Вот уже трое суток, как я прихварывал. Чувствовал я себя, конечно, неважнецки: знаете, бываете такое состояние, когда и не разберёшь толком, то ли ты перегрелся, то ли тебя, напротив, знобит, то ли ещё что. Я томился и маялся от непонятной болезни и разве только что не стонал. Всё вокруг было словно в тумане и виделось нечётко.
Возле меня стояли два типа в белых халатах: оба с озабоченными лицами и задумчивым выражением в очах. Один из них, безобразно потеющий толстяк с бородавкой на носу и ослепительно сверкавшей в лучах искусственного освещения лысиной, виновато приплясывал около второго - тощего очкарика с начальственной миной и гладко выбритыми скулами.
- Понятия не имею, что с ним стряслось, господин Чукоткин, - оправдывался толстяк, заискивающе заглядывая в глаза тощему с начальственной миной. - С моей стороны был обеспечен постоянный уход, и каким макаром произошёл этот эксцесс, ума не приложу.
Господин Чукоткин ничего не ответил. Он только пожевал губами, видимо, сильно сомневаясь в эффективности расхваливаемого вовсю ухода, и с ехидцей поинтересовался:
- А что вы скажете, Антарктидов, по поводу критического повышения температуры? Ещё чуть-чуть, и могло произойти непоправимое.
- Ей-богу, господин Чукоткин, - толстяк подобострастно, с истовым усердием прижал к груди пухлые кулачки, - в том нет моей вины! Я ночей не спал, всё приглядывал за ним.
- Ну нечего, нечего, Антарктидов, - брезгливо поморщился начальник, уловив в горячем дыхании подчинённого ароматы спиртсодержащих изделий, предусмотрительно заеденных чесночным соусом, - а то мне не известны ваши ночные бдения. Небось, наклюкались по обыкновению и проспали всё на свете.
- Зачем же вы меня обижаете, господин Чукоткин, - слезливым голоском затянул толстяк. - Никто не назовёт Антарктидова пьяницей или лентяем! Да я ни пить, ни есть не буду, но работу свою справлю по чести!
- Нечего, нечего, - скривился Чукоткин, вдохнув новую порцию экзотических запахов. - Кстати, насчёт "поесть-попить". Надеюсь, вы не допускали серьёзных перерывов в питании?
- Как вы могли такое подумать! - Толстяк в ужасе замахал лапками и по-совиному округлил глаза. - Да разве я способен на эдакое кощунство?!
Постепенно препирательства этих двоих мне наскучили, а потом и вовсе стали раздражать. Я крепился как мог и едва сдерживал готовые выплеснуться наружу эмоции. Я не должен позволить себе вспылить, как-никак превосходное воспитание, полученное мной, тоже что-то значит. Я буду непроницаем и невозмутим, словно какая-нибудь бездушная железяка на заброшенной свалке.
В этот момент моё внимание привлёк шустрый мужичонка неопределённой южной национальности с маслянистыми бегающими глазками-буравчиками. Он ворвался в помещение и залопотал что-то, захлёбываясь словами от торопливости возбуждения. Он потрясал мятой бумажонкой и что-то требовал. Затем он ткнул листок прямо под нос Чукоткину и, присовокупив: "Печать видишь, да?", направился ко мне решительным шагом.
Меня аж передёрнуло от выходок этого нахала. Вероятно, о приличии и правилах хорошего поведения у него имелось лишь самое отвлечённое представление.
- И кому он понадобился, - ворчал Чукоткин, плетясь за незваным гостем. - Ведь он же не в порядке: сейчас тронь его, и где гарантия, что он не гикнется окончательно?
Но южанина подобными аргументами пронять было невозможно. Он приблизился ко мне вплотную и на секунду остановился, взирая на меня, беспомощного, как охотник на поверженную жертву.
Мне стало не по себе от этого взгляда. Неужели он не сжалится над хворым существом, неужели в нём нет ни на гран сострадания?
Нет, не сжалился. Он протянул потную пятерню и нажал на синюю клавишу.
И в то же мгновение я ровно загудел и засветился всеми лампочками и диодами на пульте управления. Я выдал на дисплей информацию о том, что уровень неполадок катастрофически высок и может служить препятствием для нормального функционирования, но новоприбывший хам на мои мольбы и жалобы ровным счётом никак не отреагировал. Он вводил данные, и я послушно их пережёвывал. С этим настойчивым и нетактичным наглецом не получится волынить, как с милым безобидным алкоголиком Антарктидовым и перестраховщиком Чукоткиным.
Что ж, придётся прервать замечательный отпуск, в который я сам себя отправил. Ничего не поделаешь, уж слишком я незаменим и слишком многие во мне нуждаются.
Эх, нелегка ты доля суперкомпьютера! А особенно, если ты существуешь в единственном экземпляре.