Аннотация: Командир партизанского соединения "Батя" на Смоленщие Коляда Никифор Захарович
Смоленский Батя.
Человек по имени Никифор умер 1 марта 1955 года, через год, после того, как его реабилитировали. А до этого он 11 с половиной лет носил клеймо врага народа, прозябал в Гулаге и изредка писал письма своему сыну, т.е. мне. Вот эти письма:
Первое. (Детство). В семье нас было 9 человек: Федя, Груша, Фома, я. Пантелеймон, Маня, Гриша, Ксения и Павлуша. Я был четвертым. Но Пантелеймон умер, когда ему было 9-10 лет, а Ксения 1 год. Все остальные, слава богу, долгое время были живы и здоровы. Такую ораву нужно было накормить. Мы жили в деревне в 3-х километрах от города Валки. Отец дома жил мало, все время служил на стороне. Мать сама вела хозяйство и нас воспитывала. Хозяйство состояло из 3-4 шт. овец и поросенка. Коровы у нас не было, не было и лошади. Жили бедно. На всю семью имели 3 десятины земли (надельной).
Из воспоминаний детства у меня сохранилось мало отрадных картин. Летом мы бегали в одних холщевых рубашках до пяток (шили на вырост) по улицам, засыпая пылью глаза один другому. Зимой, чтобы мы не болтались по комнате и не мешали взрослым, нас загоняли на печку, где мы проводили целые дни. Наша мать была передовым человеком того времени. Хотя сама была неграмотной, но детей своих старалась вывести в люди. Федя, окончив начальную школу, уже учился в городском училище, а нужно отметить, что из нашей деревни никто в городском училище не учился, хотя были там зажиточные крестьяне, которые имели по 4 коровы и 4-5 лошадей. Наша же мать ходила по деревням с корзиной, покупала яйца и сдавала в городе, за это получала в день 30-40 копеек. Бедная мать, придет вечером усталая, ноги и руки болят, и не знает, что делать - отдыхать или с нами возиться?
Как я учился в начальной школе, не помню. Я помню только свою учебу в городском училище. В город ходить было нужно 3 км туда и 3-обратно. Ежедневно. Трудно было зимой, а особенно при 20 градусном морозе. Ночью, бывало, вьюга занесет дорогу, и вот ранним утром мать впереди нас протаптывает нам тропинку, а пропустить урок - боже упаси. Другая бы мать сказала: холодно, сынок, дорогу замело - посиди дома. Так нет. Холодно, дождь, жара - уроки пропускать нельзя. Учился я хорошо, особенно по математике, но русский, и особенно письменный, у меня хромал.
Когда мне было 12 лет, мать решила выучить меня играть на скрипке. Положила в корзину паляницу и живую курицу, взяла меня за руку и повела к учителю музыки. Учитель взял паляницу и курицу и стал пробовать мои способности. Я позанимался три дня, выучил гамму, а после он вызвал маму и говорит: мне бы хотелось иметь уроки (это давало ему 3 рубля в месяц), но из вашего сына музыканта не получится, т.к. ему медведь на ухо наступил. Так и сказал.
Тогда мама снова берет поляницу и курицу и ведет меня в женскую гимназию к учительнице французского языка (здесь уж медведь ножки не подставит). Договорились о плате, и я начинаю брать уроки. Выучил уже ля порт, ля фенстр и многое другое (все, что я выучил тогда по французскому языку, я помню и теперь). Но мне, как видно, не суждено было стать музыкантом или французом - учительница заболела, и мои занятия прервались. Все старания моей матушки дать мне дополнительные знания ни к чему не привели. Не по ее вине.
Подумать только, неграмотная деревенская женщина решает, что ее дети должны понимать музыку , говорить на иностранных языках. Для чего это нужно в деревне? Это значит, что она видела дальше своей деревни, и ты согласишься со мной, что твоя бабушка была передовым человеком. Наряду с этим, наша мамаша любила, чтобы ее приказы исполнялись в точности. Мы, дети, знали, что за всякое ослушание последует наказание (принцип чисто военный), и больше всех доставалось мне.
У нас в комнате на стене висело большое зеркало, и за этим зеркалом лежал прут (ветка с дерева). Всякий провинившийся за день вечером получал свою порцию. На страх другим. Мама любила, чтобы провинившийся, как только она ударила прутом один раз, убегал, и получалось впечатление, что ему попало бы еще, но его счастье, что он убежал. На самом деле, ей просто жаль было бить, а не бить нельзя - нарушался ее принцип, чего она никогда не делала. Я же и здесь ее иногда огорчал. Она ударит прутом, а я стою. Она кричит: убегай, а я стою и смеюсь. Тогда она напускает на себя строгость и начинает меня укорять, что я ее обижаю. Мне становится стыдно, я извиняюсь, и все кончается по-хорошему.
Все это не мешало мне быть любимцем мамаши и Груши, а мне любить свою мать больше всего на свете. Я больше всех других помогал ей на огороде при посадке, полке и уборке овощей, хорошо учился (это больше всего ее радовало), а с 12 лет я уже сам косил и вязал снопы. Когда мне было 14 лет, хотя я был высоким и тонким, но имел большую силу. Я свободно брал с воза мешок с зерном подмышку и нес его в амбар.
Все хозяйственные вопросы обсуждались на домашнем совете. Каждый вечер на столе после ужина появлялся самовар (в 40 стаканов). За чаем мамаша обсуждала с нами, детьми, такие вопросы, как покупка поросенка с тем, чтобы выкормить его к Рождеству или Пасхе, в каком месте в огороде посадить картофель, а где фасоль, нужно ли в этом году чинить изгородь и т.д., и всегда выслушивала наши советы. Так мы за беседой выпивали весь самовар.
По окончании Городского училища в 1908 году (пятнадцати лет) я поехал к брату Феде в г.Харбин, где он служил телеграфистом. В 1911 году я вернулся домой и был призван на военную службу.