О, как я хотел бы сказать Вам, как вызывающе и соблазнительно Вы выглядите в этом кроваво-красном платье, оголяющем спину. Но наверняка Вы и сами знаете это, да и кто я такой, чтобы говорить Вам подобное здесь, поэтому я молчу, неумело пряча свой взгляд за бокалом уже выдохшегося шампанского. Если Вам вдруг вздумается перехватить его, я полагаю, Вы сгорите на месте, и ничего не останется от Вас, даже пепла, ибо мой взгляд сегодня - опасное оружие. Мне будет жаль, если Вы погибните от него, поэтому я на всякий случай не смотрю на Вас, простите мне это, пожалуйста.
Кроме того, будет не очень хорошо, если мой взгляд перехватит кто-то другой.
Как следствие, я не знаю, куда мне смотреть и на кого, поэтому я смотрю вглубь себя. Не очень разумное решение, нет, правда, ничего хорошего во мне не содержится, и вместо того, чтобы извлечь из вечера хоть какую-то пользу, я взглядом-оружием разрушаю сам себя. Вы чувствуете это, как, впрочем, и всегда, а я чувствую Ваш интерес - пожалуйста, не выдавайте нас, ведь окружающие не безглазы, не безухи. Ну вот, теперь Вы вежливо спрашиваете, почему это я не пью шампанского? Так мало мне шампанского, моя огненная Венера, я желал бы испить чего покрепче, чтобы саморазрушение проходило не столь болезненно. Этого я Вам сказать не могу. По крайней мере, сейчас. Отвечу поэтому, что просто бросил пить. О нет, только не улыбайтесь, не надо, прошу. Вы же убьёте меня. Я не планировал умирать где-то ещё, кроме как в Ваших объятиях!
Вы - оружие опаснее моего взгляда. Ваша улыбка, злая, мягкая и гипнотическая, пронзает меня наркотической иглой. От неё немеют руки, ноги, сердце, и лишь ядовитое дыхание, в котором содержится моя любовь, наполняется острой жизнью (впрочем, я лгу, то же происходит и ещё кое с чем, но об этом Вы и сами знаете). Приближаясь ко мне тайными ночами и касаясь багровыми губами моих губ, Вы глотаете этот газообразный яд, дышите им полной грудью, но он не отравляет Вас, не причиняет Вам боли, ибо Вы тоже существуете за счёт него, как и я, нося его в своих лёгких. Его можно назвать нашим детищем, пожалуй, и подивиться, какого жуткого монстра породила наша больная связь.
О Вас уже ходят дурные слухи, да и на Ваше откровенное платье люди поглядывают сегодня с удивлением. Наша связь оставила на Вас отпечаток, который не скрыть за фальшивой (для меня) сдержанностью, с которой Вы предлагаете гостям пройти в музыкальный зал. Я вижу, как смотрят на Вас другие мужчины. Мне нравится это и не нравится одновременно, это и бесит, и сводит с ума, и злит, и возбуждает. Вы мягко тянете ноту вежливости, скрывая пламя за хрупкой корочкой прохлады. Вы знаете, как Вы обольстительны, Вы упиваетесь этим и заставляете прочих тоже упиваться Вашей шальной красотой, но вся эта игра адресована мне, только мне одному - тому, кто игру эту начал.
Чем больше Вы дразните меня, тем сильнее Вам достанется от меня в следующую ночь - таковы правила. Помня это, Вы каждый раз опасно поднимаете градус. Вскоре Вы не сможете носить маску вынужденной пристойности, и мне придётся вызволять Вас из рук пьяных насильников или - из какого-нибудь публичного дома. Впрочем, глядя на Ваше душевное состояние, я уже не уверен, захотите ли Вы, чтобы Вас вызволяли?..
Мы оба сломаны в основании, и только мы знаем об этом - пока ещё.
"Подайте мне графин с холодной водой, будьте добры".
Не касайтесь моей руки, пожалуйста. Благодарю Вас. Вы крайне благоразумны.
"Да, всё в порядке, спасибо..."
На самом деле, конечно же, нет.
"...но полагаю, мне стоит выйти на свежий воздух - здесь слишком жарко".
Да не усмехайтесь так, господи боже, я ведь и без того уже при смерти, да и Вы, между прочим, тоже - Вы уже более двух секунд смотрите мне в глаза, будьте аккуратны! Я ведь вижу, как Вы привстали, чтобы пойти вслед за мной, как Ваш взгляд на мгновение потерял фокус. Вы хотите ко мне, моя Венера, и я гляжу (не могу этого не делать, простите мне мою жестокость, ради всего святого) на Вас сверху вниз, как позавчера в полночь на другом берегу реки, помните? О да, Вы помните - это заметно по тому, как скрыли Вы зардевшееся лицо роскошными тёмными кудрями, как сжались дрожащие пальцы на томно блестящем подоле. Держите себя в руках, ей-богу. Я рано похвалил Вас за благоразумие. Вы выдаёте нас даже больше, чем я, а я искренне думал, что это невозможно. Отвернитесь вовсе. Выпейте тоже холодной воды, сделайте вид, что ничего не произошло, залечите раны, забудьте о моём существовании. Да, вот так, правильно.
Наша опасность для самих себя растёт буквально по экспоненте. Как же так вышло, что мы до сих пор живы? Это что, какая-то ошибка в фундаментальных законах мира?
Когда всё пойдёт крахом, когда наша игра подойдёт к логичному завершению, я возьму Вас за тонкое смуглое запястье и увезу далеко, туда, где до Вас не доберётся ни один враждебный взгляд, ни одно желчное мнение, ни один чёрный упрёк. Вы будете под моей надёжной защитой, и на волосах Ваших, словно заколки, затрепещут июльские стрекозы. Вашим одеянием будет моя любовь, и ничего более, и южный ветер напоёт Вам гимны на языке куда более мелодичном, чем родной язык Шарля Бодлера. А пока - упивайтесь своим крахом, танцуйте на лезвии похоти, улыбайтесь провокационно всем, кому хотите улыбаться, откидывайте кудри за спину, позволяйте теням очерчивать Ваше тело каждый раз по-новому, чтобы сам Сатана сходил с ума от желания Вами обладать.
Ибо даже он, бедолага, если существует, то знает, что Вы достанетесь только мне!
(между тем мне определённо стоит выйти на улицу.)
Здесь покойно, мрачно и пряно, и апельсиновая луна встаёт за нежно-юной листвой берёз. Из дома Вашего до моих ушей долетают, как будто желая меня окончательно убить, песни вокального цикла Франца Шуберта. Я сажусь на ступеньки крыльца и прислоняюсь к перилам спиной и думаю, что совершенно точно потерял рассудок, потому что ничего не могу поделать - перед собой я вижу лишь Вас, хотя знаю, что Вы остались там, где звучит волнующая "Ungeduld" не моим голосом - экое недоразумение. А я понимаю, что Вы передо мной не реальны, лишь по тому, что на Вас нет красного платья. Да ничего на Вас нет, моя сладкая Венера, и только жидкий свет поблёскивает на Ваших плечах, и я уже, если честно... я...
Думаю, Вы поймёте меня, если я не вернусь?
Незачем приближать катастрофу, которая неизбежно случится, если я окажусь с Вами надолго в одном помещении. Вы знаете, как мучительно опутывать себя цепями запретов, лишать себя возможности касаться Вас в любой момент времени? Вы знаете, как мерзко на самом деле сверлить Вас голодным взглядом, подобно жалкому псу, а не сжигать Вас всепоглощающей господской страстью, делая с Вами всё, что заблагорассудится? Уверен, Вы знаете это, чуете, да и Ваши собственные чувства едва ли много отличаются от моих, ведь мы дышим одним и тем же ядом, мы больны одной и той же болезнью и тронулись умом в равной степени. А потому я уйду, чтобы ни мне, ни Вам не было так тягостно. Я уйду, чтобы кровь наша остыла. Я уйду, чтобы моё оружие осталось в кобуре и не уничтожило Ваш здоровый, но шаткий и хрупкий мирок раньше, чем было задумано. Простите мне этот побег - моему разуму и телу необходимо спасение.
Всю ночь я буду бродить по городу в компании огненной воды покрепче, чем шампанское. И даже если занесёт меня нелёгкая в какой-нибудь публичный дом (что вполне вероятно), в мыслях моих будете лишь Вы - как и всегда, свет мой, как и всегда.
За это я просить прощения не буду, потому что и Вы его не просили бы.
Я лишь жалею, что не имею права сказать Вам сегодня, как вызывающе и соблазнительно Вы выглядите в этом кроваво-красном платье, оголяющем спину - ведь Вы надели его для меня. Но я обязательно скажу Вам это завтрашней ночью, там, где никто чужой не обратит на Вас разъедающего внимания. Чёрт возьми, я скажу это так, как ещё никогда не говорил, и сегодняшний вечер наконец-то придёт к тонике через острейший каданс - ждите его, изводитесь, приближайте игру к логическому концу!..
Ибо после того, как случится апокалипсис, я сотворю для Вас новый мир.