Берега островов одиночества омываются водами океана отчуждённости
Юрий Татаркин
Извилистая и прерывистая дорога сна вернула Вову Амореева в его маленькую душную желтую спаленку трехкомнатной квартиры на окраине Боговратска с черными мелкими пятнами комаров на потолке, ежевечерне перед сном убиваемых Вовой скрученной в бумажную дубину газетой "Боговратский рабочий", где каждый номер печаталась колонка настоятеля храма святого мученика Вавилы Антиохийского. В последнем номере, украшенном пятнышками отомщенной крови Вовы и его жены, отец Александр М. проповедовал любовь "не токмо к человекам, но и ко всякой живущей твари". Преследуя мелких крововсосов, Вова перескакивал с кровати на кресло, слегка подвернул ногу и первым его ощущением в это утро была тупая тянущая боль в стопе. Он покрутил головой по сторонам: солнце пробивало легкие занавески и уже тянулось жаркими щупальцами к изголовью кровати, пробуждая в его голове всегдашние летние мечты о жизни в прохладном подвале. Вова встал с постели и позвал жену.
- Инна!
На кухне что-то звякнуло, но никто не отзывался.
- Инна
- Йе!
- Инна, зачем ты мои носки спрятала?
- Уот ду ю спик? - прокричала жена в ответ, сквозь шипение масла на сковородке. - Гет ап разер, ту ю он верк, анд ту ми он э саммэр рэзидэнс ит из нидид ту райд ту зе мазэр.
- Ты что издеваешься, твою мать? Что ты порешь там? Посмотри, у меня кажется нога распухла. Помоги мне хоть до кухни доковылять! Эй!
Вова, прихрамывая на правую ногу, встал и, держась за край кровати и подпрыгивая на левой ноге, доковылял до кресла, оперся об него и попытался дойти до выхода из спальни, как тут появилась жена в легком цветастом платье и с набитым чем-то пакетом в руках.
- Ай вент олл райт, фрид эггс он э тэйбл он э китчэн. Бай- бай, - сказала жена, чмокнула Вову в лоб и направилась к выходу из квартиры, открыла дверь, прокричала на прощанье "би ин тайм!" и хлопнула дверью.
- Сука конченая, - прокричал вслед Вова и со злости схватил с кресла свои спортивные штаны и бросил их ей вслед удалившейся жене. - Не с той ноги сегодня встала, что ли?
Кое-как одевшись, доковыляв до кухни и позавтракав, Вова вышел из квартиры и осторожно, держась за перила, стал спускаться по лестнице. По дороге он едва не сбил с ног соседа Витьку Энкидова.
- Ку эста мальдита кальентэ, - прошипел сквозь зубы Витька, даже не обернувшись, и быстро зашагал по лестнице наверх.
- С ума все посходили сегодня, - подумал Вова, выползая из подъезда и щурясь на яркое солнце, переплавившее в единый серый ком асфальт, панельные пятиэтажки, людей и притихшие в безветрии вялые тополя, растущие вдоль дороги.
Вова не спеша добрел до остановки, дождался автобуса и поехал на работу в контору, находившуюся в центре города. Идти на работу Вове страшно не хотелось. Его начальник Мардуков доставал его уже вторую неделю, придираясь к каждой мелочи. Поговаривали, что Мардуков хотел пристроить на Вовино место своего племянника и искал повод, чтобы выкинуть Амореева с работы. У Вовы в столе уже лежал доклад на имя Х. М. Рапова, где он жаловался на поведение Мардукова и откровенно писал о цели придирок своего начальника. Вот только отправлять свой доклад Амореев пока не решался, считая, что этим может сделать себе только хуже, тем более все знали, что отношения Рапова и Мардукова были почти что товарищескими и надеяться на то, что доклад возымеет действие, не приходилось. Это был, как говориться, последнее орудие обороны. Вова надеялся, что на Рапова его доклад произведет впечатление не как на товарища Мардукова, а как на бюрократа, который традиционно боясь "как бы чего не вышло", вызовет на ковер Мардукова, нальет тому коньяку и по-дружески посоветует оставить Амореева в покое, а племянника пристроить куда-нибудь в другое место. Размышляя над всем этим, Вова и не заметил как доехал до центра. Расплатившись с водителем, он выскочил на улицу, слегка поморщившись от боли в ноге и потопал к конторе, находившейся неподалеку от остановки на параллельной улице.
Зайдя в контору, он поднялся в приемную, занятую грудастой и дебелой секретаршей Мардукова Блудовиловой. Секретарша наклонившись над столом, изучала какие-то бумаги, в вырезе ее блузки колыхалась вся женская мощь Боговратска. Подняв взгляд на Амореева, она равнодушно произнесла: "Иль при. Э травэ деми деманд", - и снова уткнулась в бумаги.
- Чего? - Вова напрягся. - Мардуков у себя? Что там?
Блудовилова опять оторвалась от чтения и кистью руки замахала на Вову, давая понять, что сейчас не время рваться в начальственный кабинет. Амореев вышел в коридор. Навстречу ему, присвистывая, шел Гога Мешев.
- Свейки. Кодел таип людна? - спросил Гога.
Вова свел брови в кучу и уставился на гогино вытянутое и потное от жары лицо, будто не узнавая его.
- Каскас тикрай благай. Рекья даугау полсио. О велл. Кейста джумс кай - прошелестел Гога и пошлее дальше по коридору.
Вова медленно осел на стул, его трясло, в глазах появились черные круги, он решительно не понимал, что происходит.
Тут из приемной выглянул Мардуков. Вова неуверенно и стеснительно кивнул ему.
- Ланг вартет? Дех зу зебе ин кабинет. Ан хейт бей мир зу дир фраген дервейл ист, - грозно произнес Мардуков развернулся и исчез в недрах приемной. Вскоре оттуда донесся легкий смешок Блудовиловой, а бубнящий баритон Мардукова что-то шипел и нашептывал в ответ.
Амореев некоторое время сидел на стуле, не понимая что ему нужно делать: куда идти? Чем заниматься? что вообще со мной случилось? Или с окружающими? Я еще сплю или проснулся?
Промаявшись так минут пятнадцать, Вова наконец решился сделать хоть что-то, поднялся и потащился в свой кабинет на втором этаже. Его мутило, руки дрожали, ноги подкашивались, а голова слегка кружилась. Вове казалось, что вот-вот еще немного и он свалится в обморок. Он открыл дверь кабинета, свалился в кресло и обхватил голову руками. Зазвенел телефон. Амореев сидел в ступоре. Ему не хотелось брать трубку. Ему вообще ничего не хотелось. Он решился подойти к телефону только после четвертой серии звонков.
- Хэлло, дид ай олриди рич. Аз ю? - раздался в трубке раздраженный голос жены. Вову передернуло и, ничего не ответив, он бросил трубку.
В кабинет постучались. Дверь слегка отворилась и оттуда выдвинулась лысая голова незнакомого человека.
- У кант? - нерешительным тоном произнесла голова.
- Сам ты кант! Пошел отсюда! - взревел Амореев. Лысый испуганно вскинул брови, но исчезнуть за дверьми не спешил. Вова подошел к нему, выпихнул его в коридор и закрыл дверь на замок. Он начал нервно бродить по кабинету, склонив голову и держась правой рукой за подбородок. На боль в ноге он уже не обращал внимания. Тут он полез за шкаф, пошуршал там и достал пакет с бутылкой водки. Водка была теплая, почти горячая, в кабинете было душно: окна были плотно закрыты, а кондиционера отродясь не было. Вова открыл бутылку, понюхал водку и поморщился. Пить было противно, но в душе Амореева сейчас было еще противнее. Зажмурив глаза, Вова опрокинул горлышко бутылки в рот. Он присел на пол и согнулся, будто его ударили по дых. Глотнув воздуха, Вова снова хлебнул и опять скрутился в крендель. Посидев так минут пять, он хлебнул снова. На этот раз он влил в себя почти пол стакана. Спрятав бутылку обратно, Вова полез в стол за мятной жвачкой. Водка всосалась в кровь, стало жарко и хмельно. Садясь в кресло, Амореев почувствовал, что его уже легонько качает на ногах. Опять зазвонил телефон. Вова взял трубку. На том конце провода шелестел голос Гоги Мешина: "Мардуков сегодня отъехал в командировку. Вернется только в среду. Заходи ко мне. Посидим, отметим это дело".
Амореев облегченно вздохнул. Ему показалось, что разум наконец вернулся к нему и мир распахнул ему свои широкие объятья, маня в бесконечные лабиринты жизни. Дверью в эту жизнь был кабинетик Гоги Мешина и шкафчик в углу с не самым лучшим, но вполне сносным коньяком.
Гога и Вова выпили по три рюмки коньяка. Мешина слегка развезло, и он сказал речь.
- Вот хоть убей - не пойму, где я живу. Идешь по улице - вывески всякие непонятные и что там за вывесками - тоже непонятно. Вот ООО "Букет", например. Что это, как думаешь? Ни за что не догадаешься, да и я бы не догадался. Это Бюро ритуальных услуг - вот что! А вот ЧП "Зиккурат" торты печет на заказ. И так везде, и так всегда. Да вот у нас даже на здании вывеска Институт архитектуры им. Иды Семировой. И что? Мы что-то делаем? Чего-то там проектируем? Фиг! Сидим вот коньяк пьем. С тех пор как эту башню в центре спроектировали - так ничем и не занимаемся, кроме просиживания штанов. А вот тебя взять, например. На роже твоей написано, что ты полный дебил и ничтожество, который зарежет первого встречного за три копейки. А на самом-то деле - ты архитектор, мухи не обидишь и вообще размазня. Ну все это, конечно, ничтожности не исключает...
- Ну-ну, ты полегче. Ты на свою рожу в зеркало смотрел? Я хоть премию себе заработал за эти... как их там... висячий сад для городской оранжереи, а ты? Ты чего сделал?
- Висячие сады - отвисшие зады, - перекривился Мешин. - Ну не сделал я ничего. Ну и что?
- Ладно, давай наливай, - благодушно ответил Вова. Ему не хотелось ссориться и портить себе и без того странный и безумный день. На него накатила такое печальное и в то же время настолько благостное настроение, что облай его Мешин последними словами, он упал бы на колени и попросил бы его повторить еще раз.
После работы они с Гогой дошли до остановки, и вполне дружелюбно распрощались. Гога запрыгнул в первый же автобус, а Вова решил пройтись пешком, чтобы хоть немного протрезветь и направился на набережную Фратежа - небольшой речки, делившей Боговратск на почти равные части. Вова медленно топал по тротуарной плитке вдоль реки и умилительно разглядывал фратежские берега, заваленные пластиковыми пакетами и бутылками, которые Вова, кажется, не замечал, потому что в душе у него журчали сладкоголосые коньячные струи. Прислушиваясь к этому внутреннему журчанию, Вова не заметил, как натолкнулся на прогуливавшегося по набережной молодчика в белой обтягивающей футболке, чьи контуры на теле владельца выдавали его увлечение спортом.
- Куда прешь, хонурик? - услышал сквозь журчание Вова и почувствовал как на нем натянулась рубашка и он воспарил над раскаленной от солнца плиткой.
- Да брось ты его - раздался где-то рядом женский голос. Спортсмен так и сделал. Он метнул Вову в сторону ограждения набережной и пошел дальше.
Вова слегка стукнулся спиной об ограждение и несколько обмяк телесно и душевно. Журчание струй прекратилось и к горлу подкатывала неуемная и беспощадная тошнота. Он кое-как пошатываясь перелез через ограждение, подошел к воде, стал на четвереньки и, наклонившись над Фратежем, излил в него свое страдание. Страдание в основном было жидким, так как Вова почти и не закусывал. Фратеж безмолвно принял вовино страдание и унес по течению. Вова грустным, ностальгирующим взглядом смотрел как уносятся в забвение остатки гогиного лимона, пока забвение не поглотило их в дьявольские глубины свои.
И тут Вова решил причаститься забвением. Наклонившись над коричнево-зеленоватыми водами Фратежа, он начал черпать их и умывать лицо свое. С каждым зачерпыванием он чувствовал, как остатки страдания и опьянения уходят из него, как на место сладкоголосых ручьев выползают из глубин организма стоячие похмельные болота, как голова начинает покрываться трещинами боли, будто стена после землетрясения.
Посидев некоторое время на берегу, вдохнув забвения, Вова перебрался через ограждение обратно на набережную и побрел домой. По дороге он услышал, обращенное к нему: "Эй, дамми уна сигарета".
Вова, уловив нехитрый смысл сказанного, с ужасом подумал про себя, что вот, опять началось. Так, задумавшись, он уже не расслышал как ему крикнули: "Нон си сенте?!". Потом крикнули вообще что-то неразборчивое, и Вова не понял как оказался на земле, а несколько явно посторонних ног пробовали на крепость его ребра. Впрочем, ноги буйствовали недолго и совсем скоро Вова мог отчетливо услышать их удаляющийся топот.
Ю эгейн дранк? Даз нот вонт ту толк? Вэл. Анд нот толк, дэвил выз ю! - выпалила амореевская жена, увидев Вову в порванной грязной рубашке и охающего от головной боли. Амореев посмотрел на жену, как смотрят на яркое солнце, зажмурившись и морщась. Потом махнул рукой и, ничего не сказав, пошел в свою комнату. На книжном столике рядом с "Боговратским рабочим", шевеля усиками, ползал таракан, одуревший от духоты и бескормицы. Вова сгреб его в кулак, сел на кровать, поднес кулак ко рту и начал что-то туда шептать.