"У каждого учения есть собственная картина мира. Если сама реальность откликается на основные постулаты, возникает проблема соизмеримости и непротиворечивости. К сожалению, языки выражены по-разному. Мне, как автору, видится в этих сложностях основная проблема человечества".
Мератет, "Божественные песни школ"
От одного вида разбросанных по залу мертвецов холод разлился по телу. Взгляд то и дело падает на раззявленные в немом крике рты, на черные провалы глаз и на серую пергаментную кожу. Костлявые руки и ноги умерших согнуты под неестественным углами, у некоторых из груди торчат раскрывшиеся ребра. На выцветших от времени церемониальных одеждах чернеют пятна.
Танас застыл на пороге. Пальцы вцепились в массивную ручку двери. От вида оскверненного зала сердце тяжело бухает, отдаваясь в висках и в кончиках пальцев. Грудь работает как мехи в кузнице, слышны хрипы. Свечей не хватает, всюду холодная тьма. И где-то в ней прячется...
"Прячется тот, кто сотворил это кощунство",-подумал Танас, сжимая в руке костяную дудочку. На одеревеневших ногах он вошел в зал и направился к усопшим. Шаги отдаются гулким эхом.
У первого попавшегося на глаза мертвеца оторвана верхняя губа, да так, будто по-волчьи скалится. В белесых, как молоко, глазах отражаются язычки свечей. Серая кожа обтягивает скулы, кажется, вот-вот порвется, точно бумага. На балахоне красуются вышитые золотом слова: "Герас, сын Ташамаса, внук Лозохтета, правнук Лонитаса, предок Ташвата Птицы".
У второго покойника от удара о землю раскололась голова. Мозги давным-давно вытащили послушники-анатомы, поэтому на тяжелые мраморные плиты высыпалось лишь несколько клочков кожи. Левая половина лица сплющилась и походит на плохо сделанную маску.
Тяжело сглотнув, Танас еще раз оглядел перевернутые гробы и мертвецов. Невозможно. Нереально. Уже третий раз кому-то удалось совершить это... эту... катастрофу! И опять обвинят его, простого певца!
"Надо позвать старейшину и знатного господина".
2
"Автор не раз замечал, что некоторые манипуляции со словами ни к чему не приводят. Не каждый объект в абстрактном описании соответствует некому строительному скелету реальности. Таким образом, нечто есть полная абстракция".
Мератет, "Божественные песни школ"
- Ах ты собачий сын!
Вздрогнув, Танас приготовился к очередному удару плетью по спине. Хезват'тгон возвышается в двух шагах от него: брови нахмурены, в карих глазах бушует пламя, ястребиное лицо покраснело от гнева. Легкие пластинчатые доспехи на груди устрашающе блестят в свете свечей.
- Я знал! Знал! - Низкий голос господина вонзается в уши иглами, разлетаясь эхом по гигантскому залу.
Танас упал на колени и запричитал:
- Это не я, уважаемый тгон! Клянусь богами! Я по приказу старейшины перешел в другой зал, где собирался сыграть усопшим господам, но стоило мне зайти... И... И... Всё повторилось! Покойные лежали на холодных камнях и... и...
- Закрой пасть! Слушать противно.
Большая часть послушников башни мертвых толпится у входа, у многих лица искажены от страха. Старейшина же молчаливо стоит рядом с Танасом и перебирает шарики четок. Его волнение выдают дрожащие пальцы.
- Это сделал ты! - заявил Хезват'тгон. - Я с самого начала это понял! Сегодня же лишишься головы. Хотя нет! Так легко не отделаешься. Я сниму с тебя кожу живьем, пропарю в кипятке и заставлю сожрать собственные кишки! Будешь долго мучиться. И даже богиня смерти придет в ужас от твоего вида.
- Умоляю, великий тгон! - захныкал Танас. - Выслушайте!
- Да чего здесь слушать! Уже три зала осквернено! И везде первым побывал ты, собачий сын! Как вовремя я приказал запереть башню! Удрать не удалось, да?
Танас уставился на свои ноги. Страх сковал все части тела. Кажется, чуть громче вздохнешь - и это еще сильнее разозлит господина. А в гневе, как поговаривают, Хезват'тгон суров. Одному пойманному с поличным вору он сломал ноги и руки, снял скальп живьем. Да и к чужим словам он глух. Сколько не оправдывайся - не поверят. Остается уповать на милость богов.
Нервно теребя рукав робы, старейшина сказал:
- И все равно не сходится, уважаемый тгон...
- Не пытайтесь оправдать своего послушника!
- Не пытаюсь, - отмахнулся старик. - Просто подумайте: в этом зале около сотни упокоенных. И всех их вытащили из своих мест... Сколько времени певцу потребовалось бы, чтобы...
- У него есть помощники, - парировал Хезват'тгон и повернулся в сторону толпящихся послушников башни.
- Не исключено, - согласился старейшина. - Возможно, преступление совершили гораздо раньше. Но у нас с вами нет никаких доказательств.
Знатный господин бросил хищный взор на Танаса. Тот ощутил, как чудовищный холод разлился в животе.
- Мне и не нужны доказательства, старейшина. Отрублю ему голову - и дело с концом.
- В Аккарате всего четыре певца, - и трое из них заняты в королевских башнях мертвых. Остальные тгоны не одобрят ваш поступок. Усопшие так же нуждаются в песнях, как нищий - в золотой монете. На обучение каждого певца нужно как минимум пятнадцать лет.
Знатный господин хмыкнул, ответил:
- Но вы же сами видите связь между этим ублюдком и оскверненными залами!
Один из его стражников нервно поежился, когда едва не наступил на мертвеца. В отличие от своего хозяина полностью облаченные в тяжелые доспехи телохранители выглядят глупо в этом тихом месте. Держатся неуверенно, то и дело посматривают в сторону выхода.
Старейшина положил ладонь на плечо Танаса, сказал:
- Нужны доказательства. Даже если послушник и является магом, необходимо убедиться в этом. Хотя бы найти его помощников, так как колдовать в одиночку нельзя. Но убить единственного певца в башне я не могу.
Улыбнувшись кончиками губ, старик едва склонил голову, ожидая решения тгона. Ссохшийся, морщинистый и сутулый он кажется карликом даже рядом с Танасом. И немногим отличается от оскверненных в зале мертвецов: та же пергаментная серая кожа, те же заостренные черты лица.
- Хорошо, убедили, - сказал Хезват'тгон. - Я приставлю к певцу своих людей. Они день и ночь будут находиться рядом с ним. И если он хоть как-то выдаст себя, то - клянусь богиней смерти! - тут же отрублю ему голову! Я понятно выразился?
Старейшина кивнул. В глубоко запавших глазах появился неестественный блеск.
- Вполне, господин.
- И пусть не высовывается из своей кельи!
Танас глубоко вздохнул. С плеч словно свалилась гора.
3
"Невзирая на все споры философов, учения школ говорят о мире больше, чем о нем можно сказать. Поэтому их следует принять на веру".
Мератет, "Божественные песни школ"
Дверь за спиной тяжело грохнула, отчего Танас вздрогнул. Взгляд привычно пробежал по знакомой обстановке. Вот по правую сторону от окна в форме замочной скважины стоит деревянный стул. Вот в левом углу расстелена циновка. Вот специальная стойка для дудочки. Келья выглядит аскетично, однако остальные послушники живут в куда более суровых условиях. Это для певца мертвым расщедрились на стол и стеганое одеяло.
Танас плюхнулся на стул. Голова вскипает от мечущихся мыслей. Столько событий за последнюю неделю, сколько не было за десять лет.
Во-первых, проклятые мертвецы! Пусть их сожрут все боги и демоны! Уже осквернено три зала! И никто ничего не слышал и не видел. Башня, точно разворошённый улей, гудит от слухов. Одни говорят про магов, оживляющих усопших, другие - про сумасшедших осквернителей. Но все сходятся в одном: в этом как-то замешан он, Танас. Ведь именно он первым натыкался на развороченные залы. Похоже, лишь старейшина сомневается в его виновности.
Во-вторых, тгон. После первого осквернения созвали городской совет. Самые властные, лучшие из лучших во главе с царем решали дальнейшую судьбу послушников башни. Предлагали всех казнить за недосмотр, перенести на время усопших в другие твердыни, где бы за ними был должный уход. Знать рвала и метала, обещая самые ужасные пытки всем священнослужителям. Оно и неудивительно: у многих предки лежали в оскверненных залах. После долгих переговоров царь приказал своему лучшему эвпатриду поселиться в башне, пока не будут пойманы преступники.
Хезват в первый же день поставил на каждом ярусе по десять самых лучших воинов и запретил послушникам выходить в город. Для пущей убедительности он отнял ключи от главных ворот у старейшины. Знатный господин даже не сомневался: за всеми преступлениями стоят люди.
Положив дудочку на стойку, Танас подошел к окну. Солнце-око лениво ползет по небосводу. Редкие облачные барашки следуют за ним, подгоняемые горячим южным ветром. Город простирается во все стороны, насколько хватает глаз. Блестят золотые купола минаретов, мощные и грозные твердыни знати красиво возвышаются над бесконечными садами и домиками ремесленников. С высоты башни люди кажутся муравьями, спешащими по своим глупым делам.
Наслаждаясь свежим воздухом, Танас облокотился о мраморный подоконник. Прочистить мозги не помешает. "Великий Баамон и остальные боги! Дайте сил пережить этот бесконечный день!" Поймал себя на мысли: месяц назад надо было соглашаться на предложение геткормейского посла. Сейчас бы пялился на дворцы и наслаждался вкусной едой! Насколько известно, в Геткормее вообще нет башен мертвых. Своих усопших они сжигают.
Певец понадобился им для магов. И Танас был самой подходящей кандидатурой. Золотые посохи желали записать все мантры, речитативы и песни, чтобы потом использовать в своем колдовстве. Ведь когда-то в Аккарате была собственная колдовская школа...
Танас тяжело вздохнул. Вот что хорошего было в его жизни? Первые пятнадцать лет он провел в школе послушников, где утром, днем и вечером корпел над пыльными фолиантами и изучал искусство пения. За массивными каменными стенами доносились смех свободных ребятишек и грохот торговых повозок. В городе бурлила жизнь. Она манила, как сладкая мякоть персика - осу. По ночам Танас представлял, как убежит из школы и затеряется в бесконечных лабиринтах улиц. Конечно же, он, как и все остальные послушники, никуда не убежал.
В шестнадцать его отправили в башню мертвых. Она, красивая и величавая, навсегда впечаталась в память. Черная, словно вырезанная из одного огромного куска мрамора, башня гордо высилась под ясным синим небом. До крыши не смог бы долететь даже ястреб. Взгляд приковывали к себе причудливые горельефы, изображающие героев древности.
Танас не мог поверить: он будет жить в таком чудесном и красивом месте! Его, конечно, пугали байки о бродивших по ночам призраках и чудовищах, но он быстро привык к новой обстановке. А к соседству с мертвецами в башне относился философски: в конце концов, все люди умирают. К тому же за девять лет он получил отдельную келью.
Дверь раскрылась, в проеме показалась голова стражника.
- Что вам надо? - спросил Танас.
Тот ухмыльнулся, показав гнилые желтые зубы. Сказал:
- Господин велел следить за тобой, червь.
- Куда денусь отсюда? Через окно вылезу?
- Откуда ж знаю? Велено вот и проверяю.
С этими словами стражник захлопнул дверь.
Танас покачал головой. Какое обращение с певцом мертвым! С ним нельзя так! Именно он услаждает слух усопшим, дабы те не насылали беды родственникам и ожидали скорого воскрешения великой Сеетрой!
"Надо прилечь. Сон поможет успокоиться".
4
"Настанет день, когда так называемые накопленные структуры сложатся в одну цельную картину мира..."
Мератет, "Божественные песни школ"
Из сна выдернули голоса - низкие, протяжные и беспокойные. Словно десятки больных лепрой зовут врачевателя. Слов не разобрать, монотонный гул усиливается, становится всё громче и громче... Танас вскочил с циновки. Крупные градины пота скатываются со лба, оставляя влажные дорожки.
Голоса не исчезли, наоборот стали требовательнее. Тяжело дыша и держась за бешено бьющееся сердце, Танас огляделся. В келье царит полумрак, белые язычки пламени танцуют лишь в специальной бронзовой чаше, стоящей на длинном треножнике у стены - горючее масло поджигают послушники после заката солнце-ока. "Здесь никого нет, я один. Расслабься!"
Однако беспокойное и непонятное бормотание не уходит. Танас вслушался, максимально сосредоточился, но слов не уловил. Мало того: чем больше думает о голосах, тем сильнее охватывает страх. По спине побежали мурашки, в животе разлился неприятный холод.
"Хватит! Мне это кажется!"
Кряхтя как старик, Танас поднялся и доковылял до окна. Не веря глазам, моргнул. Затем еще раз. Нет, не чудится. Города нет, лишь плотная чернильная тьма. Ни колких точек звезд, ни лун, ни света фонарей. Танас протянул руку из окна, словно захотел коснуться её, почувствовать пальцами шершавую темноту. Ничего. "Неужели великий Баамон все-таки проглотил мир, как говорится в пророчествах? Наступил конец света?"
Дверь распахнулась, грохнула о стену, язычки пламени в чаше отчаянно затрепетали. На пороге оказался Хезват'тгон. Лицо багровое от гнева, крылья носа хищно трепещут, нижняя челюсть вызывающе выдвинута вперед.
- Ты! Это сделал ты!
Знатный господин двумя большими шагами пересек комнату и схватил Танаса за грудки. В ноздри ударили приторные запахи абрикосов и вина с корицей.
- Я убью тебя, песий выблядок! - заорал Хезват'тгон. - Убью! Все залы осквернены! Ты видел, что творится в башне? Меня же повесят вместе с вами! Отрубят голову на потеху простому народу! Ты! Это ты виноват!
Он сильно затряс Танаса, тот так шандарахнулся головой о стену, что брызнули звезды из глаз.
- Постойте, тгон! Пожалуйста!
- Я обещал расправиться с тобой, если ты что-нибудь выкинешь. Помнишь ведь? Я свое обещание выполню! Не надо было доверять старейшине. Наверняка вы с ним заодно. Да-да, заодно, я понял! Какой же я дурак! Не доверился своему чутью... Боги! Царь вздернет меня вместе с другими послушниками. Эта башня проклята!
Отпустив певца, Хезват'тгон отступил на два шага, схватился за рукоять длинного меча. Вынимаемый из ножен клинок звякнул, блеснул.
- Я слышу голоса, - сказал эвпатрид. - От них никуда не деться. Это мертвые разговаривают со мной, жалуются... их тела осквернили... Великая Сеетра, я заставлю голоса заткнуться! Всё, что надо сделать - убить тебя, певец.
"Думай быстрее! Соври! Лги как никогда не лгал. Сохрани себе жизнь!"
- Нельзя никому доверять... - прошептал Хезват'тгон, поднимая для удара меч над головой.
- Вы раскусили меня! - заявил Танас. - Это я сделал! Мне заплатили геткормейские маги, чтобы осквернил эту башню. Десять золотых талантов - столько мне дали за предательство.
Хезват'тгон нахмурился, клинок замер.
"Молодец-молодец! Не дай ему опомниться".
Настойчивый гвалт голосов мешает сосредоточиться. Мысли, словно испуганные крысы, разбегаются во все стороны.
- Если вы убьете меня, - сказал Танас как можно спокойнее, - то только навлечете на себя беду. Заклинание уже активировано. Моя смерть лишь ускорит процесс. Я согласен сдаться. Старейшина...
Тяжелый кулак эвпатрида ударил в нижнюю челюсть. Противно хрустнуло. Затем пришла и боль - ослепляющая и сводящая с ума. Рот тут же наполнился кровью. Танас схватился за ушибленное место и осел. Тяжелые красные капли проходят сквозь пальцы, падают на каменные плиты.
Хезват'тгон пнул его несколько раз. Клинок не убирает, хотя и опустил.
- Пойдешь со мной, - сказал он охрипшим голосом. - Спустимся на первый ярус и разберемся со старейшиной. Ты лжешь, как мне думается. Кто-то тебе помогает. Одному заклинание не сотворить. Или ты принимаешь меня за идиота? - Господин обернулся. - Марват, свяжи ему руки.
Телохранитель подскочил к Танасу, грубо поднял на ноги и принялся скручивать толстой веревкой кисти.
5
"Киуль'Арат (другое название "Изумрудная Множественность"), Шет'Арат(другое название "Кривые Соответствия"), Яджигур(нет аналогов), Онзгур'Сет(другое название "Метрические Абстракции"), Киладжаг,Нгур, Гур'Хэ, Кедха (другое название "Отображение Мастера Ио") - вот лишь краткий список древних учений".
Мератет, "Божественные песни школ"
Выйдя из кельи, Танас замер. Хотя факелы расставлены через каждые десять шагов, света недостаточно. Тьма сдвигается плотная, сырая, холодная как ледник. Пол, выложенный массивными плитами, маслянисто блестит и переливается звездочками. Но ощущение неправильности исходит от стен. Они плохо отшлифованы и неоднородны, тут и там виднеются многолетние дыры и трещины. Отчего создаётся впечатление, будто за тобой бдительно следят невероятные существа с черными провалами вместо глаз и ртов.
Хезват'тгон в окружении телохранителей уверенно направился вперед, погромыхивая тяжелыми пластинчатыми доспехами. На пути попадаются послушники. Ведут себя странно: покачиваясь словно в трансе, стоят на коленях и выплевывают непонятные слова. Глаза закрыты, лица неестественно бледны, как животы у рыб. Танас хотел было дотронуться до ближайшего брата, но побоялся ударов стражника. Чем дальше он идет, тем сильнее нарастает беспокойство.
- Смотри, ублюдок! - бросил знатный господин. - Послушники торчат в коридоре и молятся... Кому? Мой человек пытался разбудить одного из них, но проще вырвать солнце-око с небес. Он даже врезал кулаком несколько раз по челюсти священнослужителя... Бесполезно. Ты, червь, знаешь, что с ними случилось?
Танас покачал головой.
- Я так и думал, - заметил Хезват'тгон. - Нужно выйти из башни, а то с каждым мгновением сам схожу с ума.
Они прошли возле распахнутых массивных ворот, ведущих в один из погребальных залов. Танас бросил взор в помещение, крик животного ужаса вырвался из груди. Насколько хватает глаз, пол устилают мертвецы. Золотые нашивки на церемониальных одеждах блестят. Рты раскрыты в безмолвных криках. Окоченевшие руки тянутся к потолку, будто там их ждет богиня смерти Сеетра.
- Так в каждом зале, - сказал стражник и невесело хмыкнул.
- Молчать! - бросил Хезват'тгон.
Отряд спустился по широкой спиральной лестнице на ярус ниже. К эвпатриду подбежал воин. Вид у него потрепанный: волосы всклокочены, лицо перепачкано в саже, нагрудный доспех прорезают две царапины, левая рука висит плетью. В зеленых глазах отражается страх.
- Что случилось? - спросил Хезват'тгон. - Где остальные?
- Беда, тгон, - ответил солдат. - Послушники взбесились. Один из них поджег зал, а затем кинулся на нас с факелом. Пришлось... убить.
Брови знатного господина поползли вверх.
- Ты убил священнослужителя? Я не понимаю...
- У нас не было выбора, тгон. Но на этом плохие новости не заканчиваются.
Солдат облизал пересохшие губы, обернулся, словно хотел кого-то увидеть в коридоре.
- Продолжай, - потребовал эвпатрид.
- На наш отряд напали другие послушники, - сбивчиво начал воин. - Это произошло в одном из залов, когда мы собирались послать к вам к человека, дабы он предупредил о пожаре. Они откуда-то достали мечи и ножи... Из-за неожиданности... я... простите, тгон. Выжил только я.
Хезват бросил на певца гневный взгляд.
- Ты знаешь что-нибудь об этом, червь?
Танас не успел открыть рот, когда из тьмы коридора вышла мужская фигура. Подволакивая ногу, она уверенно направляется в сторону отряда. Первое за что зацепился взор - лицо и роба немолодого послушника перепачканы в крови. Каждый шаг сопровождается мерзким чавканьем. Губы искривлены в хищной улыбке, обнажая ряд белоснежных зубов. Пустые, точно у мертвеца, глаза неотрывно пялятся на раненного воина.
Хохотнув, Хезват'тгон величественно вскинул руку и приказал одному из своих телохранителей:
- Убить дурака.
Вперед выступил воин, ладонь легла на эфес за спиной, длинный меч со звоном вылез из потрепанных деревянных ножен, блестя лезвием в свете факелов.
Выставив перед собой кривой нож, послушник закричал:
- Из бытия нас отыщут тени! Исчезнет свет, исчезнет тьма! Загорится великий Киуль'Арат, даря просветление!
Телохранитель подскочил к нему, взмахнул мечом. На шее священнослужителя раскрылся новый рот. Выронив нож и зажимая рану двумя руками, послушник отступил на шаг, затем упал на колени. На губах запузырилась кровь.
- Хорошая работа, - сказал Хезват'тгон. - А теперь пойдемте...
Он замер, хмурясь всё сильнее. В коридоре показалась толпа священнослужителей. Идут неторопливо, будто знают - стражники никуда не денутся. Так стая волков подбирается к раненной и обессиленной лани. Лица послушников ничего не выражают, лишь губы непрестанно двигаются. В руках угрожающе блестят лезвия сабель и ножей.
- Уходим, - приказал знатный господин. - На первый ярус. И быстро. Строй держать. Врага не щадить. Своих на каждом этаже дожидаться недолго.
Танасу нестерпимо хочется сбежать от солдат к братьям, но что-то сдерживает его. То ли пугают пустые взгляды, от которых так и веет холодом, то ли - несколько искривлённые рты. Да и неизвестно с кем безопаснее.
Ярус сменяется ярусом. Воины Хезват'тгона, чаще всего изрядно потрепанные и побитые, вливаются в отряд. Некоторые этажи приходится отвоевывать с боем, хотя для телохранителей не составляет труда справиться с медлительными и потерянными послушниками. Пугает увеличивающаяся толпа священнослужителей, что следует за ними с верхних ярусов. Да, она не умеет сражаться, да, она не организована, но может задавить числом.
Мрак поглотил лестницу, несмотря на воткнутые тут и там факелы. Языки пламени слабеют, всё ленивее и ленивее лижут обмасленные тряпицы. Всё чаще кажется, будто кто-то следит за ним - следит во тьме. Если присмотреться, можно увидеть неясные очертания жмущихся к стенами худых существ, колкий блеск горящих, как у филинов, глаз. Порой ноздри трепещут от волн смрада, а до ушей доносятся шорканье и мерзкий хохот.
Наконец, один из телохранителей не выдержал, схватил с подставки факел и поднес к темноте. Никого. Лишь плохо отесанные каменные стены да капли влаги на них.
6
"Нескольких шифров реальности и одного носителя абстрактных терминов вполне достаточно, чтобы транслировать учение. Всё дело в категоризации. Хотя стоит отметить: есть сведения из глубокой древности, что порой нет необходимости в носителе. Достаточно шифров. К сожалению, подтвердить или опровергнуть эти факты нельзя".
Мератет, "Божественные песни школ"
На фоне гигантских входных ворот старейшина и послушники - незначительные мошки. Перепачканные в сажи, усталые и измученные они суетятся, пытаются открыть тяжелые замки. Пахнет гарью, а воздух напоминает желе.
После сумрака лестницы на первом ярусе Танасу приходится щуриться от яркого света тысяч и тысяч факелов.
- Далеко собрались, уважаемый? - спросил Хезват, ухмыляясь. Рука легла на рукоять меча.
- Всё пропало, тгон... - сказал старик.
- Не приближайтесь близко, иначе мне придется вас убить.
- Послушники... они взбунтовались! Перестали слушаться, впали в транс... Я... Я... Они сожгли залы! Клятвопреступление! Да поможет великий Баамон и ниспошлет кару на головы предателей.
- Не пытайтесь убедить меня в своей невиновности, - сказал Хезват. - Послушники преданы вам, как ручные обезьянки. Рассказывайте кому-нибудь другому...
- Но это правда! - возразил старейшина, дрожащими пальцами смахнув пот со лба. - Моей вины здесь нет!
Знатный господин тяжело вздохнул.
- Ваш певец признался: он помогал магам, - сказал он. - И теперь я не позволю предателю сдохнуть прежде, чем он не предстанет перед царем. Нужно было с самого начала наплевать на все правила и довериться внутреннему голосу.
Старейшина бросил взгляд на Танаса.
- Сын мой, это правда? - спросил он. - Неужели ты предал заветы отцов? Мальчик, я ведь помню тебя еще младенцем. Ты не мог.
Певец склонил голову, с жаром бросил:
- Старейшина, тгон хотел меня убить! Ворвался в мои покои. Я наговорил какой-то ерунды про геткормейских магов, чтобы он отвел меня к вам! Это неправда! Я ни в чем невиноват!
- Теперь уже не отвертишься, предатель, - сказал Хезват'тгон, покачав головой. - Теперь никто не отвертится! Делом займутся на высшем уровне. И уже совет эвпатридов решит судьбу башни... Если она не сгорит, конечно. Чему я был бы несказанно рад.
Старик словно уменьшился от слов эвпатрида.
- Помогите нам выбраться, - попросил он. - Дверь не поддается.
- Пусть послушники отойдут к стене, подальше от моих людей. - Хезват'тгон махнул рукой своим телохранителям. - Марват! Ты с десятью людьми займись воротами. Остальным - ждать врага.
Солдаты навалились на тяжелые замки, лица от натуги покраснели, мышцы на руках красиво вздулись.
Танас обернулся. Из коридора, где находится лестница, повалил густой черный дым. Видно, как в дальнем зале ярится огонь, пожирая алтарь. "Мы на первом ярусе. Теперь всё страшное позади".
Пока телохранители возятся с замками и рубят мечами деревянные запоры, Хезват'тгон упер руки в бока, неотрывно смотрит на старика. Тот после всего случившегося сгорбился еще сильнее, глаза впали, а щеки ввалились.
- Вы не замечали ничего странного со своими послушниками? - спросил знатный господин.
- Нет, тгон. Я весь день провел в оскверненном зале.
- А голоса? Вы слышите их?
Старейшина кивнул.
- Понимаете, о чем они говорят? - не унимается Хезват.
- Лишь самую малость.
Танас прислушался.
- Не заставляйте меня просить, - сказал Хезват.
- Даже не думал, тгон. Я понял всего несколько слов. "Киуль'Арат" и "кедха". Первое означает священное очистительное пламя, способное сжигать врагов. Второе - название болезни, вызывающей сумасшествие.
- Всё-таки маги? - спросил знатный господин.
Кивнув, старейшина уставился под ноги.
- Тгон! Смотрите! - закричал телохранитель.
В коридоре, у широкой лестницы, скапливаются сошедшие с ума послушники. Из-за клубов дыма их фигуры словно расплываются в воздухе, очертания размазываются, отчего возникает впечатление, словно это стоят не люди, а призраки. Братья всё прибывают и прибывают. Выползают с верхних ярусов; некоторые, охваченные пламенем, ковыляют из горящего зала.
- Быстрее открывайте ворота! - закричал Хезват.
Его волнение передалось солдатам: те переминаются, тяжело дышат, пот крупными виноградинами скатывается со лбов. Скрипят доспехи.
Проглотив ком в горле, Танас приметил, как задрожал воздух над их головами. Барельефы на мраморный колоннах то увеличиваются, то уменьшаются. По правой стене ходят волны, как на озере после брошенного камушка. На миг почудилось, будто грудь одной из статуй поднялась и опустилась.
- Что они там возятся? - пробурчал знатный господин.
Толпа послушников двинулась в сторону солдат. Танас замер от страха, сердце бешено забилось, ноги предательски задрожали. Пришлось опереться плечом о стену. Его братья в абсолютном молчании шагают в сторону входа. Стеклянные глаза, ничего не выражающие лица.
Танас обернулся. Телохранителям удалось сломать большую часть замков и вытащить деревянные балки из металлических обручей. Но ворота все равно не распахиваются. Стражники тянут кольца на себя, лица от натуги красные, вены страшно вздуты на шеях.
"Нам не удастся выбраться. Мы умрем".
- Остановитесь именем великого Баамона! - закричал старейшина послушникам. - Вы обрекаете себя на смерть! Царь не простит клятвопреступление! Боги не дадут покоя после смерти! Неужели вы этого хотите? Хватит, братья! Вы обязаны слушаться меня.
Хезват вцепился в робу Танаса.
- Останови их! - сказал он.
- Но... я... не могу...
- Врешь, собачий сын!
На бронзовых потолочных пластинах что-то ярко блеснуло, отделилось и стремительно полетело вниз. Затем вспыхнуло еще раз. И еще. Сотни пылающих ярким светом капель устремились к головам стражников.
- Щиты! Щиты! - заорал тгон.
Душераздирающий крик прокатился по коридору, эхом отдаваясь в ушах. Солдат, бросив меч и хватаясь за макушку, страшно затрясся, попытался оттолкнуть рядом стоящих. Его глаза превратились в два чудовищных солнца, изо рта вылетели лучи, подобные крючьям. Упавшая звезда разъела макушку, обнажая мозги. Запахло паленным.
- Держать строй! - надрывается Хезват.
Доносятся пронзительные крики, сияющие капли, чей невероятный жар ощущается даже певцу, падают на телохранителей, те бьются в агонии, пытаются смахнуть сияние, но всё тщетно.
- Больно! Как же больно! Не могу! Хватит!
Послушники нестройной массой хлынули на первые ряды стражников. Зазвенело железо.
Танас встал под грудью статуи атлета, держащего на спине массивную колонну, и вжался в стену. Взгляд выхватывает моменты сражения. Вот солдат, держа круглый щит над головой, вонзил клинок в шею врага. Одна из звезд все-таки коснулась его плеча, кожа тут же обуглилась, обнажая белоснежную кость. Изо рта бедняги вырвался мощный световой луч. Вот послушник, часть лица которого превратилась в кровавое месиво, прыгнул животом на лезвие и вцепился зубами в шею воина.
В воздухе запахло медными монетками и горящим жиром.
Входные ворота тяжело скрипнули. Танас повернул голову. Ему больше всего на свете захотелось увидеть знакомый двор, возвышающиеся замки знати, прекрасные оливы, листья которых в ночном свете кажутся миниатюрными стеклышками. Захотелось ощутить на лице нежное прикосновение теплого ветра и запахи бесконечного лета Аккарата... Однако взору предстала совершенно иная картина.
За воротами во мглу уходит каменный коридор. На стенах сияют ровным зеленым светом непонятные иероглифы. При одном взгляде на них сердце болезненно сжалось. Танас поморщился, словно наступил голой пяткой на стекло. Ощутил докатившуюся волну гнилостного смрада. Так пахнет в старых подвалах башни, где хранят зерно и муку.
- Отступаем! - закричал Хезват. - Все назад.
- Но, тгон! Там же...
- Быстро, я сказал!
7
"Теория верна в целом. Иногда даже великие остаются не у дел".
Мератет, "Божественные песни школ"
Шаги гулким эхом разносятся по коридору. Каменные плиты на полу подогнаны не плотно к друг другу, приходится смотреть под ноги. Тут и там блестят небольшие лужицы, в которых плавают водомерки. Свет иероглифов гудит на грани слышимости, сводя с ума. Нервы на пределе, кажется, будто сейчас стены сдвинутся и сдавят подобно тискам. Воняет падалью.
Голоса в голове стихли до шелестящих, словно сухие листья, шепотов.
- Этого просто не может быть, - в очередной раз сказал знатный господин.
Весь перепачканный в грязи и крови он держится за рану на тыльной стороне ладони. Одна из порванных пластин доспеха болтается на плече.
- Нам нужно благодарить богов, что удалось сохранить жизни, - заметил старейшина.
Выглядит он еще хуже Хезвата. Кожа приобрела желтоватый оттенок, грудь с тяжелыми хрипами поднимается и опускается, руки дрожат. Послушник поддерживает его за локти, помогая идти.
- Что это были за сияющие капли с потолка? - спросил знатный господин.
- Заклинание, - ответил старик.
- Если доберусь до геткормейских магов, выбью им все зубы и заставлю проглотить.
- Посмотрите на иероглифы, тгон. Это древние аккаратские знаки. Я узнаю не все, но более чем в этом уверен.
Хезват нахмурился.
- Наши знаки? - переспросил он. - Аккаратская школа магии уничтожена сотни лет назад.
- Вот именно, - подтвердил старейшина. - Насколько мне известно, возникло явление, противоречащее картине мира школы. И магия умерла, словно дерево лишившееся корней. Все ранее изученные заклинания не работают.
Танас хмыкнул. Не считая старейшины и тгона после сражения в башне выжило всего пять телохранителей и трое послушников, чьи разумы не коснулось сумасшествие. И чем дальше отряд продвигается по коридору, тем меньше становится людей.
- Но мы же как-то оказались здесь! - проворчал Хезват.
- На недавнем совете мы обсуждали подозрительную активность геткормейских послов, - сказал старик. - Они пытались выкупить у нас старые книги для изучения. Возможно, их магам удалось как-то пробудить древние заклинания. Удалось найти новые непротиворечащие истины.
- Я не понимаю...
- Тгон, виноват не певец в случившемся.
- Как нам выбраться отсюда? - спросил Хезват, проигнорировав слова старейшины.
- Не знаю...
Телохранитель резко остановился, нахмурился, словно вспомнил о чем-то важном. Затем упал на колени. "Опять!" - подумал Танас. Лицо воина разгладилось, потрескавшиеся губы зашевелились, выплевывая незнакомые слова. По коже побежали паутинки морщин, а волосы приобрели пепельный оттенок. Белки глаз за миг пожелтели, взгляд стал тяжелым, стоит попасть под него, как тебя словно окатывает ледяной водой.
Танас знает, что будет дальше: бедняга начнет раскачиваться из стороны в сторону, изо рта вырвется луч света. Из транса уже нельзя будет вывести.
Скрипя зубами, Хезват высвободил клинок из ножен, подошел к телохранителю и одним размашистым ударом снес ему голову.
- Мы должны выжить! И отомстить врагам!
Глядя на окровавленное лезвие и опираясь на руки послушника, старейшина покачал головой.
- Я ничем не могу помочь, тгон.
- Так зачем вы побежали к коридору вместе с моими людьми? А? Оставались бы в башне.
Хезват не дождался ответа, зашагал дальше. Телохранители последовали за ним.
Танас же, пока никто не обращает внимания, согнулся над умершим, пальцы нащупали на поясе рукоять ножа. Вот оно! "Если припрет, смогу дать отпор. Да и надо бы веревку на руках снять, а то уже пальцы начинают неметь". Спрятав оружие под робу, певец догнал остальных.
Тягостное предчувствие скорой погибели заставляет людей постоянно оглядываться, дергаться от каждого шороха. Высокий потолок коридора скрыт в чернильной мгле, воображение живо рисует прячущихся чудовищ. Порой до ушей докатывается цокот когтей и тяжелое надсадное дыхание. Вскидывая головы, телохранители то и дело недовольно бурчат, сейчас бы пригодился факел.
Танас идет позади всех, даже тгон не смотрит в его сторону. Ничего не стоит отстать от группы и... А дальше? Через каждые пять шагов коридор за спиной исчезает во мраке. Только самоубийца решится убежать. К тому же остается шанс, что старейшине как-то удастся понять древнюю магию.
Хмурясь, Танас как бы невзначай коснулся пальцами сияющих иероглифов. Свет проходит сквозь них оставляя после себя ощущения опустошенности. Будто под кожей таится абсолютная чернота. Всё воспоминания - всего лишь чья-то выдумка. Детство в монастырской школе, юность в полузаброшенной цитадели, куда на песчаный берег выбрасывались киты-ревуны... "Меня никогда не было".
То и дело стражники и послушники резко останавливаются, становятся на колени. Транс превращает их лица в старческие маски, белый свет вырывается из губ вместе с последними частицами души и разума. Тгон непреклонен, достает из поясных ножен заляпанный кровью клинок. Лезвие рубит головы так, будто проходит сквозь масло.
Вскоре остались только старейшина, Танас и тгон.
- А ты молодец, - сказал хриплым голосом Хезват, ухмыляясь. - Добился своего. И жив остался, и от моих людей избавился.
Певец не ответил.
- Молчишь? Ну-ну.
- Тгон, сейчас не подходящее время, - заметил старейшина.
Без помощи послушника идет он тяжело, из груди вырываются хрипы. Остается догадываться, откуда берет силы и не отстает. Возможно, подгоняет страх.
- Как раз наоборот, - парировал знатный господин. - Сейчас важно разобраться. Вдруг следующим свихнусь я? Кто отрубит мне голову? Кому я смогу доверить свой меч?
От его смеха по коже Танаса побежали мурашки.
- Этот клинок принадлежал моему деду Зикурчину. Знаете, он никогда с ним не расставался. Помню, как бабушка жаловалась, что дед даже спал с мечом. Обнимал как любимую девушку. Возможно, даже целовал.
- Тгон... - начал было старейшина.
- Мне было семь лет, когда дед умер, - продолжил Хезват, как ни в чем не бывало. - Отравили. Наверное, подсыпали яд в вино, хотя я точно не уверен. В нашей семейке ни в чем нельзя быть уверенным. Возможно, бабке надоело терпеть выходки деда. Под конец тот начал сходить с ума: бродил голым по замку, пугая прислугу.
Он выставил клинок перед собой, взгляд не отрывается от кончика лезвия.
- Тгон, мы выберемся, - сказал Танас.
Знатный господин резко остановился, повернулся в его сторону, подставил ладонь к уху.
- Что? Я услышал, как жалкий раб что-то сказал? Раб, продавшийся геткормейским магам? А? Серьезно? Давно пора было убить тебя.