Аннотация: Перечитывал тут недавно Августа Дерлета. Захотелось написать что-нибудь стилизованное. Посмотрите, оцените.
Бегство от одиночества.
Этот день необычен. Сегодня - один из тех редких дней, когда я не знаю, что случится через минуту. Лиловое солнце, висящее над головой, расслабляет и давит на темя почти осязаемыми лучами. Да, это не мой день.
Почти... я кидаю взгляд часам... о, почти восемь часов назад я звонил по номеру, что нашел на стене подземного перехода. В нем 12 цифр - но это местный номер. Трубку взяла женщина, по голосу - около сорока. Всего пара слов с моей стороны - и лишь немногим больше от нее. Опустим неизвестно откуда пришедшую традицию обмена словами "Алло" и сосредоточимся на сути сказанного.
Вилка. Так она сказала.
Впрочем, я и так знал это. Теория, которую читали нам на втором году обучения, дала в мое распоряжение ряд бесценных знаний. Нужная полочка в моей голове содержит и такую информацию:
"Вилка: детекция. Эмоциональные индикаторы: беспокойство без видимых причин, ощущение слабости и лености, подавленное настроение, ощущение усталости и т.н. "обыденности". Рациональные индикаторы: отсутствуют. Физиологические индикаторы: повышенное давление, замедленное сердцебиение, возможны аллергические реакции, зрачки сужены, ощущение сухости во рту. Дополнительные индикаторы: утеря способностей к ясновидению и предсказанию".
Все это - признаки вилки. Я еще никогда не наблюдал этого явления лично, но знаю - сегодня вилка. А это значит, что вскоре абсолютно незнакомый человек умрет. Умрет от моей руки и во имя тех, кто будет жить дальше. Ради таких дней, как сегодня, нас готовят всю жизнь.
Я начал постигать жизнь довольно давно - порядка четырехсот лет назад. В 1689 году от рождества Христова север Канады был довольно густо населен. Я был одним из тех, кто бродил по заснеженным лесам, носил тяжелые меха, долгий клинок у пояса и короткий охотничий лук.
Мой народ давно исчез... белые, златоволосые, плотные и коренастые мужчины с голубыми глазами; высокие пышные женщины со светлыми же волосами. Никто не знает, что случилось с ними, почему в один из хмурых июльских дней я нашел наши палатки пустыми. Следы босых ног почти двухсот людей (даже спустя века я продолжаю размышлять над тем, что это может значить) начинались от пологов наших походных жилищ и вели на север, строго на север. Над одним из непогашенных и еще горящих костров тлел огромный полярный гусь - уголь снизу и кровавое мясо сверху.
Я шел по следу девять дней, пока с небес не обрушился буран. Когда я смог выбраться из импровизированной пещеры, которую мне пришлось соорудить - до самого горизонта сверкающими дюнами лежал снег. Теперь я был один. Полностью один.
Охотник один почти всегда... но на этот раз я выл и царапал наст, не в силах осознать, что места, куда стоило бы возвращаться, больше не существует. Позже, когда я беседовал с мудрецами моего нового клана, один из них процитировал европейского философа: "Мы никогда не ценим что-либо по-настоящему, пока не лишимся этого". Но это было четверть века спустя.
Я еще долго шел на север, пока не набрел на горячее озеро, разлившееся в кольце стылых холмов. У его пологих берегов ветер трепал меховую одежду, аккуратно сложенную и придавленную тяжелыми камнями - без малого двести курток, штанов, юбок, крохотных детских накидок. Я подобрал небольшой костяной амулет, резной овал, украшенный изображением солнца с одной стороны и луны - с другой. Хельга, моя жена, отдала хороший кусок кожи старому Рениру за оберег для моего младшего сына. Я повесил костяную платинку на шею и не расставался с ней, пока двенадцать лет назад меня не свалила горячка в Мехико-сити и кто-то из тех, кто доставил меня в больницу, не позаимствовал ее для своей коллекции пресс-папье.
Но они не ушли в озеро. Мне известно это потому, что я обошел вокруг и нашел на противоположном берегу ледяные следы множества босых ног. И еще неделя пути по местам, где солнце в бескрайних фиолетовых небесах отказывалось закатываться в положенное время - пока следы не уперлись в море. Над низким горизонтом стлался ледяной туман, пока хватало глаз лежала невероятно белая пустыня, которую не оживляло ни одно дерево. Тишина такая глубокая, что сходишь с ума. И это ощущение бесконечного опоздания, опоздания - пусть даже я и бежал последние три дня без сна и почти без отдыха. Я. Был. Один.
Безумие, овладевшее мной, пыталось заставить меня построить лодку - но на сотню лиг окрест нельзя было сыскать даже плавника на костер. Тогда оно толкнуло меня на обрывы скалистых берегов - но жажда жизни остановила меня. И тогда безумие опустилось в тайные укрытия, куда-то в самую глубину души и притаилось там до поры. Когда-нибудь...
Я хорошо помню, как повернулся спиной к мертвым берегам и пошел назад. Спустя полгода неспешных и бессмысленных странствий, я был в дневном переходе от огромного озера - я чуял запах большого количества пресной воды. Я улегся у костра, и заснул - а когда проснулся, то дюжина рослых воинов с изукрашенными охрой непроницаемыми лицами сидела вокруг меня. Один из них, чью голову венчали белые перья, что-то спросил у меня. Не понимаю - я качал головой. Он слегка наклонился в мою сторону, внимательно посмотрел мне в глаза и вдруг, резко поднявшись, махнул мне рукой, приказывая следовать за ним. Они отвезли меня в лагерь.
Как я понял значительно позже, спас меня только мой внешний вид. Я не имел ничего общего с теми людьми, что вели с ними войну - черноголовые испанцы за пару недель до моего прибытия перерезали несколько сотен людей из этого племени. Кроме женщин, которых увели с собой.
Я прожил месяц с ними и выучил несколько их слов. История снова повторилась - я лег спать и проснулся хоть и не в окружении незнакомцев, но от шума битвы. Выглянув наружу из кожаной палатки, отведенной мне племенем, я увидел тех, кто оказался испанцами. Их строй охватывал лагерь подковой, два ряда мушкетеров беспрерывно палили, а солдаты кололи пиками тех, кто осмеливался приблизиться. Исход сражения был предрешен и бежать мне не удалось - гарцевавшие вокруг лагеря всадники догнали меня и один из них оглушил меня рукоятью сабли.
Меня не убили, приняв за захваченного в плен европейца. Они пытались общаться со мной на всех доступных им языках - безрезультатно. Они показали мне Библию и заставили ее полистать... забавные люди, которые вынуждены были учитывать возможность моего внезапного превращения в прах и пепел.
Я впервые побывал в городе, впервые видел тысячи людей, впервые обонял их вонь - согласно извращенному кодексу чести меня доставили в Испанию, чтобы заточить в тюрьму "до выяснения личности и обстоятельств проникновения на земли испанской короны". За время пребывания сначала в испанской колонии, а затем плавания я основательно изучил их язык и мог уже понятно изъясняться. За четыре года в тюрьме мой испанский стал совершенным. И вот тогда я встретил Мигеля. Дона Мигеля.
По неясной мне самому причине, меня держали в отдельной камере, весьма прилично кормили и не гоняли на работы - хотя каждый божий день я слышал ужасное шарканье сотен ног по коридору. Как-то утром дверь отворилась и я увидел перед собой дона Мигеля - молодого вельможу в богатых одеждах, пышной копной черных волос, со шпагой на боку, чья рукоять сияла драгоценностями. Он отослал охрану одним кивком, выдававшим важную персону и смело вошел ко мне - здоровенному голубоглазому варвару из неизвестно-каких-земель. Я не помню, что было дальше.
Я очнулся от резкой боли в шее, моя рубашка была вымазана кровью. Просторное помещение, высокие окна закрыты портьерами, огромная кровать, на которой распростерлись мои двести фунтов - и дон Мигель, расположившийся напротив меня на высоком стуле и изучавший меня бездонными черными глазами. Я машинально поднес руку к больному месту и ощутил зарубцевавшийся шрам, которого раньше не было.
Вилка. Иногда, очень редко, мерное течение времени закручивается сумасшедшим водоворотом. Так гибнут люди, города, целые цивилизации - гибнут из-за пустяка. Самый обычный поступок может привести к смертельному парадоксу и тогда срабатывают неведомые предохранители вселенной. Стереть причину - всегда самый простой выход... а вселенная стремится к простоте и не заботится о хрупких человеческих судьбах. И есть только один выход.
Надо сломать логическую цепь событий, которая неизбежно ведет к катастрофе. Повлиять на поступки возможно большего количества людей - если будет набрана достаточная критическая масса, то инерцию событий удается преодолеть. Но и это лишь полдела. Пространство-время - полностью закрытая система, а по всем нашим данным вилку вызывают какие-то внешние раздражители. Уроните термос - в нем останется и вода, и стекло, и даже температура не изменится ни на градус. Вот только термосом это уже не будет. Так что и повлиять на события можно только снаружи. Как это делаем мы.
Я не старюсь, мой возраст застыл на тридцати с небольшим. Я выпал из течения времени благодаря тому, что проделал со мной дон Мигель четыреста лет назад. Да, надо сказать, что он попросту меня укусил. Старый, мощный вампир двух тысяч лет от роду заразил меня хитрым вирусом, который пока неизвестен современным генетикам - я точно знаю, что этот кусочек генома будет изучен лишь через несколько столетий. Пока мы сами не до конца знакомы с деталями процесса. Мне известно только то, что для того, чтобы стать одним из нас... для этого несомненно нужны какие-то особые качества - никто не знает какие именно, но вампир со стажем способен почувствовать кандидата издалека. И тогда среди нас появляется новобранец.
Легкие изменения в мозгу, подстройка иммунной системы и еще ряд мелких аномалий моего организма - все это работа вируса. Каким-то образом все это изменяет мою биоэлектрику, заставляя время обходить меня стороной, позволяя мне видеть будущее и чувствовать то, что нельзя почувствовать. Я могу заболеть, но умереть - только в случае отделения головы от туловища или при тяжелом отравлении нитратом серебра. Я - скромная машина времени, сложнейший аппарат двухметрового роста. Секрет уэллсовского Путешественника все время был внутри нас.
Мы охраняем мир. Потому что можем это сделать и не любим быть одни, снова одни. Мое сегодняшнее расписание заучено мной до дыр. Ночью быть на улице. Встретить первого попавшегося человека. Обескровить его и убить. И...
Зачем? Видите ли, собственной энергии не хватит для серьезных изменений. Кровь и впрямь дает силу. И хотя она на самом деле противна на вкус и вообще является только символом той биоэнергии, которую мы забираем у человека - без этого символа никто из нас пока не научился обходиться. Даже Мигель. Даже Прайм, старейший из всех. Никто из двадцати шести человек (или нас все же нельзя назвать так?), что выжили после кровавой бани, устроенной нам англичанами в Румынии восемьдесят два года назад.
Обескровить и убить. Вернуться в Зал. И потом мы кинем жребий. Тот счастливчик, кто вытащит белый кругляш из нефритовой чаши - умрет. Мы передадим ему все, что скопили и он вспорет себе живот каменным ножом, высвобождая свою аномальную силу. Круги по воде времен. В этот момент кто-то из обычных людей сделает что-нибудь нехарактерное, кто-то скажет "Боже! Уже шесть часов... как летит время", кто-то ощутит любовь, кто-то - ненависть... Рябь на воде смешает и уничтожит зарождающуюся катастрофу. Мы встанем округ тела на липком от крови каменном полу, помолчим минуту и уйдем - каждый в свою дверь в стенах Зала. Нет никакого смысла в этих традициях, но мы храним их как то единственное, что осталось нам от воспоминаний о времени.