1694

  

  Отец Варфоломей Сколлинек спокойно вымыл руки и, наклонясь над медной чашей, плеснул себе водой в лицо, шепча молитвы к Всевышнему, как было принято в его Доминиканском ордене. Два молодых монаха помогли ему облачиться в ритуальную черную робу, расшитую серебряными и золотыми нитями в форме крестов.

  "Сегодня!" -- подумал он, -- "Сегодня, я заставлю ее говорить ... Veritas... Veritas... Истина!" У него вспотели ладони в превдкушении запаха ее обожженной кожи, свиста кнута, обдирающего ее обнаженную плоть, и ее крики агонии от прикосновения клейма в его руках. "Она заговорит, по воле Господа нашего, Сына и Святого Духа. Она скажет правду и отпустит меня, наконец..." -- пробормотал он.

  

  Острый запах хлеба Пумперникель защекотал ему ноздри. Он напомнил о хлебе который любила выпекать его бабуля, когда он был лишь десятилетним хулиганистым мальчишкой, по утрам носсящимся в альпийских лугах Визенштейга, с бабушкиным биглем Бенни. Картинка, возникшая перед отцом Варфоломеем была так дорога ему... Вот он, бегущий так, что сердце пытается выскочить из груди, хохочущий во все горло от радости, переполнявшей его... бегущий через бескрайние поля, утопающие в луговых цветах, высокой мягкой траве, в которой Бенни подпрыгивал и хитро поглядывал на него, как бы дразня Варфоломея, когда тот отставал слишком сильно. Он почувствовал поцелуй легкого ветра на своих щеках. Он услышал жужжание пчел и веселые песни птиц. Запах цветочного аромата окутал его. Воспоминание было настолько ярким, что Отец Варфоломей закричал и упал на колени в конвульсиях. Монахи вжались в стены кельи. Они слышали, что иногда на Отца Варфоломея нисходит Святой Дух, но лицезрели это чудо в первый раз.

  

  Времена его счастливого детства и невинной юности давно прошли. Его любимая бабуля, которая воспитала его, после того как он потерял родителей чуме, сама умерла, когда ему исполнилось одиннадцать. Варфоломей нашел спасение в Боге и пришел в орден достаточно рано -- сначала послушником, мальчиком на побегушках, потом монахом, и за усердие и рвение был назначен провинциальным приором двенадцать лет тому назад.

  

  Сейчас на полу он лежал вполне здоровый для своих пятидесяти с гаком. Высокий, почти призрачно худой -- его тело являло собой олицетворение служения и благодати. Но, когда он поднимал свои черные глаза под густыми бровями, многие в ордене чувствовали необходимость отвернуться, спрятаться от него. Столько огня, столько рвения горело в них. Отец Варфоломей был известным ученым, но он был еще более известен своей непоколебимой верой и навыками инквизиции, в особенности своей способностью безошибочно определять ведьм и колдунов. Его опыт перенимали по всей Европе. Четыре месяца из каждого года он проводил во Франции и Англии, помогая местным монашеским орденам.

  

  Дрожащими руками отец Варфоломей мягко коснулся Святого Розария возле креста и прошептал Славу, затем десять раз Радуйся, Мария, дошел до большой бусины и прочитал Отче наш, и снова начал десятицу Радуйся, Мария. С каждой молитвой его голос становился все громче и громче, словно заряжаясь божественной энергией.

  Четки были сделаны из серебра, бусины отполированы от частого прикосновения пальцев, на изысканных филигранных больших бусинах были изображены библейские сцены; серебрянный крест венчавший четки был украшен филигранной фигурой Христа, настолько изящной, что казалось, что она сделана из кружев. Этот Розарий специально использовался отцом Варфоломеем в инквизиционных процессах над ведьмами, поскольку бусины были наполнены святой водой из реки Иордан. Коллекция четок отца Варфоломея была известна среди монашеских орденов своей уникальностью и сакраментальной значимостью.

  Когда ритуал был завершен Отец Варфоломей воскликнул: "Аминь!" "Всемогущий Бог, защити меня сегодня!" -- добавил он себе под нос. Монахи вышмыгнули за дверь кельи, спеша приготовить факелы и сопроводить его в катакомбы монастыря.

  

  Процесс над этой ведьмой был особенно важен для Отца. Варфоломей Сколлинек терпеливо ждал этого момента из года в год, тщательно планируя момент удара. Он учел все -- ее возраст, как шли дела в ее деревне, в ее семье, в ее личной жизни. Пара верных ему людей составляла отчеты каждый день: чем она занималась и как выглядела, тайно следя за ней Он определил, что полдень двадцать первого мая, в год тысяча шестьсот девяносто четвертый будет моментом ее полного счастья. Ее свадьба с местным ювелиром должна была состояться через два часа после полудня. Спасибо старой папской булле, что дала ему и другим единомышленникам во Христе благословение делать то, что он вот-вот попытается совершить во имя защиты невинных от ее зла!

  

  Только сам отец Варфоломей знал, как много ведьм пытали, сожгли и утопили во время его правления в этой небольшой провинции Германии и за ее рубежом. Девять лет назад он купил себе небольшой дневник в кожаном переплете, где он записывал их имена. Книга разваливалась на части, но он продолжал аккуратно вклеивать страницы , а потом лично переплел ее, порезав старую кожу на тонкие полоски и пришив их крестами к новой обложке, покрывая толщину страниц. Он тайно спрятал дневник под матрас, подальше от любопытных глаз, и каждую ночь перед тем, как отправиться спать, отец Варфоломей пробегал пальцами по обложке, пролистывал страницы при свете одинокой свечи и шептал их имена, вспоминая детали каждого процесса.

   Бернез Хальдинг, обвинена в соблазнении пяти женатых мужчин и убийстве скота у крестьянки, после того как обманутая жена набросилась на разлучницу с кулаками посреди улочки в деревне неподалеку от Гамбурга. Отец Варфоломей применил к ней пытку водой. Она призналась в том, что она -- ведьма и покаялась в своих прегрешениях, прежде чем потерять свою дьявольскую силу вместе со своим умом. Отец Варфоломей был вынужден утопить ее в Рейне.

   Гертруда Либнер, маленькая старая ведьма, что чертыхалась похлеще матроса, обвинялась в том, что своим колдовством вызвала мертворождение ребенка у одной благочестивой придворной дамы. То разбирательство было очень кратким. Дьявол извивался настолько сильно, пытаясь ускользнуть из веревочных пут в которые монахи подвесили ее тело, что обе ее руки были вывихнуты на девяносто градусов, и она умерла от причинения самой себе боли и страха.

  Странное положение ее рук было настолько завораживающим, что отец нарисовал ее эскиз по памяти, рядом с ее именем в дневнике. Отец Варфоломей приказал добить ее камнями, на всякий случай. В таких делах осторожность никогда не помешает.

  Виттория де Паско...

  Аннабель Кирхен... Он нашел ее в Англии. Обвинялась в соблазнении пятидесяти семи человек, дворян и простолюдинов... Один из самых больших, значимых процессов его карьеры... Он прибил фут длиной позолоченный крест, залитый темно-коричневыми выцветавшими пятнами, на стену напротив его кровати, как постоянное напоминание о злодеяниях ведьм прошедших лет и всех тех, кто еще придет на эту грешную землю.

   Мария Файнбах... Рози Родженс... Фиона Линденберри ...

  

  Но этот, этот улов был лучшим за все десять лет его охоты, его специальный приз; и он хотел сделать все возможное, чтобы она замечательно провела все оставшееся ей время в его руках. Отцу Варфоломею стало на мгновение стыдно за такие мелочные мысли, но, поразмыслив, он решил, что все же -- это Божий дар за его тяжкий труд и настойчивость. А значит, то, что он испытывал -- не мелочность, а чувство справедливого возмездия. Он просто хотел, чтобы все прошло без сучка и задоринки и все еще не верил, что он смог заточить ее в самый подходящий момент. Но Бог был на его стороне. Она была его наградой... Если бы это было неправдой, Господь бы не позволил схватить ее. А потому что виновата! Виновата! И должна, должна быть наказана! Она была довольна, что заставила его страдать, и Господь вознаградил его, дал возможность восстановить справедливость! Око за око, как было сказано в Библии.

  Ее звали Элайза Мнинчек. Она жила на окраине соседней деревни, одной из многих, где отец Варфоломей проповедовал Слово Божье в 1684 году. Это был базарный день, и он собрал хорошую толпу перед ним, внимая его прочувствованной проповеди о любви и жертве Иисуса, Сына Всевышнего, и его уроки. Отец Варфоломей ценил эту проповедь. Ее создание потребовало многие годы напряженной работы, часы и часы, проведенные в монастырской библиотеке, чтобы написать это правильно. Написать так, чтобы она нашла сердца любого человека, независимо от того, насколько сильным или бессильным, богатым или бедным он бы не был. Эта проповедь была его Главной Работой Жизни. Как ему казалось, она смогла бы обратить неверных и сомневающихся в лоно Спасителя, по-настоящему услышав и поняв Слово Божье и получить спасение через него. Отец Варфоломей представлял, как бесчисленные племена непокоренных миров примут веру во имя Господа, Сына и Святого Духа.

  

  Он видел, как понимание и принятие его слов росло на лица сельчан, их лица осветились изнутри, словно мерцание пламени свечи стало заметно у каждого сердца слушателя. Отец Варфоломей воодушевился. А потом в середине проповеди она прыснула.

  Она прыснула, пытаясь прикрыть рот, но он заметил ее. Трудно было не заметить... с ее большими ярко-синими глазами, непокорными кудрями, обрамляющих ее круглое лицо; они были такими рыжими, словно алыми. Волосы наполовину прикрыты боннеткой; шляпа почти падала, словно она только что играла в догонялки или танцевала с другими молодыми девушками. Она выглядела подростком, еще не женщина, но уже не маленькая девочка... Она отодвинула ладонь от своих губ и застенчиво улыбнулась отцу Варфоломею, словно извиняясь за оплошность, но глаза ее сверкали, как бы приглашая его присоединиться к ней в танце перед Майским Деревом вместо его скучной речи. Она была настолько неотразимой, такой правильной... таким искушением... Он почувствовал как заполыхали его щеки, начал бормотать что-то неразборчиво, вконец смутился, и так потерялся и запутался, что забыл слова проповеди. Как бы он не пытался ее продолжить, ничего не получалось. Он расстроился настолько сильно, что поспешно покинул деревню и ведьму. Худшее случилось позже, неважно, сколько раз он пытался проповедовать эту проповедь позже, он не мог закончить ее, и, в конце концов, отказался от попыток. Наваждение преследовало его -- круглое веснушчатое лицо внезапно появлялось в толпе слушателей по середине проповеди, и он не мог закончить ее, забывая слова.

  

  "Схватить ее! Ведьма!!!" -- Отец Варфоломей крикнул страже, пришедшей с ним, входя в дом бедного крестьянина, на границе леса. "Она пыталась зачаровать Слугу Божьего!" -- провозгласил он в ярости. Они сделали, как было приказано. Это произошло всего два дня назад; и отчаянные крики ее родителей, братьев и сестер еще звенели в его ушах. Он захватил Элайзу, и охранники убили жениха, который пытался сопротивляться ее аресту. Убийство случайно вышло, и отец Варфоломей пообещал долго молиться за душу ее несостоявшегося мужа, которая покинула этот мир преждевременно, и души стражников. Хотя он чувствовал, что эта физическая смерть была намного лучше для души ювелира, чем желание жениться на прислужнице Сатаны. Чем дольше над этим думал Отец Варфоломей, тем больше убеждался, что его действия были праведными, и что это была рука Бога, что заставила стражу выхватить их мечи, чтобы закончить страдания ювелира. Хотя вешать его на воротах Элайзиного дома, было чуть перебором... Но мы -- лишь люди, нам свойственно ошибаться... Придется тщательней грехи замаливать.

  Теперь Элайза была прикована к стене в катакомбах под монастырем. "Либо она отпускает меня от ее нечестивых заклинаний и спасает душу, признав, что она - ведьма, либо она будет потеряна Сатане навсегда. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти ее. Все, что нужно. Через камень, огонь и воду... "

  

  Душа Элайзы было потеряна Дьяволу через сорок-семь часов судебного разбирательства. Отцу Варфоломею пришлось попросить перерыв дважды, и другой инквизитор подменил его. Дьявол в ней был настолько сильным, что после пыток ее тело было повешено на городской площади, чтобы продемонстрировать, что дьявол может сделать с ведьмой, и как много сил и труда потребовалось инквизиции, чтобы спасти ее душу. Они решили провозгласить, что после экзорцистических ритуалов ее душа была спасена, и, что гражданам не нужно беспокоиться, они не попадут под ее бесовские чары.

  Но отец Варфоломей знал, что это не полная правда, по крайней мере, один человек, все еще был заколдован ею. Он сам. Укладываясь в кровать, записывая ее имя в дневнике, он проигрывал сцены процесса снова и снова. "Я должен был отрезать ей язык в первую очередь." -- прорычал он. И тщательно зачеркнув имя Элайзы, он продолжал водить пером, пока не убедился, что оно было сокрыто полностью.

  

  "Ветрами, водами, силой огня

  Землицей с могилы, заклинаю тебя.

  Четыре Стража, четыре печати,

  Моя защита -- тебе некстати.

  

  Свечой освещен кровавый круг,

  Твой черный розарий брошен на плуг.

  Взойди рожь, взойди пшеница

  Твоему семени -- не пригодиться.

  

  Защити меня, утоли мои слезы,

  Богиня и Бог, простите угрозы.

  Водой и Огнем, Землей и Эфиром,

  Чтоб моя дочь ему отомстила!

  

  Заков и замок, в моря глубине,

  Варфоломей -- проклятье тебе!"

  

  Ее голос звонко раздался в подземелье.

  

  'Да... Я -- ведьма, и я проклинаю тебя, Варфоломей!" -- Она осмелилась плюнуть в его направлении...Она, расстянутая на каменном полу в луже крови, с кусками плоти, вырванной из нее. Ее лицо было залито алым, левый глаз выпал из гнезда и покоился на ее щеке, придерживаемый слабо пульсирующей веной. "Твои бесчинства надо мной и моими сестрами должны быть остановлены. Мы уйдем из ваших жизней. Девять поколений вырастут и умрут, прежде чем магия вернется. Девять поколений забвения. Девять поколений гибели и разрушения вам и вашим." Ее дыхание выходило с громким шипением. "Это будет твое семя, которое получит Свиток, но никто не поверит, никто не не услышит. Ты потерял свою силу слов. Навсегда. Это мое окончательное Проклятие Тебе. А теперь можешь меня повесить, если хочешь..." Она усмехнулась, как будто ей сново было пятнадцать, и ее лицо очистилось от кровавой жижи и учиненных ей увечий. Она испустила дыхание и ушла из этого мира.

  Отец Варфоломей нахмурился и резко засунул ей в рот свою руку, вырвав язык. "Ты теперь тоже силу слов потеряла, дура." Он вздохнул и, пошатываясь и спотыкаясь, как пьяный, направился к двери камеры. Держа язык ведьмы в кулаке, сжимая его так сильно, что капли крови упали на ступени лестницы, ведущей к выходу, он не заметил как они обожгли камень, словно кислота.

  

  

  

  

   Глава 2

  

  

  

  

  2011

  

  

  Майя проснулась посреди ночи от глухого предупредительного рычания своей собаки, Бентли, который обычно спал на диване в гостинной, с любимой плюшевой коровой. Иногда, страдая от бессоницы, Майя ночью выбегала покурить на балкон и заставала его распростертого на спине -- задние ноги вытянуты вверх, словно у балерины, довольная улыбка на морде... И корова в изголовье. (Единственная игрушка, из которой не была вытащена вата на протяжении года!)

   Упрямый трехлетний Шиба-ину отказывался спать в своей постели. Он запрыгивал на Майкину кровать в предвкушении чего-нибудь вкусненького, если она читала и перекусывала чипсами или сыром, или же заваливался в гордом одиночестве днем, когда Майя убегала к клиентам или работала на компьютере в офисе.

  Офисом была обозвана часть гостинной, где она поставила небольшой рабочий стол, водрузила на него комп с монитором, а принтер уместился в углу. Обычно поверхность стола было невозможно увидеть за бумажками разной степени важности, документами, и счетами. Ни на что не хватало места...

  Бентли умудрялся уместиться между креслом на колесиках, ее ступнями и рабочим столом. Это была его любимая дневная пещера. Майя боялась проехать колесами по его лапам или ушам, но пока удавалось.

  Огнеупорный сейф не вмещал в себя лишние папки, книжные полки были напрочь забиты любимыми книгами, но переехать в более просторные апартаменты она пока не могла.

  

  Бентли -- национальная собака Японии, нет, не он именно, а его порода -- Шиба-Ину. Одна из характерных особенностей породы -- это то, что они не гавкают, считая, что сее есть ниже их достоинства. Изредка они громко вопят и жалуются, когда им очень-очень хочется гулять, или играться, а хозяйка занята, или чего-нибудь вкусненького или еще чего-нибудь, что привлекло их внимание, например, пилочка для ногтей, забытая на кухонной стойке -- слишком высоко, чтобы самому достать -- и поэтому обидно. Пожалуй, это была единственная черта Бентли, которая совпадала с официальным описанием породы в Американском Собачьем Клубе. Майя частенько задумывалась по поводу "особенностей характера" Бентли, а один раз не удержалась и спросила своего ветеринара: могут ли собаки страдать от раздвоения личности. Ветеринар расхохотался и ответил, что подозревал этот диагноз у собственной собаки, но с такими случаями он ни разу не сталкивался.

  Хотя Майя могла бы поклясться, что время от времени ее Шиба превращался в Кицунэ, японского "лисьего духа". Физически его мордочка была похожа на лису, и окраска у него была рыжая, только хвост не был длинным как у лисы, а закручивался в баранку, а по тому, как он иногда себя вел не оставлял сомнений,что озорной Кицунэ был его второй натурой.

   <

  Майя посмотрела на будильник. 2:45 утра. Она поднялась с кровати, шепча проклятья себе под нос и вышла из спальни в растянутой уютной футболке с изображением Стьюи Гриффина, ее любимого персонажа мультсериала "Гриффины".

  

  "Что случилось, Бентли?" -- прошептала она собаке.

  

  Шиба-ину, посмотрел ей в глаза, наклоняя голову в сторону, словно пытаясь понять о чем идет речь, и вместо ответа, резко побежал к входной двери квартиры, засунув нос поближе к плинтусу, шумно внюхиваясь в запахи снаружи.

  

  Майя внезапно вздрогнула от холодного ветра, от дуновения ветра с балкона, руки моментально покрылись мурашками. Она оставила балконную дверь открытой, чтобы охладить квартиру, стараясь не использовать кондиционер по ночам, экономя на электроэнергии. Но непредсказуемый климат Северной Калифорнии, даже на грани лета, превратил прохладный вечерний воздух в пронизывающую холодрыгу. Майя не услышала ничего необычного на улице, и в дверном глазке никого не было видно -- тишина и спокойствие, как и полагается в приличном квартирном комплексе, за то и деньги платяться.

  

  "Все в порядке, Бентли. Иди спать! " -- убедительно сказала Майя.

  

  Любая другая собака повиновалась бы команде, но не Бентли. Тот пригнулся на коврике, попой вверх, морда на лапах, словно играясь или охотясь на воображаемых врагов.

  

  "Все в порядке!" -- повторила она.

  

  Бентли рыкнул в ответ, словно не доверяя ее человеческим инстинктам, и вдруг вскочил перед ней и начал яростно царапать коврик у двери.

  

  "Тебе что на улицу надо? Правда надо, или тебе не спиться и хочется погулять в моей компании?"

  

  Бентли приостановил свои копательные работы на коврике и уставился на нее, словно соглашаясь, что на улицу ему действительно надо, прямо сейчас, но причину назвать отказался.

  

  "Отлично. Черт возьми! Это в три часа ночи... Будем надеяться, что ты не поднимешь меня на заре... а дашь отоспаться! Завтра воскресенье как-никак. Может нам в собачьий парк сходить завтра? Ты как думаешь?'

  

  Майя вернулась в спальню и подняла с пола трико, в котором занималась йогой по утрам, и набросила летнюю курточку из хлопка. Надев ошейник на Бентли, она пристегнула поводок, натянула кроссовки на босу ногу, и, наконец, прогоняя остатки сна прочь, они вышли из здания. Бентли быстро сделал его собачий бизнес; ему нетерпелось вернуться в квартиру.

  

  " А теперь спокойной ночи...", -- сказала она, захлопывая за собой входную дверь и запирая замок.Позевывая, Майя сняла с Бентли ошейник, помассировала его шею, зарывая пальцы в его шерсти и вернулась в спальню.

  

  Она шлепнулась обратно в постель. "Где моя маска для глаз?' Она тихо пробурчала. После непродолжительных поисков, маска нашлась в ворохе простыней. Майя положила шелковую подушечку, набитую семенами лаванды, на лицо и, блаженствуя, вдохнула нежный запах.

  

  Глухое рычание из гостинной не заставило себя ждать.

  

  "Совсем обалдел, да? ' -- Майя начала раздражаться и отбросила подушечку в сторону. Что-то определенно привлекло его внимание, даже после возвращения из двора, где они не заметили ничего необычного...

  

  Майя вытащила ноги из-под одеяла, и, в промежутках между гавканьем, она услышала тупой звук падения чего-то. Скорее всего телевизионный пульт и кабельный пульт с дивана, подумала она и включила торшер. Быстрый топот лап предшествовал появлению Бентли в спальне. Что-то вид у него слишком довольный... Бентли заметил, что Майя встает и снова исчез в гостинной, лишь затем, чтобы появиться в спальне мгновение позже. Собака начала выписывать восьмерки по квартире -- на бешеной скорости, с высунутым языком, словно флагом победителя -- гостиная, спальня, кухня, ванная комната, прыжок в стенной шкаф. А потом начать заново. Все это проделывалось без звука -- Бентли играл в ниндзя. Но обычно он так дурачился днем, когда был в хорошем настроении после пробежки, а не посередине ночи.

  

  Внезапно Бентли зашелся громким лаем, а потом затаился. Майя заторопилась за ним, по ходу включая свет в коридоре и зале, и вдруг замерла с открытым ртом.

  

  Крошечное блестящее крылатое существо, немного больше, чем ее ладонь, сидело на шее собаки, массируя уши Бентли, который явно наслаждался процессом. Существо повернулось к Майе, и "ее" лицо, похожее на куклу Барби, расплылось в улыбке. Оно счастливо расхохоталось. Ее смех звучал как дюжина серебряных колокольчиков, наполняя комнату, и, каким-то образом, заставляя все цвета вокруг нее выглядеть ярче, насыщенней. Слишком яркими цветами, слишком насыщенными... "Здрасьте... а у нас тут Апокалипсис на сегодня намечался..." -- пробормотала она. Слишком яркие цветами, слишком насыщенные... В первый раз жизни Майя упала в обморок.