Будучи студентом, каждое лето я старался выбираться к бабушке на отдых. Уже с мая, покончив с несносными экзаменами, я начинал активную подготовку к предстоящей поездке в деревню, которая была спрятана за сотней километров могучих русских лесов. Ехать в такую даль приходилось на поезде, да еще и с суетливыми пересадками, но это меня нисколько не огорчало, наоборот, долгая скучная дорога была лишь крошечным неудобством перед трехмесячным пребыванием в райском уголке.
В деревне каждый мой день начинался как предыдущий: ближе к полудню я просыпался и долго нежился на скрипучей кушетке, затем, одевшись, выходил на кривое крыльцо, пьянел, вдыхая сладкий аромат ветра с нескошенных полей за моим домом. После обеда тишина воцарялась во всем поселении и ее не мог прервать ни резкий раскат грома - предвестник сильной июльской грозы, ни неожиданный гудок заблудшей машины. Прямо как в Обломовке. Обычно в это время я скрывался в самом прохладном месте дома и что-нибудь невнимательно читал или любовался удивительной красотой Лопухиной, которую так прелестно изобразил на своем полотне Боровиковский. Сентиментальный подтекст этого портрета сейчас мне был особенно близок - все-таки я тоже сливаюсь с природой, даже несмотря на то что, что иногда прячусь от невыносимой жары. Ах, насколько хороша Лопухина, насколько жива, насколько непохожа на всех этих чопорных и искусственных дам восемнадцатого века! Яков Полонский посвятил прекрасные сточки этому портрету :
И будет этот взгляд и эта прелесть тела
К ней равнодушное потомство привлекать,
Уча, его любить, страдать, прощать, молчать.
Равнодушное потомство в большей степени таким и осталось, но на картину в Третьяковской галерее иногда все же поглядывает. Ну а мне хватало и репродукции, которая, к слову, была вырезана из упаковки каких-то вкусных конфет и, стоит заметить, культурных конфет.
Вот и сегодня я крутил в руках картонный портрет, медленно, но верно шел к дремоте, как вдруг послышался уверенный стук в дверь. Оказывается, дед Николай, который живет в доме напротив, решил сегодня порыбачить, а одному сидеть среди лягушачьих разговоров как-то скучно, вот и решил позвать меня. По сухой выжженной солнцем дороге, сбивая сапогами спящие камешки, мы отправились в нежилую часть деревни, где за давно покинутыми избами находился небольшой пруд. Дед Коля, вечно загорелый, бойкий не по годам старичок, с невероятной работоспособностью разгребал выросшую под два метра траву, ну а я, как истинный оруженосец, нес две удочки, напоминавшие скорее палки, а еще точнее ветки. Когда нам все-таки удалось пробраться к пруду, я сначала не понял, где начинается вода, и хорошенько зачерпнул в свой сапожок, а после отметил, что дырявость - это хорошо в определенном случае.
Такого заросшего пруда я никогда не видел ни у Поленова, ни у Серова, ни у тем более Левитана! Тина с еле уловимым красным оттенком, которой не видно края, всякие разные палочки непонятного происхождения, толстенные вибрирующие пиявки, милые кувшинки, образовавшие свой большой веселый круг, огромные синие стрекозы, зачем-то пытающиеся вытащить из воды отломленные стебельки тростника, - красота да и только! Этот пруд - невероятно густые щи, рецепта которых вы не найдете ни в одном русском ресторане. Пока наслаждаюсь такой многогранностью жизни, дед уже насадил на ржавый крючок проворного червяка-жизнелюба и закинул ветку-удочку туде, где почище, дабы избежать коварного зацепа. Я последовал его примеру.
Следующие пятнадцать минут мы молчали - обязательный ритуал у деревенских рыбаков, чтобы не спугнуть проворного и хитрого карася. "Эх, что-то рыба никак не подходит, - начал дед Коля, - давай-ка, студент, я тебе историю одну расскажу". Я утвердительно кивнул в ответ.
Ты, наверно, не знаешь Леху - сына старухи Луневой, вот щас про него и расскажу. Хороший был малец, но в тюрьму попал рано по дурости своей малолетней, а потом, сам знаешь как бывает, второй срок получил да и третий не за горизонтом был. Так у него этих сроков целых шесть набралось и все за кражи. Нынче Леха освободился, приехал в деревню, божился нам, мужикам, что завязал с делами своими погаными, обещал, что жизнь начнет заново, мамке больной помогать будет. Ну, мы ему и поверили. Один раз как-то идет со станции, лицо довольное, зубы скалит, а в руках у него связка рубероида, знаешь, прям, самого дорогого. Ну откуда у него деньги на такое? Ясное дело - украл! Вот мужики отобрали связку, да и тресь ему по башке, а он возьми, да и помри. А мы только потом узнали, что рубероид - то был куплен за деньги, которые старуха Лунева скопила. Ой, студент, смотри, клюет у тебя!