Эмоциональный удар, вот что я испытал во время просмотра этого фильма. Это единственное кино, когда я сидел и смотрел после финальных титров в темный экран, пока играла грустная сербская песенка "Когда мы говорим прощай, горькие слезы катятся по нашим щекам", и плакал. Три минуты подряд. Это один из немногих фильмов, авторы которых не боятся быть сентиментальными, и чья сентиментальность человеческая, настоящая, безыскусная и делает произведение искусства еще безыскуснее, естественнее и человечнее. Редкое кино, когда знаешь, что финал, по крайней мере для нескольких персонажей, окажется трагичным, но знание финала только помогает четче обрисовать характеры героев, и преодолеть зрительскую дистанцию, сделав их очень - до невозможности очень ! -близкими нам. Фильм, где совершенно не раздражают закадровые комментаторы, посекундно следящие за рейсом автобуса с пассажирами и грузовиком с отцом и сыном, мчащимся навстречу друг другу на большой скорости в дождливую ночь по дороге в Загреб. Комментаторы тоже герои фильма, они точно вплетены в клубок человеческих жизней, случайностей и событий, и кажутся постфактум богами, которые могут остановить свою камеру на лицах девушки и молодого человека и ждать, и заставлять, блядь, зрителя, ждать, что она обернется к нему сказать, как он ей нравится, и что они могут быть друзьями, а он, извинившись, что повел себя, как осел, ответит ей.. Осталась одна минута, и один из них погибнет, ничего уже не вернешь, не исправишь.... Ждать безрезультатно. Как жаль.
В первые же 15 минут режиссер посвящает фильм неизвестному водителю автомобиля с номером, начинающимся "H-8...", из-за которого произошла трагедия на трассе в апреле 1957 года. Водителя, который даже не остановился, не оглянулся назад, и прочитал в газетах о катастрофе назавтра, узнав, что стал виновником гибели восьми человек. Уже потом понимаешь, что за 15 минут режиссер фактически показал весь фильм, не назвав пассажиров, еще не познакомив их друг с другом, со зрителем. Понимаешь, что примерно похожее впечатление производит любая газетная хроника: цифры, имена, чужие люди, цепь трагических случайностей, непоправимое. Пожимаешь плечами, вздыхаешь: "хорошо, что это случилось не с нами". В следующие полтора часа режиссер направит прожектор на каждого персонажа, сфокусируя линзы на каждой человеческой душе, их фотопортреты станут выпуклыми, живыми, настолько, что маячущая впереди смерть некоторых, парадоксально, но будет с каждой минутой казаться далекой, убираться все дальше и дальше в будущее, скрываясь куда-то за горизонт. Каждая минута, секунда поездки вдруг окажется целой маленькой вселенной, полной маленьких чудесных моментов, красоты, кинематографических деталей и частностей. Каждый эпизод будет вырисовываться в отдельную короткометражку, все они будут путаться между собой, сближаться и отдаляться. Ниточки, связующие героев, будут рваться и связываться на глазах. Как сказала одна из героинь фильма, начинающая пианистка, объясняя молодому человеку, что такое фуга: "Мы все здесь с разными судьбами, у всех разное настроение, разные характеры, разное прошлое, но мы в одном автобусе, и у нас одна на всех конечная точка, пункт назначения". Это очень печальная, и очень красивая фуга. Кино того рода, когда авторов легко упрекнуть в спекуляцией на реальной трагедии, но на этот раз, с Танхофером, подобное обвинение не пройдет. Человечное, гуманистическое кино, с филигранно выписанными персонажами, блестяще выстроенными мизансценами, великолепным внутрикадровым монтажом и хорошей, такой простой, но всегда точной операторской работой.
Комментаторы, как на гонках, простите, берут в руки хронометр, и начинают обратный отсчет, пока нам показывают героев и рассказывают о них их собственными словами, их собственными поступками, мимикой, лицами. Глазами. Без флэшбеков, без закадровых комментариев. Вот отец, только вышедшей из тюрьмы и забравший сына из приюта. Он больше не будет заниматься незаконными делами, у сына никого больше нет. Сын не хочет писать в приют: "Здравствуйте, я возвращаюсь к вам обратно". Он хочет с папой завтра, как приедут в город, навестить могилу матери. "Мы ведь навестим ее, правда?" За окном грузовика ночь, их обгоняет машина. Зритель закрывает глаза, на секунду, точно ослепленный фарами этого авто. Вот молодой журналист не находит слов, чтобы познакомиться с красавицей-пианисткой, только что порвавшей со своим первым мужчиной, ее учителем и профессором. "Знали бы вы, каково это, когда твои подружки играют на улице, а ты разучиваешь этюды Черни. Когда у них первая любовь, а единственный мужчина с тобой рядом - музыкальный учитель". Вот немецкая пара, интеллигентный ревнивец и его сексапильная жена, ножки которой обращают на нее взгляды всех молодых пассажиров. Ножки, ножки... Ох, Боже ты мой. Вот воришка, клептоман, который, сука, почему-то попал в список выживших, оставшись на стоянке в кафе. Вот пара стариков, один из них, профессор, с грустью говорит своей старушке, что без нее он превратился бы в стареющую одинокую развалину. Каждая фраза каждого персонажа в свете финальной катастрофы становится на вес золото, каждый человек вырастает в Человека, со своими слабостями, памятью, влюбленностями и минутными вспышками гнева. Потерявший голос актер, разозленный из-за одного неумелого доктора, на всех в мире докторов. Актер, ежесекундно играющий шекспировские роли, не понимающий, что каждое вылетевшее из его уст слово в жизни, не в театре, весомо, и способно убить. Вот доктор с сыном. Фото доктора напечатали вчера в одной газетенке, облыжно обвинив в гибеле детей, и он не хотел бы, чтобы его сын прочитал о нем подобное в газетах. Вот солдатик, получивший телеграмму о том, что у него родился сын. Девочка, у нее весь рейс никак не остановится кровь из носа. Мать с ребенком, пересаживающая с места, где не закрывается окно, на более комфортное. Вот два водителя. Одному из них дети подарили Тихомира, милую раскачивающуюся у лобового стекла куклу, талисман - дотронешься, и это принесет тебе удачу. Другому не доверили одиночный рейс, и от того он еще крепче держится за руль, всматриваясь в дорогу. Плохая, блядь, видимость. Вот, вот, вот... Их так мало, но их так много. Крупные планы, общие планы. Смена плана. Внутрикадровый монтаж, ворох мизансцен, каждая из них - что твой маленький, обреченный бриллиант, от того сверкающий в дождливой ночи ярко. До боли в глазах.
Ты уже любишь всех, они тебе как родные. Финал? Какой финал? Он далеко, он очень далеко, он еще очень далеко, и, "ведь это случится не с ними, да?" Восемь человек погибнут, но их тут больше! Не с ней, правда? Не с ним? Машины впереди сверкают огнями. Девочка выбегает вперед, к водителям, улыбается, и говорит, как хотела бы братика или сестренка, а зритель.... Зритель закрывает глаза, на секунду, точно ослепленный фарами авто. Впереди три пустых кресла. Самые опасные места. Пока не заняты. Последние полчаса ты, наконец, вспоминаешь, какое кино ты смотришь. Ты смотришь фильм, где все известно заранее. Ты вспоминаешь о смерти. Ты думаешь о ней неотвязно. И следишь за каждым жестом, движением руки пассажиров, вслушиваешься особенно внимательно в то, что они говорят. Миры, целые миры уже через полчаса, 25 минут, 15, 10 - будут погребены под обломками автобуса и грузовика. И ты, черт тебя побери, не знаешь, какие из них. Их здесь так много, и так мало...Тебя, наконец, приближают к последнему персонажу, приближают так близко, что, кажется, ты можешь разглядеть появляющиеся морщинки на лице. Это тот самый папаша, которого на станции провожала семья. Она заказала песенку и просит его в определенный момент включить радиостанцию послушать. Он слушает. "Когда мы говорим прощай, горькие слезы катятся по нашим щекам...". Это очень счастливая на самом деле песенка. Это песня-прощание, да, но и песня-надежда, что ты, хороший, вернешься счастливо домой, где мы тебя ждем, а пока наш дух с этой песней - с тобой в дороге. Он не знает, как это и почему, но ноги сами поднимают его, и тащат через весь автобус ближе к динамику радиостанции. Он идет через весь автобус, сияя от счастья, оборачиваясь направо и налево, но нет, только он знает о том, что песня для него! Он, и еще его сосед, так просившей его остаться на месте.
Катастрофу и все, что было сразу после нее, можете все расслабиться (если способны, конечно), нам не покажут. Авторы пожалели нас, за что им человеческое спасибо. Если бы я увидел ее, у меня бы, возможно, сердце разорвалось.