Ларт Александр : другие произведения.

Фабула о Рассвете или Восход в сиянии заходящей Луны (часть 3)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Жизнь Дидрада во второй раз круто меняется: он оказывается в стане своих врагов - в Великих зэлтских лесах

  Зэлтия
  
   Огромная грязно-лиловая масса надвинулась на ноги, налегла на них, сжимая словно в тисках, начала выкручивать их в разные стороны так, что кости затрещали. Не было никакой возможности убрать ноги, не было надежды как-то извернуться и вырвать их из пасти неведомого чудовища. Оставалось только смотреть, как оно пожирает их, сперва неспешно поглотив пальцы, потом ступни, следом голени.
   Дидрад смотрел на это, скорее, с удивлением, чем со страхом - было какое-то отупелое любопытство, смешанное с оторопью.
   Вот уже и колени стали медленно пропадать в этой жиже.
   Юноша медленно выдохнул и попробовал успокоиться. Он понимал, что сопротивление вот этому неведому, тому, что сейчас, скоро уж поглотит его без следа - сопротивление ему бесполезно. Он давно это понял потому, что уже бесчисленное количество времени боролся со своим странным и непоборимым противником.
   Дидрад откинул голову назад. Она словно висела у него, не касаясь земли, хотя сам он понимал, что голова касается чего-то (ведь без этого он не мог бы расслабить шею, а он расслабил).
   В пасти у чудовища было тепло, даже жарко - ноги его горели. Их продолжало крутить так, словно бы их перемалывали, будто у чудища не было ничего кроме пасти и оно ей постоянно жевало.
   Дыхание сбилось. В последний момент, в самый крайний миг перед решимостью пожертвовать себя этому чудовищу вся натура, все существо юноши взорвались от желания жить. Он закричал об этом, требуя чтобы его кто-то выслушал, он просил и молил оставить его, он бесновался от неуемной жажды жизни. Но изменить что-то, переменить что-то в его нынешнем положении уже было невозможно и Дидрад понимал это. Он не мог двигаться, не мог пошевелить даже губами, ему не хватало сил, чтобы просто сжать кулаки от отчаяния (о, как это страшно, когда ситуация настолько безвыходна, что не хватает сил даже на злость!)...
   Тихие звуки. Мельчайшие. Копошение или шепот, падение пушинки и легкое дуновение ветерка, - как порой много они значат для мира, как вообще много значат все эти микроскопические отзвуки в составлении общей величественной картины сущего.
   "Шт", "щт", "шт", "щт"... и снова "шт", "щт", но уже с эхом, протягивавшим эти шорохи, превращая их и не в шорохи вовсе, а в слова неведомого языка, которым переговаривается кто-то или что-то вокруг.
   Шепот наполняет мир. Шепот несет мир. Он и есть мир.
   Отчего так хорошо? Странный вопрос. Но и вправду, отчего? И самое смешное ведь то, что наиболее хорошо, когда вообще ничего не чувствуешь, ни себя, ни всего, что подле (такое ощущение пребывает обычно спросонья, когда и глаза не открыты и слух еще доносит звуки из снов - а без них нет ничего вокруг! - и все же уже чувствуется дыхание жизни, ощущается вхождение в нее, возвращение и... хорошо!) Но вот шепот становится яснее. Среди бесчисленных перешептываний проявляется некий общий тон и общая тема. И в это же самое мгновение проясняется все в теле: и вот уже ощущается холодок, пробегающий по лицу и дыхание, свое же дыхание, такое горячее, что обжигает губы.
   Шепот нарастает и оказывается, что это шепчутся деревья. О чем они говорят? Невозможно понять, не дано это человеку, но говор их такой мерный, такой спокойный, под стать их величию, под стать их многолетней мудрости. О чем могут шептаться великаны? О вечности, наверное.
   Тело тяжело. О, как оно тяжело, как бренно оно в этом мире. Оно словно никогда и не было таким тяжелым. Куда его тянет? Почему его с каждый выдохом все сильнее придавливает к земле. И вот уже чувствуется оно все. В нем словно что-то насыпано, может просо? Да, только просо может так колоть кожу, пшено кололо бы по другому. Это просо.
   Значит, в новой жизни он... просо или... кто он?
   Кто? Какой глупый вопрос! Смешной и глупый. Да не все ли равно. Теперь уж и впрямь не важно все это. Боги уж избрали его путь и его сущность. Остается только принять предрешенное состояние и смириться с ним. Такова воля богов!
   И все же? Нет, нет ответа. Ничего нет. Только эта извечная нега, извечный покой, пустота и невесомость...
   У левого уха хлопнуло с такой силой, что Дидрад вмиг окрыл глаза и глубоко вдохнул. В следующую же секунду он сморщился от боли, которая волнами разошлась от грудной клетки по остальному телу.
   Мозг, работавший до того размеренно, даже лениво ужался в этот самый миг хлопка в мельчайшую частицу, спутав все мысли, текшие до того плавно и неторопливо в один нелепый какой-то клубок, где одна часть неумело переплелась с другой, совершенно лишней и чуждой ей, а все они образовали нелепую и глупую катавасию, прозванную за это бредом.
   - О чем вы говорите? - спросил Дидрад, когда сквозь едва приоткрытые веки разглядел черные стволы громадных деревьев. Деревья столпились вокруг него толпой, склонившись и вслушиваясь в его дыхание.
   Ответа он не получил.
   Юноша снова закрыл глаза.
   Внезапно, до него долетел вполне различимый шепот. "Они отвечают", - подумал он с вялой радостью, - "отвечают". Он улыбнулся и хотел сказать, что слышит их, что понимает (решил сказать так, чтобы не обидеть) и внимает им.
   Подле него продолжали шептать. Слова мерным и неторопливым потоком вливались ему в уши и словно заполняли собой голову. он ощущал, как шепот пробирается все глубже и глубже внутрь него, как отхватывает большие куски от его тела, пожирая их. И от этого тело, охолодев, цепенеет и мелко-мелко дрожит.
   В этот миг, в это самое короткое мгновение, ужасное по своей сути, мгновение угасания его, как прежнего, как существа, Дидрада внезапно охватило такое счастье, которому он первые мгновения не мог найти объяснения. И только лишь потом понял - это все шепот, мерный шепот, который влился в него и стал виновником его растворения в природе. Отныне они одно целое - он и она. Он и она!
   Неожиданно, его тряхнуло, а потом стало трудно дышать. Сбившееся дыхание вмиг убрало оцепение и необыкновенное блаженство, охватившее все сущетство. Юноша поморщился, тихо застонал и приоткрыл глаза.
   Сначала все плыло перед его глазами, оставляя за собой длинные блекнувшие следы. Деревья мерно покачивались по обе стороны от него и от них веяло морозцем.
   Дидрад отстранненно смотрел на них и одними глазами только спрашивал, что происходит с ним, кто он, где. Деревья ему отвечали все той же морозной свежестью, да иной раз качали белыми от снега ветками, запорошивая молочной пеленой пространство вокруг него. И юноше снова казалось, что он парит над землей, не чувствуя себя, что небеса приняли его, и что отныне лишь только простор и невесомость ожидают его, лишь только легкость и нега. Он улыбался и не сопротивлялся, и ни о чем не думал, и ни о чем не жалел...
   "Треск костра. Это определенно треск костра! Откуда ему быть здесь? на что он здесь? ему не надо здесь! Не надо..."
   Дидрад пришел в сознание уже достаточно давно, но все равно лежал, не открывая глаз и гнал от себя разум, спешивший возвратиться к нему и начать работу. Юноша пришел в себя уже достаточно давно, чтобы понять, что он все еще жив.
   Маленькая слеза выкатилась из его глаза и потекла на нос. Постояв в раздумье у его кончика, она решилась и перевалила его, спустилась вниз и навсегда покинула кожу, капнув с нее.
   Дидрад еле слышно всхлипнул и сглотнул.
   Сквозь треск костра послышались шаги, каждый звук которых сопровождался странным скрежетом, словно пшено толкли в ступе.
   - Эамала, - сказал ему голос больше походивший и не на голос вовсе, а на жужжание огромного роя.
   Кто-то опустился рядом с ним на колени.
   Юноша не двигался.
   Первое после пробуждения открытие - рядом с ним кто-то есть - это открытие настолько поразило его, что душу Дидрада снова сковал страх. Страх, который как ему казалось еще некоторое время назад, ушел из его жизни, из бытия его навсегда. Он остался там, в прошлом и никогда больше не вернется, не охватит тело своими цепкими ледяными щупальцами, не сомнет его и не обездвижит. И вот он снова здесь, и опять юноша ощутил, как в мякоть его нутра впились холодные иглы и бередят ее, заставляя трепетать.
   - Эамала, - повторил жужжащий голос.
   До правого века Дидрада дотронулось что-то шершавое, сильно надавило на них и оттянуло к брови.
   Свет от костра, показавшийся юноше очень ярким, хлынул внутрь него и заставил глаз повторно прослезиться.
   Сначала он ничего не мог видеть, только огромное желтое пятно, которое по краям было окаймлено чертным и внутри этой желтой размытости, ближе к ее правому контруру проявилось еще одно темно-бурое бесформенное образование, закрывавшее собой значительную часть обзора.
   Под щеку, на которой Дидрад лежал, подобралось что-то все такое же жесткое и шершавое. Это нечто приподняло его голову и повернуло ее вверх.
   Темно-бурое пятно переместилось ближе и коснулось его лица, защикотав нос и подбородок. От этого прикосновения их свело и Дидрад невольно поморщился.
   После, пятно снова уменьшилось и шершавость на щеках также прошла.
   Дидрада оставили в покое.
   Он пролежал недвижим еще очень долго и все смотрел сквозь едва приоткрытые веки на пламя костра, которое теперь очень хорошо различал. В этом пламени, вместе с языками плясали знакомые ему лица. Они улыбались ему, звали его, что-то говорили шепотом. Но он не понимал их, как не понимал и деревья незадолго до этого.
  
  ***
  
   - Эамал, иди, посмотри святую мать. Великий дух предупреждает о нехорошем. Глаза не отводи, смотри ее!
   - Услышал, Совершенный.
   - Скоро беги.
   Мужчина прозванный Эамалом отставил в сторону каменную ступу, в которой с самого утра толок сушеные ягоды, постоял некоторое время, сжимая и разжимая кулаки - руки затекли от работы - и прихватив с собой лук и стрелы, припустился бежать через поляну в сторону чащи леса, лежавшую за ней.
   Стояло лето, самая его середина. Как раз та пора, когда в Великих Зэлтских лесах оживает последняя травинка и тянется по направлению к палящему солнцу, всего лишь на несколько часов заходящего за громады лесных истуканов.
   Пересечь луг было не такой уж и легкой задачей. Особенно сложно это было сделать потому, что где-то здесь под полутораметровой высоты травой тек ручей. Но тек не так, как положено ручью: тонкой лентой по отведенному руслу, а широко растекшись между стеблями и заболочивая низину. Слух мужчины его отчетливо различал, но никак не мог "нащупать" точное местоположение начала широкого разлива. Чем ближе слышалось журчание воды, тем медленнее ступали ноги человека. В конце концов он остановился, вглядываясь в сплошной травяной ковер у себя под ногами.
   - Эамал, - донесся до него надтреснутый старческий голос.
   - Совершенный, - отозвался мужчина.
   - Яавала пришел в Дом Мудрости. Успел ли ты ты поставить другой сосуд?
   - Нет, Совершенный.
   - Я зол.
   - Я погляжу мать, потом задобрю Яавала.
   - Делай.
   Мужчина постоял еще некоторое время недвижим, словно ожидая последующих слов невидимого за гущей леса старика - их не последовало, и продолжил путь, зашлепав прямо по воде.
   Луг мерно сползал у своей середины в небольшой овражек всего-то в метр глубиной, который равномерно делил пространство на две части. Перемахнув через этот овражек, который теперь больше напоминал водный канал, мужчина ускорил шаг и вскоре вошел под сень леса.
   Деревья, произраставшие здесь, были сплошь громадными дубами, буками и талами. Промеж них, словно в чехарде расположились тонкие стройные липки и молодые сосенки, неведомо как сюда попавшие.
   Под такой густой кроной, какая была у деревьев в чаще, даже в середине дня царил полумрак. Идти по нему надо было с осторожностью потому, что под ногами не было почвы, а сплошное переплетение корней, набегавших друг на друга, взгромоздясь в несколько ярусов в извечной борьбе за право жить. Среди этих корней, посреди их переплетений, вдруг, иной раз, подобно звездам сияли одинокие большие цветы ярких раскрасок. Их вид, само их нахождение в этом полумраке было таким противоестественным, что человек, прозванный Эамалом, как не спешил к "матери", но все же не мог не остановиться и не полюбоваться ими.
   Никакой иной растительности, кроме этих цветов, жухлых кустов папоротника да еще какого-то сорта травы, листья которой напоминали наконечники пик, у подножия исполинов не произрастало. Высокая влажность от испарений, которые вызывали солнечные лучи, заставляла дышать прерывисто и со свистом. Тучи комарья и всевозможных ползающих и прыгающих гнид сновали повсюду туда и сюда, спеша по своим, одним им ведомым делам.
   Но мужчина, казалось, ничего этого не замечая. Изредка он побивал свое тело продолговатым листом папоротника, загодя сорванного у края луга.
   - Ма-а-ать! - позвал он протяжно, остановился и прислушался.
   Ответа на призыв не последовало. Тогда, сбив с ноги букашку, мужчина продолжал путь. Он все звал и звал. Его привыз проносился по лесу, тревожа чащу, отзывавшуюся десятками отзвуков. Тысячи насекомых и птиц поднимались в воздух, едва его легкие выдували крик. Они носились во все стороны, а больше - от него, с недовольным жужжанием и клекотом, обругивали его на все голоса и поднимали такой невообразимый шум, что даже крик человеческий тонул в нем без следа.
   Мужчина остановился подле одного из буков, отер с лица обильно лившийся пот и задумался. Постояв так некоторое время, он пожал плечами и пошел в обратном направлении. Помахивания измочаленным от постоянных ударов листом становились все более интенсивными. В конце концов, он отбросил лист и со всех ног помчамлся, изредка поглядывая на землю.
   На луг он выскочил так, как если бы за ним гнался хищник. Мужчина махал руками вокруг себя, бил себя по груди и спине и не сбавлял хода. Со всего маха он влетел в овражек доверху наполненный водой, поднял тучу брызг и разогнал по спокойной его глади сильную волну.
   - Ла-а-а! - разнежено протянул он, вытягиваясь в воде во весь рост и блаженно щурясь на солнце.
   - Эамал, ты? - раздался трескуче-жужжащий голос.
   Мужчина поднял голову над водой, оглядел широкие требли травы, обступавшие его со всех сторон подобно стене, и ничего не ответил, снова погрузив голову под воду.
   Со стороны кущи донеслось ворчание, а после послышалось шуршание приминаемой травы.
   Заслышав их, мужчина поморщился, потом улыбнулся и хитро поглядел в сторону, откуда исходили звуки.
   Подведя ноги под себя и таким образом сев в воде, он перевернулся на живот и медленно поплыл по овражку. Проплыв так около десятка метров и вспугнув по пути троицу рыже-коричнего-бурых цыплят и змею, которая на них охотилась, человек выбрал подходящее место и выбрался из воды.
   Он так ловко нырнул в траву, что звук шелеста листьев кроны леса заглушил шорох травы, расступившейся под нажимом его тела.
   - Туп... ленив... - долетело до него злое дребезжание старческого голоса. Вместе с этими словами послышались всплески и отфыркивания - старик умывался, а затем удаляющиеся шаги.
   Мужчина улыбнулся, глядя прямо в стену травы, хотел было снова юркнуть в воду, но передумал.
   Поднявшись на ноги, он, пригнувшись, бочком стал пробираться к ближайшему краю луга. Оказавшись за надежным щитом из стволов деревьев, он выпрямился, сладко потянулся и огляделся. Выбрав направление по одному ему известным признакам, человек легкой пружинистой походкой направился вглубь леса.
   Глядя на него со стороны, по тому, как он шел, как уверенно ориентировался в этой непроходимой, на первый взгляд, чащобе, сторонний наблюдатель невольно сравнил бы его поведение с поведением обычного городского жителя, идущего по своим делам. Как первый, так и второй точно знали, куда им надо идти и без труда ориентировались, возможно, даже не замечая ориентиров, а улавливая их на подсознательном уровне. Разница была только в том, что один шел посреди чащи лесной, а другой - посреди чащобы каменной.
   Прошло достаточно много времени, прежде, чем мужчина достиг того места, которого желал - это был все тот же ручей, точнее его истоки, которые текли с небольшой возвышенности сплошь покрытой мхом и кустарником.
   Глядя на исток ручья можно было без труда заметить, что он облагорожен искусственно, что к нему приложили свой труд руки человеческие. Ручеек на первый метр своей "поверхностной" жизни был закован в камень. И дно его и бережка были сложены из тщательно подогнанных плоских камней, на сей момент зеленых от мха, но бывших когда-то серыми с белыми прожилками (это было заметно по местам, где мох по тем или иным причинам сошел). Немного ниже по течению, зажатая меж двух грубых булыг (они выглядели еще неказистее на фоне искусно сделанного каменного русла), лежала полая тростинка, успевшая потемнеть от времени и воды. Второе ее окончание было опущено в сосуд, выдолбленный из камня, на одном из неровных краев которого была прорезана канавка, из которой в еще один точно такой же сосуд стекала тонкой струйкой вода. Всего таких купелей было восемь: первая, куда уходила тростинка, самая большая, вторая поменьше и еще шесть на удивление одинаковых с вырезанными по бокам изображениями животных - оленя, медведя, белки, странного существа с шестью или восемью ногами, круга, то ли с лучами, то ли с ногами (на насекомое походил он лишь отдаленно) и рыбы в общих же ее чертах.
   Мужчина подошел к этим сосудам, поднял один из черных камней, которые небольшой, но аккуратной кучкой лежали подле каменной посуды и бросил его в сосуд с изображением круга и ручек-ножек. Камень гулко ударился о дно еще не наполенной водой посуды, вспугнув большого паука, который засел под ним, видимо, с намерением подремать перед ночной охотой. На беду себе, паук выскочил неуместно и тут же был щелчком отброшен куда-то в кусты.
   - Эамал, где Мать?
   Мужчина вздрогнул.
   - Не нашел ее.
   - Я и знал. - Из-за стволов деревьев появился старик, который только тем и напоминал человека, что опирался на две ноги. Точнее было бы сказать, что опор у него было три, но одной их них была толская ветка, один конец которой старик обмотал шкурой и подложил себе под мышку.
   Был он когда-то высок ростом, но теперь от старости согнулся почти пополам, так, что его большая грязная борода сплошь утыканная ветками и сухими листьями, свисала почти до земли. Туда же тянулись и не менее грязные и не в меньшей степени "озелененные" космы его волос. Лицо старика трудно было различить под корнями достаточно большого пня, горделиво восседавшего у него на голове. Из-под двух обломанных корневищ, а также из-под двух же косматых бровей, на мужчину смотрели светло-серые белесые глаза. Периодически и очень медленно они скрывались за веками. Единственной частью тела, которую можно было разглядеть, был большой прямой нос с острым кончиком, который во всякое время был красным. Его большие крылья словно и не принадлежали носу потому, что являлись его бледнейшей частью. Рот и подбородок старика, а также нижняя часть острых скул скрывалась под волосяным покровом. Когда старик говорил, голова его подрагивала. Вкупе с ней дрожал и подбородок. И всякий раз, как от этого шевеления волосы на бороде волновались, становился виден большой бледно-розовый шрам, который шел по нижней части челюсти и пересекал подбородок почти наискось.
   Одет старик был в просторные кожаные штаны и такую же накидку с прорезями для рук и шеи. На ногах его были надеты несколько срезов коры, привязанных к ступням жилами животных.
   - Я сменил сосуд, Совершенный.
   - Вижу. Ищи Мать.
   - Иду.
   Мужчина снова пошел в ту сторону, откуда пришел, по пути обрывая ветки кустарника с листьями похожими на наконечники копий. Собрав их в значительного размера пучек, он принялся заталкивать по нескольку листьев себе в рот, жевать их, морщась и после, сплевывать в руку. Жижей с ладони он обильно смазывал себе торс, лицо и руки, отчего они сделались грязновато-зелеными.
   Человек покружил по лугу некоторое время, пока не наткнулся на следы, оставленные у подножия деревьев. Они были большими и раздвоенными.
   Внимательно глядя на них, мужчина направился вглубь леса и вскоре наткнулся на животное, которое напоминало зубра, только было меньше ростом и имело огромные рога, завивавшиеся на лбу в две шишки. Животное мирно паслось среди прогалины между деревьев, усердно объедая ее.
   Мужчина хотел было окликнуть животное, но неожиданно кусты позади него затрещали и из них вышло другое, такое же точно животное, только выше в холке и с еще более внушительными рогами.
   Человек замер, юркнув за ствол дерева, а потом предпочел и вовсе забраться наверх.
   Зверь, который был побольше осторожно приблизился к мирно пасущемуся и фыркнув несколько раз стал заходить сзади. Меньшее животное, не отрываясь от трапезы, развернулось и встало к нему рогами. Великан снова фыркнул и снова стал заходить так, чтобы оказаться сзади.
   Мужчина с замиранием сердца смотрел на игрища животных, меньшее из которых - корова - было в холке больше двух метров, а большее - бык - превышало и все три. Они семенили ногами и фыркали (причем, теперь фыркали уже оба - крупный от возбуждения, тот, что помельче от раздражения). От их переступаний на расстоянии в полсотни шагов слышался неясный гул.
   Мужчина сидел так тихо и неподвижно, что рядом с ним примостилась птаха, не заметив его. Она тут же метнулась прочь, едва он навел на нее глаза.
   - Глуп и туп, - неожиданно долетело до слуха мужчины. Он обернулся на еле слышный голос. Глаза его расширились.
   - Совершенный, - проговорил он тихо.
   - Следы, - продолжал бурчать дребезжащий голос.
   - Совершенный, - снова попытался предупредить мужчина.
   - Туп... - бурчал голос, удаляясь.
   Меньший зверь громко фыркнул и предупредительно замычал. Бык мотнул головой, подался назад и встал боком. Он мычал не зло, а даже жалобно. Оба стали переминаться, снова послышалась тяжелая поступь.
   Мужчина прислушился - голоса старика больше слышно не было. Он вздохнул с облегчением.
   Зверь-великан, постояв боком, лег в траву и не сводил глаз с коровы. Последняя, понаблюдав за ним некоторое время, продолжила пастись, но держа рога нацеленными на незванного гостя.
   Человек на дереве устал пребывать в неподвижности и хотел было слезать, но вдруг замер, повиснув на ветке на руках и широко открыв глаза. удивление его было настолько сильным, что даже рот мужчины невольно приоткрылся. По мере осознания того, что он видит, рот человека стал принимать форму, которая обычно соотвествует выражению не удивления, а ужаса.
   То, что он увидел и вправду было жутким потому, что никаким иным словом подобные издевки жизни над нами и не назовешь. Человек всегда гордился тем, что он венец природы, но гордость эта посещает его только в зрелом возрасте. И вправду, отчего же не гордиться своей венценосностью, когда ты полон сил и энергии. Но как порой гадко видеть подобного венценосца, уподобившегося малому ребенку, который идет на опасность даже не осознавая ее. Как нелепо это выглядит, как не по себе становится, когда наблюдаешь эту сцену.
   Вот и человек, который висел теперь на ветке дерева с испугом смотрел на злую шутку природы, которая сначала с помощью годов лишила одного из достойнейших своих сынов хорошего зрения, а затем заставила его глупость разбудить в душе злобу, которая и бросила его в жерло опасности.
   Мужчина на ветке с замиранием сердца наблюдал за тем, как старик, который вроде и удалился прочь, а на самом деле, обошедший его стороной, вышел на прогалину и шел, радостно восклицая, по направлению к корове. По всему было заметно, что он еще не увидел и не услышал великана.
   Человек, словно очнувшись, бросился вниз с дерева и стоял растерянный, поводя головой по сторонам. Он искал камень или что-то на его подобие, чтобы броском предупредить старика об опасности. Но ни камня, ни вообще предмета, лежавшего отдельно от других рядом с ним не было.
   Между тем, расстояние между стариком и зверем-великаном сокращалось. Последний лежал в траве и нервно помахивал ушами, отгоняя от себя слепней.
   Мужчина порывался броситься к старику, но чувство страха его становило: бык лежал ближе к старику, чем к нему и если его сейчас поднять, то он увидит их обоих, - пронеслось в мозгу человека. Он быстро изменил своему первноначальному желанию и помчался прочь, прячась за деревьями. Он не убегал, но оббегал зверя так, чтобы оказаться позади него.
   Мужчина остановился и замер, тяжело дыша, когда услышал, как зверь поднялся. Гул от его копыт сразу же оповестил об этом окружающий лес. Почти сразу вслед за этим гулом, раздался испуганный вскрик.
   Старика и зверя отделяли какой-то десяток метров. Старик замер, а потом стал медленно пятиться. Бык грозно заревел и резко выходнул, так, что трава рядом с ним на две вытянутые руки заходила ходунов.
   Старик перестал пятиться и опустился в траву. Оттуда, где за стеблями скрылась его фигура до слуха мужчины долетели слова молитвы:
   - О, ты, Великий дух, обратился в зверя. Я знаю... ты предупредил...о, Великий дух. - И все в таком же роде.
   Бык начал медленно подходить с старику, расчесывая траву рогами.
   Не теряя ни секунды, мужчина выскочил из-за деревьев и издал крик: "Аг!" От неожиданности бык подпрыгнул и резко обернулся на него. С его стороны послышались фыркание и злой рев.
   - Эамал, не говори так с Великим духом, - донеслось со стороны старика.
   Послышался гул. Это зверь стал бить копытом о землю. Наконец, он ринулся на мужчину. Тот постоял некоторое время, размахивая руками и крича: "Беги!", а потом рванулся под сень лесной чащи, где стволы деревьев сводили безмерную силу быка на нет.
   Животное это тоже поняло, поэтому не стало углубляться в лес, хотя человек его настойчиво заманивал, колоча поломанной веткой по стволам и корням.
   - Беги, Совершенный, - во всю мощь своих легких орал он.
   Бык разочарованно выдохнул, развернулся и стал возвращаться на свое прежнее место.
   Возглас разочарования вырвался у мужчины, когда он увидел, что старик даже не сдвинулся с места.
   Между тем, бык, разъяренной первой неудачей, уже готовился напасть на старца.
   Мужчина снова этому помещал и опять повторилось то, что было до этого. И все так же старик не сдвинулся с места.
   Третий раз бык не поддался на крики и даже на приближение мужчины. Животное развернулось и со всей ярости понеслось на старика.
   - Великий дух принимает меня, - только и успел крикнуть тот, когда на него обрушилась неукротимая мощь лба животного. Старца отбросило в сторону на несколько метров. Он только хрипел и пытался восхвалять духов. Когда бык второй раз набежал на него, то правым рогом подцепил его за грудную клетку, вспоров живот, и подбросил высоко над головой. Тело старика поднялось ввысть, обильно орошая окрестную траву кровью и рухнуло под копыта опьяненному от крови зверю. Еще долго бык терзал тело старца, так долго, что мужчина плача в голос, успел сбегать обратно к лугу, взять оставленные там лук и стрелы, и по возвращении всадить несколько из них в его бок.
   Единственным утешением для небо было благоразумие "матери", которая сбежала едва заметила, что бык рассвирепел.
  
  ***
  
   "Мне снилси часто отчего-то все один и тот же сон: будто бы я пробираюся чрез... я и не припомню точно, через что, токмо это виделося мне... привиделося мне, как лес. Словно и лес это был... или мне казалося тогда... я ведь и не упомню точно, но... впрочем... в сторону. Мне все, все время снилося, как пожирает меня что-то. Оно горячее было, жгло оно меня... и пожирало... и именно через ноги жрало-то. Крутило меня в разные стороны, вот так - круть-верть, круть-верть... пыталося переломить, а мне и кричать-то не приходилося... словно не со мной делалося это все. И так долго мне это снилося, че и не упомню, как жежь и когда перестало. Проснуся я после... ужо как свет по небу пробежица, вперюсь туда, вверх... а та-а-м! там зелено все, великолепица! Я и смотрюся в нее и как хорошо мне станет, че и представить трудно. Я ведь хорошо-то от того, че жив я, че ноги они... вона у меня есть. Что не заклацали их и... шевелить-то ими могу и двигать... и так хорошо станет, че и небо-то просветлеет и лучи по нему бегут ярче и самая дальняя вершина самого высокого древа кажется и не деревом вовсе, а знаком, на который идти полагается... и радость беспричинная во всем теле, радость! Лежишь жежь и улыбаешься, туда глядя, в синеву... во-о-от... так и лежу, гляжу над собою и думаю, ду-умаю, ду-умаю...
   - О чем же ты думаешь?
   - О чем? (недолгое молчание) О разном. Боле конечна о себе самом. (садится, облокачиваясь на руку). Ты ведь не знаешь, здеся этого нету... это я те говорю, че нету... не ищи, точно нету... поверь! А вот там, ну, там, когда чрез все, че я прошел - пройдешь, тогда и мир, все вон оно кругом тя вмиг и изменитси. Вот было одно и... р-р-раз, как если б... эту... ммм... забыл-то, как... по-зэлтски ороомг называца (задумывается, а потом вдруг вскрикивает радостно)... ширму! Ширму как словно передвинуло - р-р-раз и все по-другому, все иначе... нуть ее в прочь прежнее, че было, а там ведь все, все, с чем ты прижилси, ужилси, все твои эти... ммм... снова... забыл... взоры твои, помыслы. Как впервые увидица те кровь человеческа, так с тя будто шкуру сдерут, а мякоть выпятют и терзают. (и тут же порывисто) Не-е-ет, ты токмо не подумай, че все так. Не-ет! Я иных видел... таких, че не двинится у них ниче на лице, как в человека унаг вгонют иль мисом проткнут. Такие есть и среди нас и их... это от того, че внутри у них ниче нет, пусто. Ведь нутро наше напрямую с лицом завязано... и не надо по этому делитя нас с ними, вот как ты сщас делил. Я жежь не мог так, у мя все нутро ревело, как прошибаю тело чье. Я свой первый удар помню (задумывается и вздаригает). Помню дажежь ощущение в руке, как унаг в плоть входит, как кровь течет (нахмуривается) непременно почему-то течет на руку, словно жежь замарать хочет. Сказать хочет - вот жежь, ты убил... ты оружьем убил, нарочно сделал его таким, чебы руки не замарать, оберечь их от крови... не-ет, нет! Не выйдет, замаран будешь... придетси. На, держи, вот она, кровь человеческая... на, попробуй. Че? Теплая, а как она тебе. Вяжет? Кожу тянет? А ты помни, помни потому, что теперь только и это всю жизнь помнить будешь. Проживешь много, долго, а вспоминать будешь только вот это... вот мгновение, миг, когда кровь от раны до твоей руки протекла - только жежь это помнить будешь вовек!
   Я несколько больших лун после убийства как во сне проходил: че делал - не помню, чего творилося там... внутри тоже не помню, думал о чем - не помню. Ниче не помню! (снова задумывается) Я помнить могу только с Желтого луга...
   - С Желтого луга?
   - Эт подле нашего дорпа рощица была, а там-то и луг. Его желтым обозвали. Почему? Не знаю. (улыбается) Мне помнится, пошли мы туда с барнитами - эт друзья так зовутся в хориге самые близкие... с барнитами... меня к жизни женщина вернула...
   - На лугу?
   - Не перебивай его. Не мешай!
   - Да, женщина (задумывается, отрешенно глядя в сторону. Его никто не торопит). Симия. До сих пор имя ее помню. Во всей моей тогдашней жизни она единственным светом прошла (смеется). Хотя она меня невзлюбила, едва увидела. Да и как в меня влюбиться, ежели я тогда первый день, как из дорпа выявился. Густой весь (он проводит рукой по лицу и волосам. Слышатся смешки), тощий, вот такой. Меня еле довели туда и усадили (снова смеется). Там место такое было спокойное. А спокойным оно называлось потому жежь, что спали там все...
   - Спали? - не выдерживает любопытный, хотя на него и цыкают.
   - Спали. Лежали вот так и... спали. Много неелги выпили. Дух стоял такой, что можно было опьянеть и не пья. А там, в локтях тридцати от этого места было основное место луга. Туда девушки приходили и парни... все молодые и все из дорпа. Музыка там игралась для них-то. Знаете, какая там красивая музыка? Э-э. Потом жежь несколько мууламг вышло...
   - Му-у?..
   - Мууламг. Они девушек от юношей отделили, а после девушки в лес бежать бросились, а парни за ними побежали немного погодя.
   - И что же? - не выдержал и спросил женский голос.
   - Это игры во имя Великиго зеленого духа. Вроде как жежь у нас обряд соития перед богами, когда мы фигуры Фикамры и Вратиба соединяем... у них же...
   - О, умолкни! Боги... умолкни, здесь дети. О-о-о, - возмущается другой женский голос, - разврат!
   - Нет, не думайте про это, что разврат. Мы так тоже думали там тогда, но не разврат это...
   - Да, как же не разврат!?
   - Не разврат потому, как заранее уговоры между парами случаются, кто и куда бежит и где, в каком месте то есть, девушка будет ожидать.
   - Все равно, в лесу, - брезгливо замечает все тот же женский голос. - Мне стыдно, что я зэлтка, хотя и не отношусь...
   - Женщина, очнись! Что ты говоришь?! - вмешивается раздраженный мужской голос.
   - Говорю, что слышал. В лесу - это разврат...
   - Не надо ругаться. Я дальше буду говорить... ммм...
   - Симия, - подсказал ему детский голосок и спросил:
   - Мама, почему бабушка говорит, что в лесу разврат? Что такое разврат?
   - Это игры. Ты забудь... забудь это слово...
   - Да, дорогая моя, забудь. Бабушка это не подумав сказала.
   - Симия тоже учавствовала...
   - Хм... нашел "свет во всей жизни", - возмутился уже привычно женский голос, передразнивая. - Сама туда пришла. С кем уговорилась?
   - Она? Ни с кем. Она жежь просто посмотреть пришла.
   - Ха! Посмотреть! Вот если бы у меня такая дочь, я бы ей...
   - Замолчи, женщина! - пресек, начавшееся было изливание возмущения, мужской голос.
   - Нет, ты не права. Она чистая... была, она так смотрела. Я ведь ее тогда спас. На нее набросился какой-то зэлт из местных. Он мужчина был, не молод, я помню. Я его лицо очень хорошо помню. Она ко мне побежала потому, че у меня слаг был. Его мне Себруппата подарил... давно... давно (тяжко вздыхает). О, как жежь это все уже давно было!..
   - Тебе может бы отдохнуть? - спрашивает молодой женский голос.
   - Нет. Я говорить хочу, я не хочу один быть. Я долго держал, а теперь скажу. Вы ведь послушаете? Я больше ни о чем таком. Я буду сглаживатьси...
   - Ты уж сглаживай, - попросил его женский голос ранее перебивавший и передразнивавший. - А то ж здесь дети и... разврат!
   - Хорошо, мама. Мы с ней недолго говорили. Она больше на меня кричала, но смотрела так... так... А потом мы уже и к дорпу подошли. А после я ее и не видел.
   - Слава Богам! - прошептала мать.
   - Дальше все не интересно было. Выжить в крепости тяжело, но только первое время. Нас и кормили очень плохо, и одевали в тряпье. Спали мы две ригниты в комнате... ну... вот вчетверо больше этой. Мы сейчас здесь всемеро еле уместились, а там вдесятеро больше нас было...
   - Ой, - вырвалось у кого-то из женщин.
   - Меня жежь часто болезни драли. Там хворей много, не как здесь. Вот жежь Свистун подует, так не скроишьси никуда от него. А Свистун там всякий день дует, особливо в холод. Ну я и подрядилси через одного хоригинта к женщине ходить. Торговка она была. Помогал ей по дому да товары сносил, куда казала. Кормила жежь хоть.
   Мать прослезилась.
   - Так пока снег сошел и выживал (хмурится и сжимает губы). А потом... потом жежь бой был. Вестовой из гинта прискакал и сказал, че зэлты границу перешли, один дорп сожгли... народу перебили много и к гинту идуть. Нас собрали и повели. А мело тогда. Свистун свиреп уж очень был... но... не тяжело было... оно ведь как интересно это всегда получается, че тяжело только сначала, а потом... вроде и не помнишь, что тяжело... то бишь всякий миг, каждый шаг тяжело, а как оглянешьси... потом... когда уж прошел и не упомнишь, че тяжело-то было... вот ведь как жежь.
   Мы из леса вышли тогда рядом с гинтом, а зэлтов против нас вдесятеро больша. Все пространство зелено от них. Я тогда себя впервые показал. Они нас из зэлтаргов бить стали и перебили несколько десятков. Там друг у меня был, Кривохарь... он сам из кочевников, но такой, че... а впрочем, нет уже сколько... он как упал... мы как увидели, что он пал, к нему побежали, подбегаем, а он убитый уж лежит. Горон ему прямо в глаз и насквозил. Он... не знаю, зачем, но мы остались там стоять. Они по нам бить стали. Бьют они точно, с шестисот шагов попадают в олокраант. Гороны длинные. Когда ближе подойдут, то эти гороны олоки насквозь проходют. Нет спасенья (и он подробно рассказал, как он отличился).
   - Много там пало? - спросил молодой мужской голос.
   - Тысяч до двух нас и их в два раза больше.
   - Фью! Вот жежь битва!
   - Нам даже передохнуть не дали потом, сразу повели к сожженному дорпу. Там отстраивать его начали... да не успели. Свистун такой налетел, каких я ни до того, ни после ни разу не видывал. Четыре луны не видно было ничего. Только снег стеной стоял. А после (он с трудом сглотнул) после дикие зэлты на нас напали - их тама у нас эамалы звали. Мы тово не ожидали, не знали еще, че я сейчас знаю, потому и не ожидали. Окружили нас, а дом наш из веток подожгли. Я тогда помнитси пытался выбраться с другой стороны да только и там стояли эамалы (он помолчал).
   До сих пор я че-то часто вспоминаю нитов, с которыми там были... горел с которыми... ни с кем, окромя двоих не зналси, да и тех убили вскорости. Я вообще тогда тама часто над собой думал. Я ведь раньше-то как думал, что много над собой думал, а потом... после уж понял, что неправильно думал.
   Меня за то, че я этот дом из веток построил тинит высечь хотел, плетьми, семь раз. А имниты, которые там были - они ему сказали, че это они все... че не я это. Меня тогда все странное чувство терзало - до сих пор не понимаю, че эт жежь такое тогда было (он повел головой, пожал плечами и затих)
   - Как жежь ты не сгорел-то?
   - И сам не ведал поначалу. Потом только догадалси. Дом из веток быстро горел. Они подожгли его со входа. Он там быстро и горел, а я в другую сторону отполз, выбратьси хотел где, а потом не стал - там тоже эамалы стояли. Закрыл глаза, выдохнул, вас всех вспомнил (его голос дрогнул и он медленно и немного судорожно выдохнул). Мне, мам, обидно жежь стало, че вот такмо подохну...
   - Ну, че ж ты говоришь-то! - вскричала мать.
   - Мне все тогда представлялось, че я как-нить по-другому умру. Так всем, не только мне, представляетси. Это всем приходит, когда там ты. Я думал в битве пасть, и чебы непременно подо мной много врагов лежало бы. А потом... потом, когда бы меня отыскали...
   - Сынок...
   - ... на меня бы посмотрели и сказали бы... че-нибудь сказали или восхитились бы как-нить. Вот я какой был тогда... не то, что сейчас... (он нахмурился) Когда все горело я об этом думал... я по-моему даже заплакал... но точно не помню... это только может быть, но не наверное! И та часть, которая раньше загорелась, она повалилася наружу и весь дом из веток словно бы опрокинулси набок... туда прилег, перехерилси и зад свой, где я-то лежал-то... он его и задрал. И меня снегом накрыло. Я близко лежал к стене, на нее жежь Свистун снега намел. Вот этот-то снег на меня и обрушилси. А как догорело там все и дом, и ниты, кто жежь разбираться-то будет. Коли огонь по тебе прошелси, так непременно мертв ты. Живые кричат... я слышал (с усилием сглотнул). Потом... потом у меня все не понятно как-то. Все словно белым замазано: и вроде очнулси я в ночь... или день это был, когда Свистун и не разберешьси, и пошел куда-то ж, куда и сам не знаю, почему туда - тож не знаю. Ниче не знал - просто шел. И болело у меня все жутко и из живота текло...
   - А че текло-то?
   - Горон проткнул. Вот, рубец, гляди.
   - О-о-о!
   - Сколько ходил тож не помню. Кору с деревьев обдирал, тем и питался. А после понял, че уж все. Что тем, че выжил в огне только муки свои продлил и боле ниче (вздохнул). После много чего не помню, только сны. Вот про огонь на ногах, че говорил вначале. Вот этого только и снилося.
   Очнулси я от этого всего в ночь. Я тогда первое костер увидел и Совершенного. Испугалси жутко (усмехнулся)! Вы б его узрели - тож бы спугнулися. После... после понял, че повезло мне. Что не нужен я Богам... пока...
   - Сыночек...
   - Жить я с ним стал. Он из рода священников. Великому духу поклоняетси. У него в голове столько богов было, что я дажежь и малую часть из них не запомнил. И как... равновесно у него все было. Один бог в одном дереве, другой - в другом. И ни одного, который бы человеку помогал. Совершенный говорил мне потом, че человек - эт зло природы, что так, как он в ней себя ставит - так только зло ставит. А значит, он - зло. Не любил он людей. Меня наверно тож бы прогнал, если б я ходить мог.
   - А долго жежь ты их языку училси?
   - Не-е-е. Он на наш очень похожий, токмо мягчи (он произнес несколько родственных слов, как пример). Я ему быстро выучилси. Во-о-т! ну, а как жежь время мне пришло на ноги становиться - поднялси я быстро, даром, че каждый день по многу раз гадости пил и ел, которые мне Совершенный давал - дык думаю, че он на меня теперече сделает - погонит или... ка-а-ак...
   Он и сам-то долго решалси: думу длину думал, как у меня друг старинный, Пятый, говоривал "кумекал". И не выгнал. Стал говорить со мною о разном - больша конечно о богах своих, да об том, как жежь лес-то населен. Какой дух на каком древе сидит, куда глядит, да че делает. Долго мне говорил - я больше слушал да пробовал все (он мне много че поесть давал, чебы я знал). Потом жежь начал я как и он... ему во всем уподоблятьси - кору с деревьев драл да на себя напяливал. Стал меру познавать всему: вот жежь время познал - че оно в середине-то между снегами самое длинное, да под отмеривание его, под святые ручьи-то надо разные сосуды ставити или каменьи в них бросать разные, чебы времени счет правильный был. Познал я звезды, да как они жизню нашу определять научилися. Уж и трав переел, да настоев перепил - уйму. И хоть жежь глянь сщас на меня - я худ... даже с лихвой - а крепость в себе чувствую, силищу (он умолк).
   - Совершенный - эт кто?
   - Говорил жежь, вроде?
   - Еще скажи.
   - Он самою жизнею своей свидетельство делает, че человек с духами лесными в мире уживатьси может. Ниче он мне про себя не говорил - однажды обронил токмо, да и я плохо понял - не знал язык-то ишо - указал он, че с детства своего здеся кинут. На смерть оставлен был. Вроде, как че-то дурное от него людям. А че дурного-то? Я вон оно сколь приживалси с ним - ниче дурного. Жаль мне его было - не в мочь как жаль! обидели его без вины, потому и обезлюдел он, потому и озлобилси. Так всю жизнь эту злобу в себе проносил, словно бы дажежь упивалси ей. Но себя не жалел никогда. Жил как мог...
   Много че я от него узнал...
   - Чего узнал? - спросил детский голос.
   - Узнал прежде, что в богов он не верит. Че в духов только вера у него имеется. Говорил он мне, че никого над нами нету, никто не сидит и не смотрит и не судит. А все, че божественно... духи то есть... все это в нас. В каждом из нас... свой у нас бог, у каждого свой...
   - Чего ж ты говоришь-то?!
   - То и говорю. Я ведь и прежде об это задумывалси. Даже знал наверное, че так на самом деле повелося. Что боги... они у каждого свои... потому и судит из нас каждый другого по-своему...
   - Замолчи!
   - И вы тоже про то слушать не желаете (разочарованно) не хочется вам даже думать про то - боитеся. Да в чем же прок от этого страха-то вашего? Коли подумаете по-другому сгинетесь че ли? Ха-ха-ха! Я вон оно думаю, а все не сгину (нахмурился)... хотя можа и пора уж... теперьче можа и точно... пора... (замолкает)"
   Лес шумел высоко над головой. Ветер носившийся где-то высоко среди ветвей пел свою извечную песнь, перебирая бесчисленным количеством рук клавиши-листья, дуя бесчисленным количеством губ в трубы-дубла стволов. Ему подпевали ночные птахи. Где-то очень далеко в аккомпанемент с этими переливами вошел долгий и протяжный вой.
   В стороне, невидимый глазу зверок резко метнулся с одной ветки на другую, переполошив несколько окрестных деревьев, с которых тоже начали спрыгивать и слетать невидимые лесные жители.
   Совсем недалеко хрустнула ветка и послышалось недовольное фырканье-стрекотание.
   Повсеместно в лесу что-то копошилось, перебегало и перестукивалось.
   У ручья одинокой желтой звездочкой горел небольшой костер. Из темноты на него заворожено смотрело несколько пар маленьких глаз. Они быстро моргали всякий раз, когда дрова костра потрескивали, вспыхивая на миг ярко-желтым пламенем.
   У костра расположились двое. Одним из них был мужчина одетый в широкие штаны из лысой кожи, неумело стянутые по бокам жилами и прикрытые у пояса неширокой полосой шкуры мехом наружу. Поверх шкур, как на торсе, так и на ногах были повязаны куски толстой коры. С шеи его, которая отливала белизной и резко выделявшимися красными крапинками многочисленных укусов насекомых свисали несколько амулетов в виде миниатюрных изображений духов, цепочек из связанных между собой камней и всякой всячины, описание которой недостойно здесь быть. Мужчина сидел привалившись спиной о корень одного из деревьев, и голова его безвольно поникла на грудь. Небольшая бородка мужчины была намочена (он недавно умылся) и вода с нее медленно стекала вниз, замачивая собой деревянный нагрудник. Шевелюра его, всклокоченная, свисала паклями на лоб и не давала полностью рассмотреть лицо.
   Рядом с ним лежал еще один человек. Его и вовсе не было видно под шкурой, корой и душистой травой, которая была кучей навалена, как над ним, так и под ним. Тело человека было накрепко перетянуто жилами и не двигалось.
   Мало, кто из знакомцев Дидрада мог бы узнать его в сидящем у костра человеке. Черты лица парня изменились до неузнаваемости, приобретя грубость и отталкиваемость.
   Помимо невообразимой заросшести, облик Дидрада отталкивал еще и тем, что от жизни в лесу организм его претерпел многие изменения, прошел бесконечное множество превращений, которые незаметно для окружающих происходят только тогда, когда мы находимся на "постоянном" виду у этих самых окружающих и в тех же условиях, в которых жили раньше. Между тем, изменения во всяком из нас происходят в каждый момент нашей жизни: и когда мы на виду, и когда нас никто не видит. Глядя на Дидрада, хмуро смотрящего себе куда-то в район живота, мы может сразу же отметить его худобу (это не истощение, а именно худоба - разница между ними в том, что первое - это почти окончание жизни, а второе - всего-лишь следствие ее суровости). Худоба эта заметна прежде всего по его рукам - они жилисты, исцарапаны и невооразимо грязны. На них еще остались засохщие разводы травяного настоя, который он делал у себя прямо во рту, чтобы отогнать прочь мелкий лесной гнус.
   Но вот он откинул голову назад. Густая копна волос его подалась за плечи и у нас появилась возможность рассмотреть его лицо. По лицу его было видно, что борода и заросшесть добавляют ему с десяток лет. Лицо его светлое по центру резко контрастирует с местами у ушей, на которых видны точно такие же как на руках темные разводы (он плохо умылся). Дидрад смотрит тоскливо, окидывая взглядом пространство, которое сейчас заключается для него в нескольких локтях освещенного костром леса да подсвеченного с горизонта луной темно-синего участка неба, в который вперились иссине-черные у низа и серебристые у вершин стволы деревьев. В его зеленых глазах, как и прежде, сквозит ум. Лицо внешне выглядит спокойным. Его можно даже назвать умиротворенным той беспечностью, отпечаток которой накладывает на всякое лицо уединенный образ жизни, чуждый всякой суете и пустому волнению. Левая щека парня до скулы, а также верхняя губа затянуты темным пушком, в некоторых местах уже подававшим надежду на обильную поросль. Правая щека не заросла. Кожа на ней немного сморщена - прямое свидетельство сильного ожога. Шевелюра на голове разрослась во всю силу и свисает ему до середины спины.
   Рядом с парнем лежит ростовый лук и колчан стрел. Немного в стороне расположился меч в простых кожаных ножнах.
   Дидрад о чем-то думал, поводя рукой, то по носу (иной раз и разбираясь в него), то по правому уху, и постоянно почесывался.
   Нам не следует корить его за такой упадок, который некоторые из нас, продолжая читать эту книгу, поспешат окрестить моральным или нравственным упадком. Я с полной уверенностью говорю о том, что читатель поспешит, если окрестит изменения в характере Дидрада упадком. Я об этом предупреждаю потому, что и сам часто этим грешу. А между тем, прежде, чем судить, а тем более осуждать, надо заглянуть немного глубже в человека.
   - Я вам потом жежь еще понарасскажу, - неожиданно сказал Дидрад, продолжая смотреть в одну точку и словно обращаясь к кому-то, хотя рядом с ним не было никого.
   Проговорив это, он отвел взор в сторону и посмотрел на окружающий его лес так, словно только что его увидел.
   - Мне еще много чего понарассказать хочется, - снова сказал он и нотки гордости зазвучали в его голосе. Он победно кивнул, опять обернулся по сторонам и улыбнулся.
   Вдруг лицо его дернулось, а брови на кончиках у переносицы дрогнули пару раз. Он некоторое время быстро моргал, медленно выдыхая воздух через рот, потом шмыгнул носом и отер его тыльной стороной ладони.
   - Спать надо, - тихо и с надрывом проговорил он.
   Ответом ему было безмолвие ночи.
   Он лег ближе к костру и, притянув к туловищу ноги, согнутые в коленях, вскоре затих.
  
  ***
  
   - Я говорю тебе, спасибо, Совершенный. Я больше ниче сказать не могу, не умею. Но жизнь моя... она вроде ж как у тебя была... ты...
   Дидрад долгое время стоял, пытаясь продолжить начатую речь, но как он не бился, ничего не шло на ум. Он даже разозлился, что не может что-нибудь сказать, да не просто, а чтобы красиво, чтобы рифма была.
   День обещал грозу. Парень чувствовал это по тому, как низко спустилась мошкара, которая теперь увивалась почти над самой землей, притягивая собой небольшие стайки птиц. Хотя пока еще на небосклоне во всю хозяйствовало солнце, из-за вершин деревьев уже выползали ряды туч.
   Дидрад стоял над телом старика. Оно было черным от запекшейся крови и начало зловонить, но парня это никоим образом не смущало. Он стоял подле него, смотрел на него хмуро (хмурился он на себя, как на неудавшегося оратора) и что-то шептал. После, он вздохнул, нагнулся, поднял тело и уложил его на огромный муравейник. Муравейник этот уже давно заприметил сам Совершенный. Каждое лето он ходил сюда и все выведывал у духов муравейника, когда ему придет конец. Точной даты он так и не выведал, но своим поведением по отношению к быку-гиганту, а также смертью своей подтвердил смутные представления Дидрада о том, что если очень захотеть, то можно и самому предсказать день своей кончины.
   Уложив тело на кучу, состоящую и мелких песчинок и отступив от нее на пару шагов, парень с интересом наблюдал, как крохотные жители муравейника облепляли мертвеца и в своих ртах переносили частицы его в подземный мир.
   Продолжая размышлять над своей речью, парень пришел к выводу, что лучшим выходом в его случае будет сказать своему спасителю достаточно обыденные слова - всего хорошего - и удалиться прочь, дабы не нарушать таинства перехода.
   Хотя было еще достаточно рано, но лес уже жил полной жизнью - отовсюду доносились щебетание, трели, клецканье и трескотня мириадов живых существ. Повсюду замечалось шевеление, бег и полет.
   Дидрад шел по одному ему ведомому пути, возвращаясь к священному ручью. Погруженный в свои мысли, он однако не забывал зорко смотреть по сторонам и все подмечать.
   Вот что-то юркнуло под ствол одного из деревьев справа от него и тут же вслед за тенью полетела стрела.
   - Ниче, - сказал парень, вытаскивая ее из-под корней дерева и внимательно разглядывая наконечник. Он вздохнул. - Седни пойдем на водопой. Там уж будет охота. Сщас вот токмо до Равновеликого луга дойду да сосуды переставлю, а потом пойду к водопою... Хотя, чего ж седни к водопою-то. Совсем жежь забыл про быка.
   Он говорил и говорил, и продолжал говорить, и описывал каждый свой шаг: что делает и что будет делать, - и все это он говорил перепрыгивая с корня на корень и со стороны походил на умалишенного. И вроде Дидрад помнил о том, чему учил его Совершенный - жизнь в лесу - это тишина во всем. И помнил он это, но ничего поделать с собой был не в состоянии. Едва он умолкал, как только он переставал слышать свой голос, на него наваливалась такая тоска, такое беспросветное мрачное предчувствие, что парню хотелось взвыть, закричать, запрыгать, начать бить обо все, что угодно - лишь бы нарушить это безмолвие. И он говорил.
   Быка в своему удивлению он обнаружил совершенно обглоданным, так, что даже поскоблив его кости он не смог ничего положить в свой пояс-фартук. Разочарованный этим, Дидрад снова устроил единоличное совещание, на котором присутствовали многие из его бывших знакомцев, но чаще всего с уст его слетало имя "Пятый". С ним он жарко спорил, приводил разнообразные аргументы, но "Пятый" его переубедил. Поэтому Дидрад решил в тот день попоститься.
   К слову сказать, поститься ему пришлось достаточно долго потому, что ни на следующий, ни в последующие дни на водопой он не ходил. Точнее будет сказать, что ходил, но результатов от этого не имел потому, что сидеть он должен был тихо. Но сидеть так ему вдруг стало... страшно.
   Часами он бродил по лесу, рассказывая сам себе обо всем, что произошло с ним за четыре года проживания в лесу. На время рот его закрывался только тогда, когда он клал в него какого-нибудь жука или жирного двересного червя.
   Только к вечеру, страдая небольшой изжогой и отрыжкой, он возвращался к Священному ручью, раскладывал костер и, сев рядом, снова продолжал ранее начатый пересказ своей жизни.
   Ему все время представлялось, что он находится вовсе не в лесу, а у себя дома, в Речном квартале Тиринта. Что он приехал из Зэлтии и сидит теперь там, где их семья всегда собиралась по вечерам. Часто он долго спорил сам с собой отгадывая, сидят ли они еще в гостиной на первом этаже или уже перебрались на крышу (там прохладнее). Между тем, в фантазиях ему виделась именно гостиная: все такая же, как тогда, когда он уходил в армию - с божками на полке, извечно грязной занавеской на окне выходившем на улицу и мягкими валиками-подушками всех форм и размеров. При его разговорах обязательно присутствовали мать, отец, его братья, Лихола с двумя детьми (почему-то именно двумя) и Фермаганка (но без Линики) - почти вся семья. Женщины ему активно сочувствовали, мужчины их корили за излишние эмоции, иной раз даже затевались небольшие ссоры (при этом Дидрад мог хохотать не переставая представлять себе, как смешно возмущается мать и злится отец), а он все рассказывал и "не позволял" матери жалеть себя, хотя от ее ласковых слов ему становилось как-то тепло и уютно.
   В середине ночи он с неохотой возвращался в пропахший сыростью лес (начались дожди), всегда вздрагивал, когда понимал, что не дома и навряд ли туда когда-нибудь попадет, пускал из глаз пару слез (с каждым разом все меньше и меньше) и укладывался спать на влажную почву, дышавшую приятным запахом лиственного перегноя.
   Только лишь спустя большую луну он смог отделаться от навязчивого желания говорить в голос и страха перед безмолвием. Отпраздновал Дидрад это событие убийством молодой самочки оленя и обильным сытным ужином.
   В один из дней в конце лета он поймал себя на мысли, что совершенно перестал думать о старике, что утрата тяжело, но пережита, что он остался один на один с лесом и ему не с кем перекинуться даже словом. Но осознание всего этого его почему-то совершенно не выбило из колеи (привык!)
   Между тем, опять же незаметно для самого себя Дидрад стал в который раз менять все в своей жизни. Первым делом он поддался искушению и нанес природе непоправимый по меркам Совершенного ущерб - срубил достаточно много деревьев и, вспомнив про свои строительные навыки, отстроил себе до конца осени небольшой дом-башенку с привычно высоко посаженной входной дверью и узкими окнами-бойницами. Оглядев его со всех сторон, парень окончательно расстался с чувством вины за свои действия, решив про себя, что человек должен жить в доме, а не покинутых берлогах, как жили они с Совершенным.
   Для Матери - так Совершенный называл дикую корову, от которой ему иногда удавалось добыть молоко - Дидрад соорудил небольшой загон, решив на зиму завести корову в дом. Весь второй этаж парень предназначил для соломы, а также ягод, кореньев и трав, которых он заготовил в великом множестве. Второй же этаж на зиму он положил себе под спальню.
   Заботы, которые словно снежный ком обрушились на него, едва он стал обзаводиться домом и небольшим хозяйством, благотворно повлияли на Дидрада, отвлекая от разговоров и дум на "нехорошие" для его душевного равновесия темы. Нельзя, впрочем, утвержать, что он совсем перестал с собой общаться, но делал он это теперь только в первой половине дня потому, что во второй (особенно, к ночи) так уставал, что валился с ног.
   Подготовить все, что хотел к зиме он не успел, а так как зима выдалась, как и положено зиме в Зэлтии, снежная, со множеством буранов и почти всегдашними метелями, то парню ничего не оставалось, как забить корову (благо, что к тому моменту она принесла потомство в виде одного бычка).
   Долгими зимними вечерами он простаивал дрожа от холода и глядя на луг из щели в двери, которую намеренно не законопатил. В сотый раз Дидрад пересказывал воображаемым собеседникам о своих "невероятных" приключениях. При этом, половина собеседников была им выдумана из ничего и представлялась ему только, как неясные серые образы, а почти все приключения, которые он описывал выдувывались им по ходу повествования (ведь это было можно - никто не подловит и не попрекнет).
   В конце зимы ему стало так невыносимо одиноко, что он не выдержал и подружился с бычком (по-крайней мере животное было осязаемо и даже понимающе смотрело на Дидрада, когда тот изливал душу).
   Так и прошла первая в его жизни одинокая и ничем не отметившаяся в памяти зима.
   Весну же он провел к заботах о бычке, которого надо было не сколько кормить, сколько смотреть, ибо он постоянно порывался куда-нибудь удрать.
   Парень с удивлением отметил, что на том месте, где он вырубил деревья проросла трава. А так, как он знал, что его единственное животное вскоре вырастет в исполина и потребует очень много травы, то всю весну и все лето он потратил на вырубку леса вокруг луга. Поваленные деревья он оттаскивал поближе к лесу. Но из этой затеи ничего путного не получилось потому, что хорошо рубились только те деревья, стволы которых были тонки. А когда Дидрад дошел до могучих дубов и буков, его меч оказался бесполезным перед твердостью их стволов.
   От разочарования он построил себе еще одну пристройку, куда стащил нескольких разноцветных отловленных в лесу куриц (которых почти сразу кто-то пожрал), огородил свой дом невысоким частоколом и в конце второго года одинокого проживая встал перед фундаментальным вопросом - что делать?
   Странно это все, но любого из нас непременно почему-то преследует этот вопрос. Он встает перед нами независимо от того, хорошо нам или плохо. Можно даже поспорить с тем, когда он встает чаще: когда нам очень хорошо и все цели достигнуты или когда плохо и ничего не достигнуто. Вопрос этот, при глубинном рассмотрении изливается на нас скорее не извне, а изнутри, и имеет своим истоком беспокойную человеческую душу, одновременно и бегущую от проблем и жаждущую их.
   Ответ на, что делать, Дидрад искал всю следующую зиму. Он бродил по лесу в поисках пищи и думал об этом, он сидел дома, когда зверь был убит и приготовлен и думал об этом. Ему казалось, что даже, когда он спит, этот же вопрос бередит его сонное сознание. Парню было одновременно и страшно терять, что нажито, и невыносимо прозябать в одиночестве.
   К весне он, наконец, решился.
   Уезжал Дидрад быстро и не оглядываясь. В душе его не дрогнула ни одна струнка, когда домик-башня, спасавшая его от холодов две зимы, исчезла за стволами деревьев.
   Отныне, только он и лес (вернее, он, его бык и лес). Так и пошли.
  
  ***
  
   - Многое от него познал, а больше всего познал вот это, - и Дидрад указал на предмет, который держал в руке. Он шел, держа его зажатым в правой ладони уже достаточно долго.
   Бык медленно шел рядом с ним, нагруженный несколькими вязанками хвороста, выдубленными шкурами, а также древками для стрел и дротиков.
   - Вот оно, глянь, - парень протянул руку с таинственным предметом прямо под нос животного.
   Тот благодарно на него посмотрел и попытался этот предмет слизнуть.
   - На-а! - закричал на него Дидрад, резво убирая руку.
   Он снова взглянул на талисман Совершенного, который представлял собой небольшую металлическую коробочку с закругленными краями. Из двух ее противоположных ребер торчали две кнопочки и элемент, назначение которого было парню не ясно, но для современного человека его контуры тут же напомнили бы обыкновенную пружинку.
   - Че ж ты только что не наделал-то! - испуганно произнес Дидрад, отирая с коробочки ладонью левой руки слюну бычка. - Посмотри жежь, как может оно. - И он надавил на одну из кнопочек. Внутри коробочки что-то щелкнуло и раздался тонкий "дзинь". Затем он надавил на вторую кнопочку и послышалось суровое "шпыт". - Видел когдать такое-то, а? Ха...
   Они остановились перед затором, образованным сплетением сухих ветвей дерева, которое уже много снегов назад рухнуло на землю. Потратив некоторое время на разрубание препятствия, Дидрад продолжил разговор.
   - Я те рассказывал, как Совершенный и я ходили рыбу ловить? Нет? (бычок отреченно жевал полусгнивший стебелек кустарника, зачахшего еще в прошлом году). Тогда жежь послушай.
   Мы пошли ловить ее на Равносторонний луг. Это тот, че у нас перед домом был - ты не забыл ишо? Да и куда ты ж забудешь-то, всего шесть лун идем. Он гороном ловил. Там овражек был, ты не помнишь? Помнишь, не запамятовал. Ты тогда жежь уж не малой был. Всего шесть лун-то бредем. Рыба там жила небольшая, но такая, че хватило бы запастися. А он гороном бил ее, да так, че я токмо дивился, как жежь эт у него получается? Он вроде ж и не по рыбе бил, словно немножечко стороной-то брал, а потом жежь р-р-раз и вытащит. Я ж по рыбе целюся. Бьюся, бьюся, а все мимо. Эт я тогда ишо не знал, че да как целица надо. А потом он мне обсказал все...
   Человек и животное вышли на небольшую прогалину, вытянувшуюся в глухой чаще длинным треугольником, острейший угол которого уходил далеко влево и скрывался за изворотом лесной чащи.
   - Ты гляди, какая красотища-то! - восторженно проговорил Дидрад, завидев, что посреди прогалины высятся несколько больших камней достаточно правильной треугольной формы. Между ними стоял деревянный истукан, на черном от дождей теле которого были видны чешуйки зеленой и красной краски. Непогода делала свое дело: основательно потрепала идола, зачистила его от искусности, содрала большую часть окраски. Он стоял немного покосившись с видом обиженным и немного пристыженным (и вправду, как же бог может пребывать в таком непристойном виде).
   - Теперьше на стороже будем с тобой, - проговорил Дидрад и погладил быка по твердому как камень лбу. Он одновременно и рад был, что увидел первые признаки присутствия людей, и опасался, как встретят чужеземца в этих диких местах.
   - Совершенный тогда мне хорошо сказал, че не все передо мной явь, иногда эт токмо так кажеца. Кажется только. Оно и вправду ведь жежь так бывает... и у меня потом часто так бывало - словно и передо мной... вон оно... бери, протяни руку-то и тяни, а протянешься, р-р-раз, да проведешь по пустому месту. И немыслимо-то даже такое, иной жежь раз дажа смешон сам-то себе. Хохотнешь даже и ну ее снова выискивать. Долго бывалоче так выискиваешь, порой рука так отсыреет да отмокреет, че и не чувствительно ее уж. И зло дажешь берет - меня брало и как брало! - а как понятность пришла того, почему пустота-то под рукой, когда там рыба видица... так смеялси. Да как смеялся! (он широко улыбнулся, на миг приостановился и хохотнул) так смеялси, че...
   "Фьють", "фьють", просвистело где-то рядом и в тут же секунду бычок вздрогнул всем телом и заревел.
   Парень удивленно посмотрел на него, не понимая причины резкой смены настроения, и увидел, что из загривка животного торчит древко стрелы длинной в три локтя (остальное проникло в плоть).
   Бычок еще раз заревел, но уже больше жалобно, от боли, сделал резкий скачок вперед на передние ноги, постоял так миг, рухнул на коленки и завалился набок.
   Дидрад невольно подался назад, ошарашено смотря, то на животное, то по сторонам. Он вздрогнул, когда в его зад что-то кольнуло. Обернувшись, он увидел, что пятясь, нашел со стороны оперения на воткнувшуюся в землю стрелу.
   Не раздумывая более не секунды, парень отпрыгнул в сторону (и весьма вовремя потому, что в него уже летели стрелы) и бросился бежать в лес.
   Побежал он весьма удачно, как раз между перезарядкой невидимых стрелков и поэтому имел некоторое время, чтобы достичь кромки леса и скрыться за деревьями.
   Отбежал он, надо сказать, достаточно далеко и бежал бы еще дальше, если бы его не остановила одна мысль, которая так некстати пришла в голову. Он подумал о том, что бежать ему долгое время будет некуда потому, что те места, по которым они с бычком прошли еще пару дней назад, из-за оттепели, разлились половодьем и освободят дорогу обратно не раньше, чем в начале лета.
   Чем яснее приходило осознание безысходности положения, тем медленнее переступали ноги Дидрада.
   В конце концов, он остановился.
   Осмотрев себя, парень удовлетворился своим внешним состоянием - нигде не ранен, не порезан и не ободран; на боку висит меч, за плечами колчан с несколькими десятками стрел и ростовый лук.
   Придя к вполне логичному выводу о том, что "с таким видом не бегут", он повернулся и стал острожно возращаться к месту засады.
   С каждым шагом внутри него распалялось то чувство, которое многим из нас почти неведомо (если не считать одного из родственных ему чувств - желанию обладать женщиной). Можно прожить долгую жизнь, познать многое, а это основное ощущение так и не придет, хотя оно одно из древних наших влечений - это чутье охотника, это жажда добычи, словно бы даже месть за то, что голоден, а в случае с Дидрадом - за то, что незаслуженно обижен. Именно этот коктейль бурлил в парне по мере его приближения к прогалине.
   Он не пошел к ней напрямую, предпочтя обойти ее стороной и зайти с противоположной стороны (так всегда поступал Совершенный). Это конечно требовало времени и значительных усилий, но Дидрад успел много раз убедиться, что такие затраты окупали себя в значительной степени.
   Перебежав открытое место - прогалину - у самого узкого ее места, Дидрад стал осторожно приближаться туда, где ранее находилась засада.
   Первым, что он приметил в том месте, был небольшой шалаш из черно-серых прошлогодних веток, а подле него невообразимое месиво из костей животных и нечистот, как бытовых, так и человеческих, - все они образовывали жижу, от которой разило так, что неподготовленному человеку стоять рядом было невозможно.
   Над живым еще телом его бычка стояли четверо зэлтов. Роста они все были на удивление небольшого, но зато отличались кряжистостью телосложения, словно весь рост их ушел в плечи. Одеты они были в шкуры и кожаные панцири, на головах их виднелись меховые шапки, значительно свалявшиеся и пооблезшие. Из оружия Дидрад приметил у них луки да небольшие гардлы с каменными и костяными наконечниками.
   Зэлты были заняты осмотром добычи: урча от удовольствия, они обшаривали поклажу парня, отбросив в сторону все, кроме запасов еды и кож.
   Обойдя шалаш стороной Дидрад убедился, что в нем никого нет. Пробравшись к кромке леса так, чтобы его невозможно было увидеть со стороны разбойного квартета (чему немало способствовало солнце, которое светило со спины парня), он снял колчан, оказавшийся разбитым на две секции: в одной - большей - были стрелы, во второй - меньшей - разряженный лук, приготовил лук для стрельбы, поставил стрелу на тетиву и прицелился.
   - Рыба, - неожиданно прошептал он и ослабил натяжение, что-то выглядывая в стороне от себя.
   Наконец, он приметил слева небольшой осинник, болтавшийся на ветке на высоте сорока - пятидесяти локтей, прицелился в него и спустил тетиву.
   Четверка была так увлечена дележем чужого имущества, а также свежеванием туши бычка, которого они только что убили ударами дубин, что не заметила, как из-за деревьев за их спинами вылетела стрела, быстро пересекла прогалину и снова скрылась в ветвях.
   Дидрад увидел, что его стрела воткнулась на две ладони левее улья, угодив в ствол дерева.
   Положив на тетиву вторую стрелу, парень прищурил глаза и стал высматривать свою будущую жертву. Выбрал он того зэлта, который стоял к нему "совершенно" спиной (трое других стояли боком, причем один и вовсе скрылся за тушей бычка).
   Прицелившись во второй раз, он опять отчего-то передумал, ослабил натяжение, а потом и вовсе отставил лук в сторону. На губах его заиграла усмешка, такая, какую обычно боятся все без исключения люди, хотя, казалось бы, чего боятся. Но вот эта усмешка - хотя она и усмешка - она свидетельствует о том, что в голову пришла ужасающая по своей циничности, простоте, а значит и безпроигрышности задумка.
   Вытащив из колчана с десяток стрел, Дидрад воткнул их наконечниками в топкий и пружинистый, как матрац мох у корневища дерева, за которым он стоял. И стал ждать.
   Ждал он долго. Так долго, что зэлты успели освежевать половину туши бычка, разделить награбленное на части и приготовиться сносить все это в свой шалаш. Как только первый из них нагрузился добычей и направился по направлению к шалашу, Дидрад поднялся с корточек и приготовил лук. Отойдя на несколько шагов от того места, где он прежде находился, так, чтобы хорошо просматривалось пространство у шалаша, он дождался, пока первый зэлт вступит под сень леса и почти в упор расстрелял его. Его стрела воткнулась точно под правую лопатку, пробила легкое (от чего у несчастного кровь обильно пошла ртом и он захрипел, пытаясь кричать) и выскользнув из тела, впилась в стенку шалаша.
   Второй зэлт был на полпути к своей смерти и нашел ее немного дальше от шалаша, настолько, чтобы не смочь увидеть труп своего товарища.
   Еще двое разбойников продолжали копошиться у туши бычка.
   Постояв некоторое время в раздумье, Дидрад натянул тетиву и пустил стрелу так, что она воткнулась в землю на полпути к зэлтам. Взяв еще одну стрелу, он выскользнул из своего укрытия и быстрым шагом пошел по направлению к разбойникам.
   От такой дерзости у него закружилась голова, а ноздри раздувались так, будто он пробежал не меньше двух тысяч шагов. Вместе с тем, нельзя сказать, что состояние возбуждения, волнения до головной боли ему не понравилось. Наоборот, Дидрад даже постарался замедлить шаг, и ему самому было непонятно, сделал он это для того, чтобы казаться менее заметным (ибо быстрота движения увеличивает заметность) либо потому, что ему хотелось продлить шекотавший нервы момент.
   Как он и предположил, его не заметили. Навряд ли он знал выражение древних о глупости, которой наделяет фортуна, когда хочет погубить (а может и знал потому, что во всякие времена мудрость остается одна, лишь только формы ее выражения различны), но именно в состоянии такой "жадливой" глупости и пребывали ничего не видевшие вокруг зэлты.
   Первый из них, который увидел его, сперва даже и не воспринял Дидрада, как чужого до того его смутило опьянение легкой победой. Когда же он понял, кто перед ним, то даже не успел побледнеть. Горон пробил ему глаз и несчастный замертво пал на кучу внутренностей, которую только, что вытащил из чрева быка.
   Оставшийся зэлт дико визжал, с ужасом взирая на то, как из его недавно живого товарища вытащили окровавленную стрелу и теперь этот несущий смерть предмет уставился на него. Из всего его дикого ора, Дидрад разобрал только слово "убий". Тон же, с которым кричал разбойник позволил парню предположить, что он просит его не убивать.
   Даже сквозь грязноту тела мужчины проступила мертвенная бледность. Он пребывал в такой оторопи, что даже не мог контролировать себя и это немедленно вылилось ему на ноги.
   От страха человек даже стал как будто меньше.
   Оба они, и Дидрад, и неизвестный зэлт, которому судьба уготовила печальный конец, не знали, что делать. Первый вымаливал, как мог свою жизнь, второй, как и многие бы в его положении, раздумывал, стоит ли "вот так" убивать.
   Неожиданно зэлт что-то быстро заговорил. Говорил он на одном из наречий дикого зэлтского, таком, каких в этих лесах были сотни. Мы говорим, наречие и немного лукавим потому, что то, как говорили промеж собой разные зэлты и наречиями-то называть сложно - часто два соседних племени, прожившие бок о бок много столетий, не могли толком понять друг друга.
   Парню удалось разобрать лишь несколько общих для всех зэлтов слов: "дом", "еда", "твердь" и еще одно, которое ему было очень знакомо (ну просто вертелось на языке, но никак не шло на ум).
   Зэлт показывал в сторону шалаша.
   Дидрад отступил на несколько шагов и поднял и опустил руку, что означало согласие.
   Разбойник просиял так счастливо, что парень не мог удержаться и не улыбнуться - он никогда прежде не видел, чтобы человек так быстро приходил в наипрекраснейшее расположение духа.
   Оказалось, что недалеко от шалаша у бывшего грозного квартета находился схрон, в котором в великом множестве была навалена посуда, отдельные части металлических предметов (скобы, наконечники стрел, копий, ржавые обломки прутьев и много другого дорогого хлама). Из кучи всего этого барахла зэлт извлек тряпицу, из которой на свет показался довольно увесистый самородок золота (Дидрад тут же оценил его не менее, чем в пятьдесят олоатиров и едва не задохнулся от вида такого богатства).
   Разбойник протянул ему золото, улыбаясь во всю ширь своего беззубого рта, с надеждой заглянул в глаза и очень удивился, когда вместо свободы получил стрелу в глаз.
   Не обращая никакого внимания на бьющегося в предсмертных судорогах зэлта, Дидрад поднял самородок и поправил свои расчеты - не меньше семидесяти олоатиров.
   Было впрочем и еще одно обстоятельство, которое значительно улучшило ему настроение. Среди горы посуды он заметил много плошек и кувшинов с характерной для тиринтского быта сине-белой росписью. Внимательно оглядев ее он только лишь укрепился в своем мнении.
   Внезапно до слуха его донесся глухой топот.
   Дидрад быстрым взором окинул схрон, взял с собой несколько довольно увесистых глиняных плошек, а также кусков железа, бросился в лес, пробежал с две сотни шагов, разочарованно вздохнул и бросил все это, оставив у себя только золото.
   Послышалось ржание коня, потом еще одного и еще нескольких.
   Поняв, что его преследователям ничего не стоит его нагнать, парень резко сменил направление и со всех ног припустился бежать. Бежал он долго, до тех пор, пока от усталости не закружилась голова. Только тогда Дидрад перешел на шаг, а потом и вовсе остановился.
   Вслушиваясь в тяжелое уханье своего сердца и ощущая отголоски этого уханья головой, Дидрад с горькой усмешкой думал о том, что, поддавшись слабости и покинув свой домик у Равновеликого луга, он в итоге ничего не нашел, а только еще больше растерялся - при нем теперь находился только лук без стрел.
   Просидев, погруженный в такие думы довольно продолжительное время, он неожиданно для себя, расхохотался и хохотал так сильно, что разболелся живот. После, он с трудом поднялся на ноги и мотнув головой, словно говоря, ну и что же теперь, теперь уж чего жалеть, нечего, пошел куда глаза глядят.
  
  ***
  
   Шел Дидрад, ориентируясь только глазами. Вскоре до его острого слуха долетело журчание воды, и он поспешил свернуть к ней.
   Некоторое время спустя, он вышел к довольно широкой, в сто пятьдесят шагов реке. Осмотревшись по сторонам и не найдя никаких признаков жизни, если не считать за такие множество птиц, со всех сторон слетавшихся в этот предзакатный час на водопой. Они во множестве чинно, а некоторые наоборот суетливо, рассаживались по ветвям деревьем близ воды, поводили по сторонам своими разноцветными головками с глазками-бусинками, щебетали, заприметив Дидрада, и побыстрее спешили наполниться водой.
   Оказаться у реки в такой час - это и удача, и наказание: удача потому, что идя вдоль по течению или против течения реки можно было набрести на людское жилье и Дидрад это прекрасно понимал, а наказанием река была потому, что она собирала все зверье, в том числе и хищное с ближайших окрестностей, и убаюкивала днем под своими камышами в заводях тучи комаров, которые, как только солнце скрывалось за горизонтом, дружно набрасывались на все, что имело под кожей кровь.
   Стало холодать (все же была весна, а не лето).
   Плотнее запахнувшись в свою меховую накидку, Дидрад стал подумывать о ночлеге. Срезав мечом с ближайшего дерева прямую ветку и смастерив из нее примитивную стрелу, он подстрелил пару дородных бело-серых птиц, которым неповезло приземлиться по его сторону реки. Наскоро приготовив их и съев, парень забрался на дерево и до утра продремал на нем.
   Утром он продолжил путь, не отходя далеко от реки, но и не выходя на ее берега.
   Все чаще и чаще на его пути стали попадаться признаки человеческого прибывания: то проплыла пустая лодчонка из цельного древесного ствола - унесло приливом, то на берегу привиделись ему черные разляпистые пятна от костров.
   На утро двадцать шестого дня пути от Равностороннего луга в никуда Дидрад набрел на небольшую деревеньку. Вернее будет сказать, он набрел на нее ночью, но сам этого не заметил и заночевал буквально в ста шагах от нее.
   Деревенька эта больше походила на поляну с небольшими кочками. Приглядевшись парень заметил, что десяток кочек были и не кочками вовсе, а крышами домов, возвышавшихся над землей только низенькими полуразвалившимися крышами.
   Остаток дня Дидрад провел в засаде, рассматривая деревеньку со всех сторон. Она показалась ему покинутой (и вправду может возникнуть такое ощущение, если за день не увидишь в деревне ни одной живой души).
   Не тратя времени попусту, парень успел зачинить свои основательно испортившиеся обмотки на ногах, обновив на них кору и обвязки, и едва стемнело наведался в деревню.
   То, что там произошло показалось ему нелепостью или каким-то наваждением. Пробираясь к домикам, он хоронился за кустами и неровностями поляны. Часто останавливался и вслушивался. Ни единым звуком деревня не выдавала жизненных токов, которые бы в ней бились.
   Тем не менее, едва Дидрад ступил на утоптанные узкие улочки между домами-крышами (после он часто смеялся над собой, вспоминая, что уже по этой примятости мог бы обо всем догадаться), как столкнулся в человеком, с головы до ног укутанным в шкуры.
   Испугались оба, закричали тоже оба, но на стороне неизвестного, оказавшегося по крику женщиной, выступила дюжина точно таких же меховых фигур. Их дикие вопли вселили такой ужас в Дидрада, что он, позабыв про свои принципы и новоморальные религиозные устои, бежал, что было духу, перебирая в голос всех богов, которых знал. За какие-то минуты он успел попросить защиты у полусотни богов, божков и духов, притом они были, как зэлтскими, так и тиринтскими. То была первая ночь в его жизни, которую он провел на ногах, убегая подальше от места "дикого крика", как он его про себя окрестил.
   Ближе к рассвету он взобрался на дерево, которое настолько удобно раскинуло свои ветви над речушкой, впадавшей в большую реку, что ветви эти показались Дидраду периной. Он сладко уснул на них, нисколько не позаботившись о том, чтобы хоть как-то обезопаситься.
   Пробуждение его было не столь приятным, как можно было бы ожидать. Жизнь курьезным образом устроена так, будто бы поджидает наши ошибки. Можно сто лет опасаться, постоянно оглядываться и предугадывать на тему, а не произойдет ли что-то, если я сделаю так, но на сто первый год, когда и опыт и сама жизнь подсказывают, что можно ослабить внимание - именно на этот сто первый год, впервые в жизни и происходит то, от чего хоронился предыдущие годы.
   Дидрада разбудил храп коней. Парень улыбнулся, предчувствуя появление "сладкого" сна, в котором будет его конь и Пятый, и может даже будет Молчанка (потому, что она ему уж очень давно не снилась, чем огорчала). Но храп и ржание стали настолько явственными, что не открыть глаза было просто невозможно.
   Оглянувшись на звук, Дидрад увидел и не коня даже, а пару светло-голубых задорно смотрящих на него глаз. Эти глаза принадлежали молодому человеку - юноше лет двенадцати - пятнадцати, с миловидным женоподобным лицом, мягкие черты которого еще больше размягчились от интереса и улыбки, которой он награждал парня.
   Дидрад ощутил, что его ветка закачалась. Посмотрев так, что все ему казалось перевернутым вверх ногами, он увидел полное безбородое лицо еще одного юноши. Черты лица его носили отпечаток грубости (больше всего ею отдавал раздвоенный нос-картошка) и невежества. Пробираясь к парню, юноша постоянно гыгыкал и выглядел весьма довольным собой.
   Схватив разряженный лук, который находился у него в тот момент на животе, и используя его как обыкновенную палку, Дидрад со всей силы огрел гыгыкающего юношу по щеке и уху, от чего лицо его приняло плаксивое выражение, а сам он не удержался и повис на руках, а потом и вовсе бухнулся в воду под веткой.
   Со всех сторон послышался гогот. Смеялись от всей души.
   Только тут Дидрад получил возможность оглядеться.
   С обоих сторон дерева стояли не менее двадцати всадников. Большинство из них были бывалыми воинами, о чем говорили многочисленные шрамы, почти полное отсутствие зубов и помятые во многих местах доспехи. На лицах их во всей красе расцветал тот возраст, когда у мужчины наибольшее количество сил (что подтвержали и густые длинные бороды).
   Подле юноши, которого Дидрада увидел первым стояла группа всадников, которые сильно отличались от остального войска. Все они были молоды, вылощены, на лицах их не отпечалось еще ни одной жизненной неурядицы, поэтому они дышали свежестью и здоровьем.
   - ... убию... те.... убию... ниц, - это все что разобрал Дидрад из слов, которые кричал ему снизу, сброшенный в воду молодой всадник. Щека его раскраснелась и на коже стали проявляться признаки кровавого синяка, а из левого уха обильно шла кровь.
   Все продолжали смеяться над ним и это еще больше его злило.
   - ... ниц... те... - крикнул Дидраду смеясь юноша с голубыми глазами удивительной чистоты. Лицо его было красным от смеха, зубы крупными и чрезвычайно ровными. Шлем, который закрывал его голову с макушки и до плеч был снят и повешен на пояс. - ... ниц... - Он сделал рукой жест, похожий на тот, с которым бросают копье или дротик.
   "Это те!" - с ужасом вспомнил парень случай, когда он последний раз слышал топот копыт. Решение пришло быстро. Дидрад с сожалением посмотрел на свой лук и тут же избавился от него.
   Вскочив ногами на ветку и не отнимая от нее рук, он прошел по ней, как можно дальше и сиганул в воду. До противоположного берега оставалось всего несколько шагов.
   Стрелой он вылетел на берег, взбежал на кручу и помчался в лес.
   Позади парня слышалось улюлюканье, звуки брызг, вздымаемых грудями коней и хохот.
   Какое же облегчение он почувствовал, когда оказался под сводами леса. Ему оставалось пробежать в него совсем немного, так, чтобы стволы деревьев (листвы еще не было) сомкнулись за его спиной. Ринувшись вперед, он перепрыгивал от одного ствола к другому и... замер.
   То, что он принял за лес, оказалось всего лишь рощицей, за которой начинались... поля. Огромные поля. А вдалеке виднелись стены и крыши огромного города.
   Позади него загремела копытами конница.
   Дидрад метался по рощице, не зная, куда бежать. В конце концов, он залег за одним из поваленных деревьев, за которым его и заметили.
   Звонко пропел рожок и тут же вокруг него сгрудились всадники.
   Последний аргумент, который парень имел им предъявить, был меч. Он стоял, прислонившись к дереву, затравленно смотрел на молодых охотников и проклинал себя, а более, ту деревеньку, которая сбила его с толку и заставила так бездумно расположиться на отдых.
   Все тот же голубоглазый паренек (он, по-видимому, был за главного) что-то сказал тому, которого Дидрад наградил ударом и купанием. Из его фразы парень понял только слово "убит".
   Юноша с кровоточащим ухом радостно кивнул и слез с коня. Он вытащил такой же как у Дидрада меч и двинулся на него.
   Парень сам удивился, откуда у него взялись такие силы, ибо он двумя ударами заставил противника удивиться, еще двумя выбил меч у него из рук и подратил один удар на то, чтобы размозжить ему голову. Сделать этого, правда, не удалось, но по тому, как молодой воин кричал, ключицу он ему все-таки переломил.
   Голубоглазый всадник восторженно посмотрел на Дидрада и снова что-то сказал. После его слов с коня слез среднего роста воин, на лице которого была железная маска, изображавшая хохочущую физиономию.
   На этот раз все повторилось с точностью до наоборот, только ударов потребовалось побольше, да и ключицу Дидраду не ломами. Воин просто приложил его клинком плашмя по голове и мир перед глазами Дидрада вмиг стал серым, а после и вовсе померк.
  
  ***
  
   Дальнейшее повествование наше вынуждены мы несколько ускорить и причин такому ускорению две. Во-первых, очень долгое время наш герой вообще ничего не мог понять в окружавщей его новой обстановке (пока не разобрался в языке и нравах), и во-вторых, события, которые стали случаться с Дидрадом сразу после того, как он начал хоть что-то понимать, развивались с такой быстротой и множественностью и были по сути своей такими будничными, что тщательное их описание больше утомит, чем принесет удовольствие.
   Дидрад очнулся от удара плашмя только на следующий день. Не станем говорить о состоянии его головы, которая ни у одного из нас не приспособлена к подобного рода ударам. Скажем только, что головной болью он промучился половину следующей большой луны.
   Последующие несколько дней его жизни можно описать, как "дни удивления". Часто парень ловил себя на мысли, что никогда в жизни так много не удивлялся (даже, когда впервые прибыл в Тиринт).
   Удивляться и вправду было чему.
   Первым по счету случаем, который, в хорошем смысле слова, сбил с толку Дидрада, произошел с ним сразу же после пробуждения, ибо открыв глаза, он сразу наткнулся на золотой самородок (то единственное, помимо меча, что он оставил с собой). Золото лежало на небольшом грубой работы столике, который стоял возле его ложа. Сама кровать представляла собой две широкие доски, поставленные у угла комнаты на ребро, так, что вместе с углом образовывали вытянутый прямоугольник. Являясь более бортами, чем составной частью ложа, они позволяли накласть внутрь себя столько перьев, шкур и еще чего-то пахучего, что когда Дидрад очнулся и не до конца пришел в себя, он подумал, что лежит в яме. Яма однако была мягкой и удобной.
   С непривычки он потратил много времени, чтобы медленно перенести свое тело к краю перины и перемахнуть через него.
   Сделав это, он оказался сидящим перед столиком, на середине столешницы которого лежал "его" самородок.
   Согласимся, что такие приятные неожиданности способствуют не только приходу в себя, но и улучшению настроения.
   Осмотр комнатки, в которой он себя обнаружил, не заняло у Дидрада много времени. Была она не широкой, но зато длинной, словно размазалась вдоль стены с четырьмя окнами.
   Интерьер комнатки был скромным: ложе (которое занимало почти половину пространства), столик с толстой столешницей и на толстых же ножках, табурет в виде пня и одна полка, на которой лежал меч, и под которой стоял лук без тетивы. На столике, помимо золота, стояла сальная свеча.
   Вытащив из одного окна бычий пузырь, парень получил возможность выглянуть из комнаты. Он был очень смущен тем, что его тут же приметили и жестами попросили спускаться. Единственное, что он увидел из окна своей каморки была мощная деревянная стена и пристенная башня, возвышавшиеся не менее, чем на восемьдесят локтей.
   Человек, который его пригласил спуститься, никого парню не напомнил - он его не знал, но, поразмыслив основательно над тем, стоит ли отказывать, когда еще не понятно, зачем зовут, Дидрад вышел в дверь и оказался в длинном коридоре, оканчивавшимся лестницей в довольно просторный зал.
   В зале за длинным столом сидели несколько мужчин, среди которых парень узнал и голубоглазого паренька - тот сидел во главе стола.
   При появлении Дидрада вся компания, которая до этого предавалась молчаливому и напряженному поглощению кушаний, оживилась. Люди заулыбались.
   Оставив позади себя последнюю ступень лестницы, парень остановился в нерешительности.
   Голубоглазый выглянул на него из-за спинки своего величественного кресла-трона и улыбнулся. Жестом он пригласил Дидрада отобедать с ними.
   Парень поднял и медленно опустил руку.
   От вида множества яств, желудок его, привыкший в лесу к весьма ограниченному рациону, вдруг скрутило так, что Дидрад поморщился. Захлебываясь в собственной слюне, он приблизился к столу и уселся на отведенное ему место в самом его конце.
   Голубоглазый постоянно подавался в сторону и пытался из-за мощных фигур своих воинов разглядеть своего незваного щуплого гостя.
   - Эамал, - обратился он к Дидраду и стал что-то говорить.
   Единственным словом, которое парень понял было "сесть".
   Голубоглазый кивнул воину рядом с собой, тот, в свою очередь, недовольно покосился на Дидрада и поднялся со своего места.
   Жестами парню пояснили, что хозяин оказывает ему честь и приглашает его присесть рядом с собой.
   Едва только Дидрад уселся рядом с голубоглазым, как тот наклонился к нему, схватил его за амулеты на шее и потянул к себе. Глазами он спрашивал, что это такое.
   Напомнив себе, что говорить стоит только на зэлтском, Дидрад отвечал о предназначении этих вещиц. Голубоглазый понимающе кивал (хотя было видно, что не понимает ни слова) и изредка смеялся невпопад.
   Отпустив амулеты, юноша указал Дидраду, ешь, и тот охотно повиновался.
   Больше тот день ничем выдающимся отмечен не был, как и последующие несколько дней, в течение которых парень практически не покидал своей комнаты, не зная, что делать и как себя вести.
   Его никто не тревожил. Часто у него создавалось впечатление, что его вообще забыли (особо острое понимание этого приходило вместе с приступом голода). В таких случаях, Дидрад вынужден был покидать свое убежище и идти скитаться по замку.
   То, что он находился в замке, парень понял почти сразу, да и не понять это было сложно. Массивные деревянные стены, башни и круглосуточная стража. Постоянные переклички, топот копыт, бряцанье оружия и лязганье, которое доносилось из кузниц, расположенных где-то слева от его обиталища.
   Лишь глубокой ночью Дидрад решался выходить из своего убежища, спускался вниз, справлял нужды и походя, знакомился с окружающей его обстановкой.
   Оказалось, что живет он на втором этаже нижней ступени центральной башни, больше походившей на сильно зауженную пирамиду. Всего ступеней в ней было четыре, три этажа в самой нижней, по два этажа в двух средних и четыре этажа в самой верхней. На первой ступени располагались казармы гарнизона. Этажом выше, на нижнем этаже второй ступени жили командиры гарнизона вперемешку с всадниками. Верний этаж второй от низа ступени также занимали всадники. Еще выше жила военная аристократия, представлявшая собой, как и в Тиринте, тяжелую конницу. Всю верхнюю ступень занимало благородное семейство, владевшее крепостью и городом, в котором эта крепость помещалась. Центральную башню-пирамиду окружали два ряда стен с башнями. Притом, как стены, так и башни служили одновременно жилищами своих защитникам.
   Позже, когда парню удалось не только пройтись по крепости, но и выйти в город, он был немало удивлен тем, как располагалась крепость в городе. Она не занимала привычное центральное место (там располагалась ярмарочная площадь и храм в честь Великого духа), а почти полностью загораживала собой южную сторону города, размахнувшись по всей ее ширине своими укрепленными крыльями.
   Гарнизон крепости составлял не менее пяти тысяч человек.
   Город, в котором Дидрад оказался только во вторую большую луну, поразил его не меньше, чем крепость. По своим размерам он уступал разве, что Тиринту, а населения в нем было тысяч пятнадцать. "Пятнадцать, пятнадцать!" - клялся и божился ему Нерватаот Привиредливый, с которым наш герой познакомился по окончании первого года жизни в крепости.
   К тому времени, когда Дидрад смог, наконец, разобраться в местном "наречии" зэлтского, он успел не только ознакомиться с местом своего пребывания, но даже хорошо зарекомендовать себя и получить должность при дворе молодого голубоглазого правителя - Великого воина или эгивата Дроганаота Свирепого.
   С недавних пор, парень ходил в почетном звании лекаря, которое на местном языке звучало, как раафитаот. Звание это настолько быстро закрепилось за ним, что превратилось в имя собственное, и больше никто не знал Дидрада или Эамала Дидрада, которым парень честно представился эгивату -- все видели в нем только Раафитаота Хилого. По поводу последней части имени Дидрада мы не может избежать объяснения. В первые месяцы пребывания в крепости парень и вправду выглядел не лучшим образом: и окружающая непривычная обстановка его очень угнетала, и головные боли от раны тоже не доставляли радости, и непонимание окружающими его и ответное с его стороны непонимание их, - все это не лучшим образом сказалось на его душевном состоянии. Поэтому, несмотря на то, что в замке рацион Дидрада значительно улучшился, это ни коим образом не сказалось на его телесном благополучии.
   Усилившаяся в первое время худоба парня немало забавляли голубоглазого правителя, и он часто в усмешкой окидывал своего смирного гостя взглядом, в котором сквозило неподдельное любопытство вперемешку с презрением (надо сказать, что этим грешит каждый здоровый молодой мужчина по отношению к молодому, но не здоровому).
   Все изменил случай, который произошел с голубоглазым эгиватом через несколько больших лун, на исходе лета. В тот день он поехал на охоту. Его сопровождали не меньше сотни слуг и друзей. И тем не менее, все они не смогли уберечь его от падения с лошади и перелома, который случился у него в области предплечья.
   Раз уж мы так много говорим о Дроганаоте Свирепом, то будет не лишним привести вам в этой части повествования сведения, которые станут известны Дидраду о правителе только через долгих полтора года проживания в замке.
   Дроганаот Свирепый получил свое прозвище вовсе не потому, что его характер на тот момент отличался этим качеством. Правдой будет сказать, что он вообще никакого отношения не имел к свирепости, когда становился правителем ибо ему тогда исполнилось только пять лет. И хотя нас так и подмывает перепрыгнуть через энное количество времени и рассказать вам один парадокс, но все же, как нам кажется - это будет неправильным и даже преступным нарушать порядок повествования (во всяком случае, так безжалостно).
   Судьба Дрога, а именно так его звали до пяти лет, была из того типа судеб, про которые говорят двояко. Двоякость эта появляется, главным образом, по тому, как люди оценивают, прежде всего, свою жизнь. Для грубого материалиста судьба голубоглазого мальчика отличается "апофеозом везения", да и как иначе может представляться судьба человека, бывшего девятым ребенком в семье, последним по мужской линии, имевшем семь братьев, двух сестер, трех матерей и двух отцов. Пережившего их всех (кроме старшей сестры) и ставшего правителем.
   Да, да, да! Жизнь такая штука (как бы банально это не прозвучало), которая очень часто устает от однообразия и рутины, и начинает куражиться. Кураж этот, завихряясь, выхватывает отдельные судьбы, ломает их на мелкие части и, перемешав, складывает в такие замысловатые мозаики, разбор которых позволяет одним прослыть великими историческими личностями, а другим заработать немало денег и славы на их жизнеописании.
   Голубоглазый правитель крепости и города Чергоувелеста, что в переводе с местного зэлтского означало холм у Большой реки, к своим пятнадцати годам прожил жизнь достойную старика. Первые годы его жизни разнообразились междоусобицами, дворовыми интригами и омрачались сплошь похоронами и смертью, смертью, смертью. Матери своей он не помнил. Не выдержав любвиобильности своего супруга, отца Дрога, она скончалась сразу после того, как разродилась девятым за пять лет ребенком - Дрогом. Первые годы своей жизни он провел на руках часто сменявшихся кормилиц, а затем - своей старшей сестры Местераоны. Он так привык припадать губами с разным грудям, что возможно это вырабатало в нем один из жизненный принципов - искать выгоды прежде всего для себя и от любой ситуации.
   Отец его недолго оплакивал смерть супруги (вернее будет сказать, он совсем ее не оплакивал потому, что даже не помнил толком, кто она такая и навряд ли узнал ее, если бы она стояла одетой) и тут же приблизил к себе другую женщину, мачеху Дрога, которая тут же его отчего-то невзлюбила (можно только предположить, что нелюбовь эта произошла от неуемного стремления ребенка припадать к ее груди и вызывать ощущения, которые знакомы всем женщинам, которые кормили детей грудью). Она разродилась всего только дочерью, прежде, чем тоже отошла в мир иной (поговаривали, что не совсем естественно). А затем, в тот же иной мир была отправлена и дочь мачехи, младшая сестра Дрога. Отец будущего голубоглазого правителя также ненадолго задержался в этом мире. В одном из набегов на приграничные тиринтские крепости он оступился, упал и был поднят на мечи воинов селетурской хоргиты Тиринта.
   Далее события развивались и вовсе стремительно. За два года взошли на престол и погибли в ежегодных зимних набегах на Тиринт, а также междоусобицах отчим Дрога - его дядька и старшие братья-близнецы. Царственная вдова, оставшись без мужа "волею богов" покончила с собой, бросившись на кинжал да так "удачно", что он проткнул ее два раза: сначала под правую грудь, а потом (поняв, что сердце с другой стороны) и под левую. После этого между тремя его следующими по возрасту братьями возникли недомолвки. Причиной их была невозможность понять, кто из них старше потому, как они были тройней. Решение было принято Великим духом, который надоумил одного из них убить других, и самому пасть от справедливой кары Верховных мудрецов - совета старейшин племен, объединенных жизнью в одном городе. Курьезность момента довершало то, что собрал этот совет сам же братоубийца для того, чтобы получить от него ответ, имеет ли он право взойти на престол в такой ситуации. В ходе расследования стали известны факты, которые прямо указали на виновность претендента и его казнили древней казнью - обрушили на него дерево. Шестой и седьмой брат Дрога, Окафанаот и Поонаот, взошедшие на престол через три года после смерти отца ознаменовали свое правление годичной тишиной и спокойствием, которые разрушились вовсе не войнами, а банальной болезнью, которая безусловно была натравлена на них злыми духам (так шептались) за то, что они совратили несколько девушек из семей Верховных мудрецов. Умирали братья в муках и довольно долго. Ходили слухи, что под конец на них невозможно было смотреть - они превратились в сплошную болячку.
   После их смерти еще примерно год испуганное население города не предпринимало никаких попыток, чтобы кого-то над собой поставить. По совету мудрейших, они выжидали, когда проклятие, которое злые духи наслали на дом Великих воинов, улетучится. К тому же, для того, чтобы эти же самые злые духи не возращались, мудрейшинами было принято решение дать своему новому правителю грозное прозвище - так и приставилось к имени Дрога прозвище Свирепый (словно и не прозвище даже, а эпитет).
   В первые годы своего правления мальчик подпадал под влияние то одной, то другой группы мудрейшин. Его именем делались состояния, на него же списывали неудачи. В пылу борьбы за хлебное место у трона престарелые интриганы позабыли ту основную вещь, которую всегда стоит помнить - дети имеют свойство расти и постигать жизнь.
   Вот и Дрог вырос, и постиг жизнь. Постиг, к сожалению, с наихудшей ее стороны. Сторона эта навсегда закрыта для глаз материалистов и циников, но если у человека есть всего песчинка души, и хотя бы капля сострадания, то он навряд ли удивится тому, почему голубоглазый правитель, превратившись в Дроганаота, предстал "вдруг" перед всеми и вправду с характером, в котором преобладали звериная жестокость и хладнокровие.
   Не веря никому, кроме нескольких своих близких друзей-сверстников и старшей сестры, ценя в людях только их преданность себе и самопожертвование во имя себя, отказываясь понимать другие ценности, кроме силы - он быстро очистил пространство вокруг себя от прежних "игроков". Часть из них была пеплом развеяна над полями, часть опустилась на дно реки Лестаны, Большой реки, которая протекала у восточной стены города.
   По рассказам все того же Нерватаота, "то были годы острые, как иглы ижа и никто не мог знать заранее, когда он перестанет ступать по ним ступнями, а падет и они проткнут его насквозь". И хотя Дидрад знал, что его новый знакомец не упускает случая приукрасить события, но суть, так сказать дух того времени, его слова передавали более или менее точно.
   На этом можно остановить краткое жизнеописание эгивата и вернуться к повествованию.
   После неудачной охоты, помимо зарубленного на месте загонщика, который посмел выгнать на правителя такого "опасного зверя", голубоглазому правителю осталась острая боль в руке, сделавшая его вспыльчивость и недоверчивость просто параноей. Два дня он промучился с сильнейшим вывихом плеча и нудной болью в руке до тех пор, пока на глаза ему не попался Дидрад. Вспомнив о том, что парень был одет, как зэуг или лесной отшельник (о чем Дроганаот ему и сказал), он попросил его как-нибудь помочь успокоению руки и спины. Когда же до Великого воина дошло, что его не понимают, с досады он приказал отвесить Дидраду десяток ударов палками. После он, впрочем, поправился и приказал проткнуть ему щеки (так, правда, поступали с клеветниками, то есть теми, кто понимал и говорил, поэтому такая же казнь за то, что парень не понимал и молчал была прецедентом).
   Когда Дидраду жестами рассказали, куда его ведут и почему ему уготована участь ходить с продырявленными щеками, он несколько удивился и попросил донести до правителя весть о том, что он сможет его вылечить.
   Лечение заняло половину большой луны, но благодаря особым дурманящим травам, которыми новый придворный лекарь, Дидрад, поил и окуривал своего царственного пациента, для последнего это время прошло незаметно и весело.
   Тут стоит особо указать на обоюдную благодарность по отношению к парню. Ему был благодарен, как Дроганаот, за то, что он облегчил его страдания, так и придворные, которые в течение долгого времени держали на своих плечах тяжкое бремя угождения голубоглазому правителю.
   Так или иначе, но результат знаний, которые передал парню Совершенный, был для него весьма положительным. Назначение на должность придворного лекаря - раафитаота, позволило Дидраду не только улучшить свои жилищные условия (на свое жалование он смог снимать небольшой домик в городе с двумя слугами - хозяевами дома), но и обзавестись кучей полезных знакомств. Кроме того, незаметно для него самого (причина, его должность) к нему стали тянуться невидимые, но от того не перестающие быть вездесущими ниточки связей, дергая за которые, порой, получаешь неожиданные результаты.
   Вот и все, что есть нам рассказать о первом полуторагодовом периоде жизни Дидрада в зэлтском городе у Большой реки.
  
  ***
  
   "Тук-тук-тук", барабанил дождь по деревянному бочонку, стоявшему прямо под окном, которое было занавешанно шкурами и закрыто набухшими от воды ставнями. "Кап-кап-кап", вторили ему капли, срывавшиеся с соломенной крыши и падавшие туда же под окно.
   И "тук-тук", и "кап-кап", и еще великое множество звуков, которые сопутствуют любому дождю, успокаивали и нагоняли хороший сон.
   Стояло краткосрочное мокрое затишье, которое местные зэлтны называли Червивой порой (за то, что после дождя под ногами в лужицах можно было найти много земляных червей, неведомо откуда повылазивших на свет божий). Затишье это, по большому счету и затишьем назвать сложно потому, что дождливый период, который выпадал на долю северной Зэлтии два раза в год - ранней весной и поздней осенью, был в прямом смысле слова - водоразделом между тем временем, когда природа оживала и увядала.
   Ноздри человека, лежавшего на большом ложе в комнате с закрытым ставнями окном, проникал приятный запах прелой земли, который можно ощутить только в то время, когда вода бесчисленным количеством капель обрушивается на землю.
   Стояла глубокая ночь.
   Человек сладко спал. В помещении слышалось лишь его протяжное на выдохе, с хрипотцой дыхание. Где-то в доме изредка скрипели половицы, так, словно бы по ним кто-то ходил, да острых слух мог бы порой уловить глухое сдерживаемое старческое покашливание.
   Это не спала хозяйка дома, где вот уже почти год квартировался Дидрад. Ее звали Алтиона. Была она женщиной во всех смыслах сдерживающейся. Это тот особый вид женщин, который самой жизнью приучен к осторожности. Говорила она мало, больше покашливала. Вообще, кашель всегда обозначал ее местопребывание. Исхудавшая фигура ее передвигалась плавно и лишь когда волнение охватывало Алтиону, движения женщины становились порывистыми. Волновалась она всегда по двум поводам - по поводу своей внучки (которую Дидрад сперва принял за дочь, так взросло и осмыслено она смотрела и говорила) и по поводу денег, которые ей уплачивал за свой постой придворный лекарь. Лицо Алтионы еще сохранило отблески той красоты, которые остаются с прекрасными в юности женщинами на всю жизнь, словно насмешка и напоминание: вот, смотри, какой ты была когда-то, а теперь.
   Внучка ее, девочка приближавшаяся к пятнадцати годам по имени Зоалина, была импульсивна, взбалмошна и обладала теми душевными свойствами, которые хотя и не видны сразу, но вполне ожидаемы от единственного в зачахшей семье ребенка.
   Судьба этих двух женщин необычайно почему-то поразила Дидрада. Он был тем более удивлен их уединенной жизнью, чем больше вникал и понимал обычаи, принятые в сообществе, жить в котором его обрек удар меча плашмя по голове.
   В Тиринте, и это Дидрад понял с раннего детства (во всяком случае, он приписывал понимание только себе) женщина состояла на положении слуги или верного товарища мужчины. Положение ее могло разниться в зависимости от ума мужчины и, что немаловажно, от ума самой женщины.
   К примеру, его мать, Малана, была женщиной "немного не умной" потому, как часто допускала скандалы со своим мужем и брань. Ее положение не ухудшалось только лишь благодаря мягкому характеру отца (Дидрад путал мягкий характер Варада с любовью).
   В то же время, парень имел возможность наблюдать "успешных" в этом отношении женщин, которые рано поняли и усвоили, что от мужчины можно добиться гораздо большего и с меньшими для себя потерями, если выдавать себя за глупую, но такую любящую его и потому ласковую женщину.
   Подобные ласковые и любвиобильные глупышки часто встречаются и в наши дни, и, согласитесь, кому, как не им довольно улыбаться, глядя на наши потуги достичь то, что они уже давно прошли или имеют с помощью своей напускной глупости и умению в нужное время ласково улыбнуться.
   В Зэлтии положение женщины кардинально отличалось, и понять точно, в какую сторону, лучшую или худшую, было большой проблемой. Зэлтская женщина была освобождена от обязанности следовать за каким-то определенным мужчиной (и это можно признать за плюс), но, в то же время, не являясь ничьей женщиной, она автоматически превращалась в женщину общую.
   Зэлты жили племенами доходившими по численности до нескольких тысяч человек. Племена делились на кланы и роды. Если племя было небольшим, то оно делилось просто на роды.
   Положение женщины в такой социальной организации, в современных условиях, позволило бы основать новое научное направление, которое можно было бы назвать "женщиноведением" или как-нибудь в таком же роде.
   Зэлтская женщина, принадлежавшая, к примеру, как Алтиона к роду Огимэлана, не могла принадлежать ни одному мужчине из этого же рода, а также из рода своей матери, но зато была доступна любому мужчине из других родов своего племени.
   Не будем утверждать, что "обязанность принадлежать" всегда выбивалась из женщины с помощью насилия, но это было достаточно сильным аргументом, который удерживал женщину выходить за пределы территории, которая принадлежала ее роду.
   Особо сильным влиянием в зэлтском обществе пользовались всевозможные вариации Совета всезнающих - сборище стариков и старух племени, которые разбирали споры и конфликты, большей частью возникавшие между мужчинами по поводу "доступа" к той или иной женщине.
   С появлением городов и без того запутанная система отношений сплелась в такой клубок, что разобраться в ней стало практически невозможно. Однако не стоит думать, что в зэлтских городах процветал разврат и порок. Выход из столь сложной ситуации наметился, как это бывает всегда, незаметно и сам собой. Мужчины, влекомые естественным желанием убереч любимую женщину от посягательств других мужчин, влекомых несколько иными естественными желаниями, стали строить свои дома таким образом, что они больше походили на неприступные крепости, и были достаточно вместительными, чтобы позволить одному роду (а главное, женщинам одного рода) жить там всем вместе. В таком жилище женщины охранялись своими сыновьями и братьями и в порядок вещей вошел "обычай" обмениваться женщинами "из дома в дом".
   Дабы не нарушать приличий и традиций, которые обязывали зэлтов одного рода быть гостеприимными к зэлтам другого рода своего же племени, во всех подобных домах-муравейниках постоянно болели. Болезни в таких домах могли длиться десятилетиями и их "процветание" было прекрасным поводом не пускать других мужчин в дом. Именно это сформировало и традиционное приветствие зэлтов: "Не болеете?", спрашивали они из вежливости и сразу начинали говорить суть дела потому, что каждый знал ответ: "Болеют нынче сестра моя и мать, да и во внучек проклятые белые духи вселились - кашляют и чихают" или что-то в таком же смысле.
   Белые духи играли особую роль в жизни городских зэлтов. Казалось бы, они должны изгоняться из дома ветвями священного дерева смерти - ели, и в каждой зэлтской семье была целая гора этих веток, но белые бестии все никак не уходили.
   Алтиона же с Зоалиной жили почти одни в небольшом домике в престижном районе города да, к тому же, "осмелились" сдать комнату постороннему мужчине. Мы говорим "почти одни" потому, что иной раз, по вечерам, к ним приходил человек с ног до головы облаченный в грубую шерстяную ткань рыже-бурого цвета. Он проходил в комнату к Алтионе, проводил там беззвучно некоторое время и уходил. После его визитов женщина становилась немного добрее: она смотрела мягче и даже на некоторое время прекращала указывать внучке, что ей делать...
   Капли дождя продолжали бить о стены дома, стучать по бочонку и шуршать соломенной крышей. Ветер за окном резко усилился и так навалился на старый домишко, что балки его крыши жалобно заскрипели.
   Человек открыл глаза и два раза глотнул - заложило уши. Потирая глаза, он вперился в потолок и первые мгновения никак не мог взять в толк, чего его угораздило проснуться. Пожевав губами и потянувшись, он сладко застонал и перевернулся на другой бок.
   В следующее мгновение, однако, он подскочил на своем ложе потому, что во входную дверь их дома громко и настойчиво постучали. "Постучали" в данном случае сказано мягко, лучше конечно сказать забарабанили, да так забарабанили, словно и не будить хотели, а разнести дверь на мелкие кусочки.
   Барабанная дробь, обрушившаяся на входную дверь переполошила всех в доме и даже во внутреннем дворике, где залилась звонким лаем хозяйская собачонка.
   Женщины в соседней комнате тоже соскочили со своих мест и забегали, топая босыми ногами по деревянному полу. Их смятение было естественным потому, как таинственный посетитель в рыже-буром плаще никогда не позволял себе беспокоить их подобным образом. Поэтому в их встревоженных головках напрашивался логичный вывод, тот, кто сейчас требовал открыть ему дверь был, скорее всего, пьяным мужчиной, у которого спутались пути домой.
   Великая лень, которая нападает на человека в минуты сладостного сна, овладела и Дидрадом. Сначала он решил пойти и отпереть дверь, но потом передумал и положив ладони на уши, закрыл глаза.
   - Пошел прочь, свинья, ты не туда стучишь! Пошел прочь, это не твой самалт! Уходи! - закричала Алтиона дрожащим от страха голосом.
   - Открой, проклятая старуха! - загрохотал громогласный голос с другой стороны двери. - Мне надо Раафитаота. Раафитао-о-от! Ар-рр! Проклятье! Открой же или Элешма прибирет тебя!
   Расслышав эту перебранку, Дидрад отнял ладони от ушей - понял, что его отдых на сегодня окончен. Он узнал голос Веивонаота, преданейшего и искуснейшего воина голубоглазого правителя. Веивонаот по прозвищу Веселый кабан никогда не расставался со шлемом, на котором было приделано забрало с рожей смеющегося кабана. Ростом он был за два метра от чего немного подтаскивал за собой ноги и шаркал, но зато по силе он превосходил быка и удар его муозлы (одной из разновидности зэлтских дубин) сокрушал все на своем пути. Однажды Дидраду довелось видеть, как Веселый кабан при помощи муозлы - металлического набалдажника, прикрепленного на толстой веревке, длина которой доходила до полутора метров, в щепки разнес трофейный тиринтский тяжелый щит.
   Поднявшись на ноги, Дидрад поспешил к двери. Первое, что он увидел подле нее - это глаза Алтионы, с возмущением смотрящие, то на дверь, то на него.
   Не обращая на старуху никакого внимания, парень отпер дверь и впустил злого от ожидания и промокшего до нитки Веивонаота в дом.
   - Ур-рш! - замахнулся тот на женщину, силуэт которой разглядел за плечами лекаря.
   Алтиона мгновенно среагировала и исчезла за дверью в свою комнату.
   - Не болеешь, Раафатаот? Великий воин призывает тебя. Пойдем, - обратился ровным голосом к Дидраду Веселый кабан. В глазах его играла улыбка от реакции, которую было сложно ожидать от столь почтенной женщины, но он сдерживался по-детски напуская на себя важность.
   - Ты видел его?
   Веивонаот удивленно посмотрел на него.
   - Конечно, видел. Как не видеть?
   - Видел его сейчас?
   - Говорю же, да, - фыркнул тот, думая, что лекарь над ним издевается.
   - Что он тебе сказал?
   - Звать тебя.
   - Больше ничего?
   - Ты мне надоел, Хилый. Если ты сейчас же не пойдешь, я возьму тебя, как паршивую собачонку и одной рукой отнесу туда, а второй буду прихлопывать по заду и по голове, чтобы ты меньше спрашивал, когда зовут.
   - Мне нужно взять травы, поэтому только спрашиваю, - пояснил ему Дидрад, боязливо отступая на несколько шагов.
   - Ну, тогда бери и пошли!
   - Мне надо знать, какие брать.
   - О, Невираот, повелитель кровососов! Бери все, что у тебя есть и идем уже!
   - Это слишком много, чтобы сразу унести.
   - Со мной еще двое... и я тож чего-нибудь да значу. Где, покажи, что нести?
   Дидрад пожал плечами и повел их в свою комнату, а потом на чердак, где у него тоже хранились пучки трав.
   - Те, что сырые не берите - только сухие.
   - Только сухие. Взяли, зэлтаоны, - обратился Веивонаот к двум солдатам, не меньшим, чем он по росту и телосложению. Они стали охапками брать траву, не заботясь о том, чтобы проверить сухая она или мокрая, и тут же вышли под ливень.
   Дидрад лишь покачал головой и отбросил в комнату шкуры, которыми намеревался укрыть травы от дождя.
   - Алтиона, закрой иди! - крикнул он в дверь женской комнаты.
   - Идите, идите... я закрою потом, - ответили им.
   Дроганаота Дидрад застал в наидурнейшем расположении духа. Прийти в раздражение и вправду было от чего. Вот уже очень долго его мучили колики в боку, а также наистрашнейшая тошнота, от которой он, прочем побледнел только в области рта.
   Когда парень зашел в опочивальню голубоглазого правителя, он застал у его огромного богато украшенного ложа нескольких человек. Тут были почти все его "верные" друзья - товарищи по попойкам и кутежу, четыре совершенно голые девицы, тела и лица которых поражали своей невероятной красотой и два старика, которые копошились в огромных мешках, стоявших подле них (видимо их, как и Дидрада попросили торопиться к правителю и захватить все, что у них есть).
   В комнате стоял тот смрад, который всегда бывает при желудочных болезнях.
   - Ты, - словно бы даже удивился Дроганаот. Лицо его потное и уставшее от мук не выражало ровным счетом ничего.
   Окинув взором больного и толпу, которая его окружала, Дидрад подметил, что все, кто находился у ложа глядели на своего молодого господина... безразлично. Парни больше косились на совершенно обнаженных девушек, точнее на белизну их тел, чем на голубоглазого правителя. Женщины в свою очередь сидели, наслаждаясь этими взглядами и исподволь, подставляя под них, то одну часть своего тела, то другую.
   Дидрад расположил свои мешки (их набралось целых девять штук) в углу комнаты и опустился на пол. Раскласть пучки трав подле себя он, впрочем, не успел потому, что услышал слабый голос Дроганаота, который призывал его.
   - Посмотри на этих старых дураков, - раздраженно проговорил голубоглазый правитель, бросая в сторону стариков сухую веточку, которую он выудил из отвара, поднесенного ему ранее. - Вот уже половину ночи они что-то мне дают пить, а улучшения нет и нет. Скажи мне, - Дроганаот резко повернул голову в сторону молодого лекаря, - если бы ты оказался сейчас здесь, ты бы приказал их умертвить? - В глазах его стояли слезы. - Скажи? - Он застонал и скрючился. - Ведь... они же... бестолковы... - проговорил он с отдышкой, когда приступ прошел. - Что от них... мне?.. Что-о-о-о?! - заорал он внезапно так, что его друзья переглядывавшиеся с женщинами вздрогнули. Девушки же проявили полнейшее пренебрежение и только старательнее гладили Дроганаота по голове.
   - Вот они стоят, - все больше распалялся молодой правитель, указывая рукой на своих друзей, - стоят и смотрят (он страдальчески хихикнул). Смотрят (ненавидяще посмотрел на них) и ничего не делают. Ничего-о-о! - снова заорал он. - Им не больно (его снова скрючило) не больно им... потому, что им... не больно. Почему же мне... больно, а им нет? Отвечай, - широко открытыми глазами, в которых уже проглядывались вспышки безумия от долгой муки, он посмотрел на Дидрада. - Может мне приказать им бить друг друга... чтобы как мне... больно было?.. им всем... больно...
   - Они не эгиваты и не привыкли страдать, - ответил тот со смиренной улыбкой.
   - Да, - ухватились за эту его мысль окружающие. Лица их были бледны.
   Голубоглазый правитель удивленно посмотрел на лекаря, уясняя смысл его слов, а потом его лицо приняло надменное выражение.
   - Да, я знал это, - сказал он с некоторой беспечностью в голосе и таким тоном, каким обычно говорят, что же, не повезло вам. Великий воин даже позволил себе одарить всех неким подобием улыбки. Она впрочем быстро сошла с его лица, едва очередной приступ скрутил его внутренности.
   Некоторых из находящихся в спальне эта его улыбка обманула.
   - Господарь, позволь позвать мудрейших. Ничего не помогает. В тебе не белые духи, а синие. От синих излечивает молитва.
   - Синие! - испуганно восклинул Дроганаот и побледнел уже всем лицом. Его ужас был настолько силен, что он затрясся всем телом.
   - Вот тебя знобит, - обрадовался симптому присутствия синих духов второй старик-лекарь, - это верный признак.
   Некоторые из воинов подавили улыбки, но голубоглазый правитель заметил это.
   Он затравленно оглядел всех, кто стоял вокруг него, словно убеждаясь, что все видели свидетельство присутствия в нем синих духов, покраснел и рассвирипел.
   - Во мне не могут быть синие духи, - процедил он сквозь зубы.
   - Господарь, - проговорил из-за широких спин друзей Дроганаота спокойный и насмешливый голос. Он принадлежал Лягуну.
   Лягун занимал в замке особое положение. Он прекрасно расположился в той нише, которую через много тысячелетий займут шуты, а после них - политики.
   Выглядел Лягун не в пример подобного рода людям вполне обычно. Единственное, что его отличало - невысокий рост, полная безбородость и длинные усы. Невысокость эта по меркам Зэлтии преобразовывалась в карликовость, но Лягун от этого нисколько не страдал. Доступ ему был открыт во всякое место, но зато сердца почти всех обитателей замка были к нему закрыты. Великое чувство - ненависть к нему было одним из немногих чувств, которые объединяли всех без исключения обитателей замка Чергоувелеста.
   - Ты здесь, мой друг, - оживился Дроганаот, - покажись.
   - Мне не хочется обходить эти холмы, я слишком удобно расположился. Пусть лучше они расступятся. Ведь шаг для холма, это сто шагов для человека.
   Молодой правитель улыбнулся и приказал жестом, отойдите.
   Молодые воины неохотно расступились, открыв взору эгивата смешную картину. Его шут сидел на коленях одной из девушек, на голове его лежала ее правая грудь. Лицо его было задумчивым.
   - Ты го... - начал было Дроганаот, но шут его песпардонно перебил:
   - Погляди на мой новый шлем, Дро. Я вот сижу и думаю о его преимуществах. Пока нашел три: под ним тепло (он потрогал грудь рукой и девушка улыбнулась), он хорошо сидит - согласись же! и его всегда подают напару (шут переложил свою голову под левую грудь).
   - А что ты будешь делать с тем, что ЗА этим шлемом? - спросил голубоглазый правитель. На минуту он даже забыл о болях.
   Лягун обернулся и безразлично посмотрел на девушку.
   - Ты про это? - спросил он.
   Правитель кивнул.
   - Про то я еще не подумал, - вздохнул шут. - Вот видишь, - нахмурился он, - своими выходками ты не даешь мне все продумать.
   - Я болею, - строго пояснил Дроганаот.
   - Ты не болеешь, ты просто хочешь, чтобы все на тебя смотрели. Я давно заметил эту дрянную сторону своей натуры. Ты как девчонка любишь, чтобы на тебя смотрели. Вот их (он указал на женщин) тебе в спальне уже мало - тебе и их надо (шут указал на воинов). Могу поспорить на все свое состояние, что в следующий праздник поклонения Великому духу ты будешь болеть вон там (Лягун указал в сторону центральной площади города).
   - Но...
   - И хочу крикнуть тебе, остановись, глупец, - шут слез с колен девушки, ущипнул ее на прощание и приблизился к ложу правителя, глаза которого в тот момент ошарашено раскрылись, - с такими болезнями тебе не долго жить осталось. Ну представь, на следующий праздник в честь Великого духа ты возляжешь с криками на площади, еще через один праздник, ты предпочтешь поля за стенами, где тебя будут видеть все зэлты. А что ты будешь делать на третий раз? Где тебе возлечь? И где мы найдем еще больше народа, который бы захотел на тебя смотреть? Что до меня, то я не пойду глядеть на тебя даже во второй раз - выбирая между разгулом в честь Великого духа и смотрением на твою раскисшую физиономию, я выберу первое, ты прости, Дро.
   - Наглец! - вскричал Дроганаот и расхохотался. - Ты бросишь меня, своего господаря в такой час? - спросил он более серьезно, когда приступ колик резко прекратил его смех.
   - Смотреть на тебя одна скука, - пожал плечами Лягун. - Я часто видел людей в твоем положении - они кричат, вопят, извиваются, как змеи, они молят и просят, воздевают руки к небесам, - шут заплясал в такт своим словам, а потом театрально замер и медленно привел тело в прежнее нормальное положение. - А ты? Посмотри, лежишь и только злишься. Ни криков, ни стонов - чего интересного? На что смотреть?
   Голубоглазый правитель был польщен.
   - Я воин, - проговорил он напускно сухо.
   - Ть, - возмутился шут, - какое же мне дело до того, что ты воин?! Как я могу смотреть на тебя, любоваться твоими мучениями, если их совершенно нет. Посуди сам, стали бы люди собираться, каждый день воздаяния духу Оуанисалту, если бы на площади не проводились игрища в его честь. И какие игрища?! Сам может судить.
   - Верно, верно, - закивал правитель и в глазах его снова появился прежний задор.
   - Мне скучно, - неожиданно скис Лягун. Он подошел к ближайшей к нему девушке и залез ей на колени. Его шуплое тело удобно разместилось между ее разъехавшимися ногами. - Уйду я.
   - Не уходи, - попросил его Дроганаот (он не услышал, как воины разом фыркнули).
   - Вот теперь точно уйду, - пригрозил шут, - посмотри, Дро, как эти (он даже не назвал имен воинов, только указал на них кивком головы), как они смотрят на меня. Как стадо кабанов. Чего выпятились? - он над ними откровенно потешался.
   Губы воинов сжались, а желваки заходили ходуном.
   - Кстати, о синих духах, - достиг своей цели и тут же забыл об этом Лягун. - Я где-то слышал, что они перетекают из одного человека в другого - от этого де под великим сводом (он указал на небо в окне, которое уже начинало светлеть) случаются злость, зависть (он покосился на воинов) и предательство.
   Он помолчал. Остальные тоже молчали.
   - Я где-то слышал, что синие духи могут переселиться из одного тела в другое, если это тело, другое, захочет их принять. Тогда они оставляют прежнее тело.
   Дроганаот насторожился. Стали внимательны и все, кто стоял вокруг, даже девушки.
   - Я бы оставил. Если бы я был синим духом... хм... да, оставил бы тебя. С тобой неинтересно. Что толку мне мучить тебя, если ты не кричишь, не извиваешься...
   - Как? - хрипло произнес голубоглазый правитель.
   - Как? Ты спрашивает, как бы я тебя мучил?
   - Нет, как передать их?
   - Ну, я же тебе сказал уже - ты должен захотеть отдать, другой - захотеть принять их.
   - Я хочу отдать, - поспешно проворил Дроганаот.
   Шут засмеялся.
   - Я в этом не сомневался, - сказал он, окидывая взглядом воинов. - Но кто захочет принять?
   Наступила гробовая тишина. Неожиданно ее нарушило еле слышимое позвякивание - это кто-то из мужчин затрясся от страха и доспехи выдали его.
   - Я приму, - выступил вперед Веивонаот. Лицо его выражало такую решимость, какую редко увидишь и в театральных постановках.
   Дидрад отвернулся к своим мешкам и улыбнулся.
   - Благодарю тебя, Веив, ты... - начал Дроганаот.
   - Не-ет! - покачал головой шут. - О чем ты говоришь, Дро? Это твой лучший воин. Он хотя бы умеет побивать хилых, не то, что остальные. - Лягун улыбнулся довольный тем, что намекнул, как Дидрад уложил мечом в поединке в рощице еще одного наиболее близкого друга Дроганаота.
   Тот, к кому была обращена эта острота, Сизентаот Бык заскрежетал зубами и повел покалеченным плечом.
   - Кого же мне выбрать? - выразил свои истинные мысли голубоглазый правитель.
   - Все они жизнь положат за тебя, - сказал шут и сдержал улыбку. - Ты-то знаешь! Они помрут - ведь от синих духов, я слышал, помирают? - они помрут и это не принесет никому никакой пользы. Но! - Он поднял палец и выдержал паузу. - Если этих духов познает твой лекарь. Выгода очевидна. Познав их, он сможет потом, если выживет, отличить их присутствие в любом теле. И в твоем тоже.
   Дроганаот весело рассмеялся.
   - Я поражаюсь тебе, Лягун. Не смотри, что ты такой хилый и малый, в тебе есть крупица разума. - Голубоглазый правитель поморщился - его снова укололо в области подреберья. - Ты не такой тупица! Хотя и глуп. Я и сам хотел это сказать, но ты меня опередил. Ох, если бы не духи! Они притупили мой разум...
   - Безусловно!.. - поддакнул шут.
   В то время, пока происходил этот разговор два человека в комнате трепетали, как листья во время грозы. Этими двумя были старенькие лекари дома Великих воинов. Зубы их клацали, а глаза испугано шарили по сторонам, словно старались найти дырку, через которую можно было бы выскользнуть из проклятого помещения.
   - Меветаот, - обратился Дроганаот к старичку, стоявшему наиболее близко к нему, - подойди ко мне... хотя, нет, не надо, - быстро изменил он свой выбор, едва заметил, как Лягун устало покосился на него с видом: эх, так ничего и не понял. - Ты... - юноша скосил глаза на шута, - ты... Леветаот, - то ли спросил, то ли позвал он.
   - Д-д-а, эг-ги... - пролепетал старик.
   - Нет ты, Рааф... Хилый, эамал, иди сюда, - все более уверенно говорил голубоглазый правитель, заручившись одобрительным кивком со стороны Лягуна. - Хочешь ли ты принять моих синих духов? - спросил он с видом, который говорил Дидраду о том, что его ответ меньше всего волнует Дроганаота.
   Нельзя сказать, чтобы парень испугался - сложно испугаться духов, которых узнал всего пару больших лун назад. Но ощущение неприятия, все же, проявилось в его душе. Молодой лекарь медлил с ответом.
   - Он не понял тебя, - выручил его шут.
   - Ты не понял? - обратился к нему Дроганаот.
   - Я еще плохо говорю, эгиват, - с запинкой проговорил Дидрад.
   Голубоглазый правитель повторил свой вопрос и парень с радостью согласился (он заметил, как Лягун одними глазами приказал ему соглашаться).
   Дроганаот просветлел.
   - Бери же их, - сказал он величественно, так, словно отдавал не болезнь, а богатство.
   - Постой, - отстановил его шут, - тебе не печально прощаться с ними? - спросил он.
   - Нет, - удивленно ответил повеселевший эгиват.
   - Тсс, - быстро перебил его Лягун, - что ты говоришь?! Они же услышат!
   Дроганаот вздрогнул и тут же стал уверять всех, что ему очень жаль расставаться с синими духами, и что он даже будет скучать без боли в боку.
   - Сейчас ты должен успокоиться, - прошептал ему шут, - чтобы им стало скучно и они согласились тебя покинуть.
   - Да, да, - закивал правитель.
   - Успокойся же! - приказал ему Лягун.
   За долгие годы прислуживания Дроганаоту шут прекрасно разобрался в его характере и точно знал его слабости. Одной из них было нежелание делать так, как советовали. В тот момент они все могли это наблюдать.
   - Я не могу, - сдерживая смех, немного испуганным голосом признался юноша, - не могу. - И он захихикал.
   Ничего не говоря, шут отошел от ложа и приблизился к Дидраду.
   - Надо успокоить, без этого не выйдут, - громким доверительным шепотом сообщил он.
   Парень впервые смог разглядеть его лицо, которое оказалось на удивление симметричным и даже красивым. Его темно-серые глаза смотрели с хитринкой и предельным вниманием.
   Лягун отвел Дидрада к его мешкам и еле слышно прошептал:
   - Дай ему дурман.
   Парень дал понять, что услышал его слова.
   - Если ты не можешь успокоиться, - обратился он к Дроганаоту, возвращаясь к ложу, - значит надо сделать так, чтобы у него (он указал на Дидрада) настроение было еще лучше, чем у тебя.
   - Да, - кивнул правитель, - сделай, Лягун.
   Дидраду тогда показалось, что впервые в этих необыкновенной чистоты голубых глазах он заметил нежность и теплоту.
   Шут тягостно вздохнул и, смешно ворча, отошел к Дидраду.
   - Трава солнца у тебя есть? - тихо спросил он.
   - Трава солнца?
   - Да, вызывает жар.
   - Есть.
   - Прими ее.
   Дидрад тут же отломил несколько стебельков и быстро засунул это себе в рот. По полости разлилась жгучая горечь.
   - Не глотай, - предупредил шут, разрывая ногтяму бутончик дурмана и выбирая из него несколько семян. Все это он потер между ладонями, взял деревянный ковш, слил из него почти всю воду и бросил зерна туда.
   - Прожуй, - приказал он Дроганаоту.
   Тот послушно выполнил его приказ.
   - Сейчас они взбесятся - не любят покой, - предупредил он.
   И вправду, через некоторое время молодой правитель пришел в такое возбуждение, что успокаивали его двое, навалившись на руки и ноги. После непродолжительного бешенства, эгиват ослаб и только смотрел на всех с идиотской улыбкой.
   - Дай руку, - сказал шут и взял его за руку. Проделав то же самое с рукой Дидрада, он соединил их руки. - Принимай синих духов, - улыбнулся он и нарочко громко сглотнул.
   Парень проглотил горечь, которая заполнила весь его рот.
   Видимо, лицо его выразило такое омерзение, что все присутствовашие, кроме шута, в ужаса отшатнулись к стенам.
   Сердце в груди Дидрада забилось сильнее и его пробил пот. Не сдержавшись он протяжно выдохнул.
   - Прошли, - обрадовано выкрикнул Лягун. - Дро, ты слышишь, ушли. Чувствуешь ли?
   - Чус... вс... тву... - промямлил тот блаженно улыбаясь.
   Лягун мельком взглянул на Дидрада, который стоял остолбенело, не чувствуя внутри никаких изменений и не зная, что делать.
   - Видишь, у него дрожь, - подсказал ему шут.
   Парень понял его и стал дрожать все сильнее и сильнее. Потом он и вовсе повалился на пол и забился в судорогах.
   - О, как отплясывают! О, как танцуют! - веселился шут, прыгая над его телом и хохоча.
   Воины стояли в стороне один бледнее другого. Девушки сбились в кучу в одном из углов комнаты и остолбенело глядели на Дидрада.
   - Тебе лучше, господарь? - спросил совершенно серьезно Лягун, взбираясь на ложе Дроганаота.
   Тот кивнул, не смотря на него и не отрывая глаз от своего лекаря.
   - Гляди, гляди, - усмехнулся шут, - что бы с тобой сделалось.
   По телу голубоглазого правителя пробежала дрожь.
   - Что, не все ушли? - спросил испуганно Лягун.
   Дроганаот в ужасе посмотрел на него.
   - Все, все ушли, - успокоил его шут.
   - А если не все? - плаксиво спросил юноша, поминутно переводя взгляд на изгибающегося на полу Дидрада.
   - Все, мой господарь, все.
   - А если не-ет?
   - Все.
   В тот момент, в один из моментов, когда болезнь или предчувствие смерти уравнивают всех - и слугу, и господина, и бедняка, и богача - тогда прорывается наружу истинность человеческого существа. Вот и Дроганаот, несмотря на свое прозвище, казался теперь обыкновенным испуганным пятнадцатилетним мальчишкой, ребенком, которого только что коснулись злые силы и вот он уже старается спрятаться от них за спиной своего самого близкого человека.
   - Пошли все вон, - с неподобающей таким словам мягкостью приказал Лягун.
   Окружающие, в том числе и девушки, поспешили покинуть спальню.
   - Вы оставите своего господаря на ночь одного? - озадачил их вопросом шут. Женщины сгрудились у двери, не зная, что делать. - Вернитесь, - приказал он.
   - Вернитесь! - грубо сказал Дроганаот и глаза его блестнули.
   Женщины заняли свои прежние места.
   - Долго чего-то бесятся, - намекнул Лягун и конвульсии Дидрада сразу же пошли на убыль.
   Через некоторое время он затих, тяжело дыша.
   - Пусть его унесут, - с опаской произнес голубоглазый правитель.
   - Мне жаль, что я тебя так ничему не научил, - произнес огорченно шут.
   Дроганаот вопросительно на него посмотрел и очень расстроился, когда заметил разочарованность на лице своего друга.
   - Чем же, чем я тебя обидел, Лягун? - воскликнул он несколько чрезвычайно сентиментально. На глазах его навернулись слезы (шут же подумал, что надо запомнить дозировку дурмана - пригодится).
   - Караешь ты быстро, но благодарить так и не научился, - вздохнул тот.
   - Бери, что тебе хочется. Твое, любое, что захочешь... не все, конечно...
   - Духи отблагодарили меня тем, что ушли из тебя, - намекнул шут, но поняв, что юноша не догадывается, о чем речь, указал глазами на лежащего парня.
   - Как же я...
   - Тсс, надо, чтобы они не услышали, - перебил его Лягун, - я его сейчас вынесу.
   Он поднялся с ложа, пересек его и спрыгнул у тела молодого лекаря.
   - Хоть помоги мне, - прошептал он, с трудом волоча его по полу.
   Дидрад стал перебирать ногами.
   - Завтра он предложит тебе взять женщин, - быстро заговорил он, едва они оказались в соседней комнате, - тех, которые сейчас там. Не знаю, сколько позволит взять. Я тебя сегодня спас! Ты мне должен, да?
   - Да.
   - Бери ту, к которой я забирался на колени. Ты ее помнишь?
   - Да.
   - Не под груди, а только на колени. Ее, всегда ее, сколько бы он не позволил взять. Понял?
   - Да.
   Шут скрылся за дверью.
   Дидрад медленно и устало выдохнул и откинулся головой на пол. Вспомнив все, что было, он усмехнулся, а потом и рассмеялся.
   - Так вот они какие, синие ду...
   Он не смог договорить потому, что двери из спальни Дроганаота открылись и из них вышла одна из девушек. Она опасливо посмотрела на парня и...
   - Я прошу тебя, я молю, молю тебя, - бросилась она к нему и встала на колени. Лицо ее исказило отчаяние. - Они... там... про нас... тебе... молю, молю... выбери меня... меня... молю. - Она захлебывалась слезами. - Меня выбери... я прошу тебя... больше не выдержу... не вынесу... спаси... спаси. - Девушка обняла его ноги и стала их неистово целовать. - Пусть синие духи... в тебе... это пусть... спаси... я все сделаю... мне все равно... это ничего, что духи... синие... Вода! - вскричала она, выпрямляясь. - Вода! - Она вздрогнула. - Там нет воды... принесу. - Несчастная перевела взгляд на него. - Спаси... не забудь...
   Отерев руками лицо и поправив волосы, она лаского ему улыбнулась и стала подниматься с колен так, чтобы он смог наиболее полно оценить достоинства ее обнаженного тела.
   Дидрад сидел открыв рот и отупело взирал на нее.
   Она вышла за следующую дверь и оттуда послышался ее приказывающий голос:
   - Ты, остолоп, чего пялишься. Эгиват хочет пить. Мигом принеси! Не заставляй меня ждать! - Вслед за этим за дверью послышались быстрые сбегающие по лестнице тяжелые шаги стражника.
   Дидрад отполз к стене и облокотился о нее. Усталость и треволнения этой ночи стали давать о себе знать. Он закрыл глаза.
   Дверь, он не знал, какая, снова открылась и послышались тихие мягкие шаги. Парень открыл глаза и увидел еще одну девушку, ту, под грудями которой коротал свое время шут.
   Лицо ее было немного испуганным и мокрым от слез. Он шла к нему плавно покачивая бедрами и сцепив руки в кистях на уровне паха. Весь вид ее выражал смирение и то обаяние, которое всегда исходит от покорной с виду женщины. Приближалась она боязливо, словно на что-то решаясь.
   Не доходя до него шага, она остановилась и грациозно опустилась на пол рядом с ним. Не отрывая от него немигающего взора, она продолжала тихо плакать. Потом осторожно дотронулась до него указательным пальчиком и тут же его отняла и оглядела.
   "Синие духи", - всплыло в сознании парня.
   Не посмев (испугалась) во второй раз до него дотронуться и не зная, как по-другому можно умилостивить мужчину, она еще сильнее разрыдалась, поднялась на ноги и собралась уходить. Все ее тело дрожало.
   - Я возьму тебя, - проговорил Дидрад у нее за спиной.
   Девушка вздрогнула и резко повернулась. Пару раз она хотела что-то сказать, но только губки ее вздрагивали, а глаза поводило по сторонам. Не найдя, как его отблагодарить, она подошла к нему, облокотилась рядом с нимо стену, медленно по ней сползла и решившись, бросилась к нему, поймала его руку и поцеловала ее. При этом, лицо ее невольно исказилось так, словно она прикоснулась к чему-то очень неприятному.
   Сделав это, она поспешила выйти вслед за первой девушкой.
   Парень видел, как она сдерживала себя, чтобы прямо перед ним не начать отирать от омерзения губы, которыми коснулась кожи человека с синими духами внутри.
   Когда и за ней закрылась дверь, Дидрад некоторое время глядел ей вслед, а потом горько рассмеялся.
   - Нет, его здесь уже нет. Унесли, - раздался голос Лягуна и дверь в покои Дроганаота открылась.
   - Ты хорошо смотрел?
   - Да. Здесь сложно такого проглядеть, - посмотрел на парня шут, кивнул и улыбнулся.
   - Мне полегчало, ты оказался прав.
   - Не я, а мои уши, которые удачно услышали.
   - Да, твои уши. Я люблю твои уши, мой друг.
   - Только уши?
   - Нет. - Послышался смех Дроганаота. - Я тебя всего люблю, ты же знаешь.
   - Знаю, знаю. Поэтому и храню тебя, мой господарь. Кто его знает, будет ли меня любить тот, кто придет в эти покои за тобой.
   - Не говори про это. Я не хочу сегодня слышать твои мрачные шутки. Шути ярко - о свете, жизни...
   - Тяжело это, господарь, когда вокруг только мга.
   - Ну, вот опять. Я тебя сейчас прогоню.
   - Нет.
   - Знаешь, что нет, поэтому и дерзишь мне. - Голос правителя смягчился. - Пойдем к нам, ложись. Бери вот одну и ложись. Сегодня будем спать все вместе.
   - Я не привык делить женщин с другими мужчинами. Я не так великодушен, как ты.
   - Ха-ха-ха! Вот так и шути, это мне нравится.
   Наступила пауза.
   - Лягун, ты сейчас про женщин сказал. Я в ответе за них. Как ты думаешь, стоит ли их отдавать ему.
   - Эамалу?
   - Да, этому выскочке.
   - Выскочке?
   - Да, он выскочка.
   - Ты прав мой господарь.
   - Хотя ты и говоришь так, но все равно думаешь, что я не прав. А я прав! Прав! Потому, что я мог отдать своих духов... своих... хм... духов... духи... мои... хм... духами я никогда не обладал - это хороший опыт, согласись.
   - Да.
   - Я мог бы их отдать любому другому... не понимаю, почему ты выбрал его?
   - Его мне терять не жалко.
   - Хо, ты жесток, Лягун.
   Открылась дверь и с лестницы в комнату вошли первая и вторая наложницы с водой и полотенцем. Жестом руки Дидрад приказал им стоять тихо.
   - Каков хозяин, таков и пес.
   - Кстати, а где мой пес?
   - Вон он, доедает то, что выливалось из тебя.
   - Даже почистить не могут. Даже почистить не можете, презренные! Какой от вас прок!
   - Прости, господарь, - послышись голоса оставшихся в спальне девушек.
   - Простить? Гм... прощаю. А где те? Те, две?
   - Мы здесь господарь, - откликнулись девушки, которые стояли подле Дидрада. Они вошли в покои.
   Послышались звуки льющейся воды и трения тряпки о пол.
   - Взгляни, Лягун, на нее. Вот на ту, которая стоит подобно псу. Эй, повернись! Да не лицом, зачем оно мне, твое лицо. Вот так! Посмотри, как?
   - Прекрасно! У тебя хороший вкус. Ты говорил, что я жесток. С чего ты взял?
   - Я говорил, что ты жесток?
   - Только что.
   - Возможно... ах, да!.. тебе людей не жалко, поэтому ты жесток. Я же их берегу.
   Дидрад тихо поднялся на ноги. Жар проходил.
   - Не всем дано твое снисхождение.
   - Брось, о каком снисхождении ты говоришь! Я думаю, что от живого больше проку, чем от мертвого - вот и все... Не поворачивайся, три так, мне нравится то, что я вижу. Ха-ха, и моему псу тоже. Согласись, Лягун, псу тоже нравится, как она стоит!
   - Я вижу в глазах твоих вопрос - спрашивай.
   - Ты порой меня пугаешь. Я и вправду хотел тебя спросить.
   - Твоя душа - это почти моя душа. Когда я чувствую, что хочу что-то спросить, но не знаю, что - я тут же знаю, что это ты хочешь что-то спросить.
   - А-а! смотри-ка, вот и ты это тоже заметил! Да? Да? И у меня такое же бывает... ах, как же мне тебя будет не хватать, когда ты умрешь, Лягун! О-о!
   - Погоди меня хоронить! Ха-ха...
   - Но ведь ты все равно умрешь: хорони - не хорони. Ты стар, а все мы смертны (послышался вздох).
   - Так ты спросишь?
   - Да, да, спрошу. Ммм... я все про этого думаю... эамала... раафитаота...
   Дидрад приблизился к дверям и весь превратился в слух.
   - Я думаю: как правитель города я должен заботиться о счастье и здоровье всех его жителей.
   - Да, это верно.
   - Но... ммм... вот сейчас мы отпустили этого эамала. А в нем ведь синие духи. Не вызовет ли это мора среди моих людей?
   - Так.
   - И я подумал... ммм... не лучше ли будет убить его сейчас. Чтобы духи задохнулись в его бренной оболочке.
   - Да, это было бы верным.
   - Да? Ну тогда я прикажу?
   - Это было бы верным, если бы духи погибали.
   - Они не погибают (со страхом).
   - Нет. Они прорываются и ищут другого господаря. Могут найти тебя. Ха. Им в тебе понравилось.
   - Закрой рот (испуганно). Не призови.
   - Пока они в нем. Чего ж нам бояться?
   - Не убивать его?
   - Нет. Пусть живет... мучается.
   Дидрад улыбнулся - молодец этот шут.
   - И женщин ему отдать?
   - Ты же обещал?
   - Всех?
   - Да. Ведь неизвестно, откуда к тебе пролезли синие духи. А женщину у тебя всегда такие веселые.
   - Господарь, не слушай его, - возопили четыре голоска. - Господарь...
   - Молчать! - прикрикнул на них Дроганаот. - Продолжай, Лягун.
   - Это я шучу. Но все возможно.
   - Я всех их отправлю прочь из города.
   - Зачем?
   - Чтобы мора не было.
   - Лучше будет их оставить. Тогда во всякое время мы сможет пересаживать синих духов в их тела.
   - Лягун... ты... ты... о-о, если бы мне твои мозги.
   - Слушай меня и когда ты станешь таким же как я, будешь умнее.
   - Но я не хочу становиться тобой, Лягун.
   - Это очень жаль, я бы согласился стать тобой, Дро.
   Оба расхохотались.
   На этом вечерний разговор был закончен и под каким-то предлогом Лягун вышел из спальни правителя.
   - Все слышал? - просил он шепотом у Дидрада.
   Тот кивнул.
   - Помни, - пригрозил ему шут, - помни. Не забывай.
   Парень снова благодарно кивнул.
   - Иди.
   Когда Дидрад вышел, Лягун вернулся в спальню голубоглазого правителя с недовольным видом и сказал, что забыл, что в его комнате не прибрано.
   - Отдай мне на ночь эту вот, с тряпкой.
   - Бери.
   Все это Дидрад слышал выходя в дверь. Он спустился по лестнице на десятый этаж и почувствовал, как ком слизи подступил к его горлу - есть на голодный желудок желчь-траву было вынужденным, но не самым верным решением.
   Ощущая, как все внутренности уже готовы вывернуться из него, он поспешно сбежал на девятый этаж и испачкал там угол.
   С верхних этажей донеслись шаги.
   Дидрад бросился к ближайшей двери, оказавшейся не запертой и проскользнул в проем. Комнату, в которой он оказался, не было видно. Слышно было лишь чье-то старческое дыхание - человек спал.
   Парень затаился.
   Он услышал, как шаги прекратились на лестнице и люди зашептались.
   - Я тебе никогда это не забуду, - произнес женский голос.
   Мужской довольно хмыкнул.
   - Главное, чтобы мать твоя не забыла и сестры, - произнес он.
   Дидрад узнал голос - это был Лягун.
   - Матушка сказала, что как только ты нас выручишь - все мы твои, навек... только...
   - Только, что?
   - Я не хочу тебя делить с ними.
   - Ха-ха.
   Наступила пауза.
   - Я люблю, когда ты меня вот так гладишь, - прошептал женских голос.
   - Есть еще одно препятствие. И его разрушишь ты.
   - Отец?
   - Да.
   - Никчемный старикашка, - фыркнула девушка.
   - Возьми вот это и спрячь.
   - Где?
   - В волосах, они у тебя пышные.
   - Тебе нравяться? - кокетливо спросила девушка.
   - Замолчи и слушай внимательно.
   - Я слушаю. Да.
   - Завтра, когда этот раафатаот тебя выберет...
   - Он же всех выберет?
   - И тебя в том числе. Слушай!
   - Да-да, прости.
   - Ночью отпросишься у него домой. Я предупрежу, что ты придешь. Они будут готовиться. Бросишь, что я тебе дал отцу в еду или питье. Как сделаешь, быстрее заканчивайте и расходитесь.
   - А если он снова пойдет спать со мной?
   - Значит раз в жизни проснешься рядом с мертвецом.
   - Брр, мне страшно.
   - Хорошо. Возвращай это.
   - Нет, я... на все... о-о-о, как я его ненавижу...
   - Все, теперь иди.
   Шаги раздвоились и пошли в разных направлениях.
   Дидрад прикрыл дверь, когда шут проходил мимо.
   - Кто здесь? - спросил за его спиной старческий голос.
   Парень замер.
   - Фоака, ты?
   Дидрад перестал дышать.
   Послышался сонный вздох, зашуршали шкуры и человек затих. Через некоторое время послышался храп.
   Молодой лекарь выскользнул из комнаты, размотал шнуровку на ногах и пошел босиков.
   Двумя этажами ниже он увидел тень, которую отбрасывал человек, стоящий рядом с масляной лампой - одной из тех, которые освещали лестничный пролет.
   - Трава синих духов, - усмехнулся голос Лягуна, и он прошел в дверь в свою комнату.
   Постояв еще немного, Дидрад спустился туда, где ранее стоял шут. Под лампой лежали несколько стебельков. Парень осторожно поднял их и осмотрел. Такой травы он не знал или не мог узнать. Лекарь нахмурился. Он понял, что оказался пешкой в какой-то очень запутанной интриге. Наверху раздался шум и парень поспешил сбежать вниз.
   Обувшись, он поспешил покинуть замок, по пути зашел в таверну, где вкусно поел и выпил ковш неелги.
   С чувством глубочайшего внутреннего удовлетворения он вышел на улицу и направил свои стопы к дому.
   Пройдя с полтороста шагов, Дидрад неожиданно ощутил, как земля закачалась у него под ногами. Он повалился набок и если бы не стена дома, то обязательно бы упал.
   "Не надо было... неелгу с травой солнца", - подумал он плохо соображая. Он еще о чем-то хотел подумать, но на это сил не хватило.
   Спустя довольно продолжительное время он добрался-таки до дома Алтионы, и когда она ему открыла, не вошел, а ввалился внутрь.
   Женщина подхватила его и несмотря на свою внешнюю сухопарость, без труда доволокла до комнаты и усадила на скамью.
   Сделав это, она с непонятной поспешностью покинула комнату, не закрыв, впрочем, дверь и постоянно говоря о том, что "поесть бы надо и попить бы". Дидрад пытался сказать, что "не нада, я ужа... это-о... ммм... ссс... ну-у-у"
   - Оборотись... повертись... - расслышал он слова старухи за дверью.
   В комнату вплыла Зоалина. Она именно вплыла: с широчайшей улыбкой, которая после громкого шепота старухи тут же исчезла, превратившись в робкую и обворожительную.
   - Откушайте, - проворковала она, посмотрев на него немного растерянно. На ней был сарафан из очень гладкой ткани. При каждом движении девочки, он облегал ее тело. Сарафан был ей немного велик и это сразу же выказалось тем, что когда она склонилась над столом, расставляя плошки, взору ничего не понимающего Дидрада предстало ее нагое тело.
   В голове у несчастного парня зашумело. Он вытаращился на прелести своей молодой служанки и еле сдерживался, чтобы не наброситься на нее.
   Он не мог видеть, как две пары глаз: старухи и девочки, наблюдают за каждым его движением и взглядом.
   Дидраду стало трудно дышать.
   - Я... я... - промямлил он, стараясь усидеть на скамье.
   - Отпейте, - предложила ему Зоалина ковш.
   Он с трудом поднялся. Она тоже выпрямилась. Они стояли друг на против друга и девочка решительно и озорно смотрела на него.
   В голове у Дидрада стоял такой гул, что он не услышал команды старухи, от которой сарафан девочки сложился у ее ног.
   Парень пошатнулся и, потеряв равновесие, повалился на Зоалину. Та резво смела со стола плошку и ковш и повалилась на него спиной.
   Алтиона торжествовала. Она прикрыла дверь, чтобы ничем не мешать и заулыбалась. Улыбка ее, полубеззубая, но оттого не менее счастливая, стала еще шире, когда она услышала, как ее внучка застонала, а потом вскрикнула.
   - Хорош, - прошептала старуха, - ох и будет у нас зэлтаон. Хорош! - Проговорив это, она начала возносить молитвы благодарности духам страсти, верности и еще паре-тройке других.
   Лицо ее вытянулось, когда перед ней предстала Зоалина. Лицо девочки было заплаканным.
   - Ничего, - сказала старуха, - второй раз не больно. Ничего.
   - Он уснул, - сказала девочка обиженно.
   - Уснул? И уснул. И ничего, - старуха улыбнулась.
   - Он не успел.
   Лицо Алтионы окаменело.
   - Не успел, - проговорила она так, словно вслушивалась в эти слова. - Так... так... так чего ж ты кричала?
   - Вот, - девочка показала ранку на локте.
   - Это ты не успела! - взорвалась старуха. Изо рта ее полился поток ругательств, от чего внучка еще больше расплакалась. - Иди в комнату, дура! - закончила старуха и толкнула девочку.
   Вслипывая и икая, та скрылась за дверью.
   - Ничего, ничего... еще напьется... все пьют... все... - промолвила зло старуха. - Завтра наш день... завтра... - С тем и ушла вслед за внучкой.
  
  ***
  
   - Я слышал, на Холме тебе не благоволят боле.
   - Слухи.
   - Ты лжешь, я уж сколько дней не вижу, чтобы ты туда ходил.
   - Слухи.
   - Слухи-слухи, наладил одно слово выговаривать!
   Грязь под ногами затрудняла шаг. От весенней распутицы улицы города превратились в одно сплошное месиво, передвигаться по которому можно было либо на коне, либо на быке.
   "Глык-гык", хлюпало всякий раз, когда ступня Дидрада погружалась в жижу и извлекалась из нее. Парень шел внимательно глядя себе под ноги - иного способа и не было - ежели не глядеть, сразу же оступишься и упадешь.
   - Ненавижу Рождение, не-на-ви-жу, - проговорил Нерватаота, брезгливо глядя под ноги своему коню. - Прикажу омыть его тут же как прибудем. - И он скорчил гримасу омерзения.
   Подходил конец Рождению духов или весне, но погода стояла сырая и дождливая. Дидрад и Нерватаот шли по одной из улиц города по направлению к замку Дроганаота, который в народе называли Холмом. Было ранее утро и ни один из них не понимал, зачем в такую рань их нашли слуги голубоглазого правителя и велели прибыть к нему так быстро, как это только возможно.
   "Быстро, как это только возможно" - такого понятия для Нерватаота Привиредливого просто не существовало. Дидрад еще очень долго потешался над ним, рассказывая, какая у него была физиономия, когда ему приказали "прибыть так быстро, как это только возможно". Какие только сравнения не приводил молодой лекарь. В конце концов его фантазия так разбушевалась, что Нерватаоту пришлось несколько раз его грубо одернуть, предупредив, что "можно уж и обидеться на такое". Услышав это, Дидрад решил, что "и вправду, достаточно" и перестал потешаться.
   Между тем, сразу после того, как слуги убрались восвояси, парень собрался и хотел было направиться в замок, но Нерватаот его остановил. Было потрачено довольно много времени на то, чтобы объясниться с ним - точнее, на то, чтобы он пояснил своему непонятливому другу правило, по которому являться к Великому воину в том виде, в каком Дидрад решил явиться "непотребно".
   Парень осмотрел себя (даже попробовал сделать это критически), но не нашел ничего предосудительного в своем виде: обыкновенный вид, обыкновенного придворного лекаря - шестяные штаны, шерстяная же двухцветная зелено-красная рубаха с кожаным широким ремнем, на котором висел кошель и небольшой кинжал, и накидка из рыжеватой шерсти (такие были в то время в моде). На ногах мягкие шерстяные же обмотки на толстой кожаной подошве. Покончив с личным осмотром, Дидрад вопросительно посмотрел на Нерватаота. Тот тоже оглядывал его критически приподняв правую бровь и перекосив рот в противоположную сторону.
   Некоторое время они обменивались взглядами "ну?" - "ну", еще немного помолчали и Привиредливый разразился пространной тирадой, которую отчего-то начал с экскурса в историю своего народа, а закончил почитанием сородичей, которое было совсем не к месту.
   Поняв, что концовка речи у него не получилась, Нерватаот тайно огорчился и поставил Дидрада перед фактом, что либо он ждет его (и ждет долго), либо они вместе идут к нему, он переодевается и приводит себя в порядок (тоже очень долго) и после этого, сокращая путь, они идут на Холм.
   Предположение парня о том, что он ведь может пойти туда же и без Нерватаота, сперва озадачило зэлта, а после он поспешил обидеться.
   Попав в такой просак, Дидраду ничего не оставалось, как идти со своим знакомцев к нему домой и ожидать в окружении его младших братьев (явно недовольных тем, что в их дом без их ведома привели постороннего).
   Дом Нерватаота оказался сложным с архитектурной точки зрения строением. Состоял он фактически из пяти домов, четыре из которых образовывали замкнутый квадрат, а пятый стоял посередине, во внутреннем дворе и представлял собой то ли крытую беседку, то ли баню. За время своего вынужденного нахождения там, парень насчитал более ста обитателей, которые копошились во всех углах. От женщин и детей стоял такой шум, какой обычно стоит от женщин и детей, если они собираются в количествах превышающих две штуки.
   Проведя там всего несколько минут, парень почувствовал, как его голова, начиная у темечка медленно оседает на него и грозиться опасть на плечи. Между тем, юноши, которые его "охраняли", выглядели вполне довольными тем невообразимым гамом, который обрушивался на их слух со всех сторон. Они пристально смотрели на пришельца, а когда не смотрели прямо, то недобро косились на него. Сам же пришелец, уничтожавшийся этими взглядами, выглядел виноватым, изображал некое подобие улыбки и старательно рассматривал пол, притом в том месте, где не было ни женщин, ни детей.
   Когда же Нерватаот наконец-то спустился к нему, облаченный в сочно-зеленого цвета длинную до колен рубаху с красными полосами на груди и серые штаны, заправление в щегольские сапожки, парень поймал себя на мысли, что несказанно рад его видеть, даже несмотря на то, что он же его сюда и затащил.
   Поспешив на улицу, Дидрад аж рот открыл от умиления, когда уши его перестали слышать тот гам, который и так слушали недолго.
   Парню отчего-то вспомнилась его комнатка и хозяйка с внучкой. Первым делом он подумал, "как же хорошо у меня", а вторым делом в который раз за большую луну припомнил случай с Зоалиной. Он так и не пришел к ясному пониманию: то, что с ним было, когда он вернулся домой "напичканный" синими духами - это было или этого не было. Эта мысль его всегда оканчивалась раздумьем над тем, что "вероятно синие духи есть, коли такое привиделось". Дидрад тем более убеждался, что видел обнаженное девичье тело только во сне, когда "сталкивался" взглядами с Алтионой и Зоалиной. Обе ему как и прежде приветливо улыбались и ничем не выдавали своего понимания его дум. На этом выводе парень снова приходил в душевное равновесие, успокаивался и нахмуренное лицо его разглаживалось.
   - Слава духам, я вижу твердь! - воскликнул Нерватаот, которому со спины коня было дальше видно, чем Дидраду, старательно месившему грязь. - Еще сотня шагов. Потерпи, друг мой, - обратился он, то ли к коню, то ли к человеку.
   На этот его благородный призыв, парень предпочел только хмыкнуть и в который раз подумал, "лучше бы коня дал". Он не раз за дорогу к замку думал об этом, вспоминая большие конюшни дома Нерватаота. В них стояло не меньше тридцати коней. Но, к сожалению, так его новый знакомец и сказал, "к сожалению, все они заняты". И не то, чтобы он врал - кони действительно были заняты, то есть принадлежали мужам его рода, просто Дидрад заметил, что его одаренный умом знакомец, когда чего-то не хочет, старается всегда отвечать двусмысленно. К примеру, когда однажды у Дидрада случайно не оказалось денег, чтобы уплатить в таверне за обед, и он попросил помощи у Нерватаота, тот сказал ему, что у него "все деньги уже уплачены", и это можно было понять и как то, что он не имеет денег потому, как они "уже уплачены" и поэтому не может их дать, и как то, что он не может платить потому, что кому-то пообещал их ранее и потому они "уже уплачены". Пожалуй, это было единственной чертой характера Нерватаота, с которой Дидрад долго сживался.
   Не стоит однако думать, что новый знакомец нашего героя был сплошь отрицательной личностью, просто он был дитя своего времени и окружения. Дидрад понял это много позже, когда узнал больше людей и создал вокруг себя широкий круг общения.
   Раздумывая над тем, почему зэлты так жадны, он пришел к выводу, что это скорее утайка, а не жадность и вскормлена она тем, что ребенок в семье из ста с лишним человек был вынужден постоянно прятать свои личные вещи - будь то игрушки или, повзрослев, деньги.
   Конь довольно фыркнул, обдав Дидрада струей пара, когда копыта его застучали по деревянному настилу, который покрывал всю прилегающую к Холму часть города, а также главную - выездную - дорогу из замка в город и из города во поля.
   Парень остановился и критически осмотрел свои ноги. Они сплошь были заляпаны грязью. В некоторых местах грязь даже достала до спины, о чем ему не преминул сказать Привиредливый. Походя, он также указал своему другу (а Нерватаот уже считал Дидрада своим другом) на то, что он плохо ухаживает за волосами и посоветовал ему хорошую зеленую краску.
   - Купи коня, - в который раз посоветовал он.
   - Куплю, - пообещал Дидрад и в который раз уж пожалел о той глупости, которую сделал почти большую луну тому назад.
   Глупость его была, как и все человеческие глупости, поначалу невелика (это нам всегда так кажется, когда мы допускаем просчет или что-то в этом роде и говорим себе "ничего, это же поправимо, вот как только станет мешать - исправлю").
   Позволю себе напомнить, что Дидраду причитались в подарок от Дрогонаота четыре женщины, одну из которых он обязался отдать Лягуну, а остальных... По поводу остальных у него было весьма смутное представление, поэтому он решил "попридержать их у себя" до поры до времени.
   Первые дни он нисколько не сожалел о своем решении их "попридержать" потому, что ходил по городу с весьма важным видом, как обладатель трех красивейших женщин в городе. Ему и впрямь завидовали все вокруг, и только один человек потешался. Им был шут, но на него Дидрад не обращал внимания - удел шута таков - потешаться, чего же ему еще делать.
   Слова Лягуна о том, что "это дорого на тебя ляжет" парень пропускал мимо ушей, находясь в упоении от нескольких ночей, проведенных в окружении соблазнительной белизны обнаженных тел. Специально для них он даже снял большой дом на сотню человек с хорошей по городским меркам обстановкой. В те ночи, упоительные ночи, когда ему казалось, что он любит весь мир и мир, благодарный ему за спасение, любит его - тогда, вглядываясь в резной потолок обширной спальни, вслушиваясь в тихое дыхание трех женских носиков, он ощущал в себе томное чувство, какое наверное испытывает глава большого семейства - удовлетворение смешанное с чувством собственного достоинства и приправленное осознанием собственной значимости.
   Золотой самородок, который он пронес с собой через дикие леса, охранил от посягательств разбойников (он не мог припомнить, чтобы он это действительно сделал, но ему этого очень бы хотелось и потому парень считал, что все-таки "охранил") и с которым пересек широкие реки (под ними он скорее всего подразумевал речушку в пятнадцать шагов шириной, где его нашли Дроганаот сотоварищи), так вот этот самый самородок, отрада его и надежда, растаял в его руках, быстрее, чем снежным ком того же размера тает у костра.
   Девушки, которых подарил ему голубоглазый правитель, знали себе цену и прекрасно делали две вещи - доставляли наслаждение и тратили чужое богатство.
   Пол большой луны спустя, Дидрад вынужден был через знакомых пустить слух, что уступит их за приемлемую цену. Цены приемлемой ему никто не дал - семьи этих девушек, оказавшиеся не такими уж богатыми, смогли предложить только натуральное возмещение. Дидрад с тяжелым вздохом уступил им и вот, теперь, воротившись в свою прежднюю комнатку у Алтионы и лежа среди грудами наваленных кож и мехов, предавался сладостным воспоминаниям о нескольких днях абсолютного счастья.
   - Не болеете? - спросил Нерватаот у проходившего мимо зэлта, видимо купца, если судить по тому, как тучен он был (зэлты не отличались тучностью, поэтому купечество в них резко выделялось).
   - Болеют, Нерват, все болеют, - трагически откликнулся тот и сам справился о здоровье семьи Привиредливого. Нерватаот отвечал в том же духе.
   - На Холме был? - спросил знакомец Дидрада купца.
   - Там, там, - вздохнул тот.
   - Чего же невесел?
   - Привязали.
   - Привязали? - удивился Нерватаот и зачем-то посмотрел в пасмурное небо. - Не рано ли?
   На это купец только вздохнул и сказал о том, что распространяться на эту тему не будет - запретили.
   - Как интересно! - воскликнул Нерватаот, отпуская несчастного и понукая коня. - Снега только сошли, а уже привязывают. - И он вопросительно посмотрел на Дидрада.
   Парень тоже был удивлен, что в лето началась "привязка" купцов и воинов потому, что эта самая привязка или попросту набор в отряд проходили обычно ближе к зиме, и преследовали одну единственную цель - походы на приграничные крепости Тиринта.
   - Эх, ну когда же ты купишь коня! - нервозно восклинул Привиредливый, раздражаясь от того, что Дидрад шел недостаточно быстро.
   Несмотря на то, что они оба безбожно опоздали к правителю, никто их не пристыдил и не упрекнул. Более того, оказалось, что их и не ждали, "а то, что послали, так это может прихоть была Его, только и всего!" От подобных объяснений, которые им любезно согласился дать служка замка, Дидрад несколько оторопел (он не привык ожидать потому, что каждый его приход сопровождался значительным переполохом из-за болезни Дроганаота).
   Нерватаот же, напротив, ничуть не удивился и не только напросился подождать, но даже через некоторое время стал бегать к служкам и приставать к ним, упрашивая не забыть упомянуть Великому воину его имя.
   - Раафатаот, - окликнули Дидрада, когда он дремал, сидя на тюке в углу у центральных ворот замка.
   Парень открыл глаза и, зевая, заметил рядом с собой Лягуна. Тот стоял внимательно глядя на него и была непонятна эта его внимательность: то ли он снова что-то замыслил, то ли еще готовился что-то замыслить. В то, что шут может остановиться перед ним просто так, Дидрад не поверил бы ни за что на свете. Ему достаточно понарасказали про Лягуна.
   Молодой лекарь поднялся, не в силах сдержать продолжающуюся зевоту, и сквозь нее привычно осведомился, не болеют ли.
   - Брось, - улыбнулся шут, - где ж мне болеть, когда вся хворь в тебе сидит.
   Дидрад неопределенно кивнул и снова зевнул.
   - Слышал про твои... ммм... дела, - сказал Лягун.
   - Дела?
   - Дела.
   - Зэлтаоны?
   - Ага, они. Дорого встало содержать их?
   Парень вздохнул протяжно.
   - Тоже живешь как и все - главное, теперь, а что после - так это после и будет, - снова улыбнулся шут.
   Дидрад несколько раз кивнул.
   - Жаль не их, - сказал шут, - тебя, дурака, жаль. Их-то ты пристроил, добрая душа. Так пристроил, что весь город над тобой потешается. Не разузнал ничего, не поспрашивал - взял и сбрякнул. Их семьи богаты, очень богаты - без этого никто к Дроганаоту права ходить не имеет. Хочешь зайти, так пусти вперед себя деньги, а потом уж входи.
   Парень опустил голову.
   - Не думай, что смеюсь над тобой. Я шут, а не мерзавец. Я смеюсь над сильными. Ты же... и что же тебе уплатили в счет женщин?
   - Так...
   - Не припомню таких товаров - это что-то новое?
   Дидрад натянуто улыбнулся.
   - Шкуры, меха, - ответил он.
   - О-о-о, ну это безусловно поправило твое положение. Продали рыбу рыбаку, - усмехнулся шут. Потом снова посерьезнел и произнес уже словно про себя: - Чего же ожидать о зэуга? В лесу торга нет. Там все проще. - Он снова вперился в парня. - Мне часто хочется уйти отсюда, - признался он. - Тебя не тянет?
   - Туда, в лес?
   - Да.
   - Сейчас не пройдешь, там нынче топь.
   - А как сойдет?
   - Как сойдет, так пожалуй можно.
   - Ха-ха-ха. Не уходи, - посоветовал ему шут. - Бежать от жизни в лес, значит и не жить вовсе. Покой нам обеспечен... всем... ты понимаешь?
   - Нет.
   - Умрем все однажды, пустая твоя голова.
   - Это да.
   - Ночью у него опять были духи.
   - Синие?
   - Не знаю, это вы лекари под брюхом цвета различаете, мне там все одно - красное.
   - А чего же за мной не послали?
   - Я предлагал. Он не велел.
   - ?!?
   - Боится он тебя.
   - Боится? - не смог скрыть удивления Дидрад. Его даже пробрал озноб, когда сознание быстро протянуло ниточку от между "боится" и "убьет потому, что боится".
   - Ты особо не бахвалься. Он может еще грознее, когда боиться. Он таких дел со страху натворил, - словно прослышав его мысли, нахмурился шут.
   - Сейчас меня приказал звать. Сижу вот...
   - Приказал? Это ты услышал или он прислал за тобой?
   - Прислал.
   - Призвал, чтобы отослать.
   - Куда?
   - Вот это и интересно. Со мной он это не обговаривал. - Шут задумался. - Это интересно. - Он встрепенулся. - Денег проси.
   - Денег?
   - Да, проси, с наглостью. Сейчас он на многое пойдет. Пениорат им правит. Вижу, аж слюнки текут. Никогда таким его не видел. - Лягун нахмурился.
   Дидрад задумался, мысленно соотнося Пениората - духа жадности с тем, что его призвали. Если Дроганаот хочет что-то из него вытрясти, то он будет очень огорчен, когда к ногам его падут несколько мешков сушеных лечебных трав, двое штанов (вместе с теми, которые на нем сейчас), столько же рубах и ворох никому не нужных в Зэлтии шкур. Подумав так, парень успокоился. Наибольшее благо, которое дает бедность - это спокойствие от того, что ничего нет и потому нечего терять!
   Не сказав больше ни слова, и словно позабыв, что только, что разговаривал с Дидрадом, Лягун повернулся и ушел.
   - Рааф, ну что же ты? - выскочил из башни-пирамиды взволнованный Нерватаот. - Он призывает.
   Дидрад вздрогнул, словно очнулся и быстро пошел к своему знакомцу. Вместе стали они подниматься на второй этаж. Пройдя там коридором несколько смежных зал, они вышли на баллюстраду, которая нависала над парадным входом в пристройку, служившую тронным залом.
   Зал был богато украшен искусной резьбой с инкрустациями каменьев, золота, серебра и начищенной до блеска меди. Дроганаот сидел в нем в окружении нескольких десятков человек и двух дюжин идолов, полукругом расположившихся по обе стороны от него. Духи-идолы были один страшнее другого. Здесь собрались все мудрейшины, а также наиболее видные воины, которые в тот момент находились в замке. Когда Дидрад и Нерватаот вышли из коридора, Дроганаот, восседая на железном троне, поднятом под самый потолок, отдавал приказания нескольким зэлтам, по одежде которых невозможно было судить ни об их занятиях, ни о положении в замке или городе.
   - ... это усмотреть, должны были! Еще немного времени у вас есть. Сделайте то, на что не хватило целого круговрата! - кричал он им с высоты своего трона.
   Зэлты стояли, потупив головы.
   - Мы должны первейшими быть там. Первейшими!!! Слышите... первейшими! - его слова хлестали словно плеть.
   - Эгиват, мы все сделаем, - заверили они его.
   - Пошли прочь!
   Их вытолкали из зала.
   - Нерватаот Привиредливый из рода Натаплэан, господарь, - представили знакомца Дидрада.
   - Хорошо, сдержал слово, - прошептал Нерватаот, кивая церемониймейстеру и звякая в кармане металлом, открывавшим доступ даже к правителю. - И я сдержу.
   - А кто там второй? - спросил Дроганаот, подаваясь грудью вперед и вглядываясь в парня. - Не эамал ли это Раафатаот Хилый?
   Лицо мужчины, оглашавшего вновь прибывших, торжественно-спокойное, бывшее даже более важным, чем у самого правителя, немного вытянулось - он еще не успел подойти к Дидраду и спросить его имя (сказать по-правде, он и не собирался этого делать потому, что обещал представить без очереди только Нерватаота. Дидрада же он принял просто за его слугу).
   - Это он, господарь, - подтвердил голос Веиванаота, хотя самого воина парень не разглядел.
   - Зачем он здесь? - спросил Дроганаот.
   Повисла долгая пауза.
   - Ах, верно, я приказал его призвать сегодня по-утру, - проговорил голубоглазый правитель, привыкший уже размышлять вслух. - Приказал ли я призвать тебя сегодня по-утру, Раафатаот?
   - Приказал, эгиват.
   - Я сказал тебе, зачем?
   - Подойди же ближе, тупица, - зашипел со спины на Дидрада церемониймейстер. Он злился на себя за то, что согласился представить кого-то вне очереди, злился на то, что этот эамал удостаивается чести быть представленным Дроганаоту без церемоний и досадовал на то, что его великий господарь вынужден кричать через всю залу только потому, что "тупица" не додумался подойти ближе. В тот же момент мужчина пообещал себе больше никогда не соблазняться на подкуп. Он даже поклялся себе в этом (и хотя в тот же вечер нарушил клятву, но в тот момент был уверен, что никогда не нарушит - и это его утешило).
   - Нет, ты не сказал.
   - Сколько раз, Лягун, я тебе говорил, чтобы ты напоминал мне об этом, - с возмущением промолвил правитель оборачиваясь и заглядывая куда-то за спинку трона.
   - Ты же обещал мне сегодня делать вид, что меня здесь нет, - послышалось из-за спинки приглушенно.
   - Я не сдержал обещания, но ведь это по делу.
   - И я не сдержал по той же причине.
   - Какие же у тебя дела, глупый шут, когда ты только и сидишь целый день там - даже подушек туда нанес, и ничего не делаешь?
   - Я, как и ты, мой господарь, привык везде располагаться с удобством - поэтому не попрекай меня этим. Что до того, что я ничего не делаю - так ведь разница между нами только в том и состоит, что я ничего не делаю молча, а ты - говоришь.
   Дроганаот расхохотался.
   Из-за спинки его трона послышалось недовольное ворчание и появилось помятое лицо Лягуна.
   - А-а, да, это и впраду наш эамал, - сказал он, зевая.
   Смотря на него, Дидрад стал уже сомневаться, а говорил ли он с кем-то у ворот или это ему тоже приснилось, как и с Зоалиной.
   - Поприветствуй великого шута господаря... э-э... шута великого господаря, - снова зашипели со спины в ухо Дидраду и больно толкнули в спину. - Давай же, тупица, - последовал очередной толчок.
   Парень заскрежетал зубами, развернулся и отвесил звонкую пощечину старику. Охнув, тот отпрянул от него и прикрыл рукой лицо.
   По залу прошла волна перешептываний.
   - Давно хотел это сделать, - беззаботно проговорил Лягун, первым пришедший в себя. - Как ты думаешь, господарь, наш верный Теарил успел стать синим или нет?
   Дрогонаот снова рассмеялся и спросил мнение шута.
   - Я думаю, что нет, - ответил тот, - удар был столь скор и звонок, что те духи, которые постарше перескочить не успели, а те, что помоложе - испугались щелчка.
   По залу, особенно в кругу мудрейших вновь послышался недовольный ропот. Слышались возгласы: "Синие духи", "В эамале Хилом синие духи!"
   - Ты делишь духов на молодых и старых? - удивился Дроганаот.
   - Делю.
   - О-ао-а! - пронесся, словно ветерок по залу.
   - Как же ты догадался до этого? - спросил голубоглазый правитель.
   - Здесь не нужна особая догадливость. Хватит и того, чтобы просто посмотреть на одержимых. - Шут посмотрел на Дроганаота. - Некоторые из них медлительны и не хотят ничего - мало двигаются, а то и вовсе лежат, другие, напротив, не прочь порезвиться, до всего рвутся и излишне напрягают силы (он несколько склонил голову в сторону правителя). Так вот те, кто слабы и хилы, одержимы старыми, а те, кто резвы и веселы - молодыми духами.
   Дроганаот пристально посмотрел на шута и хмыкнул в нос. Он понял намек.
   Лягун ему ответно улыбнулся, указал пальцем на Дидрада и затем двумя руками показал жест, убирайся.
   - Я вспомнил, что хотел от тебя, - тут же повернулся к парню правитель. - Вскорости нам потребуется много снадобий. Поэтому велю тебе удалиться в окрестности и позаботиться об исполнении моей воли.
   - Он все сделает, господарь, ты же знаешь, - махнул рукой шут. - Отпусти его и давай уже пойдем обедать. Мой живот разрывает так, словно там сидит целая армия голодных синих духов.
   - Они молоды или стары? - спросил Дроганаот.
   - Не знаю, но то, что они голодны - бесспорно.
   - Пошел прочь, - прошептал Дидраду церемониймейстер держась на безопасном расстоянии.
   - Постой, эамал, - услышал парень, едва только повернулся, чтобы уходить. - Ты не может уйти безнаказанно. Избиение моего Теарила не должно остаться неоплаченным. Чем ты можешь отплатить ему?
   Дидрад пожал плечами.
   - Я помню, у тебя было золото. Такой кусок, подобный камню. Отдашь его.
   Глаза Теарила загорелись - золото, которое не очень много стоило в Зэлтии, в походе в земли Тиринта могло послужить хорошую службу - в империи его очень ценили и это знал каждый зэлт.
   - Господарь, ты не найдешь у него и крупицы золота, - разочарованно произнес шут.
   - Почему?
   - Я подметил, что у лекарей есть удивительная способность превращать золото в шкуры и меха.
   - Но зачем же делать так, Лягун, это глупо?
   - Я того же мнения, господарь. - Шут посмотрел на Дидрада. Тот потупился. - Но такое бывает, когда между золотом и шкурами стоит... женщина.
   - При чем тут женщина?
   - Женщина, господарь, это великий преобразователь всего в ни во что и ничего во что-то.
   - Нам и вправду пора поесть, - сменил тему правитель и отпустил Дидрада.
   - Меня он даже не заметил, - заскрежетал зубами Нерватаот, когда они вышли из зала. - Что ты там такого наделал, что сам Великий воин тебя помнит? Что ты говорил-то?
   - Ничего. Я молчал.
   - Молчанием никогда не заставишь взглянуть на себя! С самого утра ты мне врешь, - обиделся знакомец.
   - Нет, Нерватаот, не вру. Это ты с самого утра мне не веришь.
   - Раафатаот, погоди, - услышал он за своей спиной и, обернувшись, увидел совершенно незнакомого мужчину. Тот отозвал его в сторону, а потом повел какими-то коридорами и лесенками.
   - Ты забыл про деньги, - сказал ему шут, с которым Дидрад едва не столкнулся на полутемной лестнице. - Чего жмуришься?
   - Смрадно.
   На лестнице и вправду пахло отвратительно, чем-то скисшемся и протухлым.
   - Там внизу темница, - пояснил Лягун. - Я люблю говорить здесь потому, что только здесь у стен нет ушей и глаз.
   - А эти? - Дидрад кивнул себе под ноги.
   - Эти? Они навряд ли что-то скажут: уши их залиты салом или заткнуты пробками, глаза проткнуты, а языки от голода так тяжелы, как наверное вон те бревна. - Он указал в неболшое окно-бойницу, через которое был виден задний двор замка с навалом бревен для растопки кузниц и кухонных печей. - Ты забыл про деньги.
   - Да, забыл.
   - И тебе не надо было бить Теарила.
   - Я не знаю, что на меня нашло.
   - Не делай необдуманных взмахов ни языком, ни руками. И то и другое приносит только потери.
   - Я запомню.
   - Но я захотел говорить с тобой не поэтому. Он выпроваживает тебя за город. Я знаю, что в лесу ты не погибнешь - жил ведь сколько. Но я хочу тебя предупредить. Там ты встретишь Вееледа, обязательно встретишь, и ОН знает это. Запомни, что он уже сейчас тебя ненавидит и никогда не простит эту встречу. Веелед его злейший враг. И он найдет способ сгубить тебя, так или иначе. Ха-ха-ха! Не смотри на меня так. Твое лицо и без того мне напоминает лошадиную морду, а когда ты открываешь рот сходство становится еще большим. - Неожиданно шут посерьезнел. - После Рождения, на четвертый день поклонения Цевинаэлу, духу мужской силы и плодородия, мы выступаем в поход. Совершенно ненужный никому из нас поход. Так установлено. Мы идем в Тиринт. Вся Зэлтия идет. - Лягун помолчал.
   Он и подумать не мог, что от его слов у Дидрада закружилась голова и подкосились ноги. Парень пошатнулся и оперся спиной о стену.
   - Но... сейчас же...
   - Я знаю, - перебил его шут и нахмурился. - Но мы идем. Впервые мы идем туда ПОСЛЕ Рождения, а не ДО. Это Рог всех подбил. - Он посмотрел на Дидрада, а парень постарался ничем не выдать своего непонимания.
   - Слышал об этом, - сказал он сосредотачиваясь на каждом слове шута.
   - Будь он проклят со своей отметиной напару, - выругался Лягун. - Его слова бьют прямо в сердце молодых дураков (шут неопределенно мотнул головой), да так бьют, что после уж ничем до них не достучишься. - Он поник всем телом, а потом резко выпрямился. - Я хочу, чтобы ты встретился с Вееледом и передал ему, что за три дня до похода я буду ждать его там, где он знает. Только это. Сможешь?
   - Да, я передам.
   Шут собрался было уйти, ступил на ступеньку, но остановился и обернулся к Дидраду:
   - В город бы тебе больше не возращаться. Все уже знают, что в тебе синие духи - ОН позаботился, чтобы узнали. На глаза людям часто не попадайся. От страха и прибить тебя могут. Дев, которые с тобой ночи проводили уже может быть удушили. Ха-ха! Да, мой друг, невежество и страх ходят рука об руку. - Он резко переменил тему. - Трав побольше набери от кровотечения и ран. И еще тех, что смрад глушат. Мы многих там оставим.
   С этим он ушел.
   - Раафатаот, - шепотом позвал парня все тот же мужчина и вручил ему несколько золотых слитков. - Господарь велел идти с вами и принять дары за женщин.
   - Господарь? - удивился Дидрад. Он подумал, что этот слуга от Лягуна, а не от Дроганаота. Или он шута называет господарем? Парень запутался. "Как здесь все сложно", - подумал он устало, - "счастье, что изгоняют" Он усмехнулся: "Когда бы подумал, что так скажу!"
   Вернувшись к себе домой, он застал свои вещи втоптаными прямо в уличную грязь. То место, где они лежали, было окружено деревянными истуканами - стражами злых духов. В самом же доме, в его комнате было совершенно пусто, а посередине сидели восемь священников. Они держали перед собой сучковатые дубины, что-то монотонно пели и в едином порыве били этими дубинами по центру круга. После этого они подсаживались еще ближе и повторяли ту же процедуру.
   - Алтиона сказала, что ты должен уйти, - услышал Дидрад голос Зоалины. Девочка со страхом, враждебностью и нескрываемым отвращением смотрела на него. - Деньги же свои брось вон туда, в центр круга, иначе не возьмем. Но и не заплатить не смей! - пригрозила она.
   Парень хотел было ступить за порог, но девочка его предостерегла.
   - Стой, где стоишь! Не пачкай нам боле! Бросай отсюда в круг.
   Дидрад бросил две палочки. Одна из них перелетела круг и упала в углу.
   Священники с ненавистью посмотрели на него, поднялись со своих мест, разошлись к стенам и оттуда снова стали сужать круг, подгоняя деньги к центру своими дубинками.
   - Теперь же, пойди прочь, - с дрожью в голосе проговорила девочка.
   Дидрад спросил ее про свой меч, лук и стрелы.
   - Все это изломано, все это грязно, - скорчила она лицо. - Поди прочь, не стой здесь больше. И не думай о нас, не накликай беды на нас. Вон!
   Парень вышел на улицу и сказал слуге Лягуна:
   - Ты не сможешь ничего взять - это заразно.
   Тот на удивление спокойно отнесся к этому сообщению и сказал:
   - Вечером иди в оружейные ряды и подай там вот это. - Слуга протянул Дидраду камешек с рельефными врезками в виде треугольника. - Выбери себе зэлтарг и гороны сколько надо. После иди в конный ряд и какого коня выберешь за того дай вот это. - И еще один камешек очутился в руке Дидрада. - Не показывай лица. Увидев их (мужчина указал глазами на камни) никто не спросит про тебя. После уж только едь на речную сторону и ищи Плешача. Ты его быстро найдешь. Узнаешь по голове - у него нет волос. У него купи что захочешь. Он все найдет. Сейчас же, возьми мою накидку и прикрой лицо. Пойдем вон там.
   Дидрад накрылся и они пошли по проулкам между домами.
   Слуга оставил его сидеть в доме на окраине города, в который они пролезли сквозь дырявую стену.
   - Здесь живет старуха. Она не видит почти и плохо слышит - про тебя она не знает. Если сидеть тихо будешь, то и не заметит. Все, кто будут заходить, такие же как ты. Ни с кем не говори и не открывай лица.
   Слуга ушел.
   Дидрад переложил на всякий случай кинжал ближе к руке и затих.
   Все время до вечера он думал о странном характере, который вырабатывает в человеке безграничная власть. Вот он спас Дроганаота, а тот словно боится этого, боится быть обязанным, будто бы видит в этом свою слабость.
   Лягун сказал, что несколько тысяч человек будут рисковать своими жизнями в летнем походе на Тиринт только потому, что дюжина из них видела, как Дроганаот испугался, когда лекарь сказал ему, что он одержим синими духами.
   - Трус, - прошептал Дидрад и высказался еще более резко о других качествах голубоглазого правителя. Ему вдруг стало мерзко от того, что раньше он считал Дроганаота - парень поймал себя на мысли, что раньше он вообще его ни за кого не считал, просто образ голубоглазого озорного мальчика был по форме своей положительным. "Какое чудовище-то! Какое чудовище сидит там! Он гонит тысячи на заведомую смерть токмо потому, че среди них окажутси десять, которые видели его жалким!" - думал на тиринтском молодой лекарь, глядя по направлению к замку. Его передернуло.
   Несмотря на омерзение, которое он испытал к Дроганаоту, еще большее отвращение он питал к Лягуну. Отвращение это было примешано к страху. "Он жежь ненавидит его больше всех", - размышлял он, - "и много снегов приживается у него, кормитси и... не-на-ви-ди-и-т! Какую жежь надо ненависть иметь-то, чебы вот так... каждую луну ложитьси рядом, улыбаца, угождать и ненавидеть! О-о-о, этот еще ужаснее того!"
   Когда на город опустились сумерки и улицы заволокло туманом, он выбрался из своего убежища замерзший, голодный и озлобленный. В душе его, оттаявшей за полтора года спокойной жизни снова проснулись прежние инстинкты. Он в который раз остался один на один со всем миром и все вокруг, что прежде было знакомым и родным, вмиг, стало чужим и враждебным.
   Не тратя времени попусту, он обзавелся оружием - помимо лука со стрелами купил меч (щит, как не искал, найти не смог - зэлты презирали щиты по той же причине, что тиринтцы - луки - считали их признаком трусости), выбрал себе небольшого серого в черных яблоках коня, обзавелся клубком бечевок, тетив, заготовками для наконечников стрел, прикупил два куска железа - столько, чтобы хватило на копье, пику или несколько дротиков, подложил под себя целый ворох шкур, воткнул в них две иглы и глубокой ночью, жадно поглощая солонину на спине коня, покинул город.
  
  ***
  
   - Если человек постоянно убивает себя, то стоит ли его спасать?
   В воздухе повисла пауза.
   Стояла глубокая ночь. Ветер порывами налетал на вершины деревьев, слегка трепал их, осыпая вниз дождь из поломанных веточек вперемешку с почками и другой мишурой, иной раз завывал, словно волк и спешил дальше, стараясь охватить, как можно больше пространства.
   В лесу, там, где стволы уходили корнями в торфяную почву было темно и лишь редкие лучи небесного светила тонкими серебристыми струйками проникали под кроны величественных вековых деревьев и стлались по земле бело-серыми пятнами. Под напором ветра, деревья плавно покачивали кронами и казалось, что они играют серебристыми лунными нитями-лучами, осыпая ими землю словно конфети.
   Все пространство вокруг было наполнено трелями невидимых пичужек, цокотом всевозможных насекомых и таинственными шорохами и скрипами.
   Глаз, привыкший к темноте смог бы различить три человеческие фигуры, которые, пригнувшись к земле, медленно крались между стволами.
   - На подобные вопросы отвечать весьма сложно, Раафатаот. Тем более сложно, чем ближе они к истине. Погляди на эти деревья, послушай духов ветра. Там в вышине... погляди... они ведь там сейчас не свирепсвует. Если бы ты оказался там, они бы даже не сдвинули тебя с места. Но даже такой легкий ветерок обрушивает мелкие частицы духов дерева. И не говори, что он все-таки силен - даже самые слабосильные духи ветра смогут что-то обломить с вершин деревьев. Таков закон сущего - мы постоянно что-то теряем, с нас постоянно что-то сдирают, будь то кожа или круговраты.
   Дидрад, внимательно слушавший старческий голос, звучавший, казалось, из-под корней, отметил, что метафора, сказанная им, "сдирать круговраты" в смысле "терять годы жизни" весьма тонка и остроумна.
   - Погляди же на дерево. - Скрюченная тень, двигавшаяся справа от него остановилась и прислонила часть себя к ближайшему стволу. Фигура долго бормотала охранительную молитву духу этого дерева, а потом продолжала: - Вот здесь (постучала по стволу у корня), здесь оно наиболее сильно. Здесь его не сломит ничто, никакому, даже самому могущественному духу ветра не совладать и не согнуть дух дерева, дух леса в этом месте. Отчего же так? Оттого, что это основы. На сем покоиться все. Это есть всему начало, первооснова. Отсюда и сила идет (показал руками движения от земли к небесам), отсюда и смерть. Я видел духов леса, переломленных наполовину, и они не погибали. Проходило круговращение и они цвели и простирали новые тонкие руки к Великому духу (показал на небо). Вонзи же гупоэт в эту основу (показал, как бьют топором о дерево) и даже самый сильный дух леса падет. И начало, и конец - здесь (похлопал дерево у корней). Вопросы и ответы тоже здесь. Суть надо искать здесь.
   И поэтому я повторю, что спросил, если человек постоянно убивает себя, то стоит ли его спасать?
   - Я так и не знаю, что ответить, Совершенный.
   - Хм... Ответ, нет. Мне странно твое непонимание, эамал. Ответ очевиден. Живешь, если хочешь. Когда не хочешь - не живешь. Это, пожалуй, один из немногих выборов, который есть у всех. Он уравнивает нас с тобой, меня и Дрога. Он первооснова, наши корни.
   - За это он тебя не навидит?
   - Он не ненавидит меня - он меня боится. Страх его идет от понимания, что надо мной он не властен.
   - Это может быть?
   Со стороны скрюченной фигуры послышалось раздраженное хмыкание.
   Последовало молчание.
   - Почему ты скрываешь ото всех, кто ты? - спросила неожиданно сгорбленная фигура.
   - Мне нечего скрывать, Совершенный, я все сказал.
   - Ты врешь. Но я понимаю тебя потому, что знаю, что для меня ты не опасен. Я не чувствую от тебя холода, ты теплый. Придет время и ты все расскажешь сам. Я знаю!
   Дидрад был несколько растерян, поэтому отмолчался на эту реплику и продолжал осторожно лавировать между деревьями, стволы которых стояли все ближе и ближе друг к другу.
   Те двое, что шли сейчас рядом с ним - он отчего-то это сразу понял - они заполнят значительную часть его жизни. Парень и сам терялся в догадках, с чего он так решил думать, но упорная безосновательная уверенность в этом росла в нем с каждым днем проведенном в Сумрачной роще.
   Сумрачная роща начиналась в двух конных переходах от Чергоувелеста и предваряла Великие черные леса Зэлтии, тянувшиеся безгранично на запад и на восток. С севера на них напирали горы, на юге они заканчивались перед владениями Тиринтской империи.
   В Великих черных лесах обитали многочисленные племена зэлтов. Некоторые из них были настолько дики и нелюдимы, что о них не знали даже "цивилизованные" зэлты. Земли в эти лесах были неизведанны и часто манили молодых воинов своей таинственностью. Многие из них, набрав отряды своих соплеменников, уходили в Великие черные леса и мало, кто возвращался оттуда.
   Сумрачная роща, к которой по выезду из города направил коня Дидрад и рощей-то вовсе не была. Больше всего она походила на самый настоящий лес и тянулась во все стороны на дюжину конных переходов. Населяли рощу в основном племена спарааландоков, ланкийдцев, окатлэмов, вильмеков и смитропаев.
   Однако, не следует думать, что племена эти равномерно заселили все пространство рощи. Как это и "принято" на огромных территориях, люди заселили самую выгодную ее часть - земли вокруг Очей Величайшего. Очи Величайшего много позже предстанут взору Дидрада двумя огромными озерами, соединенными между собой узким каналом, все судоходство по которому контролировало племя вильмеков. Остальные же племена поделили между собой сами озера. Спарааландоки обжили северную часть левого "глаза" Величайшего, ланкийдцы - южную, окатлэмы и смитропаи не выделили каждый под себя определенную территорию правого "глаза" и жили вперемешку.
   От Очей Величайшего на юг тянулись два тракта, по которым эти племена сообщались с "цивилизованной" Зэлтией и та, в свою очередь, с ними.
   Подавляющая часть Сумеречной рощи была нелюдима, если не считать нескольких Совершенных, которые вышли каждый из своего племени и вели уединенное существование (по другому и не назовешь) в угоду своей философии.
   Веелед, которого Дидрад намеревался повстречать сразу же при подъезде к роще (именно так обещал ему Лягун), был неприятно удивлен, когда вместо мудреца в первые дни своего уединенного проживания встречал все больше "не совсем тех, кого пожелал бы", так он объяснял шуту то, почему не смог передать отшельнику его слова о пожелании встретиться. "Не совсем те" были попросту молодыми парочками, которые сбегали на день, до вечера, из своих деревень или города и предавались любовным утехам на лоне природы.
   Дидрад предпочитал не мешать им, удаляясь от шуршащих кустов ровно на столько, что не слышать ни звука.
   Весна только-только стала вступать в свои права и это была та пора, про которую говорят, что она весь год кормит. Целые дни Дидрад ходил по лесу, отыскивая нужные травы, в сумерках, разведя костер и сортируя собранное за день, он пел песни - сначала тихо, а потом, осмелев, и во весь голос.
   Все это время его тревожила одна непонятная ему мысль, за которой он гонялся, но которую никак не мог поймать и раскрыть. И только дождь, первый с его пребывания в лесу дождь позволил ему осознать причины своего смутного беспокойства - он не купил топор. В наказание за забывчивость он целый день трудился, усердно работая мечом, чтобы соорудить себе шалаш. А когда сделал его, то убежище оказалось ненужным: и дождь прекратился, и сам он промок до нитки.
   Вечерние и ночные заморозки не заставили себя долго ждать. И если бы не большой запас горечь-травы, Дидрад замерз бы без костра. За ночь он сжевал солнечной травы не меньше, чем средний конь, стоя в стойле. Наградой за ночное усердие стали сильные боли в животе и обезвоживание.
   Проведя несколько дней в шалаше, он собрал большей частью траву, найти которую можно было бы прямо за стеной города.
   Огорченный неудачей, но все же держа в уме мысль, которая емко выражена пословицей про первый блин, Дидрад покинул шалаш и выехал на один из двух широких трактов Зэлтии.
   На его удачу в это время по тракту шло достаточно много народа потому, что в Чергоувелесте в те дни готовились справлять праздненства в честь Великого духа, чевствовали Оуанисалта (чтобы труды в этот год удались), окропляли алтари кровью жертвенных животных в честь духа-отца Хелеигэлта с сыновьями - духом ярости Сигидоралом, смелости Совлом, удачи Лудраном и смерти Зечироамом.
   Прознав, что он лекарь, вокруг Дидрада тут же собиралась толпа простого народа и в один голос (почему-то всегда, когда люди собираются вот так, стихийно, они любят говорить в один голос) зэлты просили его помочь. Причем помочь требовали, как от телесных недугов, так и от болезней душевных. Один старик, которому давно было пора собираться к духам, тайком попросил парня избавить его от любовного наваждения, и Дидрад, находясь в прекрасном расположении духа (в каком же еще находиться, если его за врачевание завалили подношениями) продал ему настойку, от которой у старика разовьется такое внутреннее недержание, от которого он на несколько дней напрочь забудет про любовь. Весь следующий день парень ехал на коне, держась за живот и сотрясал округу диким хохотом. Иной раз (когда подходили за помощью) он переставал смеяться, но едва отделывался от очередного пациента, как вспоминал про старика и, представляя его лицо, хохотал пуще прежнего. "Еще сказал ему, что вся любовь из него выйдет. Он сидит теперь и думает, как же долго выходит!" - подумал Дидрад, хохоча, и едва не повалился с коня.
   От прохожих и проезжих он исподволь, чтобы не выдать своей некомпетентности, выведал лучшие места для сбора трав.
   Добравшись до них, он оказался в западной части Сумрачной рощи почти в десяти конных переходах от замка. Там он и провел остаток большой луны и еще половину следующей.
   Трав в тех местах оказалось в избытке, поэтому парень усиленно работал мечом и кинжалом, выкапывая корни или подрезая стебли.
   В начале лета, когда дни стали теплыми и носить меховую накидку стало неудобно, он поспешил воротиться в Чергоувелест и поспел как раз вовремя. Оставалось всего несколько лун до начала общего похода на Тиринт. И хотя войска уже давно ушли, но обоз продолжал тянуться из города к южной границе Зэлтии - с ним Дидрад и передал травы.
   За время пребывания парня в замке, Дроганаот всего лишь раз сообщился с ним через неприметного слугу, который говорил ровным счетом ни о чем, и между прочим поинтересовался, не помогал ли Дидраду кто собирать привезенные травы.
   Поняв, что Дроганаот хочет узнать о Вееледе (как его и предупреждал Лягун), Дидрад с видом отвелеченным и непонимающим, "откровенно" рассказал слуге, как проживал в лесу, и даже не забыл упомянуть влюбленного старикашку (над которым и слуга потешался не меньше, чем сам парень). Сроднившись со слугой на чувстве иронии к несчастному старику, Дидрад расположил его к себе и не преминул выпытать придворные новости. Их оказалось не так уж и много, и главной можно было считать опалу, в которую попал Лягун за то, что противился походу на юг.
   - Веивонаот даже руку к нему приложил, а эгиват не возразил. Я сам видел, - доверительно поведал парню слуга. - Лягун разобиделся и даже всплакнул, а потом что-то говорил - как всегда мудрено, поэтому я не все понял - и господарь его прогнал. Вот уже сколько дней он к нему не ходит и господарь его не призывает.
   На это Дидрад клацал языком и изумленно морщил лоб, задирая на него брови.
   - И я иду в дальние земли! - чуть не забыл похвастать и с гордостью сообщил слуга, торжественно улыбнувшись. На этом их общение оборвалось, чтобы больше никогда не возобновляться.
   "Идите!" - думал про себя злорадно Дидрад. - "Мы всегда вас били, сколько бы вас не пришло. Так, что идите!" И он усмехнулся.
   Лягун тоже встретился с ним только раз для того только, чтобы спросить, передал ли он его слова Вееледу. Отрицательный ответ его взбесил (и это весьма удивило Дидрада, он впервые видел шута злым - то есть не на шутку, а и впрямь злым). Ничего не сказав на объяснения, Лягун молча развернулся и ушел.
   Покончив с сортировкой трав и передав их придворным лекарям на просушку и "выделку", Дидрад два дня промучился сильнейшим желанием напроситься в поход, но после передумал (он толком и не понял, что его увело от таких мыслей).
   Получив от казначея причитающуюся ему за труды сумму (точнее, найдя эти деньги лежавшими у копыт его коня - дотрагиваться до него и его имущества все еще боялись) Дидрад сразу же отправился на выселки у города, проспал в лесу до вечера, а в сумерках снова заявился в Чергоувелест и напрямик поехал к Плешуну. Прикупив через него двух тощих кобыл, а также немного скарба - ящички и одну небольшую скамью, он всем своим небольшим караваном выехал из города ранним утром и снова направился в сторону Сумрачной рощи.
   За наваждение он принял свое воспоминание о том, что снова не купил топор. Притом, вспомнил он об этом ровно в том же месте и при тех же остоятельствах, что и в первый раз.
   Возвращение в город, которое он хотел было предпринять, самоуничтожилось едва он свернул в небольшую укрепленную деревеньку, где за набольшую плату купил сразу два топора (это одно из проявлений человеческой жадности), хотя и один ему нужен был не так, чтобы уж очень.
   Разглядев, что гроши для города в этой деревне приобретают значение богатства, он зачем-то приобрел двух длинношерстых низкорослых коров. И гордый таким сопровождением больше нигде не останавливался.
   Встреча с Вееледом, которая стала его интересовать тем больше, чем чаще он видел, КАКИЕ люди в ней нуждаются, произошла неожиданно и несколько курьезно.
   Нелепость ситуации, в которую попал Дидрад вся включилась во встречу, которая произошла на исходе седьмого дня пути по Сумрачной роще.
   Тот день парню ничем примечательным не запомнился. Может быть такое чувство у него было от того, что за целый день, кроме себя, своих коней и коров он не увидел ни одной живой души. Даже звери и птицы попрятались куда-то.
   Тем неожиданнее было для Дидрада увидеть очень интересную картину.
   По дороге, в его направлении шел человек, хотя сказать, что он шел, в данном случае, не совсем точно потому, что он двигался бросками, как двигаются богомолы.
   Парень увидел его "бросающимся" из-за поворота тракта и необычный вид путника смутил молодого лекаря. Он остановил свой караван и стал внимательно наблюдать.
   Человек продолжал идти на него, что-то проговаривая и видимо не замечая его. Неожиданно, он остановился, возопил радостно и захлопал в ладоши. После этого стал поворачиваться во все стороны, благодарить и вздымыть руки в верх, а затем бросился на обочину, срывая охапками траву и вдыхая ее аромат, стал благодарить за этот, с позволения сказать, букет неизвестно кого.
   Конь под Дидрадом, которого он назвал просто Пятнистый, заржал.
   Человек вздрогнул, направил свое счастливое лицо в сторону парня и опечалился, завидев его. "Букет" выпал из его рук, он раздраженно что-то пробормотал про себя, отряхнул несколько травинок с одежды и быстрым шагом пошел к Дидраду.
   - Чего тебе здесь надо? - спросил он, подходя.
   - Э... я еду...
   - Проезжай же и не мешай, - раздраженно проговорил человек.
   Лицо его было сплошь покрыто сочной зеленой краской. Красной же он вывел полосы себе на лбу, щеках и губах. Притом, на губах полосы эти расползлись зловещей улыбкой.
   Дидрад кивнул и хотел было проехать, но неожиданно человек ухватил за рога одну из его коров и с силой потащил на себя. Глаза его были безумно счастливы. Корова жалобно замычала и стала упираться.
   Парень развернул коня, подъехал к чудаку и хлопнул его ладонью по макушке. Тот ойкнул и непонимающе посмотрел на него.
   - Отпусти корову, - сказал Дидрад грозно.
   - Ты чего? - удивился тот. - Чего тебе здесь?.. - И мужчина снова схватил корову за рога и с еще большим упорством потянул к себе. Заметив краем глаза, что конь от него не отъезжает, он возмутился и сказал, что если и конь, и всадник сейчас же не покинут его, он разозлится.
   - Я проеду, но только с этой коровой, - предупредил его Дидрад.
   - Хорошо, бери ее, - пожал плечами мужчина, обошел коня и накинулся на другую корову.
   - Оставь моих коров! - крикнул на него Дидрад и вытащил меч. - Если...
   - Какую из них тебе оставить?
   - Обоих.
   - Обоих? - искренне удивился чудак.
   - Да, обоих, и ту, и ту. Они мои.
   - Зачем тебе две коровы? - изумился уже мужчина.
   - Какое тебе дело до этого?
   - Ты прав, здесь нет моего дела. И я мешаю. Пойдем, - сказал он второй корове, которую креко держал за рога и снова потянул ее.
   - Оставь ее или я срублю тебе голову, - сделал последнее предупреждение парень.
   - Тогда все померкнет вокруг.
   - И что же?
   - Ты убьешь целый мир.
   - !?!
   - Пойдем, - сказал безумец корове.
   - Погоди, - остановил его Дидрад, - про какой мир ты говоришь?
   - Про мою голову.
   - Про твою голову?
   - Да, я знаю, что ты не срубишь ее, иначе ты сам погибнешь.
   "Му-у", жалобно призывала корова своего хозяина.
   - Я?
   - Да, ведь все померкнет. - Человек огляделся по сторонам, словно бы за деревьями прятались шпионы и прошептал: - Едва лишь я закрою глаза, как ты исчезнешь.
   Дидраду стало не по себе. Он с опаской оглядел массивную зеленую стену из деревьев Сумеречной рощи.
   - Вот видишь, ты исчез, - человек закрыл глаза. - Тебя нет. Ничего нет.
   Дидрад нахмурился.
   Пока мужчина стоял с закрытыми глазами, парень спустился с коня, подошел к нему и хлопнул его рукой по лбу. Тот охнул и повалился на землю. Оттуда он с интересом посмотрел на Дидрада, так, словно впервые его видел.
   - Ты здесь? - спросил он.
   - Разве ты меня видишь? - повеселел Дидрад.
   - Нет, - соврал тот.
   - Значит, меня нет.
   - Но ведь ты здесь, я тебя слышу.
   - Это лишь отголоски, - предположил парень.
   - Верно, - в задумчивости проговорил чудак, уселся так неуклюже, что поднял облако пыли и надолго умолк.
   - Как твое имя? - спросил несколько раз Дидрад, но мужчина продолжал сидеть в пыли с чрезвычайно задумчивым видом. Постепенно, его задумчивость сменилась встревоженностью, а потом и какой-то нервозностью. - Я обыграю это! - вскричал он неожиданно. - Да, да! Это будет... это! - Он задохнулся. - От-го-ло-о-ос-ки! О-о-о! о-о-о! - Он дико разширил глаза и уставился на Дидрада. - О-о-о! - повторял он.
   Затем он поднялся, зажмурился и стал бросаться из стороны в сторону, поводя руками.
   - Лишь тьма, лишь только тьма... о-о-о... мы бродим все во тьме... лишь звуки... отголо-оски правят нами. Услышьте голос мой, как слышу ваши я. - Он все ближе подходил к деревьям. - Лишь тьма и ничего. Лишь я и звуки. О-о-о! как прекрасно! Как совершенно! И ничего нет, лишь я и звуки, лишь отголо-оски тьмы во... - Он не договорил, ударился всем телом о ствол дерева и упал навзничь.
   - Веелед? - спросил Дидрад, подходя к нему. Он решил зайти с другой стороны.
   - Совершенство звука и цвета, - шептал одними губами чудак, не открывая глаз. - Сноп искр, святая вспышка... да-а... святая... так начиналось все, со вспышки...
   Дидрад с интересом смотрел на него и не понимал, что все это значит. Он хотел было уже воротиться к своему каравану, но тут взору его предстала еще одна занимательная картина.
   Все из-за того же поворота дороги показались два человека. Первый, мужчина огромного роста, весь заросший и полуобнаженный (укрытием его телу служил только широкий набедренных ремень, истлевший так, что было удивительно, как это он держится). В копне волос его, которые спускались через уши на бороду, а с бороды на широкую грудь, было понатыкано великое множество сухих веток, что выдавало в нем отшельника. Человек этот передвигался согнувшись. Голова его была смешно задрана вверх так, что борода выдавалась немного вперед и мела собой путь, по которому двигался мужчина. Его от природы короткие ноги были дополнены от природы же длинными руками, поэтому передвигаться и на тех, и на других одновременно было ему весьма удобно. Правда, он не всегда пребывал в таком "приниженном" состоянии. Дидрад видел, как он пару раз поднимался во весь рост, потягивался и зачем-то приседал.
   Немного позади него, держась рукой за его набедренный пояс ковылял старик. Спина его была скрючена так, что казалось, грудная клетка скрылась где-то в животе. Ноги он волочил за собой, а лицо старца, равно как и лицо его спутника, сплошь заросло волосами. На голове старика помещался внушительных размеров трухлявый пень с обломавшимися от старости корнями. Одет он был в шерстяную рубаху, которая спадала ему немного ниже колен и там, где предположительно располагалась талия была обвита свежим гибким прутом.
   Завидев парня, тот, который передвигался на четвереньках остановился и поднялся на ноги. Он что-то сказал старику одним из тех голосов, которые бывают у очень небольшого количества людей (в народе такие голоса называют "лужоной глоткой"). Хотя говорил мужчина спокойно и отстоял от парня на приличном расстоянии, Дидрад расслышался каждое его слово.
   - Там Двойной. Мы лучше в лес. Нет там хода.
   Старец ему что-то ответил (или не ответил потому, что парень ничего не расслышал, лишь увидел, как борода старика несколько раз дрогнула).
   Они недолго постояли на месте и продолжили свой путь в сторону Дидрада.
   Когда странная "двоица" поравнялись с ним, старик, на лице которого хорошо просматривался только орлиный нос, поприветствовал парня. Тот отвечал ему в том же смысле и сам осведомился о здоровье.
   - Давно ли ты идешь из Чергоувелеста? - поинтересовался старик.
   - Да, я покинул его в дни чевствования духа Оуанисалта. С тех пор его превозносили еще два раза, - ответил Дидрад, а про себя подумал удивленно: "Откуда он знает, что я из Чергоувелеста?".
   - Долог твой путь, - согласился старик. Тут он прислушался и заулыбался.
   - Сиш, не болеешь ли? - спросил он.
   Чудак, только-только пришедший в себя от удара головой о дерево, продолжая бормотать себе под нос что-то об "искрах", "велениях" и почему-то "псах", медленно перевел взгляд с пыльной дороги на старика и проворчал недовольно:
   - Их не уместно!
   - Ты о коровах? - спросил старик.
   Дидрад посмотрел на старца уже с изумлением, откуда он знает про коров?
   - Не смогут восхвалять и возблагодарить великого Аббанула, - разочарованно пробормотал Сиш.
   - Прости им их глупость, - проговорил старик.
   - Нет, Веелед, глупости не место подле меня, - едва не расплакался чудак. - Глупость вся осталась там. - Он провел руками в стороне от себя, описывая сферу. - Ей здесь нет места. - Он похлопал свою грудь.
   - Глупости везде найдется место встать. Пусть даже это будет только кончик иглы.
   - Отголо-о-оски! - спохватился Сиш и вскочил на ноги. Он смотрел все в одну точку и не перевел взгляда даже тогда, когда его повело в сторону и он убал на бок.
   - Духи говорят с тобой? - спросил старик.
   - Ничего нет, - пролепетал с волнением Сиш и стал тереть глаза (от резкого подскока у него потемнело в глазах). После того, как зрение его прояснилось, он оглядел всех стоявших подле него людей победным взором и вдруг рванулся с места так, что Дидрад невольно отшатнулся в сторону.
   Прошло несколько мгновений, а его силуэт уже затерялся среди стволов придорожного ельника.
   - Ты еще здесь, зэуг? - спросил старик.
   Дидрад ничего не ответил ему. Он стоял и с величайшим вниманием разглядывал старика.
   Веелед! Веелед, о котором он столько слышал за прошедшее время и которого он представлял себе величественным человеком с громогласным голосом, тяжелой поступью и ореолом таинственности вокруг, - Веелед на деле оказался согбенным старикашкой ростиком всего-то в три локтя. Безусловно, мысленно оценивал его Дидрад, когда-то это был достаточно высокий человек (ростом с него самого), но жизнь скособочила его старостью, а старость с неумолимостью и жестокостью палача изуродавала тело, изрезав его множеством морщин и пригнув ближе к земле.
   - Я слышу тебя, зэуг. Отчего ты молчишь? - переспросил Веелед.
   - Смотрит, - проговорил своим необычным оглушающим голосом полуголый мужчина.
   - Я искал тебя, - проговорил Дидрад, отвлекшись от своих мыслей.
   Густые и низко нависшие над глазами брови старика слегка приподнялись, явив взору парня подянистые белесо-серые зрачки.
   - В чем прок тебе искать меня? - поинтересовался старик и протянул ему руку.
   Не зная, зачем он тянет к нему руку, парень отступил на шаг.
   - Желание найти меня, оно твое? - продолжал расспрашивать старик и голос его изменился: из хрипловатого и трескучего, он постепенно стал гулким и ровным.
   Веелед на шаг приступил к Дидраду, тот еще на один шаг подался назад.
   Между тем, полуголый человек, оставленный стариком, попятился к лесу, а достигнув крайних деревцев, выдрал одно из них, небольшое, с руку толщиной и, опираясь на него, вернулся на прежнее место.
   - Жук, не поднимай руки - этот теплый, - сказал старик, когда ему все-таки удалось "выклянчить" руку парня.
   Жук недовольно посмотрел на Дидрада, но деревце все же опустил.
   - Прости нам наше подозренье, зэуг. Оберегаться мы привыкли. Есть от кого.
   Старик говорил сухо, но голос его был уже мягким, отеческим.
   - Кто ты? Назови себя? - спросил он снова.
   Дидрад представился с некоторым опозданием потому, что в который раз задался вопросом, откуда Вееледу известно, что он тоже был отшельником - зэугом.
   Веелед внимательно его выслушал, попросив говорить потише потому, что "хоть солнца свет угас в моих глазах, вливается звучанием великим он в уши мне".
   На вопрос парня, куда они идут, старик отвечал уклончиво.
   - Где нам тебя найти? - спросил он в свою очередь.
   - Я мест тех не знаю, но до них мне еще три конных перехода. Там лишь деревья, нет ни реки, ни ручья, по которым я мог бы направить тебя к себе.
   Старик кивнул и, не попрощавшись, продолжил путь.
   Дидрад еще долго смотрел им в след, а потом до самого вечера ехал молча, находясь под впечатлением от двух кряду необычных встреч.
   Добравшись до знакомых ему мест, парень потратил достаточно много времени на обустройство. Первым делом он стал расчищать место, чтобы отстроить себе некое подобие дома (в уме он держал образ своего первого отстроенного дома-башни у Равновеликого луга). Эта работа надолго отвлекла его от мыслей о Вееледе, о его спутнике и еще том странном чудаке, имя которого он позабыл.
   Срубленные деревья он очищал от коры и сучьев и оставлял лежать там, где упали, чтобы ближе к Червивой поре (осенним дождям) использовать высохшие стволы и для строительства, и для топки.
   В один из дней в середине лета, он проснулся от того, что его трепали за плечо. Открыв глаза, он увидел Жука, который нависал над ним подобно скале. Его горевшие таинственным огнем черные глаза и полураскрытый рот с черными губами (оказалось, что до этого он съел много ягод) и грязной бородой, его запах, а точнее смрад, - все это обрушилось на сонное сознание парня в едином порыве и с такой мощью, что Дидрад первые мгновения не мог пошевелиться, не понимая, сон ли это или явь.
   Голос Вееледа, который прозвучал из-за спины Жука, а затем и его фигура, появившаяся в сетке солнечных лучей, проникавших в чащу, привели парня в чувство.
   Дидраду сообщили, что его недолго искали и даже пожурили, что спрятался так неумело.
   - Всякий, кто захочет найти тебя - найдет, - проговорил старик. Он уселся прямо на землю и с наслаждением вытянул ноги.
   - Я не прячусь.
   - Не благоразумно.
   - Я не прячусь.
   - В роще водится много зверья, но лишь один тебе опасен - это зэлты. Они сходятся сюда со всей Зэлтии и ищут только того, чтобы кого-нибудь изрубить и ограбить. Я проходил там, где вся земля утыкана костями.
   Веелед помолчал.
   - Отныне мы с тобой, - сказал он просто. - Вставай. Мы должны идти.
   - Куда?
   - Туда, где не найдут. - Он указал рукой на север.
   - К Черным духам? - уточнил парень с опаской поглядывая в сторону Величих Черных лесов.
   - Да. Но не называй их черными. Они прозрачней, чем ты мог подумать.
   Последовали недолгие препирательства: Дидрад говорил, что не может бросить свой лес, что у него великая надобность в жилье, что он отвык жить, как жил прежде (про свою жизнь в лесу он тоже вскользь упомянул). На все эти его слова старик отвечал, что им нет нужды в домах и что лесные духи охранят их от всех бед, если они не будут вредить и жить с ними в мире и гармонии.
   Конец спору положил Жук, который не выдержал и, выдрав из земли близжайшее небольшое деревце, пригрозил им Дидраду. Не имея ничего возразить, парень согласился и еще не настал день, когда они двинулись в путь.
   Шли они много дней (Дидрад даже потерял им счет). Старик вел их уверенно, так, словно прекрасно видел.
   - Я чувствую их зов, - ответил он на вопрос парня, который опасался, что они заблудились и с опаской поглядывал по сторонам на сгущавшуюся полумглу, которая воцарилась в лесу, и он действительно стал казаться черным.
   На довольно широкую реку они наткнулись как-то неожиданно. Даже Дидрад, который шел позади Вееледа и Жука, ведя на поводу коней и коров, не сразу понял, почему его спутники встали, как вкопанные.
   - Спящая вода, - проговорил старик шепотом.
   - Спящая?...
   - Тсс... Это Мертвые земли. Их духи не любят шума. Не гневите их, - предупредил старик.
   Они перешли реку вброд и снова углубились в чащу.
   Удивительно, но даже коровы, которые до того, неистово мычали потому, что темп ходьбы людей не позволял им поглощать всю пищу, которая проплывала мимо - даже они притихли и стали чрезвычайно послушны и смирны.
   - Долина Спящих духов, - промолвил старик, останавливаясь у величественных размеров валуна, неведомо как очутившегося посреди чащи. - Когда Каменный дух достигнет ее середины, свет сущего померкнет навсегда. Это пророчество я слышал от своей бабки. За круговраты моей жизни Каменный дух сделал два шага. - Старик указал рукой себе под ноги.
   Только тут Дидрад заметил, что от валуна в сторону, откуда они только что пришли тянулась широкая борозда, словно камень этот кто-то протащил между деревьями. И хотя весь лес: и почва, и корни деревьев и стволы, были заволочены мхом и вьюном, борозда эта не содержала на себе ни единой травинки, ни единой споры мха и тянулась, огибая стволы деревьев подобно рубцу.
   Рассмотрев все это, Дидрад ощутил, как по внутренностям его пробежал холодок.
   Они прошли еще несколько десятков шагов и парень стал подмечать, что деревья и вправду стали словно сонные: некоторые из них лишь слегка приклонились к земле, а другие лежали на ней, да так, что стволы их, широченные стволы в обхват или в два шириной извивались подобно змеям, приняв форму почвы, на которую они легли.
   Продираясь сквозь переплетения стволов и боясь даже прикоснуться к ним, парень с ужасом думал о том, что их ждет впереди и призывал всех богов и духов на помощь своему разуму и сердцу.
   Вскоре троица вышла на обширное пространство сплошь усеянное поваленными деревьями. Притом повалены они были ровно в одном направлении и под одним углом. Между ними вела узкая тропинка, идти по которой Веелед приказал очень быстро.
   - Что бы ни возникло перед тобой. Что бы ни полезло в глаза, не сходи с тропы. По обеим сторонам ее тебя ждет смерть. Ужасная смерть гноением и кровью.
   От слов старика, сердце Дидрада забилось в таком неистовстве, что он едва не оступился и не полетел прочь с тропы на шмистую почву.
   На тропе, по которой они шли, глаза парня заметили разномастые следы зверья: были здесь и следы-точечки и -горошенки, встречались и объемные в две человеческие ступни следы с отметинами от огромных когтей.
   Продвижение по тропе не было отмечено почти никакими происшествиями, если не считать, что у Жука, трясущегося всем телом, неожиданно пошла носом кровь, а коровы упирались так, что их пришлось буквально перетаскивать на себе. Лошади тоже вели себя беспокойно, но как животные благородные и привыкшие во всем полагаться на людей, они, пофыркивая, шли за Дидрадом.
   Веелед, на удивление парня и Жука, именно в этом месте обрел какую-то всерхъестественную силу, выражавшуюся в его легком и пружинистом шаге.
   Место, в котором они очутились пройдя Долину Спящих духов, необычайно поразило Дидрада. Лес там оказался много реже, чем вокруг нее, со всех сторон к одному месту - Веелед обозвал его Глухой ямой - стекались десятки ручейков, и хотя наметанному глазу Дидрада казалось, что от такого обильного "возлияния" яма должна была быстро переполниться, она не переполнялась. Более того, Глухая яма оставалась наполовину пустой (и так было всегда). Куда уходила вода из ручьев не знал даже старик.
   - Если строить самалт, то здесь, - указал старик на один из пологих склонов ямы.
   Следующие несколько дней были потрачены ими на строительство. К счастью, у Дидрада не возникало необходимости валить и сушить лес потому, что поваленных деревьев в окрестностях было великое множество.
   Первое время, парень никак не мог привыкнуть к необычному лесному пейзажу: когда лес вокруг него не стоял, как это привычно, вертикально, а стелился почти у самой земли.
   Жук, оказавшийся физически необычайно сильным, а по характеру своему добродушным человеком, довольно быстро привязался к Дидраду и не скрывал своего восхищения, когда после долгих трудов, на совершенно пустынном склоне Глухой ямы выросла восьмигранная башенка в два этажа высотой, не считая крыши.
   - Они охранят самалт от дыхания Спящих духов, - сказал как-то Веелед и, припав к земле принялся ковырять ее крючковатым указательным пальцем.
   Его "творчество" заняло довольно продолжительное время, за которое Дидрад успел обтесать несколько стволов в доски и уложить их на крышу дома-башни.
   Старик позвал его и указал на землю.
   - Сделай так, - приказал он.
   Парень долго рассматривал изображения на земле, а потом хотел было вернуться к крыше, но Веелед остановил его.
   - Сделай так сейчас, - повторил он.
   Часть того дня и весь последующий день парень вынужден был потратить на создание воддеслов - деревянных идолов, изображавших добрых духов. Весьма примечальным казалась Дидраду их доброта - на лице ни одного из них он не заметил улыбки: лишь оскалы и демоническая мимика смотрела на него с зарисовок Вееледа. Окружив ими башенку (этим занялся лично Веелед), старик словно преобразился и с тех пор ходил с неизменной торжествующей улыбкой на лице.
   Как узнал потом Дидрад, урочище добрых духов - самалт - в этой Долине было давней мечтой Вееледа. Старик даже поклялся, что перестанет сопротивляться течению времени, когда это урочище появится.
   - Теперь я могу готовиться к переходу, - по многу раз за один разговор повторял он, и на лице его отражалось такое блаженство и такое умиротворение, что и Дидрад, глядя на него, невольно успокаивался.
   Успокоение его, однако, быстро улетучивалось едва до слуха парня долетал дикий рев, исходивший словно бы из недр самой земли. От этого рева кровь стыла в жилах и по телу пробегала дрожь.
   - Хегрииль, - сказал однажды старик, когда заметил оторопь, которая охватила Дидрада, когда над вершинами деревьев пронеслось гремящее "рар-р-р". Парень пошатнулся, будто его толкнули в грудь и невольно оглянулся на самалт.
   - Он не придет сюда. Только раз в круговрат он проходит той тропой, - старик указал на тропу ведущую мимо их дома в Долину Спящих духов.
   Подавляя дрожь в руках и ногах, Дидрад ничего не ответил и попытался вернуться к работе. Он строил загон для коров и конюшню для лошадей и в тот момент был занят частоколом, который ограждал бы их от остального мира (парень настоял на частоколе несмотря на протесты Вееледа).
   - Ты отпустил Матерей. Не правильно сделал, - подошел к нему старик. Он взял парня за полу и потянул за собой.
   Отерев пот с лица и шеи, Дидрад непонимающе посмотрел на него, но поддался и пошел туда, куда тянул его Веелед.
   Старец подвел его к месту на котором ночевали коровы.
   - Взгляни, - указал он на землю, - вот здесь Матери были.
   Дидрад непонимающе посмотрел: частью выдранная, частью примятая трава еще сохраняла на себе отпечаток тел коров.
   После Веелед указал ему на самих коров, которые паслись у края ямы, почти с головой утопая в траве.
   - Земли эти родят обильно и часто, но даже их не хватит, если не беречь. Пойдем.
   Они обошли яму с другой стороны так, чтобы зайти позади коров.
   Дидрад увидел, что хотя животные медленно пережевывали сочные стебли и вид их был вполне сытый, они не стояли на месте, продолжая тянуться все дальше и дальше, утаптывая и приминая траву у корня.
   - Они больше вытопчут, чем поедят. Поэтому смело ограничивай их, - сказал старик, развернулся и ушел в дом.
   В тот же вечер коровы были загнаны за частокол, образовавший небольшой дворик с одной стороны дома.
   Утром следующего дня Дидрад, Жук и Веелед были разбужены дикими криками. Кричали несколько: коровы, лошади и еще какое-то животное, голос которого Дидрад ни разу не слышал.
   Парень вскочил на ноги и бросился вниз.
   Еще из проема двери, выводившей во внутренний двор, он с облегчением увидел, что и коровы, и кони его стоят на месте, и хотя и дико орут, но это является единственным обстоятельством, вредящим им.
   - Хегрииль, - донесся радостный вскрик Вееледа.
   От нетерпения увидеть невиданного зверя, Дидрад запрыгнул на частокол и замер, заворожено смотря перед собой.
   В нескольких десятках шагов от него стояло животное, вид которого напоминал, то ли быка с кабаньей головой, то ли громадного кабана, заросшего густой бурой в черную поперечную полоску шерстью. У него были небольшие бивни, половина из которых (точнее, два) поднималась с нижней челюсти к носу, а еще половина, наоборот, ниспадала, загибаясь, под нижнюю челюсть. Нос хегрииля был на удивление длинным. Две человеческие ладони без труда уместились бы на нем. По-видимому, нос его был мягок потому, что зверь беспрестанно поводил им из стороны в сторону, вынюхивая пространство перед собой. Изредка, он рычал так, словно что-то жидкое булькало внутри него.
   Глаза Дидрада широко открылись, когда встретились с взглядом зверя. На некоторое время, человек и животное обоюдно замерли.
   Вдруг, хегрииль сорвался с места и ринулся на парня. Последний продолжал висеть на частоколе, будто слился с ним воедино. В мозге его истерически билась только одна мысль о том, что он поставил частокол не полностью и что сейчас это чудовище ворвется через этот проход и... Что будет тогда, Дидрад подумать не успел потому, что сила удара, который обрушил зверь на ограду, стряхнула человека внутрь и он упал навзничь. Если бы не страх, который придал парню быстроту действий и остроту ума, он непременно бы погиб под копытами своих же коней и коров. Животные метались в разные стороны, сшибались друг с другом и неистово ржали и мычали.
   Обескураженный происходящим, Дидрад бросился в дом и спрятался там. Он едва заметил, как мимо него на улицу промелькнула тень Жука, с криком "э-эр-р" бросившегося на помощь коням и коровам.
   Парень окончательно пришел в себя только тогда, когда одна за другой в дом влетели, сначала потучневшие за большую луну коровы, а потом и лошади.
   Когда он выбежал во двор, все уже было кончено: хегрииль бесследно исчез, а Жук бледный от страха (который отразился на его лице чрезвычайным зажмуриванием и подрагиванием нижней челюсти) из-зо всех сил держал поваленные во двор бревна частокола.
   На счастье и Дидрада, и его живности хегрииль не стал обходить забор, иначе он непременно наткнулся бы на прореху, заваленную только остовами сухого кустарника да приготовленными к установке бревнами.
   - Ты же сказал, что он не придет сюда! - накинулся на старика Дидрад, едва завидел, как тот, сияя от счастья, вышел перед домом и стал желать убежавшему зверю счастливого пути и всего самого хорошего.
   - Я сказал, что он проходит здесь обычно раз в круговрат, но, - старик улыбнулся, глядя в небеса, - никому не дано знать мыслей хегрииля.
   - Матери привлекли его и кони, - произнес дрожащим голосом Жук. Он оставил держать частокол и подошел к ним, сложив руки так, словно ему было холодно.
   - Хегрииль - посланник духов. Я сам видел его лишь пару раз. Никто другой его не видел, кроме Совершенных. Пора вознести молитвы Величайшему, - проговорил торжественно старик. - Готовьтесь!
   - Если же он снова придет!.. - начал было Дидрад.
   - ...мы вознесем ему молитвы, - закончил за него Веелед. - После, он больше не появится. Ему нечего будет здесь делать.
   - Зачем же он сейчас пришел?
   - Величайший хочет видеть нас.
   - И поэтому напал?
   - Он хотел приглядеться.
   - И поэтому чуть не проломил частокол?
   - Он хотел приглядеться.
   На этом старик развернулся и пошел к лесу.
   - Готовьтесь, - сказал он напоследок, скрываясь в чаще ровно в том месте, куда ушел хегрииль.
   Дидрад оглядел себя - вроде, не покалечен, и медленно с дрожью выдохнул.
   Глубокой ночью старик поднял их и куда-то повел.
   Они очень долго петляли между поваленными деревьями, когда Долина Спящих духов неожиданно кончилась и начался "привычный" лес.
   Уже небо на горизонте начинало светлеть, а они все шли неизвестно куда.
   - Зачем же ты спросил меня про Дроганаота, если сам не хочешь узнать ответ? - спросил старик.
   - Я хочу, очень хочу, - с жаром ответил Дидрад. Странно, но он чувствовал непонятную эйфорию, которая живительным соком лилась по его венам: ему постоянно хотелось смеяться, но он сдерживался. Единственное, чем он выдавал чувства в душе, это прыжки, которыми он отмеривал расстояние от одного корня дерева до другого.
   С Жуком, видимо, творилось то же самое потому, что он также, как и парень подскакивал и долго шел на двух ногах (что обычно ему свойственно не было).
   - Если человек постоянно убивает себя, то стоит ли его спасать? - медленно, будто бы про себя проговорил Дидрад.
   Вопрос этот казался ему, одновременно, и нелепым, и настолько сложным, что ответить на него правильно было практически невозможно.
   - Над чем ты размышляешь? - спросил старик, но тут же остановился, принюхался и обратился к Жуку: - Обогни тот завал и внимательно осмотрись. Там есть Хлипкий гриб, но не рви его, а среж... и место запомни.
   - Хуг, - с придыхом воскликнул Жук, подпрыгивая и в два прыжка достиг завала из бревен и веток, на который ему указал Веелед.
   - Так, о чем ты думаешь, мальчик?
   - Над вопросом, который ты мне задал.
   - Он для тебя слишком тяжел?
   - Я не знаю, но ответ на него никогда не может быть единым. И не ошибиться будет невозможно.
   Старик выходнул через нос (Дидраду показалось, что он злится, но он ошибся).
   - Тлен, - произнес старик. - Знаешь, за что я люблю тлен? Хе-хе (он похлопал себя в грудь). Ты когда-нибудь задумывался, что происходит, когда мы стареем? Подмечал ли, как сморщивается наше тело? Уменьшается, скручивается к единому центру? Да-а... не замечал, да и как тебе заметить - время еще не пришло. Меня на это навела мысль, когда я пребывал в Яблоневых садах близ Спараавелеста - когда-нибудь я пойду туда с тобой, как сейчас иду или в воспоминаниях твоих. Там я увидел яблоко - видел ли ты этот плод? Оно очень долго пролежало у корней дерева, побурело и сморщилось. Не знаю, почему мне вздумалось смотреть на него, что меня притянуло к нему. Со временем оно исчезло, сгнило, но на следующий круговрат на том месте, где оно лежало взошли ростки нового дерева. Тогда я впервые подумал, как мудро устроено сущее вокруг нас. Все, что ненужно, что бренно и тленно имеет своей единственной целью сохранять вечное - сохранять жизнь. Я удалился в эти леса, к Черным духам с единственной целью - постичь то, что недостижимо среди людей. Понимаешь ли ты?
   - Нет.
   Старик замолк. Некоторое время шли молча.
   - Видел ли ты когда-нибудь, как умирают? - спросил он неожиданно.
   - Да, - ответил Дидрад, но потом вспомнил, что не должен был видеть ведь он же зэуг и поправился: - То есть, нет. - А после вспомнил, что ведь должен был видеть и видел, как умирал его Совершенный и снова сказал, что видел.
   Из темноты до слуха парня долетело "хм" старика.
   - Я видел много раз. И много раз был причиной смерти. - Прошли молча. - Я никогда не замолю это перед сущим- знаю это, потому и не пытаюсь. Наши духи, и добрые, и злые покидают нас после смерти. Покидают через рот - я часто видел это и слышал. Скажи, ты часто ощущает головную боль?
   - Нет, но ощущал... иногда... то есть у меня была головная боль, но...
   - Замолчи. Я часто мучаюсь головой. Чем больше думаю, тем больше мучаюсь - духи разума быстро плодяться. Много быстрее всех остальных духов.
   - Я тоже это заметил, Совершенный.
   - Они вытекают один из другого: часто голову посещает совершенно посторонний дух, но из этого постороннего произрастают столько других духов, среди которых все больше родных тебе и близких... их столько, что среди них легко теряется тот - первый.
   Старик остановился и снова принюхался.
   - Старый снег, - проговорил он. - Скажи Жуку, чтобы искал лист с запахом тухлятины. Когда вернется, скажи. Я позабуду. Не перебивай! Мне приятно говорить с тобой. Я должен очиститься перед переходом.
   Он помолчал.
   - Последний, кому я причинил смерть был старик. Я не знал его, не знал ничего о нем, даже лица его не разглядел. Это было давно, очень давно. Тогда навряд ли родился даже твой отец, а дед был еще мальчишкой. - Веелед вздохнул. - Я был очень молод. Молод и горяч, как всякий в Зэлтии. Я видел мир только через свои глаза. Ни чьим другим не верил. Я не хотел смотреть, хотел лишь только видеть - только после я понял разницу, много крутовратов спустя научился видеть, а не только смотреть.
   Я убил его за оскорбление. Он и вправду нанес его мне, но это нисколько меня не оправдывает. За душевную муку надо мстить душе, а не телу. И хотя в том поединке выиграл я, но победил он. Мой удар мучил его миг, воспоминания он нем жгут меня уже очень долго.
   Когда я ударил его рореилтом, таким, какой ты принес с собой, я увидел самалт духов в его голове. Он выпал из нее и я взял его в руки. - Старик остановился и протянул руки к Дидраду. Он стоял освещаемый тонкими лучами луны, неведомо как пробившимися через слошную крону леса и скрючил пальцы, показывая как он держал мозг убитого мечом старика. - Я никогда не видел его до того. Каким прекрасным он мне показался. Как гладок был и нежн. Кожа его была словно кожа младенца.
   - Ты разглядел в нем духов?
   - Нет, они уже изошли, но я разглядел нечно большее. - Веелед неожиданно застонал и ухватился за левый бок. - Мы подходим, - с натугой проговорил он.
   - Жук, поищи листья с запахом тухлятины, - сказал Дидрад, когда мужчина выскочил на них из-под сени деревьев.
   - Э, - проговорил тот, бросил к ногам старика пучок грибов с маленькими шляпками, но на очень длинных ножка, повел головой, принюхиваясь и снова скакнул в темноту.
   - Что же ты там увидел? - спросил Дидрад. От любопытства у него даже прошел страх.
   - Ничего, - ответил старик, и заметив разочарованные глаза Дидрада, тихо засмеялся. - Ничего на нем. Но я был немного умен уже тогда и знал, что это часто так бывает, когда ожидаешь увидеть что-то где-то, но видишь, что его там нет, хотя на самом деле есть. Многие отворачиваются, а я не-ет. Хе-хе! Я осматриваюсь ибо в жизни нет целого смысла. Он разбит, как кувшин, павший вниз, на сотни осколков и если у тебя в руках один - то это еще не весь кувшин. И понять, кувшин ли это тоже сложно. Но я вижу ты плохо понимаешь. Хе-хе.
   - Нет, отчего же. ты огляделся и увидел?..
   - Со все большим нетерпением я буду ждать твоего рассказа о себе. Ты не зэуг. Ты зэлт, да... но... впрочем, что гадать. Сущее умнее меня, и мне никогда не постичь его замыслов.
   Да, я огляделся - ты правильно понял - и я посмотрел на старика. На тело его, на лицо. Оно было сморщено - я тогда подивился, как это так может быть, а вот сейчас часто и сам оттягиваю себе лицо и вижу, что стал каким был он. Тело его тоже было морщинистым. Тогда оно мне показалось гадким. Сейчас же... - он оглядел себя и снова усмехнулся.
   - Ты держал в руках...
   - ... держал в руках самалт. Держал в руках суть того, что лежало у меня под ногами с прорубленной головой. Лежало сморщенное и безобразное. Но внутри его, в самой его сути оставалось ядро, нежное и нетронутое переменами. Тогда я и припомнил яблоко. Его увядание. Казалось бы, это увядание навсегда убивает в нем жизнь и цвет, но нет. Хе-хе! Не-е-е-ет. Нет! Оно только хранит ее на будущее. - Старик пожевал губами (Дидрад слышал это). - Сущее у нас здесь (силуэт руки Вееледа слился с силуэтом его головы). Основа, корень. Это все (силуэт руки обвел тело), все это тлен. Теперь мне не жалко расстаться с ним, ибо как только настанет новая пора, придет Рождение и я проросту занового. Я уж наверное это знаю. Еще недавно не знал, но теперь знаю. - Он счастливо засмеялся. - Я не умру, Раафатаот, никогда не умру.
   Дидрад молчал.
   - Я проросту в тебе, - сказал старик и его узловатый палец дотронулся до парня.
   Молодой лекарь вздрогнул.
   - Теперь ты понимаешь? - спросил Веелед.
   - Ммм...
   - Хе-хе-хе. Я дал тебе ответ на вопрос.
   - ?!?
   - О, ты еще так молод! Надо тратить много сил, чтобы объяснить тебе, а их у меня почти нет. Отдохнем чуть-чуть, - старик опустился на корень близлежащего дерева.
   Парень присел рядом.
   - Много круговратов я брожу по Зэлтии и за все это время ни разу не встретил того, кто сказал бы мне, что ищет меня и от него исходила бы чистота и тепло. Ты первый. Сперва я сомневался в тебе ибо ты не чист - душа твоя в больших черных язвах, и я хотел идти мимо, но почувствовал, что времени искать другого у меня нет. Ты знаешь, как это, когда всему свое время? Как сложно отличить "свое" для времени, соединить их, собрать осколки кувшина тайн сущего? - Старик закряхтел. - Духи долго смеялись надо мной. Не обидно, что смеются. Мне давно не обидно непонимание и осмеяние. Я ушел ото всех не потому, что не был признан. Так поступил Сиш. Я же бежал от того, что все внутри меня гнило, и я уже чувствовал смрад. С тех пор я искал, сначала, исцеления себе, а теперь ищу почвы для себя - для ростков. А-а! - Вееледа снова скособочило на левый бок. Он застонал еще один раз, а потом медленно выпрямился. - Ты первый, кто нашел меня потому, что сам захотел, или так захотели Духи. Я едва не потерял тебя. Благоразумие Высочайшего, что он свел нас, когда ты еще молод и беспечен, не прячешься ни от кого и тебя легко найти. Ты не ценишь свою жизнь и в этом мудрость сущего в тебе. Ты пойдешь дальне меня. Я буду в тебе... мы вместе пойдем... Теперь понял ли ты?
   - Ты сей... сейчас проростешь во мне? - со страхом проговорил Дидрад.
   Старик засмеялся.
   - Нет, - сказал он. - Я проросту в тебе, когда ты сам этого захочешь. Я спасу тебя, когда ты сам будешь ждать от меня спасения. Внутри тебя грязно... в душе твоей уже смрадит, но ты хочешь спастись и спасешься... ты хочешь...
   - Когда же?
   - Сам это поймешь. - Веелед вдруг закашлялся. - Ну, теперь ты знаешь ответ.
   - Спасти можно того, кто сам этого желает?
   - Ничего не скажу. Круговраты будут вертеть тебя, и по прошествии каждого нового ты будешь лучше отвечать на этот вопрос, пока полностью его не поймешь.
   Возвратился Жук с небольшим букетом странного вида цветов, походивших своили лепестками на хищнически согнутые пальцы костлявой руки. Листья цветков напомнили Дидраду человеческие уши.
   Троица двинулась в путь.
   Шли еще долго, но уже и парень стал замечать, что они у цели.
   Эйфория с него сошла и ее место заняла непонятная жажда и головокружение. Несколько раз у него подкашивались ноги и он едва не падал.
   Деревья снова склонили свои стволы к земле и торчали словно пики, направленные в грудь идущим.
   Ноги Дидрада деревенели от напряжения, хотя он не чувствовал, чтобы начинался подъем.
   - Мы пришли, - сказал старик срывающимся голосом.
   Они вышли на край овального углубления глубиной в восемь или десять локтей. В дальней его части была видна возвышенность, отливавшая металлом в лучах поднимавшегося солнца.
   - Мы успели, - проговорил Веелед, тяжело дыша. Он опирался на руки парней, хотя те и сами едва стояли на ногах, постоянно оглядывался на светящийся диск над горизонтом и устало щурился.
   - Никого, - со страхом промолвил Жук и только тут Дидрад услышал абсолютную тишину, которая установилась вокруг них. Даже воздух в углублении был словно бы спертым.
   Стало очень жарко.
   - Не стойте... ло... житесь, - приказал старик. Он задыхался. - Величайший идет. - С этими словами он обмяк в их руках и свалился на землю.
   Дидрад и Жук испуганно переглянулись и нагнулись, чтобы поднять старика, но оба почувствовали такую острую боль в затылке, отразившуюся першением в носу и в горле, что тоже повалились без чувств.
   Над горизонтом восходил малинового цвета огненный диск. Лучи его скользили по громадной равнине с поваленными деревьями, стволы которых расходились во все стороны от одного места. Этим местом была небольшая возвышенность с кратером.
   Нити лучей скользили по земле, светящимися зайчиками проникали под крону поваленных деревьев, которые продолжали жить и плодоносить, и перепрыгивали с листка на листок, со ствола на ствол. Некоторые из лучей, задержавшись на пару мгновений у края кратера так, как дети обычно стоят перед незнакомым местом, ожидая чтобы родитель подошел ближе и мог видеть, когда они проникнут туда - лучи дождались, пока солнце поднимется выше, все разом ринулись в кратор, и вдруг замерли от неожиданности и сгрудились у трех человеческих тел, которые лежали там неподвижно.
  
  ***
  
   Несмотря на то, что была середина дня и солнце светило с такой яркостью, что приходилось щуриться, даже когда на него и не глядишь, под водой на глубине всего-то в два локтя уже невозможно было ничего разглядеть. Только густая голубовато-зеленая муть, по которой лениво плыли туда и сюда травинки и иной мусор, который принесли с собой воды ручьев.
   Холод водной толщи не прогревавшейся даже посреди лета в середине дня, пронизывал тело, сковывая движения и принося облегчение, какое обычно бывает, когда притупляются все чувства.
   Дидрад раскинул руки и ноги и медленно тонул, ощущая единственно только силу, которая тянула его ко дну.
   Как хорошо, думалось ему, вот так падать, вечно падать, не замечая ничего, что вокруг. Все остановилось, все бесполезно и бессмысленно. Мысли остановились, они не текут больше, даже не трепешут - замерли, абсолютный покой...
   Внезапно тело в талии резко стянуло и Дидрад почувствовал, как толща начинает изрыгать его во вне. От быстроты сжатия тела, парень поперхнулся, испустил ртом в воду целый рой пузырей, улыбнулся и в неистовстве заработал руками и ногами, выталкивая тело на поверхность.
   "Пыф", выдохнул он, когда вынырнул.
   - Не помер? - спросил его Жук, стоящий на берегу и держащий в руке конец бечевки, которой был обвязан торс Дидрада.
   - Почти достиг перехода, - улыбнулся парень и стал карабкаться на берег.
   - Я? - спросил Жук парня. Тот кивнул и стал влезать в петлю веревки, которая только что опала с талии Дидрада.
   Молодой лекарь взял конец веревки и крепко сжал ее в руке.
   Раздался всплеск и тело Жука исчезло в озерце на дне Глухой ямы.
   Все тело Дидрада кололо иголками, а голову все еще слегка сдавливал холод воды, но это было все же лучше, чем ощущать себя словно зажатым в тиски, которые постоянно сдавливают.
   Прошло несколько дней с тех пор, как они вернулись с общения с Величайшим, и все эти дни у Дидрада жутко болела голова, ломило тело. Он не мог нормально есть потому, что желудок не принимал пищи. У него даже стали вылазить волосы да так, что стали видны большие залысины за ушами и на макушке.
   Веелед говорил, что это все скоро пройдет, что это плата за общение с Величайшим, "ибо ничто не проходит просто так, и часто смысл кроется в потерях". Первое время парень был готов терпеть "потери", но позже это стало тем более сложно делать, чем меньше признаков недомогания оставалось у старика и Жука, и все больше появлялось у Дидрада.
   Единственным средством, которое ему помогало, - вода в Глубокой яме. Она была настолько холодна, что вмиг отнимала у тела его тепло и вместе с онемением членов уходила и постоянная боль в голове, и ломота в костях.
   По вечерам, когда троица собиралась у костра, Дидрад с удивлением слушал и Вееледа, и Жука. Они рассказывали ему, как общались с Величайшим там, в углублении.
   Жуку Величайший предстал в образе свино-быка, который наведовался к ним за день до общения. Он говорил ему "множественно и... вот, что сказал". После этого Жук начинал нести такую несусветную чушь, что как Дидрад не силился ее понять, смысл слов от него постоянно ускользал. Величайший говорил и о духах леса, потом переходил на коров, превращая их в женщин (при этом, женщины все были как на подбор полные и веселые), после женщины исчезли и появился яркий свет, из него вышли кони, которые пали на Жука своими телами и он их щикотал, а они над ним смеялись и он тоже смеялся и... На этом Дидрад обычно переставал слушать и в который раз думал про себя, за что ему досталась участь переносить большие, чем у двух других, страдания (это он думал о головной боли и ломоте) и получить за них меньшее удовлетворение (тут он с разочарованием вспоминал, что ничего не видел, когда лежал там, в кратере. Вернее, он видел какие-то лица, то ли это были его семья, то ли барниты, то ли другие какие-то лица - он точно не помнил. Говоря откровенно, парень не до конца был уверен, что видел эти лица именно тогда, когда был в кратере, а не до или после того. Надо сказать, что через некоторое время подобных размышлений, в его голове воцарился такой хаос из мыслей, образов и воспоминаний, что разобраться в нем не представляло никакой возможности.
   Веелед остался доволен общением с Величайшим главным образом потому, что тот одобрил его выбор, сказав, что от разговора с Дидрадом получил большое удовольствие. Немного смутили старика слова парня о том, что он ничего не помнит об этом разговоре. На это старец возразил ему, что, видимо, так надо (как часто мы говорим так, когда хотим обмануться!)
   В подобных беседах и додумываниях смысла в совершенно бессмысленных вещах (особенно это касалось грез Жука, которые тот непременно просил объяснить), в подобных вещах прошло лето.
   Дидраду и впрямь через некоторое время полегчало настолько, что он смог ходить с Жуком в лес за Спящей водой и бить птицу и зверя.
   Рык хегрииля, который изредка доносился до его слуха, все больше и больше входил в обиход обычных звуков, которые не то, что не пугали, а даже и волновать перестали.
   Начиналась Червивая пора. Горизонт сплошь заволокли тяжелые сизо-черные тучи, которые сплошным потоком шли на Долину Спящих духов.
   Дидрад с сожалением смотрел вслед уходящему лету, которое скрывалось с его глаз клиньями перелетных птиц и опадало листьями с деревьев.
   Каково же было его изумление, когда Червивая пора началась для всего окружного леса, кроме Долины Спящих духов.
   Ни Веелед, ни Жук не придавали ровным счетом никакого значения тому чуду, которое с начала дождливого сезона наблюдал Дидрад.
   Тучи, которые сплошь заволокли небо, расступались и обходили стороной ровно то место, где была расположена Долина. Нельзя сказать, что природа точно соблюдала границы (иной раз шальная тучка забегала в просвет над Долиной и обдавала ее дождиком), но такие дожди были ничем по сравнению с ливнями, в которые попадали Дидрад и Жук, когда охотились за рекой, отделявшей Долину от остального леса.
   - Нелегко Черным духам, - вздыхал Жук, когда они, перейдя Спящую воду, попадали из-под ливня стеной в безводную прохладу Долины. - Если бы я был Черным духом, я бы все время спал - здесь и теплее да и посуше будет.
   Жизнь их мерно текла своей чередой ровно до того момента, когда на окрестности толстым слоем лег снег (Долину же слегка запорошило). Тогда, под вечер, обитатели самалта, точнее, один из них - Дидрад - по словам Вееледа "нарушил мир с духами".
   Солнце клонилось к закату и его косые лучи, словно трапециевидные ленты спускались из-за туч в прореху над Долиной.
   Любуясь этими лучами, Дидрад стоял у входной двери в дом-башенку и медленно жевал кусок соленного мяса, который был им только, что поджарен.
   Пробыв в Долине несколько больших лун он так и не мог привыкнуть к фантастическому пейзажу и каждый раз в задумчивости любовался им.
   От размышлений его отвлек треск, донесшийся с другого берега Глухой ямы: ломались ветви деревьев и шуршали короткие стебли травы, загодя скошенной Дидрадом для своего скота.
   Парень обернулся на звук и замер.
   На берег у ямы вышло пять хегриилей. Они остановились в ряд, повернув свои головы в сторону самалта и вскинув головы, тянули носом воздух.
   Кусок мяса, который Дидрад положил до того себе в рот, медленно вывалился из него и упал к его ногам. Парень стал пятиться к двери.
   Замычали коровы и вслед им послышалось взволнованное фыркание и ржание коней.
   - Совершенный, где Жук? - спросил Дидрад, спиной подходя к двери. Он знал, что в этот час старик всегда сидит на своем ложе, располагавшемся на первом этаже и, закрыв глаза, почти не дышит.
   - Где Жук? - еще громче спросил, а после и вовсе крикнул парень.
   - Ты помешал мне, - недовольно произнесли за его спиной, - ты больше не должен так делать.
   - Там хегриили.
   - Хегриили?
   - Да.
   - ХегрииЛИ? ЛИ?
   - Да, их пять.
   За спиной послышались шаги.
   - Слава Величайшему, - проговорил благоговейно Веелед и стал возносить молитвы.
   - Где Жук?
   Старик снова не удостоил его ответом.
   Тогда Дидрад повернулся и быстро обежал дом - Жука в нем не было. Выглянув во внутренний двор, он мельком осмотрел его - любимое место Жука - вернулся в комнату, но после снова выскочил к лошадям и коровам и поспешил завести их в дом. После он проверил частокол, который сильно укрепил с момента первого нападения.
   Взглянув на хегриилей - они по-прежнему стояли на той стороне ямы - парень обежал вокруг дома, крича, чтобы Жук не возвращался сейчас и не выходил на открытое пространство потому, что "хегриили встали на нас".
   Коровы дико мычали и носились по комнате первого этажа.
   Возвращаясь к двери, Дидрад успел заметить, что хегриили направились к дому.
   Ворваршись в комнату, он пинками и оплеухами "успокоил" коров, связал их и уложил на пол. Коней же потеснил тяжелой лавкой к стене.
   - Ничего, Пятнистый, ничего, - проговорил он, оглаживая морду коня.
   Вернувшись к двери, он увидел, что Веелед сидел все также перед входом и молился. Кабано-быки были от него всего в двух десятках шагов.
   - Что ты!.. Как ты!.. - возопил старик, когда почувствовал, как руки Дидрада подхватили его и против воли внесли в дом. Веелед еще что-то вопил, но парень его не слушал.
   "Второго я им не оставлю", - подумал он, глядя на старика, - "нет!"
   Дверь тут же была заперта и почти в тот же момент дом сотрясся от удара.
   Коровы и кони принялись метаться на своих местах и дико мычать и ржать.
   Из-за стен дома в ответ им донеслосся протяжный рык пяти глоток и даже шумные выдохи. Послышалось глухое биение, так, словно это сердце билось в груди и дом снова сотрясся от удара.
   - О, Величайший, принимаю слово твое... - орал старик.
   "Му-у", ревели коровы. Кони бесновались в импровизированном стойле и отшвырнули скамью едва не убив ей старика.
   Дидрад стоял у двери и среди всего этого хаоса и крика старался думать. Удавалось это плохо.
   Неожиданно, удар обрушился прямо на дверь и если бы не толстые бревна, из которых она состояла и которые ее же подпирали, то хегрииль разнес бы ее в щепы, а не чуть-чуть приоткрыл.
   В лицо парня дыхнуло уличной прохладой вперемешку с терпким запахом, исходившим от зверя. На мгноение он увидел кончик огромного рога и часть черного подвижного носа, которым хегрииль припал к щели и смачно потянул воздух. В следующую секунду все это исчезло.
   Взбесившиеся кони опрокинули плошки с лучинами и в комнате установилась полутьма, прорезаемая только тусклым светом затухающих лучинок да лучом закатного солнца, который проникал сквозь щель в двери.
   Оглушительный удар снова сотряс весь дом. Теперь Дидрад уже точно видел и рога и лоб хегрииля. Благом для людей оказалось то, что во второй раз кабано-бык ударил не точно по двери.
   От удара косяк повело и дом заскрипел.
   С улицы донесся еще один звонкий удар. В дверную щель Дидрад увидел, как два зверя, пришедшие вместе, сошлись друг с другом лбами.
   "Му-у", уже обреченно и понуро позвала человека одна из коров.
   - ... и пойму тебя, и восхвалю тебя, и воздам тебе, как и ты мне тогда воздал... - бормотал нараспев Веелед.
   Дидрад взбежал на второй этаж и остановился у своего ложа. Он замер ровно настолько, чтобы настойчивому зверю хватило времени разбежаться и еще раз ударить лбом о стену.
   В некоторых местах в стенах второго этажа вылетела пакля и появились широкие щели.
   Парень решился. Он схватил топор и заткнул его себе за пояс. Следом он подхватил лук и колчан со стрелами.
   "Бву-у", донеслось от двери и она почти пала внутрь комнаты.
   И коровы, и кони замерли, и только их черные глаза с ужасом смотрели в глаза хегрииля, который поводил носом, стоя у двери и вглядываясь в неширокую брешь.
   - Нет, нет, стой, стой! - закричал Веелед, бросаясь к Дидраду и повисая на его правой руке, которой тот натягивал тетиву на лук.
   - Мы умрем, если... - попытался объяснить парень.
   - Такова воля... его воля... нет... не смей!..
   - Но...
   - Не смей... брось...
   - Но ты же сам мне говорил про спасение...
   - Брось... брось...
   - ... что спасать надо, когда хотят...
   - Нет... нет... брось...
   - Ты же мне вопрос задал... если человек сам себя убивает... спасать его зачем?.. мы ведь сами себя убьем!..
   - Нет... нет... нет... - словно ополоумевший бормотал Веелед, обвиснув на руке парня.
   Глаза Дидрада, всегда смотревшие на старца в робостью, вспыхнули и взглянули на него с удивлением, а после с презрением.
   - Пош-ш-шел! - прорычал парень и, стряхнув с себя Вееледа, отпихнул его ногой.
   - А-а-а! - закричал тот оглушительно и снова бросился на Дидрада. Он отпрыгнул в сторону. Старец снова бросился и повис на руке, парень во второй раз с трудом его отцепил.
   Хегрииль отходил от двери, готовясь разогнаться.
   Веелед в третий раз подступился к Дидраду, но получил сильный удар кулаком в лицо и упал в безпамятстве на голову одной из коров. Та жалобно мукнула.
   Извелечение стрелы и натяжение тетивы не заняло много времени.
   Кабано-бык постоял некоторое время в отдалении, бья копытом о землю и ринулся на приступ.
   Дидрад прицелился ему в глаз.
   "Бву-у", ударили в левую от человека стену и рука его дрогнула.
   Стрела впилась в верхнюю часть носа хегрииля. От неожиданности он повел головой в сторону, потерял равновесие и упал на бок.
   Вторая стрела все никак не хотела ставиться на тетиву - начавшие не к месту дрожать руки срывали ее. Когда же она полетела в зверя, то впилась ему в бок. Раздался дикий рев, кабано-бык поднялся на ноги и стал проламываться в дверной проем.
   Дом сотрясся сразу от нескольких ударов, канонадой прошедшихся по стенам.
   - А-а-а! - заорал Дидрад, не имея сил оторвать взгляда от большого черного глаза животного размером с его ладонь. Невольно попятившись, он оступился и упал, придавив старика и корову.
   Упал он на топор, который под тяжестью тела парня, вылез из-за ремня и встал стоймя прямо перед его глазами.
   - Вот, что хочет Величайший, - заорал Дидрад. - Ха-ха-ха! - ревел он, гогоча.
   Схватив топор обеими руками, он бросился на зверя и ударил его по лбу. Хегрииль даже глазом не повел. Зато его рог, проделав подсечку, ударил Дидрада по руке так, что она на некоторое время отнялась.
   Острая боль, страх и понимание того, что бежать некуда (про выход во внутренний двор он совсем позабыл) вселили в душу Дидрада отчаяние, которое вскорости переродилось в ярость.
   Схватив здоровой рукой топор, отлетевший в сторону, парень вернулся к хегриилю и ударом сбоку срубил ему часть левого рога. Второй удар нанес животному глубокую рану на шее. Кабано-бык дернулся вперед, пытаясь достать человека (дом затрещал), еще и еще раз, потом обмяк и, жалобно замычав, стал пятиться назад. Это решило его судьбу.
   Дидраду потребовалось всего несколько ударов топором, чтобы испустить из животного столько крови, что оно обессилело и пало, тяжело и хрипло дыша.
   Поняв, что победа на его стороне, Дидрад захотел издать радостный вопль, но у него вышло только выкрикнуть сдавленное "и".
   Вдруг, до слуха его донесся громкий треск, а вслед за этим и шумный рык. В два прыжка парень очутился у двери во внутренний двор и обомлел. Часть укрепленного частокола разошлась в стороны, как растопыренные пальцы, а часть лежала на земле. Несколько бревен, переломанных посередине сохранили на своих острых концах-переломах клочки шерсти, обагренные кровью. Хозяин этих клочков, огромный хегрииль высотой почти в два человеческих роста, стоял посреди двора и нюхал коровьи лепешки.
   Между ним и Дидрадом была лишь хлюпенькая дверь с занавесью из шкуры.
   Внезапно, что-то больно ударило парня в спину и отшвырнуло его к стене. Он мало, что понял: по темной комнате кто-то неистово метался.
   В тот же миг, одна из коров, неизвестно как выпутавшаяся из бечевок, выбила дверь и рванулась во двор. Словно метеор промчалась она мимо остолбеневшего кабано-быка и бросилась в сторону чащи.
   Дидрад смотрел ей вслед, открыв рот и не зная, что делать.
   Вдруг, вслед за коровой промчался один из хегриилей. Он ревел.
   Тот зверь, что находился на дворе, тоже неуклюже поворотился и со всех ног бросился догонять беглянку.
   "Если Величайший принимает обличье хегрииля, то это очень глупое обличье", - промелькнула в голове Дидрада крамольная мысль. Сперва, он испугался ее, а потом расхохотался.
   Только сейчас он понял, почему кабано-быки так рвались сюда.
   "Му-у", промычала корова из-под тела старика.
   - Молчи! - бросился к ней Дидрад, сразу перестав смеяться. Но было уже поздно.
   "Бду", "бду", гулким эхом разнеслось по комнате.
   Дидрад тяжело вздохнул и попробовал размять руку. Чувствительность уже вернулась.
   Он поднял лук, повесил на плечо колчан, убедился, что его корова увела в чащу трех хегриилей и выскользнул сквозь дыру в частоколе.
   Его стрела впилась кабано-быку точно в горло и перебила сонную артерию, которая на шее животного была прекрасно видна.
   Хегрииль, поначалу не поняв, в чем дело, отвесил еще один удар дому и тут же встал, ошарашено поводя головой по сторонам. Когда передними ногами он пал на землю, парень решился, подбежал к нему и сокрушительным ударом по голове повалил на бок. Вытянув ноги, хегрииль покачивался на боку, хрипло дышал и мычал.
   Дидрад опустил топор.
   - Рааф, - различил он сквозь шум в голове голос Жука.
   Обернувшись, он увидел, что еще один хегрииль бежит в сторону дома.
   Сил бороться больше не было и Дидрад понял это. Вернувшись в дом, он с сожаленим развязал и отпустил оставшуюся корову. Она увела кабано-быка.
   Едва оба животных скрылись в зарослях, парень вышел из дома и стал оглядывать его. Разрушения были ужасны: дом покосился на один бок - к двери, в которую столько раз бил хегрииль, убитый Дидрадом.
   - О-о! - услышал он стоны Жука.
   Мужчина шел к нему из ближайщей рощи, округлив глаза и держась руками за голову.
   - О-о-э! - подошел он к Дидраду и огладил его. Рука Жука осказалась сплошь в крови потому, что сам Дидрад был с ног до головы залит кровью.
   - Совершенный?.. - начал было говорить Жук, но озноб прошедший по его телу, сомкнул ему уста.
   - Там, - устало мотнул головой парень в сторону дома.
   - Живой?
   - Да.
   - О-о! - закричал уже радостно Жук и бросился в дом. Оттуда донесся плач и стенания.
   "Неужели подох?" - апатично подумал Дидрад и ничто не шевельнулось в его душе.
   Старик не умер, но пролежал без сознания до рассвета. Потом ненадолго пришел в себя и снова впал в беспамятство.
   Дидрад и Жук времени зря не теряли: в дни беспамятства Совершенного они с успехом разделали туши убитых кабано-быков (при этом, Жук не соглашался к ним прикасаться и был согласен оставить их там, где лежали, вплоть до их сгниения. И если бы Дидрад не соврал ему, что "Совершенный сказал, хорошо", Жук сдержал бы свое слово), кое-как подлатали дом и частокол. К превеликому счастью парня к нему вернулась одна из коров. Она была слегка поранена в боку, но общий вид ее производил хорошее впечатление.
   Жизнь постепенно входила в свою колею и обязательно вошла бы в нее, если бы... не выздоровел Веелед.
   В один из дней, он сообщил Дидраду, что парню следует покинуть их. Свое решение он объяснил долгим разговором с Величайшим, в котором дух сказал ему, что недоволен парнем.
   - Ты покинь нас, - сказал ему старик. - Духи злы на тебя. - Он с ненавистью посмотрел на шкуры хегриилей, которыми Дидрад затянул щели в стенах дома.
   Тогда парень рассказал Вееледу о "явлении" ему топора в наиопаснейший момент схватки.
   - Сам Величайший послал мне знак, как действовать!
   - Ты говоришь глупости, - закричал на него старик. - Величайший не мог одновременно и прийти к нам в обличье хегрииля, и дать убить его...
   - А одновременно любить меня и убить меня он мог? - закричал в ответ Дидрад. На глазах его стояли слезы.
   - Мог, - безжалостно заключил старик, - такова его воля.
   - Воля? - взревел Дидрад. - Воля?!.. - Он не знал, с чего начать. Злоба переполняла его. Злоба от незаслуженной обиды. - Если... это... если то была его воля... его воля... то... то... то мне не нужен такой покровитель! Мне не нужен бог, который желает мне смерти и приходит в ее обличье! Мне не нужен Совершенный, который при любой опасности садиться и ждет развязки! Эти хегриили... они пришли не к нам, они пришли к моим коровам!
   При каждом его слове старик сжимался в комок и бледнел.
   - В первый раз пришел и во второй пришли. Они хотели не нашей смерти... они не доносили до нас слово Величайшего... они, - и Дидрад в паре слов выразил естественное желание, которое возникает у любого животного в определенный период.
   - Иди прочь из Долины, - проговорил еле шевеля губами Веелед, - прочь из самалта! Не следовало его строить, на это разгневался Величайший.
   - Куда же я пойду, - тяжело дыша промолвил Дидрад, - там снега, я погибну!
   - На то воля... Величайшего, - сказал старик и холодно посмотрел на него. - Мне жаль, что ты не тот, кого искал... - Он хотел еще что-то сказать, но парень не дал ему договорить, схватил за шиворот и потащил к дверям.
   - Самалт построил я, - говорил он дорогой через комнату к двери, - от хегриилей его защитил тоже я... так, что... на него у меня больше прав, а ты... а ты пошел прочь... и не смей ступать сюда ни ногой. - Он поднял старика на руки и хотя тот цеплялся, вышвырнул его за дверь. - И выживай, как тебе вздумается. Выживешь... значит на то воля... Ве-ли-чай-шего! - С этими словами парень закрыл дверь.
   - Э-э! - услышал он голос Жука.
   Увидев, как самого близкого ему человека швырнули на землю, Жук пришел в неописуемую ярость (он был из той породы людей, чувства которых всегда чисты - если любовь, то чистая, если злоба - тоже). Он хотел было налечь на дверь, но она оказалась открыта, поэтому он ввалился в комнату и уперся носом в стрелу.
   - Ты можешь остаться, - сказал парень.
   - Без него, - проговорил Жук, невольно отступая.
   - Без.
   - Нет.
   - Иди прочь.
   Жук взглянул на него печально, а потом его глаза вдруг сразу стали ненавидящими. Он скривил губы и вышел.
   Подобрав старика, он взвалил его себе на плечо и направился к роще. Дидрад стоял в дверях, не опуская взгляда перед глазами старика, который неотрывно смотрел на него с плеча Жука.
   Веелед первым отвел взгляд. Дидрад ухмыльнулся.
   Он хотел было крикнуть им, чтобы взяли мяса, но передумал.
   - Меня никто и никогда не жалел, - сказал он своим коням и корове, закрывая дверь, - и я больше никого жалеть не буду. И отступаться не буду... и любить (голос его дрогнул). Отныне только я... только я для себя есть самое важное!..
   Всю следующую ночь он готовил себя прожить в одиночестве оставшуюся часть зимы. Жалел себя, даже всплакнул, но под утро пришел к выводу, что места, показанные ему стариком не так уж и плохи для жизни.
   Он решил остаться здесь.
   Совсем другое решение было принято его бывшими сожителями.
   Не прошло и нескольких лун, как Дидрада разбудило ржание коней и запах гари.
   Выскочив на первый этаж, он увидел, что дверной проем охвачен огнем. Из-за стены пламени на него глядели ненавидящие глаза Жука. Он смотрел пристально и не отрываясь. Черты лица его выражали злорадство. Глаза, черные ненавидящие глаза, и презрительно изогнутые в усмешке губы, - вот и все, что запомнил Дидрад в ту ночь.
   Пожар он потушил быстро. Да и вреда он дому особого не нанес: только лишь почернели несколько бревен.
   Если до этого Дидрад чувствовал по отношению к выгнанным им бывшим друзьям вину, что знакомо каждому из нас, то после первого поджога, это зловредное чувство из него испарилось.
   Второй и третий поджег также пришлись на ночь, и также были обнаружены животными на первом этаже.
   Четвертый раз Жук попробовал сжечь самалт днем, когда Дидрад спустился в Глухую яму, чтобы пополнить запасы воды. Передвигался он теперь только в полном вооружении.
   Придя в бешенство от того, что ему не дают спокойно жить, он тут же решил объявить и Жуку, и Вееледу войну, о чем и крикнул вслед убегавшему мужчине.
   Следующей же ночью, он призвал себе на помощь весь свой прежний опыт и чутье, и вышел на охоту.
   Охота не дала результатов потому, что Дидрад не решался отходить далеко. Но он подметил несколько мест, на которым подолгу стояли или сидели, наблюдая за самалтом. Тогда на следующий день он вывел всех своих коней и корову, нагрузил их скарбом и пошел по тропинке к Спящей воде.
   - Ушел, ушел! - плясал Жук, прыгая с корня на корень. Он подскочил к Вееледу, который сидел за стволом дерева и наблюдал за Дидрадом.
   Старик с подозрением смотрел на уходящих прочь животных.
   - Ночью, - проговорил он.
   - Ночью, ночью! - веселился Жук. Его танец длился очень долго.
   Даже, когда через несколько часов, уже в сумерках, он шел по направлению к дому, то приплясывал.
   Подойдя к двери, он остановился. В руке его был факел. Он хотел сразу же разжечь его, но передумал. Постояв некоторое время, Жук вошел в дом, только там разжег огонь и медленно прошелся по помещению. Выражение глаз его привычно быстро изменилось, теперь они оглядывали все с тоской. По лицу блуждала улыбка.
   Жук вздрогнул, когда до него донесся свист. Он мотнул головой, будто опомнился и разжег факел. Подойдя к стопке дров, он сунул туда факел.
   Веелед увидел, как пламя факела очертило дверной проем, на миг немного угасло (его поднесли к стене) и снова возникло.
   Факел выплыл из дома и пошел в его сторону.
   Старик улыбался, глядя на него. Потом он, вдруг, прищурился и улыбка тут же сошла с его губ.
   Дидрад подошел ровно к тому месту, откуда вышел Жук. При свете факела он даже разглядел то место, где сидел Веелед. Пройдя немного по его следам, он убедился, что когда надо, старик умеет не плохо удирать.
   После он воротился в дом и вытащил оттуда тело Жука с глубокой раной от плеча и до середины груди. Волоча его за ноги, Дидрад видел, как тот сперва грустно смотрел на него и шевелил губами, а после оглядел пространство вокруг себя - лес и небосклон (парню даже показалось, что при свете луны на глазах Жука блестнули слезы). Дидрад подтащил его ближе к Глухой яме и спихнул еще живого в омут. Сделав это, он снова оставил дом и воротился под утро, ведя за собой лошадей и корову.
   Парень улыбнулся, когда увидел, что за время отсутствия на его жилище никто не покушался.
   - Беги, - проговорил он, обращаясь к чаще на другой стороне ямы. - Выживешь один, если будет воля... твоего Величайшего...
  
  ***
  
   Мы все живем в иллюзорном мире мер. Нам думается, что жизнь наша - это весы, на которые мы укладываем ситуации и ждем, что они нам покажут (а в тайне хотим сделать так, чтобы жизнь наша, вся до капли протекала в равновесии). Но никто из нас и помыслить не может, что и весы, всего лишь иллюзия. То что нам кажется равновесным - им не является. Истина состоит в том, что никто и никогда еще не сделал так, чтобы весы жизни установили абсолютный паритет. И это оттого так, что в мире не было, нет и никогда не будет равновесия. Жизнь наша и впрямь похожа на весы. Но стоят эти весы не где-нибудь, а в реке времени. Попробуйте положить в их чаши свои "грузы" и сразу же увидите, что равновесие никак не устанавливается потому, что мимо весов бегут мириады струй, да и сами "грузы" меняют свой вес - проблемы от времени теряют свою значимость или наоборот принимают остроту. Равновесия нет, но нам так хочется тешить себя мыслью, что оно все-таки достижимо.
   Зима подходила к концу. Холода спали, метели завывали уже не так сильно, как прежде, снег порошил через раз с дождем. Дом-башенка, хотя и сильно пораненный нападением кабано-быков, справлялся с переменчивой погодой. Кое-как подлатанный, он жалобно скрипел, когда холодный ветер, мчавшийся от самых гор, врывался в Долину и начинал кружить и завывать, и бросаться листьями, и обломанными ветками деревьев.
   Помятуя о предыдущих своих "одиночных" зимах, Дидрад внутренне приготовился к встрече со скукой и тоской, которые являются извечными спутниками и сидельцами рядом с людьми, кои волею судеб были оставлены соверешенно одни.
   Но к своему удивлению, долгие зимние вечера Дидрад не проводил, как прежде в унынии, а пребывал в весьма приподнятом настроении (он и сам не знал, почему). Парень совершенно не сожалел о том, что находится вне общества себеподобных, отрезанный от всех и вся. Постепенно, он вспомнил, как это разговаривать сам с собой, и принялся вести довольно продолжительные беседы, основными темами которых были его необычные встречи и недавние происшествия.
   - Я остануся здесь навсегда. Здеся хорошо и спокойно. Здеся нет тревог и тяжелых дум тоже нет. Здеся ближе к богам, - говорил парень, выходя во внутренний двор за частоколом и обращаясь больше к животным, чем к себе. После, он как правило сходил на берег Глухой ямы и оглядывал окрестности: даже в середине зимы на едва припорошенном снегом склоне в Глухую яму виднелись черные пятна травы.
   Невероятно, но вода в Глухой яме в зиму стала теплой. Из центра ямы, как из жерла вулкана валил пар. Густыми клубами он поднимался ввысь и почти скрывал от взора парня противоположный берег.
   Почти каждый день Дидрад обходил свои небольшие владения (их он выделил сам для себя, ограничив поляной вокруг ямы). Он внимательно осматривал землю, стараясь подметить на ней любое изменение. Но взошли уже три больших луны и вскоре говорилась явиться четвертая, а парень так и не заметил иных человеческих следов, кроме своих.
   Это его успокаивало, хотя и не до конца (в груди, где-то глубоко внутри, постоянно шевелилась натянутая донельзя струнка). Дурное предчувствие не оставляло его. Ему не верилось, что Веелед, почитавший это место святым, просто так оставит здесь человека, который не угоден его Величайшему.
   Дидрад мог надолго задуматься над тем, что может сделать старик, стоявший одной ногой в могиле, и всякий раз приходил к выводу, что, ничего не сможет. Но почти сразу же в его душе зарождалось сомнение, основанное на убеждении, что Веелед слишком умен и обязательно что-то придумает, и это "что-то" будет тем ужаснее, чем дольше старик не будет ничего предпринимать.
   Но, как известно, время лечит. Оно же прекрасно зарекомендовало себя, как попутчик веры в лучшее и провожатый беспечности, спешащей на встречу с погибелью.
   На первом этаже заржали кони. Пятнистый, голос его Дидрад уже успел выучить, всхрапнул и стал бить копытами.
   Парень открыл глаза и сел. В комнате было очень темно. Ни единого лучика извне не проникало сюда потому, что все стены Дидрад завесил шкурами.
   - Опять мыши, - подумал он зло.
   Мыши, полевые мыши, взявшиеся непонятно откуда именно в конце зимы, стали настоящим бедствием для дома-башни. Они юркали везде, где можно было юркнуть, шныряли от угла к углу и постоянно что-то точили.
   Первое время, Дидрад не обращал на мышей никакого внимания, но после того, как они основательно испортили древко его копья, он начал на них охоту. Постепенно из занятия вынужденного, стрельба по мышам превратилась в занятное времяпрепровождение, где интеллект хищника противостоял интеллекту жертвы.
   Мыши впрочем уже шесть раз проиграли и их околевшие тушки неведомо кто утащил с поляны перед домом, куда Дидрад из зашвырнул весьма довольный своей меткостью.
   - А может это те? - подумал он в следующий момент и вспомнил зверьков - пушистых и длиннотелых, со смешными мордочками, на которых светились слегка раскосые глаза, а рты зверьков были окаймлены черной бахромистой кожицей (или это была такая шерсть), и кожица эта придала их мордочкам смеющийся вид. Дидрад видел их только пару раз, но и этой пары раз хватило, чтобы не досчитаться внушительных размеров окорока, который, наряду с другими обрезками от туш хегриилей висел во дворике. Он его правда нашел, но это было лишь к концу дня и окорок значительно уменьшился.
   "Му-у", вскрикнула корова.
   Звук ее голоса насторожил Дидрада. Если его кони были существами "тонкими" по натуре и могли поднять шум по любому поводу (даже из-за мышей), то корова, которую он назвал Хегрой "в честь" ее беременности от хегрииля, была скотиной умудренной и чрезвычайно рассудительной. И если уж она подала голос, то там у них во внутреннем дворе и вправду могло происходить что-то нехорошее.
   Решив про себя, что "проснуться - разумно", парень откинул шкуру, которой накрывался во время сна и поднялся на ноги.
   Он еще и шага не сделал, как услышал скрип двери. Слух его безошибочно определил, что открылась дверь, ведущая во двор, а когда в комнате на нижнем этаже послышались еле различимые шорохи, Дидрад уже не сомневался в том, что его жилище посетили двуногие.
   Стараясь не делать лишних шагов, он перегнул тело и рукой нашупал оружие, лежавшее подле него.
   Между тем, на первом этаже раздался скрежет, а потом гулкий звук падения - была отперта и открыта уже входная дверь.
   Снова послышались шаги и тихие грубые голоса, говорившие с недолгим протягиванием.
   С минуту Дидрад стоял, вслушиваясь в незнакомую речь и так, как понял несколько слов, то пришел к выводу, что его посетили зэлты.
   В голове его роились мысли о том, кто они и что им здесь надо. Он прикидывал, как узнать ответы так, чтобы не навредить себе и решил, что начнет действовать, как только его заметят.
   Он простоял не шевелясь довольно долго прежде, чем кто-то из внизу стоящих заметил люк на второй этаж, поднялся так, чтобы достать его и попытался его открыть.
   Люк был накрыт сверху шкурой, поэтому подняв его, зэлт не увидел ничего, кроме шкуры.
   Поняв, что его могут заметить, Дидрад осторожно обошел люк и встал позади него. В голове его гудело, а сердце билось, припустив с шага в карьер. Было тяжело сдерживать порывистое тяжелое дыхание. Парень неотрывно следил за люком.
   Люк на некоторое мгновение замер, а потом стал открываться все шире и шире.
   Дидрад выставил ногу вперед и поставил ее так, что дверца не могла открываться дальше и падала, закрывая собой люк.
   В небольшой просвет между дверцей и люком, парень увидел двух человек. Один из них стоял внизу и смотрел на люк, второй, точнее, ноги второго, столи недалеко от него и приподнимались на цыпочки. "Снимает шкуры", - догадался Дидрад. - "Если это все, что им надо, то пусть берут".
   Тем временем, дверца снова широко приоткрылась и свет, который через нее вливался на второй этаж померк, загороженный телом человека.
   Дидрад слегка потянул тетиву на себя и направил стрелу в появившуюся в двух локтях от него спину. Парню было тяжело признаться, что ему будет непросто расставаться с многочисленными шкурами, но выбирая между спокойствием и схваткой, он предпочел мирное "ограбление" себя.
   Внезапно Дидрад остолбенел. Среди множества голосов, которые теперь говорили на втором этаже, до него донеслось явственно "раафатаот". Он бы обязательно убедил себя, что это ему послышалось (так часто бывает), но как назло еще один голос - громкий и грубый - повторил то же самое.
   Человек, взобравшийся на второй этаж что-то сказал. Снизу его о чем-то спросили и он ответил.
   В кромешной темноте, которая царила здесь, незнакомец ничего не видел и Дидрад это знал.
   Снова открылся люк и спина второго человека появилась в проеме.
   Сощурив глаза, чтобы зрачки не выдали его своим мерцанием, парень затаился. Он пристально разглядывал мужчину, который стоял сейчас спиной к нему и старался разглядеть помещение. Незваный гость протягивал руки перед собой и медленно шел к стене.
   Второй, который уже поднялся полностью, также остановился и осматривался. Пару раз и тот, и другой глянули на Дидрада, но не различили его в темноте.
   Тот, что только забрался сказал что-то второму и стал осторожно продвигаться к закрывшемуся люку.
   Дидрад услышал, как на крышу села какая-то птаха. Ее ножки быстро пробежались по деревянным доскам и она спорхнула прочь.
   С первого этажа донесся вопрос. Двое, что находились на втором этаже ответили на него вразлад.
   - Не, - сказал задавший вопрос.
   И тут заговорил голос, который Дидрад не узнать просто не мог. Он снился ему во снах, в кошмарах, он ненавидел его всей душой и, будь его воля, не пожелал бы слышать вовек.
   Говорил Веелед.
   "Вот почему его долго не было. Он ходил куда-то и привел людей", - промельнуло у него в мозгах, - "но, что это за люди? Куда он ходил?"
   Сердце Дидрада немного успокоившееся от мысли, а вдруг еще пронесет и ничего не надо будет делать, снова гулко и быстро застучало в груди.
   С первого этажа что-то крикнули.
   - Да, - ответил один из тех, которые были на втором. Он нашарил под стенной шкурой наличники и попытался открыть их.
   Второй человек, постояв у приоткрытого люка, решился и спустился вниз, чем весьма облегчил Дидраду осуществление того, что он задумал.
   Едва дверца люка закрылась, как парень отставил в сторону лук и быстрыми и мягкими кошачьими шагами двинулся к воину, стоявшему у окна.
   Подойти к нему со спины не составило труда потому, что тот шуршал шкурами и гремел наличниками так, словно хотел отогнать от дома всех злых духом или оповестить их о своем присутствии.
   Парень подивился росту дикого зэлта - он был более шести локтей, Дидрад доставал ему только до середины груди.
   Это, однако, не представляло никакого значения для меча, резким ударом которого парень оставил глубокую рану на шее воина. Тот вздрогнул и обливаясь кровью стал оседать. Превеликих трудов стоило Дидраду, чтобы удержать его вес и не дать ему рухнуть на пол. Уложив тихо стонущего человека на шкуры, которые служили ему кроватью, молодой лекарь вытащил кинжал и вогнал его под лопатку воина. Тот всхлипнул и затих.
   Отерев меч и кинжал об умирающего зэлта, Дидрад выглянул в приоткрытое окно и обомлел. На прилегающих к Глухой яме берегах ходило, сидело, а иной раз и лежало больше сотни человек. Все это были мужчины, фигуры которых были тощи и сухопары, а рост как на подбор соответствовал тому, что был у умиравшего за спиной Дидрада воина. В руках все они держали огромных размеров луки (почти в полтора раза длинее, чем лук у парня), за поясами же были заткнуты дубины или каменные топоры.
   Бежать, только и всплыло в тот момент в голове у парня и он пожалел, что сделал в доме такие узкие окна.
   Дико заржала лошадь. Дидрад обернулся на крик и увидел, как одна из его лошадей лежала на земле с разбитой головой, а несколько воиной вспарывали ей живот. Вокруг них уже собирались желающие полакомиться свежим мясом. Откуда-то, откуда Дидрад видеть не мог потянуло дымком
   Парень похолодел. В его сознание быстро пролетели образы Вееледа и Жука и то, почему он убил своего бывшего знакомца.
   Молодой лекарь отпрянул от окна и затравленно огляделся. Если подожгут дом, то он сгорит заживо, а то, что дом подожгут - об этом свидетельствовало присутствие Вееледа.
   Это было одно из тех редких мгновений, когда раздумья не приносят пользы, а больше вредят ибо съедают драгоценное время.
   С первого этажа закричали. Дидрад не ответил, не зная, что отвечать.
   Снова закричали, уже громче.
   - Да, - ответил он грубо.
   Еще крик-вопрос.
   - А, - ответил баритоном парень.
   Повторили вопрос.
   - Ава у вава, - проговорил Дидрад.
   Снизу умолкли.
   Молодой лекарь в отчаянии водил головой по сторонам и не знал, что делать.
   Вдруг, дверца люка стала медленно открываться.
   Не зная, зачем это делает, Дидрад схватил настенные шкуры, которые были сброшены убитым зэлтом на пол и бросил их на люк.
   Со стороны люка на него чертыхнулись и что-то сказали веселым голосом (хотя звучало это все равно, как рык). Шкуры затянуло под люк. Раздался звук их падения на пол.
   Дидрад бросился к другим шкурам и тоже стал бросать их на люк. Все это время он лихорадочно прикидывал, что ему делать.
   В конце концов, шкуры закончились (в тот момент он пожалел, что не все их держал на втором этаже).
   Люк снова открывался. Дидрад принял самое простое решение: воспользоваться неожиданностью своего появления и бежать прочь, в лес.
   В углу, к которому он бросился за оружием лежали еще две шкуры. Он спешно схватил одну из них и снова бросил на люк. Ему ответили уже с раздражением.
   Вторую шкуру он расправил, сделал в ней прорезь для головы и надел на себя - в лесу в голом виде проживешь не долго. Обвязавшись бечевкой со своей нательной шубки, он приготовился.
   В люке снова появилась спина. Влезая наверх, человек приподнимался на руках и тянул голову. лучшей позы для Дидрада и быть не могло. Одним ударом он срубил голову и когда тело повалилось на пол, обагривая его фонтаном крови, с трудом оттащил его вглубь комнаты.
   Подходя к люку, он еще некоторое время колебался, но после перегорел, как всегда перегорают прямо перед началом боя.
   Откинув люк и заметив прямо под ним стоящего зэлта-великана, он спрыгнул ему на голову, замедлив падение, быстро поднялся на ноги и, не проронив ни звука, принялся орудовать мечом и кинжалом.
   Бросая шкуры на люк, он довольно скоро понял, что спасение его во внезапности. Ко всему прочему, он уяснил для себя еще только две вещи: в доме работай только мечом и кинжалом - лук бесполезен и твой, и их, а дубины с топорами при низком потолке и подавно; если никому уйти из дома не удастся - перемахивай через частокол и беги к лесу (там самое близко).
   Расчет был верен.
   Дидрад был даже удивлен, в каком ужасе и безмолвии уставились на него гиганты и не шевелились, пока он не уложил двух из них. После же, они дико завопили и бросились прочь. Лишь один из них, молодой зэлт, мускулатура рук которого выдавала в нем человека чрезвычайно сильного не побоялся (а может он-то больше всех и испугался, потому и напал). Но его сила была ничем под острым лезвием и выверенными ударами Дидрада. Парень срубил врагу правую кисть, проткнул правое же плечо, а после, мощным ударом по ноге, перерубил ее и опрокинул его навзничь. Зэлт истошно закричал и повалился спиной о стену. Он с такой силой приложился головой, что из носа его брызгнула кровь. Захлебываясь в ней, он с ужасом смотрел, как Дидрад бросился на другого зэлта и поранил ему спину и бедро. Остальные, кто был в помещении вырвались наружу и крича побежали прочь.
   В два прыжка парень очутился у двери во внутренний двор, впрыгнул на частокол и лицо его исказила гримаса разочарования.
   Повсюду, куда бы он ни посмотрел, - повсюду от него были дикие зэлты. Путь к отступлению был напрочь отрезан.
   Тем временем, зэлты находившиеся на улице, кто с удивлением, а кто и со смехом смотрели на разбегавшихся товарищей. Лишь некоторое время спустя их лица посуровели и они со злобой поглядели на самалт.
   Дидрад, поняв, что ему придется драться до последнего, не терял времени даром и с решимостью, которая посещает человека только в минуты крайней нужды или опасности, принялся действовать.
   Первым делом он бросился к входной двери, добил кинжалом вытавшегося уползти искалеченного зэлта, крепко запер основную дверь, подперев ее скамьей, а также бревном, которое лежало тут же и было приготовлено на дрова. Покончив с этим, парень приложил топор пару раз о вторую дверь и проделал в ней прореху достаточно широкую, чтобы видеть то, что происходит во дворике и вести стрельбу из лука.
   После этого, с трудом поднялся на второй этаж и спустил оттуда в люк лесенку. Распахнув настеж наличники на окнах бойницы, он подумал, что все-таки правильно сделал, что вырубил окна такими узкими.
   В короткий срок, за который дикие зэлты даже не успели узнать, что произошло, нехитрая оборона дома-башни была подготовлена.
   Поглядев в каждое из восьми окон-бойниц и видя лишь только не понимание и смятение в рядах врага, Дидрад успокоился (насколько это было возможно в его положении).
   Пока дикие зэлты приходили в себя, парень скинул тела убитых им воинов со второго этажа на первый - чтобы не мешались под ногами, привалил их к двери во двор, чтобы лучше держалась, собрал оружие, оставленное врагом при бегстве, приготовил свое оружие - стрелы, копье и два дротика - и даже успел перекусить, подобрав с пола растолокневший от тепла ломоть сырого мяса.
   "Фьеть", просвистело в комнате и тут же грохотом отдалось в полу, Дидрад вздрогнул и резко обернулся. Из стены в пяти шагах от него торчало толстое древко стрелы. Еще одно торчало из пола позади него. Оно больше походило на копье, но было стрелой - про это говорило оперение.
   Дидрад поспешил прикрыть наличники, оставив в них такие щели, чтобы можно было незаметно наблюдать пространство вокруг дома.
   Выглядывая через щели, парень видел, как дикие зэлты окружили его дом со всех сторон, но держаться на приличном расстоянии и оттуда бьют по нему из своих огромных луков.
   - Оу! - протянул Дидрад удивленно, когда заметил на правых руках врагов деревянные бруски, искусственно удлинявшие руку, державшую лук. - Я уже вас видел, - проговорил он, задумчиво и ухмыльнулся.
   Едва ему вспомнился его последний бой на родной земле, как только в памяти всплыли ужасные и, в то же время, сладостные картины его прошлой жизни, - стало немного легче: смогли побить их тогда и сейчас побить сможем.
   Зэлты стали подходить ближе.
   Дидрад принялся быстро передвигаться по комнате от окна к окну - зэлты двинулись на него все разом.
   Парень понимал, что ему придется отбить несколько атак, прежде, чем враг ненадолго оставит его в покое.
   "Зэлтарг не дает духам доблести пробраться в нита", - вспомнил он тиринтскую поговорку и еще больше воспрял духом.
   Дидрад посмотрел на свой меч с таким видом, каким смотрят только на близких и верных друзей. "Выдюжим", - промелькнуло в голове.
   Первая атака захлебнулась так и не начавшись. Подойдя к одной из бойниц, Дидрад увидел, как у берега Глухой ямы, в шагах ста пятидесяти от дома стоят несколько зэлтов. Парню не составило труда догадаться, кто это стоит.
   Вытащив стрелу в окно оперением вперед, он узнал, в какую сторону дует ветер, вытащенная на миг рука "донесла" ему, что ветер достаточно силен.
   Заложив пару шагов погрешности на ветер, Дидрад натянул тетиву и выпустил стрелу. Промахнуться со ста пятидесяти шагов по пятерым или семерым гигантам, стоящим в круг было просто невозможно.
   Стрела угодила правому крайнему из них в плечо.
   Дидрад не слышал ни криков, ни стонов - ничего потому, что ветер уносил от него все звуки. Он и стрелу-то в плече увидел только, когда уже повторно натянул тетиву. Вторая стрела, выпущенная с еще большей погрешностью на ветер, попала прямо в грудь второму зэлту. Он пошатнулся и отступил на шаг.
   Только после этой второй стрелы, они догадались разбежаться в стороны.
   До слуха Дидрада донеслись звуки ударов топоров о дерево. Гремели одновременно все стены.
   Поняв, что второй этаж "дал" ему все, что мог, парень спустился вниз и, сделал это как раз вовремя. Дверь во двор, а тажке основная дверь сотрясались от ударов. Топоры и дубины можно было видеть и в бойницах рядом с дверью - зэлты пытались расширить даже окна.
   Схватив копье, Дидрад в несколько ударов переранил им с десяток человек у главного входа. После, схватив дротики, он отпер дверь во двор и воткнув сразу оба в зэлта с топором, устроил резню мечом и кинжалом.
   Рубил и колол он сперва только лишь со злобой. Но когда враги во дворе снова бросились врассыпную к нему пришло чувство опьянения и удовольствия от собственного превосходства.
   Хотя дикие зэлты в разы превосходили его числом, но они совершенно не могли управляться ни топором, ни дубиной, и били и тем, и другим только сверху вниз. Эта их манера была тут же запомнена Дидрадом и он больше колол, чем рубил - это было и быстрее, да и пространства требовало не много.
   Не прошло и нескольких мгновений, а во дворе уже корчились в предсмертных судорогах четыре великана. Их кровь и внутренности в изобилии окропили и завалили лепешки коней и коров.
   Когда на помощь несчастным подоспела помощь, дверь в самалт снова оказалась накрепко запертой.
   В голове у Дидрада сильно шумело, а в душе не осталось и тени сомнения и страха. Он сразу же делал, что задумывал - не размышляя, не прикидывая. Ему даже стало весело.
   Едва он запер дверь во двор, как тут же отпер входную дверь и вырвавшись на улицу с мечом в правой руке и кинжалом в левой, убил еще двух и ранил тоже двух зэлтов. Остальные отпряли, а потом бросились за ним, но первый же зэлт, который попытался вбежать в комнату, наткнулся на острие меча, которое вспороло его живот.
   Ударив согбенного раненного ногой в голову и отшвырнув его прочь от двери, Дидрад отошел вглубь комнаты, заманивая врагов, а затем дико заревев, напал на них. Жизни двух зэлтов были прерваны этой его атакой.
   Каждый новый зэлт, который вбегал в комнату, широко раскрывал глаза от изумления и шептал "хегрииль". Эта оторопь дорого обходилась ему потому, что именно этим мгновением и пользовался Дидрад, чтобы нанести первую глубокую рану в живот, а лучше в шею врагу.
   Потеряв в этой ловушке еще пять человек, зэлты отступили.
   Дидрад из последних сил запер дверь и устало осел на пол. Он сидел там, широко открыв рот и с отвращением (будто впервые увидел) смотрел на окровавленные тела, лежавшие рядом. Парень заглядывал в лица-предсмертные маски и не видел в них ничего, кроме ужаса. Даже глаза, по-детски наивные глаза этих мужчин смотрели со страхом.
   В комнате стоял невыносимый смрад: пахло медью, испарениями и испражнениями убитых.
   - Раафатао-от-т! - донеслось до него из-за двери.
   Дидрад с усилием поднялся на ноги и выглянул в щель.
   В шагах пятидесяти от двери, переминаясь с ноги на ногу и неимоверно нервничая стоял Веелед.
   - Раафатаот, это я, Совершенный!
   Парень припал лбом к холодной доске. С лица его лил пот. Он струился по щекам и капал с подбородка, затекал по шее за шиворот и тек на грудь.
   О, как он ненавидел теперь этого старика! Даже его голос приводил в бешенство! Проклятый, треклятый старикашка!
   Дидрад снова посмотрел в щель. Оказалось, что старик стоял уже ближе и продолжал звать его.
   Молодой лекарь усмехнулся безумной мысли и стал медленно отпирать дверь.
   Грубый мужской голос что-то закричал Вееледу, и он еще приблизился.
   Оставив дверь незапертой, парень поднялся на второй этаж, открыл наличник на одном из окон и выглянул в него.
   - Раафатаот, это я, Совершенный, - повторил старик.
   - Я не знаю тебя.
   - Прошу тебя, перестань убивать моих друзей и уходи. В смерти никогда не родиться жизнь.
   - Оставь свои россказни им. С чем пришел?
   Старик замялся, но его подстегнул грубый голос.
   - Они говорят тебе, уйди и мы не тронем тебя.
   Дидрад отошел от окна, а потом снова подошел. Старик стоял все на том же месте.
   - Как и куда я уйду? Коней моих они съели, шкуры забра...
   Молодой лекарь запнулся и умолк. Глаза его натолкнулись на ужасное зрелище: несколько диких зэлтов оттащили от дома тела двух убитых своих сородичей и расчленяли их топорами. Дидрад увидел, как они отделили руки, затем ноги и начали их пожирать.
   Животный ужас овладел парнем. Он почувствовал, как ноги его вмиг стали ватными, а враги, из презренных людей, которых он только что побил два десятка, в свирепых и наидичайших зверей, перед которыми волей не волей он проникся трепетом отвращения.
   - Это будет и с тобой, если не послушаешь меня, - проговорил старик, проследив его взгляд и заметив, что лицо парня побледнело. - Уходи, я прошу тебя. Иди и тебя не тронут.
   Дидрад снова скрылся за окном и вновь появился.
   Веелед стоял внизу, ожидая его ответа.
   - Как я могу верить тебе? - спросил парень.
   - Верь, я не лгу.
   Дидрад медленно отошел от окна, но затем бросился к лестнице, а по ней вниз и перепрыгивая через трупы, оказался у двери.
   Веелед тихо заверещал, когда парень выскочил из самалта, сгреб его в охапку и припустился бежать обратно в дом. Не упало на землю и двух последовательных капель начинавшегося дождя, как Дидрад швырнул старика на пол.
   - А я не верю, - проговорил он тяжело дыша.
   - Вот это так и должно было быть! - побледнел старик и задохнулся от ужаса.
   Однако его смятение длилось недолго. Он взял себя в руки и проговорил:
   - Я не боюсь тебя.
   Веелед, хотя и говорил обреченно, но с достоинством. Парень ухмыльнулся - он-то прекрасно видел, как ошарашен старик. И его мертвецки бледное лицо, и трясущиеся руки, и порывистые, в противоположную от Дидрада сторону движения, - все свидетельствовало о жути, которую Веелед испытывал перед парнем.
   За дверью поднялся рев. В щель парень увидел, как все без исключения дикие зэлты мчатся к дому.
   Дидрад отошел от двери, вытащил меч и занес руку для удара наотмашь. По лицу его блуждала мстительная улыбка.
   - Оно так и должно, - проговорил старик еле-еле шевеля губами и отсутсвующим взором посмотрел на стену. Он съежился, когда услышал шелест шкур под рукой Дидрада.
   Удара не последовало. Вместо этого Вееледа подхватили на руки и вынесли за дверь. Горлом он ощутил холод стали.
   - Перейдем к Величайшему вместе, Совершенный, - прохрипели у его уха.
  
  ***
  
   - И ничего не сделали?
   - Нет. Они лишь смотрели и... стояли и смотрели...
   - Ха-ра-рар! Умеешь удивлять.
   - Да (тяжелый вздох).
   - Я и вправду удивлен: ты говоришь мне это все без тени заносчивости - словно даже и не зэлтаон.
   - Чего же (пожал плечами смущенно).
   - Э-э, не говори так. Природа создала мужчину хвастающим, а женщину кающейся - поэтому мужчины так любят совершать глупости, а женщины - грехи.
   - Ха-ха, ты не считаешь, что это одно и то же?
   - Глупости и грехи - нет. Это примерно разные вещи.
   - Не вижу разницы.
   - Слепец, не видеть того, что на поверхности.
   - Объясни же, не томи - ты так интересно объясняешь.
   - Ах, спасибо (отрыжка)! Вот закажи мне еще аккалги и я тебе объясню.
   - Эй, ты, иди сюда. Принеси аккалги.
   - Будет сделано, зэлтаон.
   - И в прикусочку что-нибудь, да поживей, рассказа ненадолго осталось, я чувствую.
   - Ха-ха, правду сказал, особо больше говорить нечего.
   - Вот, я знал. По глазам видно.
   - Так говори, обещал же.
   - О чем?
   - В чем разница между глупостью...
   - А, это! Глупость, мой юный друг, это усложнение жизни без последствий, а грех - порча ее с превеликими огорчениями. Ха-ха-ха, меня забавляет, когда ты вот так смотришь на меня. Ха-ха! Ой, уже и рот болит от смеха. (резко меняет тон и говорит с укором) Прекрати смешить меня. Шут здесь я!
   - Я нисколько не хотел покушаться на эту твою... ммм...
   - Ведь не найдешь, что ответить.
   - Найду.
   - Нет, не найдешь...
   - Зэлтаоны, прошу.
   - Ха-ра-рар, люблю запах аккалги! Восприми ее. А? Как тебе?
   - Горьковато.
   - Горькова-а-ато! Фр... Совсем в своем лесу обезумел. (Вскрикивает) Ла-а-а! И разговор-то увел, ух! (грозит собеседнику кулаком) Продолжай (громко отпивает напиток и ест, чавкая). Мне с тобой приятнее, чем при Нем. Все ужимки, ужимки. (Шепотом) Даже шуту хочется иной раз осерьезнеть. (Громко) Продолжай же...
   - А на чем остановился?
   - Ты этого старикашку сгреб в охапку и вытащил перед оравой этих диких мальчишек и они тебя не тронули - уж верится с трудом!
   - Но ты же меня здесь видишь?
   - Не утверждаю, что ты здесь, но я тебя вижу. Ха-ха-ха! Чего не увидишь после пяти ковшов аккалги. Ладно, протрезвею, как платить буду - там и решиться, есть ты или нет.
   - Я вытащил его, им сказал, чтобы прочь шли.
   - Это ты сказал?
   - Нет, не я. Я же языка не знаю. Это Ве...
   - Тсс... говори, ОН.
   - Ага, это ОН сказал...
   - Для духа моей головы заполненной аккалгой ты слишком послушен и разумен. Пожалуй, что ты есть передо мной. И это не может не радовать - ведь платишь ты! Ха-хах! Ну, дальше чего...
   - Они подходят... продолжают идти то есть. Тогда я его за горло схватил и собирался уже отрезать что повыше...
   - Успел?
   - Нет.
   - Эх, жаль (искреннее сожаление). Дальше что же?..
   - Он в крик. Чего говорил, не знаю, но они остановились и больше не подходили. Я тоже стою, его держу, а руки онемели. Вот накинься они тогда на меня, я бы сразу и пал.
   - Но если ты здесь и будешь платить, то закажи еще и продолжай.
   - Долго стояли друг против друга. Он им что-то говорил...
   - Ты не понимал?
   - Нет, так отдельные слова. К ночи они отошли. Я его обратно втащил. Он мне говорит, что коли я не уйду, он приказал им сжечь нас обоих.
   - (С сарказмом) Какое самопожертвование!
   - Я тогда даже не испугался...
   - Зэлтао-он!
   - Нет-нет, ты не подумай, что хвастаю - и вправду не испугался. На меня такая тяжесть нашла в теле, что я еле с ним справился. Привязал его...
   - Зэуг сидел у тебя на привязи, как собака?
   - Великий зэуг.
   Оба расхохотались.
   - Весь следующий день они не подходили, а мы с ним уговорились, что как Рождение пройдет, я уйду из Долины. Он до них это донес и на следующий день они испарились. И мы с ним...
   - ... жили долго и счастливо! Прекрасная сказка.
   - Не сказка это.
   - Знаю, не кричи (отвел отяжелевшую голову в сторону и снова посерьезнел). Жизнь порой цветастей, чем любая сказка (вздохнул).
   - Верно.
   - (Все также серьезно). А тебе повезло, зэлтаон (выковырял пищу из зуба). Не часто от таких живым уйдешь. Видимо, духи благосклонны к тебе (посмотрел внимательно). Готовят тебя.
   - К чему?
   - Почем же я знаю?! Это не нам знать, мы так... (покрутил пальцем над столом)
   - Все-таки нелегко с тобой, Ля...
   - Тсс...
   - (Согласно) Тс... да, тсс. Нелегко с тобой. Не моймешь, когда ты смеешься, а когда умно говоришь.
   - А зачем же тебе понимать это?
   - Тяжело так, когда каждое слово разгадывать приходится.
   - Не-е (ухмыльнулся), тяжка жизнь, в которой каждое слово скрывать за личиной другого нужно уметь. Но мне пора (попытался подняться и снова осел)... мне пора, и тебе тоже... ты дораскажи уж быстрее...
   - Дале и рассказывать нечего. После Рождения ушел...
   - С ним-то как жил.
   - Никак (пожал плечами).
   - Я такого не знаю. Никак жить я не умею.
   - Молчали мы больше. Он только раз сказал, что может быть неправильно понял Величайшего, раз тот мне жизнь сохранил.
   - Зэуг, зэуг, - всегда выгоду найдет. Хе-хе...
   - Да. Ушел я снова ни с чем. Что-то у меня как-то так... всегда получается...
   - (Торжественно) Ты превосходно умеешь терять. Ха-ха-ха!
   - Ты прав.
   - В этом и есть твоя сила. Все, что нужно тебе - оно внутри, его не потеряешь, ни украсть и ни отобрать это (оглядел пространство вокруг), а мы... мы... (потрепал дорогую материю платья под накидкой).
   Помолчали.
   - Я рад, что тебя встретил. Приятно был удивлен. Извини уж, что на твой рассказ своего не наложу. Ты и так все узнаешь, чего уж занимать тебя попусту.
   - Ты торопишься?
   - Да, тороплюсь (раздраженно откинул плащ). Прощай.
   - До встречи.
   - Да, эти людоеды... (остановился в задумчивости) я же тебе сказать хотел (снова подошел к столу). Это иллеирги или тарбаонды были (постоял задумавшись. Снова присел и шепотом) Мне очень мысль понравилась твоя.
   - Какая?
   - Я начал спасение, когда они зажгли костер. Подумаю над этим.
   - Чего думать. Я и вправду начал спасаться потому, как подумал, что жечь меня будут - а они просто костер разожгли для коровы моей и...
   - Да знаю... знаю (раздраженно). Говорил ведь...
   - Над чем думать же будешь?
   - Над смыслом.
   - Каков же смысл в этом костре? (Удивленно) Бессмыслица только.
   - Мудрость - она вокруг нас. Мудрость (взял самый лучший кусок жаркого и поднял до уровня глаз) - это смак жизни. (Съел с аппетитом) Лучшее, что есть... а я всегда любил лучшее. Ха-ха-ха! (Ушел)
   В таверне, которая считалась в Чергоувелесте местом всегдашних мужских сборишь и попоек (как впрочем, везде и во все времена), стоял необычайный шум. И невозможно было сразу определить, откуда он исходит. Это так часто случается в присутственных местах, где собирается много народа: все говорят тихо, иной раз и шепотом, но при этом, в помещении стоит такой шум, какой навряд ли подняли бы и крики.
   Дидрад сидел в углу таверны прямо под лестницей - это место было выбрано не им, да он и не догадался бы его выбрать. Он задумчиво смотрел перед собой той разновидностью взгляда, какая присутствует только у пьяных людей или философов.
   На парне была грубоватая шерстяная накидка, служившая ему одновременно и плащем и капюшоном.
   Он не привлекал особого внимания потому, что многие в помещении выглядели точно так же, как и он.
   По лестнице загремели шаги и на стол к Дидраду упал увесистый комок грязи с чьих-то ног. Он вздрогнул и поднял глаза.
   Чергоувелест. Он опять здесь, хотя поклялся себе никогда больше сюда не приезжать. Чергоувелест - проклятое место, которое его все время притягивает к себе.
   "Где я живу?" - подумал парень, поднимаясь и нетвердой походкой направляясь к выходу. - "Где же я..."
   - Плата, зэлтаон! - голос был мягким, но настойчивым.
   - Вот, - подал деньги и отряхнул сиротливо опустевшую ладонь.
   На улице только что прошел дождь и от земли вверх поднималось удушливое испарение.
   "Никогда не было так жарко! Какая духота! Где же я живу!"
   - Зэлтаон, ты узнал меня.
   - Узнал (улыбнулся). Я как раз думал, где же остановился.
   - Мой мальчишка видел тебя. Прибежал и рассказал. Я так и подумал, что ты забудешь.
   Пошли к окраине города.
   - Я заплачу тебе снова немного, Уминиот.
   - Ты запомнил имя.
   - Я говорю с духами и называю людей их именами.
   - О-о, Раафатаот.
   - Я тебе заплачу...
   - Да-да-да... как сможешь...
   - Дай же договорить! Я тебе заплачу, как продам все, что привез с собой. Этого будет... а куда мы идем?
   - Вот и дом мой. Вот он.
   - А, узнаю. Ты меня понял?
   - Да, Раафатаот. Сюда вот, осторожней головой. Ох, как же это ты!..
   - О-охо-хо! Ха-ха! Как болит... да ладно... оставь меня... я немного... мне сейчас... ммм... я... тяже... ло...
   - Тише ты! - прикрикнул старик на мальчика лет десяти, который подошел к нему, хромая на скособоченную ногу. - Спи, спи, Раафатаот! Спи и пусть тебе присниться хорошее, чтобы потом... - Он посмотрел в бледное лицо мальчика. - Духи дождя крутят ножку?
   - Да, - сказал тот и натянуто улыбнулся. Капли холодного пота выступили на его лице, - не могу ступить. Когда же он?..
   - Потерпи еще чуток, Видвалт. Он проснется и мы ему скажем. Теперь можно уж будет - он должен нам за жилье.
   Но ни на следующий день, ни даже через большую луну старик так и не решился заикнуться Дидраду про своего внука, тело которого сворачивала вбок неизвестная болезнь. Смотря на Дидрада, превращенного разросшейся бородой, шевелюрой и грозным видом в степенного и уважаемого мужа, старик переводил взгляд на своего внука, и видя его мучения, порывался было подойти к лекарю, но неведомый страх останавливал его - чем-то опасным веяло от этого человека. Старик пытался уговаривать себя, даже злился потому, как знал, что имеет право просить, требовать от Дидрада услуги - ведь парень ему задолжал - но словно невидимая стена шириной в три шага навсегда разделила этих людей. И Уминиот ходил, как загнанный в западню зверь, затравленно смотрел и злился, злился, злился. Сперва он злился только лишь на себя, винил себя за то, что не может подойди и попросить о помощи. В конце концов, он возненавидел себя и даже плакал, оставаясь один. Он проклинал самого себе, называл всех злых духов себе на погибель, а после, опомнившись и испугавшись, что его внук останется сиротой, так же ръяно начинал молить добрых духов о заступничестве.
   Прошло совсем немного времени прежде, чем старик начал думать совсем в другом направлении. Окончательно самоуничтожившись, он принялся негодовать на Дидрада, который представлялся ему до этого абсолютом ума и величия.
   Как же он не видит, как же он не понимает, что его внуку нужна помощь, так думал старик, смотря, как Дидрад сидит поутру за столом и что-то вычерчивает на дощечке. Неужели духи закрыли свет к его глазам и звуки к его ушам. Как отстраненно смотрит, будто и нет его здесь.
   И старик в отчаянии поднимался и уходил прочь. Он кусал губы и тихо шептал: "Ненавижу!"
   Между тем Дидрад и вправду пребывал в несколько рассеянном состоянии потому, что не знал, как ему поступить дальше. Идя в Чергоувелест, он прихватил с собой множество трав - благо они были легки и тащить их на себе не представляло труда. В городе он надеялся прослыть хорошим лекарем и этим заработать на нехитрый скарб.
   Но прошла вот уже полная большая луна и еще половина большой луны, а к нему так никто и не обратился.
   Он был отверженным. По-прежему был отверженным. За ним даже закрепилась новая кличка Синий Раафатаот.
   Дидрад в те месяцы пребывал в состоянии, когда возратиться очень хочется, но некуда, а оставаться - смерти подобно. Первое время он пытался как-то исправить ситуацию. Даже посетил священную рощу за городом, но его оттуда с позором выгнали и запретили даже на глаза людям казаться. С тех пор, он вынужден был постоянно носить капюшон, который скрывал его лицо и выдумать себе новое имя, которое он, впрочем ни разу не употребил.
   Неожиданная встреча с Лягуном помогла ему воспрячь духом, а готовность шута отужинать с ним (на последние деньги Дидрада) - так и вовсе вскружила голову. От трапезы он, однако, ничего путного не добился - только еще больше поиздержался и окончательно скис.
   Сам не зная, для чего, он уходил из дома, которым ему служила небольшая покосившаяся пристройка к большому родовому дому, и долго ходил по городу, смотря себе под ноги и терпя боль в сведенном голодной судорогой желудке.
   "Надо уйти", - думал он, наблюдая за тем, как его ступни поднимаются и опускаются на пыльную дорогу, - "уйти как можно скорее, пока не узнали меня окончательно. Пока не встретили с ножами... нее-т, ножами не будут, пиками или дубинами, чтобы не дотронуться. А после и их сожгут!"
   "Отверженный, отверженный!" - кружилось у него в голове.
   Несколько раз он выходил из дум и находил себя за воротами города. Он шел по дороге прочь из Чергоувелеста.
   Заметив это, Дидрад останавливался и возвращался обратно, говоря себе, что "как же можно уйти, если не взять зэлтарг и старику не уплатить". При этом, он тут же клялся себе, что очень скоро расплатится и сразу же уйдет.
   Так проходили дни.
   Подходило к концу лето, зачастили дожди, струи которых становились все холоднее и холоднее. Чаще до города долетали, завиваясь, горные вихри, врывавшиеся на улицы и гонявшие по ним пыль и мусор.
   В один из осенних дождливых дней Дидрад сидел на ложе, положив голову на ладони так, что пальцы его взлохматили шевелюру. Он хмуро и отрешенно смотрел на несколько пучков лечебных трав - все, что у него осталось от весеннего сбора.
   "Сегодня и это снесу к Плешуну... и больше... и все". Он закрыл глаза и в который раз подумал, ради чего он в городе, что его здесь держит. Ответа на этот вопрос не было, как не было и понимания того, что он вообще делает.
   Дидрад переменил местами несколько пучков и подумал, что ведь жизнь его окончательно утратила всякий смысл, развалилась на куски, на фрагменты, из которых навряд ли получится собрать что-то стоящее.
   Голодный желудок снова свело.
   Он поднес к носу один из пучков и понюхал.
   Затошнило. Пусть лучше тошнит, чем болит.
   Он понимал, что зря потерял лучшее время в году, что все его надежды были его же вымыслом, сказкой, как и многое в его жизни (об этом правильно сказал Лягун).
   Куда теперь идти? Куда? Когда никто не знает (а если даже и знает, то не примет - отверженный ведь)? Когда впереди холода?
   Дидрад усмехнулся: глупо будет умереть от голода в городе. В лесу еще бы куда ни шло, а вот в городе. И парень снова усмехнулся. Он подумал, над чем смеется - над собственной смертью. Он знал, понимал это наверное, что смерть ему уготована голодная где-нибудь вон там (он посмотрел через окно на улицу - оно выходило прямо на улицу и в него часто заглядывали незнакомые любопытные лица). Однажды Дидрад даже приметил место, где бы лучше умереть - прореха в заборе. Наверняка за ним навал дров или сухие кусты - там не потревожат до весны, пока дух не пойдет. И он снова усмехался. И усмехался, и усмехался...
   - Раафатаот! - долетело до его слуха. Он резко поднял голову и огляделся.
   Его глаза встретились с глазами старика.
   - Ты звал меня, Уминиот?
   - Н-н-ет! - растерялся тот, застанный врасплох этим быстрым движением головы и взглядом.
   "Ы", хмыкнул и кивнул Дидрад и снова повесил голову. "От голода такое бывает", - подумал он про себя. Тошнило все сильнее и сильнее. Он сжал губы, совершенно их не чувствуя (даже пальцем провел, проверил, сжал ли). Лицо, все лицо стало колоть холодными иголочками, а подбородок онемел и, казалось, отвис. В голове с приливом шумело.
   В который раз парень посмотрел на кинжал и меч и подумал о том, что можно пойти и продать их, пусть за бесценок, пусть хватит на несколько дней, но он все же поест.
   А может будет лучше применить их по-другому? Но эту мысль он тут же отверг - что-то омерзительное всплывало в душе, едва он представлял, как будет зарабатывать "по-другому".
   - Надо лечь, - сказал он сам себе. - Если лечь, то пройдет.
   Лег.
   Не прошло.
   Комната закружилась перед глазами, а ноги и руки, казалось, провалились под пол.
   Дидрад открыл рот и тяжело дышал. С каждым выдохом он чувствовал, как слабеет.
   "Нелепо", - думалось ему, - "нелепо". Только это и думалось.
   - Раафатаот! - снова долетел до него зов.
   - Оставь меня! Прочь!..
   Ему показалось, что он это выкрикнул, но то, что ему чудилось как крик, было всего лишь тихим стоном.
   Обливаясь потом и мелко дрожа, Дидрад смотрел перед собой сквозь щели между веками.
   Он не мог видеть, как у его двери замер Уминиот. Он смотрел на него сперва со страхом, порывался зайти, но всякий раз отступал обратно и лицо его искажало отчаяние. То и дело он оглядывался за спину и что-то шептал. В конце концов, взор старика превратился из жалостливого в пристальный, а затем и в торжествующий. Рот Уминиота слегка подрагивал, своими кончиками расплываясь в улыбке. Он глядел на лежавшего в двух шагах от него человека, тощего и обессиленного и, казалось, наслаждался его видом.
   Внезапно, дом тряхнуло. За окном ударил такой гром, что заложило уши.
   От неожиданности старик пал на колени и закрыл голову руками, Дидрад же, наоборот, встрепенулся и с трудом сел на постели. Он долго сидел, оперевшись на руки и свесив голову на грудь. Рот его был широко открыт, а губы выпятились вперед так, словно он пытался отломить ломоть от воздуха.
   Вдруг, парень напрягся и встал на ноги. Сделав несколько неуверенных шагов, он остановился, постоял, собираясь с силами и снова двинулся вперед. Достигнув окна, он навалился на ставни и распахнул их.
   В лицо ему дыхнуло свежестью и легким холодком.
   Шел сильный дождь.
   Снова ударил гром. Уминиот заголосил и принялся неистово молиться.
   Дидрад поднял голову и посмотрел на небосклон, сплошь обложенный снеговыми тучами.
   Руки его, вцепившиеся в подоконник, побелели от напряжения и дрожали.
   - Раафатаот, - явственно услышал он, - эт-т-то йй-йя...
   Парень перевел отсутствующий взгляд с небес на землю и некоторое время вглядывался в темноту, которую принесли с собой вечер и тучи.
   - Кто ты? - спросил он еле слышно.
   - Раафатаот, ты слышишь меня? - снова спросили его заикаясь.
   Голос был тихим, испуганным и знакомым.
   Дидрад склонил голову на грудь и посмотрел прямо под окно. Там, вся в грязи стояла на коленях хрупкая фигурка, обмотанная с ног до головы в шерстяную материю.
   В небе снова громыхнуло. Дидрад отпрянул от окна - ему показалось, что от грохота, вздрогнули даже его внутренности. Под окном взвизгнули и начали что-то кричать, но так бессвязно и с плачем, что разобрать отдельные слова было невозможно.
   Парень хотел было снова подойти к окну, но не решился.
   - Духи неба, пощадите меня, - услышал он, когда выходил из комнаты и почти сразу же споткнулся о что-то, лежавшее на полу, и грохнулся оземь. Под его ногами вскрикнули.
   - Уминиот? - Дидрад нащупал руками тело старика.
   Тот дрожал неимоверно, всхлипывал и не переставая, превозносил всевозможные молитвы всевозможным богам.
   Встав на четвереньки, парень пополз к выходу. Только у двери он нашел силы и поднялся на ноги.
   Поколебавшись некоторое время - не привиделось ли? - он отпер дверь и вышел.
   - Встань. Идем, - сказал он, трогая рукой грязный шерстяной комочек, трясшийся под его окном.
   Комок повернулся к нему и между материей на него взглянуло до боли знакомое лицо.
   - Идем, - повторил он, держась от слабости за стену.
   Человек быстро поднялся и, обгоняя его, скрылся за дверью.
   - Не лучшее время ты выбрал, - сказал парень, вступая в комнату и запирая за собой дверь.
   Неизвестный, вошедший сюда же незадолго до него, легкой поступью и в то же время плавно пробежал к окну и запер его.
   - Зажги свечу, - услышал Дидрад дрожащий женский голос.
   - Ты женщина (хмыкнул). У меня нет свечи, - сказал он, тяжело опускаясь на постель.
   - Нет свечи?
   Парень не ответил.
   - Ты болен? - спросили его.
   - Нет.
   - Но ты дышишь?
   Дидрад улыбнулся - ему захотелось пошутить и шутка подходящая нашлась, но он не смог, не было сил.
   - Ты тяжело дышишь. Отчего?
   - Я не ел.
   - Ох! И долго... ежели так слаб...
   - Долго...
   Наступило некоторое молчание. За это время успел ударить гром, вскрикнуть старик и пискнуть женщина. Потом легкие шажки прошли к двери. Дверь скрипнула два раза - открылась и закрылась.
   Снова ударил гром и с улицы послышался женский крик. Он удалялся достаточно быстро.
   Прошло довольно много времени, прежде, чем женщина вернулась. Она принесла еду. Дидрад почувствовал это едва она вошла в комнату. От запаха еды его покоробило почти так же, как от запаха трав.
   - Ешь, - сказала женщина.
   - Я не могу.
   - Вот ведь? - удивилась она. - Чего же нет?
   - Не знаю.
   Она зажгла принесенную свечу и все же заставила его откушать несколько кусочков и запить их неелгой.
   - Узнаешь ли меня? - спросила она.
   Дидрад почувствовал, как его ноги глубже провалились в ложе - женщина села рядом с ними.
   - Ты снова молчишь, - обиделась она.
   - Я не узнаю. Я...
   - Зоалина, - перебила она раздраженно и убрала за уши пряди волос, спускавшиеся ей до этого на лицо. Девушка делала так уже в третий раз, но парень каждый раз "умудрялся" не смотреть на нее ровно столько, что волосы опять ниспадали ей из-за ушей на лицо.
   Дидрад посмотрел на нее слипающимися глазами и сказал, что помнит, хотя плохо понимал, что видел перед собой.
   Она улыбнулась и что-то прошептала - он не расслышал.
   - Ты спи, - сказала она, хотя парень и так проваливался в сон и ничто уже не могло ему помешать.
   Он пробормотал себе под нос, что ему и в самом деле надо отдохнуть. Он говорил и говорил, но больше уже во сне - ему все время казалось, что он разговаривает с Зоалиной, и нисколько не удивляло, что она вдруг превратилась в снеговое облако, из которого срывались пучки трав. Они летели вниз, прямо под его нос и обдавали его своим терпким ароматом, от которого снова начинала кружиться голова и тошнило.
   Посреди ночи его вывернуло. Но опьянение было таким сильным, что он даже не проснулся.
   На следующее утро девушка разбудила его ни свет ни заря. Она была в несколько мрачном настроении, какое всегда бывает у людей, привыкших спать на мягких ложах, а не на жестких лавках. Несмотря на предрассветный час, она уже успела где-то достать свежей еды и питья, немного прибрала комнату и на момент побудки имела большие разногласия с мечом парня по поводу того, где ему лежать. Ей не нравилось, что он лежит на столе, а ему не нравилось стоять в углу и он постоянно падал, чем приводил Зоалину в бешенство. Она попыталась наказать его, забрав ножны, но меч не сдавался и продолжал с грохотом падать, не держась на изогнутом клинке.
   Дидрад поднялся с головной болью, которая впрочем совершенно не помешала ему с аппетитом отзавтракать и приготовиться слушать то, о чем девушка его предупредила, сказав, что он "будет слушать".
   Говорить она стала, когда убедилась, что он окончательно насытился (она даже кивнула, когда он доел последний кусок так, словно внутри себя вела хронику его завтрака). Говорила Зоалина быстро и сбивчиво, и пару раз чуть не сорвалась на плач, но взглянув на лежавший в углу меч, быстро брала себя в руки и продолжала рассказ даже с некоторой озлобленностью.
   Она повествовала парню о тех переменах, которые произошли в ее жизни. Оказалось, что Алтиона - ее бабка, умерла не далее, как перед самым Рождением и что Румдтаон - Дидрад помнил его по рыже-бурой накидке - Румдтаон, который содержал их дом, теперь строит против нее всякие козни (так выходило с ее слов).
   На вопрос Дидрада, кем ей приходится Румдтаон, Зоалина отвечала сбивчиво, будто что-то недоговаривала.
   Когда она закончила, оба некоторое время сидели молча. Девушка пытливо смотрела на него, а он прямо в пол перед собой.
   - Зачем ты убрала его? - спросил он, кивнув головой на меч.
   - Ему не место на столе.
   Дидрад ничего не сказал.
   Снова помолчали.
   - Мне надо идти, - сказал парень и поднялся.
   Девушка тоже поднялась.
   - Откуда ты узнала, что я здесь?
   - Видела тебя несколько дней назад.
   - Где?
   - Там, - взмахнула она рукой неопределенно.
   Дидрад поднялся на ноги и, запахнувшись плотнее в накидку, направился к выходу.
   - Что же ты мне ничего не сказал? - остановила она его. Парень обернулся и увидел, что она тоже поднялась со скамьи и смотрит на него взглядом, каким умеют смотреть только женщины - он и ничего не говорил, и говорил многое.
   - Я не знаю, что сказать тебе Зоалина, - пожал плечами лекарь. - Ты рассказала мне, но вопроса так и не задала.
   - Как же не задала? - возмутилась она, но быстро осеклась и умолкла.
   Дидрад стоял у двери и испытующе глядел на нее. Под этим взглядом она присмирела и отвернулась.
   - Я... я... - сказала она. Лицо ее исказили сперва раздражение, потом негодование, затем досада. Зоалина с укором посмотрела на Дидрада и вышла из комнаты.
   Он пошел следом за ней.
   - Не иди за мной, - бросила она ему зло и ускорила шаг.
   Парень остановился и подождал пока девушка скроется за поворотом.
   - Великий воин возвращается! Возвращаются! - заорал визгливо парню мальчишка, пробегая трусцой мимо него. Лицо его излучало радость и неимоверную гордость собой. Когда его запачканная в грязи фигурка скрылась с глаз, Дидрад поразмыслил немного и решил идти посмотреть на возвращение войск.
   Войска вернулись из второго летнего похода на Тиринт. Первый поход, как удалось выведать Дидраду, обернулся большими потерями для зэлтов, но в общих чертах был походом удачным. Парень понимал, что слухи которые ходили в народе (о том, что Дроганаот сокрушил самого императора и выжег половину Тиринта) - всего лишь россказни, состоявшие из смеси незнания одних и бахвальства других.
   Молодой лекарь направил свои стопы к главным воротам Чергоувелеста и подошел туда как раз в тот момент, когда в город вступала личная охрана Дроганаота - сплошь тяжелые всадники и копьеносцы.
   Дидрад встал так, чтобы его было как можно меньше видно и наблюдал, как мимо него проходили тысячи и тысячи солдат, прекрасно вооруженных и организованных.
   Глядя на это воинство, парень хмурился. Он уже много лет наблюдал жизнь зэлтов, но почему-то только сейчас заметил кардинальные перемены в их воинских порядках.
   "Как они вооружены!" - невольно восхитился он. - "Простой солдат несет на себе не меньше железа, чем тидорп". Он оглядел с ног до головы проходивших рядом с ним лучников.
   Увиденное неприятно его поразило и не дало спать всю следующую ночь. Он ворочался с боку на бок и никак не мог избавиться от прикидывания в уме, что могли "натворить" зэлтские железные орды на его родной земле. Ему даже приснился сон, в котором он пытался сосчитать кабано-быков, но они пробегали мимо с такой быстротой, что счет постоянно сбивался. Их копыта с неимоверным грохотом стучали по земле и сокрушали все на своем пути.
   На следующий день Дидрад не выдержал и продал остатки трав Плешуну. Тот привычно оценил их в несколько раз ниже себестоимости, но так как парню нужны были деньги - то он продал. Этих средств хватило только на два дня, а дальше... дальше не оставалось выхода, кроме меча и кинжала.
   Парень давно уж догадался, что тропа жизни выведет его в эту сторону и часто, сам того не осознавая, стал прохаживаться недалеко от центральной ярмарочной площади города, где по обыкновению рубили руки и головы ворам и убийцам.
   Только раз он воспользовался своим кинжалом, но рассказ об этом не представляет никакого интереса уже потому, что и сам Дидрад старался никогда в своей жизни этого момента не вспоминать. Он ранил или убил (то осталось неизвестным) почти первого человека, которого встретил на улице. После уж, он долго думал над тем, почему именно того человека и все больше склонялся к мнению, что напал на первого встречного, чтобы быстрее исчезло омерзение от того, что делал. Возможно вскоре он бы занял свое "почетное" место в преступном сообществе Чергоувелеста и с большей долей вероятности уже к следующему Рождению побывал бы в последний раз на ярмарочной площади, если бы не стук в дверь, который разбудил его однажды в ночь.
   Парень открыл дверь и увидел на пороге незнакомца. Не представившись и не заходя в дом, незнакомец сказал ему, чтобы он собирался и следовал за ним.
   На все вопросы Дидрада он отвечал, что "не знает да и не мое то дело". Не возвращаясь в комнату, парень вышел на улицу и последовал за незнакомцем.
   Они долго петляли по переулкам, часто пересекали улицы, которые уже однажды прошли (молодой лекарь почти сразу догадался, что его пытаются запутать). Наконец, они очутились перед неприметной дверкой в неприметный домишко, покосившийся и весь позеленевший от времени.
   Незнакомец несколько раз ударил кулаком в дверь, сказал Дидраду стоять, а сам скорым шагом удалился прочь.
   Через некоторое время дверь открылась и из темноты до слуха парня долетело предложение войти в дом. Он осторожно ступил за порог.
   - Раафатаот, - поднялась ему навстречу небольшая фигура в плаще.
   Голос был знаком Дидраду, но он не сразу определил его.
   - Не болеешь ли, Лягун? - поздоровался молодой лекарь.
   - Не болею, - ответил тот, снова опускаясь на ложе. - Иди ближе к печи. Сегодня морозно.
   Дидрад подошел к шуту и невольно отшатнулся. На него смотрел раздувшееся от синяков лицо.
   - Как я тебе? - спросил Лягун. - Вижу, что непривычно. - Шут вытащил откуда-то из угла ковш и наполнил его неелгой до краев. - Пей за мое здоровье, если оно тебе так важно.
   - За твое здоровье, Лягун. - Дидрад залпом выпил и задохнулся - даже пиво теперь ему было слишком крепким.
   Шут усмехнулся, глядя на него.
   - Как ты живешь? - спросил он.
   - Я? Э-э... живу...
   Лягун никак не прокомментировал это странное изречение, только долго смотрел на своего собеседника. Во взгляде его Дидрад заметил усталость и некоторое подобие зависти.
   - Почему не принял Зоалину? - спросил неожиданно Лягун.
   Дидрад снова задохся и не знал, что отвечать. Лягун фыркнул.
   - Неужели ты поверил, что она САМА к тебе пришла?
   Парень только пожал плечами.
   - Ты глупее, чем я думал, - проговорил шут разочарованно.
   - Во всяком случае - это не грех, сам говорил, - попытался пошутить молодой лекарь, но улыбка не тронула даже и кончиков губ шута.
   - Не думай, что я поднялся в ночь, чтобы шутить с тобой, - сурово проговорил он, но не удержался и съязвил: - Неужто ты поверил, что эта дурочка могла САМА дойти до тебя?!
   - Поверил, - признался парень.
   - Такие люди, как я, устраивают неожиданные встречи, а все хвалы за это достаются духам, кои палец о палец не ударили. - Лягун усмехнулся. - Завтра же иди и прими все, что она тебе скажет. Теперь уж не отстраненно, а серьезно говорю.
   - Она как пришла...
   - ... рассказала тебе про свою жизнь. Знаю. Говорила про это. Мне, признаюсь, за тебя стыдно стало - поглупел ты в лесу, сильно поглупел.
   - Но она мне ничего не сказала!
   - Она тебе сказала все, что могла сказать женщина. Даже последний идиот понял бы, что она предложила.
   - Ни одного предложения не было, Лягун...
   - Ха-ра-рар! Я снова злюсь на тебя, Раафатаот! При ней сдерживался, при тебе не буду - незачем! Тогда, когда она мне говорила про тебя, я усмирял себя тем, что ты оголодал и разум твой притупился, но теперь убеждаюсь...
   - ... и теперь я не сыт...
   - Не перебивай меня, зэлтаон. В нашей жизни сытый желудок каждый день - редкость. Учись думать наголодно. - Лягун остановился и медленно выдохнул.
   - Как не понять было, что она тебе себя предложила, а с собой и имущество: дом, скотину, родовое имя - но ты и этого не узрел. И теперь мне, - мне - Лягуну приходиться вылазить из своей теплой постели и тащиться через весь город в эту дыру, чтобы объяснить тебе то, что понял бы и мальчишка.
   Дидрад молчал, пристыженный его словами.
   - Еще не взойдет солнце, когда ты должен быть у ее ворот. Говори с ней. Дай ей понять, что берешь ее. И ког...
   - Какая тебе выгода от того? - неожиданно даже для себя спросил Дидрад.
   Шут запнулся. Его распухшее от побоев лицо перекосила непонятная гримаса.
   - Ты - Лягун - тащишься сюда через весь город... тащишься в ночь, чтобы устроить эту девчонку?
   Лягун посмотрел на него и улыбнулся. Носом он произнес "сы" - "сы".
   - Не веришь? - спросил он.
   - Нет.
   - Ха-ха! Мне и вправду есть выгода, но какая - я тебе не скажу потому, что ты не чета мне и объясняться с тобой я не обязан.
   - А обязан ли я делать то, что ты говоришь?
   - Ты сделаешь. Иначе весь город узнает, где Синий Раафатаот. И утром из окон ты увидишь только острия копий и лезвия топоров. - Лягун спокойно смотрел на Дидрада.
   Тот молчал.
   - Я сделаю, - согласился он.
   - И правильно сделаешь.
   - Я сделаю это потому, что у меня нет выхода.
   - Еще бы не так.
   - Это все?
   - Нет, сядь.
   Шут повернулся на скамье и протянул руки и ноги к огню.
   - Поход был удачным. Ты это слышал наверное.
   - Да, люди говорят.
   - Не верь всему - много привирают, но поход был удачным. Дальние земли дымят.
   Дидрад только кивнул, чувствуя боль в сердце - шут лгать не будет - значит все не так уж и хорошо в Тиринте.
   - Мы шли по дальним землям пять дней и я видел лишь развалины, сожженные города, пепелища и много трупов. - Лягун задумался, собираясь с мыслями. По его глазам было видно, что в тот момент перед ними проплывали картины разрушений увиденные в Тиринте.
   - У меня тревожно на душе, Раафатаот. Этот... он думает, что война выиграна - сейчас вот наверняка не спит - думает про это. Но я вижу, что война только начинается - мы не разбили ни одного крупного войска дальних земель. Я не видел ни одного когтя над войсками (Дидрад улыбнулся - значит, император не разбит). Мы словно кучка разбойников прошлись по дорогам, по городам дальних земель и ушли обратно. Так не воюют - это я сказал ему, а после часто повторял. Каждое мое слово он отчеканил здесь (Лягун указал себе на лицо).
   - Ты в опале? - удивился Дидрад.
   Шут хотел было что-то сказать, но поморщился и продолжал:
   - Он как послушная кобыла покоряется каждому решению Рога, заглядывает ему в рот, даже трепещет, когда слушает.
   Лягун сжал кулаки и долго молчал. Губы его шевелились, но он упрямо молчал.
   - Прими Зоалину, - только и промолвил он.
   - Сделаю, коли заплатишь.
   Лягун презрительно посмотрел на него.
   - Быстро ты вернулся из леса в город, - пробормотал он и выложил на стол все, что было у него в карманах. - Это все.
   Дидрад сгреб деньги в руку и, не попрощавшись, вышел.
   Он решил не идти домой, а направиться прямо к дому Зоалины. Решение его было тем более правильным, что он долгое время плутал по городу с трудом вспоминая знакомые места-отметины к дому девушки.
   Солнце уже давно поднялось над горизонтом, когда он наконец увидел знакомую дверь.
   - О! - тихо пролепетала девушка, улыбнулась и с облегчением выдохнула.
   Он прошел в дом и остановившись посреди коридора, завел разговор, совсем не уместный в данной ситуации.
   - Что ты хочешь, чтобы я сделал? - спросил он ее прямо.
   Девушка растерялась. Она начала было рассказывать историю своей жизни заново, но он ее перебил:
   - Чего хотел от тебя Лягун?
   Зоалина растерялась еще больше да так, что едва не расплакалась.
   - Он сам пришел ко мне... и... и... начал говорить со мной... начал пугать, что Румдтаон... ик... ик...
   Дидрад усмехнулся и попросил поесть.
   Он верно угадал потому, что девушка с радостью согласилась его покормить и стремглав понеслась в сторону комнаты с припасами.
   - Ты больше никого не пустила в мою комнату?
   - Нет, он не велел.
   - Кто?
   - Румдтаон. Да мы и никогда не пускали. Я удивилась, когда бабушка разрешила тебе жить у нас. Я думаю, она копила.
   - На что?
   - Не знаю.
   - Где все это?
   - Не знаю.
   - Как же вы до этого жили?
   - Румдтаон.
   - Он богат?
   - Да. Он теперь глава нашего рода.
   - Голова никогда не бывает в убытке, - согласился Дидрад.
   - Но в городе его мало кто знает, - скороговоркой проговорила девушка.
   - Почему ты мне это не сказала тогда?
   - Я запуталась и...
   - И?
   - И была зла на тебя.
   - За что?
   - Не знаю.
   - За то, что Лягун заставил тебя предложиться мне?
   - Не знаю.
   - Или он тебе еще что рассказал, чего ты мне не говоришь?
   - Не знаю.
   - Может он тебе денег дал?
   - Нет.
   - Он говорил тебе, зачем ему нужно спасать тебя?
   - Он сказал, из... слово такое. Он Алтиону упомянул и что ее уважал.
   - И ты поверила?
   - Не знаю.
   - Поверила, зачем же пришла, коли бы не поверила.
   - Не знаю, не знаю, не знаю!!! - закричала девушка и голос ее вмиг став истеричным сорвался на плач. Она с силой ударила плошкой с едой о стол и та разлетелась на куски. Лишь несколько рыданий сорвались с ее губ, когда Зоалина вдруг резко повернулась и с ненавистью посмотрела на Дидрада.
   - Послушай, ты! - заговорила она резко. - Если ты думаешь, что этими своими расспросами еще сильнее меня унизишь, то можешь быть спокоен - я и так довольно унизилась. Я уж давно унижена и еще ниже принижаться некуда. - Губы ее хотели еще что-то сказать, но лишь дрогнули и их свело судорогой. - Ты дурой меня считаешь, да? Я знаю, считаешь. Я наверное это знаю... что считаешь... (снова судорога и слезы ручьем)... и он... и ты. Только ведь мне не это обидно, не на вас обидно - я давно знала, мне Алтиона говорила, почему вы, зэлтаоны, так угодливы с нами... чего желаете на самом деле, когда нам улыбаетесь... (шмыгнула носом) мне то обидно, что бабушка учила меня, как с вас выгоду взять за то, чего вы от меня хотите, и вас в дураках оставить и себя над вам, хотя бы перед самой собой возвысить. Но... мне то обидно, что я теперь и отдаю, ничего не получаю, да к тому же делаю это так, вроде вам и не нужно, а я навязываю. - Глаза ее засверкали, а зубы заскрипели. - Так знай ты... хоть ты-то знай, как мерзко мне все это... как воротит меня от вас... всех вас...
   Дидрад смотрел на расколотую плошку, часть осколков которой лежало на столе, а еще несколько лежало на полу. Ему вспомнились слова Вееледа про осколки и подумалось, что до этого у него был один осколок, теперь же сама Зоалина покажет ему остальные, и он увидит весь кувшин.
   - Ты вот торговать меня сюда пришел. От купца пришел. Смотришь на меня, как на скотину - я уж теперь вижу, что смотришь так - светло и видно. Да и денег с того... купца взял, - вижу, что взял за то, что меня согласился...(не выдержала и замычала в нос рыдание, потом взяла себя в руки) да разве же я бы так делала... разве бы я так унизилась... подумал ли ты, унизилась бы я так, кабы у меня страшнее... по-страшнее тебя страха не было... так вот смотри, вот она я (она распахнула шубку и сбросила ее. За шубкой полетело вниз и нательное платье - она предстала перед ним совершенно обнаженная и рыдающая теперь в голос) вот она, вся перед тобой... чего ты отворотился... повернись! Повернись же и смотри! Неужто стыдно тебе стало - неужно в тебе что-то есть... не озверел ты от походов этих, от войн не озверел. Ну, смотри, заклинаю, смотри! Смотри, не отводи глаз. Я уж вся опущусь... в омут самый... чтобы полностью... чтобы тебе потом и похихикать нельзя было, а мне чтобы уж и стыда не осталось. Вот же, смотри, как ты меня, девчонку, еще и ласк не знавшую, всю увидел, и познал всю. Смотри же, как я через тебя на самое дно вмиг опустилась и ничего не получила - сама опустилась. Мне уж теперь все равно... (говоря это, она не заметила, как ее руки прикрыли груди и что пониже). Но запомни, запомни, Раафатаот, духи над нами... великие духи над нами и видят, как я тебе вся открылась, хотя ты и сказал, что я утаиваю себя... свои помыслы от тебя... знай, что я вся открылась... (и внезапно) Румдтаон дед мне. Он брат, родной брат Алтионе. Знаешь, как она его ненавидела? Он ее силой взял и всю жизнь при себе держал - жизни не давал. В конце уж и она его полюбила, только то я думаю от безысходности было, от отчаяния. Мне она говорила, что хороший он. Что хорошо это, что он с нами. А я его знаю, я сразу его раскусила и поняла. По взгляду его сразу распознала - чего надо ему. Только до этого между нами бабушка стояла. А теперь он хочет и меня так же взять, как и ее тогда взял. Я уж раз к переходу приготовилась. Вот смотри, коли не веришь. - Она бросилась в угол и вытащила оттуда клинок, а потом приложила его к шраму на левом боку живота. - Промахнулась я, нет умения. А потом перед ним ходила, губы все искусала, чтобы он не заметил, как плохо мне и к себе раньше времени не забрал. Вот смотри, держи его, - она подала Дидраду клинок, - попробуй его - кровь там...
   Дидрад машинально принял клинок в руки, опустил голову и отошел и привалился к ближайшей стене.
   Девушка хотела продолжить, но каждый раз как пыталась заговорить, начинала заикаться, давиться слезами и вслипывать. Волосы ее растрепались и лежали частично на спине, а частью на груди. Она дрожала так сильно, что Дидрад слышал, как стучат ее зубы.
   Даже, когда он был ранен, даже когда ему пришлось голодать он не чувствовал себя так отвратительно, как в этот момент.
   Парень возвел глаза на девушку и увидел, что она стоит там же, где и стояла. Глаза ее были закрыты, а по щекам обильно текли слезы.
   - Я деньги взял... вот, - сказал Дидрад и протянул ей все, что взял у Лягуна прошлой ночью.
   - Мне не надо, - скривила она губы так, словно отведала соленого. Глаз своих она, однако, на него не поднимала.
   - Ты предложила себя мне не потому, что он так сказал, тебе это сказала Алтиона. Его же слова наложились, - сказал Дидрад еле слышно, у него пересохло в горле.
   Зоалина вздрогнула и испуганно на него посмотрела. Впоследствие взгляд ее снова принял отсутствующее выражение. Продолжалось это недолго. Девушка стояла и молчала, но то, что проиходило в ней можно было судить по дыханию, которое становилось все глубже и глубже.
   - Поэтому она разрешила мне поселится с вами. Она знала, что он приходит за тобой. Это ты утаила, - закончил парень. Он смотрел на нее в упор.
   Зоалина кивнула и вскинула на него глаза полные ярости:
   - Тебе удалось (лицо передернулось)... мне дальше некуда (она указала пальцев вниз)... духи уж давно забрали мои мысли и чистоту (закрыла глаза и даже перестала дышать) Ты забери... тело, -с трудом выговорила она так, словно ком стоял у нее в горле.
  
  ***
  
   Вся следующая большая луна прошла настолько быстро, что Дидрад еле успевал следить за течением дней.
   После визита к Зоалине, он несколько дней не решался к ней наведываться. Она сама пришла, в ночь, и говорила с ним так, словно ничего между ними не произошло, будто не открылась она ему и не выложила все, что на душе накипело.
   После первого визита, девушка стала частой гостьей в его доме, ночной гостьей.
   Сидя, он на ложе, она на скамье или наоборот, они могли ночь напролет обсуждать то, что постепенно задумывалось между ними. Молодые люди еще и сами толком не понимали, что им надо делать (как назло и Лягун никак себя не проявлял), но каждый из них смутно представлял те проблемы, с которыми они столкнуться, когда Дидрад заявит свои права на Зоалину.
   Поначалу разговор между ними протекал сухо и по-деловому, но постепенно, и Дидрад, и девушка начали свыкаться с новыми ролями, привыкать друг к другу и говорить более откровенно и продолжительно.
   Слушая девушку, парень часто думал вовсе не над ее словами. Смотря на нее, он вспоминал то время, когда была жива Алтиона, когда вся жизнь его протекала совершенно по-иному, чем сейчас.
   "Вот она сидит передо мной", - думалось ему, - "та маленькая девочка, которую я знал, бойкая и веселая несмотря даже на то, что Алтиона постоянно ее бранила и била. Вот теперь она сидит, вон она. Как она говорит? Как смотрит на меня? Все в ее лице меняется, когда она начинает говорить: взгляд, ложбинка на переносице, морщинки у рта - не-ет, время неумолимо, оно навсегда проносит события мимо нас, не ворачивает их... никогда! Ее нет, давно уж нет той Зоалины... эта - другая... совершенно другая!"
   - Ну почему ты снова молчишь? - оторвала Дидрада от внутренних дум девушка. - Я часто замечаю, что ты о постороннем думаешь, когда я тебе важное говорю.
   - Да...
   - Мог бы и не говорить! Я уж поняла, что впустую говорю. - Она насупилась.
   - Повтори.
   - Нечего уж. Зря же.
   - Я думал... тоже думал о том... о своем и, прошу тебя, не обижайся на меня за это.
   - И не думаю вовсе, - еще сильнее насупилась Зоалина, а после приняла раздраженный вид. - И чего мне удивляться тебе? Что тебе дело до моих слов? Это только мне и есть дело: меня же спасаем, не тебя. И чего я злюсь, когда тебе и не должно быть дело? - Девушка умолкла и лицо ее из озлобленного переменилось на печальное. Через минуту, впрочем, оно снова приняло озабоченное выражение, и она нахмурилось.
   - Я часто думала над тем, - она покусала нижнюю губу, - над тем, отчего вот так. - Зоалина потерла висок и мельком посмотрела на парня. - Раньше не думала, а теперь часто думаю и никак ответа найти не могу. Отчего одни живут не мучаясь, а другие - вот как я - постоянно принуждены к мученью за себя. За всю свою жизнь я очень редко делала то, что хотела. Чего душой кривить, почти никогда не могла располагать собой. Когда бабушка перешла к духам, я сперва испугалась, а потом подумала: ведь это же новое в моей жизни теперь тоже будет - не только старое и печаль, а и новое. Я смогу, думала, собой расположить и даже положила себе несколько дел сделать - ни одно до сих пор не сделано - и такое чувство во мне поселилось, пересказать его тебе не могу. Я хотя и плакала, но не только от печали за бабушку, я будто бы слезами себя омывала. И жила я так... счастливо несколько дней, пока ОН не пришел.
   Как увидела его, сразу поняла, что нет меня больше у себя. Что вот он стоит и смотрит, и так смотрит, что... и жить нет охоты. Куда не глянет, то место у меня и заноет. А он молчит и только смотрит. Так и в дом зашел и по дому потом долгое время ходил. Раз только или два что-то спросил, я ему отвечаю, а сама еебя не чувствую. Гляжу на него и глаз оторвать не могу. Он сразу хотел меня к себе забрать, только я уговорила его меня еще чуть-чуть оставить, чтобы с Алтионой проститься. Еще при нем начала вещи ее перебирать и плакать. Он ведь и не ведал, что плачу я совсем не по тому. Раз видела, как она даже умилился, как меня с ног до головы оглядел - чего уж он думал...
   Девушка закрыла лицо руками так, словно надеялась одними этими руками отгородиться от всего, что ей в жизни предстояло. Она дрожала.
   "Зачем Лягун ее ко мне толкнул? Зачем она ему нужна при мне? Чего он про нее и про Алтиону вспомнил? Никак не узнать. Никак! Такой не простое придумает - такому только своя выгода видится всегда. Ни разу и шагу не ступил без своей выгоды. А если действительно по доброте?.. нет... НЕТ! Если бы по доброте, он ее на другого надоумил, она бы пошла на всякого - все бы сделала, как он сказал, про наказы Алтионы бы забыла. Ведь она себя забыла, когда мне тогда признанья делала. Она и любому другому то же бы делала - страшно ей до ужаса, на все пойдет, за мной в лес пойдет, только бы из дома... только бы от НЕГО. А если добр?.. Нет. Если б захотел такое по доброте, он бы с этим Румдтаоном разобрался - чего ему стоило бы! Но он на меня толкнул ее. Значит, ведомо ему что-то, что мне неведомо. А если доб?.. Нет. Толкать ее к человеку безродному... нет!.. не таков он... не глуп... он бы ей подыскал побогаче, нежели я да и по родовитее (в груди кольнула ревность, как представил, что она могла бы сейчас с другим сидеть и другому все свои слова говорить)".
   Из раздумий его вывел смех девушки. Смеялась она без примеси, откровенно и сильно, так, что даже руку к груди приложила и голову назад отклонила.
   - Чего ты? - удивился Дидрад.
   - Ты... опять... меня не... не слышал. - Хохотала она.
   Парень смотрел на нее: на ее раскрасневшееся лицо, на пополневшие руки, на тело, которое приобрело не по годам женские формы.
   Он тоже улыбнулся и неожиданно получил такой сильный удар по щеке, что перед глазами расплылись круги. Дидрад задохнулся и хлопал глазами, смотря на расплывавшийся от слез образ девушки.
   Когда он приобрел возможность видеть по-прежнему, когда пришел в себя окончательно, то в негодовании вскочил на ноги и схватил Зоалину на горло. Она вцепилась в его руку, но не отцепляла ее, словно даже и не желала, чтобы он ее разжимал и смотрела на него... улыбаясь.
   - Теперь со мной... со мной ты, - хрипела она, победно смотря на него.
   - Как ты посмела? - зашипел Дидрада, смотря ей прямо в глаза.
   Она не отводила взгляд. Зрачки ее быстро перебегали из стороны в сторону - она заглядывала ими то в правый его глаз, то в левый и... улыбалась.
   Дидрад сжал пальцы еще сильнее (Зоалина хорошо его кормила - сил было много). Девушка закатила глаза, но совершенно не сопротивлялась.
   Парень с ненавистью смотрел на нее - почему она посмела поднять на него руку, женщин убивают и за меньшее, почему она не сопротивляется, почему...
   "О-о, как бы хорошо, если бы сейчас уехать! Далеко уехать, туда, обратно, в Долину, на берег Глухой ямы и быть там... навечно быть там с духами!" - подумал он, отпустив девушку и медленно опускаясь на лавку рядом с ней.
   Зоалина повалилась на пол и закашлялась.
   В комнате наступила тишина. Слышалось только тяжелое с хрипотцой дыхание девушки.
   Отдышавшись, она молча поднялась с пола и села рядом с ним, коснувшись его плеча своим.
   Очень долгое время они сидели безмолвно, не зная, что говорить и думая каждый о своем. Дидрад несколько раз поворачивал голову в сторону девушки, но не мог долго на нее смотреть - что-то тянуло его глаза прочь и он отводил взгляд. Девушка сидела, не шевелясь, и отгородившись от него ширмой из волос, которые ниспадали так, что закрывали от парня все ее лицо, кроме лба.
   - У тебя даже злости убить меня нет, - проговорила она глухо.
   - Я бы ни за что тебя не убил, - признался Дидрад.
   - Почему? - Зоалина медленно подняла голову, и пока поднимала, смотрела на него неотрывно, то с нежностью и надеждой, то с опаской и каким-то ожиданием.
   - Не знаю, - ответил он и отвернулся.
   - Я про то и говорю, - вымолвила она и снова поникла.
   Опять сидели молча.
   - Мы уедем, - сказал Дидрад. - Я отвезу тебя в Спааравелест.
   Девушка ничего не сказала.
   - Что мы делаем, Зоала? Мы с тобой оба обречены, коли здесь останемся. Нами играют, а мы не ведаем, во имя чего. И ты, и я унижены здесь, унижены обстоятельствами от нас не зависящими. И злость в нас, естественная злоба на это в нас с тобой есть, не может не быть, и изливаем мы ее тоже друг на друга - ты меня унизить стараешься, злишься, насмехаешься, и все это за то, что тогда, там... ты унизилась передо мной. И хотя ты возненавидела меня... но ведь наказываешь ты невиновного, я такой же как и ты, делаю, что вынужден. И потому, мы оба обречены здесь. Не привык я так, Зоала. Не смогу долго так быть, да и ты не сможешь. Я тебя сейчас чуть не убил, и ты меня тоже зарежешь потому, что нельзя долго жить в унижении. Не такая ты - знаю, помню, что ты не такая. Нам надо уехать, чтобы каждому живым остаться, чтобы не возненавидеть друг друга и жизнь нашу за то, как она с нами поступила. Ты мне открылась и ждешь, что я тебе обязан. Ты ведь меня даже не спросила, я может и не то совсем думал... про тебя я и не думал никогда, чтобы... как Румдтаон... и в мыслях не было...
   Девушка всхлипнула.
   - Но ты не плачь, Зоала, - повернулся Дидрад к ней и отер слезинку, которая выкатилась на ее щеку. - Я тебя теперь не брошу, я...
   - И правильно сделаешь - не бросай. Не бросай! - резко повернулась она к нему с красными от слез глазами. - Я верной тебе буду. За это твое обещание всю жизнь свою верной тебе буду. Никогда плохого не подумаю и не сделаю. Слушаться тебя буду... вот ты меня Зоалой назвал. Называй теперь только так и знай, что я стану вровень с матерью тебе, любить так же научусь тебя, как она любит, всегда и везде за тобой пойду, на погибель пойду, только не бросай!
   Зоалина хотела еще что-то сказать, но лишь резко выпрямилась и захлебнушись в чувстве благодарности, замерла, даже дышать перестала и смотрела на него неотрывно. Потом взгляд ее смягчился, а кончик губы дрогнул в подобие улыбки. Она всхлипнула, повернулась к нему полностью, огладила волосы. Брови ее немного нахмуренные, сделались домиком, потом выпрямились, неловко шевельнулись у переносицы, словно хотели сойтись на ней, а потом передумали. Девушка поднялась на ноги и отошла в угол комнаты. Там она перестала сдерживаться и расплакалась.
   Дидрад подошел к ней и обнял за плечи. Сперва она вздрогнула и напряглась всем телом, а потом обмякла и слегка облокотилась о его грудь своей спиной. Осторожно он убрал волосы в левой стороны ее лица и заглянул в него. Девушка отвернулась.
   - Не смотри на меня, - сказала она раздраженно, а потом добавила с такой нежностью, с такой лаской, на какую способна только благодарная женщина: - Пожалуйста, не смотри сейчас.
   Он отвел голову назад.
   Девушка тяжело дышала. Дидрад подумал, что слишком сильно сдавил ее и ослабил объятия, но она дотронулась до его рук своими руками и прижала их к себе. Потом, опустила голову на грудь, постояла так некоторое время, всхлипывая, быстро повернулась и, все также пряча лицо, прильнула к нему.
   Дидрад смотрел на ее голову, втянутую в плечи, на ее руки, сложенные предлечьями на груди, с ладонями сжимающими подбородок. Тело ее дрожало. Он снова мягко, но сильно прижал ее к себе. Она вздрогнула в последний раз и перестала дрожать, напряжение в плечах ее ослабло и они опустились, предоставив парню созерцать шею.
   Дидрад улыбнулся и дотронулся до уха Зоалины своими губами. Она слегка вздрогнула и прерывисто сглотнула. Вольно или невольно она дернула головой так, что волосы ее русой волной пробежали по спине и полностью обнажили шею с нужной парню стороны.
   Дидрад почувствовал, что ему становится тяжело дышать. Он приоткрыл рот и больше не мог оторвать взгляда от ушка и шеи Зоалины. Они притягивали его своей белизной и нежностью. Он плотнее прижал девушку к себе. Она развела руки на груди в стороны так, что они оказались поверх его рук.
   Некоторое время они стояли недвижимы.
   Дидрад придвинул девушку еще ближе. Руки ее, легко и почти незаметно скользнули по его плечам и обвили шею. Парень приблизил губы к коже ее шеи и нежно ее поцеловал. Зоалина вздрогнула и протяжно и порывисто выдохнула. Она что-то прошептала, но Дидрад не расслышал. Он снова дотронулся до ее шеи - она затрепетала всем телом.
   Оба вздрогнули от громкого стука в дверь, который повторился несколько раз.
   "А!", девушка отпрянула от Дидрада и с испугом посмотрела на него. Глаза ее, большие и мерцавшие в темноте недавними слезами, показались парню необыкновенно притягательными.
   Стук повторился.
   - Не отпирай, пусть идут прочь! - зашептала она испуганно и снова прильнула к нему.
   - Не отопру, - успокоил он ее и рукой затушил свечу.
   Зоалина дрожала.
   - Это ОН, - шептала она. - Он узнал. - И ее пробил такой озноб, что зубы стали стучать друг о друга.
   - Раафатаот! - закричали из-за двери. - Раафатаот, открой!
   - Это не он, - промолвила девушка и ее волосы в темноте дотронулись носа Дидрада - она прильнула лбом к его губам и с облегчением выдохнула. - Кто это?
   - Голос я узнаю... надо отпереть.
   Дидрад отстранил девушку, которая невольно цеплялась за него руками, и направился к двери. Когда он ее отпер, то увидел на пороге огромную фигуру воина, черты лица которого искажались факелом, пламя которого бесновалось на ветру.
   - Раафатаот, - проговорил тот растягивая слова и поднося факел чуть ли не к лицу Дидрада. Убедившись, что человек перед ним тот, которого он искал, воин приказал: - Раафатаот, Великий презывает тебя.
   - Не болеешь, Веивонаот? - спросил его парень приветливо. Во взгляде его сквозила тревога, мысли же были еще тревожнее.
   - Оставь пустую болтовню, ты! Иди! - Воин хотел было схватить Дидрада за плечо, то с отвращением отпрянул, вспомнив, что в нем сидят синие духи.
   - Позволь мне накинуть плащ.
   - Быстрее. Он не любит ждать.
   - Про то я знаю.
   Парень спешно воротился в комнату.
   - Я не пойду сегодня, я у тебя буду... я больше не пойду, - бросилась к нему девушка, но он остановил ее и, нащупав в темноте рот, зажал его рукой.
   - Молчи, - прошептал он ей на ухо. - Молчи и слушай. Если я не вернусь к вечеру, беги отсюда, сама беги... Возьми только деньги и беги. Домой сейчас иди, ночью, хоронись, не попадайся никому на глаза. возьми только деньги и беги сюда. Жди здесь. Не приду - беги!
   - Но куда, куда?
   - Хоть куда. Здесь - смерть!
   - Раафатаот...
   - Меня Дидрад зовут, - перебил он ее. - И ты зови меня так. Бежать будешь, тотон возьми. - Он вложил ей в руки кинжал.
   Дидрад не видел лица девушки в темноте, слышал лишь, как резко сбилось ее дыхание, перейдя на постанывание и хныканье. Он зажал ее невидимое лицо между своими ладонями и поцеловал, не видя, куда. Поцелуй пришелся на левый глаз у переносицы.
   Девушка порывисто подалась к нему, крепко обняла его за шею и прошептала скороговоркой:
   - Никуда не побегу, не вернешься - я знаю, что делать. Я тебя трогала, я такая же... теперь... как ты... испачканная... никуда не побегу...
   Она жарко поцеловала его в щеку и оттолкнула.
   - Иди и не бойся за меня, - сказала она.
   - Не вздумай, Зоала...
   - Иди. - Из темноты донесся всхлип.
   Он пошарил рукой в темноте, но так и не нашел свою накидку. Времени уже не было и Дидрад вышел в чем был.
   - Чего не одел накидку-то? - спросил его Веивонаот, когда они двинулись по улице к замку.
   - Забыл... продал ее, - отмахнулся Дидрад, дрожа от холода и втянув голову в плечи.
   - Хорошо живешь, - усмехнулся воин.
   Шел ливень. Холодные струи без труда проникали парню за шиворот, холодили тело и заливали лицо.
   Пару раз Дидрад оступился и упал прямо в грязь.
   - Держись за ногу хоть, пустая твоя башка, - хохотнул Веивонаот, который восседал на коне, но вдруг осекся: - Нет, не держись! Ты синий...
   От дождя и легкого морозца дорога прератилась в сплошное грязевое месиво, кое-где вздымавшееся вверх на добрый локоть. Ноги утопали в нем по колено. Не прошли и сотни шагов, а Дидрад успел потерять всю свою нехитрую обувку и изляпаться в грязи так, что если бы не дождь, перед Дроганаотом предстал бы грязевой ком.
   - Открыва-ай! - зычно крикнул Веивонаот, когда они подошли к вратам замка и те с лязгом стали отворяться.
   Из-за них в лицо Дидраду пахнуло спертым воздухом и смрадом.
   - Чего ты морду-то кривишь? - спросил воин, поглядев в лицо парню. - Привыкай уж. Здесь долго уж по-другому не пахнет. - Веивонаот хмыкнул себе под нос.
   Они въехали во двор перед замком-пирамидой.
   Зловещей черной громадиной возвышалась она над двором и всеми дворовыми постройками. Перед главным входом, шипя под каплями дождя, горели с десяток факелов. Тени, отбрасываемые их пламенем плясали под ударами дождя, то приникая к самой земле, то возносясь вертикально вверх и кружась и завихряясь невообразимыми фигурами.
   Двор пересек отряд солдат - городская стража, спешившая на смену своим товарищам. Проходя в центре полукруга из факелов, солдаты тихо вскрикнули "мар" и подняли оружие вверх. Покончив с этим, проследовали дальше и скрылись в темноте.
   - Ты многого... йех, - Веивонаот спустился с коня на землю, - многого не знаешь, Раафатаот. Пойдем покажу, - добавил он самодовольно и повел его в центр факельного полукруга, где находилось толстое бревно, врытое в землю вертикально вверх. - Гляди... да ты посторонись и не дотрагивайся меня. Встань вот так. Гляди, головы видишь? Это все Великие воины далеких земель. Они их там тидорпами называют. Мы их знаешь сколько перебили - не счесть. Много перебили. Еще в два раза больше голов у эгивата лежит. Мы теперь среди них духам хвалу возносим за успех войны. Ты знаешь, что будет война с далекими землями? Все хотят этой войны, только один дурень не хотел и настрой всем портил своим блеянием. Но слава Великому духу, он ниспослал эгивату решимости заткнуть этого труса. Иди сюда. Погляди. Узнаешь ли?
   Веивонаот отошел в сторону и указал куда-то за факелы. Только тут Дидрад увидел, что факелы на этой площадке горели не просто так. Они стояли перед столбами, к которым были привязаны вверх ногами люди. Почти все они были мертвы, лишь двое или трое что-то шептали - разобрать было сложно, Дидрад расслышал, как ему показалось только слово "пить".
   - Ну, узнаешь иль нет!? - одернул его Веивонаот. - Сюда смотри, вон в одних штанах.
   Дидрад вгляделся в бездыханное тело и в ужасе отшатнулся.
   Вверх тормашками, привязанный за лодышки, весь в кровоподтеках и с еле различиными чертами лица перед ним висел Лягун. Если бы не усы, которые по прежнему длинными концами своими выдавали его, Дидрад ни за что не узнал бы в этом истерзанном теле, шута.
   - Вижу, узнал, - ухмыльнулся воин. - Четыре дня уж висит, а все не подохнет. - Он подошел к телу и со всей силы ударил его в грудь.
   Неожиданно, тело дрогнуло и захрипело. Изо рта Лягуна вырвался и стал медленно стекать сгусток крови.
   Веивонаот отступил на шаг, с ненавистью полюбовался на полумертвого недруга и отвесил ему еще один удар. Послышался звук переламываемых ребер и из горла Лягуна вырвался тяжкий стон.
   - Четыре дня висит, а не подохнет, - повторил Веивонаот и засмеялся, глядя на Лягуна с видом скульптура, выбирающего, какую же еще форму придать своему творению. - Я запретил его трогать, хотя эгиват разрешил всякому. А я запретил, - сказал он Дидраду тихо и с хвастовством. - Даже поить его приказал. - И с ненавистью. - Ты у меня долго подыхать будешь. Вечность. - И с необычайным благорасположением обратился к Дидраду: - Пойдем.
   - Пойдем же! - повторил Веивонаот, непонимающе глядя на парня, словно приросшего к одному месту. Он постоял некоторое время в недоумении глядя на Дидрада, а потом отошел к стене, взял палку, которой видимо били привязанных к столбам людей и грубо толкнул ею парня. Тот едва не упал от толчка
   Так они и пошли - воину приходилось постоянно толкать молодого лекаря в спину.
   - Ничего не касайся, - всякий раз предупреждал он Дидрада. - Пошли прочь, Синий Раафатаот идет, - прикрикивал он на редких людей, которые встречались им по дороге наверх. Солдаты шарахались в сторону и жались к стенам.
   Молодой лекарь несколько оправился от увиденного за то время, которое они поднимались в покои Великого воина. Парень узнавал места, где часто ходил ранее: вот угол, который он запачкал, когда в него "вселились" Синие духи, вот дверца, за которой он спрятался и откуда подслушал разговор Лягуна и девицы.
   - Прочь, Синий Раафатаот перед тобой, - предупредил Веивонаот старика, который показался из-за той двери, за которой Дидрад когда-то прятался.
   - По мне, что синий, что красный, - ответствовал старик браво и встал так, что парень не мог пройти, чтобы его не задеть.
   - Иди, иди, - подтолкнул его палкой Веивонаот, - пусть и в этого старого безумца вселются синие духи.
   Старик продолжал стоять, упрямо уперев руки в бока, но с несвоственной его летам легкостью отпрыгнул в сторону, едва Дидраду оставалось полшага, чтобы тронуть его.
   Веивонаот захохотал.
   - Ай да Сетридаон! - закричал он, что было мочи. - Ай да Сетридаон!!!
   Старик смущенно хихикал и махал на него руками.
   - Этим трогал его, - воин указал старику на кончик палки, которой он подгонял Дидрада и стал играть ей так, что заставил старика прыгать в разные стороны.
   - Чего ты орешь, Веив?! - долетел грозный простуженный голос с самого верхнего этажа.
   Оба, и воин, и старик тут же прекратили смеяться. Старик шмыгнул в свою комнату, а Веивонаот со всех ног помчался догонять Дидрада, который уже взошел на последний этаж и стоял там, не зная, что делать дальше.
   - Я привел его тебе, эгиват, - угодливо произнес воин, проходя в двери, ведущие в покои Дроганаота.
   - Заведи, да поставь там, после циновку выбросишь.
   - Иди, быстро, - шикнул на Дидрада Веивонаот, подзывая к себе.
   Парень приблизился и вошел в двери.
   За время его отсутствия комнаты Великого воина претерпели наибольшие изменения из всех других частей башни-пирамиды. В них не осталось и следа от былой роскоши и других свидетельств разнеженного существования. Наоборот, глазам Дидрада предстала картина мрачная и однообразная.
   Стены покоев были увешаны только лишь оружием и трофеями во всех их проявлениях. Висели здесь и высущенные головы тидорпов (Дидрад узнал их по лопоухим шлемам), и головы волков, рысей и других хищников во множестве обитавших в Великих зэлтских лесах. Под ними стены были увешаны разнообразным оружием в дорогой оправе и выделке. На полу, приставленные к стене, стояли щиты, обломки диковинных копий с наконечниками в виде пастей зверей, значки тиринтских войск, железные нарукавники и еще множество другого железного хлама. Все это лежало навалом дволь стен и под столом, огромным столом, который занимал почти всю комнату.
   Стол этот был весьма странным. Столешница его была выполнена настолько грубо, что дыбилась неровностями и глубокими зарубками, которые тянулись извилисто по некоторым из досок.
   - Здоворья пожелай, - ткнул в спину палкой Веивонаот. От волнения он даже стал неправильно говорить
   - Здоровья тебе и вечной жизни, эгиват, - спохватился Дидрад и склонил голову.
   Дроганаот поднял голову (до этого он внимательно разглядывал столешницу) и посмотрел на вошедших.
   Лицо его тоже изменилось. И больше всего заметно это было по глазам. Они больше не смотрели с юношеским задором и любопытством. Взгляд их теперь был пристален и тяжел. От правой брови и до подбородка лицо его пересекал багровый шрам. Он затрагивал кончик губы и слегка тянул ее кверху, придавая лицу выражение постоянного презрения и пренебрежения.
   "У него не осталось ничего, что могло бы... спасти его", - подумалось Дидраду неожиданно. Он похолодел и отвел глаза в сторону.
   - Ты и есть Синий Раафатаот? - спросл Великий воин, простужено потянул носом воздух и кашлянул. Он выпрямился и оправил черную шубку, в которую был одет.
   - Да, господарь.
   Дроганаот хмыкнул и бросил Веивонаоту мешочек с деньгами. Тот издал радостный возглас и хотел было что-то сказать, но эгиват перебил его:
   - Теперь оставь нас.
   - Будет сделано, эгиват, - с готовностью восклинул тот. Он уже собрался выйти, когда вспомнил что-то и обернулся. - Вот, господарь, - воин подал Дроганаоту палку, которой толкал Дидрада и даже показал тут же, как ей пользоваться.
   - Не нужно, иди... и сожги ее. Не забудь.
   - Да, эгиват. - Веивонаот вышел.
   Дроганаот снова угрюмо посмотрел на Дидрада и встал так, чтобы между ними был стол.
   - Ты изменился, - сказал он в очередной раз откашлявшись. - Я не помню тебя, но знаю, что ты изменился.
   Парень не ответил.
   - Они до сих пор в тебе? - спросил голубоглазый правитель с некоторой опаской.
   Дидрад кивнул.
   - Как тебе... живется с ними?
   - Они мне не мешают.
   Дроганаот с интересом посмотрел на него.
   - Что ты делал, пока я не видел тебя.
   - Что и прежде - лекарствовал.
   - Ты мне лжешь, но я тебя прощу на первый раз. Еще раз обманешь - прикажу сжечь. Говори правду, ты встречался с Вееледом?
   - Нет, господарь.
   - Ты же побывал в Священной роще. Тебя видели и в Черных лесах.
   "Не могли видеть - лжешь!" - подумал про себя Дидрад, а вслух сказал:
   - Я не был в Черных лесах, мой господарь.
   - А в Священной роще? - Прочистил горло, высморкался и сплюнул голубоглазый правитель.
   - В Священной роще был.
   - Что же ты там делал? - Снова сплюнул.
   - Выполнял твою волю.
   - Что я тебе повелел?
   - Собрать возможно больше трав от кровотечений и ран. Я сделал.
   - А другой круговрат? То было в прошлый за этим. Что ты делал весь этот круговрат?
   "Хорошо же ты меня забыл! Так хорошо, что помнишь все"
   - Я жил в Священной роще...
   - Мне некогда тебя пытать о том, где ты был, - перебил его эгиват. - Ты видел и встречался с Вееледом, не мог не встретиться.
   - Я не...
   - Видел! - заорал Дроганаот, истерически. - Я сказал, что ты видел. Знаю, что видел!
   Дидрад вздрогнул и не стал больше ничему возражать.
   - Ты знаешь, как удачно мы воюем с дальними землями. Великие духи на нашей стороне - эту возможность нельзя упускать. В белую пору мы снова пойдем туда. Будем жечь, рушить и убивать - такова воля Великих духов наших народов. - Юноша умолк, пристально всматриваясь в Дидрада. - Веелед должен идти с нами. Я так хочу и этого же хотят ВСЕ Великие духи. Я знаю о том, мне сообщили их волю. И я ее выполню.
   Над столом повисла пауза.
   - Понял ли ты, зачем я позвал тебя?
   - Да, господарь, но...
   - Закнись. Мне не нужны твои слова, мне нужен Веелед. Я знаю, что ты встретил его и пошел с ним. - Шмыгнул носом. - Не пытайся мне солгать, Сиш все сказал, что у него было. Если и ты продолжишь упираться, то я и тебя поставлю в почетную стражу у ворот. - Он не сдержался и хихикнул. - Видел мою стражу? Там, с факелами стоят, в полукруг. Видел?
   - Д-д-да, мой го... господарь, - пролепетал Дидрад.
   - Ты встанешь там же, если не отправишься сегодня же за Вееледом. Ти-ик! - неожиданно громко позвал он.
   Дидрад вздрогнул.
   В покои пошел человек, одетый во все синее. Парень сразу узнал тиринтскую ткань. На груди человека была прикреплена искусная резная деревянная табличка в тремя горизонтальными полосами.
   - Призови их ко мне, - приказал голубоглазый правитель.
   "Как быстро он повзрослел!" - невольно подивился виду Дроганаота Дидрад. - "Неудивительно, что учителя вроде Лягуна ему стали не нужны! Этому теперь нужно только подчинение!"
   Человек с табличкой вышел.
   Через некоторое время на лестнице послышался топот множества ног и к помещение вошли восемь или десять человек - все воины, по доспехам, тяжелые всадники.
   Они выстроились вдоль стены, сторонясь Дидрада.
   - Вы все желали исполнить волю мою и Великих духов, и доставить мне Вееледа, но не знали, где его искать. Он знает, - Дроганаот указал на парня. - Езжайте и привезите его сюда.
   Лица воинов перекосили различные гримасы, общим свойством которых было отвращение.
   - Позволь нам самим, эгиват, - выступил вперед старый воин, лицо которого было сплошь покрыто шрамами. - Мои зэлтаоны подобны псам, они вызнают, где тот, кто тебе нужен.
   - Да, мы сами, - раздалось со всех сторон. Но этому гаму положил конец один удар ладонью по столу.
   - Не смейте... (тяжело дышал) не смейте ослушаться меня, - проговорил Дроганаот и ладонь его, лежащая на столе сжалась в кулак. - Идите с ним. А ты знай, - он обернулся к Дидраду, - не смей убежать. Для тебя ни одна чаща не будет убежищем. Если не выполнишь моей воли, поплатишься жизнью. Они поедут с тобой и будут следить тебя, а чтобы ты все же не вздумал бежать, я возьму себе твою девку. (Дидрад вздрогнул) Знаю, что к тебе она ходит и ты к ней. (Парень снова передернул плечами) Я все знаю!
   Дидрад медленно выдохнул и поник головой.
   - Так вернее с тобой будет, - проговорил Дроганаот. - Ти-ик!
   Снова вошел человек в синем.
   - Отправь к его дому двух солдат и пусть они доставят девчонку ко мне. Она ведь у тебя сейчас? Да? Ха-ха-ха! Знаю, что у тебя. Это знаю. Да предупреди их, что и она синяя.
   Парень стоял недвижим и изо всех сил пытался сдержать озноб, который начал бить его, едва эгиват заговорил о Зоалине.
   Он представил, как ее притащат сюда, в замок, бросят одну в какую-нибудь из многочисленных комнат - ее не тронут, он знал, - здесь ему поможет "отверженность", ведь и она "заражена". Но что будет делаться с ней! Что она будет думать, о чем передумает за это время, сколько страха натерпится. Про нее все узнают, про них все узнают. И ОН... он тоже узнает!
   - Ты не тронешь ее, Дроганаот, - сказал парень немного дрожащим, но решительным голосом. - Если кто-то из них (он мотнул в сторону человека в синем) до нее дотронется - ты никогда не увидишь Вееледа.
   Лица присутствующих вытянулись.
   Эгиват дико расширил глаза, губы его сначала стянуло гармошкой, а после они изогнулись в зловещую дугу. Подбородок затрясся.
   - Как ты... как?! - он задохнулся от негодования.
   - Как ты посмел, эамал! - взревел Веивонаот и ринулся на стол, сдвигая его так, чтобы придавить им парня, но тот легко вскочил на него, в два прыжка оказался у голубоглазого правителя и протянул к нему руки.
   - Возьми своих духов обратно, - прошипел он Дроганаоту, - забирай.
   Лицо эгивата стремительно сменило окраску с красного на белый, глаза, не изменив размера, смотрели теперь не дико и злобно, а с ужасом, рот тоже скривился в испуге.
   - Позволь, Великий, я... - загрохотал Веивонаот с лязганьем вытаскивая мечь.
   - Молча-а-ать! - закричал Дроганаот. Он с трудом переборол страх и посмотрел на Дидрада гневно. - Неужели ты думал испугать меня этим? - спросил он нарочито небрежно, но как только парень надвинулся на него, невольно отпрянул.
   Дидрад отошел от него.
   - Не трогай ее, - попросил он.
   Веивонаот рванулся с места и через миг парень рухнул под стол, корчась от боли в груди, по которой прошелся плашмя меч воина.
   - Я же сказал, стоять! - заорал на Веивонаота Дроганаот.
   Тот остановил руку, занесенную над парнем и, тяжело дыша, стоял над ним, будто бы раздумывая - ударить или нет.
   - Опусти рореилт, - приказал эгиват. - Если ты отправишь его к духам, я следом отправлю тебя.
   Угроза подействовала и Веивонаот опустил руку.
   - Ты действительно так хранишь эту женщину? - спросил голубоглазый правитель, и в его тоне послышались нотки зависти.
   - Не трогай ее.
   - Но если ты убежишь?
   - Я не убегу. Ты же видишь, что без нее не убегу.
   - Вижу. - Дроганаот говорил мягче. - И... - он вовремя воздержался от слов. - Поклянись мне всеми своими духами, что верно сослужишь.
   - Клянусь, господарь, всеми духами, которые у меня есть - клянусь!
   Услышав это, Дроганаот тут же потерял к нему всякий интерес.
   - Отбери восемь из них, - обратился он к Веивонаоту и кивнул на воинов позади него. - Когда найдете Вееледа, говори ты. Сперва проси, потом, если не согласится, бери.
   Воин кивнул.
   - Выезжайте сегодня же, сейчас же. А ты... - Он снова вспомнил про парня, но не нашел его на прежнем месте.
   Дидрад прополз под столом и вылез на его противоположном конце.
   - А ты, - Дроганаот критически его оглядел, - почему ты не одет?
   - Он все пропил, - вмешался в разговор Веивонаот. - У него нет даже накидки, господарь.
   - Без накидки он подохнет, - безразлично проговорил эгиват, - дайте ему накидку.
   Дидрад склонил голову и прислонился спиной к стене. Волнение отняло у него все силы.
   - Да оденьте его по-приличнее. Чтобы никто не догадался. И ты, Раафатаот, держи-ка язык внутри рта. Слышишь, Веивонаот, следи за ним. Глаз не спускай. Идите!
   Все двинулись на выход.
   - Стой, эамал, - обратился к нему правитель. Он со снисходительностью посмотрел на него и скривился в улыбке. - Ты видишь здесь много добра. - Он обвел руками комнату. - Я не жаден. Никогда не был жаден. Меня никто не может в этом обвинить. И я щедр со своими слугами, потому выбери то, что тебе по нраву в этих покоях - но бери только то, что на полу.
   Дидрад склонил голову в знак благодарности, а про себя подумал, что то, что "на полу" ему не нужно. Он решил не выискивать, а взять первое, что попадется под руку.
   Парень и сам не понял, как так получилось, но когда он нагнулся, чтобы поднять железяку, предназначение которой он даже не понимал, зад его приподнял на стене и снял с петли кинжал. Тихо звякнув, тот упал на пол.
   Парень выпрямился и испугано посмотрел на Дроганаота. Тот уже отвернулся от него, но услышав звук, повернулся и с интересом посмотрел на стену. В ровных рядах оружия на ней теперь образовалась брешь.
   Дидрад нащупал рукой кинжал и попытался повесить его на стену, но он снова упал к его ногам.
   Раздались смешки - это те несколько человек, которые еще не успели выйти из комнаты с интересом наблюдали за ним.
   - Забирай его и все до чего дотронулся, - рассмеялся и Дроганаот, - я держу слово. - Он посмотрел на кинжал с некоторым сожалением. - То, что на полу можешь взять. Он на полу уже второй раз. Такова воля духов. Бери его.
   Дидрад машинально схватил кинжал, еще несколько железяк и вышел из комнаты. У выхода его остановил Веиванаот.
   - Жди нас на конюшне. Скажи пусть тебе дадут коня. Да того, что похуже - не хочется тебе хорошего отдавать. Встанешь в стороне и будешь ждать нас.
   Дидрад спустился вниз и прошел на конюшню. Там он приказал дать себе самого лучшего коня и злорадно ожидал, когда Веивонаот узнает об этом.
   - Господарь, - услышал он за своей спиной тихий голос, - господарь. - И далее последовал протяжный стон.
   Молодой лекарь обернулся и с трудом разглядел человека, вернее сказать, бесформенный комок в углу конюшни, который практически слился с жижей из грязи и конского навоза.
   - Господарь, Ра... афата...от, - протянули оттуда жалобно.
   - Кто ты? - шепотом спросил Дидрад.
   - Чесод я... Чесо-од, - представился тот с тяжелым стоном.
   - Откуда ты знаешь меня?
   - Я служил... господарю... и тебе.
   - Мне никто не служил. У меня не было слуг, ты спутал, - сказал Дидрад удивленно.
   - Не-ет, - застонал Чесод, - не оста-а-авь... а-а... а-а...
   Дидрад огляделся. Кроме конюха в конюшне не было ни души, да и конюх был занят очисткой одного из стойл и работал, громко распевая какую-то веселую песенку.
   - Давно ты здесь?
   - А-а... а-а...
   - Хм, - парень снова огляделся, нагнулся, приоткрыл накидку, скрывавшую от него тело слуги и отшатнулся. На него дыхнуло гнилостными и гнойными испарениями, а глазам предстало зрелище истерзанной в мясо плоти.
   - А-а... а-а... - только и хрипел несчастный.
   - Ла-ла-ла, дальние земли мы пойдем крушить, ла-ла, в дальних землях надлежит всем жить, ла-ла, - пел конюх.
   Дидрад подошел к нему.
   - Там кто-то шевелится, - сказал он ему.
   - Да, зэлтаон, это слуга проклятого духами Лягуна, - откликнулся тот с готовностью. - Он уж давно здесь лежит. Никто не знает, что с ним делать. Странно, что он еще не сдох. Я подумал, что он уж давно сдох.
   - Нет, он еще жив.
   - Правду говорили, что Лягун - это земное воплощение духа Сепячеона, и слуга его то же воплощение, - проговорил конюх и скороговоркой вознес оберегательную молитву.
   Дидрад вернулся к Чесоду, плотнее завернул его в накидку и попытался поднять. Человек глухо застонал.
   - Замолкни, не то последний вздох отпустишь здесь, - приказал парень.
   - Господарь, - только и произнес слуга.
   С превеликим трудом молодой лекарь взгромоздил тело Чесода на круп коня и провез его несколько десятков шагов прочь от того места, где оно лежало.
   - Всех в тех землях разобьем, ла-ла, жизнь там новую начнем, - провожала его беззаботная и глупая простонародная песня. Конюх снова смотрел только себе под нос и думал только о том, как он заживет в далеких землях.
   - Зэлтаон, - обратился Дидрад к стражнику, который стоял на посту у ворот. Парень уже сгрузил Чесода на землю и предстал перед солдатом только с конем на поводе.
   Солдат мельком осмотрел коня - его дорогую попону и сбрую, несколько растерялся завидев рядом с ним грязного и плохоодетого Дидрада, некоторое время поразмышлял над вопросом, как такое может быть, и придя к выводу, что у богатых свои причуды, угодливо кивнул.
   - Господарь, - проговорил он.
   - Там лежит мой слуга. Я не в духе сегодня и ему не повезло. Отвези его домой, он укажет тебе. Там тебе дадут столько денег, сколько попросишь.
   Солдат зачем-то огляделся и, сдерживая улыбку, согласился.
  Уладив это дело, Дидрад вернулся к Чесоду. Он омыл ему лицо из ближайшей лужи и сказал:
   - Там, куда тебя отнесут, будет зэлтаона. Передашь ей, что я жив. Пусть живет там, где ты ее застанешь.
   - Я... сделаю... сде... лаю...
   Молодой лекарь отошел от Чесода и прождал совсем недолго, прежде, чем услышал тяжелый гулкий топот десятков коней. Кавалькада всадников, сверкая доспехами в свете факелов "почетной стражи", подъехала к воротам.
   - Накинь вот, - сказал Веивонаот и швырнул Дидраду богато украшенный плащ с обивкой из дорогого меха. Он ничего не сказал, лишь заскрипел зубами, когда увидел под парнем очень хорошего коня, который был теперь навсегда потерян и отвержен. - Хороший ты тотон отхватил. Умело, - добавил он с завистью.
   "А ты и убил бы за него и за коня, коли бы я не отверженный был", - усмехнулся про себя Диидрад. Только в этот момент он вспомнил про кинжал за поясом - "подарок" эгивата.
   Выхватив кинжал и подбросив его в руке, он посмотрел на него и, вскрикнув, едва не выронил его.
   - Чего визжишь! - прикрикнул на него Веивонаот.
   - Порезался, - пробормотал парень
   - Веди нас, - сказал кто-то из всадников и отряд, возглавляемый Дидрадом, выехал за ворота замка.
   Молодой лекарь возвел глаза к темным небесам, которые то и дело озарялись далекими беззвучными молниями и недоумевал, что же они ему пытаются сказать.
   Под дорогой накидкой в дрожащей руке парня был зажат кинжал, который много лет назад передал ему в своей каморке Себруппата.
  
  ***
  
   Непролазная грязь, в которую кони проваливались почти по грудь, отнимала непростительно много времени и сил. И люди, и лошади выбивались из сил, стараясь преодолеть сопротивление суровой северной природы.
   Они шли уже пятый день, а продвинулись не дальше, чем Дидрад продвигался за два летних конных перехода. На предложение парня ехать лесом, все без исключения зигреоны или тяжелые всадники отвечали отказом потому, как это "подобно разбойничьему ходу, а мы не разбойники и нам опасаться некого".
   Не переставая лил дождь. Кони и люди вымокли до нитки, но упорно продолжали двигаться вперед.
   На шестой день их нагнал всадник из Чергоувелеста с известием о том, что земли, через которые они будут двигаться к Черным лесам подвергаются разорению неизвестным племенем, о жестокости которого уже ходят легенды.
   Эта весть внесла необычайное оживление в ряды всадников, которые значительно скисли от мысли, что все они идут на лов "старикашки, на которого хватило бы и одного".
   Между тем, вести из деревень близ Священной рощи долетали одна тревожнее другой. А еще через день пути на дороге им попались первые беглецы, которые с нескрываемым ужасом рассказывали о зверствах, которые чинят дикие зэлты - черные эамалы.
   Воины неустанно точили мечи и обговаривали между собой, кто и сколько эамалов перебьет прежде, чем они вернутся в замок.
   Единственным человеком из всего отряда, который совершенно не думал о пришлых диких зэлтах, был Дидрад. Он ехал несколько в стороне (ему так "посоветовали", чтобы не портить "впечатление от зигреонов", которые молодцевато горцевали и хвалились друг перед другом даже, когда кроме них на дороге никого не было). Парень был погружен в совершенно другие думы.
   Больше всего он беспокоился не о себе (чего ему за себя переживать, он хоть сейчас мог бы хлестнуть коня и скрыться да хоть вон за теми деревьями - Веивонаот все равно про него забыл). В голове его с неумолимой жестокостью (ведь точность памяти в таких случаях сравнима с жестокостью) проносились слова Дроганаота о том, что он вознаградит Дидрада, если тот исполнит его приказ. Парня беспокоили именно посулы "вознаградить", а не угрозы - это может было потому, что в устах эгивата и посулы, и угрозы звучали одинаково - он не забывал карать, но и награды его были часто не хуже кары, и Дидрад это знал. Он не верил, что Дроганаот оставит Зоалину без присмотра. Наверняка, ее уже стерегут, а может она и вовсе перевезена в замок и заточена где-нибудь - да хоть в подземелье, над которым так любил проводить тайные встречи Лягун.
   Вспомнив о его судьбе, Дидрад невольно повел плечами.
   Со стороны отряда донеслись торжествующие крики. Парень отнял глаза от гривы коня и посмотрел в сторону всадников. Они спешно перестраивались.
   Дидрад остановил коня и стал наблюдать.
   Перестроившись, зигреоны остановились и дали своим коням немного отдохнуть, а потом снова поехали не нарушая строй.
   Прошло немало времени прежде, чем лесная дорога закончилась широким лугом, в центре которого стояла небольшая деревенька, всего в десяток домов.
   Сквозь водяную пыльцу, коей сизые тучи обильно посыпали землю, Дидрад разглядел в деревеньке необычайное оживление. Там все куда-то бежало (причем, все вместе сначала в одну сторону, а потом в другую). Частокол вокруг нее был в нескольких местах проломан и дымился.
   Всадники продолжали неспешно ехать в направлении деревеньки, а потом разом затрубив в Рога Смерти, ринулись к ее воротам.
   Взволнованный видом начинавшейся битвы, Дидрад тоже хотел последовать за ними, но вовремя опомнился, поворотил коня и встал им так, чтобы самому удобнее было все рассмотреть.
   Приближение тяжелой конницы в деревеньке встретили неоднозначно, насколько неоднозначным может показаться рев, который долетел до слуха Дидрада.
   Сквозь открытые ворота конница ворвалась на центральную улицу деревни и прошлась по ней, подминая под себя все, что на ней было. Слышались вопли, предсмертные крики, призывы о помощи и торжествующие крики, попеременно гудели Рога Смерти.
   Дидрад с волнением рассматривал тела людей, которые выпадали из-под "хвоста" конного строя. Некоторые из них лежали не двигаясь, некоторые пытались встать или дергали ногами.
   Неожиданно, глаза парня расширились, а рот приоткрылся.
   На противоположную сторону луга несколькими струйками вытекали отряды черных эамалов. Подобно ручьям в половодье они стали стекать в одно место и вскоре образовали собой "озерцо" в пару тысяч человек.
   Не медля ни секунды, Дидрад повернул коня и бросился к деревне, вопя в все горло: "эамалы!". Он знал, что зигреоны не могли видеть надвигавшуюся угрозу из-за частокола, поэтому очень спешил.
   Между тем, тяжелая конница быстро покончила со всеми без разбора, кто носился по центральной части деревни и разбрелась между домами в боевом порыве избивая не только диких, но и "своих" зэлтов.
   Дидрад осадил коня, когда услышал звук Рога Смерти, который протрубил опасность - эамалы замечены. Парень выдохнул с облегчением.
   То, что происходило дальше, еще очень долго не укладывалось в его понимание. Всю дальнейшую дорогу он не переставал думать и вспоминать о том, что увидел в этой битве
   Вместо того, чтобы повернуть от надвигавшейся опасности и избегнуть ее - даже уставшие кони смогли бы вынести всадников прочь со злосчастного луга. Вместо этого, Веивонаот снова построил своих зигреонов и повел их в атаку.
   Дидрад с ужасом смотрел на бездумное распоряжение чужими жизнями. Он прекрасно разглядел огромные луки, которые эамалы уже наводили на всадников.
   Первый же залп сотен лучников произвел такой эффект, словно конница со всего маху налетела на стену. Люди и кони, утыканные стрелами с ног до головы и больше походившие в тот момент, на огромных ежей, рядами валились одни на других.
   В живых тогда осталось не больше десятка всадников зигреонов и их слуг. Некоторые из них, поняв, на какую глупость их повели, поворачивали коней и неслись обратно, за спасительный частокол, но второй залп добил и их. Не прошло и нескольких мгновений, а от могучего конного отряда остались лишь утопающие в грязи трупы коней и всадников.
   Конь под Дидрадом ходил из стороны в сторону, он поводил губами и жевал поводья, слыша предсмертное ржание тех, с кем провел в конюшне долгие годы. Примерно такие же чувства испытывал и парень.
   Нельзя однако сказать, что он сильно скорбел о смерти Веивонаота и его друзей, но ему было дико видеть, как нелепо погибло такое большое количество сильных мужчин - мощь, казавшаяся непобедимой, рассыпалась под ударами примитивных стрел.
   Остальной путь он проделал в одиночестве, держась лесов и не пожалев двух дополнительных переходов, потраченных на то, чтобы старательно обогнуть земли, по которым шли эамалы.
   В пище ему недостатка не было, достаточно было просто подъехать к пепелищу - туда, где раньше стояла деревня - и бить там птицу и мелкое зверье, доедавших припасы, которые теперь были совершенно не нужны людям.
   То и дело, то тут, то там, Дидрад натыкался на костища, все пространство у которых было завалено обглоданными человеческими костями. Так черные эамалы праздновали победы и "хоронили" своих погибших.
   По остаткам оружия и брошенным за ненадобностью шкурам, Дидрад быстро определил, откуда пришли дикие зэлты - Черные леса, и что это были племена, с малой частью которых он сам не далее, как прошлой зимой имел случай познакомиться - иллеирги и тарбаонды.
   Стараясь двигаться как можно дальше от дорог и даже придорожных чащ, на двадцатый день пути парень достиг дальнего конца Священной рощи.
   Найти Вееледа не представляло для него никакого труда. Он потратил на это только лишь два дня, что не мало подивило самого старика, встретившего его настороженно.
   - Ты решил вернуться? - было первым, что он спросил.
   - Нет, за это не бойся. Я никогда сюда не вернуть, как и обещал.
   - Зачем же ты здесь?
   - Дроганаот призывает тебя.
   - Через тебя?!
   - Через меня. Он отыскал меня и заставил идти к тебе.
   - Заставил? Как же?
   - Он захватил мою женщину, - соврал Дидрад.
   - И ты указал ему путь?! - восклинул старик с негодованием и страхом.
   - Нет, иначе я бы не пришел.
   - Как же он отпустил тебя? Язвенные не доверяют никому, а у него все в язвах - места живого нет.
   - Я не заметил.
   - Не про тело говорю.
   - Тогда все верно.
   - Ты меня свяжешь?
   - Нет, я хочу, чтобы ты сам пошел. Он теперь боиться - всех погубил, кому доверял и кого любил. Один остался и боится.
   - Если же я не пойду?
   - Тогда он сам сюда придет, я ему укажу.
   - Из-за женщины?
   - Да.
   - Хм... женщина... Откуда же он прознал про тебя?
   - Они схватили Сиша.
   - Сиша?
   - Да.
   - Что же он? Как же он?
   - Он замучил его.
   - Негодяй... презренный негодяй, - выругался старик. Он попытался помолиться, но Дидрад его перебил:
   - Принимай решение, я не буду ждать. Великая опасность идет на Чергоувелест.
   - Что за опасность?
   - Эамалы.
   - Откуда?
   - Те, которых ты приводил с собой к самалту. Ты разбудил в них жажду крови и они двинулись из своих лесов.
   - О, духи! - только и вымолвил Веелед, и в изнеможении опустился на землю. - Я не верю тебе! - вскричал он неожиданно, вскакивая на ноги.
   "Сколько же тебе круговратов?" - подивился его прыткости парень.
   - Это твое дело.
   - Нет, - остановил его старик. - У тебя конь. Возьми меня и едем к ним. Только дальше пойдем, в холод. Я посмотрю, там ли они еще. Если нет, то... о, духи! Неужели я повинен.
   Им потребовалось еще несколько дней, чтобы углубиться в Черные леса и проверить места стоянок иллеиргов и тарбаондов. Они нашли там только несколько племен, значительно разросшихся односторонне - в женщинах.
   Вееледу сказали, что женщин они, частично купили, а частично получили на хранение от их родных племен. Дидрад удивлялся тому, насколько спокойно женщины-эамалы относились к собственному перемещению - они выглядели довольными жизнью.
   Прознав это, Веелед потратил целую ночь на то, чтобы молиться Великим духам о своем прощении.
   - Ты не должен возвращаться в город, - сказал он Дидраду на следующее утро, когда парень направил коня в сторону Чергоувелеста. - ОН не простит тебе, что мы знаемся, а я не буду утаивать потому, что он почувствует это и погубит меня.
   - Зачем же ты едешь, если он тебя погубит?
   - За тем, за чем и ты приехал сюда?
   - Я приехал из-за женщины.
   - Я еду из-за большего, чем женщина. Каждому - свое. - Старик помолчал. - Он не будет сразу губить меня. Подождет пока захватит достаточно дальних земель.
   - Зачем ему так долго ждать?
   - Я для него всего лишь талисман, который он будет возить в объединенном войске. С помощью меня он хочет занять достойное место рядом с Рогом.
   - Ты и Рога знаешь?
   - Я многое знаю. Сидеть в Долине - не значит не знать Великих зэлтских лесов.
   Дидрад хмыкнул себе под нос и направил коня привычной уже окольной дорогой.
   - Надо поторопиться, - сказал ему старик, - езжай напрямик.
   - А...
   - Их не бойся. Всем им известно про меня. Не тронут.
   - Твоя воля, - сказал парень и выехал на привычный зэлтский тракт.
   Водяная пыльца, срывавшаяся с небес последние несколько дней, наконец-то превратилась в снег, а потом ударили сильные морозы. За два дня пейзаж, мимо которого проезжал Дидрад и Веелед изменился до неузнаваемости.
   На пятый день пути снег пошел на удивление большими хлопьями. Разглядывая их, старик предрек теплую зиму, а парень вообще не имел на этот счет никаких представлений, поэтому просто дивился новому чуду природы, которое ему посчастливилось увидеть.
   К вечеру замела поземка. Ветер выл подобно дикому зверю и метался среди стволов деревьев, шебурша их кроны, словно пытался вытрясти душу из духов дерева.
   - Тепла будет холодная пора, - еще раз предрек Веелед, плотнее запахиваясь в плащ Дидрада.
   Они ехали вместе: старик сидел на шее коня, упираясь спиной в грудь своего бывшего ученика и рассматривал окружающий его мир только через узкую щель в полах накидки.
   - Куда ты ее отвезешь? - спросил он неожиданно. Этот его вопрос прервал почти трехдневное обоюдное молчание.
   - В Спааравелест.
   Старик хмыкнул.
   - Почему именно туда? - продолжал он расспрашивать.
   - Самый дальний город, который я знаю.
   - Врешь, - неожиданно проговорил Веелед.
   - Отчего же?
   - Зэлтию ты хуже знаешь, чем Тиринт, - сказал старик.
   - Нет, Тиринта я совсем не знаю, - отвечал Дидрад.
   Веелед рассмеялся.
   - Я долго думал о тебе, зэлтаон. То, как ты поступил со мной и с Жуком - на такое зэлт не способен. Ты хитер, но ты не торговец - сам рассказывал мне, как издержался с женщинами Дрога, и ничего не выгадал. Я подумал, что ты горец, но и на горца ты не похож. Видел я их, они черны волосами и узки лицами. У тебя же, хотя и узко лицо, но это больше от худобы - откорми тебя и ты расплывешься. Ты пришел, я поглядел и понял, что прав - ты уже расплываешься.
   - Только лишь потому, что я широк лицом ты решил, что я...
   - Нет! Ты стал забывать меня. Если я нечто замечу, осколок, но я осмотрюсь...
   - Да, знаю, ты говорил про кувшин.
   - Хм... верно, про кувшин. Ты не похож на горца, не похож на помора - она выше и шире, ты похож на зэлта, но умом ты не зэлт.
   - Умом...
   - В тебе два ума - недавно это понял - их два. Одним ты говоришь, другим - думаешь и живешь. Тот, что поменьше - тот зэлтский, что побольше - тиринтский.
   - Не поселился ли в тебе дух Веселья, Веелед?
   - Наоборот, он меня покинул. Я думал про вас с Жуком, что вы продолжение мое - вот тогда дух Веселья во мне и поселился. Как много я не заметил в тебе!
   - Ладно уж, не убивайся. Я тоже про тебя лучше думал. Думал, умнее ты, да и...
   - Ты знаешь, что такое Тиринт. Вот я же сейчас сказал не далекие земли, а Тиринт - и ты понял.
   - Ха-ха, Веелед! Про Тиринт теперь знают все в Чергоувелесте, даже дети малые.
   Старик осекся, а Дидрад укорил себя, как легко попался на "Тиринт".
   - Говори, что угодно, Раафатаот, только не верю я тебе.
   - Твое дело, - с деланным безразличием произнес парень.
   - Знай, что никому про то не скажу, - неожиданно пообещал старик.
   - Мне то без разницы - все равно никто не поверит. Но ты не говори, что касался меня - я населен синими духами. Меня в городе теперь знают, как Синего Раафатаота.
   Голова старика показалась между складок плаща. Веелед приказал Дидраду склонить к нему голову и долго смотрел ему в глаза.
   - Кто тебе сказал про синих духов? - спросил он.
   - Дроганаот передал их мне.
   - Синие духи были в Дроге?
   - Да.
   - Как же он тебе их передал? - с необычайной веселостью спросил старик.
   - Дотронулся.
   - Так и передал?
   - Да.
   - Но так нельзя их передать!
   - Знаю, но этого не знает эгиват и... остальные. - Дидрад почувствовал, как на его сердце стало легко. Он даже повеселел.
   - Невежды, - презрительно окрестил их Веелед. Он задумался. - Тогда, зачем ты хочешь бежать из города? Тебя не посмеют тронуть.
   - Мне нечем жить. Все боятся меня. Даже посмотреть боятся.
   - И твоя женщина живет с тобой, зная это?!
   - Да.
   - И не опасается тебя?
   - Нет.
   - Я бы тоже пошел в Долину.
   - ?!?
   - Ради такой женщины я бы тоже решился на все. Она зэлтаона! Теперь понимаю тебя и радуюсь за тебя.
   На этом разговор их был неожиданно прерван появлением на дороге большого отряда диких зэлтов, которые возвращались в свои земли. Они появились из снежной пелены с такой внезапностью, что Дидрад не успел даже испугаться, как оказался лежащим на земле с огромной грязной ногой одного из воинов на своей груди.
   Его бы немедля убили, если бы острое зрение эамалов не разглядело на загривке коня еще одного человека, увидев которого зэлты пришли в неописуемое возбуждение, а потом с благоговением собрались вокруг.
   Веелед произнес всего лишь несколько грубых харкающих звуков и Дидрада вмиг подхватили и поставили на ноги.
   Он огляделся вокруг и показался себе маленьким по сравнению с двухметровыми великанами, которые окружали его со всех сторон. От них нестерпимо воняло и говорили они так громко, что от поднявшегося гомона у парня заложило уши.
   Зэлтов прибывало. Не прошло и пары минут, а вокруг коня собралась толпа в несколько сотен человек.
   - Влезь на коня и удерживай его, - обратился к Дидраду Веелед. Парень повиновался.
   Вдруг ряды зэлтов заволновались. Сквозь них к всадникам протискивался дородный мужчина, на макушку которого был надет шлем, казавшийся детским на его мощной фигуре.
   Зэлт со шлемом подошел к Дидраду и хотя молодой лекарь восседал на коне, оказался лишь на ладонь ниже его. Он приветливо улыбнулся парню и грубо дернул за руку смотревшего в другую сторону старика.
   Веелед обернулся на него, расплылся в улыбке и сплюнул под коня. Некоторое время было потрачено на приветствия (Дидрад только предполагал, что это приветствия) - оба, и старик, и воин попеременно всплевывали и между этим что-то говорили.
   Оказавшись в самой гуще варваров, и парень, и его конь еле удерживались от того, чтобы рвануться прочь и скрыться в снежной пелене.
   "Зэлтарги им не помогут", - прикидывал про себя Дидрада, оглядывая пространство впереди. Снег шел так густо, что в сорока локтях уже невозможно было бы разглядеть даже всадника.
   Будто услышав его мысли, старик еще настойчивее приказал ему придержать коня.
   Прошло немало времени, столько, что Дидрад уже успел окоченеть, прежде, чем Веелед закончил "харкаться" со своими дикими знакомцами.
   - Двинь коня на дорогу, - сказал старик устало. Ему пришлось повториться, чтобы Дидрад, успевший от холода задремать, вздрогнул и исполнил приказ.
   Он был весьма удивлен, когда увидел, как вслед за его конем и эамалы тоже двинулись на дорогу.
   Они не отстали даже когда конь трусцой пошел по тракту. Не отставали они и в последующие дни потому, что, как объяснил Дидраду старик, "теперь племени я ихнего, а они моего. И ежели эгиват меня принять хочет, то пусть и их принимает - ибо я - это они, а они - это я".
   Дидрад достаточно быстро привык к своим новым попутчикам, коих оказалось по его счету триста сорок человек, - все воины с примитивным каменным вооружением.
   Веелед старательно объяснял Дидраду одно и то же (делал это по нескольку раз в день, да так, что уж и надоесть успел).
   - Говори, коли спросят, что мы идем ИЗ Черных лесов. Я им уж это тоже приказал говорить. Но им легче, их не поймет никто, кроме меня. Тебя же обязательно расспросят.
   Зэлты побросали (часто со скандалом) всю свою военную добычу и угрюмо шли за своими вождями. Ни один из них не бежал и даже не предпринимал попыток это сделать.
   - Они подобны детям, - успокоил парня Веелед. - Сейчас - это испуганные дети. Не бойся их потому, что тебя они боятся еще больше.
   - Они меня помнят?
   - Вспомнили сразу же и хотели съесть. (У Дидрада екнуло сердце) Я отговорил.
   - Сказал, что я слишком костляв? - попытался пошутить парень.
   - Сказал, что оставлю их и они погибнут.
   - Они так зависят от тебя?
   - Я предсказываю воду с небес и неурожаи - этого довольно, чтобы они почитали меня воплощением Духа.
   - Зачем ты ведешь их с собой?
   - Я веду их не для себя.
   - Для кого же?
   - Для тебя.
   - Для меня?
   - Да. - Старик помолчал. - Там, в городе, у меня не будет никого ближе тебя. Я бы мог сгубить тебя - знай это, но я не хочу уподобляться эгиватам.
   - Знаешь, почему ОН призывает меня? - продолжал он.
   - Ты говорил уж.
   - Не все сказал. Ему страшно - ты сам видел. Но ты неправильно понял его страх. Так часто бывает - духи посылают нам знаки, но эти знаки еще надо уметь понять. Ты увидел, но не понял... А я хочу, чтобы ты понял.
   - Как же мне понять?
   - Сиди и слушай меня. Я последний мужчина из рода Великих воинов, который по старшинству своему угрожает Дроганаоту. И он знает это - этого-то и боится. Я слышал, что поход в Тиринт (старик обернулся на Дидрада и улыбнулся. Тот ответно улыбнулся - теперь уж оба знали правду, хотя первый ее не доказал, а второй не признал), слышал, что поход в Тиринт был удачным. Многие земли очищены для народов Зэлтии и эгиваты будут переселятся туда со своими племенами. Дрог поспешает именно поэтому. И меня призывает тоже поэтому - но недоговаривает. Не договаривает он того, что может пострашнее Тиринта для него теперь я. Власть его, построенная, как и любая власть на жестокости - от которой я и бежал, и отмылся - власть его покоится на безграничном подчинении и вере в то, что он один имеет на нее право. И убийства его, и язвы на душе его - все это от веры в это право и боязни его потерять. С детства духи благоволят ему. И лишь я, только лишь я угрожаю ему, самим существованием своим угрожаю, спать не даю. Вот он и выдумал - прекрасно он это выдумал - и меня призвать себе, и держать меня при себе, а в нужный момент прихлопнуть.
   Я рад, что он умен. Кабы не злоба его, ум этот был бы просто бесценным!
   Старик умолк и печально замычал. Он словно ощущал физическую боль от того, каким сделала жизнь его родственника.
   Дидрад был изумлен.
   - Кем же ты ему приходишься?
   - Я старший брат отца его.
   - Но все его дядья и братья...
   - Нет, не все.
   - И...
   - Об этом знают немногие оставшиеся в живых. Не буду говорить тебе, чтобы...
   - Лягун знал?
   - Хм... знал... но... знаЛ?
   Дидрад рассказал старику то, что видел в ночь перед отъездом из города.
   - Будь ты проклят, девять раз проклят, Дроганаот! - прошептал старик.
   - Что же ты мне уготовил? - спросил парень.
   - Да, прав ты, сейчас нужно сказать. Потом уж и времени не будет. - И старик рассказал, что он задумал. - Я давно уж думал так. Только себя на твоем месте видел, а сейчас... не могу я быть на твоем месте - стар, силы нет. Так, ты будешь... откажешься, не обижусь, но предложил тебе не с умыслом. Прямо тебе говорю - мне больше некому предложить.
   - Я буду делать, как ты скажешь.
   - На том и сойдемся.
   После, они довольно долго обсуждали насущные вопросы размещения дикого войска и его прокорма, и порешили, что выждать надо будет недолго, ровно столько, чтобы зима окончательно вступила в свои права.
   - Мы, то есть ты с эамалами пойдешь в далекие земли (у Дидрада сердце скакнуло вверх, замерло, а потом зашлось так, что перехватило дыхание). Говорят, там нынче земли много - пожгли и пограбили вволю. Обезлюдело все! Но идти будешь не напрямую, пойдешь околесицей - я сейчас это скажу, ты же запомни - навряд ли мы с тобой скоро так же поговорим. Держи дальше от обжитых мест. Всех, кого встретишь, убивай, чтобы никто не прознал, куда ты идешь и зачем.
   Старик продолжал говорить, воодушевляясь и вдаваясь в такие детали, которые сразу показывали в нем полного профана в военном деле.
   К вечеру они натолкнулись на громадное конное войско, возглавляемое самим Дроганаотом. Из-за погоды отряды сошлись неожиданно и пока разобрались, в чем дело, успели потрепать друг друга: всадников было убито трое, а эамалов около двух десятков.
   Дидрад никак не мог привыкнуть, наблюдая за тем, с каким спокойствием и те и другие отнеслись к тому, что "по недоумению" побили друг друга. Ни тени печали, ни тени сожаления или огорчения не прописывалось на лицах ни тех, ни других, словно убийство для них было делом слишком обыденным, чтобы обращать на это внимание.
   С некоторых пор, парень стал замечать за собой это удивление, которое он прозвал "разнеженостью" и часто злился на себя за то, что не может спокойно смотреть, к примеру, на обезглавленный "по ошибке" труп, на внутренности и кровь.
   Едва только отряды разошлись в стороны, чтобы каждому занять свое место для ночлега, а от эгивата уже прибыли послы к Вееледу.
   К удивлению Дидрада, Дроганаот не сразу призвал старика к себе, а "нижайше" просил его погодить до утра.
   Оказалось, что это время было нужно Великому воину для того, чтобы должным образом обставить церемонию встречи.
   Она была и впрямь необычайно пышной, даже напыщенной, и торжественной. Отборные конники выстроились в два длинных ряда, образовавших коридор меж собой и трубили в Рога Смерти. Били огромные барабаны из цельных выдолбленных древесных стволов, обтянутых кожей. Барабаны были старыми (ничего другого в ближайшей деревне не нашлось).
   Вееледа встречала делегация из священников, испуганные лица которых тут же выдавали их непривычку к такого рода торжествам (они тоже были из ближайшей деревни). За священниками шли сановные лица - мудрецы и предсказатели, без которых не могло произойти ничего - ни выдвижение войска, ни его остановки, ни, тем более, битвы.
   Все приветствовали старика, шедшего медленным шагом, опираясь на руку Дидрада. Веелед отвечал на приветствия поднятием руки и короткими остановками.
   Дроганаот встретил их на коленях. Великий воин стоял на обеих коленях и смиренно ждал приближающегося старика.
   - Смотри же, на что он готов ради власти, - тихо проговорил Веелед и поморщился. - Вот чего я всегда боялся во власти.
   Последовали длинные и чинные приветствия, которые затянулись настолько, что у Дидрада разболелись ноги стоять неподвижно перед Дроганаотом.
   Эгиват, в свою очередь, был несказанно рад. Он даже и не пытался скрыть того, что несказанно рад, хотя статус обязывал его к этому. Радость его и волнение от встречи с дядькой были настолько искренними, что даже молодой лекарь подумал о Дроганаоте: он не все человеческое растерял.
   После был пир, на котором Дидрад впервые за долгое время до сыта поел. Праздненства продолжались два дня. Все это время огромная армия стояла на месте, позабыв о преследовании. Затем, мудрецы и прорицатели убедили эгивата выбрать среднее между его стремлением насладиться обществом Вееледа и получить удовольствие от избиения эамалов. Было принято решение, что Дроганаот возвращается в Чергоувелест, а его армия продолжает ускоренным маршем идти вслед за разбитыми эамалами.
   - Знаешь, какая сеча была! Ха-ра-рар!! - воскликнул Сизентаот Бык, которого Дидрад повстречал на пиру в стельку пьяного и на которого улыбался всякий раз, как замечал шрам на его щеке (не прошел с тех пор, как парень огрел его на ветке у реки в первую их встречу). Воин расхохотался. - Одним махом я рубил по три головы, так много эамалов было. Больше меня никто не срубил... за раз. Горон мой за раз пронзал до десяти тел. Они падали вот так. - И Сизентаот показал руками, как падали тела эамалов. Он еще долго рассказывал небылицы с тем самопожертвованием и самоотдачей, которая возникает у мужей только при сочетании алкоголя и события, поразившего своей значительностью.
   Позже Дидрад узнает, что битва, о которой ему говорил Бык была не такой уж и значительной, что участвовало в ней всего-то около трех тысяч эамалов, а остальные к тому времени уже насытились и вернулись в леса. Что из этих трех тысяч сразу же бросилась бежать почти половина, а другая половина побежала уже тогда, когда конница неслась в атаку. И что посечь успели всего несколько сотен, а остальные рассеялись между деревьями.
   К исходу четвертого дня пирования и почти полной луны, которую Дидрад отсутствовал в городе, большой отряд, во главе которого ехал всадник со странным сучковатым посохом, оканчивавшимся естественными двуединым круглым наростом - знаком эгивата Дроганаота, показался у главных ворот Чергоувелеста.
   Весь город по традиции высыпал встечать "победителей" и возносил хвалы духам вперемешку с хвалами Великому воину.
   К молчаливому неудовольствию Дроганаота, который упорно смотрел на свои руки сжимавшие поводья, особо торжественно жители города приняли Вееледа. Они воздевали руки и кричали настолько громко, что закладывало в ушах.
   Старик кивал, поворачивая голову то влево, то вправо от себя и с молчаливым достоинством проезжал мимо своих почитателей.
   Дидрада не было среди этой кавалькады. Как это всегда и бывает, народ редко узнает истинного виновника торжества.
   Все то время, пока Веелед проводил на пирах и встречах в свою честь, молодой лекарь активно занимался обустройством неожиданной обузы, которая, как и всякая обуза, обрушилась не его плечи с необыкновенной с непривычки тяжестью - обустройством черных эамалов.
   Прошло с десяток дней прежде, чем он смог кое-как уладить все неотложные дела и возвратиться туда, где его впервые за многие годы нетерпеливо ждали.
  
  ***
  
   - Плешач, поторопись, у меня мало времени!
   - Тороплюсь, господарь, да только дело такое, что торопыг не терпит.
   - Ускорь уж.
   - Ускорю, как смогу.
   Дидрад стоял в дверях родового дома Зоалины и устало наблюдал, как несколько человек проходят мимо него в дом и обратно и переносят с многочисленных телег, запрудивших всю улицу, домашний скарб. Столы, скамьи, стулья, ящики, сундуки и неисчислимое множество посторонних мелких, даже незаметных для мужского глаза вещей проплывали мимо него, переносимые руками грузчиков.
   Вот уже скоро стемнеет, а телеги со скарбом все подъезжают и подъезжают. И дом, до этого дня тихое и уютное гнездышко, где ему и Зоалине так легко дышалось, наполняется гамом, шумом шагов и большим количеством незнакомых лиц.
   С телег, которые уже стали останавливаться на соседней улице спрыгивали дети и женщины, женщины и дети и всем этим невообразимым количеством бежали в сторону Дидрада, весело переговариваясь и с интересом и любопытством глядя по сторонам. Его они практически не замечали, если не считать кивка головы от женщин и поклона от детей, которыми они его "награждали" при входе в дом.
   - Сколько их у тебя ноне? - спросил Плешач: низкорослый полнотелый зэлт с такой блестящей лысиной, что даже тусклый свет звезд отражался в ней с необычайно четкостью.
   - Не ведаю, - ухмыльнулся он.
   Считать он бросил на двадцати пяти. Почему именно на этой цифре, он и сам не знал. Может потому, что до двадцати пяти ему еще было дело до количества, а после уж какое дело, двадцать пять ли человек будет жить в доме или сто двадцать пять.
   Дидрад отошел к ближайшей телеге и внезапно ощутил острую потребность убежать. И бежать, как можно дальше, в лес, в самую чащу, чтобы никогда не нашли. Он бы снова, как и несколько снегов назад, ходил бы по одному ему ведомым тропам, знал бы одному ему ведомые тайны - он бы себе принадлежал.
   - Зоалина, места нет, - крикнули прямо ему под ухо. Дидрад вздрогнул.
   Рядом с ним стояла девочка лет десяти - двенадцати, оглядывалась по сторонам и выглядела деловой и весьма занятой.
   - Заходите в мою комнату, там можно пятерых положить, - донесся откуда-то с улицы голос Зоалины.
   Вскоре и она вынырнула из-за какой-то телеги и что-то шепча себе под нос и играя бровями, пошла к дому. Завидев его, девушка изменилась в лице - черты ее смягчились и она улыбнулась, но после посмотрела на дом и снова приняла хозяйственный вид.
   По всему выходило, что несмотря на кучу забот, которые свалились на молодую хозяйку дома, ей эта суета не доставляла никакого беспокойства, даже наоборот - Дидрад стал чаще слышать ее смех.
   - Зэлтаон-самалт, - услышал парень сбоку от себя. Он обернулся на голос и увидел Хокматаона и Суурхилаона. Оба были его новыми соседями, вернее, это он был их новым соседом.
   - Не болеете? - приветствовал он их. Те отвечали привычно.
   - До сих пор не закончили? - спросил Суурхилаон.
   Суурхилаон Красный был из того разряда людей, которые стараются быть малозаметными в повседневной жизни, но в то же время играть не последнюю роль в жизни политической и общественной (хотя бы общество для них и ограничивалось небольшим кругом знакомых). Такие люди, как правило, никогда за жизнь не сколачивают даже подобия состояния, но зато являются неистощимым источником тщеславных желаний и знаний обо всем на свете. Причем знания эти всегда бывают добытыми, то есть чужими или по-просту, сплетнями. К чести Суурхилаона, выглядел он весьма солидно, с некоторой даже претензией на родовитость. Одни пушистые усы его чего стоили! Волосами был он рыж. Возможно стеснялся этого, потому и заправлял их за темно-бурую меховую нашлепку, которая была непременным атрибутом его шапок, а те, в свою очередь, непременным атрибутом его головы.
   Лицо его, как и лица всех зэлтов, большей своей частью утопало в бороде и усах. Из видимого был только нос-раздвоенной-картошкой, постоянно в гусином жиру губы ("трещат", так объяснил он Дидраду их жирность) и добрые, натурально добрые голубые глаза, которые бы больше подошли женщине, а не мужчине.
   Никакими воинскими доблестями отмечен он не был (возможно, поэтому и дожил до своих лет). Предпочитал проводить как можно больше времени подальше от семьи (переходил две улицы и скрывался в таверне) и говорил всегда словно и не ртом вовсе, а животом. Последний был у него прекрасно развит и трясся при разговоре.
   - Где уж тут! Сегодня бы в ночь управились, - отвечал за Дидрада Хокматаон.
   Хокматаон был полной противоположностью Суурхилаона, но не в том смысле "противоположностью", которую обычно приписывают таким "парам" - один худой, другой - толстый, один дурак, другой - умный, - нет, Хокматаон внешне напоминал Суурхилаона, но зато по натуре своей был его полной противоположностью. Они, вероятно и сами не понимали, отчего их так тянет друг к другу, но это притяжение у них было именно потому, что при внешней схожести, внутреннее они отличались кардинально.
   Хокматаон Хромой был ниже ростом, примерно одинакового с Суурхилаоном телосложения, темно-рус, с невероятной по длине бородой, которая была предметом его гордости, непримечательным типичным для зэлта лицом и оттопыренными ушами, которые подобно рожкам проглядывали из-под его шевелюры. Одет он был небрежно, всегда и везде носил с собой топор и кинжал (поговаривали, что он даже спит в обнимку с ними, а не с женой), но вот ума ему было не занимать.
   Возрастом он был всего лишь на десяток лет старше Дидрада, но не в пример больше него поднаторел в делах семейных и общественных.
   В семействе его, куда парень получил доступ только через несколько больших лун, заметно изменив свое общественное положение (может быть поэтому его и допустили), царили образцовый порядок и непривычная для зэлтских семейств тишина. Жен у него было с его слов "пять или шесть", точно он и сам не знал, а детьми Хокматаон называл все пять десятков "или подле того" отпрысков, которые обитали в его доме.
   В делах городского управления он тоже преуспел - был главой одного из рядов на ярмарочной площади Чергоувелеста, от чего имел не малый достаток.
   Состоялася Хокматаон и как воин. И хотя его "становление" в этом качестве было омрачено отнятием половины ступни и пожизненной хромотой, но как всаднику ему это нисколько не мешало.
   - Нет, не управимся, - обреченно сказал Дидрад.
   - Пиоцина! Пиоцина! - услышал он голос Зоалины. Девушка появилась в дверях и выглядывала на улице Пиоцину, которую парень даже не знал.
   - А, - отозвалась Пиоцина откуда-то издалека.
   - Перьев еще натащи.
   - А?
   - Сейчас получишь у меня! Бездельница. Только "а?" и "а?!". Только явись мне на глаза!!!
   - Несу уж.
   - Бездельница! - И Зоалина скрылась за дверью.
   - Хороша зэлтаона! Небось, больше всех ее любишь? - спросил Суурхилаон.
   - Только ее и люблю.
   - Ха-ха, все впереди, Раафатаот, - похлопал его по плечу Хокматаон. Он осекся и невольно отдернул руку, но потом вспомнил, что его сосед больше не наполнен синими духами и опять, уже неуместно похлопал и досмеялся.
   - Мы к тебе по делу пришли, - сказал Суурхилаон и глазами попросил поддержки у Хокматаона. Тот спохватился и кивнул: по делу. - Говорить будем с тобой, как с зэлтаон-самалтом.
   Дидрад усмехнулся: мог ли он подумать еще пару больших лун назад, что станет главой целого зэлтского рода - зэлтаон-самалтом.
   - О чем вы надумали говорить?
   Соседи помялись.
   - Слух прошел, что тебе... - Хокматаон замялся. - Тебе телеги нужны.
   - Правду говорят зэлтаоны или нет? - закончил Суурхилаон.
   - Правду. - Дидрад продолжал наблюдать, как с виду небольшой дом без устали поглощал мебель и людей.
   - У меня есть несколько телег для тебя и я могу дать, - сказал Хокматаон.
   - У меня нет, но у моих братьев будет несколько телег, - поддакнул Суурхилаон. - Про Рыб слыхал, Большая Рыба и Малая?
   - Нет.
   - Услышишь, как твоя зэлтаона на рынок пойдет. Их там все знают, - не без гордости промолвил Суурхилаон. Он очень гордился своими братьями.
   Они снова помолчали и переглянулись.
   - Плачу по два зидла за телегу, - догадался Дидрад и вытащил из кармана два серебряных овальчика с неровными сплюснутыми краями. - С конями беру.
   - Ну-у-у, это мало, ежели с конями, - в один голос проговорили соседи.
   - Кони в зиму - убыток, а два зидла уже выгода, - парировал парень и звякнул на ладони деньгами. "Дом надо расширять и достраивать", - думал он между тем про себя. - "Зоалину бы поторопить, но как она прекрасна, когда..."
   - Давай сюда твои зидлы, - весело сказал Хокматаон. На него находило необычайное веселье всякий раз, когда он получал деньги (оттого жизнь его была одним сплошным праздником с редкими уныниями-убытками). - Как и принято, вечером.
   - Нет, уж лучше в утро пригони к главным вратам. Сколько?
   - Четыре телеги.
   - Значит восемь. - Дидрад полез в карман и выгреб оттуда кучу овалов.
   Он заметил, как вспыхнули глаза у его соседей, а лица их слегка покраснели от неуемного желания сотрудничать с ним.
   - И с меня две, - сказал Суурхилаон и тоже улыбнулся, получив четыре зидла.
   Мужчины поспешили распрощаться с ним. Он кивнул им и тут же забыл.
   - Сколько уже? - спросил Плешун. Шапкой он отирал мокрое от пота лицо.
   - Тридцать пять точно, а если с телегами Суурхилаона - то тридцать семь.
   - Выходим завтра?
   - Да, как условились. Отправлю с тобой человек пятьдесят охраны - зайдешь к Толстому в кузню. Они у него на дворе соберутся. Вот, отдашь им. Это половина того, что им причитается.
   Плешун спрятал протянутый Дидрадом мешочек у себя за пазухой, и вопросительно посмотрел на него.
   - Ты отправил бы с нами и их тоже?
   - Да, эамалы тоже с вами пойдут. Все пойдут. Я уж намучился от них зэлтаонов оберегать.
   - Слыхал, чего они устроили.
   - Хорошо зэлтаоны к эгивату не пошли.
   - Представляю, сколько ты дал.
   - Много.
   - Слушай, Раафатаот, слухи тут ходят, что тебя Великий воин ой как наградил. Еле лошадь уволокла. Уместно толкуют иль нет?
   - Нет, две лошади еле уволокли, - соврал Дидрад, хотя услышанное Плешуном было правдой. - Да уже половины нет.
   - Ха-ра-рар! Ну, да что же, самалт какой у тебя теперь. Хозяйство большое. Одних женщин полторы сотни.
   - Да, только женщин и детей у меня теперь в избытке.
   - Ты не горюй. Я присмотрел уже у тебя - много молодых зэлтаон. Хорошо за них возмешь. Богато! - Плешун к чему-то подводил, поэтому говорил немного невпопад.
   - Чего уж, говори, что хотел?
   - Телеги пустые идут, - начал тот. - А деньги на них потрачены.
   Парень кивнул: - Так, чего же?
   - Не угодно ли тебе мне довериться... э-э... я бы товарчик тебе продал... у меня и свой хороший...
   - Хочешь, чтобы я у тебя купил и тебе же продавать дал...
   Плешун смутился от такой прямоты.
   - Хорошо, - удивил его Дидрад. - И сколь много добра у тебя?
   - Много, - сказал тот осторожно. - Телег пять наберу.
   - А что сейчас по Зэлтии берут. Меха?
   - Нет, кому дались эти меха! - фыркнул Плешун. Глаза его лихорадочно бегали по груди Дидрада, видимо, он был застан врасплох - не ожидал, что парень согласиться.
   - Чего же?
   - Да пить берут все больше! Поесть чего - смотря, куда везти.
   - В Спааравелест.
   - Ха-ра-рар! - Плешун нервно пожевал губами. - Оттуда все больше за добычей из дальних земель к нам приходят.
   - Так свези туда ее. В городе полно ведь.
   - Времени у меня уже нет, выходим ведь по-утру.
   - А ты в ночь ходи. Ночь целая у тебя.
   - Так, а стража. Коли заловят, не сдобровать мне.
   - Ха! Я тебе свой знак дам. У меня же теперь и знак свой есть. Слуга ты вроде мне. - Дидрад указал на дом, где над входной дверью висел знак - три перекрещенные у верхних концов кривые линии в виде буквы "ж".
   - Никому не служил я, - гордо проговорил Плешун. - Жил - не служил.
   - Жил? То, что ты по окраинам хоронился в землянках - это ты жил?
   Плешун ничего не ответил.
   - Ты хороший купец, Плешун, но дорогу избрал не ту. Со мной сойдешься - выгода обоим будет. Моим именем торговать станешь - только выгода, меня сейчас все знают, и не только из-за Румдтаона.
   Плешун усмехнулся.
   - Легок на помине, - прошептал он, когда к дому подъехала очередная телега.
   На ней лежал старик лет шестидесяти. Осунувшееся лицо его только подбородком виднелось из-под шапки и шкуры, служившей покрывалом.
   Когда его начали поднимать, он застонал и недобро глянул на Дидрада.
   Шкура-покрывало опало с него и взглядам парня и Плешуна предстало скрюченное тело: пальцы изогнулись так, что ногтевыми фалангами уперлись в ладони, ноги подобрались под себя, голова тряслась, и только глаза оставались живыми и подвижными.
   Они вспыхнули и загорелись огнем, когда увидели Зоалину, которая на правах хозяйки вышла встречать гостя.
   - Не болеешь, дядюшка? - спросила она и поклонилась.
   Старик посмотрел на нее выразительно и с нескрываемой любовью.
   - Тебе все готово, - сказала девушка немного оробев под этим откровенным взором, но потом ее глаза "нащупали" глаза Дидрада и Зоалина вмиг преобразилась - выпрямилась и посмотрела на Румдтаона гордо и без страха.
   Старика внесли в дом.
   - Эк его разбило! - проговорил Плешун. - И, говорят ведь, вмиг. День был хорош, а через ночь скрючило.
   - Не болеем, - отвечал тем временем Дидрад и кивал на вопросы и поклоны десятка жен, которые прибыли с Румдтаоном. Они чинно проследовали в дом.
   - Согласен, - сказал Плешун.
   - Что?
   - Согласен тебе служить. Хочешь, обрядность соблюдем?
   - Не нужно мне это. Коли обманешь или предашь, я с тебя голову сниму.
   - И я на том же всегда стоял, - рассмеялся Плешун.
   - Ты бы шел уже собирать добро. Чего здесь стоять?
   - Да, - спохватился Плешун и тут же сорвался с места.
   Дидрад продолжил наблюдать за прибытием многочисленной родни, и постепенно в сердце его вместо тревоги за свою жизнь капля за каплей, струйка за струйкой стало проникать давно позабытое чувство семейственности. Оно было и ново ему, и знакомо. Знакомо потому, что он помнил свою прежнюю большую семью - всех до одного помнил, а новым оно было для него оттого, что впервые за свою жизнь он становился отвественным за многие другие жизни (это лишь отдаленно напоминало ему службу нитом: и там он был ответственен за жизни своих барнитов - особенно в битве при замке гатесирда - но то было другое. Там важнее было просто выжить, к тому же, выживание это зависело от всех. Здесь же, жизни десятков женщин и детей отныне и навсегда будут зависеть только от него).
   - Отдай! Отдай, тебе говоря-ят! - разнеслось над улицей.
   По ней мчался маленький мальчик и девочка, старше его на несколько лет. Мальчик утикал от нее с испуганным лицом, сжимая в руках часть какой-то сладости. Вторая часть этой же сладости была зажата в руках девочки.
   Эти двое, крича на два голоса, промчались мимо Дидрада и скрылись в доме.
   - Малая, Второй, а ну-ка остановитесь! Стойте же! - всполошились женщины. - Отдай ей, сколько раз говорить...
   - Мама, он отобрал.
   - Кто вам это дал?
   - Я дала.
   - Зачем? Ты же знаешь, что они...
   - Ничего не будет!..
   - Это ты так думаешь!
   - А ну обе, замолчите! Отдайте...
   Дидрад смотрел себе под ноги, в грязь, на которую падали снежинки, робко срывавшиеся с небосклона. Стоял один из немногих тихих зимних вечеров, когда снег идет без ветра, мороз крепчает постепенно и почти незаметно.
   Над улицей пролетели птицы. На миг они нырнули к земле, на лету подхватили что-то выроненное людьми, и снова умчались за крыши.
  
  ***
  
   - Пойдем, мой господарь, у нас сегодня Становление.
   - О, духи, как же мне все это надоело!
   Дидрад едва заметно пошевелился - попытался поднять ноги, но тут же безвольно их опустил и блаженно выдохнул.
   Он только, что приехал из замка Великого воина, где встречался с несколькими зигреонами - тяжелыми всадниками - Сизентаотом Быком, Свиматаоном Власом и Гудестаотом Крылом, и обговаривал с ними дела, которыми с некоторых пор активно занимался.
   Оказалось, что при дворе Дроганаота мало кто живет на подаяния эгивата. К примеру, Сизентаот Бык владел несколькими тавернами и постоялым двором. Его лучшие друзья, Влас и Крыло, тоже не отставали и отстроили себе на окраинах несколько складом и товарных лавок. Все это приносило им неплохой доход, но не шло ни в какое сравнение с богатством Акпартаота Зидла (самому Дидраду его видеть еще не доводилось). При дворе поговаривали, что Зидл, если захочет, может нанять войско не меньше, чем у самого эгивата.
   - В прошлый круговрат, когда мы ходили в дальние земли, он привел с собой пятьдесят зигреонов, две сотни греонов и почти тысячу зэлтаонов, - сказал парню Бык, когда они остались наедине - стояли перед окном в его комнате и рассматривали двор замка, на котором двух преступников, совершивших неведомо что, ставили в "почетную стражу". Несчастные дико кричали и молили о пощаде, но их быстро заставили замолчать, приложив пару раз плетьми с железными набалдажниками.
   - Господарь любимый мне, чего же ты еще лежишь? - спросила Зоалина, отвлекая Дидрада от медленного течения мыслей о том, сколько же надо иметь денег, чтобы собрать на войну пятьдесят тяжелых "железных" всадников, две сотни легких всадников и тысячу пехотинцев. Парень даже пробовал прикидывать в уме и подсчитывать, но заполненный до отказа желудок всеми силами сопротивлялся работе мозга, да и вообще какому либо беспокойству.
   Зоалина снова вошла в комнату, приблизилась к их ложу и села в ногах. Она в укором посмотрела на него, но взгляд этот был не раздраженным, а добрым, как у матери, которая тормошит сонного ребенка.
   - Зачем ты меня так накормила? - спросил он ее с деланным негодованием. - Я стал так тяжел, что не могу подняться. - Он сделал капризную мину.
   Девушка издала ласковый звук, какой женщины обычно издают, когда кого-то жалеют и который всегда предворяет ласку. Она придвинулась к нему, потянулась и обняла его голову обеими руками.
   - Прости меня, - сказала она, делая вид, что ей искренне жаль.
   Дидрад сказал, что прощает.
   - Поднимайся, - настаивала она, встала с кровати и потянула его за руки на себя.
   Парень нехотя сел.
   - Уже вечер? - удивился он, глядя на щели между ставнями, смутно белевшие на стенах.
   - Солнце садится и нам пора, - сказала девушка и села так, чтобы оказаться у него за спиной.
   Она поступила весьма хитро потому, что когда Дидрад снова попытался завалиться на спину, то наткнулся на нее. Зоалина налегла на него сзади и, выбирая между встать с постели или задавить свою женщину, мужчина сделал естественный выбор.
   Его тело дрожало от послесонного бессилия, усиленного любовными ласками, которыми Зоалина не забыла его вознаградить перед сном. Девушка обошла его, обняла за талию и стала осыпать поцелуюями везде, где могла дотянуться.
   Дидрад подхихикивал, когда ее губы осторожно касались жилки на его шее, его подбородка - прошло вот уже две луны, как они окончательно сблизились, а его тело, огрубевшее от жизненных невзгод все никак не могло привыкнуть к нежности, которой Зоалина одаривала его почти каждый день.
   - Стой здесь, я сейчас принесу тебе воды и платье, - сказала она и строго на него посмотрела. - Не вздумай ложиться!
   Едва Зоалина вышла, как Дидрад повалился на кровать, но когда за дверью послышались ее шаги, вскочил на ноги, и когда девушка впорхнула в комнату, он ожидал ее в нетерпеливым видом.
   - Одевай, - сказала она и подала ему грубую шерстяную накидку.
   - Она колется, - пожаловался он, морщась.
   - Так надо, мой любимый господарь, - ласково, но настойчиво сказала она. - Без этого не будет Становления.
   - Нам что плохо жилось с Синими духами? - спросил он и беспричинно засмеялся.
   - Не говори так. Если мы не сделаем Становления, ты никогда не сможешь превратиться из зэлтаона-самалта - домовладельца - в салматаона - главу рода - и им останется Румдтаон. - Последнее слово она произнесла с ненавистью.
   - Заметила ли, как он оглядывает тебя? - потрунил над ней Дидрад.
   Девушка вспыхнула, поежилась и прильнула к нему.
   - Не говори о нем - мне становится страшно, - сказала она с дрожью в голосе и встряхнула головой.
   - И чего он тебе не нравился, презабавный старикашечка. - Дидрад не стерпел и расхохотался во все горло.
   - Прекрати же! - не на шутку разозлилась она. - Собирайся! Если ты не поторопишься, то я поведу тебя к духам под тотоном. - И она указала на кинжал, который лежал на столике с ее стороны ложа.
   - Я потороплюсь, пожалуй, - быстро согласился с ней парень.
   - И правильно сделаешь! - сказала она мягко и подтолкнула его к одеждам, которые бросила на сундук. Сама она отошла к окну, приоткрыла ставни и взяв медное зеркальце, стала вглядываться в свое отражение.
   - Нам надо нанять зверолова, - сказала она, подводя веки сажей.
   - Зачем он нам?
   - Я узнала про одного, зовут Пискун. Он необычайно мал ростом, но изловит в доме всю живность. Мне про него Однолюбая рассказала. И посоветовала.
   - Какие вы себе имена даете, - усмехнулся Дидрад. Он уже давно накинул на себя шерстяное платье и теперь почесывался, стоя в нем и ожидая, когда девушка закончит приготовления.
   - Не менее, чем вы себе. Из всех зэлтаонов, что я знаю, только тебе имя идет и еще Хромому.
   - А Красный?
   - Красный?
   - Суурхилаон.
   - Ну и ему тоже. - Она открыла какую-то шкатулку и обмакнув туда палец, провела себе по носу, щекам и лбу. Получился родовой знак - буква "ж". - Подойти, я тебя освящу, - позвала она.
   Парень приблизился и взял ее за бедра.
   - Не приставай. Не выйдет, смывать долго, - нахмурилась она, с величайшим вниманием разглядывая его лоб.
   Дидрад почувствовал, как ее пальчик быстро, легко и уверенно забегал по его лицу.
   - Так мне послать за ним Пиоцину? - спросила она, продолжая разрисовывать его лицо.
   - Пошли. А сколько он возьмет?
   - Не дорого. Ты скажи нашим мальчикам, чтобы они всегда были при нем. Мало ли что - у нас ведь одни женщины!
   - Да, этого добра в избытке. И все красивы...
   Она улыбнулась, отвлеклась от работы и игриво посмотрела на него. Ротик ее открылся, чтобы что-то сказать, но вдруг черты лица ее помрачнели, она тяжело сглотнула, как Дидраду показалось, почти вслипнула, и вернулась к рисованию.
   Парень удивленно на нее посмотрел.
   - Тогда я отошлю Пиоцину к нему сегодня же, - тихо сказала она. Лицо ее приобрело прежнее выражение.
   - Почему ты постоянно везде отправляешь ее?
   - Я ее больше всех люблю.
   - И потому бьешь и таскаешь за волосы?
   - Да.
   - Тогда меня ты совсем не любишь.
   Оба рассмеялись.
   - Тебе нечего понимать это, мой господарь. Зэлтаон не сможет понять.
   - Охо-хе, - улыбнулся Дидрад.
   - А теперь поспешим! - Она отставила шкатулку в сторону и потащила его из комнаты.
   Они спустились вниз. По дороге она ему сказала то, о чем он и сам долго думал - надо бы расстроить дом вширь, пусть даже и двора внутреннего не останется.
   - Пиоцина! - закричала Зоалина. Ответа не последовало. - У-у! - закричала девушка и бросилась в основную комнату. Оттуда она за ухо выволокла девочку, которая кричала и пыталась защищаться и, отвесив ей оплеуху, спросила: - Где покрывала?
   Девочка, в лице которой даже несмотря на малолетство угадывались черты будущей красавицы, посмотрела на Зоалину, сперва жалобно, а затем, поняв, что этот номер не пройдет, капризно и зло.
   - Где покрывала?
   С верхнего этажа послышались шаги и по лестнице спустилась молодая девушка, бледное лицо которой окаймляла копна белых волос. Сходила она медленно, плавно покачивая широкими бедрами и робко смотрела на Зоалину. Та ее еще не приметила. Поняв это, девушка несколько раз быстро искоса оглядела Дидрада и улыбнулась ему стыдливой обворожительной улыбкой.
   - Мионина, - заметила ее Зоалина и умолкла, задумавшись, о чем бы ее спросить. - Чего тебе? - наконец додумалась она.
   - Моя зэлтаона, я приготовила вам покрывала, - проговорила Мионина мелодичным грудным голосом. Тут только Дидрад заметил в ее руках два свертка положенных один на другой.
   Мионина спутилась еще на пару ступенек и остановилась, вытянув руки со свертками.
   - Зачем же ты, я не тебе приказала? - удивилась Зоалина. Ее пристальный взгляд в долю секунды осмотрел девушку, девочку и Дидрада. Она слегка нахмурилась и посмотрела на Мионину с подозрением.
   - Я слышала, как она говорила Первому, что ты ей поручила. Но она убежала играть...
   - Молчи, молчи, проклятая! - закричала Пиоцина. - Пусть духи... - Но она не договорила, получив звонкую пощечину от Зоалины.
   - Но она убежала играть и я поняла, что она ничего не приготовит, - договорила Мионина, с плохо скрываемым злорадством смотря на слезы девочки. Губы ее слегка подрагивали, но взгляд выражал крайнюю степень смирения перед зэлтаоной.
   Зоалина недовольно оглядела обоих, еще раз отлупила Пиоцину и попыталась бросить Мионине благодарный взгляд. Девушка кивнула и так же медленно, как и сошла, поднялась по лестнице и скрылась с глаз Дидрада.
   Пиоцина вырвалась из рук зэлтаоны, ворвалась в игровую комнату и устроила там драку, с которой Зоалина попросила разобраться одну из женщин.
   Когда они вышли к конюшне, у Дидрада продолжало звенеть в ушах от детского крика. Зоалина же чувствовала себя прекрасно и шла, сообщая ему всякую бытовую всячину, как ни в чем не бывало.
   В тот момент Дидрад решил про себя, что неплохо бы было после Становления заглянуть в таверну.
   Они сели на лошадей и поехали по направлению к главным вратам, ведущим из города в лес. Путь пришлось проделывать при пронизывающем ветре, который налетел неведомо откуда и забавлялся, что было сил, хлопая своими руками-вихрями по лицам людей. Те ежились и плотнее укутывались в так пригодившиеся толстые шерстяные покрывала.
   Солнце скрылось за горизонтом, но еще не стемнело.
   Зоалина часто оглядывалась в сторону заката и поторапливала коня.
   В святилище они прискакали в сумерках.
   Дидрад задержался на коне, старательно упрятывая под попоной на его крупе небольшой кинжал, который он вопреки наказам Зоалины взял с собой - лес все-таки, хоть и священный, но лес!
   Как человек обреченный на каторгу, он шел за девушкой по узкой тропинке, которая бежала между деревьями белой лентой среди темного фона лесной растительности.
   Найти дорогу к святилищу не составляло особого труда потому, что по краям ее сидело, лежало, стояло и даже висело на ветвях деревьев огромное количество всякого люда, пришедшего к святому месту дабы испросить, замолить и искупить все, что потеряно, недостигнуто и нагрешено.
   - Мы здесь долго будем, - пробормотал Дидрад в спину девушке.
   - Нет, мой господарь, нас уже ждут - я договорилась, - ответила та с трепетом и нескрываемым любопытством разглядывая все вокруг себя.
   Парень улыбнулся, глядя ей в спину - бойкая.
   - А теперь, ты иди вперед меня, а я уж за тобой пойду, - сказала она. - Ты - господарь и первый должен ступить за святые камни.
   - Идти-то куда?
   - Вон по тропе иди, - шепнула она ему и огляделась так, словно кто-то мог их слушать (словно это было кому-то интересно). - До камней. Как дойдешь их, - встань и жди.
   Дидрад кивнул.
   Он продолжил идти по тропе и благополучно достиг камней, которые, ко всему прочему, его разочаровали, так, как он представлял их себе огромными - как Каменного духа в Долине - а они оказались малюсенькими, такими, что он и не сразу приметил их. Если бы не рука Зоалины, которая остановила его, потянув назад, парень прошел бы и святые камни и вообще всю священную чащобу.
   - Ну, как же это с таким-то... ведь ради него... а ему и дела нет! - услышал он за спиной тихий шепот девушки. И хотя она говорила себе под нос, но тишина в чаще была такая, что уши Дидрада расслышали каждое ее слово.
   Он улыбнулся - понимал, что она жутко волнуется.
   Церемония Становления, как и все в этой роще, разочаровала Дидрада. Он ожидал свершения длительных ритуалов, появления духов и еще какой неведомой силы - про себя он скрупулезно припоминал ритуал воскрешения Дананы (сколько лет-то прошло!), а также те странности, с которыми столкнулся в Долине Спящих духов.
   Ничего этого не было, а было всего лишь только сидение на одном месте с втянутой невольно головой потому, что над головой гудел какой-то толстый жрец (Дидрад отметил про себя, что все эти священники весьма похожи друг на друга и наверное бог все же создает их по определенному типу или лекалу).
   Зоалина сидела прямо за его спиной, положив руки ему на плечи, лбом своим она упиралась в его спину и отчего-то покачивалась. Исподволь, девушка попыталась заставить и парня сидеть и раскачиваться, но у нее ничего не получилось потому, что от монотонного и приятного голоса жреца, все члены Дидрада обмякли и на него снова навалилась непоборимая лень и дрема.
   Слушая напевы на непонятном ему древне-зэлтском языке, парень закрыл глаза и принялся размышлять (чего же время зря терять!). Он думал с той неспешностью, которая всегда обуревает человека в такие минуты - мысли шевелятся еле-еле, нехотя, переворачиваются с боку на бок и никак не хотят ускорять своего движения.
   Передумав о том, что произошло за день и еще раз прикинув, что задумка Плешуна, неожиданно сделавшая из него, Дидрада, купца, "очень своевременна и удачна", парень окончательно растолокнел и углубился в ленивое "перемешивание" воспоминаний - давних и нет.
   Первой ему на ум пришла Зоалина. Как повезло ему с ней - он и не ведал, что она станет тем, кем стала, что сможет занять и освоиться на том месте, которое заняла. Ей очень к лицу это... На этом он отчего-то перестал думать о девушке и переключился на раздумья об эамалах, которые за последнюю большую луну доставили ему неимоверное количество хлопот и неприятностей: то им взбрело в голову грабить всех тех, кто проезжал мимо их стоянки (грабишь - ну и грабь, но делай это втайне. Так нет же - надо непременно, чтобы все видели, чтобы на глазах у других, - чтобы покичиться, и еще орать! Орать во все горло!), потом дикарям захотелось женщин (тут впрочем есть и его вина - поглотившие его заботы совершенно вытеснили мысль об этом естественном желании из его головы). Женщин они нашли в двух соседних деревнях. Удачей было то, что эамалам удалось поймать только пятерых, да и те были уже все давно женщины и, как думалось Дидраду, сопротивлялись для виду. Если бы пойманных было больше, он бы не обошелся только пятьюстами зидлами. Хорошо то, что ему удалось отправить их всех обратно в... И снова его мысли перетекли в иное русло.
   - Наконец же мы с тобой рядом и вдвоем, - вспомнился ему его первый приход домой после зимнего похода за Вееледом. В тот день, вернее сказать, глубокой ночью, Дидрад приехал к себе в пристройку, но оставаться там не собирался. Он и не подумал найти там Зоалину - отчего-то был уверен, что она в замке у Дроганаота. Каково же было его изумление (выразившееся на усталом лице легким поднятием правой брови), когда он увидел на пороге девушку. Она огласила улицу, то ли победным, то ли испуганным всхлипом-плачем и бросилась к растерявшемуся парню на грудь. Плакать она, правда, передумала, но к ногам его сполза ровно так, как это и предписывали обычаи.
   Он поднял ее и провел в комнату. Там они провели одну из своих самых счастливых ночей.
   - Наконец же мы с тобой рядом и вдвоем, - прошептала она, прильнув ему на грудь и водя по ней пальцем.
   Перина, новая перина, которую она видимо принесла из дома, мягко обволакивала их тела, создавая непривычный для Дидрада уют. Он лежал широко открыв глаза и вперился в темноту помещения так, словно старался в ней что-то разглядеть.
   Парень точно не запомнил, о чем они говорили вначале - это было от бессилия, которое нашло на него после ее ласк. Не помнил он и того, как они заговорили о Лягуне. Точнее, начали они говорить о Чесоде, о котором Зоалина сообщила только то, что он умер через несколько дней, как его к ней принесли.
   - Ай! - воскликнула она так громко, что Дидрад испуганно крякнул. Он почувствовал, как она зашевелилась на его груди и легла так, что упиралась локтями в ложе по бокам торса парня. - Ждала тебе рассказать, а как пришел, так обрадовалась, что совсем позабыла. Какая же я глупая! - Она поудобнее улеглась. - Ты вот только молчи и не говори ничего. А лучше будет, ежели еще и смотреть не будешь - отвернись (уж где она разглядела его глаза в этакой-то темнотище!). Я сейчас подумаю и скажу тебе. - Дидрад грудью ощутил тяжесть ее головы - девушка уткнулась в нее лбом. - Все - подумала и... только ты молчи!.. - Она прочистила горло так, будто бы ей надо было петь, а не говорить. - Чесода принесли сюда два зэлтаона и положили... и ушли. Они смотрели как-то странно на меня, я испугалась и закрыла дверь. Я еще раньше испугалась, когда они в дверь били и сказали, что это ты делаешь мне присылку... они так сказали. Потом положили его - он лежал на спине и все просил, "господарь-господарь", я его не поняла и принесла пить. Он отпил и уснул. К утру пробудился, я раны ему хотела промыть, но он сказал, что ему стыдно себя мне казать, отпил и снова уснул, а как солнце зашло очнулся и стал меня звать. Говорил он уже плохо, я очень тяжело его понимала, но потом свыклась и больше понимать стала. Он мне говорил, чтобы я тебе его слова передала. И вот, что он сказал: передай, сказал, господарю мои слова, как исповедь перед ним за доброту его ко мне. Пусть не осудит он меня за косный язык и краткость. Он еще так долго говорил - красиво, но не о чем. Я его остановила и просила уж начинать. Он начал. Сказал, что служил какому-то Гялуну, - странное имя же, да? Гялун, будто и не наше даже, и Гялун был плохим зэлтаоном, но он ему служил потому, что был хорошим зэлтаоном и не мог предавать даже, если тот, ну, Гялун, был плохим...
   Дидрад насторожился.
   - Так вот этот Гялун почему-то очень тебя не любил. Я сначала подумала, что ты ему что-то сделал и поэтому он тебя не любил. Я же не могла подумать, что можно не любить просто так - когда даже ничего не сделают. А Гялун именно так тебя и не любил. Чесод рассказал, что он тебе всякие козни делал. Хотя и не тебе одному, он еще рассказал, но я имен не запомнила, много имен говорил, я сперва запоминала, но потом только Гялун и остался в моей памяти. Гадкий был зэлтаон! Ума не приложу, как это Чесод служить ему мог. Разве только, чтобы... так... с выгодой. Господарь его на Холме кем-то был - я уж опять не вспомню, вроде мот какой-то. Чего он мотал не знаю, но ведь это ничего... ведь ты-то его знаешь? Хотя, не говори! Сейчас ты вот начнешь говорить и я последнее забуду. Чесод мне сказал, что Гялун постоянно драки устраивал, и непременно так, чтобы лучшие дрались, и еще непременно так, чтобы один другого убил, а лучше, чтобы оба убились. Так он подрался с каким-то... э-э... не помню, так и этот, с которым он подрался умер, и тот умер... хм... как он мог драться так? Они, наверное, втроем дрались, хотя это против обычаев. Но, что тут думать - Гялун был отвратительным, я это уж теперь точно знаю! Потом он заставил подраться еще нескольких зэлтаонов. А эгиват их всех покарал, но почему-то самого Гялуна не покарал. Это потому, что он на Холме мотом был. Я думала-думала, и точно додумала - почему не покарал? - потому, что тот мотом был. Ведь мот очень наверное важный зэлтаон на Холме? Но ты опять молчи, не говори, я и так сбиваюсь! Потом... потом... ну, потом он еще много чего наделал, но самое, что во мне отвращение вызвало и много думать о нем заставило - это то, что он отравлял ради того, чтобы зидлы брать. Прежаднейший был зэлтаон! Своих денег ему было мало, он чужие брал - и ведь тратил непонятно на что, отсылал куда-то в лес - чего уж ему в лес зидлы отсылать? Чего в лесу делать с зидлами? Я этого тоже не поняла. Чесод говорил, что за этими зидлами из леса придут. Не понимаю, чего им из леса приходить, если зидлы им в лес и отправились - должны уж были повстречаться. Только я думаю, мой милый господарь, что он и из лесу зидлы умыкнул - и всех обманул, и всех обставил. Ну, согласись, ведь ясно же! потом... пото-ом... потом я не помню, а вот после потом - это я хорошо помню и это-то я и хотела тебе с самого начала рассказать. Ты потерпи еще, мой любимый господарь, я все тебе перескажу в точности.
   Этот Гялун оказывается помыкал Ревилаоном, который как мы думали от Лягуна приходил. Вот видишь как можно ошибиться! А выглядел он очень даже... и не скажешь по нему, что не его мысли - умно очень говорил. Он к нам приходил и долго с Алтионой говорил, а как она умерла, так он ко мне пришел всего раз и все про Румдтаона пугал и единственное спасение в тебе видел. И мне говорил, чтобы я тоже только это спасение видела и больше никакое. Я потому, как увидела тебя на рыночной площади, так за тобой увязалась. Шла за тобой, в спину тебе глядела, а сама про Румдтаона думала, как он меня обнимать и миловать будет - так задумалась, что чуть в тебя еще там, на площади не вцепилась и не повисла и не заплакала. Не знаю, как и сдержалась. Дошла за тобой до сюда. И... и... как посмел это Гялун так... так... - Она задохнулась и следующие несколько минут ее негодование выдавало только шумное дыхание. - И еще! - воскликнула она, снова испугав Дидрада. Она перешла на шепот. - Он, Гялун то есть, хотел с самим эгиватом драться. - Зоалина хмыкнула. - Ну вот! - Она с облегчением выдохнула и легла щекой ему на грудь. - Рассказала.
   Дидрад погладил ее по голове и сказал, какая она молодец, что это все запомнила и что так точно пересказала.
   Он уже тогда понял, что Чесод намеренно перепутал буквы в имени шута и называл его не Лягун, а Гялун, да еще сказал несколько запутывающих фактов, рассчитанных на девушку, но не таких, которые бы скрыли истину от самого Дидрада. Еще несколько раз он задал ей уточняющие вопросы, на которые она отвечала с неохотой, а после и вовсе заявила, что не желает больше думать о "Гялуне" потому, что "Духи сполна его наказали и эгиват изгнал его вон".
   С тех пор, Дидрад крупица за крупицей "собирал" достоверную картину событий, обратившихся в невероятные формы благодаря хитрости слуги шута, а также своеобразному пониманию и фантазии Зоалины.
   В довольно короткий срок он узнал, что и вправду в походе между несколькими зигреонами произошли стычки, но они были из разряда небольших и не оставили за собой никаких серьезных последствий, если не считать за таковое окончание дружбы между ними. Больше ни о каких "драках" новые знакомцы Дидрада при дворе Великого воина не слыхали.
   Постепенно, для парня стали проясняться контуры "загадки", которую задал ему Чесод и усложнила Зоалина своим неумелым пересказом. Лягун, и парень это знал, всегда был непрочь сотворить интригу или поучаствовать в ней (подслушанный разговор на лестнице между ним и девицей эгивата был тому подтверждением). Но самое страшное было не то, что шут стравливал своих недругов (было бы странным, если бы он этого не делал), страшно было то, о чем Дидрад узнал почти случайно.
   Слух о большой растрате денег в казне Великого воина всполошил двор на Холме с половину большой луны назад. Казначей Дроганаота клялся и божился, что никого не допускал до казны, а стража его в тон ему клялась и божилась, что никого не допускала до казначея. В итоге всего этого, и казначей, и охрана при нем были поставлены в "почетную стражу" (и надо сказать, некоторые из них к тому времени еще достаивали ее).
   Для Дидрада это происшествие так и прошло бы в разряде некасающихся и быстрозабываемых, если бы однажды, навещая Катраана, - эамала, который служил при Вееледе и втайне от всех сообщал его с Дидрадом - парень не увидел жену казначея с дочерью. В тот момент он удивился лишь одному обстоятельству - девушка, которая шла рядом с казначейшей была удивительно ему знакома. Несколько позже он вспомнил, что она была одной из тех четырех девиц, которые ночами ублажали Дроганаота и именно той, которую он по уговору с шутом отдал ему без выкупа...
   Голос жреца продолжал тянуть над ним заунывное песнопение.
   Лес постепенно наполнялся гомоном и трелями ночных обитателей. Где-то справа прогнулась и зашумела листьями ветка - видимо, чье-то тяжелое тело опустилось на нее.
   До носа долетали самые разнообразные запахи - и землистый теплый запах прелой после дождя листвы, и сладковато-смолянистый запах распускающих древесной смолы, которую жевал кто-то из присутствующих, и даже ветерок, оглаживавший подбородок парня, пах чем-то свежим и бодрящим.
   "Дочь казначея я слышал в ту ночь", - подумал Дидрад, - "Лягуна и дочь казначея. Но, какое коварство! (Он вспомнил ее лицо, когда видел ее с матерью - выражение глубокой, неподдельно глубокой печали лежало на нем!) Лягун через нее получил зидлы. Но... они же уговорились отравить отца. Почему же не отравили? Что-то помешало. И зачем он отправил зидлы в лес и еще так, что оттуда пришли за ними"
   Думалось, одновременно, и легко, и невероятно тяжело.
   "Отправил их в лес и оттуда за ними пришли", - медленно проворачивал он в сознании. - "Кто пришел? Когда?"
   Жрец продолжал мычать над головой.
   - Где эамалы? - долетел до Дидрада голос с противоположного конца святилища.
   Парень приоткрыл глаза, так, чтобы никто не рассмотрел это нарушение ритуала, и увидел двух жрецов, которые стояли под деревом шагах в пятнадцати от него и тихо переговаривались. Их фигуры в бесформенных балахонах были прекрасно различимы в свете взошедшей луны.
   - Слышал, их отправили в леса, откуда они и пришли, - ответил второй.
   - Вернуться ли?
   - Великие духи не позволят им.
   - Если бы так, если бы так. Одно беспокойство...
   Дидрада словно пронзило: он вздрогнул и невольно опал на землю. Зоалина повалилась за ним. Голос жреца на миг осекся, но потом воспрял с новой силой. Жрец наложил руки на головы девушки и парня и запел уже не протяжно, а настойчиво и грубо. Руки его в ритм с песнопением встряхивали головы молодых людей.
   Невольно тряся головой, Дидрад сосредоточился настолько, насколько мог. Губы его были сжаты до белизны, а брови сошлись у переносицы.
   "Зоалина не поняла (нет мыслей потому, что голову тряхнуло) она не поняла. Чесод говорил, что (снова нет мыслей) из леса пришли не за зидлами, а из-за них... Лягун (тряска) Лягун почистил казну, чтобы нанять эамалов... поэтому они и напали на город в этот круговрат"
   Додумавшись до такого Дидрад почувствовал, как настроение его значительно улучшилось.
   - Ощутил внутри легкость?
   Парень открыл глаза. Ему в лицо смотрел жрец.
   - Невероятную легкость, - согласился Дидрад.
   - Становление закончено, - провозгласил жрец очень громко.
   По краям святилища зашевелились люди.
   - Зэуг из Черных лесов по прозвищу Раафатаот, - торжественно произнес жрец, - отныне мертв!
   - О-о! - раздалось из-за деревьев и кустов. Стали собираться любопытные.
   - Нарекаю тебя в честь духа, на имени которого на тебя снизошло Становление. - Он помолчал, выдерживая паузу. - Встань, Ихоклеот. Отныне, ты есть и ты будешь Ихоклеот, пока не перейдешь к духам по воле их.
   - Ихоклеот! - закричали за деревьями. - Ихоклеот!
   Неожиданно, по краям святилища вспыхнули костры (это было единственное, что подивило Дидрада).
   - Выйди за круг, - приказал жрец и вывел парня под сень деревьев.
   Сделав это, жрец вернулся в Зоалине и продолжил держать над ней руки и петь.
   "Невероятно, Лягун ограбил Дроганаота, чтобы уплатить эамалам за нападение. Но... зачем? Ха-ра-рар, да разве... не-ет, это уже просто! Он не хотел войны с Тиринтом - эгиват не уйдет в поход, когда в спину ему натянут зэлтарг эамала. Лишок хватил ты, Лягун! Заигрался... но... ты знал, на что играл" Дидрад нахмурился, припомнив окровавленное тело шута на столбе.
   - Я поздравляю тебя, мой любимый господарь, - подошла к нему и поцеловала в губы Зоалина. Она светилась от счастья. - Теперь ты сможешь стать самалтаоном.
   - Почему он держал тебя дольше?
   - Зэлтаона перенимает от мужа половину его прегрешений - в этом наша тягота.
   - Но ты даже не знаешь...
   - Это не важно, это не суть - так установлено духами, мой любимый господарь (снова его поцеловала). Духи уготовили тебе грешить, а мне молить их о твоем спасении.
   - О, на это я согласен, - хотел было рассмеяться он, но она зажала ему рот рукой.
   - Здесь нельзя, мой господать, - с испугом предупредила она. - Ты и впраду эамал. - Зоалина улыбнулась. - Пойдем же быстрее, я вся продрогла. - Она утянула его подальше под сень деревьев и там приникла к нему, согреваясь. - Не пойдем сегодня в самалт, проведем ночь в городе. Я еще ни разу не проводила.
   - А когда бегала ко мне? - сказал он и посмотрел на нее игриво.
   - То не в счет, - смутилась она. - Про то ты забудь. Я не должна была.
   - Я и не помню уж, ты ходила тогда или не ты.
   Она ущипнула его и снова прижалась.
   "Надо дать зилды тем зэлтаонам", - подумалось вдруг ему про солдат, которые принесли Чесода и которых Зоалина не догадалась вознаградить за это. - "Хорошо сделали, что донесли живого - много я узнал, чего не знал. Лучше бы еще этого, как... Ревилаона найти, если он существует, если это не слуга Лягуна, назвавшийся так (он усмехнулся). Но, если есть и второй слуга, то и его стоит разыскать"
   - Зоала.
   - Ммм, - промычали с его груди в неге. Девушка согрелась и дремала.
   - Ты мне покажешь Ревилаона?
   - Ревиалона?
   - Ревилаона.
   - Кто это?
   - Тот, кто тебя подвинул ко мне.
   - Мой милый, мой любимый господарь, я молю тебя, я заклинаю, позволь мне забыть все это как страшный сон. Не пытай меня этим, я молю. У меня теперь другая жизнь... я теперь больше... не пытай, молю. Все это теперь там, - она указала в сторону святилища, - оно там умерло навсегда. Ты теперь зэлтаон-самалт и будешь самалтаоном... не думай больше про то... молю!
   - Хорошо, моя зэлтаона, - Дидрад поцеловал ее в лоб, а про себя позавидовал девушке, вот бы и ему так быстро все забывать и прощать. Нет, отныне он не имеет такой роскоши, как не заботиться о том, кто его враг, а кто друг - отныне он не только за себя в ответе (ему вспомнилось убитое горем лицо жены казначея). Дидрад нахмурился и посмотрел на блаженствующую в умиротворении Зоалину.
   Нет, он ничего не забудет. Он все выведает. И пусть они думают про него, что он другой и новый. Ничего не изменилось - ничего!
   Некстати, он подумал про старика Румдтаона. "Эк его скрючило! Еще днем ходил, а через ночь скрючило!" - вспомнились ему слова Плешуна.
   - Лягун, - невольно прошептал он.
   - Что, мой господарь? - встрепенулась девушка и сонно потянула носиком воздух.
   - Ты не устала?
   - Нет, мой любимый... - Она хотела что-то сказать, но не нашла в себе сил и снова затихла.
   Дидрад крепче ее обнял.
  
  Конец третьей части
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"