Аннотация: Когда все хорошо, и тогда хорошо не все
Когда они медленно, - невероятно медленно, чтобы подстроиться под его дрожащую походку - проходили мимо центрального поста, молодой охранник вытянулся в струнку, засиял улыбкой и так лихо взял под козырек, что устроил небольшой сквозняк.
Глядя на этого новичка Брюгге почувствовал себя еще более старым. Старым, усталым и разбитым.
Сколько резвых таких уже было здесь? Поначалу он попросту не замечал их, думая, что сам не задержится надолго. После их лица будто стали проступать в череде казенных мундиров. Форму они носили с такой гордостью, как будто в ней был смысл. Любопытные лица молодых мужчин, почти мальчишек, сосредоточенные лица мужчин зрелых, миловидные лица женщин... Не всегда, впрочем, миловидные. Хотя такие не задерживались долго, к его мнению здесь прислушивались. О, да, ему не любили перечить. О, да...
Брюгге зашелся сухим хриплым кашлем, его немедленно подхватили под локоть и помогли присесть. Кто-то протянул свой платок, но старик раздраженно отпихнул в сторону услужливую руку. Ему не нравилось пользоваться чужими вещами. Никогда не нравилось, а с возрастом это превратилось в кромешную муку. Он знал, что выглядит чудаком и вызывает улыбки своими капризами, но раз за разом заставлял доставать привычные вещи своей юности. Которые немедленно присваивал и зорко следил, чтобы они не смешивались с казенными.
"Пусть смеются, - подумал старик, поднимаясь и снова шаркая вперед по коридору, - Умники чертовы".
Чертовых умников всегда была прорва. В них-то и беда. Его беда, и всего мира беда в этом самом - в прорве чертовых умников. И чем старше становишься, тем их больше. И все друг перед другом выпендриваются. И перед ним. Про себя-то, небось, посмеиваются, считают его старым остолопом, который неспособен уже запоминать все эти лица.
Лица... Слишком много их было, память молила о пощаде, стараясь сохранить немногое действительно важное.
Брюгге спускался по металлической лестнице так осторожно, будто бы нес фарфоровую вазу на кончиках пальцев. А вернее, будто сам был хрупким сосудом, готовым разлететься вдребезги от неосторожного движения. Каждый встречный заботливо справлялся о здоровье старика, но тот лишь фыркал в ответ и поджимал тонкие губы. Чужие голоса слишком многое себе позволяли, врывались в пределы его покоя и грозили разметать те несколько слов, ту единственную фразу, за которую много лет упрямо держался его разум: "Два метра правее второй трети". Мало кто теперь мог ее понять.
- Да, да, - пробормотал он, - На два метра правее и никак иначе.
Очередная хорошенькая кукла из его сопровождения - вот чего ему уже давно не было нужно - покосилось было, но сделала вид, что не услышала.
Они прошли дежурку. И еще одного охранника. Но этот только кивнул и вернулся к своему кроссворду. Ему было не меньше лет, чем Брюгге, и служил он здесь с самого начала. Одно время они даже приятельствовали, когда заметили, что все кругом сменились и осталось только двое сторожил. Лишь двое, кто понимал, как должно быть. Как должно быть... Уж явно не так, как есть!
Двери в столовую разъехались, из динамиков под потолком полилась тихая и ненавязчивая - навязчивая! До ломоты в коленях! - скрипичная музыка. Оба старика, не сговариваясь да и не видя друг друга, недовольно скривились. К чему эти новшества? Чем плохи были прежние порядки? Но нет, поди-тка, "психологический комфорт". Чтоб вас черти драли...
Брюгге занял свое место за столом, разгладил скатерть и привычно поправил обеденные приборы. За столько лет их так и не научились класть ровно. Никто из присутствующих, конечно, не сел рядом, чтобы разделить трапезу. Когда-то ему предлагали разнообразить свое одиночество, но он все отказывался. Сначала от неприязни, после по привычке, теперь уже поздно было что-то менять. Да и не стоило того. Все присутствующие - кроме главного действующего лица, конечно - торжественно выстроились полукругом и замерли. Ждали только одного человека.
Он появился, как всегда, с опозданием. В элегантном костюме, сияющих ботинках, с лицом не по годам розовым и гладким, полный энергии и того отвратительного жизнелюбия, которое уместно разве что в бродячем цирке, но уж точно не здесь.
- Добрый день! Добрый день, дорогой мой...
- Ну, как? - грубо прервал его Брюгге.
Мужчина на секунду смутился, но замешательство было настолько мимолетным, что никто другой и не заметил. А старик... тот сгорбился и словно потускнел. Ему все стало ясно, и остальные слова - про прекрасный день, про чудесную погоду, про то, как все счастливы, что он радует их своим присутствием - были пустышками. Злыми маленькими льдинками щедро брошенными в лицо. Но мужчина все не унимался, а затем и вовсе поздравил...
- К черту! К черту ваши идиотские поздравления! К черту, безмозглый вы остолоп! Как только в голову приходит поздравлять с таким! С таким!
Слюна брызгала изо рта, пятнышками отпечатывалась на рубашке и скатерти, узловатые пальцы вцепились в остатки волос на голове.
- Ну-ну, драгоценный наш мистер Брюгге, не нужно так, - опытный администратор прикидывал не позвать ли доктора, но вспышка оказалась недолгой. Старик уже выдохся, осел, как весенний сугроб, и просипел едва слышно:
- А как?
Он поднял глаза вверх, где сквозь высоко прорезанные окна били лучи солнца. Он запрокинул голову лишь затем, чтобы не расплакаться перед всеми этими... гнусными пакостниками, и увидел взъерошенную птичку. Не разобрать было какую, вернее всего обычного воробья, но Брюгге смотрел на него с яростной и бессильной завистью.
- Чего это было? - шепнула "хорошенькая кукла", и кто-то долее опытный ей ответил:
- Очередную апелляцию проиграл.
А жизнелюбивый начальник тюрьмы все убеждал старика, что нужно быть великодушнее, что с таким низким уровнем преступности многие теряют работу, что им очень повезло располагать хотя бы одним заключенным.
- Ясно, - голос Брюгге звучал безжизненно, - Так что там с моим делом?
Тот развел руками, очень убедительно изобразив удрученность.
- Я удил рыбу на два метра правее второй трети озера, поэтому не подпадаю под территориальный закон. И невиновен.
- Понимаю... Но... и вы поймите. Ну, поймите, у судов тоже очень мало работы. Они там просто... счастливы, простите, такому спорному делу... Постарайтесь понять...
Старик только махнул рукой и снова посмотрел вверх. Крошечная птичка все еще сидела на решетке, и сейчас Брюгге был почти уверен, что это воробей. Маленький, но самоуверенный. Такой, какими он помнил этих разбойников. Сейчас здесь, а через минуту вспорхнет и... И никто не сможет его остановить. Ни один подлый чинуша. Конечно, ему только показалось, что птаха посмотрела вниз, прямо на него - бескрылого и бессильного - и неодобрительно прищурилась. Нет-нет, не мог он разглядеть такого... Да и кто смог бы? Да и кем себя вообразил этой неощипанный куренок? То же, летать дело ведь не хитрое, если родился крылатым. Брысь! Вали давай! Жди, найду тебя снаружи, спуску не дам!
Заключенный не слушал многословные взывания к его благородству и широте души. И даже не обернулся, когда двое здоровых охранника вынесли торт, в центре которого кремом было написано: "Тридцать лет вместе! Не покидайте нас никогда!" В его голове барабанным боем все быстрее и яростнее, нагнетая огонь в старые жилы и уверенность в потухшую душу, стучали пять коротких слов: "Два метра правее второй трети".