Жизнь - проявление негатива недописанной сказки. Ни времени, ни пространства. Лишь медленное погружение в фотографию слой за слоем. Незаметное нам падение - взмахнув руками тонем в густом многоцветном янтаре. Цепляясь за близких, работу, любовь и 'необходимости' погружаемся в лихорадочное оцепенение. Идешь на дно фотографии и смотришь в небо - туда, за карточку, в поисках, в поисках, в поисках... неизвестно чего. Стреляешь глазами по сторонам. Любуясь и ненавидя. Все глубже в толщу снимка, туда, откуда никакая перламутровая некогда в детстве поверхность уже не видна. Жадный до впечатлений и наслаждений теребишь себя образами, заглядывая - оглядываясь назад, на дно, вниз - за следующий слой-горизонт: что там? Приласкай, неизвестное, я жажду хищной красоты, мелочного, чтобы можно было потрогать, милосердия. Нервной, задыхающейся от нежности, доброты. Глоток за глотком, лакаешь и страждешь любви и любви и любви и понимания - захлебываясь в случайных воспоминаниях, в пряной и обжигающей жидкости, пьянящей и кутающей сознание в ватные одеяла душного паралича, посткоитального судорожного забытья, предваряющего пожиненную бессонницу. Дуреешь как от горячего волшебного снадобья, качаешь бессознательно головой, и хочешь еще. Не закрывать глаза - видеть новое! В пестрых фотографических водах линовать взглядами страницы собственного бытия, резать реальность на шелковые простыни и тонкие сладкие ломтики мармелада. Подниматься из вод не хочется. Вспоминать запрещаешь себе. И все заметнее проявляются приносимые подводными течениями события завтрашних дней - мистические феномены. Мгновения жизни твоей, будущего и прошлого, уже кем-то отснятые и изначально присутствующие на фотобумаге, дают знать о себе сновидениями и странными совпадениями. Изображение целиком видит только она - та, кто по ту сторону фотоокна, девочка в комнате с фотографиями.
И как же мы не замечаем ту, что нас утешает....Рябь на небесах, мир подергивается потревоженным на рассвете озером, и видно, как больно и с острой любовью смотрят ее глаза - с той стороны фотографии. Теплые, ласковые, материнские глаза ее, рассматривающей снимки. Неожиданно проявление образа утешающей, тогда, когда, казалось бы, совершенно не до нее. Или очень нужна она, но нет ни сил, ни желания обмениваться с ней взглядами - с девочкой в уединенной маленькой комнате, заполненной доверху фотокартинами. За окнами сизые сумерки, зима за запотевшим стеклом от жарко натопленного камина кажется ненастоящей. Там, в далекой зиме, фигуры шатаясь, танцуя бредут из нижнего левого угла окошка-видоискателя в правый верхний, на самый высокий заснеженный холм. Она бежит к креслу, присаживаясь на ковре у него, берет твой или твой или твой фотоснимки и прижимает к сердцу, и смотрит в глубину бесконечного изображения улыбаясь и плача. Картинка в твоем янтаре-океане от радости скачет, и грудь разрывается от восторга, неизвестно откуда нездешний воздух - ароматы сотен духов - вдыхают в твои мехи, и ты стремительно возвращаешься - в детство - к поверхности снимка, все ближе и ближе к сверлящим сердце красивым большим, как у куклы, глазам. Мелькают мимо странные скучные дни, тебя несет к улыбке ее подводной волной и рыбкой выплескивает наружу - она смеется. Она - смеется тебе, твоему пылу и радостному узнаванию, неомертвевшей нехладнокровной душе. На волнах любви ее в чаше цветка, в горном, надгорном, надоблачном озере младенцем плещешься.
Но некогда ей. Несть снимкам на стенах числа. Улыбка ее напоследок - и бьешь по зеркальной глади хвостом, уже не спеша, по сторонам не оборачиваясь, опускаешься снова - но, пока она еще тут - лишь в прибрежные воды. Ничего не поделаешь, слишком много фотокартин, и все ищут ее любви, требуя ласки ее и обжигающе нежного взгляда. На соседней с моей фотографией у кого-то беда, образы путаются, образы не могут забыться и кажутся каменной кладкой, сквозь которую ни пробиться уже на дно, ни взлететь дельфинным рывком к поверхности. Она осторожно снимает с гвоздика побледневшее фото - на мутном снимке страдающая душа закрутилась тоскливо волчком в толще болот, сверкающих ядами. И целует она ее или его, как и мой фотоснимок, мой обледеневший портрет в минуты печали. Крушит кирпичную кладку тупиков и выстроенных опрометчиво лабиринтов ее поцелуй, чистые воды подземных родников пробиваются в высь фонтанами. Картинки мира мешаются в водоворотах, ничего не понятно, не ясно совсем ничего, все уже где-то там, позади, выдумано все, из толщи болот сумрачный испуганный человечек тянет ручонки к остановившему, наконец, взгляд свой на нем божеству, к девочке, к маме. И снова целует она, и проводит по снимку пальцами. По испорченой жизни, больному фотомиру, где встали и не заводились очень давно часы. Касаясь печальных вод указательным пальцем. Ведя подушечкой его из нижнего левого угла фотографии в правый верхний - ласкает разбитую жизнь. Там, на стремнинах, бьется забытая всеми душа, силясь вернуться обратно и, рассыпавшись на мальков, форелью выпрыгнуть из ставшего склепом родного фотоаквариума - в ее глаза. Она на какое-то время, неосторожно, на краткий миг, бросает взгляд на темнеющую за окнами зиму, и тут же сворачиваясь у камина клубком, срывает со стен десятки фотографий. Не способная поцеловать сразу все она улыбается зато всем сразу, ведь она любит их, она любит всех нас, детской такой любовью, с нескрываемым обожанием поднимая со дна озер потонувшие души - поцелуями, поцелуями, поцелуями....Как же любит она тебя и меня, сразу обоих, сразу всех, в один момент, в грустные и счастливые дни цепенеющих и застревающих негативами жизней, сразу всех и всегда, не имея ни сил, ни возможности задушить в объятьях, залюбить поцелуями все и вся, бедная, но все равно она любит всех нас, правда, ведь правда, же....Она любит всех нас, всех и сразу, девочка в комнате с фотографиями.
Девочка в маленькой комнате с камином и стенами, увешанными сверху донизу фотографиями. 'Стейнвей'. Шкафы. На коврах сотни разбросанных недочитанных книг. Играет гаммы на рояле, хлопает крышкой его, взмахнув руками падает медленно на нерасправленную кровать дурачась ниц, зарываясь лицом в снимки глянцевые и матовые. Окна, украшенные гирляндами танцующих фигурок, из белой бумаги вырезанных ею в канун Рождества, молча дышат в комнату темнотой. Ночью. Сном. Тишиной. И парящими под потолком чудесами.