы убраться вон,
Иссохшего сосца задёрганное вымя,
Кругляш за кругляшом не выжмешь этот звон,

И странного греха задумчивое имя:
Под пылкий рёв фанфар слюнявыми, скорей,
И вдуй, чтобы свилось, хрипливое, своими!

Охряпистый болван с подскоком у дверей,
Не хочешь ли нюхнуть щекочущими зелье,
Которое - давай! - кури его, ноздрей.

И вдребезги гашиш стеклянное веселье!
В заманчивых вещах узнать известный толк?
И пей свою слюну, счастливый от безделья.

С прелестного бедра срывать, быть может, шёлк?
На нищего глядят нарядные красотки,
Шум княжеских кафе пока ещё не смолк.

Ты выйдешь, старый бог, с коленцами в походке
И выпустишь струю, урча своим нутром,
И звёзды у тебя тогда зажгутся в глотке!

Ты можешь сверх того украсится пером
И засветить свечу дорогою обратной
Святому - разрази меня на месте гром!

Не вздумай понимать, что речь мою превратной.
Ты будешь подыхать, я стану глух и слеп.
Поэтому прощай, забудь меня, о брат мой.

Смотри же, не купи на эти деньги хлеб!

***

Едва коснётся тень заветного числа,
Как давняя мечта под сводами гробницы
До ломоты в костях, желанная, приснится,
Победно распрямив во мне свои крыла.

В эбеновом дворце, где смерть переплела
- О, царственный соблазн! - созвучий вереницы,
Ты будешь как гордец, обманутый в темнице,
Чей одинокий взор вдруг ослепила мгла.

Когда из звёздных бездн, как отзвук иноверий,
Падёт огромный блик причудливых мистерий
На недостойный мир сквозь вечное всегда,

Пространство, возродясь, отвергнет изначальность
И низкие огни покатятся, тогда
Астральным таинством зажжётся гениальность.

***

Бессонницы числом астрального декора
Над ониксом ногтей немотствующий фикс,
Как феникс, окрыляясь, из пепла явит икс,
Но амфора пуста для траурного сбора.

Оглохшей скорлупой мерцает гулкий мникс,
Пустой библибилон ликующего вздора,
Которым, час настал, Хранитель уговора
Исчерпать обречён слезами полный Стикс.

На севере, застыв в плену зеркальном взора
Над схваткой родовой, где крест вакантный, скоро
Узрит единорог её бесплотных никс.

Нагая, мёртвая, без скорбного убора,
Невинным облачком в потёмках коридора,
Семь отражённых звёзд, подобно, сакрификс.

***

Неправда! Разве он не в силах разорвать
Хмелеющим крылом покров остекленелый,
Пленительную гладь, где стиснул иней белый
Полётов стылый лёд, которым не бывать!

Величественный царь без права выбирать
Среди надмирных грёз высокого удела,
Где нет чтоб воспарить, чем ждать оцепенело,
Когда грядет зимы пронзительная рать!

В насильственный простор отвергнув содроганье,
Он гордо отряхнёт предсмертное страданье
И не поднимет впредь заиндевелых крыл.

И призрак, чьи черты светились там всё боле,
Бессильем ледяным, презрительный, застыл,
Как лебедь, что уснул в бессмысленной неволе.

ЛЕТНЯЯ ПЕЧАЛЬ

В улыбке пополам с подавленным зевком
Мешая горечь слёз с беспечностью влюблённой,
Ты дремлешь, ослабев, сомлевшая, ничком
Под солнцем на песке от страсти утолённой.

Был в странной тишине так глух и незнаком,
- О робость моих губ! - твой голос утомлённый:
"Нам в мумию одну в гробнице под песком
Не слиться никогда в пустыне раскалённой".

Но волосы твои - та тёплая река,
Где душу утопить, уснуть бы на века,
Достичь небытия: О, если бы ты знала!

Поплачь, я выпью тушь ресниц твоих и в ней,
Быть может, отыщу для сердца, что устало,
Покой голубизны, бесчувственность камней.

ЗВОНАРЬ

На заре с колокольни, когда переливы
Рассыпаются нежно, как звон хрусталя,
Где лопочет младенец и шепчут оливы
И душистые пахнут лавандой поля,

Над челом звонаря прянет птица пугливо,
Он уныло и зло, на латыни скуля,
Вековую верёвку терзает тоскливо,
Еле слышимый гул исступлённо хуля.

Тот звонарь - это я. Жадной ночью туманной,
Оперённый грехом, я звоню в Идеал,
Извлекая в ответ сквозь дрожащий металл

Только хрипы и хлипы из полости странной.
Сатана! Но однажды и я утомлюсь
Выну камень из петли - и в ней удавлюсь.

ПОЛЬ ВЕРЛЕН

ЧЕРЕЗ ТРИ ГОДА

Толкнувши дверь, под скрип заржавленных петель,
Я медленно вошёл, предчувствуя обман,
В тот садик, где, блестя сквозь утренний туман
Искрилася листвы росистая купель.

Всё так, как было, проверил всё: тоннель
Хмельного лозняка и трепетный платан,
И в чуткой тишине чуть слышимый фонтан
Роняет с шёпотом серебряным капель,

И розы, как тогда, дрожали, как тогда
Кувшинки ветерок ласкал едва дыша,
Здесь каждый уголок я вспомнил без труда.

Я также отыскал Веледу у воды,
Чья гипсовая плоть истлела и, шурша,
Всё сыплется под пошлый запах резеды.

ТОМЛЕНИЕ

Я одрябший, изнеженный Рим, что, давясь от зевоты,
Сочиняет от нечего делать чудной акростих,
А на кончике стиля танцует в лучах золотых
Слишком долгий закат, погружаясь в трясину дремоты.

- Что такое, Аврелий, очнись, почему ты притих?
- Ах, Батилл, нехороший, пусти наконец, ну чего ты:
Повалившись на стол, вот свинья, прямо в лужу блевоты
Сотрапезник, икая, хрипит среди кубков пустых.

И бегут легионы, и варвары рвутся к столице,
Вам повсюду мерещатся их идиотские лица,
Ах, всё выпито, съедено всё: Да чего там жалеть!

Из провинции снова приходят тревожные вести,
И ваш раб начинает, пожалуй, немножко наглеть,
И такая, такая тоска! А душа не на месте:

МОЯ СОКРОВЕННАЯ МЕЧТА

Мне нравится мечтать о женщине одной,
Что мне с ней хорошо и ей со мною тоже,
Что всё в ней на неё всегда так непохоже,
И мне с ней хорошо вдвоём, а ей со мной.

Она умеет быть и не совсем иной,
И не такой, как все. Она - одна. О, Боже,
Пусть это только сон, я знаю, пусть, и что же? -
Мне дорог мой обман, наивный и больной.

Блондинка ли она, брюнетка, что мне в этом?
А имя у неё, исполненное светом,
Из звонких тех имён, что вверены судьбе.

И взгляд её похож на статуй взгляд далёкий,
А голос, он таит, торжественный, в себе
Смысл изначальный слов утраченных, глубокий.

ОБЕТ

Ах, первая любовь, томленья, розы-грёзы,
О, странные глаза застенчивых подруг,
О, трепетный союз ещё несмелых рук,
О, клятвы, о, слова, О, Боже - эти слёзы!

Увы, но с той поры лишь ропот и угрозы
Невидимых врагов мне чудятся вокруг,
Весну моих утрат зима сменила вдруг
И вот уж дни мои полны угрюмой прозы.

И, словно сирота безродный, с той поры,
Один, совсем один, без брата и сестры,
Я горестно терплю несчастье за несчастьем.

О, та, что и без слов привыкла понимать,
О, женщина, когда с заботой и участьем
Она порою в лоб целует нас, как мать.

***

Надежда вновь блестит соломинкой в сарае,
Хватайся за неё, не думай о былом.
Бьют полдень. Спи: Оса кружится над столом,
А ты всё ждёшь, свой лоб руками подпирая.

Ах, бледная душа, и столько лет спустя
Ты не устала ждать. Бьют полдень. Это снится.
Пей! Вот вода, и жди, а я, сомкнув ресницы,
Забормочу сквозь сон, как кроткое дитя.

Бьют полдень. Ах, мадам, уйдите, ради Бога,
Пусть он ещё поспит, да-да, ещё немного.
И гул её шагов всё чудится ему:

Как камушек из рук сквозь брызнувшие слёзы
Надежда падает в таинственную тьму:
Когда же расцветут октябрьские розы!

АНРИ ДЕ РЕНЬЕ

ЛИСТВА

Счастливая пора грядёт, животворя,
И всё короче тень, и редко непогода,
Сверкая, омрачит сиянье небосвода,
И с каждым днём светлей вечерняя заря.

И амбру белую и гроздья янтаря,
И пурпур глянцевый обильная природа
К плечам и к наготе раздвоенного плода
Склоняет, как дары к подножью алтаря.

И тянутся к листве по руслам волокнистым
Подземные ключи, чтоб сумраком тенистым
Пролиться в марево пылающего дня.

И в тихом шелесте садов благословенных
- Ты слышишь? - плещутся, прохладою маня,
Незримые струи фонтанов сокровенных.

ОТПЕЧАТОК

Пускай мне не дано в сверкающем металле
Навек запечатлеть свой профиль или фас,
Ведь боги всё равно не каждому из нас
Оставить на земле свой след предначертали.

Я изваял свой лик на глиняной медали,
Где трещины легли морщинами у глаз,
Дополнив мой портрет, и странно, всякий раз
Я замечаю в нём всё новые детали.

Ах, всё пройдёт, но я, зажмурившись, в тоске
Оставить от себя желаю на песке
Под гулкий рокот волн, задумчивый и мерный,

Свой оттиск призрачный, бегущий в никуда,
И в нём - лицо моё, чей слепок эфемерный
С волной нахлынувшей растает без следа.

САДОВЫВЫЙ ВОР

Поскольку местный фавн, хитрюга и обжора,
Крал мёд и виноград, хозяева садов,
Желая оградить плоды своих трудов,
Решили проучить бессовестного вора.

Лишь я не одобрял такого приговора,
Принципиальный враг капканов и кнутов,
Однажды, затаясь в саду среди кустов,
Я за ухо схватил воришку у забора.

Врасплох застигнутый, бедняга испугался,
Он был рыж, волосат и совсем не брыкался.
Виновато скуля, он кривлялся как мог.

И когда я его, проведя за ограду,
Отпустил, он задал стрекоча со всех ног!
Только топот копытец пронёсся по саду.

ПЛЕННИЦА

Ты бросилась бежать, проворна и легка,
Дав мне пощёчину за дерзкое вторженье,
Твой слишком гордый нрав не вынес униженья,
Когда тебе на грудь легла моя рука.

Беги же, так и быть, беда невелика.
Но знай: тебя найдёт моё воображенье,
Ибо мой быстрый взор, сковав твои движенья,
Тебя уже пленил, отныне - на века!

В том месте, где сейчас стояла ты, нагая,
Я глыбу мрамора воздвигну, дорогая,
И сняв за слоем слой отточенным резцом

Тяжёлую кору со статуи холодной,
Я обнажу твой стан, прекрасный и бесплодный,
И вновь упьюсь твоим разгневанным лицом!

ХОРХЕ ЛЕИСС БОРХЕС

РОЗА И МИЛЬТОН

О, розы, безымянные в веках,
Уходят в вечность ваши родозвенья,
Я лишь одну спасаю от забвенья
В нетленных поэтических строках.
Да не иссушит ветра дуновенье
Росу на благовонных лепестках
Последней розы, что держал в руках
Слепой поэт - о скорбное мгновенье!
Тот сад, где розы Мильтона цвели,
Уже, быть может, стёрт с лица земли,
Лишь над одной я отвратил угрозу.
Пусть это самый хрупкий из цветков,
Я воскресил из темноты веков
Глубокую, невидимую розу!

ЭДИПОВА ЗАГАДКА

О четырёх ногах он в час рассвета,
Двуногий днём, а вечером трёхногий.
Кто этот зверь, единый и премногий?
От смертных сфинкс ждал верного ответа.
Мы есть Эдип. Он, к зеркалу прильнувший,
Есть тот, кто разгадал в отображенье
Египетского монстра - отраженье
Своей судьбы, его не обманувшей.
В эдиповой загадке как в кошмаре
Плодятся формы триединой твари,
Сплошной и непрерывной как мгновенье.
Ваятель этой формы многоликой
Нам ниспослал из милости великой
Спасительный, бесценный дар забвенья.

EVERNESS

Одной лишь только вещи нет - забвенья.
Господь, спася металл, хранит и шлаки,
И плевелы исчислены, и злаки,
Все времена и каждое мгновенье.
Всё обратимо: сонмы отражений
Меж двух зеркал рассвета и заката
Хранят следы твоих отображений
И тех, что отложились в них когда-то.
Любая вещь останется нетленной
В кристалле этой памяти - вселенной,
Где мыслимы любые расстоянья.
Ты здесь бредёшь по долгим коридорам,
Не знающим предела, за которым
Увидишь Архетипы и Сиянья.

RELIGIO MEDICI

Спаси меня, о, Господи, взываю
К Тому, Чьё имя - звук пустой, и всё же,
Как если бы Ты слышал это, Боже,
Лишь на тебя с надеждой уповаю.
Дай мне защиту от себя. Об этом
Тебя просили Браун, Монтень, а также
Один испанец. Господи, вот так же,
О, Всемогущий, сжалься над поэтом!
Спаси меня от жажды смерти. Дважды,
Поскольку нет возврата человеку,
Нельзя войти в одну и ту же реку
В неё уже вступившему однажды,
Пускай мне смерть навек закроет вежды,
Не от неё спаси, но от надежды.

J. M.

Есть улица, есть дверь, есть номер дома,
Звонок: Образ утраченного рая,
Который помнить, даже умирая,
Я буду: Звук шагов твоих. Ты дома.
Мой каждый день заполнен был тобою,
Там ждал меня твой голос долгожданный:
И у меня свой рай был первозданный.
Что было, то, пройдя, стало судьбою.
Не избежал я своего удела:
Чтец слеп, памяти цепкой ослабленье,
Литературой злоупотребленье:
Желанье смерти мною завладело.
Дождём плиты могильной омовенье,
Где две абстрактных даты и: забвенье.

Я

Таинственное сердце, мозг, потоки
Незримой крови в венах, Стикс и Лета
Внутренностей, костистости скелета
Под дряблой кожей - к телу дни жестоки:
Всё это я, но кроме плоти тленной
Я также память о мече старинном
И огненном светиле, в мрак низринном,
Рассеивающимся во вселенной.
Я видевший когда-то наяву мир,
Теперь ослеп. Знаток обузой ставших
Книг и гравюр, от времени уставших,
Завидую я тем, кто уже умер.
Как странно быть в печальном доме этом
Слова перебирающим поэтом.

***
1
Мир больше не подробен. Отлучённый
От ставших недоступными мне улиц,
Любимых различать я не могу лиц,
Слепец, руками видеть обречённый.
От книг осталось то, что сохранила
Забвенья форма - память. Содержанье
Не помню, лишь формат: Неудержанье
Досадно - Мнемозина изменила!
Неровность на полу подстерегает
И каждый новый шаг чреват паденьем.
Вновь нет рассвета вслед за пробужденьем.
Слепец иначе время постигает:
Лишившийся событий, мир стал пресным
Однообразным и безынтересным.
2
С рожденья моего несу я бремя:
И чайной ложкой и большой черпалкой
Обкрадывает мелочное время
Моё плохое зренье. Жизнь под палкой:
Дни прожитые сильно подточили
Букв контуры и лиц, любимых мною.
Чтеца с библиотекой разлучили:
Ослепшие глаза тому виною.
Цвет голубой и алый - за туманом,
А зеркало предметом серым стало.
Со вздохом констатирую устало:
Двойник мой в нём был зрительным обманом.
Теперь я вижу только сновиденья
И слепну сразу после пробужденья.

ПРОБУЖДЕНИЕ

И прянул свет! Кружась в сознанье спящем,
Обрывки снов к былому сну восходят,
И вещи неминуемо находят
Свои места в постылом настоящем.
Мне грезились: миграции сквозь время
Птиц и народов, орды, легионы,
Рим, Карфаген, руины, казни, троны,
Всех прошлых лет мучительное бремя!
А вот и возвращается сегодня:
Моё лицо, мой голос, ноги, руки,
Цвета и формы, запахи и звуки,
И память - наказание Господне!
Довольно снов - в одном из пробуждений
Увидишь мир без этих наваждений.

ОН

Ты - слеп. Твой взор сожжённый ненавидит
Палящий диск, зияющий зловеще.
Теперь ты лишь ощупываешь вещи.
Он - свет, отныне чёрный. Он всё видит.
Мутации луны, жерло клепсидры,
И то, как отдают земные недра
Свой скудный сок корням упорным кедра.
В нём рдеют тигры и чернеют гидры.
Как скопище несметных повторений,
Глядящихся в своё отображенье,
Он - сущего живое отраженье
И каждое из Собственных творений.
Я звался Каином. Познав мои страданья,
Господь украсил адом мирозданье.

УГРЫЗЕНИЕ

Я совершил тягчайший из грехов,
Я не был счастлив. Нет мне оправданья.
Извёл я годы, полные страданья,
На поиски несбыточных стихов.
Родители мои меня зачали
Для тверди, влаги, ветра и огня,
Ласкали и лелеяли меня,
А я их предал. Горше нет печали.
Проклятье мне. Я тот, кто дал созреть
В своём уме, очищенном от чувства,
Обманчивым симметриям искусства,
Я их взалкал, а должен был презреть.
Пускай я проклят с самого зачатья -
Веди меня вперёд, моё проклятье!

КОСМОГОНИЯ

Пока ещё ни мрака нет, ни света,
Ни времени, ни точки для отсчёта
В безмерности, ни нечета, ни чёта,
Ни ветхого, ни нового завета.
Но всё уже, предсуществуя, длится:
Слух порождает ухо, око - зренье,
Пространство - вечность: Формы сотворенье,
Которая в трёхмерности гнездится,
А память - гераклитово теченье,
Дарующее сны в него ушедшим:
Грядущее останется в прошедшем.
Петра неотвратимо отреченье -
Как быстро клятву он свою забудет!
Иуда кончил торг. Уже всё будет.

ЗАГАДКИ

Я, славящий величие Господне,
Быть может, скоро снова стану прахом
И возвращусь с надеждой и со страхом
В мир без вчера, без завтра, без сегодня.
Ни адских мук, ни наслаждений рая
Я не достоин, потому не смею
О них вещать. Подобная Протею,
Меняет формы наша жизнь земная.
Покорный своему предназначенью,
Кем стану я в слепящей круговерти,
Когда конец земному приключенью
Положит любопытный опыт смерти?
Хочу, О, смерть, испить твоё забвенье,
Стать вечным, а не быть им на мгновенье.

НЕВОЗВРАТИМОЕ

Где жизнь моя, не ставшая иною,
Где, славное иль жалкое, моё
Несбывшееся инобытиё,
Какая вещь могла б назваться мною,
Меч или грош, и кто тот человек
- Норвежец? перс? - кого от неминучей
Слепой моей судьбы избавит случай,
Где якорь и где море, путь и век?
Где праведного сна отдохновенье,
Которого навеки лишено
Искусство, потому что лишь оно
Даже во сне не ведает забвенья,
Где та, что день за днём, за годом год
Ждала меня, а, может быть, и ждёт?

ЗАВОРОЖЁННЫЙ

Резная кость, светильники, пергамент,
Луна, созвездья, инструменты, розы,
Ноль, девять цифр и их метаморфозы
И выверенный Дюрера орнамент -
Я допускаю их существованье.
Был Рим, был Карфаген - песок пустыни,
Вот что потом осталось от твердыни,
Разрушенной мечом до основанья!
Я даже допускаю, что подножье
Столпов земли изгрызли океаны,
Что есть на свете расы, культы, страны,
Есть всё! Есть все! Но это будет ложью.
Осталось только ты, мой злосчастье,
Слепое и безмерное, как счастье.

ВТОРОЙ ВАРИАНТ ПРОТЕЯ

Таясь среди песчинок боязливых,
Беспамятный Протей извечно множит
Непостоянство сущего: он может
Быть берегом в приливах и отливах,
Быть камнем, ветром, деревом. Второе,
Что может или мог Протей - провидеть
Грядущее, заведомо предвидеть
Коварство афинян и гибель Трои.
Захваченный врасплох, любой личиной
Он тут же обернётся: сном, химерой,
Огнём и вихрем, тигром и пантерой
Или водой, в воде не различимой.
Так знай: ты тоже соткан из летящих
Мгновений, но уже не настоящих.

НЕВЕДОМОЕ

Луна не сознаёт себя луною,
Песок - песком. Явленьям безразлично
Их назначенье. Сущее безлично.
Вода всего лишь названа водою.
Фигуры не имеют никакого
Значения вне шахматного поля
И игроков. А вдруг и наша воля
Есть только тайный инструмент Другого?
Его нельзя постигнуть. Вера в Бога
Здесь не поможет. Существует мера,
Которую не преступает вера.
Ущербны мысли и мольба убога.
Быть может, цель близка, но неужели
Я лишь стрела, не видящая цели?

ТЫ

Один, только один человек жил, один человек умер на земле.
Обратное утверждение есть статистическая несуразность, сумма неслагаемых.
Не менее невозможная, чем запах дождя, приплюсованный к сновиденью, случившемуся позавчера ночью.
Человек этот - Улисс, Авель, Каин, первый человек, давший имена созвездиям, человек, сложивший первую пирамиду, человек, начертавший гексаграммы Книги Перемен,
Кузнец, испещривший рунами меч Хенгиста, лучник Эйнар Тамберскельвер, король Людовик Лев, книжный торговец, родивший Самуэля Джонсона, садовник Вольтера, Дарвин на палубе "Бигля", а со временем ты и я.
Один человек пал под Илионом, под Метавром, под Хастингсом, под Аустерлицем, под Трафальгаром, под Геттисбергом.
Один человек умер в больницах, в корабельных каютах, в безысходной тоске, в постели у себя дома и от любви.
Один человек видел огромный рассвет.
Один человек ощутил своим нёбом свежесть воды, сочность фруктов и мяса.
Я говорю об одном, о единственном, о бесконечно одиноком человеке.

ФРАГМЕНТЫ АПОКРИФИЧЕСКОГО ЕВАНГЕЛИЯ

3. Горе нищему духом, ибо под землёй пребудет то, что ныне попирает её.
4. Горе плачущему, ибо не отвыкнет уже от жалких стенаний своих.
5. Счастливы знающие, что страдание лавром не венчает себя.
6. Мало быть последним, чтобы стать когда-нибудь первым.
7. Счастлив, не настаивающий на правоте своей, ибо никто не прав либо все правы.
8. Счастливы прощающие ближних своих, счастлив прощающий самого себя.
9. Благословенны кроткие, ибо противятся раздорам.
10. Благословенны не алчущие и не жаждущие правды, ибо ведают, что удел человеческий, злосчастный или счастливый, сотворяется случаем, который непостижим.
11. Благословенны сострадающие, ибо милосердием счастливы, а не упованием, что зачтётся им.
12. Благословенны чистые сердцем, ибо пряма их дорога к Господу.
13. Благословенны изгнанные за правду, ибо правда превыше для них, чем собственный человеческий удел.
14. Ни один человек не есть соль земли, никто, ни одно мгновение жизни своей не был ею и не будет.
15. Пусть догорит светильник и никто не увидит его. Бог увидит.
16. Нет нерушимых заветов, ни тех, что от меня, ни тех, что от пророков.
17. Кто убивает во имя правды или хотя бы верит в свою правоту, не знает вины.
18. Не заслуживает содеянное человеком ни Царствия Небесного, ни геенны огненной.
19. Не испытывай ненависти к врагу, ибо, возненавидев, станешь отчасти уже и врагом его. Никогда твоя ненависть лучше не будет мира в душе твоей.
20. Если соблазняет тебя правая рука, прости её. Вот тело твоё, вот душа и очень трудно, даже невозможно положить границу, которая их разделяет.
24. Не преувеличивай праведность твою. Нет человека, который в течение дня несколько раз не солгал бы, ведая, что творит.
25. Не клянись, ибо всякая клятва высокопарна.
26. Противься злу, но без страха и гнева. Ударившему тебя по щеке можешь подставить и другую, лишь бы при этом ты не испытывал страха.
27. Я не говорю ни о мести, ни о прощении. Забвение - вот единственная месть и единственное прощение.
28. Делать доброе врагу могут и праведники, что не очень трудно, любить его - удел ангелов, не людей.
29. Делать доброе врагу могут есть лучший способ тешить в себе гордыню.
30. Не собирай себе золота на земле, ибо золото порождает праздность, а праздность есть источник печали и отвращения.
31. Думай, что другие правы или будут правы, а если правда не за тобой, себя не вини.
32. Господь превосходит милостью людей, мерит их иною мерою.
33. Дай святыню псам, кинь жемчуг свой перед свиньями. Всему воздай, что положено.
34. Ищи ради счастья искать, а не находить:
39. Врата выбирают входящего, не человек.
40. Не суди о дереве по плодам, а о человеке по делам. Могут быть лучшие и худшие.
41. Ничто не строится на камне, всё на песке, но долг человека строить, как если бы камнем был песок.
47. Счастлив независтливый бедняк, счастлив незаносчивый богач.
48. Счастливы сильные духом, без страха выбирающие путь, без страха принимающие славу.
49. Счастливы запечатлевшие в памяти слова Вергилия и Христа, коих свет озаряет их дни.
50. Счастливы любящие и любимые и те, кто может обойтись без любви.
51. Счастливы счастливые.

В ЛАБИРИНТЕ

О,ужас! Эти каменные сети
И Зевсу не распутать. Измождённый,
Бреду сквозь лабиринт. Я осуждённый.
На бесконечно-длинном парапете
Застыла пыль. Прямые галереи,
Измеренные долгими шагами,
Секретными свиваются кругами
Вокруг истекших лет. Хочу быстрее
Идти, но только падаю. И снова
Мне чудятся в сгущающемся мраке
То жуткие светящиеся зраки,
То рёв звериный. Или эхо рёва.
Бреду. За поворотом, в отдаленье,
Быть может, затаился наготове
Тот, кто так долго жаждал свежей крови,
Я столь же долго жажду избавленья.
Мы оба ищем встречи. Как и прежде,
Я верю этой меркнущей надежде.

ЛАБИРИНТ

Мир - лабиринт. Ни выхода, ни входа,
Ни центра нет в чудовищном застенке.
Ты здесь бредёшь сквозь узкие простенки
На ощупь, в темноте, и нет исхода.
Напрасно ждёшь, что путь твой сам собою,
Когда он вновь заставит сделать выбор,
Который вновь заставит сделать выбор,
Закончится. Ты осуждён судьбою.
Вдоль бесконечных каменных отростков
Двуногий бык, роняя клочья пены,
Чей вид приводит в ужас эти стены,
Как ты, блуждает в чаще перекрёстков.
Бреду сквозь лабиринт, уже не веря,
Что повстречаю в нём хотя бы зверя.

ШАХМАТЫ

1

В своём уединенье шахматисты
Передвигают медленно фигуры,
Задумавшись, как римские авгуры:
Два вражьих цвета в ненависти исты!
Глубинными решеньями цветисты
Ходы: проворен конь, неспешны туры,
Ферзь всевооружён, царь строит: чуры (!)
Уклончив офицер, злы пехотисты.
Но даже если игроков не станет,
Быть архетип игры не перестанет.
Война с Востока, где звезда утечна,
На запад перекинулась. Настанет
Финал лишь партии, которая конечна,
А не игры, что - как другая! - вечна.

2

Царь слаб, нагл офицер, зело кровава
Царица, зато пешка - полиглот.
На чёрно-белом поле кашалот
Разинул пасть и крокодил зеваво.
Не ведают, что наперво-сперваво
Просчитаны ходы тех, чей оплот -
Коварство. Есть алмазный светолот,
Высвечивающий то что скрываво.
Только не ты ли Игрока другого
Орудие? Омара дорогого
Здесь вспомянём, его сравненье - мы
Для Бога то же, что для нас фигуры
На шахматной доске. Не балагуры
Над партией сидят до самой тьмы!

НЕИЗВЕСТНЫЙ ИСПАНСКИЙ ПОЭТ XVII ВЕКА

Не радости завещанного рая
Влекут меня, Господь, к тебе с любовью.
Не ужас ада преданность сыновью
К Тебе внушает, в трепет повергая,
Меня влечёт любовь твоя святая,
С которою, предав Себя злословью
И оплеваньям, обагрённый кровью,
Ты на кресте явил нам, умирая.
Но если б рая не существовало,
Я и тогда тебе не изменил бы,
А если б ада, то не прогневил бы.
Когда б душа напрасно уповала
На Твой завет, изверившись в надежде,
Я б и тогда любил Тебя, как прежде.

ЕККЛЕСИАСТ

ОТ АВТОРА

Научиться перевыражать библейские тексты строгим рифмованным стихом - давняя мечта русских поэтов. Пример подал Михаил Ломоносов, перу которого принадлежит силлабо-тоническое переложение 81 псалма. Однако почин его так и не нашёл продолжателей. Известно, что Пушкин хотел переложить слогоударным стихом книгу Иова, но ранняя гибель помешала ему подступиться к этому грандиозному замыслу. После Пушкина ни один из поэтов не ставил себе подобной задачи. Вместе с тем в ХХ веке сложились предпосылки, обещающие сделать выражение библейской мудрости рифмованным стихом самостоятельным жанром русской поэзии. Имеются в виду успехи в области теории и практики стихотворного перевода, сделанные в этот период. Процесс перевода стихов стихами сталкивается с теми же проблемами, что и при пересказе библейской прозы рифмованным стихом. Поэты-переводчики научились эти проблемы преодолевать. В поэтическом переводе существуют
три основные операции: воссоздание (эквиваленция), перевыражение (субституция) и иновыражение (реконструкция). Эквиваленты передают доминантные образы оригинала максимально полно, субституты - частично, а реконструкты и вовсе являются переводческими "дописками", однако без этих добавлений перевод стихов стихами был бы невозможен. Если распространить данную методику на переложение библейской прозы рифмованным стихом, то мы, по сути, получим новый поэтический жанр. Проще продемонстрировать на конкретном примере, чем теоретизировать, что при этом происходит с отправным текстом. Всякий христианин обязан знать молитву "Отче наш", но так уж устроен ум стихотворца: всё, что в него закладывается как молитва, начинает восприниматься как отправной материал для поэтического творчества. Помимо сознательной воли я в один прекрасный день переложил Господню молитву восьмистишием и сам удивился результату:

Отче наш, сущий на небесах,
Да святится имя Твоё святое,
Да наступит царство Твоё благое
Здесь, на земле, дивное во чудесах!

Хлеб наш насущный дай нам сегодня вновь
И прости нам всякое согрешенье,
И не введи нас, Господи, в искушенье,
Но да пребудет с нами Твоя любовь!

После этого опыта я уже сознательно обращался к библейскому тексту как к объекту стихотворного перевыражения. Существует, однако, ещё один метод переработки прозаического текста в стихотворение - в случае, когда он представляет собой не повествование, а афоризм. Короткое изречение, уложенное в строгий размер, задаёт тему. Цель поэта - развить её. Этот метод тоже имеет давнюю традицию в европейской поэзии. Самым знаменитым стихотворением, написанным на заданную тему, является, пожалуй, "Баллада о поэтическом состязании в Блуа" Франсуа Вийона, известное русскому читателю по переводу Ильи Эренбурга. Поводом к написанию баллады послужил афоризм: "От жажды умираю над фонтаном". Чаще отправное изречение стоит в начале стихотворения, но это не строгое правило. Нередко задающий тему афоризм нуждается в переработке, чтобы уложить его в размер. С этой целью он инверсируется, в нём допустимы синонимические замены, отсечения и добавления. Оба метода - в больше мере второй, чем первый - использованы мною в переложении книги притч Соломоновых и книги Екклесиаста в одноименной поэме. Идея написания такого произведения складывалась постепенно, по мере написания сначала небольшого цикла стихотворений, затем его разрастания за счёт всё новых и новых добавлений, так что стала вырисовываться композиция, предопределившая группировку строф по сродным темам, а затем и сюжет. Каждая строфа представляет собой сонет, написанный пятистопным ямбом, что позволило соблюсти единство поэтической интонации, но сонеты имеют разную строфическую организацию, что дало возможность избежать монотонности. Использованы все виды сонета, включая изобретённую мною рубаи-структуру. Сонет - сугубо европейская форма организации стихов в строфе, рубаи - восточная. Применив схему рифмовки:
aаbа bbab aаbа bb (ba) или: aаbа bbab ccdc dd (dc) мне удалось вопреки утверждению Киплинга: "Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись", - органично вписать восточную интонацию в европейскую строфу. Число стихов в сонете - 14 - символично: "И сделал царь большой престол из слоновой кости и обложил его чистым золотом; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сидения локотники, и два льва стояло у локотников, и ещё двенадцать львов стояли на шести ступенях по обе стороны" (3 Царств: 10, 18-20). Сонет - это словесный трон Соломонов! Написание сонета на заданную тему - скорее интеллектуальная игра, чем свободное творчество. Привлечь к этой игре как можно большее число читателей и поэтов - одна из моих целей.

Вадим Алексеев.

1

Хочешь прожить всё лето в шалаше
Один возле ручья, мудрец строптивый?
Наслушаешься всласть, вещун нельстивый,
Воды плеск и шум ветра в камыше:
Не даст твой Бог терпеть голод душе
Изгнанника, но сгинет нечестивый,
В стяжании неправедном ретивый -
Кто вспомнит о надменном торгаше?
Вот притчи Соломона. Изложи
Их на свой выбор чередом и чётом,
Игрою мудрой всех заворожи
И принят будешь в городе с почётом,
Когда в него вернёшься к холодам.
Екклесиасту вдохновенье дам!

2

На улицах Премудрость возглашает,
На площадях свой голос возвышает,
В главных местах собраний говорит,
Глупцов, невежд и буйных вопрошает:
"Доколе безрассудный не смирит
Гордыни, что над разумом царит?
Ко мне вам обратиться что мешает?
Кого из вас мой дух животворит?
Звала я, только вы не отзывались,
Взывала, но вы там же оставались.
Смотрите, люди, вот я, не таюсь!
Но вы опять безумству предавались.
За то и я над вами посмеюсь
И зла вам пожелать не побоюсь".

3

Становится Премудрость на высотах
И в людных появляется местах:
"Вкусите, люди, мёд в пчелиных сотах,
Сладка для уха речь в моих устах!
Труд человека праведного - к жизни,
Успех же нечестивца - ко греху,
Не к вящей ли богат ты укоризне,
Купец земной, чьё имя на слуху?
Спасает прямодушных непорочность,
Лукавство же коварных губит их,
Испытывает Бог людей на прочность:
Избытком - грешных, бедностью - святых!
В день гнева на богатство нет надежды.
Разбогатеть мечтают лишь невежды!"

4

"Я простирала руку к подаянью
И не отвергла нищую суму.
Не приняли меня вы почему?
Не помогли мне и по настоянью.
За то и я подвергну осмеянью
Погибель вашу, с радостью приму
Извести о ней - не по уму
Вы приняли меня, по одеянью.
Когда беда, как вихрь, на вас придёт
И ужас, словно буря, принесётся,
Меня никто из звавших не найдёт,
Из зря меня искавших - не спасётся.
Премудрость от дверей своих гоня,
Не вы ли обесчестили меня?"

5

"Начало разуменья - страх Господень
И мудрость - у боящихся Его,
Вот только судный близится Его день,
И кто из вас избегнет дня сего?
Глупцов упорство и невежд беспечность
В день посещенья обернётся им
Паденьем в бездну. Длится оно вечность.
Её измерил кто умом своим?
Блажен снискавший мудрость, потому что
Её именье лучше серебра,
И золото отменное неужто
Приносит больше, чем она, добра?
Зачем меня невежды презирают?
Глупцы себе погибель избирают".

6

"За то, что ненавидящие знанье,
Избрав не страх Господень для себя,
Отверглись, обличений не любя,
Премудрости, назначив мне изгнанье,
И я их обреку на препинанье,
О камень искушения губя,
А если упадёт он на тебя,
То праха в прах, глупец, будет вминанье.
И пусть невежд упорство их убьёт
Равно глупцов беспечность их погубит,
Но чашу вина ярости кто пьёт,
Свою тот гибель мукой усугубит,
Спасения себе не заслужив.
Внимающий же мне пребудет жив!"

7

"Послушайте, что я скажу вам, люди,
Раз уж у вас есть в мудрости нужда:
Не лучше ль горка зелени на блюде,
Заколотый чем бык, а с ним - вражда?
Кто ищет мудрость, тот её находит
И любящих меня я возлюблю.
Стезями правды неимущий ходит,
Богатством же я грешников гублю!
Моё лучше учение примите,
Чем серебро, и знанье у меня
Чем золото отборное, возьмите,
Его превыше жемчуга ценя!
Сокровищницы здесь я наполняю
Лишь тем, кому богатство в грех вменяю".

8

"Господь имел меня пути начатком
До всех Своих созданий, искони,
Его ума легла я отпечатком
От сотворенья мира на все дни.
Я родилась до всех начал вселенной,
Когда ещё ни рая на земле,
Живыми существами населенной,
Ни солнца, ни луны в вечерней мгле,
Ни этой звёздной бездны Бог не создал,
А я уже художницей Его
Была, и вот, жуку в удел навоз дал
Творец не без совета моего.
Как этот жук, богач весьма полезен!" -
Губительницы сытых взор бесслезен.

9

Услышьте, не премудрость ли взывает,
Не разум ли возвысил голос свой?
Кому открылось, что Господь скрывает
Источник внутри нас воды живой?
Кто пьёт из него, горе забывает,
Не сетует с поникшей головой,
Пути, дескать, прямого не бывает,
Но есть один возврат на путь кривой.
Кто с плотскою усладой порывает,
Из череды выходит круговой,
Которую царь скорбно воспевает
Под ветра, прах взметающего, вой.
Знать дни свои уже он доживает,
О смерти размышляя невпервой:

10

Екклесиаст сказал, что ничего
Нет нового под солнцем и луною.
Прельщаться глупо мнимой новизною,
И очевидна правота его.
Сошло ль хоть что-то с круга своего?
Нет, но не стала новизны виною
Смена времён, и той же, не иною
Осталась жизнь. Устройство таково,
Что новизны в нём нет, мира сего,
Чьи все круги с возвратной кривизною.
Не удивлён в нём вещью ни одною
Екклесиаст и все до одного
Согласны мудрецы с ним, нет того,
Кто б спорил с его мудростью земною.

11

Таков путь ветра: к югу он идёт
И переходит к северу, кружится,
Доколе путь возвратный не найдёт,
И на круги свои опять ложится.
И если что с кругов своих сойдёт,
Чей новый путь с путём своим смежится,
То на круги свои же попадёт -
Что так и будет, можно положиться.
Уже всё было и нет ничего,
Что бы опять, как встарь, не повторилось.
Душа твоя мятётся оттого,
Что с истиною этой не смирилась,
Искатель новизны, но нет её.
Одна тщета искание твоё.

12

"Что было, то и будет, что творилось,
То делается снова на земле,
И ничего - что бы ни говорилось -
Нет нового под солнцем. В том числе
И то, что есть, всего лишь повторилось.
Уже всё было, - с грустью на челе
Сказал Екклесиаст, - добро смирилось
Со злом, сев плакать в пепле и золе, А зло на пышном троне воцарилось
И царство его мрачное во мгле
Закатными лучами озарилось.
Во мраке страшно плыть на корабле
Неведомо куда: Тьме покорилось
Всё. Этот мир давно лежит во зле".

13

Не счесть таких вещей, что порождают
На свете суету, но знает кто
Для человека в жизни лучше что?
И вещи человека побеждают.
Порабощают - не освобождают.
И это суету плодит, и то,
И вот, ты раб вещей своих, зато
Они твоей гордыне угождают.
В дни суетные жизни на земле
Кто знает, благо что для человека?
Жизнь наша коротка, словно миг века,
И вот, печаль на старческом челе.
Не счесть таких вещей, что суетою
Чреваты и душевной пустотою.

14

Бывает то, о чём все говорят:
"Смотри, вот это новое", - хоть было
Оно уже в минувшем, да забыло
Об этом человечество. Лишь ряд
Событий повторяющихся зрят
Глаза мои. Наставшее отбыло
В прошедшее и снова не убыло
Под солнцем суеты, чьи повторят
Опять себя все вещи и повтор их
Во времени - закон мира сего,
Вихревращенье вечное которых
На круговых стезях здесь не ново,
Ибо старо как мир, но повторилось
Вновь то, что новизною притворилось.

15

"Всё суета и суета сует, -
Сказал Екклесиаст. - Что пользы людям
Трудиться на земле, коль все там будем,
Куда не проникает солнца свет?
Проходит род, иной приходит род,
Ну а земля вовеки пребывает,
Хотя на ней отныне проживает
Совсем другой, чем прежде был, народ.
Восходит солнце, чтоб зайти опять, И к месту, где оно восходит, снова
Вернуться, ибо нет пути иного
У солнца, не катящегося вспять,
А суета пребудет суетою.
Как справиться с сердечной маятою?"

16

По силам делай то, живёшь пока,
Обучена чему твоя рука,
Ибо в могиле нет ни размышленья,
Ни знанья, ни заботы: Смерть близка
И от неё не будет избавленья.
Кто знает: после тела оставленья
Возносится ли дух наш в облака,
А дух животных в землю, место тленья?
Итак, иди, с весельем пей вино
И с радостью ешь хлеб твой, коль дано
Тебе благоволение от Бога,
А если нет, то пусть к тебе оно
Скорей придёт, хотя ведёт дорога
Ко гробу в жизни этой всё равно.

17

Трудящемуся польза от того,
Над чем он утруждается, какая?
И это тоже суета мирская,
Кроме неё нет в мире ничего.
Зачем она, спросить бы у кого?
Вопросом этим поглощён пока я,
Дни мчатся, как мгновения мелькая:
Похоже, нет ответа на него.
Итак, мирскую видел я заботу,
Какую человеческим сынам
Дал Бог, чтоб упражняться в ней всем нам
И каждому свою иметь работу,
Но польза человеку от трудов
Какая после прожитых годов?

18

Собрал себе я много серебра
И золота, и ценностей в избытке,
Так что напрасно делались попытки
Счесть, сколько было у меня добра.
На редкостных орудиях игра
Слух услаждала, яства и напитки
Ласкали нёбо: Только видом пытки
Теперь мне обернулась та пора.
Что бы мои ни пожелали очи,
Не возбранял я сердцу ничего,
Лишь бы опять порадовать его,
Пока хотеть совсем не стало мочи,
Тогда взглянул я на свои дела,
И вот, всё суета, а жизнь прошла.

19

Екклесиаст сказал: "Вещи в труде,
Но человек всего не перескажет.
Слова кругам подобны на воде,
Но ухо ль себе в слушанье откажет?"
Ещё сказал Екклесиаст: "Нигде
Нет новизны под солнцем. Кто докажет
Обратное, тот будет не в стыде,
Но пусть он оку новое покажет.
Что было, то и будет на земле, И делаться, что делалось от века.
Как, род людской, ты умудрён во зле
И прост в добре! Природа человека
Испорчена и каждый новый род
Хуже чем прежний. Не наоборот".

20

Чего б глаза мои ни пожелали,
Себе я не отказывал ни в чём.
Царю цена любая нипочём,
И вещь, мне недоступная, была ли?
Только, увы, поленья отпылали
И в сердце жизнь не бьёт уже ключом,
Нет радости быть мудрым богачом:
Волхвы ли порчу на меня наслали?
И оглянулся я на весь мой труд,
Которым я под солнцем потрудился,
И вот, всё суета! Хоть насладился
Я жизнью, но богатые умрут
В великой скорби - жаль им расставаться
С богатством, только некуда деваться.

21

Когда сгорает жертва в пламенах,
Я с грустью размышляю об отсталых
Не ведающих Бога племенах -
Всевышнему не жаль их, как вод талых:
Сказал о человеческих сынах
Я в сердце своём, чтобы испытал их
Господь в быстролетящих временах:
На склоне лет чем от волов усталых
Отличны мы? Но участь у скотов
И у людей одна: как умирают
Животные, так смертию карают
Лета и человеков - гроб готов.
И всё же те из них, кто знает Бога,
Надеются на жизнь, молясь убого.

22

И сердце моё предал я тому,
Чтоб испытать всё мудростью под небом,
Вещей познаньем, как насущным хлебом,
Я насыщался, пищу дав уму.
Исследовал я жизнь и смерть саму,
Бог дал мне знанье по моим потребам,
Вписать велел я в книгу буквоскребам
Открывшееся сердцу моему.
Занятье это трудное Творец
Сынам дал человеческим, не праздно
Чтоб прозябал на грядке ты гораздно,
Несорванный зелёный огурец!
Влетев, в другое вылетела ухо
Земная мудрость - вот томленье духа!

23

У мудрости над глупостью какое,
Ты спросишь, преимущество? - Тьму свет
Так превосходит - дам тебе ответ,
Чтоб на сей счёт ты пребывал в покое.
Как мог бы я сказать нечто другое?
На истину изрёк бы я навет.
Не глупым будь, но умным - вот совет!
И мудрость обретать - дело благое.
Вот, глупый спотыкается во тьме,
А мудрого глаза не в голове ли?
Но будь ты даже при большом уме,
Конец для всех один, и неужели
Избегнешь смерти ты, а не умрёшь?
Иную участь разве изберёшь?

24

Исследовал я мудростью устройство
Вселенной и испытывал я свойства
Вещей, только и это суета,
Но о земном напрасно беспокойство.
Влекла меня к себе и красота -
В ней отразилась неба высота!
Но лишь острее ощутил изгойство
Людей из рая - и сомкнул уста.
Исследовал людские я поступки.
Вот суета! Нельзя без злу уступки
Жить на земле, в чём сознаюсь и я,
Царь Соломон, и не без глаз потупки.
Не без изъянов жизнь была моя
И не нашёл я смысла бытия.

25

Если меня постигнет участь та же,
Что и глупца, то сделался к чему
Я очень мудрым? Он уйдёт во тьму,
Где жизни больше нет, и я туда же.
Как о глупце никто не вспомнит даже,
Так и о мудром. И зачем ему
Обширный ум? Отдать его кому?
Задаром предлагаю, без продажи.
От золотой нет пользы головы
И мудрого не будут помнить вечно,
А память человечества увечна,
Как каменная статуя, увы.
О, если бы я заново родился
И в том, что заблуждаюсь, убедился!

26

Екклесиаст сказал: "На круговерть
Свою всё то, что стало, возвратится,
А человека ожидает смерть.
Покойника лицо вдруг опростится:
Качнётся под ногой однажды твердь,
И что раб Божий умер, возвестится,
А ты сказать не можешь - в горле сперть -
Ни слова, но пора с собой проститься.
Я в Иерусалиме был царём
И над Израилем - в городе Давида,
Но день наступит, все мы вдруг умрём.
Нет в трупе ни величия, ни вида:
Претит мне на покойника смотреть.
Как это всё же страшно - умереть!"

27

Что было, то и будет, что творилось,
То делается вновь и ничего
Нет нового под солнцем. Вещество
Закону повторенья покорилось -
С возвратом на круги свои смирилось
И человеческое существо:
В прах прах же обратится. Нет того,
Кто жил бы вечно, что б ни говорилось.
Нет памяти о прошлом и о том,
Что есть, в грядущем памяти не будет,
И это человечество забудет,
И то - что толку спорить о пустом?
Так! Память о былом хрупка и бренна.
Забудут и меня, вздохну смиренно.

28

Что хорошо - кто знает? - во все дни
Для человека суетные эти,
Которые проводит он на свете
В трудах, терпя страдания одни?
Но тени преходящей мы сродни,
Настанет время - и отходим в нети,
Кто вспомнит о нас? - Разве только дети.
А если не осталось и родни?
Узнать как человеку, будет что
После него под солнцем? Забывает
Его земля. Иначе не бывает.
Не вспомнит о тебе на ней никто,
Екклесиаст. С печалью подытожи:
Когда умрёшь, тебя забудут тоже.

29

Нет памяти о прошлом и о том,
Что будет, вспоминать, увы, не станет
Никто из тех, кто жить будет потом -
Меж нами пропасть и над ней моста нет.
На месте мы для них уже пустом,
Никто из нас, как есть он, не предстанет
Потомкам нашим, грешником притом,
И для людей быть как бы перестанет.
Но не для Бога. В памяти Его
Добро творивший вечно пребывает,
А множившего зло Бог забывает -
Вот что есть ад, вот жутко отчего
Должно быть в этой жизни человеку,
Ответил бы я будущему веку.

30

Нет памяти о прежнем, но забвенье.
След на песке и ветра дуновенье.
Ему подобна память о былом,
Чей ветер - время. Каждое мгновенье
Как след о добром память и о злом
Стирается: сперва краёв излом,
И слепка, наконец, исчезновенье,
Впечатанного под прямым углом
В зыбучий прах. Нет памяти о прошлом.
Помнит о слепке, пылью запорошлом,
Лишь небо, и в грядущих временах
Нет памяти уже о настоящем,
Из множества мгновений состоящем.
Кто помнит о забытых утром снах?

31

Да и о том, что станет, вспомнит кто?
И это позабудется, и то,
И в памяти у тех, кто после будет,
Надолго не удержится ничто.
И если кто-то спящего разбудит
И он, проснувшись, сон свой не забудет,
То много ли запомнит он? Зато
Недолго в его памяти пребудет
Обрывок сна - вот сколько помним мы.
Обрывок сна, выхваченный из тьмы,
Вот всё, что помним мы о жизни прежней.
Какие-то виденья да шумы.
Ночной сумбур житейской кутерьмы.
Но есть ли что забвения безбрежней?

32

Хоть реки текут в море, но оно
Всё не переполняется водою,
Что стало бы великою бедою,
Однако суша - не морское дно.
Реки происхождение земно:
Рождённая вершиною седою,
Что высится над горною грядою,
Она стремится к морю всё равно.
В места свои, откуда текут реки,
Чтоб течь опять, они вернутся вновь -
Бог отвернётся от того навеки,
В ком иссякает к ближнему любовь.
Быть с Господом - великая награда.
Но ты, о моё сердце, кому радо?

33

Что человек имеет от труда
И от заботы сердца? - Беспокойство
И днём и ночью. У вещей есть свойство
В негодность приходить из-за вреда,
Который причиняет им всегда
Безжалостное время. Неустройство
Влечёт оно, как нищета - изгойство,
Остался кто ни с чем - тому беда!
Нет власти человека и в том благе,
Чтоб есть и пить и душу услаждать
Плодами от трудов, а смерти ждать
Он обречён, как дерево без влаги,
Но всё во власти Бога одного -
Кто может наслаждаться без Него?

34

Познал я, что нет лучше ничего
Для человека, как повеселиться,
Творя добро в дни юности его,
Прежде чем в вечном доме поселиться.
Живи не для себя лишь одного,
Но расточи, коль есть чем поделиться,
Имение твоё ради того,
Чтоб бедный за тебя мог помолиться
Господу Богу. И ещё познал
Я то, что Бог вовеки пребывает
И праведника он не забывает,
А грешника из памяти изгнал.
Бог воззовёт прошедшее из плена
Для жизни - не забвения и тлена.

35

"Всё, что под солнцем делается, можно
Исследовать умом земным неложно,
Но только это - суета сует", -
Сказал Екклесиаст, вздохнув итожно, -
И никакого смысла в жизни нет,
Во тьме напрасно возжигают свет,
А перед смертью на душе тревожно
И всё печальней жизнь на склоне лет".
То, что людьми под солнцем и луною
Творится, суетой назвал земною
Царь Соломон, ещё Екклесиаст
Признал: "Я тоже отягчён виною.
Был в жизни сей и я на зло горазд.
Теперь вот, маюсь совестью больною"

36

Предпринял я великие дела:
Построил себе домы и садами
Их окружил, владел я и стадами,
Мне по трудам земля и воздала.
Не зря со мною мудрость пребыла -
Быв озабочен многими трудами,
Вознаградил себя я их плодами
И слава ко мне громкая пришла.
И оглянулся я на все труды,
Моими совершённые руками,
И вот, напрасно всё, но с облаками
Сравню я их, лишёнными воды.
Нет от них пользы. Под ногами сухо:
И это суета, томленье духа!

37

Живые, они знают, что умрут,
А мёртвые уж ничего не знают.
Именье твоё быстро приберут
И ниву твою скоро дожинают.
Что было под замком, то отопрут
И ногу о порог не препинают,
Но, не трудясь, другой вошёл в твой труд, А о тебе уже не вспоминают.
Нет чести тебе более вовек.
Твоя любовь, и ненависть, и ревность
Исчезли, больше ты не человек.
У солнца есть бессветность и безгревность -
Оно уже померкло для тебя,
Прейди, не ненавидя, не любя:

38

Лучше ходить в дом плача и скорбеть
О том, кто умер, нежели в дом пира -
И веселиться. Беды сего мира
Учись и ты, душа моя, терпеть.
Доброе имя - масти дорогой
И лучше дня рождения день смерти,
А ликованья возгласы умерьте,
Но сокрушайтесь - вот совет другой.
Скорбь лучше смеха и печаль лица
Смягчает сердце, жёсткое вначале.
На склоне лет умей в лица печали,
Екклесиаст, смиренно ждать конца.
Когда во гроб всё ближе новоселье,
Какое может быть ещё веселье?

39

Чего б глаза мои ни пожелали,
Ни в чём я не отказывал им, но
Пресытился весельем я давно
И радость моя полною была ли?
Вот, к старости желанья отпылали,
А счастья я не видел всё равно,
Искал, но не нашёл я - в чём оно?
Соблазны лишь мне очи застилали.
И оглянулся я на все дела,
Которые своими я руками
Соделал в этой жизни, что прошла,
И вот, я занимался пустяками.
Томлюсь я духом: жизнь моя пуста,
Нет смысла в ней: И это - суета!

40

Не властен человек в своём добре,
Чтоб есть и пить и, душу услаждая,
На брачном расточать себя одре, И жёнам, и девицам угождая.
Что счастье не в адамовом ребре,
Но в Божией руке, постиг тогда я,
Когда была уже в осеребре
Брада моя, а удаль молодая
Сошла на нет. Но радость Бог даёт
И знание, и мудрость добрым сердцем,
И лучше нищим быть, но боговерцем,
Чем богачом, который устаёт
От своего богатства, как от брюха.
И это суета, томленье духа!

41

Что пользы человеку от трудов,
Которыми трудился он под солнцем?
Уже не рад и золотым червонцам
Богач на склоне прожитых годов.
Ты был, дворцов владелец и садов,
Известнейшим в Израиле многожёнцем,
Став в конце жизни идолопоклонцем,
И вот, дождался Божиих судов.
Все вещи постигаются в труде, Но человек всего не перескажет:
За мерзость Бог отступника накажет.
Былое, царь, веселье твоё - где?
Кадят в Израиле статуям Астарты:
Для жён уже и немощен, и стар ты.

42

В дни юности твоей повеселись
И сердце твоё радость да вкушает,
Пока ты молод - старость разрешает!
Избытком чувств твоих с ней поделись.
Только путей неправых удались,
На злое дело да не поспешает
Нога твоя и да не совершает
Его рука - греха сам не приблизь!
Ходи путями сердца твоего
И веденью очей твоих, но помни,
Что есть от Бога суд - страшись его!
А о душе своей не высоко мни,
Будто за зло Бог ей не отомстит,
Но грех и преступление простит.

43

Видел рабов я, на конях сидящих,
И видел я князей, пешком ходящих,
Словно рабы. Увидел много я
Вещей под солнцем, суету плодящих.
Устала от неё душа моя.
Опять вздохну, печали не тая,
Жён много у меня сынородящих,
Да не нашёл я смысла бытия.
Из дум жестоких и с ума сводящих,
Из размышлений, разум не щадящих
- Вина, что нету смысла в жизни, чья? -
Оно - из самых душебередящих.
Неисцелимо, сердце, скорбь твоя.
Тоска порою жалит как змея.

44

И я возненавидел весь мой труд,
Которым я под небом потрудился,
Кому б он после смерти пригодился?
Разве его плоды с собой берут,
Чтоб ублажать себя, когда умрут?
Другой трудом твоим распорядился,
Войдя в него, и жизнью насладился,
А память о тебе лета сотрут.
Я обратился к сердцу моему,
Чтобы скорей трудов своих отречься -
И для кого добро должно беречься?
По смерти всё достанется кому?
Но сердце было немо, так и глухо.
И это суета, томленье духа!

45

Казалось бы, живя в земном раю,
Избыточествовал я многократно,
Но отчего же ничему не рад, но
К утехам я презренья не таю?
И я возненавидел жизнь мою,
Ибо она мне сделалась отвратна,
Бессмысленна и днями пустотратна,
Что я теперь со скорбью признаю.
И ублажил я мёртвых и давно
Умерших больше, чем ещё живущих,
Счастливыми, однако, не слывущих,
Хотя они и живы, всё равно.
Но их блаженней тот, кто не рождался -
Он на путях кривых не заблуждался!

46

Во дни благополучия вкушай
Земные блага - вон их сколько много!
А в дни несчастья размышляй - от Бога
Добро и зло. Греха не совершай
И сам себя надежды не лишай,
Творца виня в беде твоей, но строго
Суди свои дела, молясь убого,
И ропотом Его не искушай.
Бог то и это сделал для того,
Чтоб человек сказать нечто худое
Не мог в сердце своём против Него,
Но имя прославлял Его святое.
Зло как добро Бог знает потому,
Что непокорен человек Ему.

47

Себя Бог в человеке повторил,
Но люди любоделаньем прельстились,
Так что познаньем зла обогатились
И норов род людской не усмирил.
Одно лишь я нашёл, что сотворил
Бог человека правым, но пустились
Все в помыслы, ну вот и развратились,
И Бог к страданьям нас приговорил.
И стал человек смертным на земле,
Зная добро и зло и различая,
Что хорошо, что плохо, но во зле,
Однако, преуспел, души не чая
В негодном деле. Кто творит добро
И брата не продаст за серебро?

48

Дни человека - скорби и труды -
Забота с беспокойством. От беды
Кто ограждён? Хотя бы не пропали
Стараний долгожданные плоды.
В чужие руки как бы не попали,
От ветра бы на землю не упали:
Хоть бы достало деревам воды:
Надо сказать, чтоб вновь их окопали.
Кроме заботы сердца своего
Под солнцем что трудящийся имеет?
В поте лица работать он умеет,
А радость убегает от него.
Кто ищущему к счастью путь укажет
И в чём оно, кто человеку скажет?

49

Всему и всем свой срок. Добрый и злой
Равно умрут и не случится чуда,
Чтоб целой ты, скудельная посуда,
Осталась и при крепости былой.
Над тлеющей шипящая золой,
Крепка ты лишь до времени, покуда
Не трескаешься. Это-то и худо.
Уж черепки твои объяты мглой,
Где будут истлевать, доколе с прахом
Их не смешает время навсегда,
И смерти ожидаем мы со страхом.
Коль за добро воздастся, то когда?
Тех разобьют, а эти сами треснут:
Так неужели мёртвые воскреснут?

50

Что пользы человеку от трудов,
Которыми под солнцем он трудился,
Когда он стар, и кто освободился
От бремени им прожитых годов?
Зачем тебе обилие плодов, Когда ты сыт? Вот если б насладился
Голодный пищей! В срок свой пригодился
Домов владельцу, пастбищ и садов
Отцовский посох: Солнце вновь восходит
И снова к месту, где оно заходит,
Спешит. Жизнь человека коротка
И быстро на земле она проходит.
Не радует именье старика.
Одну печаль в богатстве он находит.

51

Тогда сказал я сердцу: "Испытаю
Дай я тебя весельем, насладись
Сполна добром, пока я не истаю
Свечой, и счастья, сердце, не стыдись!" -
Только теперь зачем я причитаю?
В том, что ты ошибалось, убедись,
Душа моя, тебе бы в птичью стаю,
А в скважину сырую не глядись.
С презреньем я сказал о смехе: "Глупость!"
И о веселье: "Что оно творит?",
Но прежде чем в колодезьную мглу пасть,
"Прощай!" надежда сердцу говорит:
Увы, себя кто в юности обманет,
Тот в старости взор скорбью затуманит.

52

Не может человек постичь всех дел,
Творящихся под солнцем. Есть предел
Познанью и довольствоваться малым -
Вот мудреца единственный удел.
Однако я не радуюсь, что стал им.
Печально Соломоном быть усталым,
Всё мнится мне, что суть я проглядел,
Пока умом искательно внимал им,
Делам земным, под солнцем и луной
Творящимся. Тоска моя со мной
И никуда не делась. В многом знанье
Печали много и тому виной
Природа человека, чьё изгнанье
Из рая за него было ценой.

53

Вот что ещё я доброго нашёл
С приятным: есть и пить, и наслаждаться
Во всех своих трудах, и не нуждаться
В насущном хлебе. Также я пришёл
К мысли о том, что не тугой кошёл
Есть Божий дар. В обратном убеждаться -
Зло то же, для плода что - повреждаться
Червивостью. С ума не я сошёл!
Труды все человека ради рта,
Душа же всё насытится не может.
Богатство ей пресытиться поможет -
Опасная в достатке есть черта,
Переступив которую теряет
Тот разум, кто его мошне вверяет.

54

Всё испытал я мудростью своею,
Сказав: "Я буду мудрым". Не близка,
Однако, ко мне мудрость, далека
И глубока - кто обладает ею?
Увы, не стала вся она моею,
А та, что стала, так невелика,
Что ты, царь Соломон, за простака
Сойдёшь, если похвалишься твоею
Неглупостью. Итак, я изыскал,
Что мудрость есть и разум и подвергнул
Исследованью глупость, но отвергнул,
А не, приняв с любовью, обласкал
Её как неразумный. Кто б хвалился,
Что от греха с блудницей удалился?

55

Чти Господа в дни юности, пока
Беспечнее живёшь ты мотылька,
Доколе не пришли к тебе лишенья
И сладость вдруг не сделалась горька.
Но будут у тебя надежд крушенья
И никакого в горе утешенья,
Доколе не вкусишь, как нелегка
В нужде жизнь, Соломон, за прегрешенья,
Которые тогда ты совершил:
И этим усладиться поспешил, И тем, хоть причиняет оно вред, но
Излишеств сам себя ты не лишил.
То, что для остальных людей запретно,
Себе ты в прошлой жизни разрешил.

56

"Иметь при страхе Божием немного -
Не лучше ли, - сказал Екклесиаст, -
"Чем при большом сокровище тревога?
Приложишь к сердцу как смоковный пласт?"
Кто сам свои грехи осудит строго,
А этот случай далеко не част,
Тот привлечёт к себе вниманьем Бога
И Бог их искупить возможность даст.
Пойдёт ко дну корабль с пробитым днищем,
Если внутри его тяжёлый груз:
Бог повелел Екклесиасту нищим
Прожить ещё раз жизнь, коль он не трус:
Кончается опять в кадушке брашно:
Без средств к существованию жить страшно.

57

"Что было, то и будет на земле,
Что делалось, то делается снова,
От жизни ждать чего-нибудь иного
Немудро:" - Догорел огонь в золе.
Чело в ладонях, локти на столе,
Екклесиаст уснул. Нет ни съестного
Запаса, ни запаса дровяного:
Как бедняку согреться в зимней мгле?
Но несравнимо нищего страданье
С пресыщенного мукой. Тот поел
И жизни рад, а этот: Надоел
Богатому весь мир. Тоской снеданье.
Царь Соломон богаче был, чем Крез,
И вот, для нищей жизни он воскрес.

58

Всему свой срок, и время, и устав
Под солнцем и луной: время рождаться
И время умирать, время нуждаться
И время всё иметь, имущим став.
Есть время насаждать и вырывать,
Любить и ненавидеть. Время пиру
И время есть посту, войне и миру.
Время смеяться, время горевать.
Есть время вопля, но и тишины.
Как рассказали прежние века мне,
Ещё время разбрасывать есть камни
И время собирать их для стены.
Есть время обнимать и уклоняться
От рук простёртых, но в лице меняться.

59

"Глазами видеть лучше, чем бродить
Душою и сомненье бередить,
Что тоже суета, томленье духа,
Способное лишь муку породить.
К кому ушла моя немолодуха
С двумя детьми? Кто станет - вот стыдуха! -
Оралом борозду ту бороздить?
Неужто допекла так голодуха?"
У Соломона было триста жён.
Блистательным гаремом окружён,
Познал на ложе он все наслажденья,
С которыми зов плоти сопряжён.
Пресытился богач до изможденья:
И вот, жены изменой поражён!

60

И обратился я, чтобы узнать,
Исследовать и изыскать бесстрастно,
Что мудро, подвизаясь не напрасно,
Что глупо, о чём горько вспоминать.
И мудреца ведь могут доконать
О смерти мысли. Знаешь же прекрасно,
Что омрачат лишь и на этот раз, но
Кто их, мух чёрных, вон умеет гнать?
Но горше смерти женщина. Вот сеть!
Не сердце, а силки, уста - оковы,
Блажен, кому она не строит ковы -
В тенетах бедной мошке не висеть!
Из тысячи нашёл себе я друга,
Но есть ли безупречная супруга?

61

Свой дом устроит мудрая жена,
А глупая своими же руками
Разрушит его. Больше не нужна
Она следящему за облаками:
А на душе такая тишина:
Глядел бы и глядел на них веками:
Была любовь, но где теперь она?
В ночь выйдя, застучала каблучками.
Глупый сейчас же выкажет свой гнев
И разума лишает исступленье,
Благоразумный скроет оскорбленье -
С тобою я расстался, поумнев.
Не бросил я в больнице мать родную,
И ты ушла. Тебя я не ревную.

62

Друзей богатство много прибавляет,
Бедняк же оставляется в беде
Единственным своим, а дружба - где?
Нет помощи, и это подавляет.
Надеждою души не окрыляет.
Забудь о дружбе, если ты в нужде.
Чураются тебя теперь везде.
Вот только друг ли друга оставляет?
Если ты нищ, никто тебе не рад.
Нигде не принят, ты теперь вне врат.
Но чудеса случаются на свете -
Бывает друг привязанней, чем брат.
Всё виделось недавно в чёрном свете,
Но ты пришёл - забрезжило в просвете!

63

Лучше вдвоём, нежели одному.
Если один упал, другой ему,
Руку подав, встать на ноги поможет,
Но если друга нет, взывать к кому?
И если некто тяжко занеможет,
Но некому помочь, он изнеможет.
Ещё раз говорю: увы тому,
На друга кто надеяться не может!
Когда вдвоём лежат, то им тепло,
А одному согреться как? Вошло
В самую душу стужи дуновенье
И теплоту всю ветром унесло.
Так холодно, как в смертное мгновенье.
Что бы теперь от пагубы спасло?

64

Об одиноком вспомнит кто изгое,
Если он сляжет, чтобы не вставать?
Лучше вдвоём и зиму зимовать,
И пережить на пару время злое.
Если вдруг станет преодолевать
Кто-либо одного, выстоят двое
Против врага и скрученную втрое
Уже не так легко и нить порвать.
Будь другу другом - правило простое,
А без него и дружбе не бывать,
Блаженнее не брать, но отдавать,
Бессильно против дружбы зло мирское.
Негоже другу друга предавать.
Худое это дело и срамное.

65

Благотворящий нищему даёт
Творцу взаймы. Пускай душа поёт,
Когда ты совершаешь подаянье,
А не на свою щедрость восстаёт.
Итак, твори всегда благодеянье
В душевной простоте, а воздаянье
Не здесь будет - Бог долг Свой признаёт!
Нажив, раздать успей всё состоянье.
Кто затыкает уши свои, чтоб
Не слышать вопля нищего, сам будет
Вопить, но состраданья не пробудит -
Помог так поступающему кто б?
Но трепещи, о, бедного грабитель,
Найдёт тебя души твоей губитель!

66

Творца хулит теснящий бедняка
И тот, кто грабит нищего, злословит
Создателя его. За то уловит
Большую рыбу крепкая рука.
Ибо Господня мышца высока,
Суров Его для возлюбивших зло вид,
И кто из вас Ему воспрекословит?
Разве осудит рыба рыбака?
Не обижай, стяжатель жадный, нищих,
Не отнимай наделов и жилищ их,
Ибо услышит скоро Господь Бог
На небе вопль голодных и беспищих.
В груди твоей, знать, шерстяной клубок,
Хозяин жизни - вилы тебе в бок!

67

Нуждающемуся не откажи
В благодеянье, если сделать это
Легко руке твоей, а не скажи:
"Приди потом", - и, если ты сын света,
То ближнему сам помощь предложи.
Так поступать в писанье нет запрета,
Однако же не верь лукавой лжи,
Будто сказал, что есть он кто-то где-то,
Притом весьма прославленный, так что
Его ученье сделалось всеобщим:
Мол, не напрасно мы на нищих ропщем,
Если не Бог их наказал, то кто?
Лишь развращает бедных подаянье.
Напрасно, стало быть, благодеянье.

68

Место суда под солнцем видел я,
И вот, там беззаконие. Судья
Берёт подарки и превратно судит,
Раз ты бедняк, то правда не твоя.
Богач же как паскудил, так паскудит.
Кто нечестивца к честности принудит?
Вновь бедняку нет от него житья.
Что было, то и есть, что есть, то будет.
Судья ответит за неправый суд
И деньги негодяя не спасут
В торжественный миг смерти, но однажды
Его во гробе тоже понесут.
Бывает смерть, как утоленье жажды,
Но нечестивый умирает дважды.

69

Когда увидишь ты, как притесняют
Того, кто беден, нагло, без стыда,
При нарушенье правды и суда,
Не удивляйся, ибо применяют
Законы те, кто их и сочиняют,
Легко чтоб было повернуть туда
Закон лукавый, выгодно куда,
Им же вину невинному вменяют.
Законы лишь богатых охраняют,
А беднякам от них одна беда.
Не удивляйся - было так всегда,
Кто неимущ, того и обвиняют.
Законом суд и правду изгоняют.
Решает всё неправедная мзда.

70

Не поспешает над злым делом суд
И грешник воздаянья не страшится,
Неужто оно всё же совершится
И богача подарки не спасут,
Которые судье преподнесут,
Чем исход дела да не предрешится
И суд от мзды неправой отрешится
И честность его все превознесут?
Пусть грешник хоть сто раз сделает зло
И закоснеет в нём, только я знаю,
Что тот лишь, в ком добро превозмогло,
Возлюблен будет Богом. Вспоминаю
Я делателя злого неспроста -
Прейдёт и он. И это - суета!

71

Не соревнуй тому, кто поступает
Насильственно. Из всех путей его
Не избери себе ни одного -
Мудрец через запрет не преступает.
Себя накажет тот, кто отступает
От истины, ища лишь своего,
А не во благо общества всего
Своё именье ближним уступает.
Однако мерзок ищущий во зле
Своим дурным поступкам оправданье:
Устроено так, дескать, мироздание:
Он не укоренится на земле,
Но не спасутся и его потомки Если не примут нищенской катомки.

72

Богатого именье - крепкий город
В его воображении - увы!
Равно как то, что процветёт его род,
А не зачахнет, словно цвет травы.
Изнежен отпрыск и розгой не порот.
Кто выбьет дурь из юной головы?
Закладывает каждый день за ворот
Виновник о себе худой молвы.
Богатство есть высокая ограда
По мнению владельца его, но
Утехам райским вновь душа не рада,
Которые наскучили давно.
Неисцелимо к жизни отвращенье.
Вернее яда нет, чем пресыщенье.

73

Вновь обратился и увидел я
Под солнцем угнетения, какие
Творятся на земле - труды людские
Ради убогой пищи да жилья,
Но нет от угнетающих житья
Трудящимся за блага хоть такие,
Несовершенства оглядев мирские,
Ещё сильней душа грустит моя.
Утешителя нет у них. Просила
У Господа душа послать Его:
И вот, не изменилось ничего.
В руке же угнетающего - сила.
Но верил я: Утешитель придёт -
Господь на землю к нам Его сведёт.

74

Если увидишь бедных притесненье
При нарушенье правды и суда,
Не удивляйся этому - всегда
Так было. Произвола объясненье -
В неверии людей и в их сомненье,
Что за деянья злые ждёт их мзда
Посмертная, коль скоро не беда
Прижизненная - крах, болезнь, гоненье:
Возможно ли на сей счёт поумненье?
Кладя руку на сердце, скажу: да.
Произойдёт оно только тогда,
Когда пройдёт свободой опьяненье:
Раз Бога нет, то можно всё! Есть мненье,
Что Бог на землю сходит иногда.

75

Они, не сделав зла, уснуть не могут,
Бессонница их мучает, когда
Они упасть кому-то не помогут
И мрачно на душе у них тогда.
Злом лечатся они, коль занемогут,
И радость доставляет им всегда
Чужая боль - своей не превозмогут,
Не причинят коль зла хоть иногда,
Другому, и тогда они хиреют
От недостатка радости, стареют
Не по летам и жизнь их в тягость им.
Сперва от тучных яств они жиреют,
Затем они, пресытившись, звереют.
Зло возлюбивший неусовестим.

76

"Одно только нашёл я: сотворил
Бог человека правым, но пустились
Во многие все помыслы, прельстились
Тем, что запрещено", - проговорил
Екклесиаст. Молчаньем предварил,
Вздохнув, он речь свою: "Усовестились
Не все, зато грехи так участились,
Что Бог источник веры претворил
В сомнение и муку водворил
Бог в душах человеческих. Простились
С надеждой люди, горько им отмстились
Свободы их, но сердце ты сварил
И съел, без веры живший. Озверил
Себя род сей - как нравы опростились!"

77

Где полны облака, там дождь идёт
И ниве за терпенье воздаётся,
Не тщетно колос влаги с неба ждёт,
Которая от Бога подаётся.
На юг или на север упадёт,
Там дерево лежать и остаётся,
Куда оно упало, жизнь пройдёт,
А дольше простоять не удаётся.
Кто наблюдает ветер, тот не сей,
И кто на небо смотрит, жать не будет.
Не ведаем премудрости мы всей -
Чем больше знаний хитрый ум добудет,
Тем больше и печали на земле.
Как преуспеет человек во зле!

78

И вот ещё какую видел я
Печаль под солнцем: город осаждённый
Царём великим, но не побеждённый,
Бедняк спас мудрый, но его в друзья
Не пригласили гордые князья
И город, от врага освобождённый,
Не вспомнил о нём. Сильно измождённый,
Он умер от несносного житья.
Да, мудрость лучше силы, но когда же
Её начнут ценить? Гонима даже
Она порой. Какая простота!
Где нищим мудрецом пренебрегают
И бедному в нужде не помогают,
Там быть беде. И это - суета!

79

"Безгрешному воздастся на земле,
Тем паче законевшему во зле:" -
О, Соломон! Твоими бы устами
Да мёд пить. Знать, ты был навеселе,
Когда: нет, не вещал - пестрил цветами!
Изрёк реченье, как всплеснул перстами,
Ещё без той печали на челе:
Ах, как ты молод был тогда летами.
"Не приключится праведнику зла:" -
Увы! Тому примеров несть числа,
Когда безвинно праведник страдает,
А богача опять мошна спасла.
Посмеиваясь, он лишь наблюдает,
Как гонят отпущения козла.

80

"Язык лукавый попадёт в беду
И не найдёт добра коварный сердцем:" -
Слов этих правоты удостоверцем
Не стану я, царь нищий, ко стыду.
Как еллинский Тантал в своём аду,
Я сделался голодным страстотерпцем -
Приправил бы пустую полбу перцем,
Да не на что тогда купить еду:
"До сытости ест праведник, а грешник
Терпеть будет лишения:" - Увы!
Уже обобран нищими орешник.
Сварить ли вновь кашицу из травы?
Нет больше тыкв: Какое огорченье!
За что же я терплю сие мученье?

81

Повсюду очи Бога и везде
Глаза Господни - доброго и злого
Он видит ими. Спрячешься от Слова,
Читающего мысли твои - где?
Надолго не оставит Бог в беде
Попавшего в неё не удалого
В злом деле стихотворца пожилого,
Погрязшего в безвыходной нужде.
Хочу покинуть землю насовсем.
Я тоже ими вытолкан из жизни.
Лишь избранным чтецам в моей отчизне
Я нужен, но пришёл я не ко всем.
Молюсь, чтобы скорее отлетела
Душа от исстрадавшегося тела.

82

"Преследует зло грешника, зато
Добром воздастся праведнику вскоре:" -
Вновь, Соломон, ты на себя в укоре -
Бывает, что страдает ни за что
И праведник. Виновен в этом кто?
Недостаёт смиренья непокоре,
А праведных испытывает горе.
Бог Сатане оставил дело то.
"У праведника полон дом сокровищ, В прибытке же у грешного - разлад:" -
На самом продувном из всех ветровищ
Изрёк ты перл. И стар теперь и млад
Его услышат. Изреченье ложно.
Не всё моё ученье непреложно.

83

Случается под солнцем иногда,
Что нечестивый кары избегает,
А праведника горе постигает,
За горем вслед стучится в дверь беда.
Творящий зло наказан не всегда,
А кто щедр на добро, изнемогает
В нужде, никто ему не помогает:
Испытывает, добр ли ты, нужда.
И похвалил я от души веселье -
А потому что лучше его что
Под солнцем на земле? Но ждёт зато
В одну всех домовину новоселье,
Когда закончим жизненный мы путь.
Воздастся всем за всё когда-нибудь.

84

И обратился я и увидал,
Что часто не проворным удаётся
Успешный бег, не мудрым достаётся
Хлеб, но глупец опять не прогадал.
Ещё что я под солнцем наблюдал:
Победа не тому, кто храбро бьётся,
А трусу малодушному даётся
И праведника суд не оправдал.
Но время есть и случай для всех их.
Как рыба в сети пагубные входит
И гибель неизбежную находит,
Так жертвой человек времён лихих
Становится, входя без опасенья
В ловушку, из которой нет спасенья.

85

В дни жизни моей суетные я
Всего в ней насмотрелся. Воля чья,
Что праведника гибель постигает,
А нечестивый жив и жив, друзья?
Мой разум одного не постигает:
Преклонных лет неужто достигает
За то что ближним не давал житься
Злой человек? Врасплох ум застигает
Безвременная праведника смерть.
Но почему земная носит твердь
Того, кто явно не был сыном света?
Постичь жизни и смерти круговерть
Мне не дано. Хоть я знаток завета,
Вопрос этот оставлю без ответа.

86

Всего я насмотрелся в дни мои:
Сын света гибнет в праведности честной,
А нечестивый и во дни сии
Живёт, будучи личностью известной.
Кто, Господи, постиг пути Твои?
Мы думали, что более уместной
Была бы смерть того, поступки чьи
Не сковывались нравственностью тесной,
Но он живёт до старости, зато
Добро творивший рано умирает.
Постичь пути Господни может кто?
Однако смерть и скверных прибирает.
Как знать, быть может тот, кто мало жил
Смерть раннюю в награду заслужил?

87

Есть и такая суета земная:
Вдруг постигает праведника зло,
А нечестивцу снова повезло
И он себе живёт, беды не зная.
Ты скажешь - и того участь иная,
И этого в час смертный ждёт. Пришло
Время суда и грешника нашло
Возмездие, награда же честная -
Того, кто сердцем чист, но пострадать
Назначил человеку Бог, чтоб видеть,
Кто будет своих ближних ненавидеть,
А кто любить, чтоб по делам воздать
Тем и другим, хоть и не в этой жизни.
Блажен, кто на Творца не в укоризне!

88

При смехе сердце иногда болит
И радости концом печаль бывает.
Плохое память быстро забывает,
А доброе до самой смерти длит.
Жив будет тот, кто муку утолит
Добром и тот, чью душу согревает
Надежда, а не со свету сживает
Тоска, что Бог его не исцелит.
Пусть нечестивый с сердцем развращённым
Насытится от всех путей своих,
Да и умрёт безумцем непрощённым,
Ты ж избери, уверовав, не их.
В Господнем страхе - твёрдая надежда,
А Бога не боится лишь невежда.

89

Кто сердцем развращён, тот от путей
Насытится своих, как от сластей,
А добрый сердцем - от своих: оставит
Зато в наследство имя для детей
Тот, кого зло враг делать не заставит,
Но добрый ближних в честности наставит,
А злой умрёт от низменных страстей,
Из смерти в жизнь его Бог не восставит.
Развратный сердцем от путей своих
Насытится как сам избравший их,
А чистый сердцем тоже избирает
Свои пути. Был выбор у двоих.
Кто, не избрав добро, со злом играет,
Того оно безжалостно карает.

90

И видел я под солнцем: хоронили
Без скорби нечестивых - подошли
К святому месту, так и отошли.
Слезы о мертвеце не проронили.
Бесславными делами не они ли
Прославились? Но плача дни прошли,
И памяти о мёртвых не нашли,
Хотя они в гробах ещё не сгнили.
И это - суета! Не скоро суд
Над грешными поступками вершится,
Поэтому их делать не страшится
Злой человек. Но верю я: спасут
Тех, кто благоговеет перед Богом,
Дела их на суде святом и строгом.

91

И видел также я, что всякий труд,
Всякий успех в делах к вражде приводит
И только зависть в людях производит.
И это суета! Но все умрут.
Напрасно богача в пример берут,
Ибо возносит также как низводит
Богатство и на сердце грусть наводит,
Не радует - завистники всё врут.
И ублажил я мёртвых больше чем
Живых и тех, которые почили,
Больше того, кто здравствует. Зачем
Они существование влачили?
Но всех блаженней тот, кто не рождён.
От суеты лишь он освобождён.

92

Участь одна и доброму, и злому,
Нечистому и чистому. Всему
И всем одно. Ты спросишь - почему?
И сено вол молотит, и солому!
Не будь склонён к душевному надлому,
Беря ту перемётную суму
Или садясь как праведник в тюрьму -
Что сетовать по счастию былому?
Вот это-то и худо во всём том,
Что делается на земле под солнцем,
Что участь всем одна. Быв многожёнцем,
Ты рассуждал всё больше о пустом,
Екклесиаст, теперь же видишь вещи
Как они есть, и сны у тебя вещи.

93

Падению предшествует гордыня
И гибели надменность предлежит.
Какая непреступная твердыня
Величием своим не дорожит!
В мозгах у них - безумная взбредыня:
"Во зле мира сего виновен жид!"
Воняешь ты как трупная смердыня.
Главу тебе меч Божий размозжит.
Безбожному конец приходит веку,
А что потом? Разгадка уж близка:
Предположенья сердца - человеку,
От Господа - ответы языка.
Лучше смиряться духом с мудрецами,
Чем разделять добычу с гордецами.

94

Безумный! Не хвались грядущим днём.
Гордец, откуда знать тебе, что в нём?
Быть может то, на что ты уповаешь,
Сегодня будет пожрано огнём.
День завтрашний ты смело называешь
Днём славы, а о смерти забываешь?
Ливанский кедр! Теперь ты станешь пнём.
Величье своё зря ты воспеваешь.
С прискорбием тебя мы помянём,
О высоте былой твоей вздохнём,
Дожить до завтра ты не успеваешь:
Да будет! С пониманием кивнём.
А то ты слабых со свету сживаешь.
От тени твоей щедрой отдохнём.

95

Бездонны сердца помыслы, как воды,
Но муж разумный вычерпает их.
Что к старости все беды и невзгоды?
Вот, перед Богом кроток я и тих.
Он истребляет целые народы
И вспоминает мало кто о них -
Сперва завоевателей походы,
А после серп сжинает их самих:
Дух человека есть светильник Божий,
Испытывает он глубины и
Все сердца тайники: Народ, не гожий
На добрые дела, а я - твои:
Здесь гордость у тебя, там - жажда мести,
А вот и зависть в потаенном месте:

96

В день этот стражи дома задрожат,
Согнуться мужи силы, перестанет
Молоться в жерновах зерно - не станет
Шумящих ими - хлеб не будет сжат.
Смутятся вдруг смотрящие в окно
И днём ворота станут запираться,
Умолкнут дщери пенья и чураться
Веселья будут, а не пить вино.
Ибо высоты станут всем страшны,
И расцветёт миндаль, отяжелеет
Кузнечик, каперс в сердце тишины
Рассыплется, во гробе прах истлеет,
И ужаснутся крика петуха,
Так песнь его во тьме будет лиха.

97

Отходит человек в свой вечный дом,
А плакальщиц толпа труп окружает
И до святого места провожает,
Однако в горе верится с трудом:
Себе мы признаёмся со стыдом,
Что скорбью нас их плач не заражает,
Печаль лицо притворно выражает,
Да только кто осудит нас судом?
Цепочка ли серебряная вдруг,
Повязка золотая ли порвётся,
И выпадет кувшин с водой из рук,
И колесо колодца вниз сорвётся,
Только качнётся под ногою твердь -
Наступит и твоя однажды смерть.

98

Именье богатея - крепкий город,
Беда же бедных - скудость их: к плащу
Опять лоскут небеленый припорот:
"Однако же не с нищих Я взыщу", -
Сказал Господь, Которому за ворот
Дул ветер тоже: Многих возмущу,
Спросив: кто изъяснит, каков Его род?
"Богатых же - сказал Он - не прощу".
Торгаш надменный, выслушав укор от
Спасителя, поклялся: "Отомщу
Бродяге!" Человеку дан на что рот?
О множестве неспасшихся грущу.
За злые речи был бродяга порот,
Затем распят. Вот я Кого ищу.

99

Глаз видящий и слышащее ухо,
То и другое сотворил Господь.
Если исходит Дух Святой от Духа,
Неужто Сын - отрезанный ломоть?
Тот, кто отца и мать свою злословит,
Того светильник средь глубокой тьмы
Погаснет, но порой имеет зло вид
Добра, и очарованы им мы.
Мерзость пред Богом с разным весом гири
И не добро неверные весы.
Мёртвые мухи в благовонном мире
Воняют так, что морщатся носы.
Наследство, что захвачено вначале,
Причиной может стать большой печали:

100

"Восходит солнце и заходит солнце,
И поспешает к месту, где восходит:
И что Творец в безвольном сладкостонце,
Им созданном, по-прежнему находит?" -
Вздохнул Екклесиаст, смотря печально
На ставший алым запад небоската -
"Зачем Бог человеку изначально
Усладу эту дал?" - Огни заката
Померкли. В небе высыпали звёзды.
Дол озарился ровным лунным светом:
"Ведь у животных этой нет загвозды!" -
А на Восток не хочешь за ответом,
Екклесиаст, однажды обратиться?
Должна с Востока правда возвеститься!

101

Идёт ли ветер к югу или снова
На север переходит и кружится,
Кружится на ходу своём - иного
Пути у ветра нет, как приложиться
К кругам своим, и нет того, что ново,
Хоть мнимой новизной заворожиться
Легко, но своего круга земного
Не вспомнит и оно, чтоб пережиться
Как то, что уже было: От дверного
Очнуться скрипа. Веки уж смежиться
Успели и обрывки сна чудного
Смешались с явью. С ветром подружиться:
Вдали от человечества чумного
Легко душе отшельника блажится!

102

Свет сладок и приятно для очей
Увидеть солнце после мрака ночи,
Но щурятся внезапно сами очи
От попаданья в них прямых лучей.
Смотреть на солнце в полной славе чей
Взор выдержит, кому достанет мочи
Взглянуть в час, когда тень всего короче,
На средоточье огненных мечей?
Но если на небесное светило,
Которое для управленья днём
Сотворено (хоть пятна и на нём
Есть и сиянье их не поглотило)
Мы смотрим не в упор, но глядя вбок,
То сколь же больше солнца славен Бог!

103

Так выслушай, сын мой, сущность всего:
Господа Бога бойся твоего,
Поскольку в этом всё для человека,
И заповеди соблюдай Его,
Сообразуясь не с хотеньем века,
Который преходящ, словно миг века,
А с мудростью писания сего -
Вмести его в бедовой голове-ка!
Всякое дело приведёт на суд
Господь, но из людей кто человечней?
Случается, что глиняный сосуд
Сосуда золотого долговечней -
Тот пролежал во тьме тысячу лет,
А этого простыл уже и след!

104

Свидетельствует опыт жизни мой,
Что заблуждаться человек умеет,
Но мудрость перед глупостью имеет
То превосходство, что и свет пред тьмой
И перед кривизною - путь прямой:
"Когда идущий может, но не смеет
Свернуть с него, то перед ним прямеет
И кривизна", - сказал мудрец хромой.
У мудрого глаза есть в голове,
Тогда как неразумный ходит слепо
И, претыкаясь, падает нелепо,
Зачем ему даны зеницы две?
Одним мерилом мудрого не мерьте
С глупцом, но не избегнут оба смерти:

105

Любое слово Бога чисто - щит
Всем тем Он, на Него кто уповает,
А тот, кто Бога в сердце забывает,
Надежду лучше пусть в себе не тщит.
Дела твои сочтёт и обобщит
Твой соглядатай. Он и не скрывает,
Что знает всё про всех, а накрывает
Кот мышку так, что та и не пищит.
А то ты раньше думал, безрассудный,
Что выдумка еврейская день судный.
Как нехотя мы правду признаём!
Тот, кто боится Бога, да спасётся,
А нечестивый вихрем унесётся.
Хочешь ли знать, что в имени твоём?

106

Кто, будучи от Бога обличаем,
Ожесточает выю свою, тот
Вдруг сокрушится. Не отступит от
Глупца беда, раз он ненаучаем.
Ночной горшок мы разве величаем
Царём всех прочих глиняных пустот
Лишь потому, что полон нечистот
Такой сосуд - души ли в нём не чаем?
Когда у власти праведник, народ,
Живя в достатке, быстро приростает,
Когда же нечестивый угнетает
Простых людей, то всё наоборот.
Царь, любящий подарки, разоряет
Свою страну и скоро власть теряет.

107

Не развратись умом твоим, иначе
В собранье водворишься мертвецов,
И лучше ничего совсем не значи,
Чем будь одним из видных подлецов.
Злодей надменный, имя чьё - кощунник,
В пылу великой гордости творит
Негодные дела и лжи вещунник
Что ему скажут, то и говорит.
Обличьем нагл правитель нечестивый,
А праведник путь прямо держит свой -
Разоблачит тебя пророк нельстивый
И станешь ты хвостом - не головой!
Гони, народ, кощунника, чьим вздором
Ты разобщён! Покончи так с раздором.

108

Чем храбрый, лучше долготерпеливый
И сильного - владеющий собой.
Потерпит пораженье торопливый,
Который, не подумав, рвётся в бой.
Лучше иметь нрав кроткий, негневливый,
И лишь тому не страшен враг любой,
Кто любит мир, но сгинет царь крикливый,
Свои полки поведший на убой.
Давид был человек неприхотливый,
Вождь, закалённый боевой трубой,
Воинственный, однако не хвастливый,
Что враг, боясь его, бежит гурьбой.
Но я, царь Соломон, тем и счастливый,
Что побеждаю мирною борьбой!

109

Гроза царя - как бы рыканье льва,
И кто его особу раздражает,
Того гнев властелина поражает -
Слетает с плеч порой и голова.
Зато как поутру в росе трава -
Царя благоволение. Стяжает
Лишь тот его, кто душу ублажает
Сидящего на троне, мнит молва.
Но нищего царя почтит едва
Тот, кто свои восторги выражает -
Простых людей к себе царь приближает:
И чем только душа его жива?
Так исхудал! Хоть сказка не нова,
А быль она правдиво отражает.

110

Правитель неразумный притесняет,
А бескорыстный продолжает дни.
Господь пути прямые охраняет,
А на кривых превратности одни.
Кто истине и правде изменяет,
Страшится дня грядущего. Не мни,
Что ты всегда удачлив, но роняет
Кувшин вдруг отчего рука? - Взгляни:
Упругую кто выю не склоняет,
Внезапно сокрушится тот. Они
Уверены, что Бог им не вменяет
Грехов их, ибо нет Его. Сомкни
Уста, безумец! Зло Бог применяет
Внезапно, но посмей теперь, вздремни!

111

Кто обижает бедных, чтоб умножить
Своё богатство, обнищает сам.
Лишь для себя среди людей грешно жить,
Но с чем ты к судным подойдёшь весам?
Благословляем будет милосердный,
Дающий часть от хлеба своего
Тому, кого Господь за труд усердный
Не наградил так щедро, как его.
Богач и бедный сретятся друг с другом,
Ибо обоих сотворил Господь.
Кто сытно ел - при животе упругом,
Кто скудно - тощ, как высохший ломоть.
Кого из двух Себе для загляденья
Бог сотворил, а кто - сын осужденья?

112

В наследство мудрость очень хороша,
Особенно для видящего солнце -
Не суй шеста в дом пчёл через оконце,
Дабы жива была твоя душа!
Твори добро, при это не греша,
И разве счастье в золотом червонце?
Нет музыки, поверь, в их перезвонце,
Который есть услада торгаша.
Знаешь ли ты, в чём превосходство знанья
Над пагубным невежеством, сын мой? -
Не ослеплён снискавший мудрость тьмой,
Идёт по жизни он без препинанья.
И ты обогащаться погоди,
А если нет - смотри, не упади!

113

"Кто ростом и лихвою умножает
Своё именье, тот его отдаст
Тому, кто бедняков не обижает,
Любя народ", - сказал Екклесиаст.
Здесь собственности частной угрожает
Не царь зверей ли? Случай-то не част,
Когда лев хищный волю выражает
Всех тех, кто не когтист и не клыкаст.
"Что частная их собственность священна
И неприкосновенна, в книге где
Написано? Неужто неотмщенна
Останется их ложь?" - живя в нужде,
Лев возмущённый вопрошает гневно.
И смело, Соломон, и злободневно!

114

Не властен человек над духом, чтобы
Удерживать его, и смерти день
Неведом ему, но избавил кто бы
Его в этой борьбе? - Земная тень.
Поможет умереть мне без стыдобы
За прожитую жизнь моя настень,
С которой мы одной чертой сподобы,
Коль посмотреть в зерцальную глядень.
Печаль своей души известна сердцу
И в её радость не войдёт чужой.
Легко в том, что Бог есть, удостоверцу
Жить со своею чёрной госпожой.
И я, и светоносная подруга -
Мы оба продолжение друг друга!

115

На всё это я сердце обратил,
Исследовав, что праведных деянья
В руке Господней, но и воздаянья
За зло безумцам Он не отвратил.
Свободу людям дав, Бог воспретил
То, что нельзя, и чувство убоянья
Греха в нас заложил, но обаянья
Запрета кто избег? Кто прекратил
Мечтать о согрешениях без страха,
Что Бог воздаст? Вот почему из праха
Мы созданы и возвратимся в прах,
Который на кругах своих кружится,
Кружится и опять на прах ложится.
Пылинки мы, носимые в ветрах.

116

Адам с женой не за морганье век
Отвергнуты Творцом, а за солженье.
Если с овцой наказан так овек,
То кольми паче блудник за блуженье!
Сколько бы лет ни прожил человек,
Пусть веселится он в их продолженье,
Но помнит и о тёмных днях - за век
Их много будет: Жизнь есть одолженье
Душе существованья. Веселись
В дни юности твоей, но помни только,
Что меньше всё и меньше жизни долька
С годами, и под старость умались,
Ни видно чтоб тебя, ни слышно было,
Покуда сердце биться не забыло.

117

Отверста Богу бездна преисподней
И Авадон прозрачен для Творца.
Сокрыты от премудрости Господней
Сынов ли человеческих сердца?
На всяком месте есть Господни очи
И ухо Бога слышит то, что ты
На ложе своём шепчешь среди ночи
Ему из непроглядной темноты.
Проси себе не сытого достатка,
Ни славы, ни погибели врага,
Но чтоб все годы жизни без остатка
Ты прожил как Всевышнего слуга.
Проси себе ни мало и ни много,
А лишь того, чтоб стать любимцем Бога.

118

Чти Господа, сын мой, и укрепишься,
Не бойся кроме Бога никого,
Но если ты бескровно оскопишься
Ради земного царствия Его,
И выспренним росеньем окропишься,
Любимцем станешь Бога Самого,
Ведь на любовь ты тоже не скупишься,
Творя добро для чада своего!
Ибо презревший радости земные
В отличие от тех, кто ради них
Живёт и в жизни ищет их одних,
Узнает наслаждения иные:
С избранником общаться будет Бог,
Как ныне я с тобой, мой голубок!

119

Позор надменных сердцем поражает,
Тому примеров здесь не перечесть,
Гордыня человека унижает,
А кроткий духом обретает честь.
Почёт и уважение стяжает
Сумевший шумной славе предпочесть
Безмолвие, что к небу приближает.
К блаженным ли молчальника причесть?
Кто, будучи от Бога обличаем,
Ожесточает выю свою, тот
Внезапно сокрушится. Мы же чаем
Прощения: плоть не без нечистот:
Затворник тихий в рубище убогом,
Екклесиаст возлюблен будет Богом.

120

О двух вещах прошу Тебя я, Боже,
Не откажи мне, прежде чем умру:
Ложь с суетою, что одно и то же,
Не попусти, но правду изберу.
Богатства не ищу я и негоже,
Пресытившись, сидеть мне на пиру,
Чтоб не сказал я: "Кто Господь?" Ничтоже
Сумняшеся вновь ниц себя простру,
Моля, не накажи и нищетою
Раба твоего, чтоб не стал я красть
И поминать с божбою ещё тою
Напрасно Твоё имя - злая страсть
Есть воровство, но чтоб я жил под небом,
Питай меня, прошу, насущным хлебом!

121

Живому псу, чем мёртвому-то льву
Право же лучше! Или ты, невежда,
Доселе не слыхал, что есть надежда
Тому, кто знает: "Я ещё живу!"
И в буре остаётся на плаву?
На зябком теле ветхая одежда
Лучше плаща без дыр на том, чья вежда
Уже недвижна - к трупу ль воззову?
Итак, иди, с весельем ешь твой хлеб
И пей твоё вино в радости сердца,
А червь земной, который глух и слеп,
Ещё пусть подождёт удостоверца
В том, что, однако, всем смертям назло
Ты жив покуда - снова повезло!

122

Екклесиаст старался приискать
Изящные для книги изреченья,
В которые хотелось бы вникать
Как в ценные для многих поученья
И мудрость из полезных извлекать
С приятностью, а не для огорченья
- Людей на скуку плохо обрекать! -
Но сердцу и уму для развлеченья.
Кроме того, что мудр был Соломон,
Ещё учил народ он разуменью,
Екклесиастом прозван, стал им он
Благодаря не зря сказать уменью
Слова, что забыванью вопреки
Как гвозди стали вбитые крепки.

123

Есть золото и много жемчугов,
Но утварь драгоценная устами
Разумными зовётся со цветами,
Чьи лепестки, как горных вид снегов.
Ничто не сходит со своих кругов
И суета суетна суетами.
Увы, не всё, что говорится ртами
Есть цвет полей и красота лугов.
Это и то смешалось в человеке,
Порой, как скот, над тварью властелин:
Нарцисс Саронский, лилия долин!
Я вашу белизну воспел навеки.
На этом свете не напрасно жил
Тот, кто стихи бессмертные сложил.

124

И жизнь и смерть во власти языка,
Кто любит его, тот не постыдится,
Но от плодов словесных насладится
И радость его будет велика.
Тот обессмертит имя на века,
Кто в слове как бы заново родится,
От власти смерти он освободится
При жизни - тайна эта глубока:
Кто высек в языке себе обитель,
Тому не причинит вреда губитель.
Словесное есть инобытие.
Но чтоб твоё творение любили,
А не, прочтя единожды, забыли,
Прожить сумей не жизнь, а житие.

125

Источник жизни - праведных уста
И за добро Господь вознаграждает,
Уста же беззаконных заграждает
Насилием - надежда злых пуста.
Доступна притча всем, ибо проста,
Но жизнь в ней усомниться вынуждает:
Всесильно зло, оно здесь побеждает,
Увы, добра победа не часта.
Но если совесть у тебя чиста
И сердце разум твой не осуждает,
То значит Бог тебя освобождает
От вечной муки - есть соблазн креста!
В добра победе смерть на нём Христа
Меня, Екклесиаста, убеждает.

126

Нет мудрости, нет знания, нет света
И нет вопреки Господу совета.
Коня приготовляют к битве, но
Победа - от Хранителя завета.
Бывает, слово сказано давно,
Зато навеки произнесено.
От Бога тот сподобится ответа,
Чьё сердце злом не отягощено.
Бог не потерпит на себя навета,
Будто во зле виновен Он. Вновь это
Кощунник утверждает, мол, оно
Его есть свойство. Умной голове-то
Вместить премудрость Бога не дано!
Но знает тайну зла звезда рассвета.

127

Души моей как зло не развратило?
Тайна его влекла к себе, маня,
Вот только что вспять душу от огня,
Как бабочку ночную, отвратило?
Путь праведного - ясное светило,
До полного светлеющее дня.
Чтоб озарить дорогу для меня,
Мерцания одной звезды хватило.
Стезя же беззаконного есть тьма
И он не знает, обо что споткнётся.
А бабочка в огонь летит сама,
Попав в него, назад уж не вернётся:
Сияла мне рассветная звезда
Сначала как закатная тогда.

128

Следует страх Господень за смиреньем,
Богатство, слава, власть его плоды:
Так, Господи, но я с благодареньем
Им предпочту глоток живой воды,
Что просветляет душу озареньем.
Пошли мне за духовные труды
Миг счастья, называемый прозреньем -
Открой мне тайну утренней звезды!
Богатство, власть и славу целью жизни
Я не поставил и не их искал.
Не изменил я и своей отчизне,
Что лживо искуситель предрекал.
Так я молился Богу бессловесно:
Тайна Денницы мне теперь известна.

129

В бездонном небе звёздам нет числа
И ни одну из них Бог не забудет.
Но возмутитель ищет только зла -
Жестокий Ангел послан ему будет.
Отточен меч на старого козла.
Иль веру в Сатане Творец пробудит,
Которая бы Диавола спасла?
Да только где её чёрт раздобудет:
С явленьем нечестивого - позор,
Презренье же с бесславием приходит,
Но если веру всё-таки находит
Денница - перед ним потупим взор?
Кто Светоносца за глаза осудит,
Тот на суде путь сам не обессудит.

130

Бог наблюдает правые пути,
А левые испорчены. Идти
Ты должен прямо, чтоб не уклониться
Направо ни налево. Как найти
Путь истинный и в нём не усомниться?
В самом себе ты должен измениться,
То есть: преобразиться. Вот, прочти -
Меняет свою сущность сам Денница!
Глазами видел? - Вслух всем возвести.
Сам Сатана - в уме только вмести! -
Преобразится - озарись, темница! -
Опять в Ангела светлого, учти,
А не лишь примет вид его, как мнится
Тем, чтенье чьё пока ещё в чести.

131

"Склонятся перед добрым люди злые
И нечестивцы ниц падут пред ним", -
Предрёк Екклесиаст во дни былые.
Наивность Соломону - извиним?
Когда на древе все плоды гнилые,
Мы червя плодоядного браним,
Но если с молодыми пожилые
Развращены неверием одним,
Кто виноват? - Конечно, червь сомненья,
Которому есть имя - Сатана.
И я Екклесиаст, того же мненья -
Его, а не людей это вина.
Зато теперь от умников укора,
Что я лукав, не миновать мне скоро!

132

Господни очи есть на всяком месте,
И злых и добрых видит ими Бог,
Кто заслужил награды, а кто мести
За то, что сделал, знает Он, любок!
На разум твой, сын мой, не полагайся,
Надейся лишь на Бога сердцем всем,
На всех путях твоих остерегайся
Греха, который губит насовсем.
Стезю святых своих оберегает
И сохраняет правды путь Господь,
Ходящему не ложно предлагает
Насущный хлеб и соли Он щипоть,
А тот, кто ходит ложно перед Богом,
Печаль имеет при достатке многом.

133

Не отвергай от Бога наказанья,
Сын мой, и обличением Его
Не тяготись, ибо Господь того
Наказывает за его дерзанья,
Как чадо за шальные егозанья,
К кому благоволит Он и кого
Как сына нежно любит Своего,
Но избери иные подвизанья.
Твои на своеволье притязанья
Опасны для тебя же самого.
Бог чадо учит, только и всего,
А бьёт любя, но не для истязанья.
Для вящей тебе пользы оказанья
Наказан ты и блага твоего.

134

Сын мудрый наставлению отца
Внимает в простоте без огорченья,
А буйный не приемлет обличенья -
Не будь похож на глупого юнца.
Выслушивай с приятностью лица
Нетяжкие мои нравоученья
И принимай их без ожесточенья,
Но кротко и смиренно, как овца.
Благоразумный действует со знаньем,
А глупый выставляет напоказ
Свой скудный ум, да с речи препинаньем -
Одно мученье от её проказ.
Разумных мудрость - правды нахожденье,
А глупость безрассудных - заблужденье.

135

Уж лучше слушать мудрых обличенья,
Чем песни глупых ради развлеченья.
Что терна треск в костре, то смех глупца.
Внимать ему нельзя без огорченья.
Досаден самый вид его лица,
Но кольми паче песни простеца!
Вот только нет от глупости леченья,
Кто помолчать заставил бы певца?
Однако это трудная задача!
"Спасибо, хватит:" - Снова неудача.
В доме веселья громко песнь звучит,
Однако сердце мудрых - в доме плача.
Опять завыл. Толпа в ответ рычит.
Когда кумир народный замолчит?

136

Надежды исполненья добиваясь,
Всё сделай, не твоя чтобы вина
Была, если на крах обречена
Твоя мечта о счастье, разбиваясь.
Томит надежда, долго не сбываясь,
Зато когда исполнится, она,
Как древо жизни! Что виденье сна,
Проходит мука, быстро забываясь.
Для сильно истомившейся души
Надежды исполнение приятно -
Большое счастье сердцем необъятно!
Идя к нему навстречу, не греши.
Глупцу от зла несносно уклоненье,
Но разве его глупость - извиненье?

137

Сын мой, когда даёшь Богу обет,
Смотри, не наведи великих бед
Его неисполнением - накажет
Того Бог, в ком отсутствует хребет,
Но место тотчас глупому укажет,
Когда немудрость тот свою покажет -
Постящийся был позван на обед:
Вот также он и бесу не откажет.
Не позволяй устам твоим вводить
В грех плоть твою - зачем себе вредить?
Лучше тебе не обещать, чем словом
Ловцу души невольно угодить.
Подружится ли птица с птицеловом?
Ошибкой можно Бога рассердить.

138

Кто говорит не выслушав, тот глуп
И стыд ему, а тот, кто отвечает,
Дослушав до конца, не огорчает,
Но заслужил скорее похвалу б,
А не досаду, словно дыма клуб -
Не греет, но глазам лишь докучает,
И тот, кто провиденье омрачает,
Снискал, как скудоумный, прочь отлуп.
Не любит глупый знание, но только
Лишь бы скорее ум свой показать,
Который, впрочем, светел не настолько,
Чтобы два слова правильно связать.
Язык глупца - погибель для него же,
Сеть для души - уста немудрых тоже.

139

Благоразумный действует со знаньем,
А глупый выставляет напоказ
Свой скудный ум, как если б был заказ
На пустословье с Бога поминаньем.
Уже невежду просят со стенаньем
Закончить поскорее долгий сказ
Однако он опять идёт в отказ,
Понятно, недовольный препинаньем.
Мудрость разумных - знание пути,
А глупость безрассудных - заблужденье.
Уже не замолчать - скорей уйти
Просят того, снискал кто осужденье.
Моя молитва будет коротка:
Избави, Боже, нас от простака!

140

Кто вспыльчив, тот везде сеет раздор,
А терпеливый распрю утишает
И споры полюбовно разрешает,
Горяч бывает молодой задор:
Нередко кровью платят за повздор
И человек убийство совершает.
Остановиться что руке мешает? -
Из уст глумливых исходящий вздор!
И начинаешь понимать под старость:
Тихое слово отвращает гнев,
А оскорбленье вызывает ярость,
Не мсти, от жажды крови опьянев,
Но кротко схватке предпочти прощенье.
Не убивай! - У Господа отмщенье.

141

Очей гордыня и надменность сердца, Что отличают нечестивых, грех.
Не добавляй даже во гневе перца
В речь пылкую, коль ты не пустобрех.
Но прогони кощунника и ссоре
Придёт конец, и прекратится брань,
А если нет, то сам уйди - в позоре
Не будешь, если не преступишь грань.
Господни очи охраняют знанье,
Но законопреступника слова
Он ниспровергнет. Скверного изгнанье
Одобрит и народная молва -
Все радуются, слух есть достоверный:
Устами уст своих уловлен скверный!

142

Для жара - уголь, для огня - дрова,
А человек сварливый - для разжженья
Ссор и раздоров. Сколько раздраженья!
Им злобная душа лишь и жива.
Тот, в чьих устах обидные слова,
Готовые для ближних униженья,
Видать, страдает от рукоблуженья -
Об этом разнеси-ка весть, молва!
Так! Немочью кто бледной занеможет ,
- Неведомо глупцу слово "нельзя!" -
Сдержать себя не хочет и не может.
Не гвори, как рукоблуд, дерзя.
Очей гордыня и надменность сердца
Коварно обличают страстотерпца.

143

Конец лучше начала, терпеливый -
Несдержанного. Человек сварливый
На гнев поспешен, ты же укроти,
Сын мой, негодованье - дух гневливый
Гнездится в сердце глупых. Предпочти
Смиренье, а обидчику не мсти,
И мудрым прослывёшь - конец счастливый!
Глупца высокомерного прости -
И Бог его накажет. Молчаливый
Мудрец или простак ты говорливый?
От ссоры поспеши скорей уйти,
Тем доказав, что ты не бык бодливый,
Стоящий с грозным мыком на пути,
Ни тявкающий втуне пёс брехливый.

144

Сын мой, глупцу по глупости его
Не отвечай и не уподобляйся
В задорности ему - прочь удаляйся,
Отнюдь не отвечая ничего
На лай пса дворового - для чего
Тебе его дразнить? Не оскорбляйся,
А если нет, смотри, не изваляйся
В грязи, врага кусая своего.
Обогатись, сын мой, отца советом
И не пренебреги моим заветом:
Чтоб мудрецом не стал в глазах своих
Тот, кто тебя оклеветал наветом,
Глупцов не удостаивай ответом,
Отринь молчаньем измышленья их.

145

Отстать от ссоры - честь для мудреца,
Но слабость для задорного глупца.
Учись не отвечать на оскорбленья,
Однако не теряя и лица,
Сын мой. Лучше смолчи без озлобленья,
Но не ответь хулою на хуленья,
Сомкни уста для крепкого словца,
Исполнен к мудрым Бог благоволенья.
Если ты будешь кротким как овца,
То Сам Господь накажет наглеца,
Желай, сын мой, не мести утоленья,
А мира, и порадуешь отца,
Который хоть и скуп на наставленья,
Ан не обделит мудростью птенца!

146

С гневливым не дружи и не общайся
Со вспыльчивым, чтоб ты его путям
Не научился всем назло смертям,
И с мстительным расстаться не смущайся.
Будь хладнокровным и не превращайся
В виновника раздора, но страстям,
Чтоб не предаться им, словно сетям,
Молчанье предпочти - не возмущайся.
Не говори: я отплачу за зло.
Суд Богу предоставь, и будешь целым.
Иначе: Что тебя бы и спасло?
Но прослывёшь ты глупым, а не смелым.
Гнев губит и разумных иногда.
Не подменяй Господнего суда!

147

Орудие возмездья не возьми,
Не воспылай душою молодою,
Сын мой, но чувства разумом уйми
И будь научен мудростью седою:
Если твой враг голодный, накорми,
И жаждет - напои его водою.
Не воспротивься - мой совет прими,
И обернёшь врагу добро бедою -
Горящие уголья соберёшь
На голову ему, так поступая,
При этом будешь жив, а не умрёшь.
Ума лишает ненависть слепая.
Кто вырыл яму, сам в неё упал.
Напрасно глубоко он так копал.

148

Не радуйся падению врага
И сердце твоё да не веселится,
Когда преткнётся вдруг его нога,
Но должно и за недругов молиться:
"Брат мой! Да будет жизнь твоя долга,
Пусть до преклонных лет она продлится,
Словно моя душа мне дорога
Твоя - как на тебя могу я злиться?"
Не пожелай, от зла осатанев,
Падения врагу твоему, даже
Если на свете нет мерзавца гаже,
Иначе отвратит Господь Свой гнев
От нечестивца: Но без опасенья
Всем сердцем пожелай ему спасенья!

149

Не говори, сын мой: "Как он со мною,
Так я с ним поступлю", - и: "Отомщу
Обидчику", - одною с ним виною
Виновен будешь! Но скажи: "Прощу
Врага моего, совестью больною
Чтоб не страдать - не я с него взыщу,
Но есть Господь, Он мерою иною
Нас, грешных мерит. Распрю прекращу".
Если ты купишь мир такой ценою,
- Со знаньем дела мудрость возвещу! -
Двойною карой и десятерною
Накажешь так врага. Не извращу
Закона, коль обратной стороною
Его злу на погибель обращу.

150

Не отвечай по глупости глупцу
И тем ему же не уподобляйся,
Но от невежды сразу избавляйся,
Не прибегая к крепкому словцу.
Когда тебя ударит по лицу
Негодный человек, не оскорбляйся,
Обидою твоей не распаляйся -
Подставь другую щёку наглецу.
Ударит коль опять, не удивляйся,
Что Бог не дал прозрения слепцу,
Не видящему, что он бьёт овцу,
А ты не величайся - умаляйся,
Но только силе не сопротивляйся.
Бог за тебя ответит подлецу.

151

Не ссорься с человеком без причины,
Если тебе не сделал зла он, но
Двуличного лиши его личины,
Когда коварство разоблачено.
Исходит трупный дух от мертвечины,
Смердит зловонно серное бревно,
Не приближай, сын мой, своей кончины,
Не совершай, то что запрещено.
Не значат ничего все величины
В сравнении с несчётным всё равно
Числом звериным - счесть его почины
Предпринимались мудрыми давно,
Да всё напрасно. Знать, для дурачины,
Число людское, ты припасено!

152

Блудница - пропасть и жена чужая -
Колодезь тесный. Сядет, как злодей,
В засаде и ждёт жертву, умножая
Раздор, вражду и скорбь среди людей.
Вот песнь её: "Как яблоко, свежа я,
Вкуси от него, юный любодей,
Искусно в танце бёдра обнажая,
Пленяю взор я наготой грудей!"
Уста чужой жены мёд источают,
Елея мягче любодейцы речь,
Персты такие ласки расточают,
Что ей теперь попробуй восперечь:
Но ты, сын мой, держись стези Господней,
Смотри, не приближайся к преисподней!

153

Елея мягче речь чужой жены
И мёд слова коварной источают,
Зато потом, когда разоблачают
Любовников, мечи обнажены.
Как вол идёт покорно на убой,
А пёс - на цепь, и как олень - на выстрел,
Так не избегнет тот худой молвы стрел,
Кого ведёт блудница за собой.
Уста её суть пропасть. На кого
Прогневался Господь, тот в бездну эту
Низринется и, устремясь не к свету,
Навечно канет, недосущество,
Вместо того, чтоб заново родиться
И жизнью в новом теле насладиться.

154

Не доставляет пользы для спасенья
Сокровище неправедное, но
Лишь душу травит ядом опасенья,
Что прожил ты напрасно жизнь, оно.
В миг смертного, страстного потрясенья
Поймёшь ты, почему запрещено
Быть богачом, но скорбь от нанесенья
Душе вреда томит тебя давно.
Кто говорит: "Нет мёртвых воскресенья!" -
Ошибся и жестоко - не дано
Псу то, что человеку, но опсенья
Не избежит невежда всё равно.
Екклесиаст же после обрусенья
Живёт на свете бедно, не грешно:

155

Непостижимы для меня три вещи
И четырёх не понимаю я:
Как по небу орёл и как зловеще
Свой по скале свершает путь змея.
Путь корабля по морю и мужчины
К девице для меня непостижим,
И путь жены, которую морщины
Рта выдают - их лотоса отжим
Отставил на лице её: Поела,
Обтёрла рот и говорит: "А что
Я сделала худого?" - Надоела!
И это в тебе мерзко мне, и то.
С блудницею жить долго невозможно,
А без неё вздыхаешь изнеможно:

156

От трёх земля трясётся и не может
От четырёх нас твердь уже носить:
Раб сделался царём: Кто нам поможет?
Грешно царю лет многих не просить:
Порока жрица вдруг выходит замуж.
Все шепчут жениху: "Ты что, ослеп?
Кто она видно по шальным глазам уж".
Глупец болтливый досыта ест хлеб:
А вот служанка занимает место
Своей ещё недавней госпожи -
Стерпеть Агарь могла ли Сарра вместо
Себя близ Авраама? - Не скажи.
Вот почему земля от нас трясётся
И ураганный вихрь по ней несётся!

157

Четыре малых, зато мудрых есть
Под солнцем: муравьи народ не сильный,
Зато за лето - всем всего не съесть! -
Запас еды собрали изобильный.
Ещё народец ходит по земле -
Горные мыши. Хоть зверьки пугливы,
А домы свои ставят на скале
И в них они уже не боязливы!
У саранчи царя нет, но она
Вся стройно выступает на сраженье:
Страна большая опустошена,
Нанесено такое пораженье!
Паук на льва с медведем не похож,
Зато в чертоги царские он вхож.

158

Походку трое стройную имеют
И выступают четверо легко:
Лев, царь зверей - пред ним они немеют,
Рыканье его слышно далеко,
Конь боевой - ноздрей его храпенье
Внушает ужас пешему врагу,
Под звон меча и под тетивы пенье,
Заслышав зов трубы, он ржёт: "Гу-гу!"
Козёл косматый, стада предводитель
И царь среди народа своего,
Которого он сам же и родитель -
Как горделиво шествие его!
А о четвёртом не упоминает
Пророк, хотя кто это - каждый знает.

159

Есть три ненасытимых и четыре,
Которые не скажут хватит: смерть,
Глотающая жизни: В этом мире
Бессмертен - кто? Уста разверзла твердь:
Бесплодная утроба, что "довольно!"
Не скажет, но вопит: "Давай-давай!"
Теперь-то твоя душенька довольна?
Нет, но ещё того же подавай.
Земля, ненасытимая водою:
Впитала всю, теперь ещё полей,
Поленишься - такой отмстит бедою,
Что: Нет уж, влаги лучше не жалей.
Огонь прожорлив. Как костёр дровами,
Так, мысля, ум питается словами!

160

Екклесиаст ценил звуки земли,
Которые не чужды его духу,
Однажды Соломону поднесли
Причудливую раковину к уху -
Морской прибой послышался вдали,
Богатую давая пищу слуху:
В другой же раз послушать подвели
Запутавшуюся в тенетах муху.
Прах возвратится в прах, чем он и был,
А дух вернётся к Господу, Который
Его дал человеку. Не забыл
Диковины морской гул рокоторый
Екклесиаст - шумит и пустота:
Но мухи плач: И это - суета!

161

Нет человека праведного. Кто бы,
Творя добро, при этом не грешил?
Из состраданья Господь Бог решил
Взять грех ваш на Себя, сыны утробы!
Грешить можно со злобой и без злобы.
Любой запрет нарушить разрешил
Бог Сыну Своему, а совершил
Младенец лишь то дело без стыдобы.
Как же возненавидели Его
За то, что Он не взял на Себя кроме
Младенческого вклада Своего
В дело спасенья мира ничего!
Так вспомните, что в Божией хороме
Господь сказал вам в прогремевшем громе.

162

"У мудрых сердце с правой стороны,
У глупых - с левой", - отождествлены
Сердце и "сердце" в этом изреченье,
Слова хоть и темны, зато верны.
Но употреблено в ином значенье
Второй раз "сердце" - с ним одно мученье,
Коль мысли твои не просветлены,
И не для скверных тайное ученье.
Но если твои помыслы честны
И нет в тебе скрываемой вины,
Которая есть умопомраченье,
То значит о тебе изречены
Слова о правом сердце, чьё влеченье
Ко благу славно, как реки теченье!

163

Что Бог скривил, не сделаешь прямым,
И чего нет, того не сосчитаешь.
Увы, ты как Иаков стать хромым,
Неправый сердцем, даже не мечтаешь.
Прямосказаньем как сказать нам им
О несказанном? - Плохо ж ты читаешь!
Не червем ли слепоглухонемым
Ты ползаешь, а не орлом летаешь?
Не понял прикровенной речи ты,
Ибо ценить словесной красоты
Не научился - наготой прелестной,
О, современник мой, ты ослеплён.
В истолкованье притчей не силён
Безвольный данник красоты телесной.

164

Распутный обличающих не любит
И к мудрым за советом не пойдёт.
Глубины есть, которые кто глубит,
В разверстую тот пропасть упадёт.
Распутник грех свой только усугубит,
Порвать с пороком воли не найдёт,
Который заблуждающихся губит,
Надеясь: зло до Бога не дойдёт!
Глупец пренебрегает наставленьем
Отца своего, ибо неумён,
Затем, чтоб убедиться с изумленьем:
"Прав старый!" - по прошествии времён.
Путь жизни мудреца - гор? Господней,
Но уклонись, сын мой, от преисподней!

165

Если сын мудрый - радость для отца,
Для матери сын глупый - огорченье.
Годится всем для красного словца
Простое Соломона изреченье!
С годами выдают черты лица
Того, кто жизнь потратил на ученье,
И пребывает на челе чтеца
Зримое оком к мудрости влеченье.
Но выдают морщины и глупца
И плата есть за умопомраченье -
Ставит печать на лбу немудреца
Любимое невежды развлеченье,
Легко чтоб было с мудростью борца
По ней узнать, скажу вам в заключенье.

166

Железо же железо изостряет,
А человек взгляд друга изощряет.
Подобно как в воде лицо к лицу,
Так сердце сердцу тайну доверяет.
Но долго не смотри в глаза лжецу.
Того только и надо подлецу!
Короткий взор, который укоряет,
Достаточен такому наглецу.
И змей лягушку взглядом покоряет,
Когда он ей в глаза его вперяет,
Не всякому, однако, удальцу
Глядят глаза в глаза, но не теряет
Лица, сын мой, и тот, кто душ ловцу
В свой дом, мудрец, дверей не отворяет.

167

Общающийся с мудрым будет мудр,
А тот, кто дружит с глупым, развратится.
Авессалом был очень пышнокудр,
Но грех ему за это не простится.
Мудрость разумных - знание пути,
А глупость безрассудных - заблужденье.
Можно совсем дороги не найти,
Если безумцу сделать угожденье.
Бич гордости у глупого в устах,
Уста же мудрых их предохраняют,
Писчую трость держащие в перстах
Знают как грозно буквы обвиняют.
Кроткое сердце - жизнь ради детей,
А гордость - гниль и порча для костей.

168

От Бога направляются шаги,
Но человеку как узнать путь верный? -
Возненавидь любой поступок скверный,
Противься злу и никогда не лги.
А если нет, то шаг твоей ноги
Ты сам направил, грешник маловерный,
На ту стезю, где слышится рык зверный -
Всё ближе к жертве хищника круги:
Как! Разве ты не знал, что неугоден
Пред Господом твой выбор? Зло любя,
Ты богом возомнил, гордец, себя,
Путь искривив свой. Человек свободен.
Итак, стези Господни все прямы,
Но не всегда их избираем мы.

169

Грех правда с милосердьем очищает
И страх Господень отведёт от зла,
Бог кающихся грешников прощает -
Как многим жизнь их искренность спасла!
Покайся, сын мой, что тебя смущает?
Сердечная чтоб мука не росла,
В содеянном - ведь грех отягощает! -
Сознайся, пока жизнь не вся прошла.
Беда тому, кто пол свой превращает,
Молитва вновь ему не помогла,
Ибо Всевышний слух Свой отвращает
От тех, познал кто, какова есть мгла,
Которая сама себя сгущает:
Увы тому, в ком ложь превозмогла!

170

Кто от людей скрывает преступленья,
Потерпит в жизни крах, а кто в своих
Покается проступках и кто их
Не повторяет ради искупленья,
Того пора помиловать. Хваленья
Которого угодны из двоих
Господу Богу? Но из уст твоих
Исходит лишь хула, сын противленья.
Твоя молитва мерзость, если ты
Её произнесёшь, раб суеты -
Таким как ты язык дан для кусанья,
Ибо захочешь к Богу ты связать
Два слова, но найдёшь ли что сказать?
Зря отклонял ты ухо от писанья.

171

Что золотые яблоки в прозрачных
Серебряных сосудах, то слова,
По сердцу изречённые. Жива
Ими душа в век договоров брачных
Утех угрюмых, возлияний мрачных,
Порчи детей, родившихся едва,
Вопля меньшинств - подай им все права!
Показа их сращений накарачных.
Не скроется от Бога ничего,
Ибо всё видит око обличенья,
Всё слышит ухо ревности Его,
Но обрекают душу на мученья
Злоречие и ропот языка
Безбожника, погибель чья близка.

172

Вверх устремлён путь мудрого, к Господней
Обители ведёт его стезя,
И уклониться от неё нельзя,
Чтоб не сорваться в бездну преисподней.
Свободен человек - куда свободней?
Вплоть до того, что Вышнему дерзя
И на земле жизнь прекратить грозя,
Он травестиста с факелом в исподней
Хламиде сделал богом. Гладок путь
В погибель - в колеснице пышной мчится
Кто по наклонной? Чуда не случится -
Неотвратима катастрофы жуть.
На содомите - женская одежда.
Какая может быть у них надежда?

173

Открытое уж лучше обличенье,
Чем скрытая любовь, чтоб не сказать:
Запретное и страстное влеченье -
Палач так любит жертву истязать.
Язычник ты: Угрюмо удрученье.
Ну-ка себя попробуй обязать
Оставить это умопомраченье -
Сможешь ли ты вообще не осязать
Сию упругость, чьё предназначенье
Иное! Как глупца не наказать?
Есть, впрочем, путь - от мира отреченье.
Сумеешь ли себе ты отказать
И в мыслях в этом сладостном мученье?
Вот почему плоть надо обрезать:

174

Подарки портят сердце. Притесняя
Других, мудрый становится глупцом.
Начало дела славится концом.
Терпенье лучше гнева. В грех склоняя
Людей в Едеме, змей шептал: "Ни дня я
Без хитрости не прожил. Мудрецом
Слывя, я перестал быть простецом,
Плодов один лишь запах обоняя,
Тех, что Господь вам повелел: не есть.
А ведь у вас возможность эта есть!
Зачем же вам Творец её оставил?
Жизнь без свободы может надоесть:
Берите же, вкушайте, эту съесть.
Бог Сам запрет нарушить вас заставил".

175

Не позволяй себе слушать внушенья
Об уклоненье от прямых путей
И изречений разума. Сетей
Избегнешь, коль отвергнешь наушенья,
Вводящие наивных в согрешенья.
Расставлены умело для детей
Тенета многих пагубных страстей,
Запретный плод приятен для вкушенья.
Ты ж, сын мой, чувства подчини уму,
Ум - Богу, ибо близится Его день,
Но от греха спасает страх Господень,
Ведущий к жизни. Горе же тому,
Кто переступит через запрещенье.
Суров Господь и у Него отмщенье.

176

Тот, кто свои скрывает преступленья,
Успеха не добьётся, а кто сам
Сознается в них ради оставленья,
Не будет к судным подведён весам.
Бог кающихся грешников прощает,
Себя своим признанием - утешь.
Развратный целый город возмущает,
А мудрый утишает и мятеж.
Будь мудр, сын мой, и радуй моё сердце,
А я буду иметь, что отвечать
Злословящим меня. На боговерце
Бог ставит свою светлую печать.
Гордыня человека унижает,
А кроткий сын отца не обижает.

177

Кто ходит в непорочности, того
От многих бед Всевышний защищает,
А кто пути прямые превращает,
Губителя находит своего.
Зачем и жить тому, в ком всё мертво?
Закон порок не просто запрещает -
Карает смертью. Нет, не прекращает
Евангелие действие его!
Жестокий Ангел истребит сего
Свободолюба, что народ смущает
И общество бесстыдством возмущает,
Святого не имея ничего.
Жестокий Ангел скверных не прощает!
Вот ожидает мой народ кого.

178

Как ветра ты не ведаешь пути
И как в утробе матерней не знаешь
Плода твердеют кости, так войти
Не можешь ты в ум Бога - запинаешь
Ибо о грех твой мысль твою: "Впусти!" -
Кричишь, только напрасно ты стенаешь,
Тебе упокоенья не найти
За то, о чём ты тайно вспоминаешь.
Се, грешный человек, ты не в чести.
То, о чём ты мечтать не преминаешь,
Известно Богу, но твоё "Прости!"
Не слышит Он. Себя ты в ад вминаешь
Тем, что ты любишь. Поспеши уйти.
Что ноги зря вне врат переминаешь?

179

Без откровенья свыше зол народ,
Разнуздан и жесток - в бесчеловечных
Условиях содержит он увечных,
А также престарелых и сирот.
Всё в обществе таком наоборот:
Законов много в нём недолговечных,
Зато нет Бога заповедей вечных.
Глумится над пророком подлый сброд
За то, что не смолчал, усовестив их.
Всегда при умноженье нечестивых
Растёт и беззаконие. Пророк
Не стал перенимать - раб из строптивых! -
Распространённый среди них порок,
А к таковым закон предельно строг.

180

Господень путь - твердыня для того,
Кто непорочен, а для в грех вводящих
Он страх и ужас. Тайно не блудящих,
Которых всегда было меньшинство,
Безбожник ненавидит отчего?
Уверен он: нет блудно не ходящих,
Подвижников же, общество стыдящих,
Сгноил бы скверный всех до одного,
Чтоб не осталось больше никого
Из этих его догме зло вредящих
Своим примером праведников, бдящих
Перед писаньем Бога своего.
Злорадно извращенцев торжество -
Содома враг - среди во тьме сидящих.

181

Главное - мудрость. Всем своим именьем
Прежде всего её приобретай.
Того, кто это делает с уменьем,
Она возлюбит - много книг читай.
Как светоч, наделённый разуменьем,
Своё всё при себе носи, мечтай
Не о богатстве - вот на что с надменьем
Умей смотреть! - но мудрость почитай.
Когда наказан разума затменьем
Народ твой, оскорблений не считай,
Но лучше будь побит толпы каменьем,
А в край чужой, постой, не улетай.
Не тяготись в темнице безвременьем,
Работай, а не жалко причитай.

182

Как летом снег и дождь во время жатвы,
Так неприлична, люди, честь глупцу,
Но грязи приготовили ушат вы,
Однако, не ему, а мудрецу.
Кто я теперь? - Источник возмущённый
И повреждённый я теперь родник.
Прах с ног на город, мною не прощённый,
Где высмеян писатель вредных книг!
Как воробей вспорхнувший улетает,
Проклятье незаслуженное так
Не сбудется, но кто теперь считает,
Что зло облган был простой простак?
Те, кто оковы на чтеца надели,
Во мне Екклесиаста проглядели.

183

"Бич гордости у глупого в устах,
Уста же мудрых их оберегают", -
Сказал Екклесиаст, держа в перстах
Трость писчую - вот притчи как слагают!
Ещё Екклесиаст изрёк: "В местах
Не столь уж отдалённых помогают
Писать и стены", - строки на листах
В сонеты себя сами сопрягают.
Дом для умалишённых - не шалаш
И вопли их - не шум ручья, конечно,
Но получился ведь не ералаш,
А быль в стихах - неспешно, да успешно!
Себе на гибель в сумасшедший дом
Упрятал Соломона ты, Содом.

ПЕСНИ ДИВА

Поэзия - это вид словесного творчества, имеющий целью вызвать в читателе состояние восторга. Эта эмоция легко смешивается с другими чувствами, в том числе негативными - грусть, скорбь, гнев, страх, тревога: Однако в силу специфики поэтическое речи, искусственной по своей природе, негативные чувства и переживания берутся как бы в рамку. Конечно, эта цель - вызвать восторг - может быть достигнута и средствами прозы, но у поэзии по сравнению с ней больше возможностей. Вместо слова "восторг" можно употребить другое - "опьянение". Поэт производит словесное вино, опьяняется сам и угощает других. Но как тонкие вина отличаются от грубых,
так подлинная поэзия - от суррогатной. Создавать словесные опьяняющие напитки - искусство, но при этом поэт пишет для идеального дегустатора, каким может быть лишь другой поэт. В отличие от прозаика, который охватывает своим творчеством большой круг читателей, стихотворец пишет для гораздо меньшего круга знатоков, причём языковой барьер при отсутствии традиции стихотворного перевода ограничивает круг читателей поэта ещё больше. Читательская аудитория популярного прозаика сравнима с полным стадионом, а поэта - с небольшим залом, и то не полным. Но если собрать всех читателей прозаика и поэта в будущих веках, то пропорция поменяется местами: поклонники поэта заполнят стадион, а прозаика уместятся в полупустом зале. В силу того, что поэтом быть не выгодно, их всегда меньше, чем пишущих прозу. Вот почему поэт обречён при жизни на одиночество. В странах, где спрос на книгу определяет покупатель, а не собрание чтецов-интеллектуалов, поэтическое творчество обречено на прозябание.

Поэтическое произведение обладает двойной ценностью: внутренней, автономной и внешней, привнесённой. Хорошо написанное стихотворение прекрасно само по себе. Если бы его автор был неизвестен, оно ничего не потеряло бы. Но на следующем уровне восприятия читателю уже немаловажно, кто написал стихотворение. Если поэт был человеком двойственным и позволял себе низменные поступки, то всё, что он написал, может обесцениться извне - ложка дёгтя портит бочку мёда. И напротив, этическая безупречной автора делает интересными для читателя даже его неудачи.

Несмотря на то, что именно о поэзии можно сказать: много званых, да мало избранных, она является самым общедоступным видом творчества. Поэту не нужны ни инструменты, ни материалы, ни специально собранная аудитория. Всё своё он носит с собой. Эта доступность поэтических средств выражения оказывается весьма притягательной стороной стихосложения, а в обществе время от времени рождаются от природы одарённые к нему дети. Главная задача воспитания таких детей - не убить в них талант ранней славой, засыпав их похвалами. Одиночество - лучший учитель поэзии.

Основными элементами поэтической формы является чёт (рифма) и черед (метр). Будучи формальными ограничителями выбора, они обладают свойством наслаивать нереализованные, но потенциально возможные варианты в виде семантических шлейфов. Вот одно из лучших русских стихотворений - "Чудная картина" Афанасия Фета:

Чудная картина,
Как ты мне родна!
Белая равнина,
Полная луна,

Свет небес высоких
И блестящий снег,
И саней далёких
Одинокий бег.

Давайте попробуем заменить эпитет "чудная" на другой: дивная, снежная, русская, вечная, давняя, светлая: Вариантов не так уж и много, поэтому выбрать из них лучший - задача трудная, но выполнимая. Ряд эпитетов ограничен сугубо формальным требованием: трёхсложный состав, ударение на первом слоге. Как следствие мы видим словесную картину одновременно и дивной, и снежной, и русской, и вечной, и давней, и светлой: Это и есть семантический шлейф слова в стиховом ряду. В прозе не так. Аналогичным свойством обладает рифма.

Прежде чем продолжить о ней разговор, обратимся к аналогии. Храм богини Афины на Акрополе - Парфенон - кажется воздушным и лёгким благодаря 46 колоннам с продольными каннелюрами. В средней части ствола колонны едва заметно утолщаются, а кверху незаметно сужаются, отчего они кажутся упругими, ещё надёжнее выдерживающими тяжесть каменных блоков. Римский Колизей состоит из огромных арок, украшенных поярусно дорическими, ионическими и коринфскими полуколоннами, выполняющими функцию не опор, а декора. Сравнение храма и цирка - хорошая аналогия, наглядно показывающая, чем отличается точная рифма от ассонансной квазирифмы. Здесь она - опорный элемент строфы, там - декоративный.

Чем больше согласных звуков заучаствовано в рифмической симметрии, тем богаче точная рифма. Именно она придаёт стиху воздушность и лёгкость, которая отличает возвышенный Прфенон от приземистого Колизея. Между тем бытует мнение, будто точная рифма из-за своей часто стопроцентной предсказуемости изжила себя. Она, якобы, банальна, ей, будто бы, недостаёт свежести и новизны, а потому будущее не за ней, а за ассонансной рифмой. Здесь то, что считается достоинством классического стиха, выдается за недостаток. Конечно, когда популярный герой известного кинофильма поёт: "Там, где любовь, там всегда проливается кровь", это звучит пародийно. Но в том-то и состоит искусство стихосложения, чтобы заставить по-новому звучать доступную всем и каждому точную рифму. Когда я, переводя "Балкон" Бодлера, рифмую "любовь-кровь", это уже не пародия. Точная рифма обладает свойством алгоритма, так так что её правомерно назвать алгорифмой. Благодаря чёт-черед алгорифму происходит самосборка поэтического текста по его рифмическому зачину, что особо наглядно проявляется в стихотворном переводе. Конечно, и декоративная рифма бывает иногда употреблена к месту, а классическая - не к месту. Здесь как и вообще в искусстве правило носит рекомендательный, а не обязательный характер. И всё же хочется воскликнуть вслед за Флобером: "Если не можешь создать Парфенон, громозди Колизеи!"

Но вот ещё один предрассудок отшумевшей поэтической эпохи - склонность к металогии. Метафора провозглашается едва ли не философским камнем поэзии, превращающим в стихотворное золото простой словесный материал. Конечно, метафора - мощный троп, но злоупотребление им нередко приводит к заумной вычурности. Мода на метаметафоризм (одного "мета" уже мало!) прошла, но культ поэтической автологии (как в "Чудной картине" Фета) ещё не наступил. Нет, метафора из поэтического языка никуда не исчезает, но она как троп только выиграет, если будет оттенена словами с непереносным значением. К метафоре поэту нужно относиться так же, как еврей относится к субботнему дню: работать нельзя, но если очень, очень надо, то Бог простит. Как суббота делает из иудея трудоголика (ведь всегда хочется именно того, чего нельзя), так и самоограничение на употребление метафоры воспитывает вкус и мастерское владение этим тропом.

Метрика в стихе не должна быть рыхлой, хотя в виде исключения аритмия может выполнять функцию художественного приёма. Соблюдать стихотворный размер - значит преодолевать сопротивление языкового материала, а истинная поэзия всегда избирает узкий путь, а не широкую дорогу.

Наконец, строфика. Вместе с рифмой в текстах многих современных стихотворцев исчезло и четверостишье: Это упадок! Я - за возвращение к сонету, хотя и простое восьмистишие, если оно написано коротким размером, по своей выразительной силе может быть приравнено к сонету. Что же касается белого стиха, то я признаю его только в хокку.

Вадим Алексеев

***

Я
Ощущенье бытия
Пространство
Время
Вечность
Я

***

С этих пор я молчу
И слова отвергаю,
И людей избегаю,
Потому что хочу

Тихо жить в тишине,
Что с годами всё тише,
Как пустырник на крыше,
Как трава на стене.

***

Там, среди траурных скал
Каменной солнечной ночью,
Там я увидел воочью
То, что так долго искал:

Место молчания, где
Взгляд мой остался незримый,
Твёрдый и нерастворимый
В чёрной прозрачной воде.

***

Тогда, в сиянии луны
Мне нравилось следить часами,
Как у реки под небесами
Лежат большие валуны.

И я смотрел на них в упор.
Так, в чёрном меркнущем сиянье
На непонятном расстоянье
Я вижу их и до сих пор.

***

Я так хотел когда-нибудь,
Устав от шума городского
И мельтешения людского
Прийти в себя и сверить путь

По звёздным внутренним часам,
По галактическим курантам,
И чтоб единственным гарантом
Их высшей правды был я сам.

Но с наступленьем тишины,
Закрыв глаза, в изнеможенье
Я ощущаю притяженье
Замшелой каменной луны.

***

Как путезарный свет звезды,
Дробясь о брызги в гулком гроте,
Совьётся в жгут в круговороте
Увеличительной воды,

Так и от кончиков ногтей,
Ползя мурашками по коже,
Меня восторг сквозь приступ дрожи,
Как ток, пронзил бы до костей,

Когда б я вовремя постиг
В то ускользавшее мгновенье
Своё немое откровенье.
Отныне - тьма. Упущен миг.

Вот почему мне ненавистен
Манящий свет бездушных истин.

***

Сон и солнце - превращенья.
Мак чернел, алели зёрна
В зеркалах - всё иллюзорно
В этом странном освещенье,

А цветы - их здесь забыли.
Я хотел бы вникнуть в это:
В зеркалах под толщей пыли
Пышно меркло солнце света.

КАМЕНЬ

Под водою прозрачной
Среди прочих на дне
Тихий камень невзрачный
Заприметился мне

Связан тысячью нитей
С ним быть может и я
Бытием без событий
Моего бытия

ПАУК

Я дотронулся так
Неумело до клавиш,
Так неловко, что, знаешь,
До сих пор, вот, никак

Пережить не могу
В тишине оробелой
Этот звук, занемелый,
Как паук на снегу.

СДВИГ

И всё изменится - почти
Забытых дум прикосновеньем
Всё то, что ты с благоговеньем
Считал незыблемым - почти.

Что неизбежно, то пройдёт.
Печаль пройдёт, пройдёт невзгоды,
И ты пройдёшь, как все, сквозь годы,
А неизбежное не ждёт.

Оно не будет ждать и впредь.
Всё ощутимей плоти бремя.
Проходит жизнь. Уходит время.
Теперь смирись. Пора прозреть.

Пора отдать себе отчёт:
Как все, ты должен был родиться,
Чтобы однажды убедиться -
Время не пепел - утечёт.

Что всем нам чистое нельзя,
Незагрязнённое свободой,
Уже отмерено природой,
Когда закончится стезя.

Ты превратишься в то, чем был.
Так, ослеплён своим прозреньем,
Ты вспомнишь дольнее с презреньем,
Кто ненавидит, тот любил.

Жизнь - это медленная смерть.
Поток в жерле исчезновений
Вновь возвратившихся мгновений
Во временную круговерть.

И это жизнь, и если бы
Она была неповторима,
Нас не касалась бы незримо
Печать тоски, клеймо судьбы.

***

Есть только мир, в котором я живу.
Верховный жрец сновидческих наитий,
Я создал мир несбывшихся событий:
Кто жил во сне - тот грезит наяву.

Кто жил во сне, тот следует за мной.
Кто жил во сне, тот верит в наважденья.
Но сон пройдёт, а после пробужденья
Как будто попадаешь в мир иной.

***

И всякий раз, когда с рассветом
В свои права вступает день,
Ночь отступает, но при этом
За нами оставляет тень.

И тень, которая не спорит,
Она приставлена ко мне,
Порою так меня повторит,
Что аж мурашки по спине.

Я никогда уже не смою
Её зловещего пятна,
С моей душой глухонемою
Порой беседует она.

Тень всё сочтёт и подытожит,
Тень так пристрастна к мелочам!
Но даже тень затмить не может
То, что нас светит по ночам.

***

Летело время. Был покой.
Закрыв глаза, самозабвенно,
Я постигал ежемгновенно
В самом себе, кто я такой.

Есть мир во мне - и мир во вне.
Так, в этом мире постороннем
На берегу потустороннем
Я с миром был наедине.

***

Сяду в кресло, выпью чаю,
Прикурю от лёгкой спички:
Я нисколько не скучаю,
Я люблю свои привычки!

Посмотри как бесприютно
В новом доме новосёлам -
Лучше жить сиюминутно
В одиночестве весёлом!

Просто жить и безыскусно,
Вечно слыть за домоседа:
Лишь порой немножко грустно
Не зависеть от соседа.

***

Вот дом и вот моё окно,
Такое близкое, родное.
Это моё окно такое
Родное, близкое, одно.

Вот я по лестнице иду,
Уже и ключ в замок вставляю,
Сейчас домой к себе, я знаю,
Шагну вперёд - и попаду.

Не я, но время мчится вспять,
И возвращенье невозможно:
И всё так близко, так тревожно.
Я лёг в постель одетым спать.

МАТЕМАТИК

Я автор странного процесса,
Им всё труднее управлять.
Вокруг меня, куда ни глядь,
Плоды научного прогресса.

Непосвящённым не понять.
Их оболванивает пресса.
Они всегда боятся стресса.
Они привыкли доверять.

Там - цепь общественных формаций,
Гербы иных цивилизаций,
Но в этих числах - их конец.

Когда наука станет культом,
Я не пойду стоять за пультом -
Я математик, я не жрец!

***

Я стал угрюмым нелюдимом.
Молю, уйди, я жгу мечты!
Я надышался сладким дымом.
Мне хорошо. Зачем здесь ты?

Ни ненавидя, ни скорбя,
Иначе станет только хуже,
Уйди, как я ушёл, в себя.
Кому ты нужен там, наруже?

***

Рай одиночества! Смотри,
В нём так уютно, так просторно.
Неведом путь, тропа неторна,
А рай - в тебе, а свет - внутри.

В нём - ты, а больше никого.
Но тем печальней утешенье.
Когда в душе - опустошенье,
Весь мир, как рай для одного!

ПРОЗРЕНИЕ

Я, конченый небритый человек,
Душевые курящий папиросы,
Ищу ответ на русские вопросы,
И близится к концу ХХ век.

На праздничном заблёванном столе
Останки плесневеющего хлеба,
И звёздное уродливое небо
Разверзлось и шевелится во мгле.

Спаси, Господь, задувшего свечу,
А на душе то весело, то гадко:
Но зреет в мыслях грозная догадка,

Целящему подобная мечу:
Я буду поражён, когда однажды
В себе открою то, что знает каждый.

АЛТАРЬ

Дай заглянуть тебе в глаза.
Ого, как много там востока!
В них хищный блеск или слеза?
Ты и смиренна, и жестока:
Дай заглянуть тебе в глаза.

Впусти меня к себе домой,
Оденься в брачные одежды
И мне скажи: "Теперь ты мой!"
Не обмани моей надежды!
Вот, я вошёл к тебе домой.
Шепчи, шепчи: "Ты мой, ты мой!"

Дай я коснусь твоей руки,
И буду долго, томно, нежно,
Словно течение реки,
К тебе ласкаться безмятежно,
Дай я начну с твоей руки,
Словно течение реки.

И ты исторгнешь первый стон,
Когда тебя я стисну властно,
Ты - мой алтарь, а я - твой трон.
Ведь ты на всё уже согласна:
И ты исторгнешь новый стон.
Ты - мой алтарь, а я - твой трон.

Тебе со мной не будет сна,
Пока ты дышишь распалено
И принимаешь в ложесна,
И что-то шепчешь исступлённо:
И мне с тобой не будет сна.
Ты принимаешь в ложесна.

О. как внутри тебя темно,
О, как похожи на страданья
В миг, когда двое суть одно,
Твои стенанья и рыданья:
Россия! Как в тебе темно
В миг, когда ты и я - одно.

ДЩЕРИ СИОНСКОЙ

Пойдём со мной во тьму,
Нас ждёт священный брак.
Как ты, чудесный враг,
Я всё с себя сниму!

Я гол. Мир тих и нем.
На ощупь всё найдём.
Пойдём, пойдём, войдём
Туда. Адам. Эдем.

***
Поэзия скупа на описанье
Ночного неба. Нет темы трудней.
Див будет узнан именно по ней:
Звёзд появленье и звёзд угасанье:
Луны над головою нависанье.
Чем дольше смотришь, тем она странней.
Причудлив формой острых вид камней.
О камень камня редкостно касанье.
И всё же астероиды порой
Врезаются в Луну. Осколков рой
Не сразу на поверхность опадает.
Но даже если глыба и падёт
На глыбу, мало что произойдёт,
Едва ли её форма пострадает.

***
Самосознанье космоса зовётся
Поэзиею. К звёздной высоте
Привыкло зренье, но не к красоте
(В ней тайна:) чувство. Жемчуга нить рвётся
И рассыпается по небу. Злой слывётся
Та, на челе чьём имя. В темноте
- Уж ярки эти, еле видны те: -
Явились звёзды. Со свету сживётся
Влюбившийся в неё. Сведёт с ума.
- Алмазами теперь сверкает тьма:-
Из чаши золотой отпить заставит,
А после скажет: "Вор, твой дом - тюрьма".
Блажен тот, кто бесслёзную оставит.
К такому она явится сама.

СНЕЖНАЯ ГОЛОГОФА

Памяти А.А.Тарковского

1
Я крещу в дыму, увещевая,
Ей, покайся плоть, пока живая,
Потому что после смерти тела
Ждёт тебя: Как рана ножевая
Эта весть. Ну вот и опустела
Храмина, душа, что отлетела,
Видит её, смерть переживая
Первую - она так жить хотела,
А тут смерть вторая! Торжества я
Голосу придал бы здесь, взрывая
Хора тишину, что загудела
Как осенний ветер, завывая
Плачем: листвой роща поредела,
Ждёт деревья вьюга снеговая.

2
Агнец, на заклание идущий
Так, словно ведёт его стригущий,
А не убивающий, без гнева
На толпу глядящий, чей рёв пущий
Приближает время Грозноднева,
Ибо нет страшней суда Ягнева,
А во гневе Он - Младенец сущий,
В Чьих устах - пыламя-обогнево!
Обувь понести я не достоин
У того, чей вид не непристоен,
Хоть и наг, на казнь несущий крест Свой,
Уксус чей на горечи настоен.
Ух, какой взвился на весь окрест вой!
Царскою Царь чашей удостоен.

3
Сон мне - хождение на казнь -
Снится как ужас еженощный,
А у меня смертобоязнь,
Я в нём не муж - сосуд немощный.

Толпы к юроду неприязнь:
- Попался, петел доморощный!
- Барин, красавчика не сглазнь!
Чем крест, лучше снурок навощный.

Но не могу я донести
До места казни крест мой. Снежно.
Опять споткнулся, вновь идти:
Только распятье неизбежно.

Когда же руки мне пробьют
И наконец уже убьют!

ИДИОТ

Сначала Иисус Христос
Как слово книжное приходит.
Князь Мышкин в дом чужой заходит,
Слегка картав, с прононсом в нос.

Одет: Нельзя сказать, что бос,
Но: Что привратник в нём находит,
Коль сразу не прогнал? Исходит
Шарм от бродяги: Но взгляд кос.

- Простите, где тут можно: - Что-с?
- Нет, покурить. (С трудом доходит).
- Как? По-ку-рить? В дыму здесь ходит
Лишь пароход да паровоз!

Вы из Швейцарии, выходит?
Как доложить? - Князь Мышкин. - Кто-с?
- Лев Мышкин, князь. - Кошкин Барбос
На князя больше - гм! - походит.

В цель вашего визита входит:
Задать всего один вопрос!
- Какой же? - Так: Быльём порос
Наш с генеральшей род. (Подходит

Другой слуга. Вновь происходит
Немая сцена) - Новоросс
И князь? - Индейский Барбадос
(На тон шутливый переходит

С улыбкой князь) наш Крым. - Тон сходит
За шутку. Кто же бьёт за спрос
В империи, где тать находит,
Как ночью лев, на стадо коз?

ФАШИЗМ

1

Педераст не юродивый, а бесноватый.
На затейливый пир свой и замысловатый
Зазывает открыто, уже не таясь,
Легкопрыг, в умерщвленье людей виноватый.
Если главный растлитель, молвы не боясь,
Публикует портрет свой в овале, смеясь
Над народом, победный вид и нагловатый
Выраженью лица придав, смотришь, плюясь,
То какой он юродивый? Гей пошловатый,
Что любой разговор на предмет грязноватый
Сводит, сбросивши маску, уже не боясь,
Я хозяин-де пира сего тороватый,
Что хочу, то творю. Взглядом же аж гноясь,
Мезкий, как на трусах след тот коричневатый.

2

Фашизм в стране. Всё. Ставшая реальность.
Инцестуальность, гомосексуальность
Пришедших к власти просто обязательна.
Суд над поэтом. Чернь и гениальность.
Речь прокурора жополобызательна,
Судьи промова с ней лишь состязательна.
Судебного решенья тривиальность:
"Речь на суде безумного не льзательна!"
В дурдом препровождён. За идеальность
Поступков иже антисоциальность.
Поэзия его тайносказательна,
Он сеет ею в душах фобиальность,
Десница его перстоуказательна
И, ходит слух, канцеронаказательна.

3

Свободы слова полное отсутствие -
Вот что фашизмом я здесь называю.
Творится беспредел, но: Злоизуствие
Змеиное моё им в плоть впиваю
И жалю! - Разве это правосудствие
С зашитым ртом? Жида судят за ваю!
Опасно моё стихонаизуствие?
Презренья к прокурору не скрываю,
Равно к судье их. Нет юриспруденции
В стране, где не даётся подсудимому
В свою защиту слово сказать. Взбзденции
Мамоны, а не суд. К счётосводимому
Процессу вольной прессы нет внимания.
Вот, также начинала и Германия.

ПРЕЦЕДЕНТНОЕ ПРАВО

Нарушенье закона бывает простительным,
И тогда его должно считать исключеньем.
Да, меч должен карать, но не быть злобно-мстительным.
Исключенье из нормы с другими сличеньем
Подтверждается, список которых вместительным
Должен быть - не смотри на него с огорченьем,
Обвинитель! Закон, став во всём запретительным,
Ненавистен. Следи за неожесточением
Нормы права, законник! Она не лишается
Силы, если порой для добра нарушается,
И чем больше в законе из норм исключений,
Тем надёжней закон оными улучшается.
Прецедентное право важно, без сомнений.
Отклоненье от нормы к добру разрешается!

ЕККЛЕСИАСТ

С силою и славою великою
Явится второй Екклисиаст.
Я его в стихах своих накликаю.
Совесть у чтеца, как снежный наст.
Он придёт с волхвов славянских кликою
Объявить: "Слова: "In God we trast"
На деньгах их, - спорит кто с каликою? -
Есть хула на Духа!" - Так воздаст.
С силою великою и славою
Явится Екклесиаст второй.
Вместе с гадкой птицею двуглавою
Рухнет олигархов подлый строй.
Явится он как сказитель повести
О нечистой и о чистой совести.

ЧИСЛО ЗВЕРЯ

Человеческое измерение есть.
Его символ - число 666.
Числом зверя его оттого называют,
Что приходит Хозяин число это съесть.
Пчёлы сами Хозяина в дом зазывают,
И когда зазовут, зла на Нём не срывают,
Облепляют Его роем - ну негде сесть!
Ещё в шубу одну прям-таки одевают.
Не напрасен их труд - это всё-таки честь,
Что Хозяин их улей решил предпочесть!
В многой радости пчёлы тогда пребывают -
Шестерицы числа есть кому перечесть!
Знать, не зря они мёд по цветам добывают.
К нам Хозяин идёт! Эка добрая весть!

***

В чём же цель твоей жизни, ответь,
Человек, поступающий ложно?
Не красиво ль пожить и как можно
Веселее? Не скажешь, реветь
Буду громко, голодный медведь,
Ты же держишь меня осторожно,
Как поймавший, прильнув теплокожно,
Держишь и не пускаешь - так ведь?
А Христову пошто заповедь
Не соблюл, неужели так сложно
Крест по жизни нести? Врёшь безбожно!
Растолстел ты, а нужно говеть.
Так ты думал со мной мужеложно?
А не ищешь ли ты покриветь?

ПЧЕЛОВЕК

Род проходит, другой род приходит,
А земля пребывает вовеки.
Интересно, и что Бог находит
В проходящем по ней человеке?
Поживёт-поживёт, и уходит,
Закрывают покойнику веки,
Прожить больше никак не выходит,
Чем пчела - Богу что в пчеловеке?
Заменяется род другим родом,
А земля пребывает всё та же.
"Если Я, - говорит Бог, - добро дам,
Вечно жить человек будет, даже
Навсегда позабудет о смерти,
А пока ему яму отмерьте".

ПРОРОЧЕСТВО

Что, встрепенулся? Не даны ль тебе
В твоей уже свершившейся судьбе
Рождения и смерти даты? Время
Необратимо и конец в себе
Уже несёшь ты - тягостное бремя!
Увы, твоё пред Богом несмиремя
Трагично - ты не выстоишь в борьбе.
Конца твоего в будущем узремя:
Губитель я, трубящий на трубе.
Жалеть ли о небожием рабе?
Вот, погляди в зерцальное смотремя,
Как ты свергаешь крест с себя в злобе,
Народ поганый. Молния и гремя!
Сочти твоё на мраморе умремя.

БОГООСТАВЛЕННОСТЬ

Отверг вас Бог. Страшней нет наказанья
Для языка ль, народа: Вот когда
Настанет скорбь. Как греков - навсегда,
Как римлян - никогда больше: Дерзанья
Есть гнусные. Вот, ветвеобрезанья
Пора настала. Больше никогда:
Жесток Хозяин сада иногда.
На свете нет печальнее сказанья,
Чем повесть о народе, подвизанья
Которого, лишённые стыда,
Стали причиной смерти его. Да,
Нет в будущем уже вас. Лобызанья
Медвежьего достойны вы, сгрызанья
Лиц заживо в день страшного суда.

РУССКАЯ РУЛЕТКА

Подчиненье вещи цели
Порождает красоту,
Даже мушка на прицеле -
Упростишь ли простоту?
Сын не в матери-отце ли
Сам с собой, как на мосту,
Повстречался не в лице ли
Их обоих? Май в цвету:
Нажиманье на гашетку.
Положенье на кушетку.
Покрывание лица.
Вот и всё, без цели живший,
Осужденье заслуживший.
Не любила мать отца.

БЕНЦИОН КРИК

1. ТИТАНИК

В ожерелья из жира и тука костей
Облеклись мужи с жёнами полными,
Беса бес аж копытней, рогаче, хвостей,
Океан за стеклом ходит волнами.
Бал у них затяжной, много вин и сластей,
Официанты в толпе снуют чёлнами,
Все скучают и с берега ждут новостей,
Ах украсьте ваш ломберный стол нами!
Вдруг удар. Кто-то падает. Ропот и крик.
Капитан побледнел, будет паника.
Никогда уже денди не примет постриг:
Не спаслись пассажиры "Титаника".
Так же будет, когда в мир придёт Беня Крик,
Чья профессия - фенеботаника.

2. ДЕТЕКТОР ЛЖИ

Упадёт и не встанет
Тот, кого Крик застанет
Со снохом пидарасным,
Так ему худо станет.
Бенцион будет красным
Прокурором пристрастным
Тем, к рукам чьим пристанет
Капитал, став окрасным.
На богатых восстанет
Беня и не устанет
Цветом быть им контрастным
Травяному и в "да-нет"
Им предложит с бесстрастным
Сыграть видом напрасным.

3. БЕНЯ И СКОРПИОНЫ

Не наступи на скорпиона,
А коль наступишь - берегись!
И только Беня, сын Сиона
Их топчет с криком: "Не едись!"

4.

Беня Крик
Издал крик.
Пидар брык.
Ножкой дрыг.

***
Давайте подаянье тайно,
Чтоб видел только Господь Бог
Как бедняку пару сапог,
Богач, подкинул ты случайно,
Чтоб догадаться он не смог
Подарок от кого. Играй, но
Не в Мецената - в Гантенбайна,
Чтоб:- в горле от тебя комок! -
Бедняк не видел, как ты строг
К нему, бездельнику: "На ча на!"
Привыкший жить бескаравайно
Может не взять старый пирог.
Он и не смотрит попрошайно.
Небось, какой-то злой пророк.

***
Погибшие овцы
Израилева дома,
Зачем вам подковцы
С ярмом из Содома?

ЮРОДСТВО

1

Юродство есть как воровство
Стихов в саду у Иисуса,
А в нём плоды такого вкуса:
Да, есть рискнуть ради чего!
Добра хозяин своего
Не стережёт, знать, для искуса -
А чтоб верней поймать не труса!
Повадки знаем мы его.
Ну-ну, посмотрим, кто кого
Перехитрит. Стриж ловит гнуса,
А страх попасться - боягуса,
Но он напал не на того.
В саду, похоже, никого:
- Так вот ты кто, губа безуса!

2

Есть византийское юродство.
Души скрывает благородство
Под маской низменной оно.
Высокое есть сумасбродство!
Юрод ведёт себя грешно.
На чреве ходит гад земно.
Но это всё - наоборотство.
В душе безумца не темно!
Гордец не продал первородство
За с икроедством бутербродство.
Есть деньги, нет их - всё равно!
Поступков есть небезпородство.
Юроду не запрещено
Ничто и всё разрешено.

3

Юродство есть святое беснованье.
На поединок Бога вызыванье -
"Судиться с Тобой буду!" - пригрозил
Иов Творцу. Защитника призванье.
Вот этим Иов Бога поразил.
Никто ещё так свято не дерзил!
"Пусть он составит запись". Надеванье
Её, аки венца - ишь, водрузил!
А что тут скажешь? Некудадеванье.
Оправдано здесь Бога задеванье
Такою гневной речью. Прослезил.
Сторицею страдальцу воздаванье.
Кто бы ещё так Богу возразил?
Тираном Его кто б изобразил?

***

А смерти я как праздника жду в детстве
И как освобожденья из тюрьмы.
Я не желаю с вами жить в соседстве
Во времени одном, так разны мы,
О, современники, слепы ваши умы,
Увы, и не нуждаются в посредстве
Истины сердца, но сыны вы тьмы.
Я обвиняю вас в душескаредстве.
Живущий в безысходном лихолетстве,
Я не прошу любви у вас взаймы,
И в дней моих мелькнувшем быстролетстве -
Близость конца суетной кутерьмы.
Но не отрёкся я и от сумы.
Как мудро ты, отечество, в зловредстве!

САМОУБИЙСТВО

Да, это так, я рад был бы уйти
Из этой жизни и покой найти.
Смерть не страшна, когда одни лишенья
Встречаются на жизненном пути.
К самоубийству смена отношенья
Естественна в плену. Нет согрешенья
В таком уходе, но: Жизнь предпочти,
Пока нет боли. Не прими решенья
Покончить с нею, если только есть
Терпеть и муку воля. Но бывают
Ведь срывы: Чуства разум затмевают:
Жизнь пёсья просто может надоесть.
Тогда душе желанна смерть Сократа.
Невелика для общества утрата!

***

Знаешь, язычник, зачем
Надобно вам обрезанье?
А это было чтоб чем
В радость, а не в наказанье!

***

Вешать надо извращенцев
На высоких деревах,
А нее корчить всепрощенцев,
Уровняв во всех правах.

ВЕРБЛЮД

1

Юрод, надменный как верблюд,
Расправою над стекольером
Прославился: "Что, с бордельером
Попутал келью? Пшёл, ублюд!"
Каков законник-правоблюд!
Трудно стать деве кавалером,
Вадим? Вторым будет Бодлером
Однако же не лизоблюд!
Литература для тебя,
Поэт, да станет отчим домом,
И да покончишь ты с Содомом,
В пример поставив им себя:
Блажен блюдущий свою деву!
Узнали Шиву Махадэву?

2

Философия лучшего ищет добра,
Применяя и зло. Она очень стара.
Философия лучшего есть христианство,
А язычника мысль на добро не быстра.
Христианство еврейское есть мессианство,
Но язык будет русским - ликуй, россиянство!
Только и всему миру понять бы пора,
Что Денница - верблюд. Дромадер-бактрианство,
Вот что есть философия лучшего, да!
У верблюда во рту как бы недоеда.
Если кто из двуногих его раздражает,
То карает ублюдка верблюд без суда,
Так презренье своё он к нему выражает,
Но в Хозяина зверь не плюёт никогда.

АРСЕНИЙ

1. ПЕТУХИ

Рассветает. Кровать заскрипела
И проснулся старик с петухами.
Тьма тысячеголосо запела:
Под подушкой - тетрадь со стихами.
С человеческими что грехами
Старику делать? Жатва поспела:
Эх, съедят, птицы, вас с потрохами!
Тишина петухами кипела.
Делать что ещё вору с лохами?
Старика жизнь промчаться успела:
Словно камень, оброс старый мхами.
Что, страна моя, оторопела?
Дед рифмует-то не евтухами,
Петухов им милее капелла!

2. ПОДПИСЬ К ФОТОПОРТРЕТУ

Из всех имён одно, как лист осенний:
Покинув золотую высоту,
Пал, покружившись, на ладонь Христу:
А имя Его новое - "Арсений".
Вот Он листает сборник вознесений
Пиита, глас чей слышен за версту.
Что и сказать? Такую краксоту
Как, право, и прочесть без опасений
Сон потерять от сильных потрясений?
Песнь утреннюю на своём посту
Поёте вы, коллега, как раз ту,
Что так нужна в краю ночных росений.
Мне нравится в вас гордость без спесений
За партию. Да, я так не расту.

3

Мой миф - Софии вымысел. Её
Про первое пришествие моё
Повествованье дивно, а не чудно,
Как нынешнее здесь житьё-бытьё.
Простому человеку очень трудно
В сравненье с детективом, ибо нудно
Читать, как прибивается вживьё
Гвоздями к кресту тело: Беспробудно
Спит моя церковь. А ученье - чьё?
Однако же сначала не твоё,
А синагоги, мнящая подспудно
Занять скорее место не своё!
Встав, уступи его необессудно -
Подумала, небось, оно ничьё?

4

Фабула вымысла: убили
Евреи Бога своего,
Как поп собаку, а любили
Они неискренне Его,
Чем свою веру и сгубили.
Спросить бы надо: для чего
Живое дерево рубили
Сыны народа Моего?
Притом на мир весь раструбили,
Как распинали Божество,
Хотя костей не раздробили
Перед кончиной у Него.
Жиды Меня к кресту прибили
В романе. Осуждать - кого?

***
Я создал эту землю, чтоб на ней
Как бог среди богов жить, сам не зная,
Кто я такой, лишь смутно вспоминая:
Я ветох днями. Много этих дней.
День ото дня собой быть всё странней.
Мне грезится порою жизнь иная,
Но только не небесная - земная:
Жизнь прежняя всё ближе, всё ясней:
Там ждёт меня - и нет её верней,
Жена, сестра, подруга мне родная,
А здесь я одинок. Мечта блажная
Найти её разлуки не больней.
Её здесь нет, мечтатель, будь честней,
Она осталась там, душа хмельная.

ИУДА ИСКАРИОТСКИЙ

1

Предающий Христа враг Его или друг?
Если враг, получаем этический круг:
Ведь Христос знал заранее, что в человеке,
Как же Он обманулся в Иуде так вдруг?
Или жэертву избрал Он во злом не овеке,
Ибо козлище, сам жертвой ставши в сем веке?
Разве же на Христа возложение рук
Столь нуждалось в Иуде, проклятом навеки?
Предающий Христа друг Его или враг?
Вот вопрос, на который ответ знает мрак!
Разве бы Иисуса в ночи не узнали
Без Иуды? Здесь камень положен на праг.
Чьи его только стопы в сердцах не пинали?
Неужели Иуда лишь хитрый дурак?

2

И тридцать сребреников, сказано,
Священникам Бог возвратит.
В книге хоть где-нибудь указано,
- Кто знает, тот да возвестит! -
Что в исполнении отказано
Сему пророчеству? - Отмстит
Тем логика, кому доказано,
Что серебро, звеня, блестит.
В месте каком ещё Писания
Сцена описана, спрошу,
Суммы указанной бросания?
Подумать крепко разрешу.
Бросавший - всё вдруг объяснится! -
Это Дух истины - Денница.

3

Иудаизм - это число и всё,
А не учение про то да сё!

4

Иуда есть жид.
Ну, трудные роды:
Ему надлежит
Пасти все народы.
Жид чем дорожит?
Ну, шоб огороды,
Та шоб той породы,
Та шо где лежит.
Как жид, так бежит.
Так мы ж не уроды.
Но есть и юроды.
Идёт как лежит!
Ан знает, где броды.
Пускай поблажит!

ОПРАВДАНИЕ РОДИНЫ

"Всякое добро должно быть отомщено", -
Говорил отец мой. Свежо преданье!
А всякое зло, соответственно прощено:
Не я предал родину. Меня преданье.
"За любовь к отечеству" - мне возвещено.
Надо думать, прочим всем в назиданье.
Воздавать добром за добро запрещено.
На законе этом зиждется мирозданье.
Существо моё не возмущено.
Закон есть закон, а жизнь есть страданье.
От него ничто не защищено.
Надо сохранять самообладанье.
О, моё отечество, чем ты смущено?
Родины моей это оправданье.

САПФО

В какие только дебри я не влез бы,
Исследуя зло мира как творец,
Однако же в кружок мужланки Лесбы
Вошёл бы как солёный огурец!
Сапфо, кабы я влез, то уж не слез бы,
Впусти меня в твой запертый ларец!
Ну а в ответ стук ставенной железбы,
Ишь ты, не люб ей на дуде игрец!
Ну ладно, отказалась наотрез бы,
Мол, некрасив иль дом мой не дворец,
Только зачем с болтов срывать-то резьбы?
Я, может быть, с перверзией борец!
Боялись бы вы, девки, лесбиезбы,
А то во мне проснулся озверец.

МЯТЕЖ

1 ПЕТРУХА

А предложу я Петруше
Силою спор разрешить
И топором эти туши
С ропотом попотрошить,
С опытом растормошить!
Опыт и моря и суши:
Солию припорошить.
Всё одно мёртвые души.
Пётр-то был рыбаком.
Не рыбаком, так пиратом.
С делом-то этим знаком,
Вместе с Андрюхой со братом.
Ну-ка за дело, браты!
А то наглеют скоты.

2 СТЕНЬКА

Людей отступленье охватит,
Прольётся невинная кровь,
И много прольётся, не хватит!
Везде охладеет любовь.
Торгаш всё себе оприватит.
Стриптизная в моде плейбовь.
Тут Стенька по стойке как хватит:
"Эх, всё не так, в глаз вас и в бровь!"
Душа себя завиноватит,
Пригрезится светлая новь,
На что человек силы тратит?
А ты, конь гнедой, просуровь.
- За водку, вон, барин заплатит.
Пора наводить невздобровь!

3 ЕМЕЛЬКА

"Иисусе, нам притчу сию изъясни Ты
О биющем сначала по правой щеке,
А потом и по левой. Отпасть ли руке?
Ибо стали слова Твои так знамениты!"
Отвечал Иисус: "К вам идёт, смерч в зрачке,
Емельян Пугачёв, Ангел левой ланиты,
Взор которого крошит и плавит граниты,
Громобойная сила в его кулаке.
Кто ударит по правой щеке Емельяна,
Тому левую он подставляет, смеясь.
Кто ударит по левой, напьётся допьяна
Своей крови, как воздухом - пойманный язь.
В третий раз подставлять Емельян не желает
Щёку для бития. Пусть усадьба пылает!"

СОТВОРЕНИЕ МИРА

Ещё нет будущего. Нет
Ни тьмы, ни света, ни начала
Нет ни конца. Звёзд и планет
Вокруг светил не заключала
Ещё вселенная. Монет
В кармане горстка не бренчала
Ещё Иудином. Сонет
Слава ещё не увенчала.
Но настоящий уже миг
Есть, значит есть и ока миг,
И ухо мира различило
Уже гул всех будущих книг.
Уж гроздья брошены в точило.
Их сок стекает. Мир возник.

***

Будет царства Божьего настанье
Неприметным и бесчеловечной
Власти денег душеизувечной
На земле врасплох будет застанье.
Хрупко пламя веры тонкосвечной.
Бесприютно странника скитанье.
Временная жизнь есть испытанье
Человека перед жизнью вечной.
Вот почему жизнь - это страданье.
Только не для муки бесконечной
Создан человек, есть оправданье
Верой для стрелы остроконечной.
Если в рай возможно попаданье,
Значит есть смысл жизни быстротечной.

ИЗ ЖИЗНИ ОВЕЦ

1
"Раб Мой Давид пасти будет овец",
- Сказал через пророка Бог Отец, -
"Меж тучною и тощею овцою
Сам рассужу. Вражде придёт конец.
Толкать не будут слабых с наглецою
И боком и плечом, и с пошлецою
Козлом баран не выблеет: "Просте-е-ец,
Бодай сильней, что смотришь с добрецою?"
Овец будет пасти Мой раб Давид.
Ягняточек пускай не норовит
Толкать овен и злой, и разжиревший,
Такого истреблю, да не гневит
Всё стадо он, приличия презревший,
Поставлю его овцам всем на вид!"

2

Дух исходит от Отца,
Но Отцов-то двое!
На горах паслась овца,
Эвоэ-эвоэ!

Выпить доброго винца
Чадце овцевое
Эх, любило - молодца!
Эвоэ-эвоэ!

У овцы была мышца,
Дело ретивое
Славно делала любца,
Эвоэ-эвоэ!

Состоянье агненца
Было нулевое,
Ламца-дрица-ацаца,
Эвоэ-эвоэ!

Что курдюк есть? - Вид попца,
Сальце жировое.
Лаком кус для подлеца,
Эвоэ-эвоэ!

Говорят, что на живца
Зверь бежит. Чьего, э,
Захотел ты, гад, мясца?
Эвоэ-эвоэ1

На живца иль на ловца?
Дуло огневое,
Выплюнь порцию свинца,
Эвоэ-эвоэ!

Хэппи-энд есть вид конца.
Существо живое
Снова сыто от сенца,
Эвоэ-эвоэ!

***

Нет, юность не устала от весны.
Но греется на солнце и философ
Кинический. Ему не снятся сны.
Он грезит наяву, друг альбатросов.
Он видит, как погибели сыны
На палубе среди канатов, тросов,
Поймав его - вот хрюкины свины! -
Над ним глумятся. Мрак в глазах матросов.
А он ребёнок, нет на нём вины.
Не надо ему рыбьих их отбросов.
Сел на корабль, не заплатив цены?
Да, сел, а что? Глупейший из вопросов.
Часы его, похоже, сочтены.
Бросится в море - прочь от хуесосов.

***
Геометра Евклида однажды спросили:
"Прокормить сам себя, числовед, ты хоть в силе?"
Вопросившему выдал обол грек лукавый:
"Ибо ты ищешь пользы". Слова всех взбесили.
Что сказать хотел этот в пространствах блукавый?
То-то вид у него не просильно-ласкавый!
Словно гуси на лебедя заголосили.
Хитрецу подмигнул лишь бродяга клюкавый.
Геометра Евклида спросили однажды,
Не умрёт ли мудрец в жаркий полдень от жажды,
Если будет не пользы искать, но оболы
Раздавать вопросившим его как всегдажды
Миловзорам, прекрасным, как те дискоболы:
"Геометрия ли избавляет от стражды?"

***
Водомёт стремится к синеве.
О, душа, очей твоих бездонных,
В ниспаденье листьев монотонных,
Чертящих холодный след. О, две
Ясные зеницы! Листьев сонных
Паданье. Их пятна на траве
И бассейна глади в торжестве
Траурных ресниц, взор похоронных
Мой печальный. Кружно голове
От утрат октябрьских, так уронных
И костров из листьев благовонных.
Бог так отразился в божестве
И привлёк к себе среди львов тронных
Стан богини, встав к ней. Стон в молве.

В ЭДЕМЕ

1

Людей происхожденье таково:
Бог взял и вдохнул духа в вещество,
И духом Его образ и подобье
Запечатлело первосущество,
Прикрывшее листочком бесстыдобье.
- Адам, Адам, калачил ли ты сдобье?
- Жена, что Ты мне дал, она его
Калачила, ей самое удобье!
- А ты, Ева, не скажешь ли чего?
- Змей совратил меня и от него
Я научилась делать изгладобье.
На мне же кроме листьев ничего:
И вот, мы сшили это несподобье,
Ибо мы наги. Только и всего!

2

Чудо есть почти ноль вероятности,
Что событие произойдёт:
Плод на древе был не без приятности -
В рот когда-нибудь да попадёт!

***

Иные Татьяны
Отнюдь не путаны,
А если и пьяны,
То не как шайтаны!

***
Весеннее вновь обновление,
Но воды ещё не сошли,
А на берегу оживление -
На льдине увиден вдали
Зек беглый, всем на удивление
Стоящий спокойно. С земли,
Построив солдат отделение,
Командует прапорщик: "Пли!"
А он всё стоит. Умиление.
Царапины не нанесли.
Начальничек впал в исступление,
Орёт: "Целься в грудь, не шали!"
Но зек всё стоит. Потепление?
А мир в душе от конопли!

СКИФСКИЙ ДЫМ

Человечество честно сознаться не может,
Что оно бледной немочью тяжко неможит.
Исцелитель есть тот, кто диагноз ему
И поставит, и как стать здоровым поможет.
Вы от детства больны знаете почему?
Потому что не ходите в скифском дыму.
Кто истому свою волей не превозможет,
Грех того станет обществу виден всему.
Кто не ходит в дыму, того червь внутри гложет,
И гнилого царя сразу вече низложит.
Не даёт утаить гниль свою никому
Скифский дым, и петух полномочия сложит.
Дарит разуму крылья и когти уму
Скифский дым, и глаза, видящие сквозь тьму.

РЕФАИМЫ

Рефаимы живут в Симферополе.
Вот их ямы на древнем некрополе,
А зовут их вождями земли
Оттого, что в ногтях у них кропали.
Кропаль - это смола конопли.
На, понюхай и раскрополи.
Рефаимы живут в Психотрополе,
С золотым руном их корабли.
Рефаиммы хранят тайну Библии.
Разобраться в её крабли-криблии
Невозможно без чувства её
Поэтических масс эквилибрии,
А трава развивает чутьё.
Меркнет солце в линяющем тополе.

***

Все на уборку зерна!
А ты всё та же, страна.
Убраны все зерновые?
Есть в закромах семена?
Песни поёшь строевые?
Щедр мужик на чаевые,
Зато без денег жена,
Да с ребятёнком на вые.
Скоро, однако должна
Вновь разродиться она.
Доски, мужик, гробовые
Пропил опять нахрена?
Справные все, деловые.
Жжёт мужика-то вина.

***
Осмеянье волхвами
Ещё хуже рва со львами -
Льву хоть заградить уста
Можно, а волхва халвами
Сколько ни корми, свята
Речь его не будет - та
Ещё речь, да с булавами,
Ух, какая лепота!
Почудит волхв над словами,
Как блудник под деревами,
Пресвятая простота!
Все качают головами.
Совесть у волхва чиста
Не всегда. Богат дровами.

***
Ибо ты говоришь: их бихевиоризм
Примитивен и пошл, как их метеоризм,
Когда в анус себе они вводят объекты,
Вызывающие полевой озверизм.
Рухнули их программы, в руинах проекты
Сексуальной реформы. Субъект есть субъекты
Референтного круга его. Грани призм
Порождают лишь тварного света эффекты,
Я же свет смысловой вам на спектры разъял,
Ставя интроспективные эксперименты,
Спор ведя в одиночку: Таки отстоял
Метод - и полетели в меня экскременты!
Ужас, что ли, учёных мужей обуял?
Вы за что отобрали мои документы?

***

Народ! Диагноз "шизофреник"
За истинно научный труд
В какой стране дают? - Вареник
На вилке как эмблема крут!

ВОР И ВОРОВКА

Стихотворство - это страсть.
Вор не может не украсть!

1
Нехорошо вкушать помногу мёд
И добиваться славы не есть слава.
Однако пусть попробует возьмёт
Ночного вора шумная облава!

Матёр - ума у чёрта не займёт.
Ишь, отличает золото от сплава,
А бриллиант от страза. А проёмёт
Ворюги сердце ушлая шалава.

Вкушать помногу мёд нехорошо
И славы неприлично добиваться.
Приметы? - Говорит порою "шо",
Предпочитает скромно одеваться.

Срок отмотав, повторно не судим,
Вор есть поэт по имени Вадим.

2

Мы вор и воровка,
Воруем меда,
Норов и сноровка,
И будет еда!

В руке монтировка,
В другой буравда,
В сарае задровка,
Небось, как тогда.

Дубрава-дубровка,
Из пчёл борода.
Продегустировка.
Сот стоит труда:

Восковый покров-ка
Отдай-то сюда,
Летуча коровка,
Всё съем? - Не беда!

Приподнята бровка.
Вкусна ль ягода?
Борьба-поборовка
Нежна иногда.

А экопировка
Нужна не всегда:
Так значит шнуровка
Затянута, да?

Лица посуровка -
Не лезь, вор, сюда!
Ах! Татуировка:
С губами звезда!

Всё, вор, невздобровка,
Тебя ждёт беда -
Я баба-ветровка,
Палю города.

***
Коммунизм - не утопия,
А реальная вещь,
Если он - филантропия,
А не пьющий кровь клещ.

ДЕННИЦА

1

Вадим будет премудрою Женой,
Не потерявшей девства Афродитой,
Но в теле мужа и весьма сердитой
На тех, кто к нему лезет с нужиной.
Денница будет девочкой блажной,
Впрочем, с великой силой впереди той,
Что лысою зовут, с детородитой,
Которая слывёт ещё рожной.
Денница - это Шива-андрогин,
Что значит: мужедева, Бог каратель,
К чертям всех педерастов побиратель,
Суровый как чечен и как лезгин.
Денница будет проклятым поэтом,
В фас - агнцем, зато с львиным силуэтом.

2

Я дама с бородой, старая дева.
Однажды дошло дело до раздева
И даже ради опыта аж до
Без радости оргазма прободева:
Нет, карате, кунфу или дзюдо
Не занималась. Запад ждёт Годо?
Годо пришла! Ну я же без издева:
Нет, я не занималась айкидо!
Что? Как это "без радости оргазма"?
Читайте Роттердамского Эразма.
В "Похвальном слове глупости" ответ.
Что помню? - Запах трупного миазма.
В глубинах оных полный беспросвет,
Как дама вам признаюсь без сарказма!

НА КОЗЛА

Зона зло наказала козла:
"Твоё место, гей, у санузла!"
Петуха зона зло наказала:
Наша зона вообще очень зла.
Если зона тебя заказала,
То она своё слово сказала.
Долго мать передачку везла,
Да напрасно носочки вязала.
Наказала козла зона зло.
Петуху тоже не повезло.
Наказала тебя если зона,
Значит ты поступил злокозло.
В общем, вам тут не штат Аризона,
Рай для Пятницы и Робинзона.

РУССКИЙ МЕССИЯ

Русский Мессия и красив, и мерзок.
Как поп учён, как вор в законе дерзок.
Роскосоок, однако сероглаз.
Власами рус. Взор - ложесноразверзок.
Когда, ходя на чреве, змей в свой лаз
Выходевходит, раздаётся глас.
Однако гад при этом ещё ерзок!
Гул переходит в плачущий соглас.
Русский Мессия вере караимской
Врагом не будет. К власти же мздоимской
Весьма суров Мессия русский: "Вон!"
Религии он будет вероимской
Ревнителем - её в ушах и звон.
Живому храму незачем амвон.

САТАНА

1

А Сатана-то настоящий,
Своё-то имя не таящий,
Дескать, меня зовут Вадимом,
А ты кто, предо мной стоящий?
О Сатане непобедимом
На языке сумасводимом
Сказано: чёрт он, коз доящий,
Но не козлов в краю родимом.
В церкви ничьей не состоящий,
У девок ноги расстоящий,
Служит туда-сюда ходимом
Змей древний, богу предстоящий.
Узнал в ворище так судимом
Иуду? - Труп он, мух роящий:

2

Белокурая бестия, переступи
Через труп твоей дряхлой безного мамаши,
Помоги умереть исстрадавшейся Маше,
Парафином её перед тем покропи.
Что, не хочешь? Тогда нос зажми и терпи,
Санитар при резиновой гадкой параше,
Погляди - что её содержимого краше?
А убьёшь - дадим денег - что хочешь, купи.
Умоляем тебя, Сатана, не глупи.
Неужели грехи всех на судные чаши
Бросит Бог, в том числе - злодеяния наши?
Очень просим, Вадим, не как чёрт поступи:
Душе Истины, с жерновом - не потопи!
Совесть жгут нам Марии безногой какаши:

3

Если чёрт маму не старухнет,
Американский доллар рухнет!

4. ГРЕХ МИРА

Я на себя взял те грехи, в которых
Покаялся, зане их совершил,
А те, коими я не согрешил,
На вас, а с ними многождый повтор их.
Я подвизался на тропах неторых
И узкий путь меня не устрашил,
А те, кто делюгу на меня сшил -
На скоростных и широкопросторых.
Я взял на себя только те грехи,
Сам совершил которые. Иные
Дела ваши постыдные, срамные -
На вас. Есть преступленья, есть сплохи.
Собрание богатства есть грех к смерти.
Слова мои с Евангелием сверьте!

СОН

Подожгите же деньги! - и пачка
Загорелась. Визжа, как собачка,
Кто-то просился в пекла. - "Отставить!" -
Рявкнул браунинг. Будет ли драчка?
Деньголюбца мне нужно заставить
Пачку выхватить. Значит, представить,
Что он чувствует: Сердце? Горячка?
Это можно как пьесу поставить:
Из-за женщины. Ох и гордячка!
Но при этом такая добрячка.
Может мат одним взглядом поставить.
- Я работать пойду, буду прачка!
Вот бы с князем ей пару составить.
Да, но как? Непростая задачка:

БЫЛИНКА

В мириадах звёзд Солнце - пылинка,
А Земля и вовсе не видна.
Пред Тобой я, Господи, былинка
Малая, которой смерть страшна.
Я росту из бедного суглинка,
Почва подо мною не тучна,
В повести земли моя былинка
В пламени огня не зелена,
А уже черна. Я прах и пепел.
В знойном небе реял ястребок,
Да кузнечик о ночной тропе пел,
Звёздной, необъятной: Бог глубок.
Ничего не знаем мы о смерти.
Мёртвые воскреснут - в это верьте.

***

Камень лежит,
Солнце светит
Здесь, за горизонтом.

КАРАИМЫ

Караимы караемы храмом их и
Мраком. Знаем грехи мы свои!
Караимы караемы мраком в их храме
Или мраком в хоромах их. Здесь раздвои.
Храма нет у нас. Отнят. Не отдан с мирами.
Не в хоромах живём мы - мышимся норами!
Что хоромы, что храм? Господи, мы Твои!
Пусть без храма, зато при магистре Хирами.
Издаёт вновь "Искусственные - кто? - Раи"
И опять "Цветы Зла"? Заживо, Рим, сгнои
Снова Ангела бездны, который ветрами
Над лазурью носим и в лазури! Струи,
Дождь, по стёклам потёки. Вы - в славе, мы - в сраме.
Уголовной за рифму ещё нет статьи?

***

Прости, Господи, Россию, прости,
Ибо царства Твоего она чает,
За гоненья на евреев не мсти,
Сына тоже мать порой огорчает.
Одной плоти с нею я и кости,
Грех народа и меня удручает,
Но с иконы глядя, усовести
За всё то их, что Твой лик омрачает.
Боже мислостивый, грех отпусти
Моей родине, и мне полегчает,
А иначе и траве не расти,
Но Твой гнев меня до смерти отчает.
О прощении скорей возвести.
Мать дитя пусть в колыбели качает.

ДВА ВАДИМА

Мы Вадимы-двуводимы,
Дву-Едомом мёд едим мы,
Двумедведем-медоедем
Два-едва до дому едем!
Мы Вадимы-нелюдимы,
Судим всех, ан не судимы,
Учим люд славянским Ведям
И Христовым заповедям!
Случай "а": два первых Димы
Ко вторым двум не сводимы.
Случай "б": Тарковский: "Медем" -
Бьём кувалдами по медям!
Напустили сладки дымы.
Уф-уф-уф! На пару бредим.

ТРЕТИЙ

Андрей Рублёв Ангела третьего
Изобразил как бы бодающим.
Смотри, злой человек, не среть Его!
Умрёшь мучительно страдающим:

МОЛИТВА

Обворованное, обездоленное,
- Кто предал вас на испепеленье? -
Лжесвободою обезглаголенное,
От которой одно оглупленье,

Оболваненное, обезволенное,
Облапошенное поколенье,
Разрешили не всё недозволенное,
А лишь то, что вас вводит в растленье.

Без еды, зато проалкоголенное,
- Обезденежило населенье: -
Зуба крошево необезболенное
Вот и выдернул рвач. Просветленье.

Обессиленное, обессоленное,
Мне понятно твоё озлобленье.
Обескровленное, иглоуколенное,
За тебя моё Богу моленье.

***
Я основал столпы и изваял колонны
Живого храма. Глаз на вшедшего уклоны.
И странные порой доносятся реченья
До слуха моего от тех, кто неба склоны
На себе держит. Смутного значенья
Исполненные. Друг в друга включенья
Есть звуков, запахов, цветов - хрупки заслоны,
Экспансия сильней взаимного влеченья.
Запахи юные как детские пелёны
Есть и как зов свирелевый зелёны.
Другие же требуют вовлеченья
Всех чувств и памяти, развратны и солёны:
Так амбра, мускус, нард, бензой чувствам мученья
Способны причинить, уму же - помраченья!

СТРАСТЬ К МИСТИФИКАЦИИ

Когда выходишь ты с ленивостью беспечной
Под звуки музыки, что бьются в потолок,
То бёдра твои с их гармонией навстречной
Не в силах описать поэта бедный слог.

И когда я смотрю с жертвенностью обречной
На этот низкий лоб, который так полог -
Он пышной люстрой озаряем яркосвечной!
То взор твой развращён как к прелести прилог.

Молюсь: как хороша и странно свежа в вечной
Юдольной суете та, память о ком - клок
С овцы паршивой и в чьей грешно-человечной
Душе уже взимал червь с персика налог.

Кто ты - корзина смокв с мякотью безупречной,
Надтреснутый сосуд, надкусанный яблок,
Молох, что жертвою не сыт новоиспечной?
Шлет стрелы твоих глаз искуснейший стрелок!

Я знаю, есть глаза с тоскою неизречной,
В них нет никаких тайн, пустые как брелок,
Готовые на всё ради столь краткотечной
Забвения волны... Закат зрачков: Белок:

Не хватит ли того, что ты - виденье млечной
Разрыв-травы, а я - не сброшенный молок,
А Шарль Бодлер, поэт с душой неискалечной?
Прости меня, Париж, за честный эпилог!

***
Реинкарнация как воскресенье мёртвых
Доказывается в эксперименте.
Шансы малы? - Вмешивается чёрт в их
Сретение в улученном моменте!

ПОСЛЕДНИЙ

Ой ли обманут опальной судьбой
Лебедь хмельной ясновидной неволи?
В долгой агонии бился от боли
Девственный князь высоты голубой.

Клин лебединый не звал за собой:
"Мы улетаем! Доколе? Доколе?"
Лютая слава светилась всё боле,
Боль воссияла - то видел любой!

Белая более белого снега
Билась во льду лебединая нега,
Только сковала её не земля.

Сон ледовитый взломал ли надменно,
Муку последнюю больше не для,
Лебедь поэзии? Быль - неизменна?