Парадоксальное кино, и очень странные, почти взаимоисключающее впечатления от его просмотра. Если суммировать их: Годар, пытаясь экранизировать один из своих кошмаров (или кошмаров Поля Элюара) снял в результате собственный идеальный мир, мир Годара 1960-х. Альфа-60, бездушная машина, всесильный компьютер, задушивший нежность и любовь человеческую логикой и словами - это Годар. Бесплодные бесконечные передвижения по коридорам рассуждений в попытках выбраться из тупика - это Годар. Женщина как выход, женщина как неизвестное, женщина как изначальное слово - это Годар. Мир Годара - это мир слов. Мир философов XX века, которых я в молодости зачем-то начитался (все ныне слеплено в один липкий огромный комок из обрывков слов и предложений - похоже, таковой и была цель их работ) - это мир, выстроенный из слов. Этими же словами они старательно препарировали его, обнажая суть каждого понятия, очищая собственное восприятие. Годара, как и их, пугало слово, но и завораживало. Он ненавидил слова, топтался на них, как греки в чанах с виноградом, забрасывая бессмысленными предложениями восприятие зрителя, пока мозг не отказывался анализировать текст. Но Годар и любил слова. Он, такое ощущение, конкретно в "Альфавиле" в том числе (в каком-то смысле, квинтэссенции его кинематографа) отчаянно хочел вернуть словам прирожденную им святость, божественную, пытаясь обратить мир вспять, туда, в ту точку, где в начале было слово, и слово - значило.
Если оставить в стороне рассуждения об антиутопиях - потому что сам фильм весьма к этому располагает: бери хоть Кафку, хоть Ролана Барта, и строчи себе исследование по 23 абзаца в каждой главе - Альфавиль вполне себе обычный мир обычного человека, проводящего по 8-10 часов в сутки за рутинной умственной работой, отключив любое нелогическое восприятие, отказывая себе в нежности, не задумываясь об ужасе, страданиях и любви. Ничего сверхъестественного в Альфавиле нет. Это мир избитых, убитых, освежеванных слов, которыми можно пользоваться, а можно исключать из словарей безо всякого для мира убытка. Герой прорубает в этом городе окно для одной только понравившейся ему девушки, и весьма банально по большому-то счету: возвращая ей воспоминания. Но и одновременно очень любопытно ломая корку альфавилевского восприятия действительности - как будто отбрасывая от нее мертворожденные слова, оставляя новорожденные для нее "влюбленность" или "любовь". Новорожденные, потому что для обычного человека они сегодня так же затасканы и убиты, что нужно как минимум десять подобных Альфавилей - чтобы вернуть им первоначальную чистоту и значение. Удивление Анны Карины собственной фразе "я тебя люблю" вообще пронзительный момент, неожиданный для Годара, в принципе. Он как будто возвращает персонажу душу в ту же секунду, на ладонях перенеся героиню в начало Библии.
А теперь о парадоксах. Мир Альфавиля я бы не назвал логическим. И убивает он людей не логикой, но абсурдом. Он исключает поэзию из действительности, но говорит с населением вполне себе поэтическими фразами, словно взятыми из сборников сюрреалистов. Напротив, Кафку часто воспринимают как абсурдиста, но в логике его мирам не откажешь. В мире Кафки открыть шкаф и увидеть бичующего там самого себя персонажа вполне нормально. Альфавиль при всей его нормальности (обычный среднестатистический человек, уверен, смог бы в нем не только выжить, но и сделать карьеру - это очень легкий мир для выживания) нельзя назвать не логичным, не нелогичным. Там можно и человека в шкафе обнаружить, и свежее белье. Все потому, что мир этот, опять же, выстроен из слов, слов мертвых и полуживых, это мир после лингвистической патологоанатомии, построенный случайным образом, так, что слова даже в предложениях ничего не значат, а скорее все слова значат примерно несколько десятков явлений, понятий и значений. Больше для Альфавиля не нужно. Восьмибитный мир стандартизированного человечества, где слова служат базовыми кирпичиками машинного кода, а тексты микросхемами. Где значение слов вторично, потому что важна их вербальная составляющая (любимая фишка Годара - повторение слов, наслаждение проговариванием фраз), я бы даже сказал "текстура", то есть не души слов, а их тела. Да, это плотский мир поэтому, мир, по определению, насилия над женщинами, город без страстей - как табло цифр на экране компьютера, цифр, обменивающихся между собой какими-то кодами. Вот Альфавиль - рай и для Годара, и для тех философов, потому что слова здесь всего лишь части кода (как того и хотелось многим умникам в ушедшем веке), и код этот односложный и однозначный. Слова - лишь сигналы. Мир оперативной памяти, существующий, пока комьютер запитан в сеть.
И во-вторых, сам герой, как и Годар, изначально приходящий в этот мир - гораздо более страшный логик, чем все жители Альфавиля вместе взятые. Герой вообще омерзителен изначально. Такой себе углубленный в себя мизантроп, не любящий ни людей, ни себя. Мне кажется, для героя Альфавиль тоже своеобразный рай, потому что там он смотрится как влитой. Карина выламывается из структуры обессмысленно-словесного мира, а он нет. Карина молчит, и своим молчанием "незаконно" противостоит Альфе-60. Не важно, что она думает односложно, и в ее словаре нет чистых красивых слов, а если и есть - они бездушны, потому что она не понимает их значения. Гораздо важнее, что молчание и тишина вот конкретно красивой Анны Карины одномоментно убивает Альфавиль и делает его существование иллюзорным. Есть Анна Карина. И есть декорации, выстроенные вокруг нее. Бушующий океан слов и ее загадочное молчание. Ее страх и любопытство и абсолютное отсутствие рефлексии остальных персонажей. Герой тут больше похож на функцию. Его функция - отобрать у Альфавиля Анну Карину, вернув ей память и дав любовь.
Если протранслировать это на Годара: кажется, копаясь в самом себе, в этой свалке расстрелянных слов и понятий, взбешенный от абсурдности и бессмысленности бытия, он обнаруживает только одно слово и один феномен, вполне спокойно выживающие в этом холодном математическом пространстве очень умного и "болтливого" человека. Это слово - "любовь", и этот феномен - Анна Карина. Финал Альфавиля сродни возвращению офисного клерка домой, где жена ему скажет "люблю тебя", и весь ворох слов-бабочек с оторванными крыльями, плотно забивающий глаза и уши уставшего человека, размышлений и рассуждений, ненужных вопросов и ничего не значащих ответов - опадает вниз. Вот почему всегда кажется странным явление поэзии в фильмах Годара, как и его лиризм. Годар это Альфа-60, а Альфа-60 не способна чувствовать. Вот почему кажется таким трогательным момент проговаривания Анной Кариной трех заветных слов. Как будто Годар, снимая фильмы, проговаривал для себя всю присущую современную человеку интеллектуальную чушь в попытках обнаружить нетлеющее и священное, и, главное, высказать это обнаруженное ясным, чистым и спокойным голосом, вроде голоса Анны Карины: "...я...люблю...тебя...". Собственно, кинематограф Годара это всегда Альфавиль + x. И здорово, что это неизвестное, спасающее и его и все его картиы, еще в 1960-х по крайней мере он был способен находить - в молчаливом взгляде юной и прекрасной Анны Карины. В ее улыбке.