Напрасно я Капру обижал. Хотя это объяснимо - до сих пор мне только "Мышьяк" его очень нравился и умеренно "Эта замечательная жизнь". Да, я догадывался, что от него можно было ожидать чего угодно. Но такого апперкота от предполагаемого стандартного сатирического памфлета не ожидал. История про наивного юнца-максималиста, попавшего волею судьбы в Конгресс Соединенных Штатов и пытающегося средь интриг в джунглях политических подлостей, подстав и наглой несправедливости донести до народа правду - даже не правду, а Правду - честное слово, по буквам это какая-то передовица "Правды". А точнее "Пионерской правды", если бы она издавалась в Вашингтоне. Жестокое, бесконечно наивное и максималистски-бескомпромиссное кино, где все эмоциональные регуляторы вывернуты до предела, а тумблеры всевозможного пафоса врубают каждые пять минут, это не кино, а самый настоящий бульдозер какой-то. Бульдозер Мартина Химейера, да. Я знаю, что я прав, и я вам докажу, чего бы мне это не стоило. В состоянии, близком к апоплексическому удару герой Джеймса Стюарта (охренительная роль) давит Сенат юношеской неподкупной честностью и самоотверженным стремлением к истине. Не знаю уж, какие тут эпитеты подобрать - какие не возьмешь, все подходят. Но фильм - правда бульдозер, не признающий никакой эстетической системы сдержек и противовесов. Он как будто не знает, как нельзя, а как можно, где надо остановиться, где не пытаться манипулировать зрителем. Прет напролом - и выигрывает. Вот как слушать 17-летнего правдоруба, с умешкой покровительственной, в душе все-таки чувствая, что он-то правее всех политических деятелей вместе взятых, у которых наготове цитаты из Цицерона, Маккиавелли и Томаса Джефферсона, и взрослых умных стоиков.
По-началу как-то все было очень весело и мило. Ну, вот слово "мило" идеально до сих пор подходило к тем фильмам, которые я у него видел. Мило, да, спасибо, я пошел. А разве бульдозер может быть милым? Его же нельзя проглотить, он костью в горле застревает. Его можно только выплюнуть, найдя неприлично-слащавым. Только он изящно выкручивает зрителю руки изначально, ты либо идешь с середины фильма дальше, либо выключаешь. Потому что Капра, снимая политическую сказку-притчу, находит к тому моменту нужную интонацию - интонацию даже не распаленного Цицерона, обличающего филлипикой сенатора, а Питера Пена, у которого вдруг прорезался голос и появилось желание изменить этот гребанный мир. Уловив интонацию, ты уже как бы понимаешь, что дальше все - сказка. Но не догадываешься, что сказку тебе вдавят в сердце битой. Фильм мало похож на традиционные политические фильмы еще и потому, что у него нет предфинальной точки параболического падения пафоса и эмоционального напряжения. Капра как начинает сжимать кулаком твое сердце, заставляя Стюарта задыхаться и смотреть в экран глазами обиженного неправдой честного ребенка, так не отпускает до самого конца. Как в любой сказке, вырубленной топором, конец, конечно предсказуем, но это не имеет в нашем случае никакого значения. Да, очередной столп несправедливости выдуманным капровским пионерским бульдозером будет повержен, ну так что? Завораживающая финальная двадцатиминутка капровской передовицы это маленькое окошко в возможный мир, которым так любят тешить себя русские интернет-юзеры, всей душой обожая того же Мартина Химейера или пенсионера, застрелившего какую-нибудь чиновницу. Мир, утраченный почти безвозвратный. Мир, нарисованный Капрой так отвратительно, что на контрастах еще прекраснее выглядит идеалистический мир героя Стюарта. То есть, вот наш политический мир, он как бы такой же, но он ведь совершенно исключает появление внутреннего мира политического идеалиста. По определению.
При этом напрочь бледнеет приносная мишура. Как если прочитать найденную невероятным образом красивую и мощную статью из "Пионерской правды" года 1981-го, написанную 13-летней школьницей. Не важно, в каком абзаце упоминается бюстик Ленина и сколько макулатуры надо было собрать - веришь ее голосу. В каждой строке фильма Капры коротит эмоциональной, самой правильной и прямой на свете правдой. Когда никакие сидячие памятники и конституции чужой страны не мешают почувствовать ее. Как будто темное небо застилает глаза (ну, это обычно во множестве случаев, когда с героем творят чудовищную несправедливость, конечно), и невидимо трясешь невидимым врагам кулаками. Это ведь дорогого стоит - вот эта вызванная на волю Божью идеалистическое наивное сердцебиение. Ты как бы понимаешь, что Капра прет на тебя бульдозером, но при этом умудряешься (окей, я умудрился) не замечать грубых швов - вот здесь из тебя выдавили слезы, здесь заставили испытать чувство облегчения и победы. Какие швы, побойтесь Бога. Весь фокус внимания направлен на Джеймса Стюарта - туннельный синдром: ты готов принять хоть факт внезапного обрушения крыши, хоть детский утренник в кулуарах конгресса. Возможно все, когда перед тобой мифический идеалист крушит на маленьком бульдозере маленькую и такую огромную несправедливость. За мной, человек! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной справедливости и праведной борьбы за нее? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой зритель, и только за мной, и я покажу тебе такую борьбу и такую справедливость. Ну, да, что уж тут говорить, удивительной красоты и пошлости, конечно, пафос, но, черт, мне почему-то было совершенно все равно. Спасибо, Капра.