С утра они всегда собирались в кофейне на набережной. Надо сказать, что "набережная" и "утро" здесь понятия условные. Хосе пробирался к кофейне через призрачные своды, напоминающие собой кафедральный собор города Лимы, в котором он был однажды, давным-давно. Сюзанна спускалась в подвал своего дома и ее ничуть не удивляло, что под землей находится первый этаж ее любимой кофейни. Роберто всегда приезжал на своей синей машине и был единственным из четверки, кто являлся сюда обычным способом - через дверь, хотя всегда отказывался говорить о том, какие дороги каждый раз приводят его в это место. Отчасти он и сам не знал, а о том, что знал, другие из этой странной компании, его не расспрашивали, понимали: пробирается он сюда не через самые приятные места . Последняя, Анна Мария всегда приходила первой: просто просыпалась за одним из столиков, от легкого касания кого-нибудь из официантов, от громкого вскрика, от скрипа входной двери или того, что перед ней ставили чашку с кофе.
-Я чувствую, - говорил Хосе, - как нечто меняется во мне. Это почти неизбежно, "почти", потому что на самом деле это уже случилось, но мне всё еще не хочется в это верить.. И моя вера единственное, что отделает меня от пропасти. Порой я живу, как ни в чем не бывало, но в какой-то момент я вижу себя со стороны, я вижу неумолимые шестерни, которые вращаются, перегоняя меня в нечто другое. Кто-то говорит, что это время, но что такое время? Обман. Я меняюсь в этот самый миг и самое глупое, что я могу сделать - это оценить те изменения, что происходят, сравнивая их... Раньше я стремился к этому, но вот увидел, что никакого другого пути нету, точнее он есть, но это, как старые ботинки, из которых ты вырос. Если еще точнее, то я и есть эти ботинки, но не какие-то конкретные, а ботинки в общем, такие ботинки, которые меняются вместе с их хозяином, хотя не имеют к нему никакого отношения.
И все кивают, потому что каждый чувствует тоже самое, но немного по своему. Анна-Мария со вздохом говорит:
-Вы все знаете, раньше я была художником, порой я рисовала картины и удивлялась: сколько прекрасного вокруг. В каждой травинке и ветке, в каждом сугробе, в каждом солнечном лучике, в каждом существе. И ведь ЭТО никак не выразить, ну совсем никак. Вот я вижу грязь под ногами, но следы, что оставил в ней автомобиль так же чудесны, как закат, который виден с горы, как утренний туман в низинах, как любая другая вещь. Стекло от разбитой бутылки в тающем снеге. Разве меньше в нём красоты, чем в самом изысканном творении человека или природы? Оттого я перестала рисовать картины. Рисуя их я лишь пытаюсь передать то, что находится внутри меня - это одновременно всё то, что окружает меня снаружи и...
Она оглядывается по сторонам и хихикает, остальные тоже улыбаются: в этом странном месте говорить о "внутри" и "снаружи" очень уж глупо, потому что...
-... может я не точно выражаюсь... да что там, чушь я горожу, - снова смеется, - я говорю обо ВСЕМ, понимаете? Обо ВСЕМ сразу. И я здесь, как маленький ручеек, канавка, которую кто-то вырыл детским совочком, канавка которая должна переправить всю воду из одного моря в другое. Ну зачем это нужно? Вот вопрос. Вода - она везде вода. Я и дальше рисую, но это уже не то, потому что ровно столько же удовлетворения от творчества я получаю прогуливаясь по осеннему саду, вдыхая морозный воздух, глядя на облака в небе или когда просто сплю.
Анна-Мария смотрит на свои руки и несколько минут все сидят молча, потом она заканчивает:
-Я вдруг понимаю, что я - это не ручеек, потому что там нет ничего такого, что может чувствовать. Я - это вода, вода которая проходит по руслу моего ручейка. Одновременно, я - это вся вода океана, точнее не я - это она, а она - это я. Я не отделима от нее и потому не могу сказать кто из нас кто. Знаю только, что не я одна чувствую этот процесс постоянного творчества, я скорее инструмент, для изготовления этого самого творчества...
Она замолкает. Все сидят прихлебывая из чашек горячий напиток. Кто-то смотрит в окно, кого-то интересует интерьер, а кто-то рассматривает еле заметные кофейные узоры, которые появляются и исчезают в чашке, когда та допита почти до дна.
-А я - нет. - отрезает Роберто, - я вижу это с другой стороны, хотя и понимаю, что смотрим мы на одно и тоже. Я намеренно оградил себя от любого творчества. Сколько песен спето? Сколько книг написано? Разве люди изменились от этого хоть немного? Нет. Для меня творчество - это то, что накапливается во мне. Разочарую вас и не приведу примеров.
Он хитро ухмыляется обводя взглядом своих друзей:
-Все примеры, которые я могу, привести связанны с человеческим организмом и они вам не понравятся. Я считаю, что творчество - это что-то вроде выделений человеческого ума. В данном случае, зачастую лучшее из того, что в нем есть, но на деле - это жмых, который только на прокорм домашней скотины и годится. Впрочем, ценность получаемого "масла" из этих семян так же сомнительна - его пьют другие животные, другим способом. И хорошо, если животные, а не что-то совсем уж ужасное.
Роберто вздыхает:
-Ценность этих семян в том, что их можно посеять. Посеять не где-то там, далеко, но прямо здесь. Не для того, чтобы с ними что-то делали, а просто так. Лучше даже не сеять - пусть развеются по ветру, пусть их склюют птицы. Неважно. - он машет рукой, - главное, чтобы ум, который их выделяет остановился и перестал быть тем, что он есть. Или, наконец, начал быть тем единственным, чем он является, если вам угодно. Разделяя на семена, на творчество, на продукцию, на дух, душу, тело мы лишь усугубляем свое положение. Здесь я должен оговорится, ведь в начале я сказал, что отгородился от любого творчества, тут может возникнуть кажущееся противоречие, но возникает оно только оттого, что...
Роберто запинается подыскивая слово, Сюзанна берет его за руку, а Хосе дружески толкает его плечом.
-Мы понимаем, - говорит за всех Анна-Мария и Роберто кивает.
Некоторое время все снова сидят молча, но тишина не гнетет, это не такая тишина, которую хочется заполнить. Эта та тишина, которую так сложно услышать людям: тишина, которая окружает нас постоянно, даже когда в небе гремит гром, когда карнавальное шествие оглашает ударами барабанов и шумом толпы улицы небольшого городка, когда рядом мы слышим мелодию падающей в пропасть воды или гул автострады за холмом. Иногда кажется, будто люди специально бегут от этой тишины, кричат, шумят, суетятся, но ни на йоту не могут преуспеть в этом деле, потому что, по большому секрету, потому что никаких людей на самом деле нет, а есть только тишина, в которой звучит эхо их голосов.
Все смотрят на Сюзанну, а Сюзанна смотрит на всех. Она должна была бы высказаться в порядке очереди, но сама тишина сопутствует ей, а потому ей не нужно говорить. Звон чашек и голоса остальных клиентов не в счет, всё и так ясно, всё было ясно еще до первого слова, с самой первой их встречи в этом месте. Сюзанна смеется и произносит:
-Знаете, когда-то я читала книгу, так вот один из ее героев обязательно сказал бы, что мы какие-то подозрительные Магистры древнего и загадочного ордена, причем непременно мятежные магистры, кажется, там именно так выражались. Хотя какие уж тут мятежи?
-Да, - говорит Роберто, - а я читал книгу автор которой мог бы назвать нас черными магами, это в его вкусе, хотя я бы поспорил с терминологией, там у него...
-А я не согласна! - Анна-Мария притворяется оскорбленной, выходит у нее мастерски, - все эти писаки ничего не смыслят в подобных вещах...
-Некоторые как раз даже очень - хмыкает Роберто.
-Да что там писаки! Все они какие-то пуганные, за редким исключением. Ведь абсолютно ясно, что то, что мы видим здесь лишь мы сами и только от нас зависит каким мы его видим. Вот недавно, я смотрела одну комедию, там симпатичного мужчину с длинными волосами и в джинсовой куртке ловил какой-то сумасшедший парень из правительства. Все кончилось хорошо, хотя мужчину того и загнали в какой-то Черный Вигвам, из которого он якобы вышел, там этот федеральный агент сам себя и погубил. Но ведь всё было не так! Вигвам никогда не был Чёрным и выходил этот парень из Белого Вигвама - точно вам говорю! А Чёрным он стал только когда в него вошли не те люди, не человеком был этот мужчина в джинсовой куртке, его не в чем винить. Приходят они, начитавшись своих дурацких книг, набравшись своего дурацкого "жизненного" опыта... Наивность - это то, чего не хватает людям. Мягкости, свежести, наивности. Когда все настолько циничны, что ЗНАЮТ, что и почем, что и как, когда они думают, что ЗНАЮТ цену, от их знания мир вокруг них портится. Они не могут сделать ничего плохого своим знанием напрямую, но могут сделать тебя одним из убежденных, из знающих. Тогда и ты тоже можешь испортиться, да и мир вокруг заодно... так и с тем длинноволосым парнем было, совсем бедняга испортился -Анна-Мария вздыхает.
-Странно, -говорит Роберто, - вывеска над кофейней постоянно меняется, сначала меня это удивляло (да-да, не смейтесь, так всегда бывает - вокруг творится что-то невероятное, невообразимое, а удивляешься почти обыденным мелочам) через какое-то время я перестал на нее смотреть, но сегодня снова обратил внимание и на ней было написано "Белый Вигвам", я еще подумал, что надо было надеть пончо по такому поводу.
Снова наступает тишина. Через какое-то время Хосе встает, потягивается и говорит с коварным видом:
-Ну, что господа черные маги, готовы сделать этот мир реальным еще на некоторое время?
Все они покатываются со смеху, от этих, казалось бы, совсем не смешных слов. Каждый из присутствующих так или иначе балансирует на грани. Они собираются вместе не только, чтобы поговорить, но и чтобы удержатся. Многие до них уже шагнули туда и многие шагнут после, кому-то надлежит умереть перед этим, кому-то после этого - по вкусу. Они держатся вместе, потому что похожи, потому что должны шагнуть вместе. Некоторые идут в одиночку, некоторые группами. К ним должен присоединится еще кто-то, а до того они будут ждать и никуда не уйдут.
Каждый из них в какой-то момент понял, что является частью непостижимой тайны, частью величественной мозаики, но в тоже время и тем, что связывает всё это и где это всё возникает. Одновременно стало ясно, что каждый из них и все они вместе не значат ровным счетом ничего, являясь при этом всем, чем только возможно. На самом деле шагать им некуда и это некуда ничем не отличается от того "куда", где они уже есть, а потому нет разницы шагать или нет. Анна-Мария и Хосе, возможно, и не хотели бы шагать, но это не в их власти, Роберто шагнул бы прямо сейчас, но не бросает друзей, потому что еще многому учится у них и во многом им помогает, а Сюзанне все равно - шагать или не шагать, что ее держит здесь - загадка.
Они становятся, молча глядя друг на друга. С сильным гулом начинает дуть ветер. Хосе видит его, как поток света, Анна-Мария, как тучу осенних листьев, несущихся во все стороны сразу и, одновременно, отовсюду, Роберто видит темные стены лабиринта, что ползут вокруг, а Сюзанна ничего уже не видит, лишь чувствует что-то одной ей ведомое. Чашки улетают в разные стороны, за ними отправляется стол, прочая мебель, клиенты, официанты, стены, потолок и тут становится понятно, что всё это была лишь видимость - это утро, это кафе у набережной, эти чашки, эти люди и всё прочее, а на самом деле всё это...
Кому это понятно?