Полковник был в бешенстве. Придурки из АБП, прикрывающиеся с некоторых пор маской ДРП, снова заявили пикет - и ему в воскресный день приходилось мерзнуть под пронизывающим ветром, не спуская глаз с десятка фигур в черных плащах.
Полковник искренне недоумевал, почему ему запрещают скомандовать в черную решетку рации и сгрести этих недоумков в районное отделение, где сделать вид, что не замечает, как их отделывает дубинками дежурная смена. Все эти политические реверансы нынешнего времени казались ему избыточными и непродуманными.
А тут еще и сессия местного парламента, как на голову свалилась - совершенно забыл про то, что она начинается именно сегодня, иначе шепнул бы пару слов девочкам из мэрии, и они затянули бы с разрешением. А вышли бы эти идиоты без разрешения - будьте любезны в воронок. На самых демократических основаниях.
Мобильник пискнул, зажужжал вибратором. Полковник, вздрогнув от прикосновения холодного пластика к щеке, буркнул:
- На связи.
- Ты чего, Мудалевич, твою мать, делаешь? - раздался узнаваемый барский говорок зама Первого. - Что там за шелупонь у тебя болтается? У нас тут, чтоб тебя, люди приехали, а ты, в рот-компот...
- Так... пикет же. Разрешенный.
- Ты мне чего, твою в бога душу, на уши приседаешь? Маленький, что ли? Быстро убирай их, на хрен. Без разговоров.
Полковник сплюнул, выключил мобилу и посмотрел вокруг. Автобус с ОМОНом стоял там, где ему и положено - упакованные бойцы сидели в тепле и трепались. Он на миг позавидовал им, потом вспомнил, что те через месяц чалятся в Чечню, и завидовать перестал. Чечню он не любил - заочно. Там стреляют. Здесь тоже, но поменьше.
Боевых сил хватало - надо было выдумать причину. Можно было бы, конечно, и без причины - но в этом случае чудесная оппозиционная газета "Опер-день" наутро же начнет перемывать ему лично все кости, и без того вымытые добела - а такими темпами, по нынешним временам, и на преждевременную пенсию вылететь недолго. И останется тогда от скуки только водочку попивать да шпану с огорода гонять...
Он подошел к плакатам, которые держали пикетчики - все та же жвачка про отставку президента и демократические свободы. Лет двадцать назад он бы им продемонстрировал и демократию, и свободу, это уж точно.
Один из парней держал в руках пачку газет. Про газеты в заявке на пикет ничего сказано не было, и полковник напрягся. Правда, газеты не раздавали, а просто держали, да и парень, вроде бы, на отшибе стоит, и рожа незнакомая, так что даже неизвестно, пикетчик ли...
- Дай-ка, - полковник потянул за край пачки. Парень нахмурился, но парочку экземпляров из рук все-таки выпустил. Полковник, повернувшись к ветру - и к парню - спиной, развернул газету и остолбенел.
Нет, эту фотографию он видел не раз - она мелькала в различных предвыборных листовках и смотрелась совсем неплохо, особенно для человека, разменявшего полтинник. Но сейчас к когда-то мускулистому, но еще не утратившему форму телу был пририсован огромный, гротескный член. Полковник нервно сглотнул, зажмурился, ожидая, что наваждение исчезнет - нет, вот лицо Самого, а вот и непристойный орган...
На всякий случай он взглянул на заголовок газеты - да, та самая "Разнарядка", которую ДРП выпускает, по их словам, тиражом чуть ли не в миллион экземпляров. Странно, что он до сих пор не слышал о конфузном фото - ведь к ним в глухомань эти газеты везут из столицы разными окольными путями, чуть ли не в чемоданах, прямо как ленинскую "Искру", и скандал должен был бы уже вспыхнуть, отразившись в соответствующих инструкциях и циркулярах.
Полковник в досаде махнул рукой, свернул обе газеты, аккуратно спрятал их в карман и поднес рацию к губам:
- Берем. Всех. Аккуратно.
Никто особо не сопротивлялся задержанию, вызвав тем самым немую досаду полковника - уж сейчас-то повод поддать особо ретивым был гарантированный. Краем глаза он заметил какую-то девчонку, которая прятала в сумку фотоаппарат чуть поодаль - хотел метнуться к ней, но вовремя одумался: лицо девчонки было знакомо, кажется, она была из "Опер-дня", а ничего хуже, чем ни за что задержать их журналиста, и придумать было нельзя. Парнишка с газетами тоже куда-то девался, вызвав еще большую досаду - хорошо еще, что успел две штучки перехватить. Надо было больше.
В райотделе было тепло, даже жарко. Сначала он хотел посадить задержанных в тигрятник, но среди них было трое явно несовершеннолетних, и он представил себе разъяренных мамаш, которые вскоре примчатся сюда. Нет уж, пусть просто посидят в коридоре - все равно никуда не денутся мимо дежурного.
Один их пацанов, с нахальной рожей, с ходу начал качать права относительно оснований для задержания. Полковник едва сдержал себя, чтобы не натыкать его носом в газету - время шло, и возвращаться домой в выходной день за полночь ему никак не улыбалось. К тому же он начал понемногу соображать, что задерживать-то было особенно не за что - ни под какую статью пикетчики не подходили. Если по-взрослому.
Допросы шли быстро - все стали учеными, таскали с собой паспорта, в которых тоже было все в порядке, а потому приходилось тратить не больше десяти-пятнадцати минут на человека. В распространении газет никто не сознавался, поверхностный обыск, на который после некоторых раздумий решился полковник, тоже ничего не дал. Это в начале девяностых у митингующих легко можно было найти нож или кастет, а то и что посерьезнее - а сейчас в одном кармане паспорт, в другом сигареты, и все. Будьте любезны. Всеобщая, понимаешь, грамотность.
Несмотря на ропот задержанных, полковник объявил им, что они нарушили правила проведения общественных мероприятий, и лавочку на этом закрыл. Всех сгрузили в уазик, отвезли к мировому судье, которая штамповала такие дела, как блины. Не прошло и часа, как организатор пикета расписался в постановлении о штрафе, и все закончилось. На сегодня.
Газета буквально жгла карман полковника, но достал он ее только один раз - в кабинете у мирового судьи. Тетка, которая годилась ему в матери, едва в обморок не упала от натурализма изображения и, похоже, готова была перекреститься, если бы не его присутствие. Впрочем, эмоции судьи его мало интересовали - гораздо больше было интересно то, какую статью под это дело можно подвести. Обычно судьи не очень-то охотно наставляли на путь истинный обычных милиционеров, пусть даже и полковников, но этой тетке он пару раз когда-то помог, и теперь она предложила ему задержаться после суда, чтобы все хорошенько обмозговать.
Утро неожиданно стало для полковника тяжким испытанием. Он предполагал, что телефон будет разрываться от звонков журналистов, и предупредил секретаршу посылать их всех подальше - но телефон как раз подозрительно молчал, непроизвольно вызывая тем самым покалывание в области сердца. А вот посетители из числа чиновников администрации шли косяком. И все до единого норовили выпросить скабрезную газетку.
Теперь он уже очень сильно жалел, что взял у пацана всего две штучки. К обеду ставки выросли - уже не за саму газету, а всего лишь за ксерокопию первой страницы предлагали полновесную литровку виски. К сожалению, у него совершенно не было времени даже добежать до копировального аппарата - к тому же один экземпляр он должен был срочно передать Первому, а со вторым его уже ждал прокурор.
Страшно довольные, что удалось наконец прищучить ДРП, они с прокурором вместе еще раз проверили соответствие статьи Уголовного кодекса имеющимся фактам. Вроде все было нормально - и заветная газетка заняла почетное место в папочке, которая, по всем законам юридических премудростей, вскоре должна была превратиться с пухлый том. А то и не в один.
Выйдя от прокурора, он столкнулся с приличной группой журналистов, которая ждала его, стоя в предбаннике прокуратуры с гробовым молчанием. Ему уже давно стало привычным не самое благожелательное отношения этих борзописцев, поэтому он особенно не смутился, а вкратце обрисовал ситуацию и свои действия. Без сомнения, журналисты ждали, что он покажет газетку, и он как будто кожей ощущал напряжение, идущее от прицеленных фотоаппаратов и телекамер. Само собой, газету он бы им не показал - но он и себе не оставил ни одной копии, и это ему не очень нравилось. Все-таки это было свидетельство того, что он всегда на посту и умеет видеть даже то, чего не видят другие.
Довольный тем, что процесс пошел, он сбежал пораньше с работы - благо ничего особенного в этот день не предвиделось. Депутаты привычно жевали свою жвачку на сессии, больше озабоченные предстоящим ужином, никаких общественных мероприятий заявлено не было, так что можно было со спокойной совестью отдохнуть. Включив телевизор, он с удовольствием увидел себя самого, отвечающего на вопросы журналистов. Смотрелся он неплохо, хотя, надо сказать, комментарий молодой и нахальной журналистки, последовавший за сюжетом, ему совсем не понравился. К тому же журналисты где-то раскопали пресловутую газету, хотя показывали фото, естественно, под таким углом, что член нельзя было рассмотреть.
Он представил себе, что сейчас будет твориться в телекомпании, когда закончится эфир - но тут его размышления прервал мобильник. Полковник напрягся - на экранчике высветился номер Самого.
- Здравствуйте, Георгий Александрович, - на всякий случай встав, сказал он.
- Мудалевич! - рявкнуло в трубке.
- Да, Георгий Александрович?
- Ты, твою мать, жандарм недоделанный! Ты чего творишь? Погон захотел лишиться?
- Георгий Александрович, я не понимаю..., - он лепетал, как провинившийся школьник, действительно не понимая, чем вызван вышестоящий гнев. Он знал характер Первого - тот мог облаять ни за что даже дворника у себя во дворе, но сейчас это был не обычный срыв - чувствовалось по голосу, что случилось что-то серьезное.
- Хрен ли ты не понимаешь! Ты какую статью написал этим дерьмократам?
- Сто двадвать пятая. Распространение порнографии. До пяти лет.
- Ты, жандармская рожа, чем думал? Задницей? Это что, по-твоему, фотография Самого - порнография, значит??? Порнография? А кто ты тогда? Ссука... Сам ты порнография ходячая!
- Так ведь...
- Пошел ты! Подставился ты, и нас всех подставил. Все, кранты теперь. Стуканули уже куда надо...
Полковник опустил трубку, в которой раздавались гудки. Он вдруг представил себе красавца Самого с победно торчащим членом, читающего его личное дело, и сердце его ухнуло куда-то вниз, как камень. "Повеситься, что ли?" - неожиданно стукнула в голову мысль, и он вдруг ясно понял, что другого выхода у него, вроде бы, и нет...