Империя готовится к рывку.
Летят гонцы к наместникам провинций,
и приведён к покорности сенат.
Кого-то тихо душат наверху.
Легионеры разминают мышцы,
и вертят дырки для дождя наград.

Народ внимает речи глашатая
на площади, у храма всех богов,
одну ладонь прижав к своей груди,
другою слёзы счастья вытирая.
Оратор поднимает пыль веков,
чтоб лучше видеть, что там впереди.

И то сказать, пора. Давно пора
напомнить всем, кто в ойкумене главный.
Кто вынес людоедский Карфаген.
У нас всегда великое вчера.
А завтра греет нас лучами славы.
И только вот с сегодня вечно хрень.

Наш император строг, но милосерд.
Он отпустил доверенных врагов,
оставив жизнь. А мог бы и зарезать.
Овец стригут, но без ненужных жертв.
Республиканский беспредел волков
он притушил. Ну, что же, Аве Цезарь.

Плебс даже смог немножечко вздохнуть.
Особо граждане обеих метрополий,
жильцы Константинополя и Рима.
Но, у империи всегда особый путь.
У нас есть император, Капитолий,
и всё такое, что необходимо

для упорядоченной жизни государства.
Увы, за всё приходится платить:
за обуздание племенных царьков,
за подавление спартанского бунтарства.
Поэтому грохочут о гранит
преторианские подковы сапогов.

В империи на жизнь введён налог.
И, если разобраться - это щедро:
пусть лучше государство губит нас,
чем всякий, кто переступил порог
по праву сильного. Порывы ветра
доносят до меня обрывки фраз:

"..и даже самый бедный гражданин
иметь не будет меньше двух рабов!"
Прекрасные пустые обещания...
Я в колоннаде, я стою один.
Смотрю на сборище людей поверх голов,
и вижу обнищание, обнищание.

Я наблюдаю этот мир вокруг,
и вижу то, что всё совсем не ново.
И будет то же, что и было прежде.
Мне равно чужды гордость, стыд, испуг.
Грядущее для нас давно готово.
Позволю быть тому, что неизбежно.