Аннотация: Написано для Ориджинал-Кинк феста, заявка с пожиранием эльфа орком.
Переход
Та-Гыр не удержался: приоткрыл грубо сшитый мешок из шкур степных кабанов, устремил в пахнущую кровью и тухлятиной душную темноту любопытный желтый взгляд. Сварливый шаман Урхум вынырнул, по обыкновению, из-под какого-то куста лысого и двинул молодого воина по лбу дубинкой, венчаемой козлиным черепом. Та-Гыр тявкнул недовольно, словно волчонок, которого потрепал вожак стаи, а мешок захлопнул: с шаманом спорить не годилось.
- Дык мы ж сами его того... - бурчал Та-Гыр. - А вдруг он задохнется и помрет до поры?
- Не задохнется. Твари живучие, что вши, - в подтверждение слов шаман поковырялся в лохматых седых и сальных космах, извлек блоху и отправил ее в рот, перекусывая крепкий хитин желтыми клыками.
- Он же связанный, - нудил воин, - Куды сбегет что ль? Щас аж прям, от узлов Та-Гыра и Бу-Тхама еще никто не сбегал, вот.
- Балда. С паучьими детьми ухо востро держать надобно, - Урхум помахал палкой, насмешливо щерился череп, зыркал пустыми глазницами, и бряцали кости и амулеты на безволосой шаманской груди, грязно-бурой, как у всех из клана Черепа. - Скольких он порезал-пострелял, пока вы его сцапали?
Та-Гыр надолго задумался, отложил даже грубо выделанный ятаган, вытянул перед собой крупные ладони с мозолистыми пальцами. Считал.
- Ну десятерых, - неохотно пробурчал он.
- И то в степи. А под землей да в чащах паучьи дети дважды по десять наших к предкам отправляют. Каждый. Так что пусть в мешке сидит и часа своего ждет.
Шаман удалился в Ритуальный шатер, вокруг которого аккуратным кругом лежали обглоданные черепа его предшественников. Прикасаться к ним простому орку - строжайшее табу, караемое немедленной смертью. Потому и стараются воины да работники десятой дорогой шаманскую обитель обходить, но нынче выпала Та-Гыру великая честь: охранять пленника, паучьего сына, дабы испил клан Черепа горько-сладкую кровь исконного врага.
- Эй, Та-Гыр, угостишь и меня на пиру, - засмеялась Ышка, дочка шаманова. Та-Гыр напряг бугристые мускулы:
- А то!
За рыжие, словно у рыси, глазки и дивный оскал голодной гиены - чего только не посулит могучий воин...
Ышка махнула надбедренной повязкой перед приплюснутым носом ухажера, свистнула ручного волкодлака и поскакала в степь - за травами, отец поручил.
Та-Гыр остался наедине с ароматным мешком.
Солнце ползло медленно, будто под сонным зельем. Ни шаман, ни Ышка не показывались, а пленник лежал неподвижней овечьего трупа. Та-Гыр ерзал на сухом песке. Вычистил до блеска карликовых алмазных копий ятаган и метательные кинжалы, пересчитал черепа и хижины в стане (всякий раз выходил новый результат: Та-Гыр более десяти знал лишь "много"), выловил из смоляных лохм половину вшей, а проклятое солнце так и торчало посередь неба, будто ему золотом и бычьими тушами платили!
Хоть волкодлаком бешеным вой!..
"А если сдох уже?" - размышлял Та-Гыр о подозрительно спокойном пленнике. Доводилось ему раньше караулить - и орков вражеских кланов, и людей, и карликов. Но паучьего сына изловили впервые, Та-Гыр, признаться, мало участия принимал - молодой, глупый, не допустили толком. И не разглядел, как следует тварь - запомнил только серую кожу, какая у человеческих мертвецов на третий день бывает, да волосы белые, жуткие - что луна, от такой волкодлаки бесятся.
Та-Гыр боялся шамана, но любопытство все же пересилило.
"Не удерет, куда ему", - и он развязал мешок. На всякий случай, удерживая поблизости ятаган - если чего, приструнит беглеца.
Паучий сын лежал в мешке в позе зародыша - поджав колени под подбородок; связанный конопляными веревками со знаменитыми узлами. Не шелохнулся - и Та-Гыр оттянул плотную ткань, влажно-душную изнутри, словно заново свежевали ее с кабана.
"Точно полузадохся!"
Тут паучий сын шевельнул головой. Когда-то белоснежные, а теперь грязные от комьев земли, сгустков черной крови и песка, волосы рассыпались по плечам - длинные, как у девки. Ышка и та позавидует. Но сам паучий сын был безобразен: узкая лисья морда, глаза цвета вскрытой раны, весь длинный да щуплый, будто его на дыбе растягивали, еще и уши торчком. Мышь летучая - одно слово.
Та-Гыр так и сплюнул от омерзения.
- Эй, ты чево, живой? - осведомился он чуть позже. Невидящие алые глаза на секунду заволокла пленка, словно у змеи: паучий сын моргнул.
- Живой, значит, - удовлетворенно хмыкнул Та-Гыр. Потрогал пленника: тот оказался прохладным, несмотря на духоту мешка, и на ощупь будто лежалый труп. Но вздрогнул вполне ощутимо. - Ну и урод ты, вот чево скажу. Ныкаетесь под землей, как кроты, вот и страшные - тьфу!
Паучий сын дернул тонкими губами, показав тонкие и острые зубы мелкого хищника, вроде хорька или ласки.
- Молчишь, ага? Ну молчи-молчи, недолго тебе осталось, - осмелел Та-Гыр. - Отомстим за наших, мало не покажется!
Помахал рукой - близко-близко от зубок, ожидал, что паучий сын щелкнет - злым зверьком, а тот отвернулся. Чешуйчатая пленка вновь покрыла глаза.
Та-Гыр заскучал. Толку от пленника-то, если он не злится, не шипит, не клянет и не грозит кровной местью!
Тоска...
Орк походил вокруг туда-сюда, как дворняга под деревом, на которое кошка забралась. Низкий лоб его сморщился, точно печеная репа: Та-Гыр думал, чего бы с пленником вытворить, пока шаман не видит, пока в целом стане тихо и пусто - все готовятся к вечернему ритуалу.
Серебряный доспех едва прикрывал сероватое тело паучьего сына, впрямь более напоминая паутину, нежели добротную защиту. Но по опыту Та-Гыр знал: выкованный в подземных кузнях доспех не прошибешь и дубиной.
Та-Гыр поковырялся с замысловатыми пряжками-ониксами, причудливой вязью лапок-переплетений, выяснил: паучьи дети носят холодный металл прямо на голое тело. Орк изумленно покачал головой, поскреб затылок.
- Ну и диво. Как вы железки без кирасы-то и штанов носите!
Паучий сын, разумеется, не удостоил его ответом. Обнаженный и связанный, он напоминал не жертву, обреченную на скорую казнь, но таящуюся в зарослях змею - на хвосте трещотка и добрая порция яда в зубах.
Та-Гыр испугался, но страх - недостойное воина чувство, поэтому Та-Гыр разозлился. Схватил паучьего сына в охапку, выволок из мешка. Уткнул носом в песок - вверх задом и белым затылком. Неприятна была на ощупь кожа, не знавшая солнечного света - точно брюхо снулой рыбины, но отступать не в правилах Та-Гыра.
Задница у паучьего сына тощая, костлявая, но если закрыть глаза и представить Ышку, надавить на острые кости таза впереди, и попытаться...
Уф, а неплохо...
Паучий сын среагировал на грубое вторжение долгим внутренним спазмом, несказанно-приятным - Та-Гыр аж заурчал, чувствуя на своем члене прохладную кровь подземной твари. Но не визжал пленник, не выбивался и не молил о пощаде. Только грыз тонкими крысиными зубками песок, и капала кровь с разбитых губ, а молчание казалось страшным, зловещим, точно проклятие некроманта.
Та-Гыр отшвырнул пленника, наблюдая как уродливо-длинным и тонким ногам течет бордово-белая жижа. Удовольствие он получил, но сомнительное какое-то. Будто червивое мясо сожрал: не понял, а теперь во рту горчит.
- Ну и мерзкие вы, паучьи дети! Как только пещеры вас не срыгивают, мразь-то такую! - сказал он.
И тут повернул пленник голову. Разбитые губы напоминали ощетинившихся личинок - из-за песка, что налип в трещины. Личинки изогнулись.
- Грядет Переход. Уже скоро, - сказал паучий сын.
Та-Гыр отпрянул. Поскреб затылок. Потом заржал. Потом сунул пленника в мешок, захлопнул и сел рядом.
Когда шаман и старейшины клана явились за жертвой, они узрели безукоризненную картину. Страж никуда не отлучался и куда не следует не лазил.
- Молодец, - снисходительно похвалил Урхум.
Паучьего сына вытрясли из мешка и швырнули к подножью кривого анчара, увешанного костями и гниющими внутренностями животных. Анчар считался священным, обителью духов предков, ему приносили жертвы. В сумерках и бликах чадных факелов паучий сын казался еще длиннее, уже и безобразнее.
- Покорежили вы его, - втянул широкими ноздрями запах крови шаман.
Та-Гыр ринулся с еще тремя - исполнять приказ шамана. Они разрубили узлы, вскинули тощее тельце паучьего сына, примотали к колючим ветвям степного дерева. Шипы вонзались в податливую, словно подгнившую кожу, и Та-Гыр вспоминал прохладную кровь, болезненный спазм и губы-личинки. Глаза пленника без сетчатки и зрачков тускло светились, отражая всполохи огня.
Ышка и другие женщины начали бить в ритуальные тамтамы, выделанные непременно из кожи врагов. Та-Гыр как-то притащил Ышке еще живого рыцаря, и та не снимая с "подарка" лат, перегрызла трепетное человеческое горло. Латы потом сгодились - его же мясо печь. А из кожи сшила тамтам...
Жаль, что кожа паучьего сына, тонкая и непрочная, как трухлявый гриб, не годится и на заплатки.
Та-Гыр выдернул белесую прядь. На память. Паучий сын, растянутый за руки и ноги, едва поморщился. Кажется, сказал что-то - но монотонный мерный звук заполонял собою степь, леса и небо, даже луна чудилась круглым тамтамом - в него колотят небесные орки, духи предков.
Забился и завыл шаман. Судорожно дергался, выкрикивая непонятные фразы - призывал предков. Его размалеванную ритуальными красками морду перекосило, будто и впрямь спустились духи и наполнили старческое тело, как вода - кувшин.
От него безумие перекинулось на остальных, точно огонь на сухую траву, и скоро вокруг связанного пленника плясали, извивались и орали все орки клана. Улюлюкали и вертели крутыми бедрами женщины, махали эрегированными, - от зрелища ли, от запаха дурманящих трав и экстатической музыки, - членами мужчины. Кто-то выкатил бочки кислого вина, и к ним припадали жадными клыкастыми ртами, били непрочную древесину и швырялись в паучьего сына щепками.
Тот молчал. Красные глаза мигали, но лицо неотличимо от маски, от уже мертвого черепа, и Та-Гыр не мог отделаться от чувства "тухлятину сожрал".
Сожрал... поскорее бы узнать, каков паучий сын на вкус! На самом-то деле!
Луна растянулась на небосклоне, запутав в сети мелких рыбок-звезд. И вот шаман протянул к пленнику знаменитый жезл с козлиной головой - ехидной, злобной и насмешливой.
Сигнал услышали все.
Орки кинулись к пленнику. Рвали податливое гладкое тело, серокожее, мягковатое, точно у лежалого мертвеца - кто кривыми кинжалами резал, кто голыми руками и когтями раздирал. Со шлепком расступалась плоть, и скрипели на костях лезвия. Ышка вонзила клыки в ляжку паучьего сына, и клок мускулов еще бился, сокращался - спазматически, тесно, горьковато - в ее рту. Здоровенный воин Бу-Тхам запустил лапу во впадину подреберья, зацепил когтями и ломанул ребро - оно треснуло, точно сухая ветка, разбрызгивая мясные клочья - ароматные, чуть темноватые; мясо паучьего сына пахло рыбой и немного болотом, расползалось на языке и само текло в глотку.
Та-Гыр обхватил в кулаке мягкий член подземного выродка, податливый, на ощупь - точно птенец; живучая тварь, полуразорванная - но трепыхалась, и член был живой, теплее остального тела. Та-Гыр вырвал его с корнем, заголив багряную рану, откуда торчали какие-то белесоватые жилки, одного цвета с волосами на лобке. Та-Гыр клыкасто ухмыльнулся и отправил добычу в рот, а мошонкой и ягодицами занялись другие.
Вывороченные из живота кишки связкой плюхнулись в пыль под священным деревом. Лаково и влажно блестели, и кто-то оторвал положенный кусок - подвесил на самую острую колючку анчара.
Духи должны получить свою долю.
- Пейте его силу! Пейте силу подземных пауков! - вещал шаман. Он единственный стоял поодаль, не присоединялся к трапезе. Никто не осмелится покуситься на его порцию - шаману нечего волноваться.
Та-Гыр и Бу-Тхам на правах охотников (а Та-Гыр еще и исполнительного стража) поднесли шаману сердце - оно билось, только вырванное из груди, из толстых артерий надрывно выплескивалась густая кровь. Рядом Ышка вскрыла ножиком череп паучьего сына и тоже поднесла шаману - студенистый синеватый мозг колыхался над длинными ушами, немного погрызенными каким-то нетерпивцем.
Урхум медленно, с достоинством вкусил свою долю.
Орки клацали зубами. Они не были сыты - много ли мяса в тощей подземной твари! - но удовлетворение не было гастрономическим. Скорее оргазмическим.
Они удовлетворенно бурчали и облизывали бурыми языками кровь с клыков. Выплевывали кости и мясную пленку, явно сожалея, что потеха закончилась.
От паучьего сына остался лишь череп и несколько крупных костей. Да легкий паутинный доспех с ониксами-застежками и извилистым плетением колец.
Факелы догорали, и анчар, забрызганный свежей кровью, увешанный свежими клочками плоти, тоже выглядел вполне довольным.
И тут взвыли волкодлаки.
Вся стая. Разом - не обычным воем полнолуния, но жутким, ледяным криком, словно каждого из них заживо драли на куски, точно молчаливого паучьего сына; и ужас перекинулся с вздыбленных загривков на кожу орков - мурашками.
- Кто здесь?! - воины мигом стряхнули экстатическое забытье. - Оружие к бою!
- Нет смысла сражаться, - раздался глубокий голос, протяжный и густой, как зараженная чумой вода.
Орки разом повернулись на его источник.
Как они не заметили приближения этого существа? Увлеклись ли пожиранием пленника, или _оно_ выползло прямиком из черных глубин, каменных глубин, полных Истинным Огнем и ужасом?
Одно ясно - существо женщина. Или, точнее, самка. Гибрид паука и женщины - женщины с серой кожей, глазами оттенка угля в костре и белыми волосами. Но только до пояса - ниже был чудовищных размеров хитиновый жар, блестящий, черный, как ониксовые пряжки на доспехах. Восемь мохнатых лап шевелились, аккуратно переступали, приближая женщину-паука к орочьему стану.
Самка не носила одежды - острые груди торчали, словно пред соитием, заострились фиолетовые соски. Гигантским червем вился, сжимая и разжимая окружья, яйцеклад.
- Матка.. . это Паучья Матка, - прохрипел шаман.
Орки трусами не были. Поднялся шорох - убьем ее, атакуем и разорвем на куски, как ее сына!
И снова голос - гнилостный морок перекрыл все:
- Нет смысла сражаться, - сказала Паучья Матка. - Переход завершен.
- Что это значит? - вперед выступил Урхум, потрясая козлиным черепом, точно надеясь отогнать жуткую тварь из подземелья.
- Вы сожрали моего сына, но я сама принесла его в жертву, - отвечала женщина-паук. - Много сотен лет я бесплодна. По нашим законам в подобном случае следует убить Матку и поставить на ее место другую, но рождались одни трутни - мужчины. И тогда я вспомнила старый обряд... рождения. Имя ему - Переход.
Она говорила, чуть склонив гротескно-маленькую по сравнению с раздутым телом, голову. Ночной ветер колыхал волосы и длинные хрящи ушей.
- Гибель одного - рождение сотни. Я знала ваши традиции, поэтому отдала любимое дитя на растерзание вам. Теперь вы - всего лишь оболочки, а внутри каждого, кто вкусил плоти моего сына, зреет новая жизнь...
Та-Гыр захлебнулся яростью и кислой слюной. Тухлятина... вот оно, чуял же! Не стоило жрать эту насекомую падаль!
Он схватил камень и запустил в Матку, но внезапно мышцы его ослабли, и он вместе с прочими орками повалился наземь. Их колотило. Грудные клетки и животы вспухли, словно у роженицы.
- Быстро зреет семя Перехода. Пробудитесь, дети мои, - говорила Матка.
Подобно коконам лопались тела орков, изнутри вспаривали животы юные паучьи дети - и, вылупившись из своей странной скорлупы, вымазанные кровью и внутренностями, ползли они к матери, цеплялись за мохнатые ноги, жаждая прильнуть к груди.
Последним изогнулось крючком и выстрелило фасолинками-двойней тело старого шамана. Новорожденные слизали друг с друга кровь, и зачем-то захватили священный козлиный череп, словно игрушку протянули его Матери.