Небо разрезала молния, а от грома затряслись доски палубы. Старик задумчиво поскреб бороду. "Все льет и льет, − думал он, − Льет и льет, не угомонится никак".
− Я вопрошаю тебя! Как это понимать?!
− А что не так? − старик пожал плечами, − Как велели, так и сделал.
− Кто... Когда такое велел... Ты чего... Ты же врешь мне... Мне! Врешь! − глас звучал одновременно гневно и растерянно, словно сам засомневался.
Ной улыбнулся в усы. Они там, наверху все разом бессмертные, мудрые и вечные, а мы тут дурни и овцы. Так объясняй, как для тупых, безо всяких двойных толкований. Ему и Шимон-законник так сказал. Мол, неясности закона толкуются в пользу виновного. Метатрон тоже это знать должен, раз вечный. И мудрый.
От следующего удара грома заложило уши. Краем глаза старик видел, как бедняга Шимон съежился за деревянной стенкой, кусал губы, но молиться не смел, как и велено было. Ни к чему на себя внимание обращать, он-то к божественным делам непривычный, еще за борт выбросится. Вот тогда жди беды, без законника им сейчас край.
− Чему усмехаешься, глупец?!
− А обзывать зачем? − отозвался старик, плотнее заворачиваясь в промокший насквозь плащ, ткань липла к телу и хлопала по босым ногам, − Если что не так, каюсь. Человек я простой, неученый, мог и сплоховать где. Только все сделал, как велели: ковчег − вот он, построил. Веду его сквозь бурные воды, жду знака Божественной милости.
Лицо Ноя было полно смирения и скорби. Глупец он или умник, то пусть другие решают, а среди купцов ему по хваткости равных мало − знает, когда прихвастнуть, разбирает, где повиниться. Только вот тишина настала нехорошая. Видать, не получится на недотепистость все свалить.
Струи дождя разошлись, как шелковые занавеси и на доски шагнул ангел. Сверкали золотые волосы, сияла белоснежная кожа, крылья за спиной лунным светлом блистали. Долгих три удара сердца прекрасен был ангел. На четвертом ударе ливень сомкнулся и окатил его с головы до пят. Ну, тут уж... Высший у тебя там чин, нет ли, но ежели о потопе лично Сам распорядился, то не обессудь, мокни как прочие.
Ной склонился низко, закашлялся. Та еще хитрость − смешки за кашлем прятать, так ведь лучше, чем над посланцем небесным потешаться. Хотя и мокрой курицей тот выглядит.
Метатрон схватил старика за грудки и потащил под навес, по пути второй рукой Шимона сгреб. Так втроем они под крышу ввалились, дыша тяжело. От ангела шел пар − то ли гневом пламенел, то ли сох попросту − взгляд его переходил с одного человека на другого и обратно.
− Ты кто? − вопросил посланник Шимона.
− Ши... Ши... Ши... − у того зуб на зуб не попадал.
− Речи лишу, − пригрозил Метатрон.
− Ну, зачем сразу? − вступился Ной, − Шимон это, толкователь законов. Он у нас в суде выступает, значит.
У ангела сузились глаза:
− И кем же он тебе приходится? Сыном? Братом?
− Соседом, − упавшим голосом ответил старик. Зря он понадеялся на законника, никакой от него помощи не будет против небесной кары. Это же не козу отсудить.
Лицо Метатрона сделалось холодным и равнодушным, фигура его снова засеяла таинственным светом, а голос наполнился звоном металла:
− Так-так-так! Погодите-ка! Какое "осуждаю"! − пришел в себя Шимон, выдвинулся вперед и заслонил собою старика, который уже на первом слове с жизнью прощаться начал, − Разберемся с начала.
− Лишаю тебя... − протянул к нему руку ангел.
Сам не понимая толком что творит, законник схватил его ладонь и смачно чмокнул. На губах остался привкус мирры и ладана, будто холодную курильню в храме облизал.
Ной оторопел, все знали за его соседом разные странности, но чтобы так... Ангел растерянно вытирал руку о тунику, на белых одеждах расползалось жирное пятно − оно и понятно, обедали недавно − никогда, ни единого разу человеческое существо не касалось... и как теперь... как дальше жить... вечность...
− Вернемся к предмету спора, − продолжил Шимон как ни в чем не бывало, − Вы утверждаете, что мой подзащитный нарушил волю Господа, а я берусь доказать, что он не просто ее исполнил, но исполнил со всей точностью и смирением. И лишить меня права говорить сейчас, ни что иное, как злонамеренное нарушение судебной процедуры.
Метатрон с Ноем невольно переглянулись.
− Ну, почему ты этого взял, я уже понял, − произнес ангел. Еще он понял, что здесь разговор будет долгим, и еще более долгий разговор ждет его там. А значит, торопиться не стоит. И вообще хорошо бы присесть. Посланник огляделся по сторонам. Бочки выглядели очень заманчиво.
− Вино? − спросил он из вежливости, прекрасно зная, что в них.
− Налить? − услужливо предложил старик, и не дожидаясь ответа, зачерпнул из той, что открыта была, и протянул ангелу мокрую, пахнущую виноградом и травами кружку. Зла он на посланца не держал. Подневольное существо, ему бы тяпнуть хорошенько и расслабиться, а то глаза тоскливые.
Шимон же разошелся в своем красноречии не на шутку, ссылался на букву закона, на дух справедливости. Слушая его хотелось не просто напиться, а утопиться в вине. И законника тоже утопить. От длинных заумных фраз и в прежние дни мухи на лету дохли, а молоко сворачивалось.
−... и таким образом, достопочтенному суду, должно быть со всей ясностью ясно, что мой подзащитный ни в коем случае не может быть назван отступником, ибо его верность традициям являет нам всем...
Тот благодарно кивнул и протянул Шимону свою кружку. Все равно пить не положено, а пропадать добру − грех. Законник глотал громко, остужал пересохшее горло.
− Благославляю, − произнес Метартон, и человек немедленно закашлялся, ангел указал на сие и велел Ною, − Объясняй.
Старик снова пожал плечами:
− Что от судейских ждать-то? Хорошо не насмерть подавился, приличный человек все-таки. А так, твари они редкие.
Вся скорбь мира отразилась на лице посланника:
− Ладно ты из себя дурака корчишь. Но зачем из меня дурака делаешь?
"Разве ж это я делаю?" − молча усмехнулся старик. Жителям небес слова ни к чему, мысли им прекрасно ведомы. Мысли, замыслы, сердечные порывы. Пока ковчег строил от самого себя задуманное прятал, а теперь как на ладони весь, не скроешься. Но и они там хороши. Стоим друг друга.
− Ты не прав, − Шимон захмелел и смелость его, как водится, стала безграничней потопа, − Умный, всевидящий, а не прав... Вот чего Ною велено было?
− Уймись! − рыкнул было Ной, но того уже не удержать было.
− Разберемся сейчас. Чего велено было: каждой твари по паре. Правильно? По паре, значит, по двое. Так? Что сделал Ной? Честно пошел и отобрал всех по двое. Всех до единого. Трудное было дело. Не спорь, сосед! Трудное... Едва справился. Люди же... они... все разные. Попробуй двоих одинаковых найти... Зачерпните мне еще, вдохновение нашло.
− Да не иссякнет чаша сия, − произнес ангел.
Ной поспешно выбросил плошку за борт:
− Так нельзя, у меня здесь уже есть двое пьяниц. Трое будет против веленого.
− Господи ты Боже мой, − пробормотал Метатрон и поспешно зажал рукой рот. Поминать Самого было не ко времени. Но небеса не разверзлись, лишь буря продолжала мотать ковчег, наполненный людьми. Людьми! Животным нашлось немного места, да и то большей частью в бочках с солониной. А ведь такой простой план был: начать все заново, заселить землю немногими избранными, чтобы пороки людские исчезли во веки веков. Как можно было не понять?
Через приоткрытую дверь, что вела на нижние палубы, за ними подсматривала пятилетняя девчушка в длинной рубахе. Она лукаво улыбалась ангелу, а на уме у нее была незатейливая мечта − отыскать перышко, когда он улетит.
− Не моя, − Ной тоже заметил малышку, − Возле базарной площади жила. Нищенка, как и мать ее. Обеих взял. Парой, значит.
− Не дави на жалость, − велел Метатрон, − Сам знаю, к чему все шло. И Он знает.
− О том и разговор.
Последнее дело, считать себя самым умным. Доски пилил, на небо боясь поглядеть. Под балками ходил, надеясь, что не обвалятся на голову, не подгребут под собой. Спал украдкой, ел в пол-силы. Всякий час ждал гнева с небес. Всякое утро встречал в слезах от радости, что живым проснулся. Ежели так неугоден был поступок его, чего ж тогда держат ковчег воды? Одной молнией выжгли бы и вся недолга.
Не брался Ной толковать о замыслах божественных − на то у него двое святых людей на борт взяты − но кое-что он знал: не следует своей совестью за грош торговать. Если не это вам в нем угодно, выбрали бы другого.
Ангел встал, вырвал из крыла перышко и, подмигнув засмущавшейся малышке за дверью, положил на бочку. Молча он вышел наружу, дождь послушно расступился перед его фигурой. И в самый последний момент Метатрон обернулся и полным отчаяния голосом вопросил:
− А шлюх я как должен буду объяснить? Двадцать одну шлюху на ковчеге!
Как вот с такими говорить, если они от бесполости своей непонятливые совсем? Со всей строгостью Ной к отбору подошел: две высокие, две низенькие, две дородные, две чернявые, две светлоглазые...
− Рыжих три!
− Рыжих две, − поправил старик, − Третья, то жена кузнеца. Она не за деньги, а по велению души. Другой расклад.
Говорил, понимая, что за наглостью прячется. Нарочно ведь маленькой Наине велел за ними следить, перед такими глазенками самый бессердечный от умиления человеком сделается, что уж о небесных посланцах толковать. Вон стоит кроха под навесом, ладошкой машет. Лети, ангел, вели потопить корабль. Тебе ее лицо потом вечность помнить.
Покачал головой Метатрон, столбом яркого света вознесся. Дождь продолжал барабанить по доскам, в ветре слышали гневные голоса. А может то фантазии одни, нет никакого гнева да Божественного промысла, одна только непогода, от которой спаслись.
Вспомнилось старику, как бежали к нему люди, когда поняли, что настоящая беда пришла. Никто больше не смеялся над ним, никто больше не называл с глаза безумным, послушно находили себе место, забыв обиды и пакости, что творили друг другу. Вспомнят, конечно. Вспомнят, возьмутся за старое, как будто и не было ничего. Да только не его это дело людей менять. Не затем все затеял. Просто сон приснился, как ходит он по пустому городу своему, видит то разбитый кувшин, то брошенное одеяло, то сандалию с разорванным ремешком. И так тихо кругом. Так страшно. Кто ты такой, чтобы решать, кому спастись?
Вот и разберись, чего они там, наверху задумали.
...В деревянном брюхе ковчега было шумно и душно. По утру откроют все двери, впустят сырой, но свежий воздух, а пока нужно тепло держать. Долго еще плыть.
− Ну, как там? − спросила жена, подавая сухую одежду.
− Ничего. Отбрехался, кажись.
Она пожевала губами, смахнула испуганную слезинку со щеки.
− А вот я бы не стал перечить Богу, − подал голос Хам, − Он − наш Небесный Отец, Ему и решать, кто достоин землю наследовать, а чей путь завершен.
Ною бы ответить, что если каждый отец начнет своих детей топить, то некоторым из детей пора бы научиться не лезть, куда не прошено, но он ничего не сказал. Рукой махнул да спать лег. Спорить еще с этим. Дураков на корабле тоже двое было, и с сожалением старик замечал, что один из них − плод его чресел.