Аннотация: Герой романа, Филипп, коснулся судьбы Марины лишь на несколько месяцев, но оказал влияние на судьбу так, что память о нём по сей день живёт в её душе. "История "иного"" - начало новой саги и целая эпоха...
ЛЮБОВЬ "ИНОГО".
Глава 1.
Горькая память.
...Музыка в баре, притемнённом и задымлённом, навязчиво и нудно грохотала, повторяя композицию уже не первый десяток раз. Филипп больше не мог тут оставаться! Всё напоминало о нём, о его друге, первой большой любви, о Валентине. Тяжело вздохнув, разом опрокинул в себя бокал "Амаретто ди Саронно", так любимого Валей, постоял, закрыв глаза и сдерживая слёзы, расплатился за выпитое и тихо вышел, не поднимая глаз, стараясь меньше обращать внимание, как на завсегдатаев этого элитного столичного бара, так и на случайных посетителей. Особенно пугали и раздражали девушки. Он их просто не понимал! Это была отдельная чужая недосягаемая для восприятия планета, населённая странными наглыми нахрапистыми и громогласными существами с вызывающими отвращение формами и запахами. Женщины, девушки, девочки, малышки... Нет, он, конечно, не был идиотом, прекрасно понимая, что родился благодаря именно женщине. Но так уж причудливо создал всё сущее Всевышний: мужчин рождают только те, которых некоторые из ими же рождённых и не признают. Не воспринимают, не чувствуют, не ощущают, как сексуальных партнёров. Для таких "особых" мужчин женщины - лишь воспроизводительницы, наподобие свиноматок: их участь - производить потомство мужеского пола. Вот и видятся они для Филиппа чуть ли не со свиными рылами, но это случается лишь тогда, когда "перебирает" дозу. Сейчас, пробираясь к выходу, деликатно обходя компании друзей и знакомых района Русаковки, старался не смотреть на женщин. "Как же они навязчивы!" - не успел подумать, как в объятия буквально влипла такая особь.
- Оооо, какой красавчик! Ну просто Ален Делон! - пьяненько верещала юная особа, вцепившись в курточку. - Да нет же! Тьфу, на Делона - ты ещё красивей! - чуть отступив, но не выпустив из рук добротной кожи одежды, девушка томно закатила глазки. - Я Марта! А ты кто, картинка...?
- Марта! Отстань от человека! - покрасневший молодой мужчина виновато посмотрел на пунцового Филиппа. - Простите сестру - перебрала немного коктейля, - протянул руку поверх верещащей сестры. - Антон Серов. Я её сейчас увезу и вернусь. Не уходите, пожалуйста. Не хотелось бы потерять приятного человека в нашей клоаке, - ещё раз пожав руку, глубоко заглянул в глаза. - Дождётесь? - тихо, по-особенному.
- Мне пора. Прошу прощения, Антон. Если только завтра. Я здесь бываю часто, - помедлил, ответил на рукопожатие и прибавил, так же глубоко заглянув в глаза новому знакомому. - Филипп Беликов.
Быстро подхватив пьяную сестру, Антон поволок её на улицу, а за ними следом вышел и Фил. Видел, как ворчащий брат что-то выговаривал на ухо Марте, засовывая в салон припаркованного возле бара "Ауди-100" красного цвета и быстро закрывая дверцу, препятствуя выходу рвущейся прочь буйной сестры. Показав ей кулак, сел за руль, бросив внимательный взгляд на молчащего и стоящего поодаль Филиппа, закуривающего сигарету. Кивнув, уехал, а Филя взволнованно вдохнул: "Неужели он тоже "иной"? Как внимательно окунулся в глаза, словно предъявил ключ от банковской ячейки души! Да..., похоже, так и есть! Не зря же сердце так "ухнуло" вниз! Свой. Значит, завтра буду не один в этом баре, - выдохнул. - Как же навязчивы подвыпившие женщины! Отвратительно. До тошноты. До дрожи. Даже запахи от них в такие моменты жуткие: смесь алкоголя, сигарет, пота, духов и... похоти. Бррр!" - передёрнувшись высоким статным и тонким телом, аккуратно выбросил едва закуренную сигарету в урну у входа в заведение, убедился, что достигла нужного места, повернулся в сторону набережной и неспешно пошёл. К ней. К Яузе. К каналу судьбы. К воде времени. Проходя знакомыми с детства тротуарами и дорожками, переходя знакомые перекрёстки и развилки, внимательно следя за светом габаритных огней транспорта и сигналами светофоров, всё дальше уходил в памяти к тому дню, а вернее утру, когда встретил его, Валентина. Едва достигнув набережной, со слезами взошёл на горбатый мостик над Яузой, схватился за перила и закрыл глаза, не борясь с приступом отчаяния и горя, дав, наконец, волю безмолвным слезам печали и скорби по ушедшему. Время остановилось, замерло, замолчало, склонив голову в почтительном скорбном поминальном молчании. "Что ж, несносное, жестокое и несправедливое, давай, помолчим и молча вспомним о том, кто так любил жизнь и тебя, время..."
"...Ну вот, ещё одна глупая субботняя вечеринка. Опять те же лица и шутки, те же анекдоты и танцы, те же невыносимые касания девушек, согласных на всё. Господи..., да не нужны мне они и это их "всё"! А ведь не скажешь - не поймут, отшатнутся, заклеймят, опозорят, начнут травить. Разве моя в том вина, что я "иной"!? Таким родился. Это у вас всё было с самого детства расписано-распланировано, согласовано-оговорено, познакомлено-сосватано! А мне пришлось несладко уже в мальчишечьем отрочестве, когда, наконец, дошло, кто я есть. "Голубой". Иной. Изгой. Низший сорт. Грязное пятно на лице общества. Нет, меня никто не совращал, не агитировал, не ласкал масленым взглядом и не смущал. Я до всего дошёл сам. Постепенно. Пошагово. Уже там, на задворках детской интуиции осознал, что "иной". Как так вышло? Нет ответа. Почему в моей голове всё выглядит иначе? И воспринимается подчас наоборот? Или так же, только с другой стороны, что ли? Сколько мыслей тогда было в моей мальчишеской голове: странных, пугающих, холодящих душу, заставляющих замирать в предчувствии чего-то необычного, предвидя свою избранность и инаковость! Как справился? Ооо..., это стоит отдельного рассказа. Но ограничусь лишь одним словом - отец.
Только сейчас, по прошествии стольких лет понимаю: он тоже был "другим", но замаскировавшимся, полностью мимикрировавшим, слившимся с окружающей толпой и обществом. Не позволили знатность, богатство и принадлежность к московской партийной элите афишировать сей порок. Потому и слился с толпой - стал одним из них. Жил по привычной советской программе: детсад, школа, университет, аспирантура, загранкомандировки, высокопоставленное общество, красавица-жена - дочь "третьего лица" в государстве, помощника Самого, должность, известность, почёт, сын. Дааа..., что же мой бедный отец почувствовал в тот момент, когда и во мне вдруг стал замечать первые признаки "иного"? Радовался? Ужаснулся? Гордился втайне? Или, мстительно покосившись на Кремль, злорадно ухмыльнулся? Я этого никогда не узнаю. В памяти мало что осталось от отца: высокий, мощный, красивый, интеллигентный, с низким голосом и великолепными мягкими руками. Вот руки помню хорошо - до последней морщинки. Он часто сажал к себе на колени и гладил по спине, плечам, ногам и... попе. Нежно целовал полными пухлыми губами в щёку и уголок губ, долго смотря в такие моменты в глаза. А вот что произошло потом? Почему так плохо помню в принципе, совсем недалёкое прошлое? Лишь отрывки, отголоски, обрывки разговоров.
...Мы с отцом сидели в тёмной комнате в глубоком кресле, мне тогда было лет девять, кажется. Была зима, и вьюга свистела за окнами, стуча в гостиную ветром и горстями снега. Но нам они были не страшны! В квартире было тепло и уютно, кресло обнимало нас с папой богатством кожи и её запаха, тихо потрескивали поленья в догорающем камине. Мамы ещё не было дома - не вернулась с "женского чаепития". Папа что-то долго рассказывал и ласково обнимал, держа у себя на коленях в кольце рук. Начало клонить в сон, и я опустил голову к нему на грудь. Идя по краешку сна и бодрствования, слышал, как папа стал чаще дышать, немного нервно, как руки стали дольше задерживаться на спине и её низа, как любимые ласковые пальцы нежно гладили попу, скользили по округлостям, вызывая непонятную дрожь в мальчишечьем теле. Дрожь радости и любви, восторга и непонятного волнения внизу живота. Стало жарко и тяжело дышать! Но, сколько ни пытался во сне отодвинуться от горящих рук, сон был сильнее и не позволял вырваться ни из него, ни из объятий отца. Что было потом - почти не помню.
- ...так и подозревала все эти годы, - тихий голос мамы был ровен и учтив, как всегда, но было в нём что-то пугающее. - У тебя полчаса на сборы. Они будут здесь очень скоро - не медли, пожалуйста, - ещё говорила, почти шептала, но шёпот всё же прорывался в сон. - ...я вынуждена. Чтобы защитить его от тебя. И свою репутацию. И твою тоже! - чуть повысив голос, опять неслышно зашептала, и только позже, уже издали, из коридора, пробились слова. - Прощай! Нет, и не рассчитывай на это - ты выехал навсегда. Он сам решит, ехать или нет. Всё. Пора. Они здесь...
...Утром папы уже не было ни в квартире, ни в Москве, ни в Союзе - эмигрировал. Я долго не мог понять этого слова, хоть и знал его суть. Не укладывалось оно в мальчишеской голове. Не желало. Я ведь любил его, особенно после того вечера у камина! Мне стало не хватать нежных рук на теле. Нет, это были особые руки - у мамы не получалось так ласкать. Долго страдал и мучился, пока не нашёл выхода из этого голода - сам научился себя так гладить ночами, тихо, закрыв дверь на задвижку. Боялся, что мама увидит или услышит стоны. Было и стыдно, и... так сладко...! Но жить без этого уже не мог. Тело росло и требовало чего-то большего, а вот чего - долго не понимал, пока не понял, кто я. Тогда всё встало на свои места. И открылся целый потаённый, скрытый от других мир - мир "иных", к которому и стал принадлежать пока только по осознанию. Ощущения только ожидались: не мог сделать первый шаг. То ли от страха быть неправильно понятым, то ли от стыда, то ли от неопытности. И только в ту минуту, когда увидел Валю - решился".
...Филипп стоял на "горбатом" мостике невдалеке от своего дома на Русаковской набережной столицы и грустно просматривал на поверхности реки кино из прошлого, которое так и не отпустило даже спустя полгода после гибели Валентина. "Валя. Первая настоящая любовь. Возлюбленный мой... - слёзы не слушались приказов разума, капая в воду Яузы, которая к осени просветлела и стала сиять цветом "хаки". Смрад сапропеля ушёл, драги встали на прикол у шлюзов до весны. И хотя река не замерзала зимой даже в самую стужу, работы по очистке дна не велись. - Хорошо. Запах теперь не будет отвлекать от воспоминаний".
Подняв нечаянно глаза на другую набережную в сторону "Сокольников", увидел у кованой ограды реки тоненькую женскую фигурку, застывшую точно в такой же позе, как и он сам: вцепилась в поручни, голова низко опущена, и, очевидно, тоже безмолвно плачет, даже не смахивая слезинки с лица. "Странная женщина, необычная. Они ведь все так заботятся о своём макияже, туши, косметике! А эта, похоже, либо горем убита, что не до потёкшей туши, либо не накрашена вовсе, - выпрямился, озябнув, одёрнул коротенькую кожаную курточку, присмотрелся к фигурке у реки. - Маленькая, тонкая, скромно одетая, на голове что-то непонятное..., шляпка или берет. А волосы-то какие чудные - светятся в лучах неяркого солнца, как-будто переливаются! - засмеявшись над собой вслух, покачал головой. - Ты, друг, похоже, с дозой "перебрал" - женщинами начинаешь восхищаться! Ну-ну..., добавь ещё - может, влюбишься? - хихикнув, одёрнул себя и опять наклонился локтями на перила моста, продолжая наблюдать за незнакомкой на противоположной набережной. - Почему она тебя так заинтересовала, а, Филипп? Простая женщина, скорее, девушка. Грустит, тихо плачет. Очевидно, рассталась с парнем - тоже горе. Значит, коллеги. Но у неё-то, надеюсь, он не погиб...? - память вновь сжала сердце и горло, и сквозь пелену слёз принялся смотреть на одинокую фигурку у воды, погружаясь в прошлое и... боль. Очнулся лишь тогда, когда девушка... исчезла! Недоуменно повертев головой, окинул пустую длинную набережную взглядом, нахмурился. - Куда так стремительно подевалась? Всё в поле видимости - чисто. Боже..., не в воду ли прыгнула!? - вспотев от страха, вцепился в поручни перил мостика и склонился, рассматривая поверхность Яузы. - Никаких признаков: ни волн, ни кругов на воде, ни плавающих вещей, ни пузырьков... - поднялся, выпрямился, замер в недоумении. - Загадка, - поворачиваясь и намереваясь уйти, вдруг увидел её. Была далеко, у старой арки моста там, на излучине: стояла, прислонившись спиной к мощной опоре, почти слившись с нею. - Немудрено, что сразу не заметил! - облегчённо вздохнув, рассмеялся. - Точно "перебрал" с дозой. Уже утопленницы мерещатся! Похоже, надо с "дурью" "завязывать". Вале ею не помочь. Пора себя спасать, пока не "сел на иглу" окончательно. Пока только "кокс" - надо взять себя в руки. Пора, - идя к дому, несколько раз оглянулся на почти неразличимую фигуру гостьи. - Интересно, завтра придёт сюда? А? Ха, что гадать? Завтра и увижу. Пока, Утопленница! - громко рассмеявшись, свернул к дому. - Вот и появился смысл жить ещё один день".
...Как только время приблизилось к трём дня, встрепенулся, заволновался, чего давно не испытывал, нервно подошёл к зеркалу в прихожей. Присмотрелся, стараясь отстраниться и судить непредвзято: "Высокий, худощавый, немного стал сутулиться, да пожалуй, цвет лица больше белый, чем бледный. Зато на его фоне глаза стали ещё ярче светиться не серым светом, а... - задумался. - Как же описать это сияние? Серебряным? Серебристые глаза? Ну, если бывают такие, пусть будет так! - тихо засмеялся, отметив, что смех очень украшает юное лицо. - Только вот поводов посмеяться в последние месяцы что-то не находилось. Смех заменили слёзы. Не от них ли так "просели" глаза в глазницах, а вокруг век ощутимо стала видна тёмная окантовка? Увы, не от слёз. Будь честен, Филя, - вздохнул тяжело, опустил голову. - Дааа, с "дурью" пора полностью "завязывать". Скоро и дураку станет ясно, кто я: "нарик", - протяжно выдохнул, покосился на заветный шкафчик. - Да, явно тянет, зовёт он, "кокс" проклятый. И сильно. Нет, надо взять себя в руки и... уйти из дома. Вот! Ты же сам вчера хотел увидеть ещё раз свою "утопленницу", разве не так, Филипп?"
- Да, хотел! Просто так! - с тихой улыбкой смотрясь в зеркало, заговорил вслух. - Может, она и не придёт вовсе - случайная прогулка вчера была. Хотя, так долго там простояла. Нет, точно местная, - протянул руку к массажной расчёске. Провёл несколько раз по чудесным густым тёмно-русым волосам, которые за последнее время здорово отрасли. - Надо бы в парикмахерскую сходить к своему постоянному мастеру. Так не хочется! То ли лень, то ли апатия у тебя, Филин... - грустно улыбнулся, вспомнив ласковое прозвище, как-то произнесённое отцом. - Так..., решил гулять - отправляйся и не придумывай себе уловок и отговорок! - шутя, приказал, стремительно сорвал с вешалки кожаную курточку и вышел из квартиры, плавно закрыв тяжёлую дверь. Она с тихим щелчком захлопнулась, отгородив от тепла и привычного уюта. - До свидания, - прошептал и ушёл к лифтам.
Выходя из старинного лифта с раздвижными дверями, закрыл их аккуратно и осторожно и, проходя мимо консьержа Юрия Викторовича, отставника и строгого человека, негромко поздоровался. Тот проводил парня внимательным задумчивым взглядом, дождался, пока жилец покинет подъезд и выйдет на улицу, и только тогда вернулся в дежурную и поднял трубку телефона.
- Он вышел, - положил трубку на рычаг, подумал, поднял опять, помедлил, вернул на место. - Не время.
Глава 2.
Дни сомнений.
...Погода стояла тёплая. "Чудеса! Снег за последние сутки стаял весь, вернув короткую пору осени, так мною любимую. Жаль, что листья все облетели. Нет больше ярких крон и весёлого шума листьев, раскрашенных в сочные оттенки охры, нет того удивительного сладковато-горького запаха осенних костров, что так будоражили душу своими оттенками и интонациями: грустными и зовущими куда-то в путь, в тайгу, в безлюдье; туда, где не будет никого и ничего, даже боли. Ишь, замечтался, парень, - усмехнулся, криво улыбнувшись. - Нет ничего и даже боли, говоришь? Ну, тогда это уже не жизнь, а самая обычная банальная и пошлая смерть. Может, проще признаться, что хочешь к Валентину? Так чего ждёшь? Достать дозу - не проблема. "Золотой укол" - и ты на небесах. Что, кишка тонка? Нет, не сможешь, сам знаешь. Так и будешь мучиться и желать, но придёт только тогда, когда настанет срок - не раньше. Только тогда и так, как предначертано там, наверху. Да, мама, я усвоил твои уроки жизни и реальности. Помню, не волнуйся. Не преступлю этой грани, не убью душу. Да-да..., помню: католики не имеют право лишать себя жизни. Помню, - тяжело вздохнув, посмотрел в сторону "Сокольников". - Сколько с ними связано тёплого и счастливого, волнующего и радостного! Всё помню, родная".
...На следующее утро после исчезновения отца, мама присела на кровать, тихо погладила тёплой ладонью щёку сына и проворковала, слегка щекоча указательным пальцем нос.
- Филипп, просыпайся! Счастье проспишь! - продолжая играть тонким пальчиком, пощекотала щёчку, шейку и ключицы. Он тихо смеялся, выворачивался и прятался под одеялом. - Нет-нет, трусишка, не скроешься! - приподняв с постели, нежно коснулась мягкими губами лба. - Пора идти и совершать маленькие и большие открытия, мой маленький мужчина. Ты готов для приключений?
Как Фил любил такие минуты по утрам! И пусть обещанные приключения на поверку оказывались всего лишь вылазкой в зоопарк, на каток, в цирк, на лыжные горки на Воробьёвых Горах, всё равно - само ожидания чуда и было основным волшебством, которое так щедро дарила мама. Всегда. А после отъезда отца - ещё чаще. Мальчик стал жить в плотном коконе любви и обожания, в полноте чувств и ощущений. Почти без запретов и ограничений: все было можно, только сначала нужно было спросить, объяснить, мотивировать тот или иной запрос или требование. Терпеливо и спокойно разобрав по пунктам и этапам, вопросы-запросы-требования решались, исполнялись и предоставлялись, если считались це-ле-со-об-раз-ны-ми. Это слово он усвоил сразу и принял правило всей душой. Мама стала ещё ближе, почти самой душой сына. И не было запретных и неудобных тем, не стало белых пятен в их отношениях, полностью растворилась стена, разделяющая мир взрослых и детей. Она была чудесна, мама София: красавица, умница, интеллигентна, воспитана, деликатна, заботлива. Только часто грустила своими чудесными тёмно-серыми глазами, прижимая к себе подрастающего сына. Об отце не говорили никогда, словно тот вечер закрыл им уста гербовой печатью молчания. Каждый подспудно понимал: "Стоит заговорить - раним друг друга". Вот и не говорили - берегли любимого человека.
Подходя к реке Яузе, грустно улыбнулся, вспомнив первую после отъезда отца прогулку с мамой.
Она привела его к ещё закрытым воротам парка "Сокольники", коротко переговорила со сторожем, и он их провёл на территорию через свою сторожку. В их полном распоряжении оказался целый мир в личное пользование! Бегая по дорожкам, раскинув руки, крича и смеясь, не оглядываясь на людей, кувыркаясь в высоких сугробах, ныряя в них и "купаясь", забрасывая друг друга снежками и комьями снега, были так счастливы тогда! Когда силы покинули их, с трудом доползли до кафе "Блинная" у метро и просто объелись блинов с разными приправами, опились напитков, имевшихся в ассортименте хорошего, славящегося на весь район заведения, и прихватили с собой домой целую коробку всяких снеди-сладостей-вкусностей! До дома ехали на такси - сил идти через реку не осталось. Проспав полдня, продолжили пир-на-весь-мир, уничтожая запас коробки, из которой всё ещё шёл такой головокружительный аромат. София в ростере разогревала и блины, и оладьи, и котлеты, оказавшиеся в "продуктовом наборе". Подкладывала осоловевшему от переедания Филу то пирожное, то кусок торта, поглядывая с забавным выражением лица.
- А ты знаешь, что всё, что мы с тобой сегодня сделали - для меня впервые? - загадочно смотрела волшебными большими глазами. - Да-да, малыш! Я сегодня с тобой, наконец, исполнила давнюю детскую мечту - стать, как все! Просто бегать-шуметь-кричать, бросаться-швыряться-драться, есть-пить-объедаться и пачкаться, как поросёнок! - хохотала вместе с сыном, обнявшись в тесном сильном жарком объятии. - Знаешь, что сейчас почувствовала?
- Да, мамочка - полное счастье, - тихо проговорил, прильнув к губам с поцелуем.
- Догадываешься, почему так счастлива сейчас? - глубоко заглянув в глаза с чувством. - Потому что тебе не пришлось откладывать свою мечту на такой длительный срок, как мне, понимаешь? - страстно поцеловала в лоб. - Вот и живи так - не откладывая "на потом" свои мечты и чаяния! Не таись - сразу говори: обсудим и решим, что с мечтой такой делать. Договорились, Филипп? Поклянись, что ты не станешь держать от меня никаких тайн, какими бы они ни были чудовищными, - взяв за худые плечики, странно посмотрела, - и озвучишь любые желания, кого бы или чего бы они ни касались, - припечатала последние слова поцелуем в губы так, что Филя ощутил непонятное волнение во всём теле.
- Я тебе клянусь в этом, мамочка... - едва прошептал, возвращая поцелуй. Вскоре уснул на её руках, продолжая и во сне шептать. - Я тебя люблю, мама...
...Очнулся от видения, вздрогнул: "Боже! "...и озвучишь все желания, кого бы или чего бы они ни касались...", - сказала тогда, вечером того дня, когда отец навсегда покинул и нас, и Родину. Почему так сказала, и весь тайный смысл этих слов понял позже, годам к пятнадцати, когда тело стало гореть в огне и непонятном томлении", - низко опустив голову и смотря на воду Яузы, теперь отливающую нежным цветом светлого хаки, вдруг почувствовал такое раскаяние и стыд...! Нет, понимал, что в той ситуации мама повела себя просто стоически, приняв на себя весь удар просыпающегося и терзаемого гормонами тела сына. Да что там - совершила подвиг во имя спокойствия Филиппа! И те слова, сказанные той зимой, просто стали "проездным билетом" в её душу. Глаза стремительно наполнились слезами радости, признания и тихого отчаяния. А ещё раскаяния и жаркого стыда. Нет-нет, мама ни морщинкой, ни мускулом, ни движением тела никогда не дала понять, что повёл себя неверно. Теперь, судя уже с высоты прошедших лет, понимал, что поставил мать в неприемлемые для нашего общества рамки. Но был всё-таки её сыном и научился спокойно рассматривать события и давать им подобающую оценку. И уже дал. "Каждый тогда поступил так, как считал верным - будем же уважать чужое решение, - именно так и сказала потом София. - Не оглядываться, а просто принять к сведению, занести в архив памяти и жить дальше", - прошептал одними губами.
...В тот жаркий августовский вечер Филипп бы сам не свой: тело горело и не слушалось приказов мозга и доводов рассудка. Оно взбунтовалось и требовало... Чего? Он и сам этого не сознавал. Мама наблюдала за ним последние дни тихо, деликатно, издалека, стараясь лишний раз даже не разговаривать, но в ту минуту вошла в комнату без стука, что было само по себе необычно. Застав сына стоящим у окна с судорожно сжатыми руками, засунутыми в карманы лёгких хлопковых брюк известной марки, неслышно подошла сзади, положила руки ему на плечи, едва дотягиваясь - вырос с отца, только пока оставался худым и тонким. Медленно развернув, подняла лицо навстречу мятущимся серым глазам, мягко положила горячие руки на пылающие юношеские щёки, нежно, но настойчиво притянула голову к себе и стала целовать, неотрывно смотря в глаза. Поцелуи становились всё сильнее, протяжённее, глубже и... откровеннее. Он вздрогнул, ошеломлённо заглянул в распахнутые любящие глаза и только выдохнул потрясённо:
- Мама...?
- Просто сделай шаг, - прошептала, продолжая смотреть в глубину смятенных глаз.
Замер, на мгновенье задумался, неотрывно смотря на неё, потом всхлипнул и, сделав тот шаг, притянул со стоном, обняв тонкое маленькое гибкое пьянящее тело. И наступило полное затмение...
- ...Позже мы сели и стали разбирать события последних трёх суток по часам и минутам, - тихо шептал, бросая недокуренную сигарету в зелёную воду реки с горбатого мостика. - Не истерили, не обвиняли, не повышали голоса. Ты смогла удержать ситуацию в дружеском русле. Даже после всего, - подняв голову, посмотрел на чистое, но почти серое небо - осень. - Спасибо, любимая, за всё. Теперь я ещё больше ценю твой дар! И буду ценить с каждым годом всё больше. Большего самоотречения и самопожертвования не смогла бы совершить ни одна другая мать. Ну, по крайней мере, в нашей стране. Такое ещё возможно у первобытных народностей разве, - задумался, держась рукой за перила моста. Поднял голову, осмотрел противоположную набережную. - А моей "утопленницы" ещё нет. Придёт ли? Подождём. Время есть, - склонился, согнув локти и опёршись о перила, не спускал с дороги глаз и продолжил рассуждения. - Да..., тогда долго с тобой говорили, мама. В тот вечер и всплыло, наконец, то слово, которое давно и навязчиво крутилось у нас в головах: "голубой", гей. Ты его и произнесла. Спокойно и тихо. А я лишь молча кивнул. Милая, как должно быть тебе было страшно и больно в тот момент...! Почувствовал это и рухнул перед тобой на колени. Плакал и целовал ноги и руки, благодарил за трое суток истинного счастья мужчины, но признался, что уже давно чувствую себя "иным". Нет-нет, твоя жертва не была напрасной, родная! Клянусь! Но она лишь оттенила мою суть, - встал, одёрнул курточку, глубоко вздохнул. - И ты смирилась с моим выбором, мама. Долго целовала губы и шептала о любви, но отпустила без укора и осуждения. Только попросила всё рассказывать, не скрывая ничего. Мы стали ещё ближе с тобой, любимая. Как жаль, что теперь так редко бываешь дома - отец вызвал в Канаду и устроил в университет. Теперь твои чудные глаза видят чаще студенты, чем я, но рад этому - у тебя должна быть личная жизнь. Я вырос. И отпустил тебя... - не договорив, запнулся, встрепенулся, задохнулся воздухом отчего-то. - Она! Пришла. Дождался "утопленницу"! - негромко рассмеялся и... едва успел схватиться за перила и не свалиться в воду Яузы. - Господи, только не это! - "приход" накрыл с головой, размазав картинку вокруг, сгладив звуки, потеряв ощущение времени и места. Последним усилием воли заставил себя стоять ровно и глубоко дышать: вдох-выдох, вдох-выдох. "Медленно: вдох - через рот, выдох - через нос. Дыши, Филипп! Почему так "накрыло", а? Уже два дня, как "чистый"! Значит - последнее предупреждение: или "завязывай" и живи, или иди на дно". - Я выбираю жизнь, - прошептал, упрямо смотря на тоненькую фигурку на набережной, которая опять, похоже, грустила. - Подожди меня немного. Сейчас я не совсем в норме, но приду в себя обязательно, клянусь. Ты только приходи ещё сюда, "утопленница"... - грустная улыбка скользнула по посиневшим губам, и стало легче. Словно за спасительный якорь ухватился глазами за гуляющую по набережной фигуру гостьи и не отпускал ни на миг до самого конца, пока не скрылась из вида. - Пока! Приходи завтра, прошу... Не покидай меня...
...Очнулся полностью от сырости и прохлады, от стылой воды и ветра. Дрожа всем телом, держась за перила мостика, спустился на тротуар и пошёл домой, оглядываясь на удаляющуюся маленькую точку - девушку с набережной. Почти придя в себя, остановился, подумал, принял решение и направился твёрдым шагом к дому: "Всё. Рубикон перейдён - начинается новая жизнь. Без "кокса!" Свобода". Поражённо остановился, вдруг вспомнив сегодняшний сон.
- Нет, этого просто не может быть! - засмеявшись, растерянно почесал голову. - Вспомнил: я стоял с этой девушкой на мосту и... целовался! - громко рассмеялся. - Я с ней целовался, чёрт! Лица не видел, но помню губы и тонкую дрожь. Господи, Филипп, ты сходишь с ума! Давай уж говори вслух и всю правду: ты её там, во сне, хотел! Вот так сон! - настроение мгновенно поднялось, счастливый смех сопровождал до самого подъезда, где весело поприветствовал консьержа и прошёл к лифтам. Поднимаясь на этаж, едва сдерживал улыбку, смущённо краснел и недоумевал игре разума и порождённых им снов, удивляясь странному приподнятому настроению и незнакомому ощущению лёгкости и полёта, когда вспоминал это чудное чарующее чувственное ночное наваждение. - Эх, мама..., жаль, тебя рядом нет - объяснила бы его мне...
Войдя в квартиру, сразу прошёл к окну кухни, выходящему на набережные реки Яузы, и долго-долго стоял, всматриваясь в сгущающиеся сумерки, где-то блуждая мыслями и нежно продолжая улыбаться: "Какой странный и счастливый получился день! Каким станет завтрашний?"
...Утро было трудным. Тело ломало, крутило и мяло в невидимых руках. "Ломка"! Протянув руку, достал препарат, снимающий атаку, запил водой из стакана, откинулся на подушку, едва сумев подтащить её повыше на спинку кровати. Голова горела, гудела, в глазах двоилось, накрыла жуткая головная боль. "Дышать..., медленно..., дышать. Дай время препарату подействовать. Потом ты встанешь через силу и пойдёшь в гимнастический угол, заставишь себя заняться нагрузками до потери сознания. Перенаправить боль в другое место - помнишь совет врача? Вот и направляй на мышцы - им полезны такие нагрузки. Главное - время: и для тебя, и для твоего тела. Время".
Приступ удалось снять только к часам трём дня. Уже понимая, что опаздывает, никак не мог справиться с противной дрожью в теле. Понимая, что это значит, упрямо отворачивался от заветного ящичка, стискивая всё сильнее челюсти. "Нет, не сдамся, выстою самое трудное время - время "ломки"! Сейчас надо принять ещё лекарство, и вперёд, - но, вспомнив совет врача о дозировке, тяжело вздохнул. Нерешительно постоял посреди гостиной, куда бездумно зашёл, и вдруг взгляд остановился на баре. - Конечно! Вот что может немного снять напряжение и заменить на время лекарство! - вздохнув облегчённо, налил половину бокала ликёра "Амаретто ди Саронно", вдохнул нежный аромат горького миндаля. - Сладость и терпкость. Валентин. Валя. Ты приучил меня к этому сладкому ликёру, принеся однажды с собой. Тогда так удивил твой выбор! Ты - и сладкий, почти дамский ликёр...? Но, распробовав, понял - не так-то прост, и не так уж сладок. Терпковато-пряный, с нежным ароматом миндаля, так подходил тебе, мой возлюбленный! Для меня ты тоже был такого особого вкуса, моя любовь. Мой Валя... - очнувшись от тягостных и печальных воспоминаний, выпил содержимое бокала, подняв голову, подержал во рту, согревая, медленно, мелкими глотками проглотил, с трудом сдерживая слёзы. - Помоги, пожалуйста! Хочу освободиться от этой боли и тяжести. Устал быть вне жизни, за бортом, между небом и землёй. Хочу на твёрдую поверхность, чувствовать вновь биение жизни и её радость, быть самим собой".
Зазвонил поставленный им же будильник. "Пора! Если хочешь повидать незнакомку - беги! - смеясь, впопыхах одевшись и приведя себя в порядок, выскочил из квартиры. Слетел по лестнице, и пулей на набережную. - Даже не заметил, был ли в вестибюле консьерж? Похоже, что нет. Всё равно бы заметил. Не иголка".
Глава 3.
Пора выбирать сети...
...Она уже выходила из бокового переулка, скорее всего, с Матросской Тишины, медленно и неспешно идя по тротуару, красивым жестом головы осматривая улицу и высматривая близость машин. Вот, поднеся к головке тонкую ручку, поправила шляпку или берет, нетерпеливым жестом откинула светлые локоны с шеи и стала переходить проезжую часть. Вдруг из-за поворота выскочила машина! Филипп напрягся, как тетива, сердце больно сжалось и стукнулось о рёбра, дыхание сбилось... "Фууу, обошлось, - усмехнувшись, не выдержал и громко рассмеялся. - Умница!"
Как только машина стала выворачивать из-за поворота, визжа шинами, незнакомка не только не отпрыгнула с середины дороги, а встала на ней, расставив ноги на ширине плеч, да ещё и уперев руки в бока! Водитель от такой наглости обалдел, резко дал по тормозам, машину крутануло-юзануло почти по кругу, но до девушки не доехала. Гостья, хмыкнув, показав водителю кулак и язык, и спокойно продолжила движение на набережную! Люди, замершие на обочине, стали смеяться и даже аплодировать молодой нахалке, а та грациозно развернулась и сделала настоящий балетный низкий поклон! "Господи..., балерина, что ли? То-то такая маленькая и худенькая. Вот тебе, и "лебедь белая"! Смотри-ка на неё: поклонившись, помахала водителю рукой, делая знак "проезжай", а он, похоже, штанишки намочил от её фортеля. Сидит, вцепившись в руль, и тупо смотрит то на неё, то на людей, а зрители уже показывают не совсем приличные жесты и откровенно смеются над лихачом! - легко и радостно смеясь, Фил поймал себя на мысли, что "ломка" отступила полностью! Вместо неё в теле поселилась тонкая слабость и странная истома. Или даже не она, а... предчувствие что ли, что вот-вот что-то произойдёт, неземная невесомость и радость. - А ты чуть не проворонил такое зрелище со своим "коксом", дурак! Вот так и жизнь пропустишь, не замечая мелких и невинных радостей, тех самых, которые ткут основной узор нашей прихотливой жизни. Ох, смотри, как бы твой ковёр не оказался жалкой дерюжкой, - расправив плечи и спину, развернул грудь, глубоко вдохнул чистый воздух северо-востока столицы, ощутив хвойный аромат, прилетевший на крыльях лёгкого ветерка явно из "Лосинки". Только там много хвойных посадок. В "Сокольниках" - лиственные. Улыбнулся. - Чудеса! Сколько времени для меня запахов не существовало практически - притупились, стали неуловимыми, почти пропало обоняние, а всё он, "кокс" проклятый, - теперь, наблюдая за дерзкой девчонкой, радуясь её маленькой победе над хамом, с наслаждением вдруг обнаружил, что мир по-прежнему пахнет, благоухает, тревожит и радует такими разными запахами! - И всё это чуть не променял на горстку заморской "дури"...? И кто ты тогда? Дурак и есть".
- Я дурак! - почти закричал, закружившись на мосту, подняв руки и смеясь. "Хорошо, что мостик поодаль от девчонки - тоже бы начала смеяться, наверное". Успокоился, облокотился в привычную позу на перила моста, опять принялся наблюдать за гостьей. - Так-так..., опять минутка грусти: затихла, задумчиво гладит рукой, затянутой в перчатку, холодную кованую решётку ограды, перебирает пальчиками балясины. Ещё ниже опустила голову: кажется, не может сдержать слёз. Что же случилось, балеринка? Роль не дали, танцевать не разрешают? Или партнёр ушёл к другой? Да, слышал о таком. В курсе: когда партнёр решает поменять партнёршу - это трагедия для оставленной. Нет танцовщика - нет пары, а нет пары - нет партий в балете. Свои беды у крохи, похоже. Подойти, что ли? Не помешаю? Ведь не для знакомств она сюда приезжает, право? Не стоит, пожалуй, - деликатный и скромный от природы, так и остался стоять на мостике, терпеливо наблюдая за медленными перемещениями незнакомки вдоль набережной. Вот неуловимым движением махнула рукой, словно разговаривая с кем-то и сдержанно отмахиваясь от собеседника. - Понятно: продолжает разговор с тем, кого нет рядом. Не стану тебя тревожить, малышка. Просто посмотрю, если не возражаешь. А ты красива, "лебедь"! Глаза даже издали видны - сияют. Кто же обидел тебя? Сказал бы ему "пару ласковых", - поперхнулся, покраснев. - Ну-ну..., вот только драки тебе ещё для полноты счастья и не доставало! - рассмеялся над своими мыслями, поражаясь им всё больше. - Что с тобой происходит, а, Филин? Балерины стали интересовать. Эдак, глядишь, и завсегдатаем закулисья балетного станешь, содержанку заведёшь, как твой дедушка! - засмеявшись в голос, погладил густые волосы, взъерошив их. - Смотри-ка, опять она к той арке ушла. Видно, что-то значит для неё. Кто знает?
Понаблюдав за девушкой с полчаса, проводил глазами обратно к переулку в сторону Матросской Тишины. Вздохнул, поклявшись себе: "Если и завтра придёт - подойду непременно! Чем-то она меня заинтересовала настолько, что уже сниться начала. Да ещё в таких сценах... - смущённо улыбаясь, шёл домой с просветлённой улыбкой и ощущением полного счастья. - Странное чувство: словно не было тяжёлых потерь за последний год, не похоронил друга-любовника, оставшись в жестоком мире для таких, как я людей совершенно один; словно переродился и теперь стою на пороге совершенно новой жизни, где ожидает только радость и обновление; словно опять трепещущий подросток, и всё ещё впереди. И оно, то, что будет впереди, обязательно обернётся волшебством. Сказкой. Легендой моей жизни".
- Ну всё - полный комплект, Фил! - громко рассмеявшись уже в квартире, готовя себе ужин, замер с кофемолкой в руках. - Ещё про принцессу нафантазируй - в "Кащенко" тебе обрадуются! - поражённо покачав головой, принялся за кофемолку, продолжая посмеиваться под нос.
...Уже бежал к набережной! "Звонила мама, а я и сказать не осмелился, что звонок совсем не ко времени, что у меня свидание с "белой лебедью"... Что? Свидание?? С девушкой? - Филипп остановился, как громом поражённый от ясной осознанной мысли. - Это и будет свидание! Чувствую всей душой! Да..., мама бы обрадовалась такой новости. Милая, бедная моя мамочка! Как я тебя мучаю", - тяжело вздохнул, опомнился, подпрыгнул в нетерпении и опять кинулся к заветному мостику.
Успел! Как раз в тот момент, когда по-привычке склонился на перила мостика, она вышла из переулка и, осмотревшись, перешла широкую проезжую часть, направляясь на "свою" набережную. "Что же ты тут ищешь, кроха? Воспоминания не отпускают? Не здесь ли встретила любовь свою? Вполне возможно. Яуза всегда обладала особой атмосферой романтики. Сколько на её берегах родилось пар влюблённых! Я и сам с Валентином любил здесь бывать и стоять, обнявшись, на этом самом мостике. Теперь стою и наблюдаю за маленькой девушкой, а сердце отчего-то трепещет и дрожит, как от предчувствия. Или нет..., это уже не предчувствие, а твёрдая уверенность, что всё - не просто так в этой жизни. Ведь не напрасно же она, судьба, сталкивает меня с "лебедью"... четвёртый день подряд! Да, похоже, пора идти сдаваться в тонкие руки балерины, тем более, сегодня уже не плачет, а мечтательно улыбается, созерцая медленное течение реки. Значит, переборола печаль, малютка. Справилась. И пришла к Яузе, ох, как бы не в последний раз. Больше медлить нельзя, Филин! - решительно оторвавшись от перил, поправил короткую кожаную курточку, пригладил волосы и спустился с мостика. Неспешно идя к наблюдающей за рекой гостье, едва справился с непонятным волнением. - Господи, в дрожь даже бросило! Что со мной происходит? Нет времени разбираться. Вот и она: маленькая, едва метр шестьдесят, наверное. И такая худенькая... Да, точно балерина. Тонкие черты лица, и хотя нос чуть крупноват, но даже профиля не портит - изящная такая изюминка в лице. А губы какие! Полные, пухлые, сочные, такого красивого изгиба и формы... Стоп, мечтатель. Довольно глазами знакомиться. Не пора ли приступить, так сказать, к оригиналу?" - сдержав улыбку, шагнул к гостье.
- ...А я Вас здесь уже четвёртый день подряд вижу, - тихим голосом окликнул и заставил девушку поднять голову и оторваться от созерцания воды. - Добрый день! Не помешал?
- Привет! Нисколько. Созерцаю, - улыбнувшись, окинула неожиданно цепким изучающим взглядом, вдруг заставив парня покраснеть и смутиться. - Тоже наблюдаете за умиранием природы?
- Можно и так сказать. Мы были здесь часто с... другом, - Фил осип, ещё больше покраснел и поспешно отвернулся.
- Расстались? - таким странным и понимающим голосом спросила, что он поперхнулся от неожиданности, захлебнувшись воздухом: "Боже! У меня что, на лбу написано, что я "иной"?"
- Да, - удивился вопросу до предела! - Как Вы... поняли...?
- Отвечу вопросом на вопрос: что значит быть "другим"? Мне это важно знать, понимаете?
- Почему? - замер от такой постановки вопроса. "Кто она? Не думаю, что балерин это может интересовать. Хотя, и среди танцовщиков такие - не редкость. Может, её партнёр такой?"
- Сама "иная", только не в Вашем смысле - вижу мир иначе.
- Может, на "ты"? - протянула руку, затянутую в кожаную бордовую перчатку, в спокойном и дружеском приветствии. - Марина.
- С удовольствием! - вздохнул облегчённо, даже просветлел лицом, с радостью пожал руку своей красивой тонкой тактичной и привлекательной гостьи. - Филипп.
- Боже, какое красивое и редкое имя...!
"Ах, как воскликнула и распахнула глаза! Красавица".
- Мама выбрала?
- Д-да, - удивился до предела, лишился на минуту дара речи! "Провидица, что ли?" - Откуда...?
- Сама уже мать - тоже выбрала имя дочери самостоятельно, не пожелала называть именами матерей-бабушек-тётушек. Идиотская привычка увековечивать покойников! - всё ещё держа мужскую руку, вдруг довольно сильно её сжала. - Тебе очень идёт это имя - редкое сочетание.
- Спасибо, Марина, - горло неожиданно перехватили слёзы от нахлынувшего волнения и глубокой признательности к странной девушке. "Хотя, нет, женщине, но такой юной! Сколько же ей было...?" Умерил волнение, постарался не смотреть в упор, скромно опустил ресницы, и только румянец на щеках не желал слушаться. Поднял взор, заметил вопрос в зелёных глазах. Задумался, деликатно выпустил девичью руку и галантно предложил локоть. Нежно и так... робко положила тонкую невесомую ручку, что его сердце сильно стукнулось о рёбра, словно захотело полежать на маленькой ладошке гостьи. "Так, стоп, Филя! Увлёкся. Она ждёт ответа: тихо, терпеливо, ни мускулом, ни мимикой не выдавая нетерпения. Точно - балерина. Сколько лет им приходится терпеть дикую боль от изматывающих занятий и пуантов! Бедняжка". Одёрнул себя. Помолчал. Так и пошли под руку по набережной, молча некоторое время. Решился на откровенность - понял, что этого ожидает. - Трудный вопрос. Сразу не ответишь в двух словах. Сложно невероятно. Постоянная необходимость следить за собой. Стремление выглядеть, как все. Каждодневное усилие над душой, почти насилие, когда девушки пытаются знакомиться, пытаются обнять или поцеловать. Приходится быть деликатным и осторожным, чтобы не дать повода даже взглядом или улыбкой. Очень трудно, учитывая, что я учусь в универе. Девушек большинство, и они туда идут далеко не за знаниями, а в попытке найти подходящую обеспеченную партию. Понимаю - будет только хуже, но я такой родился. Спасибо маме - поняла и приняла "иным", не упрекнув, не пытаясь что-то изменить. Она у меня чудесная. С другими бывает хуже: изгоняют из семьи или заставляют быть обычным, "нормальными", женят насильно, вынуждают вести жизнь обывателя, которая нам претит. Многие сдаются и стараются слиться с массой, женятся, имеют детей и мучаются всю жизнь, разрываясь между "так надо" и "так хочу". Эта борьба их медленно убивает, ломает психику. Я этого не желаю. Не знаю, хватит ли сил противостоять толпе? - не смог до конца сформулировать мысли, волновался сильно: "Исповедь перед девушкой, да ещё о таком...!"
- А друг? - мягко положила руку на мужскую тёплую кисть, слегка сжала тонкие пальчики в прохладной коже, заглянула в глаза так странно, ощутимо касаясь ими души, невероятно успокаивая и искренне понимая! - Кто инициатор разрыва? Встретил другого?
Стало и легко от такого взгляда, и невыносимо больно! Столько воспоминаний сразу нахлынуло...! Но девушка терпеливо ожидала ответ. Пришлось справляться с отчаянием и брать эмоции под контроль. Решил сказать всё.
- Его больше нет. Убили полгода назад. В баре. В спровоцированной драке. Только за то, что был, не как все... - замолчал и замедлил шаг, остановившись и смотря на воду Яузы. Выпустил её надёжную и необходимую руку, отвернул лицо, понимая, что слёзы готовы хлынуть из глаз. "Нет! Не здесь. И не сейчас", - безмолвно застонав, схватился за холодные чугунные перила ограды, смотря на воду реки.
- Как ты?
Услышав вопрос, передёрнулся, с трудом сдержав слёзы и справившись с криком отчаяния.
- Он так меня часто спрашивал... - хрипло просипел, не сумев быть до конца вежливым, резко отвернулся корпусом от терпеливых понимающих сочувствующих и всепрощающих глаз. "Как у Богоматери - всех любит и всех прощает".
Обняла со спины, нежно и мягко гладя по груди руками, шепча простые слова утешения в минуты скорби. Но даже не они помогли, а простое присутствие живого человека рядом. "Вот кого так не доставало последнее время - друга! Меня убивало одиночество! Так и не привык к нему. Мамы давно нет, и Вали тоже. Едва не утонул в болоте под страшным названием "Одиночество". Слово-то какое: один ночью..."
Вдруг с реки потянуло стылым зимним холодом, и утешительница вздрогнула тонким тельцем. Опомнился, отодвинул личные чувства и переживания на задний план, заставил себя стать обычным парнем на свидании с девушкой. "Ей холодно! - обернулся и обнял худенькие острые плечики, согревая руками и чувствуя, как она мелко дрожит от озноба в тонком осеннем пальто. - Замёрзла, птичка моя, совсем застыла, - неожиданно нахлынула такая волна нежности, что даже задохнулся на миг! Покосился с опаской. - Не заметила". С трудом проговорил, кивая головой:
- Здесь неподалёку, есть кафе... - предложил и тут же понял: "Там мне вовсе не будут рады. Знали про нас с Валентином и старались оскорбить при каждом удобном случае. Но если девушке так нужно, придётся потерпеть. Может, при ней не опустятся до низости? Домой бы её отвести..."
- Я бы выпила горячего чая.
Так тихо произнесла слова, что парень даже вздрогнул: "Слышит мысли? Или совсем не умею владеть лицом? Но, не время для подобных размышлений. Чай, говоришь? Это не проблема".
- Если не боишься, пойдём ко мне. Я живу вон в том доме, - указал на свою высотку на набережной, - совсем рядом, - прибавил, смотря с высоты роста в такие красивые необычные пронзительно-зелёные глаза, только в этот момент рассмотрев их как следует: "Русалка, да и только!" Улыбнулся, успокоив подозрения. - Мамы нет - в загранкомандировке, а мне так одиноко в большой квартире, вот и выхожу тут гулять.
- А консьерж...? - так лукаво улыбнулась, заглядывая снизу, что опять почему-то смутился до предела: "Бросило в жар даже! Да что творится с телом!?" А озорница продолжала, сияя зеленью. - Удивится наверняка, да? Разыграем человека, а?
- Ты... хочешь...? - ахнул, поняв, что предлагает: "Зная, что я гей, умница решила мне немного помочь и разыграть перед консьержем сцену, что мы с ней - пара влюблённых! Да..., было бы забавно понаблюдать со стороны, а то, всё косится. Нет, не откровенно - ровное отношение, воспитанный, но в глубине души, презирает за то, что "другой", что не с девушками прихожу, а с парнями - понял уже".
- А кто нам запретит? - смеясь, протянула обе руки. - Поиграем?
Улыбаясь и закусив губу, еле сдерживала громкий смех, так украшающий синее, наполовину в кровоподтёке лицо. "Похоже, авария была недавно. Господи, это не в районе ли "Лосинки"...?"
- Согласен! - вскинув бровь, постарался ответить низким голосом, который так любила мама. "Говорила, что становлюсь по-настоящему привлекательным и притягательным мужчиной - трудно девушке устоять, - увидев, как у подруги нервно дрогнули брови, всё понял. - Сработало: покраснела и отвела от лица изумрудные глаза, вспыхнувшие таким манящим светом... - резко закружилась голова, в памяти отчётливо всплыла фраза мамы, произнесённая тем августовским вечером, когда стал мужчиной. Горячая волна подняла тело, горло затрепетало. Теперь понял, что с ним. - Я хочу эту девочку!!" Едва успокоившись, повторил вслух заветные слова. - Всё в жизни надо попробовать, - тихо прошептал, глубоко посмотрев в потаённые глубины чудесных глаз. - Не боишься? - держа лицо, старался сохранить спокойное выражение, чтобы не напугать Лебедь, успокоил глазами: "Верь", а, отведя глаза: "Нет, я тебя не потеряю!"
- И не надейся, шельмец! Только чай! - вдруг сильно ткнула его кулаком в бок и... побежала по набережной, смеясь. - Хочу чаю! - кружась, выделывала пируэты не хуже балерины в пуантах на сцене Мариинки!
Догнав, рассмеялся во весь голос, на бегу беря за руку озорницу.
- А ты сумасшедшая, Марина! Может, я маньяк! Или убийца!
- Не смеши! В таких домах они не водятся! Им трущобы Родина, - резко остановилась. - А вот ты рискуешь. Вдруг я воровка, аферистка, эээ... преступница, бежавшая из... "Матросской Тишины"...?
- Ты на себя посмотри! Да в тебе ни один порок не удержится - соскользнёт с тщедушного тельца! - расхохотался, не выдержав смешного растерянного девичьего лица: "Даже не могла вспомнить, какие они бывают, эти преступники! Да уж, вот ведь придумала! Ну и рассмешила! Я так рассмеялся, пожалуй, впервые за последние полгода, а может, и за год. Столько всего было... Нет, не буду портить ни себе, ни ей такой замечательный день". - Вот ведь насмешила! Да на тебе написано: "Жена, мать, работа", - постарался сказать легко и не обидеть ненароком.
- А любовника там не проглядывает? - остановившись, едва слышно спросила, побледнев и сникнув, а Фила наоборот, опять вогнав в ярую краску смущения.
- Нет, там только печаль и разлука, - негромко ответил, заглянув в погрустневшие глаза. "Столько за ней наблюдал - не мог ошибиться!" - Ведь так...?
- Да.
Сказала таким тоном, что сердце парня "ухнуло" в ноги и... "Почему мне так дико захотелось притянуть её к себе, поцеловать нежно и...? - поняв, что мысль "затапливает" возбуждением не только голову, остановился. - Не "утонуть" бы раньше времени! Нет, мне хватит терпения приручить тебя, Птица моя сказочная".
- Я это сразу понял, ещё в первый раз, когда наблюдал за тобой с моста, - прошептал, почти признаваясь.
- Так это ты меня прожигал глазами?
Шутя, замахнулась тонкой рукой, но он быстро перехватил кулачок, завёл за свою спину, положил ручку на талию и, нежно прижав девочку к боку, согревая, повёл домой, сдержанно улыбаясь, стараясь ничем не выдать клокочущего в душе торжества. Кровь вскипела, бросив тело в жар, заставив загореться кожу щёк, ушей и шеи.
- Ты не передумал, Филипп? Я не обижусь, не волнуйся - сама импульсивна: вспыхиваю искрой, потом гасну, - настороженно спросила, заглянула снизу в глаза, но, заметив полыхающее юное страстное лицо, покраснела тоже, тактично отведя взор.
- Нет. Окажи мне честь, побудь немного гостьей, сколько сможешь. Ты в отпуске, да? - быстро сменив тему, отвлекал разговором больше себя, чем её. "Теперь знаю твёрдо: она будет моей и сегодня же - чувствую это всей кожей. Тоже настолько одинока и так сильно страдала эти дни, что потянулась ко мне в бессознательном стремлении заполнить невыносимую душевную пустоту. Да, милая..., хорошо, что я тебя встретил! Ты сейчас в таком состоянии, что запросто могла бы стать жертвой маньяка, подонка, преступника любой масти. Значит, судьба. Будем вместе, только надо немного подождать. Не торопиться. Держать себя в руках, Филин! Ты мужчина, вот и крепись. Как часто эти слова говорила мама! Спасибо, любимая. Похоже, убедила. Хочу для Маринки стать настоящим надёжным единственным мужчиной - оба в этом остро нуждаемся! Как никогда".
Шли набережной, о чём-то говорили, он что-то отвечал, она над чем-то смеялась... Пропали! Разговор растворялся тишиной набережной Яузы, заслонялся шумом деревьев, голых и светлых, скрашивался голосами людей и машин. Проходили по берегу, любуясь видами мостиков и домов, историю которых рассказывал Филипп, коренной москвич в шестом поколении, а девушка так внимательно слушала, что приоткрывала рот, превращаясь в сущую деревенскую девочку, едва приехавшую из глухой провинции в столицу. Радуясь теплу, шалили, заигрывали и дурачились, поднимая сохранившиеся жёлтые листья, дарили их друг другу. Два одиночества из двух разных миров сошлись в тот день и не захотели расстаться, ища поддержки и понимания друг у друга. Странная встреча стала судьбоносной для Фила и Мариши - сразу это поняли. С того дня они смогли посмотреть на собственные жизни совсем с другой стороны, впустив в них свежую, иную струю и прекратив, наконец, полосу несчастий и бед, преследовавших их последний год. Парень искренне радовался: "Начинается новая жизнь! И я, и Марина это почувствовали одновременно, и уж постараемся сохранить хрупкое чувство симпатии и влечения, возникшее между нами и нашими телами; приложим все усилия, чтобы не испохабить его, не искалечить, не унизить, не опошлить. Нам обоим захотелось волшебства и сказки, самой настоящей: с принцем и принцессой, с королями и дворцами, и, конечно, со счастливым концом! И она, похоже, случилась и началась".
Глава 4.
Сто часов счастья.
"У англичан есть характерное выражение: "В ожидании улова главное - не упустить время, когда пора выбирать сети". Вот и в моей жизни наступил тот самый момент - выбирать сеть из пучины жизни, и достать из неё улов, девочку-утопленницу, русалку, балерину - Мариночку. И не важно, что она таковыми никогда не являлась. Самое ценное в ней - незамутнённая хрустально-чистая душа, способная любить, прощать и понимать. С такой "триадой" никакие напасти не страшны. Пока она будет со мной - я спасён".
...Филипп крепко обнимал девочку, не сознавая, что руки не просто обнимали: любили, жаждали и ждали. И дождались своего часа.
Прохожие провожали влюблённую пару весёлыми глазами, бросали вслед колкие замечания, на что молодые дурачились, кривлялись и нежно касались губами друг друга, краснея и трепеща. Люди смущались, отводили глаза, тихо извинялись, поняв, что у ребят всё лишь только начинается, и счастливая жизнь впереди. Едва слышно пожелав счастья, удалялись, оставив за спиной трепетно обнявшихся влюблённых.
Филя медленно и нежно ласкал пальцами худую девичью спинку с выступающими острыми лопатками, которые не сглаживало даже серое осеннее пальто с красивой пелериной на плечах, придерживал под руку на тротуаре, чтобы не споткнулась о бордюр, зацепившись небольшими каблучками бордовых осенних сапожек, и, метр за метром, привёл к сталинской высотке.
Как таковой она ею не являлась - не очень-то и высока: десять основных и три этажа надстройки, но добротность и основательность, мощные стены и высокие потолки создавали впечатление, что здание высокое, почти высотное. Знаменитое здание на Русаковской набережной 5 было просто жилым домом. Правда, как раз простые-то люди там никогда и не жили: партийная и научная элита, врачи и адвокаты, сотрудники силовых и прочих властьпредержащих ведомств - вот тот контингент, который проживал в сталинском доме: классические буржуа под личиной обычных советских людей. Но когда ты постоянно живёшь в среде себе подобных, так не считаешь - это простой дом с привычными соседями, пусть важными и обеспеченными, которых по утрам у подъездов ждут ведомственные "Волги" и "Чайки", а вечером привозят усталых пассажиров к их семьям обратно.
Ведя подругу к себе в квартиру, Фил немного нервничал: "Не смутит ли дом Маринку? Она-то простая, скромная, одета настолько просто и безыскусно. Не застесняется ли...? - но, понаблюдав за нею, не заметил ничего настораживающего, кроме почтительного любопытства. - Хорошо, что не стала удивляться, расспрашивать, ахать и охать. Напротив, бегло осмотрев издалека внушительное здание, больше на него глаз не поднимала. Деликатная, умничка. Неплохо, что спокойно отнеслась к своему виду. Если бы завела: "Ой, я так плохо для такого дома одета!", то мне бы пришлось непросто - не люблю кривляк и попрошаек. И в этом повезло: ни бровь не повела, ни осмотрела себя критически, ни покраснела от стыда - спокойно идёт, куда веду".
- Пришли. Вот здесь я с мамой и живу. Вход со двора - там очень красиво! Я двор люблю больше, чем парадную часть, что на набережную смотрит, - обнял девушку за талию, показывая свободной рукой на особенности архитектуры дома, устройство и декор. - Прости, увлёкся! Ты замёрзла! - прикоснулся губами к прохладному виску. - Холодный. Пойдём домой, довольно на улице мёрзнуть, - увидев скромный кивок, засмеялся, хитро прищурился и, наклонившись, приник к уголку дрогнувших губ. Их тепло, мягкость и тонкий запах помады с запахом земляники вдруг вызвал в теле бурю эмоций: голова зазвенела, резко закружилась, в глазах потемнело! "Тише, Филин, не заводись. Ты просто ведёшь замёрзшую девочку выпить горячего чая к себе домой, в квартиру, на кухню. Возьми себя в руки, мальчик!" - едва справившись с дурнотой и возбуждением, завёл гостью в огромный мраморный холл, понимая, что один его вид может подавить любого своим величием. - Лифты справа, проходи, пожалуйста, - низкий хрипловатый голос удивил самого: "Да, Филипп, что-то ты совсем распоясался".
Прижав подругу к боку, быстро повёл к лифтам, поздоровавшись на ходу с удивлённым до предела консьержем.
Он так и стоял с застывшим лицом, пока молодые не уехали наверх. Лишь когда кабина скрылась из виду, служащий в замешательстве потёр щёку, словно не веря своим глазам, хмыкнул и, решив что-то, направился в дежурку к телефонам.
- Вот мы и дома. Проходи, сейчас помогу раздеться и осмотреться, Маринка, - с этими словами Фил стал помогать: принял осеннее пальто, вишнёвое кашне, кожаные перчатки цвета вина и светло-серый берет; подал сменную обувь - мягкие пушистые розовые тапочки Софьи и, убрав бордовые сапожки на тёплую подставку для просушки, разделся сам. Повёл девушку, прихорашивающуюся у огромного старинного зеркала в пол в бронзовой оправе, на кухню. - Сейчас будем пить чай. Ты не голодна?
- Нет. Перед прогулкой зашла в кафе "Блинная" у метро - объелась, - засмеявшись, стала такой красивой!
Поставив греться чайник, подошёл к ней, стоящей у огромного окна и любующейся открывающейся оттуда панорамой реки и набережных, встал сзади, осматривая гостью впервые без верхней одежды. Маленькая, худая до истощения, с угловатыми и довольно развёрнутыми плечиками. Узкая талия и бёдра довершали облик и говорили о том, что девушка либо занималась спортом, либо её фигура спортивная. Но худоба всё скрашивала и создавала картинку хрупкой и слабой девочки-балеринки. Волосы, что так поразили в первый день, оказались действительно чудесными: светло-русые, с пепельным оттенком, с едва уловимым золотистым отливом, да ещё к тому же слегка волнистые. Довольно длинные, они ложились мягкими сияющими локонами на плечи, обнимали тонкую шейку и часто мешали хозяйке, заставляя особенным мягким плавным изящным жестом отводить их назад, пропуская пряди сквозь красивые тоненькие длинные пальчики без маникюра. Стояла в изысканной позе, живописно обняв себя тонкими худыми длинными руками за предплечья, отчего плечики стали ещё острее и беззащитнее, смотрела из его любимого окна и не могла оторвать восхищённого взгляда от Яузы, счастливо и мечтательно вздыхая, вздымая волнующе и чувственно соблазнительные округлости под тонким свитерком. Филя не выдержал мощного прилива нежности и ласково обнял Марину поверх её рук, прижав спиной к своей груди, к бешено стучащему сердцу, положил голову на острое плечико, с мягкой улыбкой заглядывая сбоку в тонкое смущённое личико.
- Это моё любимое место: утром здесь здороваюсь с городом, вечером прощаюсь, и не надоедает ни вид, ни река, ни машины! Хотя живём всего лишь на седьмом этаже - город, как на ладони, - сжав сильнее хрупкую фигурку, лбом прислонился к прохладной щеке. - Холодная. Пора чай пить и греться... - голос не слушался, охрип, а предатель-мозг зацепился за слово "греться" и тут же выдал картинку страсти и любви, обнажённых сплетённых тел и дрожи наслаждения. Задрожав, постарался взять себя в руки, едва дыша, сходя с ума от её волшебного запаха: волос, пахнущих горьковатой осенью и тёплой шерстью, согревающейся юной кожи и лесного аромата земляники с её губ, ни с чем несравнимого флёра настоящей женщины - чувственного щекочущего плоть соблазна. Медленно притянул к себе её бёдрами, плохо соображая головой. Не оттолкнула, только деликатно сжала пальчики на его кистях, мягко останавливая столь стремительный штурм.
- Ты обещал, - едва слышно проговорила, прижавшись щекой к его горящему лбу.
- И не нарушу обещания, клянусь, - так же тихо ответил, подняв голову с плеча, повернул девушку к себе. Серьёзно посмотрев в зелёные спокойные глаза, справился с волнением, поцеловал в лоб и отпустил, занявшись приготовлением чая.
...Через два часа готовили обед, шутили и смеялись, бросались веточками зелени и кусочками овощей. Радость и тихая грусть витали по кухне, волнами накатывая и накрывая друг друга. Когда кто-нибудь из ребят грустил, вспомнив о своём, другой оставлял работу, ласково обнимал и стоял в молчаливом сочувствии и понимании, поддерживая не словом, а теплом тела, рук и души. Когда горькая минутка накрыла Маринку, Филипп шагнул к ней, порывисто обнял и... еле удержался от такой сильной всепоглощающей нежности, что только объятий для её выражения стало уже слишком мало! Захотелось любить сейчас и здесь, сдёрнуть кашемировый тёмно-зелёный свитерок, что плотно обтягивающий маленькую грудь и плоский животик, эту мягкую податливую ткань трикотажа, что так красиво обрисовывала линию острых плеч, трогательных локтей и заботливо обнимала узкие талию и бёдра. Расстегнуть шерстяную коричневую клетчатую юбку в крупную складку, невыносимо чувственно обволакивающую попку и прикрывающую маленькие детские колени. Голова помутилась от головокружительного нежного запаха взволнованной гостьи: волосы пахли липой и весной, а от одежды шёл тонкий шлейф каких-то незнакомо-знакомых едва уловимых духов: пряно-сказочных, невероятно изысканных и... губительно-соблазнительных. Эти запахи смешивались с ароматом женской кожи и абсолютно лишали разума и воли гостеприимного хозяина! Его руки начали мелко дрожать, ладони вспотели, ноги подгибались, маня присесть на угловой диван, посадив на колени и Маришку... "Нет! Если сяду и тем более возьму на колени девочку - не смогу удержаться. Нет. И так на последнем честном слове и силе воли держусь, - ругнул себя крепко, одёрнул. - Не сходи с ума, Филин! Держись. Сорвёшься - уйдёт, потеряешь. Думай о чём-нибудь другом. Ты что сейчас делал? Обед? Вот и заканчивай его, корми птаху - смотри, какая она худая".
- ...Ну что? Как там у нас с обедом? - сиплым голосом едва выдавил несколько слов, с трудом выпустил из объятий Мари и резко отошёл к плите.
- Почти готово. Будем совместно травиться! - быстро освоилась на незнакомой кухне и споро накрывала на стол. - Парадный обед не будем устраивать - обойдёмся простыми вилками-ложками, - легко смеясь, гремела приборами, шуршала салфетками и скатертью. - Ау! Филипп! Ты где? - ткнула кулачком в бок, толкнула плечиком, коснулась игриво бедром, хохоча и заглядывая в лицо волшебным шаловливым изумрудом.
Не выдержав серьёзной мины, засмеялся тоже, подхватил хулиганку на руки и закружился на месте - хорошо, когда размеры кухни такое позволяют. Отсмеявшись, облегчённо вздохнул: возбуждение и острое желание отпустили, и стало легче дышать, выдавая пограничное состояние лишь жарким румянцем. "Маришка, золото, видит и всё понимает, старается отвлечь всяческими способами. Да..., вот что значит замужняя женщина: всё чувствует и знает, как себя вести в таких случаях, - задержался взглядом на обручальном кольце, тайком вздохнул. - Счастливец её муж, что нашёл такую женщину. Хотя..., почему тогда она здесь прогуливалась? И почему о любовнике заговорила там, на набережной? И вообще, спокойно со мной пошла, хотя ведь видно - не гулящая, чистая, домашняя и... верная! Да-да, понимаю, что сам себе противоречу: явно есть любовник, но куда девать чутьё, что девочка верна по натуре, как... собака? Загадка".
- Маринка..., можно тебя спросить...? - остановился за спиной, мимолётно с наслаждением вдыхая запах её разгорячённой кожи головы. Опомнился, безмолвно взял девичью правую руку, поднял на уровень глаз, красноречиво замер в ожидании ответа.
- Развожусь. Не будем об этом. Не хочу портить нашу встречу ничем, - тихо с болью прошептала, пытаясь вырваться.
Прижал окольцованную руку к её животику, обнимая сзади, и начал целовать голову, затылок, шею и нежную кожу под ушками. Загораясь, схватил обеими руками. Поцелуи становились протяжнее, крепче и слаще, всё ближе подбирались к её зовущим губам - сладкой и губящей пропасти. Омут желания вновь раскрыл жадные объятия...
- ...Ай!! Кастрюли убегают! - закричала, выпорхнула и с хохотом кинулась спасать обед.
Фил очнулся от сладкого дурмана и стал помогать, смеясь чисто и счастливо.
...Камин горел жарко и ярко, огонь отражался в створках огнеупорного стекла и играл отблесками на полу, мебели и лицах молодых, валяющихся на толстом ковре невдалеке и рассматривающих кучу фотографий из семейного архива. Шутки и восхищение, задумчивость и грусть при виде фото чужой семьи часто вырывали из уст Мари тоскливый вздох, а счастливый Филипп наблюдал за простыми бесхитростными и открытыми эмоциями и откровенно любовался ими! "Сколько фальши и наигранности довелось мне видеть и слышать из уст разных высоких и знатных гостей, когда таковые бывали у нас с визитом! А тут - сама наивность: распахнутые глаза, восхищение при виде царских нарядов предков, грусть до слёз при виде чьих-то похорон, тихая радость и добрая зависть при виде свадеб и дней рождений или крестин, задумчивость при разглядывании лиц красивых мужчин и женщин давно ушедшей эпохи. Чистые, как капля утренней росы, искренние и сердечные чувства - зеркало твоей души, моя Лебедь! Такие же чистые, как твои белые крылья, - смотря на склонённую девичью пепельную головку, вдруг отчётливо понял. - Хочу, чтобы она стала моей не только в постели! Хочу видеть здесь всегда, каждый день. Своею. Женой. Матерью моих детей. Готов уже сегодня её оставить у себя. Любой ценой! Любой. Даже силой".
Будто почувствовав что-то, вдруг вздрогнула, беззвучно опустила фотографии на пол, стала машинально складывать в коробки, странно насторожившись, словно готовясь отразить бесчестное нападение. "Нет, родная..., я не испугаю тебя! Нет. Успокойся. У меня хватит ума и терпения честно завоевать тебя, моя Русалка. Не бойся, моя Лебёдушка. Не раню твоих нежных и невесомых крыльев. Ни пёрышка не уроню. Ты со мной в полной безопасности. Поверь, любимая... - словно услышав мысли, подняла взгляд, нежно и загадочно улыбнулась, сверкнув изумрудом так, что сразу забурлила кровь, спёрло дыхание! - Тихо! Дыши, Филин, дыши..., это полезно для нервов. Смотри на её руки: как бережно собирает память твоих предков тонкими пальчиками, уважительно сортирует по годам и эпохам фотографии, убирает перевязанные лентами коробки обратно в секретер. Посмотри, как всё чисто убрала за собой - ни соринки. Редкая аккуратистка. Отвлёкся? Вот и славно. Пора. Смотрит неуловимо и деликатно на часы".
...Спустя пять часов выходили из подъезда дома в обнимку - Фил не мог оторваться от Мари! Обнимал, часто целовал в висок, голову и щёку, а она стыдливо краснела и смущалась, когда кто-нибудь смотрел на них. "Дааа, как посмотрел консьерж! Просто дар речи потерял, когда, выходя из холла, мы поприветствовали его. На Маришу-то как глянул: "Девушка!" Даже кинулся вперёд нас, якобы придержать тяжёлые двери. Ха, да понятно же: поближе рассмотреть мою красавицу-Лебедь, мою Русалку. Что ж, смотри, служивый - настоящая девушка, а не переодетый парень-трансвестит. Ага! Рассмотрел, в изумрудные глаза заглянул, а озорница так зыркнула - чуть не упал. Так тебе и надо, любопытный! Постой столбом, почеши лицо, покрасней до лысины. Лебедь умеет "валить с ног" взглядом, как призналась. Вот и свалила. Приятного падения, приятель!"
Выйдя во двор, рассмеялись, обнялись по-настоящему, сильно, со стоном, слившись телами. Опомнились, покраснели и быстро пошли к станции метро "Сокольники". Проходя по темнеющим переулкам, старались о будущем не разговаривать, словно понимали: "Заговорим - не захотим расстаться. Для обоих это будет означать одно - тут же окажемся в постели. Как ни странно, пока держимся на расстоянии - оберегаем эмоции от поспешности, поверхностности, несерьёзности. Нет, нам нужны крепкие чувства - остро в них нуждаемся! Вот и решили, не сговариваясь, поберечь хрупкую романтику и нежность - она того стоила, ведь впереди сто часов счастья".
- ...Я тебя встречу завтра в то же время, Маринка. Приезжай, пожалуйста. Ты мне нужна. Кто ещё выслушает и погладит по головке? - грустно улыбаясь, тревожно заглядывал в зелёные глаза. - Приедешь? - ещё не проводив, отчаянно начал скучать, едва справляясь с желанием попросить не уезжать, остаться с ним. Навсегда.
- Да. Только у тебя в распоряжении будет лишь три дня, - взяла его правую руку и ласково поцеловала, смутив парня невероятно! Печально улыбнулась, изящно пожав плечиками. - Отпуск короток. Лишь на неделю отпустили. Жаль, не подошёл в первый же день, - лёгкая укоризна не упрекала, лишь журила, вызывая жгучий стыд и горькое раскаяние.
- Теперь и сам об этом сожалею. Но я был... немного не в форме тогда. Мне нужно было время... - виновато прошептав, склонился и, прикоснувшись к её беретке головой, замер на минутку. Потом вдруг отчаянно обнял, словно испугавшись, что не приедет больше! Поднял девичье лицо руками и заглянул в необъяснимой панике в зелёные глаза, спрашивая об этом.
- Поклянись, что "завяжешь" с этим! Тогда приеду, - строго посмотрела, поняв терзания и страхи. - Ну?
- Клянусь! - мягко приник к губам, согрев теплом и нежностью. Шепнул прямо в них. - Спасибо, милая...
- Держись, - махнув рукой, ушла в метро, оставив его одного, растерянного и грустного.
Дверь станции закрылась, и сердце Фила сжалось в такой тоске...! "Один. Опять. И вновь пустая квартира и холодная постель. Снова тишина и безмолвие стен. Только привычный вид из окна и неумолчный шум столичной суеты. Лишь долгая равнодушная чёрная ночь впереди, - тяжело вздохнул, закурил сигарету и быстро пошёл через район на набережную. - Четверть часа пешком. Только бы без неприятных встреч обошлось - почти ночь. Следующий раз посажу Маришку на трамвай или троллейбус - так безопаснее, и я не буду волноваться лишний раз, - быстро проходя знакомыми улицами и переулками, вышел к набережным - почти дома. Не удержался и постоял на мостике. - Тишина. Покой. Даже влюблённых уже не видно. Ночь. Сырость. Прохлада. Вероятно, скоро опять выпадет снег, тогда всё станет чистым и торжественным, и Маринке Яуза понравится ещё больше! Стоп, Филипп! Размечтался. Тебе же было ясно сказано: только три дня. Было бы почти сто часов счастья, но ты сам у себя их украл "коксом". Осталось три дня. Только три. Как жаль! До слёз. Так мало... Если бы трое суток, но Маришу не уговорить - не останется. Что ж, Филин, постарайся хотя бы эти часы сделать праздником, способным перерасти в долгое совместное счастье. Не сможешь, будешь жалеть всю оставшуюся жизнь - дважды такая удача в жизни не выпадает. Смотри, как бы "Лебедь Белая" не обернулась в "Синюю птицу счастья" и не упорхнула от тебя. Ищи её, потом, свищи. Взмахнёт, "и только ветер тебя поманит синим взмахом её крыла!" Вот тогда запоёшь совсем другую песнь..."
"...Что такое счастье? Сколько людей задавало этот вопрос? Сколько веков подряд? Нет ответа. И не будет никогда и никому, потому что это и для самого Бога, наверное, тайна. Нет, когда Он создавал Землю и людей, возможно и была какая-то Особая Формула. Но в ежечасных заботах обо всём и обо всех потерял Он её. И теперь лишь невнятные чувства и ощущения мы выдаём за то самое счастье. И едва почувствовав его, самую малость - в крик: "Я счастлив!" А Бог, услышав такой возглас - тут как тут: "Счастлив, говоришь? А ну-ка, подай его сюда - я формулу спишу с него, а то свою потерял давным-давно!" И хвать из рук счастливцев - и к себе в Небесную Канцелярию на препарацию, на вскрытие, на расчленение. А счастье-то - эфемерная штука! Раз - и испустило дух-то! И нет боле счастья ни у людей, ни у Бога: растаяло, испарилось, исчезло, вскрикнув, сгорело. А на Земле влюблённые плачут - потеряно счастье. На небе - разгоняй и нагоняй за умерщвлённый очередной образец. И всем плохо. И опять нет счастья-то. Никому. Ни Богу - кочерга, ни Чёрту - свечка..."
Утром грустный Филипп сидел на широком подоконнике и вспоминал странную сказку-притчу, когда-то услышанную им от няни, старенькой деревенской женщины, бывшей учительницы, жившей с ними первые девять лет его жизни. "Почему именно сейчас я вспомнил о ней? К чему? Зачем старая няня нашептала на ухо сегодня во сне эту грустную историю? Как предупреждение? Или предостережение? Чтобы не кричал, когда почувствую его присутствие? Чтобы держал радость при себе и не выкрикивал в спеси и гордыне об этом в небеса? Ох, нянюшка, да как же не кричать, когда оно накрывает нас с головой!? Как не выкрикивать, когда летишь от него на крыльях, касаясь ими Его самого? Вот и распирает нас та самая гордыня, вот и голосим в глупости и хвастовстве своём, дразня Его там, на грустных и тихих небесах. Спасибо, родная, что предостерегаешь меня, останавливаешь от необдуманных действий! Только вот, смогу ли удержаться? Боюсь, что нет. Такова наша природа: когда мы счастливы - не можем не поделиться радостью с окружающими нас людьми. Нам нужны их счастливые лица - за нас! Вот и вопим".
Глава 5.
Подобно песку...
...Хотелось курить. Хотелось "вмазаться". Хотелось любить. "Курить - на улицу идти, дома не курят. Со вторым - поклялся "завязать" и себе, и Маришке - надо держаться и держать слово. С третьим... Да..., с ним - самое трудное. Третьи сутки в огне. Ни днём, ни ночью тело не отпускает - комок нервов! Мышцы - жгуты, и их крутит и мнёт от желания! Такого никогда ещё с тобой не случалось, Филин. Даже тогда, в пятнадцать, когда сорвался на мать, и она не смогла оставить тебя в адской геенне и муке. Нет. Это во стократ сильнее и мощнее, настолько объёмнее и шире, что все мысли ушли из головы. Осталась одна - Маринка! - только прошептал - дрожь накрыла с головой, "мурашки" по телу волной пошли и вздыбили все волоски на нём. И не только волоски. Огонь в крови! - Так, парень, и что ты собираешься делать в таком состоянии? Как там твоя Лебедь тогда сказала, когда ты о маньяках заикнулся? Что в таких домах они не водятся? Да ты на себя-то посмотри, Филин - маньяк и есть. Все мозги кипят и мысли только об одном - Маришка! Время приближается, и надо что-то с собой делать или откровенно признаться, что слабак, и... не идти на встречу. Нет!! - от одной этой мысли сразу "ухнуло" вниз сердце, ледяная волна прокатилась по телу, мгновенно остудив пожар плоти. - Вот так-то лучше, мальчик. А теперь оденься, выпей полбокала ликёра для расслабления и давай-ка выдвигайся - скоро она приедет".
Пока шёл к метро, с улыбкой вспоминал последние встречи и разговоры, нежность и огонь во взглядах, трепет рук и сладость поцелуев, пока ещё девственных и робких. И вот - последний день, третий. Разочарованно вздохнул, погрустнев красивым интеллигентным лицом: "Так и не удалось уговорить её просто поселиться у меня на эти три дня. Никак. Ничто не подействовало - это странно: то ли так привязана к подруге и её детям, то ли есть ещё какая-то тайна, которую не желала раскрывать. Как жаль! Столько часов потеряно из и без того малого срока! Господи, пожалуйста, помоги сегодня уговорить остаться, а? Ты же всё видишь и понимаешь, что без неё я сгину! Молчишь? Кто бы сомневался, - грустно поднял к хмурому небу печальное лицо и едва сдержал слёзы. - Почему боишься её потерять, Фил? Всего несколько дней назад плакал совсем о другом, о возлюбленном. Как так могло случиться? Загадка. Понимаешь, Валя, скажу честно и откровенно: влюбился я в девочку. Самое страшное, сердцем понимаю - навсегда, но сознаю и другое: против второй природы не смогу пойти. А какая девушка согласится на двойную жизнь своего парня? Никакая, верно. Я её потеряю. Это осознание меня медленно убивает и погубит-таки, уверен", - тяжело вздохнул, посмотрел на часы, ойкнул и... быстро побежал к метро.
...Обнявшись, молодые опять шли по Русаковской набережной реки Яузы, направляясь в сторону "Преображенки" к метромосту. Мариша захотела пройти весь неблизкий путь, навестить мосты и мостики, акведуки и пристани района Яузы, знакомого ей со времён учёбы и проживания в общежитии на Матросской Тишине. Филипп был тогда прав, предположив, что девочка оттуда и приходит. Вот и теперь, навестив своих подруг-знакомых, угостив их сладостями и новостями, наконец, встретилась и с ним. А он не смел даже заикнуться о том, что это время потеряно для них двоих, ведь его так мало осталось! Но она шла рядом, придерживаемая мужской рукой за тонкие плечики, прижатая худенькой фигуркой к боку, согреваемая горячим теплом парня, и, касаясь плечом и бедром, волнуя его каждым движением гибкого стана, гнала жаркие волны желания по сильному юношескому телу, ослепляя, сжигая последние доводы рассудка. Как держался? И сам не знал. Наверное, её спокойствие так действовало: с загадочной улыбкой что-то рассказывала, спрашивала, заглядывая снизу в мятущиеся глаза, ласково касалась его рук то на своей талии, то на плече, трепетно ласкала нежными пальчиками, затянутыми в бордовую кожаную перчатку. Сегодня резко похолодало, и хмурое небо не обещало ничего хорошего: того и гляди, снег с дождём начнётся. Но девочке непогода не мешала наслаждаться жизнью и впечатлениями: безмятежно улыбалась, приветливо махала рукой примелькавшимся завсегдатаям набережной, так же как и они, упрямо гуляющим даже под надвигающейся непогодой, а местные жители останавливались, приветствовали молодых и с ехидными улыбками справлялись, "догуляют" ли те до весны или "спалятся" ещё к Новому году? Озорница громко хохотала, сыпала колкостями и тонкими непристойностями, ввергая всех в краску, прижималась и шаловливо целовала Филю в подбородок или щёку, нарываясь на настоящие поцелуи желания и страсти. Стонал лишь безмолвно: "Сладкая мука!"
Яуза-река несла мутные воды цвета хаки дальше, равнодушно смотрела на всех и величаво продолжала неспешный бег. "Если бы так же неспешно бежала моя кровь по венам. Нет. Бурлит и неистовствует, кипит и бьёт по мозгам. Они просто закипают! - стиснув зубы, на миг закрыл глаза, справляясь с огненной волной. Успокоился с трудом. - Спокойно, Филин. Тише. Она рядом и безмятежна, только на секунду иногда украдкой вскидывает на тебя глаза и тут же отводит - всё чувствует, Птаха, понимает. Наверняка, сознаёт неизбежное: нас влечёт друг к другу. Сильно. Давно. Неотступно. Насколько хватит терпения? Нет! Не думать. Дышать..."
- ...Так рад тебе, Маринка! Как было одиноко, даже из дома не хотелось выходить! - нежно обнял её за плечи, согревая, наклонился к вискам, прикоснулся горячими губами. - Как жаль, что у нас мало времени в запасе! Так несправедливо всё... - вздохнул, стараясь не торопить события, старательно отвлекая себя. Поправил на поясе курточку, задравшуюся от поднятой руки, положенной на девичьи плечи - холод пробрался под самые подмышки. - Сыро сегодня. Спасибо, от Яузы не несёт амбре, - улыбнулся спокойно, почти взяв себя в руки, заглянул в изумрудные тихие глаза Лебеди, замер, перестав дышать, затаился, поймав в их глубине живой лукавый огонёк. Напрягся: "Опять у неё забавная идея родилась в удивительной головке!" - Так-так..., выкладывай, что задумала? - остановился, повернул лицом к себе, положил руки на плечи, смотря внимательным взглядом в глубину зелени и весны. Заметил, что сменила серый берет на зелёный, восхитился искренно и потрясённо. - Как ты сегодня хороша в этом берете, Мариночка! Под цвет невероятных глаз... - провёл пальцами по бровям, лбу, вискам и худым щекам, покрывшимся от его жаркого взгляда румянцем - буйно вспыхнул на худых щёчках, ещё "раскрашенных" гематомой. - Смутилась, милая. Почему? Я неловко похвалил или ненароком обидел? - увидев отрицательное покачивание, не сдержался, наклонился и коснулся уголка губ поцелуем. Опять всмотрелся в смущённые глаза: "Что там такое мелькнуло? Нежность, грусть и..."
Внезапно налетел ветер с мелким дождём! Оглянувшись, быстро потащил Маришу под арку старого моста, возле которого находились. Затянул в узкий проход между решёткой ограждения и толстой опорой арки, ни о чём уже не думая, придавил к ней худые плечи девочки двумя руками. Кровь вновь вскипела! Русалка оказалась прижатой мужским телом к свае, и, кажется, в тот момент только и поняла, что Филипп не тот уже сегодня, кем по сути являлся - геем. Нет! Здесь и сейчас перед ней стоял обычный молодой сильный возбуждённый парень, собирающийся поцеловать и не только свою девушку. Что и произошло помимо его воли. Нет..., это был не тот привычный деликатный робкий поцелуй, что дарил все эти дни, сдерживаясь и оберегая чувства - поцелуй настоящей мужской страсти, затмевающей разум и контроль над телом. Последний шаг трезвомыслия. За ним только откровенное насилие! Глубоко вздохнув несколько раз, заставил себя вспомнить Софию и тот самый урок мужественности и взаимоуважения. И нелёгкие, непростые выводы. Сработало: немного отпустило, но ждать уже не имело смысла - предел. Задрожавшие и взмокшие на женских плечах руки только это подтвердили. Марина поняла тоже, всё ещё стараясь держать ситуацию в тонких и слабых ручках.
- Филипп..., - с трудом отодвинулась в узком проходе от горящего тела, - ты что такое сегодня "принял", что сам не свой? - негромко ласково смеясь, старалась хоть немного ослабить его напор и тяжесть, притиснувшие в полную силу к бетонной опоре моста. - Как подменили моего "иного" мальчика-принца! - лукаво улыбаясь, попыталась высвободиться - тщетно.
- Только капельку "Амаретто", - хриплым голосом еле проговорил сквозь спазм горла, ставя руки в упор на локти над её головой, становясь ещё ближе к девичьему лицу и... телу. - Может, это оно открыло мне глаза на тебя? - ласкаясь губами о голову и волосы, сбив назад берет, приник ещё сильнее и безумнее пылающим молодым телом, прижался напряжёнными бедрами, чтобы ей стало окончательно понятно, что мужчина сегодня в его сущности победил безоговорочно. - Марина..., пойдём ко мне. Сыро, дождь. Там будет теплее и суше...
С трудом соображая, что говорит и делает, хватался за худые плечи, всматриваясь в нежное беззащитное трогательное треугольное лицо, пытался найти в нём тот спасательный круг, который удержит на плаву приличия и уважения, спасёт ситуацию. Застонав, мягко упёрся головой в лоб, смотря глаза в глаза, окунаясь в тёплую безмятежную зелень и абсолютный покой. Помогло. Немного успокоился, слегка отстранился, наклонившись, крепко поцеловал вздрагивающие в скрытом волнении губы, ощутив пьянящий ягодный аромат и невероятную нежность кожи.
- Филипп...? - тихо, едва слышно прошептала, подняла внимательные вопрошающие глаза, в которых стоял один единственный вопрос: "Могу доверять?"
- Прошу, пойдём, - неуловимым шёпотом. Закрыв утвердительно глаза, прибавил безмолвно: "Можешь доверять. Я справлюсь и не сорвусь". - Ты так мне нужна! Эта мысль уже третий день не даёт уснуть - сам поражаюсь до немоты! - уловив её согласие, стиснув в радостном объятии, прильнул со стоном к губам, осторожно вывел из-под моста и скорым шагом, взяв за задрожавшую руку, повёл домой.
Пятнадцать-двадцать минут скорого хода - у подъезда. Обняв за талию, часто наклонялся к сочным медовым губам, с трепетом прижимал, целуя и заглядывая в тревожном нетерпении в смущённые повлажневшие глаза, пытаясь своевременно уловить тот момент, когда опомнится и скажет ими категорическое "нет". Но там было только стеснение, неловкость и... предвкушение. Выдохнул: "Наконец-то!" и, не поздоровавшись с консьержем, стремительно завёл в лифт и нажал кнопку этажа. Целуя со стоном, подхватил на руки, посадил к себе на талию, обвив её тонкими ножками гостьи, прижимая маленькое тельце к крупному напряжённому горящему торсу. Как вошли в квартиру, так и не вспомнил позже...
...Вздрогнув от чего-то, увиденного во сне, открыл глаза: "Моя комната, - скосил взгляд подушку рядом: пусто. - Маринка! - слетел с постели в миг, натягивая на бегу домашние лёгкие брюки. Замешкался, ища туфлю, немного успокоился. - Не паникуй, Филин, начни осматривать с раздевалки, - неслышно свернул в холл, прошёл в раздевалку и прихожую, и... замер, едва сдержав счастливый смех. - Господи, мы обезумели в тот момент! Похоже, едва закрыв дверь, а ключи всё ещё продолжают висеть в замке, и набросились друг на друга, - покраснев, окатившись жаркой волной смущения и радости, присел на низкую тумбу возле двери и вспомнил всё. - Боже, прости меня, пожалуйста! Надеюсь, не оскорбил мою птаху грубостью? Только и помню, что раздел наполовину её прямо здесь и... затмение. Только жар и крики, - очнулся от волнующих воспоминаний, внимательно осмотрел на предмет крови: чисто. - Так, погоди: накинулся на неё, прижав к этой стене, лицом к себе, а она обхватила меня ногами. Значит, не опасная для неё поза и привычная, но потом резко развернул... Так..., что догадываться? Пора идти искать мою девочку и падать ей в ноги. Неужели я опустился...? Стоп. Двигай дальше, Филин, - следуя по дорожке из разных предметов одежды, опять стыдливо покраснел. - Похоже, с Маринкой всё в порядке. Теперь вспомнил: здесь, в проёме двери спальни, сорвал с неё последнюю вещичку из кружев. Ну да, вот она, - поднял с пола белые кружевные трусики. - А где верхняя часть? Погоди..., она так стеснялась увядшей после кормления дочери груди, что, уступив, не стал её снимать - целовал сквозь нежные кружева, и так это нравилось, что едва не потерял вообще голову! Еле успел внести Маришу в спальню и сорвать с кровати дорогое американское покрывало - подарок мамы. В памяти осталась только боль в коленях, которыми стоял на полу, и юное гибкое тело девочки, выгибающейся под моими ласками и руками. А вот потом - мрак, - осмотрел простыню и пол возле кровати, провёл дрожащими руками по синему шёлку постели, посмотрел на разбросанные подушки. Счастье накрыло с головой! - Мы сошли с ума, Господи! Но ты не дождёшься, что стану кричать об этом - мне нужно это сохранить навсегда. Ты понял? Не закричу, и не жди, - слёзы хлынули из глаз. - Мама, любимая, я сделал это - стал полноценным и... Нет, даже в уме не произнесу этого слова - боюсь сглазить! Спасибо за твой давний урок - быть обычным мужчиной: чувствовать то же, что и они, радовать любимую женщину и радоваться самому, видя её исступлённое счастливое лицо... Вот я и сказал главное слово, мамочка: любимая женщина. Ты только не обижайся, родная! Теперь у меня две любви, и вторая так же важна и необходима мне, как и ты, первая. Но понимаешь, мама, без тебя я смог жить и идти по дороге жизни дальше. Смог. Без моей девочки-балеринки не сумею, вот в чём штука. А она несвободна и, похоже, не будет никогда таковой, ведь не зря же тогда на набережной помянула о любовнике, и это не я. Грустно и страшно. Мне не избежать одиночества, мамочка, - тяжело вздохнув, вытер лицо от слёз, медленно опустился на колени перед кроватью и стал поцеловать простыню, подарившую ему Маришку. - Спасибо! Я сохраню тебя в память об этом дне - единственном дне радости и полного единения тел и душ. Такого даже с Валей не случалось. Прости, любимый".
...Очнулся от какого-то звука. "Она здесь!" Накинув рубашку, ринулся на кухню.
Марина стояла у окна. На ней был надет длинный атласный халат красного цвета. "Халат мамы Софии, - на минуту задумался и вспомнил, что принёс сам, когда ей нужно было в ванную. - Надо бы купить Маришке собственные вещи. Только появится ли у меня ещё когда-нибудь? - отбросил печальные мысли и с радостью шагнул к окну, бесшумно подойдя сзади, крепко обнял маленькую фигурку, сжал в признательности и бесконечной благодарности, стал целовать голову, шею и плечи, касаясь губами ткани, ещё пахнущей матерью. Замер на секунду. - Господи..., да у Маришки с мамой, похоже, даже духи одинаковые! Вот это судьба по-настоящему. Нет, это больше, чем простое совпадение - мистика какая-то! - окунувшись вновь в запах духов и Маришкиного тела, едва сдержался от счастливого крика в небеса. - Молчи, Филин! Не гневи и не дразни тех, кто наверху - потеряешь всё".
- На миг испугался, что ты ушла! Открыл глаза, а тебя рядом нет, - наклонил голову сбоку, приник к девичьим губам в ласковом и признательном поцелуе. - Спасибо, Маринка! Ты ведь даже не сознаёшь всю важность этой минуты для меня! - глаза вновь наполнились слезами радости. Зажмурился, стиснув объятия ещё сильнее.
Медленно повернулась, коснулась лбом его головы, заставила открыть глаза, заглянув в них с такой понимающей улыбкой и странным выражением лица! Приблизилась вплотную, погладив щёки руками, гладя любовно и трепетно мужской подбородок дрожащими пальчиками.
- Догадываюсь, - прошептала прямо в губы, вернув поцелуй. - Ты пытаешься быть другим?
- Нет! Я и есть сейчас другой, пойми! - смеясь, прижал к себе и уже не отпускал, загораясь...
В этот раз не понёс её в спальню: подоконник и приютил горящие тела, вернее, одну из их частей: то Филину, то Маришкину. Ширина и крепость покрытия обеспечила относительный комфорт влюблённым, пока не сообразили, что рядом в углу находится просторный угловой диван. До ужина дело так и не дошло! Едва расцепив руки, Фил понёс Лебедь в душ. Только тогда, когда солнце стало неуклонно клониться к закату, робко заглядывая сквозь густые облака в арочные окна гостиной, где оказались потерявшие время и чувство места молодые, пришли в себя, и вспомнили о грустной действительности: "Пора".
"...Время. Оно всегда было безжалостно и неумолимо. Его невозможно подкупить и отстрочить неизбежность - разлуку. Время ещё ни для кого не было ни другом, ни помощником - только врагом. С ним не договориться - настигнет и придавит действительностью, правдой, реальностью и стыдом. Каждому по заслугам. Нет беспощаднее судьи в подлунном мире, чем этот равнодушный бухгалтер: всегда у него под руками сведённый дебет-кредит, дефицита нет и не ожидается. Всегда будет только положительная сумма на балансе. Время обязательно выйдет в победители. Наш людской песок, засыпанный в жизненные песочные часы, будет сыпаться неудержимо и постоянно, что бы мы ни предпринимали для его приостановки и сужения жерла горловины, что пропускает тот ручеёк. Вот и смотрим грустно, временами подставляем руку под золотую струйку, собственными глазами наблюдая, как проходит жизнь сквозь пальцы, образуя горку у ног - наше прошлое. Чем больше она - тем меньше запаса там, над головой. Не потому ли с раннего детства так любим играть с песком в детских песочницах? Уже тогда подспудно стараемся собственными руками научиться регулировать силу и напор просыпающегося сквозь пальцы песка. Едва повзрослев, с грустью понимаем, что с жизненным потоком не совладать. Это только Божья прерогатива - дать жить или умереть простому смертному, и не нам её оспаривать.
Я и Марина прекрасно это понимаем, стоя сейчас у окна обнявшись и печально наблюдая за угасанием такого чудесного дня. Нет, Боженька, не дождёшься того самого слова - "счастье", не надейся. Это мы с ней ещё надеемся на что-то. Должно быть, на чудо. На волшебство. На старую добрую сказку с принцем и принцессой. На обязательный счастливый конец со словами: "И жили они..." Лишь надеждой и живём. Простой и наивной надеждой".
Глава 6.
Сладкая горечь.
Филипп отнёс Марине чашку горячего чая в столовую, рядом на подставке поместив серебряный чайничек, и оставил на несколько минут в грустном размышлении. Задумчиво крутя обручальное кольцо на безымянном пальце, она о чём-то усиленно думала, иногда нервно вздыхала, едва сдерживая слёзы. В такие моменты носик краснел, и прозрачная капелька готова была сорваться с кончика. Изящным забавным жестом стирала её пальчиком и прятала в носовой платочек. "Не платочком вытирает, а пальчиком снимает росу! - мягко улыбнувшись смешному действу, Фил на цыпочках скрылся на кухне, оставив на время Лебедь, собираясь покормить её ужином и... попытаться уговорить остаться с ним, насколько сможет, хотя бы на сутки. - Они мне так нужны! До дикой боли в сердце боюсь разлуки с ней, до дрожи, до крика, до стона! Готов сделать, что угодно, если это поможет делу. Вот только, похоже, оно окончательно проиграно, даже не начавшись - победа за Маришкой. Безоговорочная. Сама решила исход сражения. Сама".
Быстро приготовив нежный омлет с грибами, нарезав салат с зеленью, поджарив в тостере хлеб, уставил большой серебряный поднос с ручками едой и аккуратно понёс в столовую, прижав в подмышке стопку льняных салфеток. Накрыв на небольшом столике у огромного окна ужин, присел напротив грустной девушки, взял безвольные тонкие кисти в свои горячие руки и ласково стал целовать: пальчик за пальчиком, сустав за суставчиком, ладошки и тыльную сторону, тоненькие запястья с такой нежной кожей, под которой туго бился быстрый пульс. Загораясь, застонал, опомнился, глубоко вдохнул, поднял на тихое и нежное лицо Русалки глаза цвета жемчуга, такие яркие на таком бледном лице.
- Может, останешься у меня? - заговорил надрывно, с хрипом. - Ещё на день, воскресенье? Целые сутки будут нашими! А, Маринка? Подари мне, умоляю, ещё немного радости... - притянул её руки к лицу, прижав ладонями к своим горящим щекам, ища в их прохладе утешение и страстно ожидаемое согласие.
Мари так посмотрела, что безвольно отпустил руки, отшатнулся, откинувшись на спинку стула, отчего-то резко побледнел ещё больше, ужаснувшись нечеловеческому выражению её глаз: "Как у Пифии! Это конец!" Лебедь долго смотрела в глубину души: холодно, неподвижно, каменно, как смотрит мраморная статуя в древнем языческом храме, потом опомнилась, словно очнулась от наваждения, ожила, потеплела взглядом, стала живой, близкой, родной и такой желанной! Фил потерянно улыбнулся и едва сдержал слёзы: "Понятно: мне никогда её не победить. Не мытьём, так катаньем".
- Пойми, моя Жемчужинка, - протянула худую руку к его изысканному красивому лицу, провела пальцами по нежному овалу, подбородку и пухлым губам, которые от такой ласки дрогнули. Потянулся к ним с поцелуем, закрыв на мгновенье глаза. - Мне нельзя остаться у тебя - подруга не уснёт в тревоге, а позвонить нет никакой возможности - район не телефонизирован, новостройка. Да и пора впрягаться в обычную жизнь, пора, - любовно лаская лицо, отвечая на жадные поцелуи, грустно смотрела в печальные потерянные жемчужно-серые глаза. - Тебе придётся учиться жить самому уже в новом качестве, сочетая в своей голове и теле две сущности, понимаешь? Как тебе удалось разбудить вторую - для меня загадка, но я этому так рада! - притянув любовно за волосы, нежно сжав их в кулачок, поцеловала так, что Филя радостно задрожал от осознания: "Она меня любит!" Вцепился руками в её голову, продлевая поцелуй-радость, поцелуй-бальзам, поцелуй-надежду. Опомнился, отпустил, виновато и покаянно улыбнувшись. Глазами укорила и приласкала, стыдливо покраснев совсем по-девичьи нежными щёчками. - Не обделяй себя теперь, используй их обе! Не позволяй взять верх чему-то одному - заставляй работать на себя все стороны жизни, - настойчиво притянула вновь, и он, рухнув возле стула, встал перед ней на колени. Прижав тёмно-русую голову к своей груди, положила пепельную головку на его макушку, страстно целуя её совсем по-матерински. - Филипп..., умоляю..., не сорвись! Ради себя самого. И ради твоей мамы. Она ведь так и не смирилась в душе с твоим выбором. Я это чувствую, - поднял страстное лицо навстречу девичьим губам, со стоном целуя и нежно прикусывая, зашептал слова ласки и откровенного неприкрытого признания в любви, предлагая стать женой. Ни минуты не промедлил, поняв: не признается, не выскажет, не "застолбит участок" - будет сожалеть всю оставшуюся жизнь, жизнь без неё, единственной.
Время, казалось, замедлило бег, дав влюблённым ещё несколько мгновений истинного счастья и любви, что вот-вот должна была прекратиться - не судьба. Оба это понимали, но принимала только девушка. Парень же протестовал всем телом, каждой мышцей, каждым вздохом, вжимая в отчаянии тонкую фигурку в горящее напряжённое тело, дрожа, отказываясь внимать голосу рассудка и суровой необходимости, страстно шепча: "Не покидай меня, молю!" Гладила его непокорную русую голову, целовала возмущённые серые глаза, прижималась к бунтующему неистовому сердцу, уговаривала ретивое, пыталась примирить с необходимостью быть взрослым и самостоятельным, способным принимать трудные и тяжёлые непростые решения. Когда солнце скрылось за горизонтом, время предъявило разорительный счёт. Срок.
...Выходя из подъезда, Филипп поздоровался с консьержем, извинился за невнимание днём, не выпуская Марину из рук ни на мгновенье. Так и вышли, обнимаясь: он стискивал её плечи, целуя голову, а она обнимала его за талию, поднимая навстречу губам, поцелуям и любви тонкое маленькое худое личико, радостно принимая ласку, купаясь сияющим зелёным взглядом в счастливых и грустных глазах возлюбленного. Нерешительно постояв на набережной, решили всё-таки идти к станции метро "Сокольники", а не трястись на троллейбусе или трамвае по улицам района битый час. Проходя по Русаковской набережной реки Яузы, замедлили спешный шаг, не сговариваясь, взошли на Филин мостик и страстно, жарко, плача, поцеловались, разрывая друг другу сердца и души в клочья! Первой опомнилась девушка, оторвала от себя рыдающего парня, нежно встряхнула и молча смотрела в мокрые несчастные серые глаза. Слов не требовалось. Через несколько мгновений взял себя в руки, нежно притянул в ласковые объятия и безмолвно, покорно повёл к "Сокольникам". В полной темноте пришли к метро, всё не решаясь разорвать руки, стояли на площадке, обещая звонить и не терять связи друг с другом. Филипп, сильно обняв напоследок, приник губами к шее, утопив пунцовое расстроенное лицо в её бордовом кашне, задрожал, застонал, вдыхая запах кожи, волос и духов любимой, прошептал прощальные слова, стараясь говорить разборчиво, борясь с сильной дрожью тела:
- Спасибо за короткое счастье, Маринка! - прикоснулся с поцелуем к губам, окунулся напоследок в изумруд глаз, любовно коснувшись их серо-голубым жемчугом, и... ушёл резко и стремительно, ни разу не оглянувшись.
Быстро идя к набережной, внимательно окидывал взглядом окрестности. "Ночь. Опасно гулять одному. Если наткнутся те, кто знает о моей сущности - убьют. Бывали и такие случаи в Москве, - вокруг всё было тихо и спокойно - непогода разогнала всех по тёплым квартирам. Снег становился всё гуще, сменив дождь, начавшийся тогда, когда он вцепился в Маришку под мостом, решив для себя, что больше не отпустит и не потеряет никогда. - Наивный! Марина всё предчувствовала уже тогда, в ту самую минуту, когда ты вжался под мостом в неё своими пылающими бёдрами. Потому и решилась, пошла с тобой. Прощальная любовь получилась у нас. Обоюдная. Короткая только очень: всего пять часов! В три встретились здесь, немного погуляли, а проводил почти в девять. Пять часов радости. Боже... - остановился на мостике, грустно смотря вниз на чёрную воду Яузы с белёсыми пятнами от фонарей. - Вот так, парень. Всё знала заранее. Не иначе - провидица. Не зря не отпускало ощущение, что "слышит" мои мысли. Вероятно, увидела моё будущее. Как странно смотрела там, в столовой, как-будто издалека, за многие века то ли вперёд, то ли назад, а в глазах - вселенские познания и такая печаль...! Богоматерь. Почему вновь её так называю в уме? Что там было с Божьей Матерью? Потеряла сына в цвете лет. Знала о его судьбе, но жила просто в ожидании того, что уже предрешено было там, на небесах. Искупительная жертва. Бог мой..., а не такую ли судьбу Мариша увидела в моих глазах? Мою? Или свою? Или... нашу? Тогда многое объясняется в её поведении. Мы жили эти дни, словно перед концом света! Только ли для нас? - чей-то далёкий голос заставил Фила очнуться и быстро уйти с моста. - Поздно уже для таких рассуждений, завтра и подумаю над этим. Нельзя оставлять эту мысль незавершённой. В ней есть что-то скрытое, такое, что очень важно для меня, чувствую! Вот только, что? - остановился возле дома, закурил последнюю на сегодня сигарету и улыбнулся. - Даже курить не хотелось, стоило только встретить Маришку! Она посильнее тяги к курению или "коксу" - не вспомнились ни разу! - негромко засмеялся, сделал несколько неглубоких затяжек, замер, внимая тишине и покою, подставляя лицо мелкому снегу, ощущая холодные прикосновения к коже лба, лица, шеи... Вздрогнул, когда крупная холодная капля покатилась за воротник. - Пора в дом. День закончился, а с ним и счастье, о котором даже не посмел сказать вслух, - сделав шаг к подъезду, остановился, вскинул голову к небу и тихо произнёс, прищурившись решительно. - Не сдамся! Верну её, вот увидишь!"
Решительно одёрнув курточку, вошёл в дом, чётко ступая, стуча по мраморному полу огромного фойе каблуками осенних сапожек, гордо вскинув голову.
Консьерж видел жильца в таком настроении впервые, странно посмотрел вслед, проводил глазами до лифтов, подумал, вернулся в дежурку. Присел к столу, на котором стояло несколько телефонов, замер, потом протянул руку к необычному аппарату без номерного диска. Сняв трубку, заговорил:
- Вернулся один. Настроен решительно. Женщина ушла, - выслушал ответ, удивился, но спокойно ответил абоненту. - Не думаю. Это было похоже на окончательное прощание, - опять прислушался к словам. - Есть! Понаблюдаю и доложу, - трубка аккуратно легла на рычаг. Задумался, погрустнел, тяжело вздохнул и снял трубку другого аппарата, похожего на городской. - Она ушла. Он один. ... Нет, расстались. ... Доложу.
Выйдя из дежурки, окинул пустой холл внимательным насторожённым взглядом, подошёл к щитку освещения и щёлкнул тумблером - погас почти весь свет, оставив лишь "дежурный" вариант: "Ночь. Тишина. Все жильцы в квартирах. Отбой".
...На седьмом этаже сталинского дома в ту ночь всё горело окно кухни, одинокий силуэт мужчины всё стоял, прислонившись правым плечом к стене, и всматривался в темноту московской ночи, разглядывал вереницу мачт освещения вдоль набережных Яузы, следил за огнями редких припозднившихся машин, медленно проезжающих по дорогам вдоль реки. Снег становился гуще, крупнее и обильнее, ощутимо заметал дорожки тротуаров и мостики, перекинутые через узкую ленту реки, погружал любимый район и город в белое торжественное безмолвие. Филипп нарушил табу мамы - курил на кухне, даже не открыв фрамуги окна - был пьян. Коньяк сильно ударил по мозгам, развезя в душе горькое море отчаяния и бездонной непроглядной пустоты.
- Маринка! Как мне тебя сейчас не хватает, любимая! - закричав в голос, заплакал, сползая по стене на пол, обхватив руками голову, мотал ею в приступе безысходного горя, беспросветного одиночества и чёрной тоски, стараясь всеми порами души и тела вспомнить всю радость и сладость сегодняшнего дня - дня его любви и страсти. "Нет..., такое не повторится, понятно, но попытаться её вернуть я могу? Хотя бы на это у меня есть право? Или даже надежды нет?" Внезапно прекратив пьяную истерику, встал, встряхнул головой, сел в кресло, на котором совсем недавно сидела его девочка, нежно погладил подлокотник, где ещё оставались её отпечатки пальцев, прикоснулся руками к губам, целуя и страстно шепча. - Я тебя найду, моя пташка, моя Белая Лебедь! Вот только приду в себя и займусь этим. Ну и пусть, что ничего о тебе кроме имени не знаю, всё равно не отступлюсь, потому что ты мне стала нужна, как воздух! А разве можно без него жить?? Вот и я не могу... Не получается... Задыхаюсь я...
Приняв решение, решительно направился в душ, выйдя оттуда, медленно приблизился к кровати. Замер, задохнулся от тоски и одиночества, опустился на колени, долго целовал и гладил задрожавшими руками простыню, на которой сегодня почувствовал себя настоящим мужчиной: истинным, сильным, страстным, ненасытным, желанным и таким любимым, единственным! С трудом оторвавшись от синего шёлка, стянул его с постели, целуя, сложил несколько раз. Задумавшись, что-то вспомнил, вышел в другую комнату и вскоре вернулся, неся в руках плоскую красочную коробку, на которой были нарисованы бабочки. Сняв крышку, уложил шёлковую простыню внутрь, закрыл, перевязал алой лентой, которая лежала внутри, прижал упакованное счастье к груди, постоял с закрытыми глазами, опомнился и спрятал в шкаф на самую верхнюю полку. Решительно закрыл створку, развернулся и прижал её спиной, закрыв глаза и не сдерживая больше горьких слёз: "Прощай, свидетельница истинной любви и страсти! Мы тебя извлечём из коробки только с Маришкой. Клянусь!" Застелив постель заново, наконец, лёг, положил голову на подушку, на которой лежала голова Мари, задохнулся от липового аромата её волос, застонал и закрыл глаза. Едва смежил веки, усталый и измотанный бурными переживаниями сегодняшнего дня, как опять оказался там, под мостом, и вновь прижимал тонкие плечики Лебеди к опоре, целовал дрожащие губы, пахнущие летом и духмяной земляникой, вжимался в худое тело своей возбуждённой плотью. Застонал через сон, перевернулся на живот и... уплыл в чувственную негу, вспомнив сладость жаркого лона, мысленно вжимая её тело в своё, ощущая дикую радость пика наслаждения, уносящего к самым небесам...
- Как я счастлив! Господи!! Я люблю! Я летаю...!
С этим криком проснулся и... ужаснулся! Он кричал запретные слова вслух на всю квартиру, вонзая их в удивлённые чистые ясные небеса, жадно смотрящие с потолка прямо в его счастливые распахнутые сияющие глаза.
"...Ты победил, всё же, Господи. Наслав сладкое ночное наваждение, от которого стала мокрой простыня, обманом вытянул эти слова. Прости, любимая, я не сумел их сохранить для нас. Не смог! - горькие слёзы полились из серых почти серебристых глаз Фили, свято уверовавшего с младенчества в сказку-притчу о волшебных словах и вероломстве небес. - Что ж, только что я и сам в этом убедился, нянюшка! Выдал им заветное, когда коварно обманули, опоив сладостью страсти во сне, и вот теперь она обернулась такой горечью, что и сладкое имеет оттенок горчинки. Отныне буду пить до самой смерти эту сладкую горечь, которую назову именем моей Белой Лебеди - Марина".
...Через пять часов начал обзванивать все детские дошкольные учреждения района "Коломенской", разыскивая воспитателя Марину. Сотни голосов, сотни вопросов, насмешки и ругань, презрение и навязчивое женское любопытство - всё пришлось вынести обезумевшему парню, но его мучения, наконец, увенчались успехом. В каком-то детском саду микрорайона у телефона оказалась добрая пожилая женщина. Она и помогла Филиппу: была наслышана о юной женщине, прославившейся добротой к детям и... скандальной любовной связью с офицером Госбезопасности, который водил в её группу сына. Услышав об этом, Филя едва не бросил трубку, но, собрав все силы, дослушал до самого конца тихий рассказ доброй старушки-медсестры, которой было одиноко и скучно в своём медкабинете. Она всё рассказывала и рассказывала, но, что самое странное, не осуждала Марину, а восхищалась ею!
- ...Это надо же было найти в себе силы и ответить на любовь того, чья эта самая любовь и убьёт её рано или поздно! ... Весь район затаил дыхание в ожидании развязки их любви: одни бьются об заклад, что она испугается и сама бросит своего офицера, а другие, а их большинство, уверены - не бросит и погибнет вместе с ним. ... Почему погибнет, спрашиваете молодой человек? Так ведь они уже давно "под колпаком" у "комитетчиков"! ... Нет, милый мальчик, это совсем не шутки! Они обречены оба. Это только вопрос времени, Вы же понимаете. Вот только, кто первый "пропадёт без вести"? ... Да, конечно, нам всем их так жалко, но они ведь не дети и прекрасно сознавали, что "встали против ветра"! ... Ну, если Вы её друг и попытаетесь Мариночку спасти, да ещё и вывезти из страны, то я дам Вам адрес её яселек. ... Записывайте! ... И Вам счастья и любви, милое дитя!
Слушая в трубке лишь короткие прерывистые гудки, Филипп поражённо смотрел мимо стен и окон, уставившись в никуда. "Вот это история! Боже, не убивай мою Маринку! Спаси её! Я ведь не смогу теперь спокойно жить, узнав об опасности, нависшей над её отчаянной головой! Так вот о чём и о ком она рыдала тогда на набережной... Зная Маришу, представляю, что за офицер оказался рядом: достойный, равный, сильный и такой же отчаянный. Похоже, нашлась настоящая пара и ей, и ему, а раз уже весь район в курсе - история явно не месячной давности. То-то она ничего не рассказывала ни о себе, ни о работе, ни о друзьях. О том, что моя девочка работает с детишками, понял случайно из её забавных историй о проделках малышей, тогда и догадался, что имеет отношение к детсаду. Вот и были на руках только скупые сведения: Марина, детсад, "Коломенская". Спасибо, бабушка, что помогла! Если бы на тебя не попал - не разыскать бы мне никогда мою Русалку Зеленоглазую! Никогда больше не испытать бы ни сладость любви, ни горечь разлуки с ней, - смотря на листок бумаги, на котором записал адрес яслей, задумался, помедлил и стал одеваться. - Пора навестить кое-кого. Нужна будет машина, значит, пора выходить в мир. С "коксом" покончено - старые знакомства можно возобновить. Пожалуй, вернусь в университет. Начинается новая жизнь".
Как только пришёл в себя окончательно, прояснилась и голова. Привёл в порядок всю квартиру, вызвал помощницу по хозяйству, помогавшую их семье долгие годы, а ему время от времени, и попросил освежить все портьеры и покрывала. Домашние дела закружили в приятных хлопотах: повеселел, просветлел лицом, часто что-то напевал под нос, и чаще всего это были песни "Машины времени". Помощница косилась на Филю с любящей улыбкой, гладила плечо, что-то говорила, хваля и одобряя рвение к порядку, и часто спрашивала: "Скоро ли приедет София Алексеевна? Как долго погостит в родном доме? Или просто навестит сына? А тебе есть, чем обрадовать маму?" Деликатно отвечая на вопросы пожилой Варвары Игоревны, старался не посеять в её душе сомнений, что у него что-то не ладится, в чём-то неудачи. "Пусть не беспокоится старушка. А мама? Как только найду Маришку - вызову её из Канады, познакомлю женщин. Так хочется! Пусть Маринка несвободна и вряд ли когда будет - хочу знать мнение Софии о ней. Мне это очень важно! Очень. Нет, не могу так ошибаться в Лебеди - понравится маме сразу! Они схожи во многом, почти сёстры по своим душевным качествам..."
Размышления прервал телефонный звонок в прихожей. Трубку взяла помощница и через минуту позвала. Разговор был коротким и простым: приятель назначил встречу в кафе, пообещав заехать через час.
Глава 7.
Попытка быть Богом.
"Итак, дело сдвинулось с мёртвой точки: Филипп Беликов начинает новую жизнь, - улыбнувшись грустно, смущённо осмотрел себя в зеркале в пол, висящем на стене в прихожей. - Дааа, а тебя, Филин, совсем не узнать: сияешь, глаза сверкают от счастья и любви, румянец не сходит с щёк, а губы всё время приоткрыты, словно готов рассмеяться в любую минуту или... поцеловать кого-то, - произнеся последние слова вслух шёпотом, погрустнел. - Да..., когда теперь это станет возможным, Мариночка? Бедная моя Лебёдушка: измученная, истерзанная душой и сердцем, страстно любящая и понимающая, что идёт по лезвию бритвы, а оно всё тоньше и острее с каждым днём становится. Успею ли спасти тебя, любимая? Захочешь ли такого спасения от меня? Бог мой..., задал вопрос, а сам прекрасно знаю ответ - нет. На всё. Не успею. Не захочешь. Не от меня. Даже любя, не примешь руку помощи, опасаясь за мою жизнь. Как же ты умудрилась попасть в такую переделку? Мари, милая, чем же тебе помочь? Связи тут не помогут - не та структура, там свои законы и интересы, и даже если выйти на их руководство, это мало что даст - разные подразделения, разные задачи. Никто не станет связываться! Вот теперь всё понял до конца, Русалка моя. Всё никак не мог смириться со словами той старушки по телефону, что вы с любимым обречены, и это только вопрос времени, кто исчезнет первым? А ведь она права, абсолютно! Мы все бессильны против этого Аппарата. Все. Дойди я даже до Самого - не поможет. И ему, Самому, ответят: "В интересах безопасности государства". Вот так, Балеринка моя: вас приравняют к врагам и сотрут с лица земли, как опасных вредителей, - обхватил руками голову, тихо сполз на боковую тумбу, на которой так страстно любил Маринку в тот вечер, заплакал от бессилия и осознания тщетности усилий. - Мне не спасти мою девочку от неминуемой гибели! Это ещё страшнее "наркоты"! С "дурью" можно "завязать" навсегда, а с бессилием никогда. И просто жить в ожидании неизбежного тоже невозможно! Тогда остаётся только один выход: разработать, подготовить и выполнить все пункты плана... побега Мариши из страны. Если заупрямиться - обманом засунуть в самолёт до Торонто! Там встретят представители канадского посольства и не дадут ей наделать глупостей. Прости, Лебедь моя - это единственная возможность спасти тебе жизнь. Единственная. Да, пожалуй..., надо вызвать маму и обговорить этот план, а она с отцом доработает его там, в Канаде. Да, так и поступим, - поднял голову, вытер лицо от слёз отчаяния, весь напрягся, прислушавшись к себе. - Спокоен, никакой "тяги", тело безболезненное и сильное. Что ж, пока нет возврата "ломки", а это неизбежно, надо встретиться с приятелем и поговорить. Хочу повидать Мари! Очень. Так..., постой-ка..., что там говорила старушка о "колпаке"? Что они уже давно "под колпаком" Конторы, кажется? Но это означает только одно: за Лебедью постоянно следят! Но сколько гуляли по району, ни разу ни одну незнакомую машину, стоящую подолгу где-то на обочине, не видел. Заметил бы непременно, ведь четыре дня наблюдал за Балеринкой со стороны и обязательно бы приметил чужой автомобиль, следующий за ней. А такового не было. Тогда, это может означать лишь одно: ей удавалось уйти от "слежки". Научилась "отрываться" от "хвоста"! Умница! Ну, кто бы сомневался? Моя озорница, наверное, хорошо поиздевалась над ними. Ох, и покуражилась, любимая! Очень похоже на её проделки здесь, на набережной, - громко рассмеялся, быстро одеваясь в тёплую коричневую дублёнку и мохнатую шапку - зима наступила сразу и морозная. - Вот и она пришла, и только Мариночка не видит этого со мной, не радуется чистоте и покою Яузы, не распахивает в восхищении изумрудные глаза-омуты, волшебные и манящие. Так скучаю по тебе, Лебедь мой Белый! - опомнился, встрепенулся, подхватился, выкрикнул слова благодарности и прощания домработнице и выскочил из квартиры, спеша на встречу с другом. Выйдя из подъезда, на миг задержался, закуривая сигарету, придирчиво и внимательно осматривал людей и машины вокруг себя и дома, запоминая марки и водителей, впечатывая в молодой мозг номера и лица. - Раз Марина "на слежке", это может случиться и с тобой: начинай-ка, Филин, вертеть головой и работать ею. От наблюдательности когда-нибудь будет зависеть слишком многое: твоя жизнь, матери и отца, Русалки. Вот и впрягайся в её страшную и опасную жизнь. Живёт же она ею уже столько времени! И ты сможешь, обязан, если хочешь стать спасителем". Не заметив ничего необычного, аккуратно выбросил сигарету в урну, и в эту же минуту во двор въехал "Мерседес-126" Леонида, его друга и сокурсника по университету.
- ...Вот, примерно так обстоит дело. Я ведь попытался тебя предупредить о серьёзности подробностей - возжелал всё знать. Получай, - Фил, грустно улыбнувшись, поднял бокал с коньяком, пригубил, согрев во рту, медленно проглотил. "Нет, видимо я уже привык к "Амаретто" - коньяк кажется и горьким, и жёстким. Но не станешь же сейчас заказывать - насмешишь Лёню". - Подумай. Могу пока выйти на балкон покурить, - кивнул в сторону кружев чугунного балкона дорогого валютного кафе-бара и привстал, намереваясь уходить.
- Сядь! Курить ты можешь и здесь, - Лёня задумчиво придвинул массивную хрустальную пепельницу, смотря куда-то сквозь стол и тарелки с остатками блюд. - Погоди-ка..., если ты всё понял в этой истории верно, то дело на редкость скверно. А если дело скверно, то оно настолько опасно, что и любят они напрасно, - любимец универа, баловень фортуны и женщин, мастер и гений экспромта автоматически продолжал выдавать свои перлы, хотя слушателем был лишь Филипп. - А если любовь напрасна, то и смерть уже на всё согласна, - поражённо смотрел на напряжённое лицо друга, странно заглядывая в глаза, но, не выдержав той сильной боли, что была в них, поспешно их отводил. - Ты сам хочешь сунуть в эту петлю голову по собственно воле и познать всё на собственной доле? Я тебя правильно понял?
- Да, - твёрдо, мрачно и решительно, не сводя серебристого взгляда.
Долгое молчание повисло над столиком. Официант неслышно появился за спиной Филиппа, неуловимо метнувшего на него взгляд, наклонился к губам клиента; тот что-то заказал, и с поклоном человек удалился, спеша принести столь необычный заказ. Леонид всё что-то прокручивал в голове, ероша светлые волнистые волосы, иногда вскидывал ярко-голубые глаза на приятеля и сокурсника, задерживаясь на минуту, словно пытаясь ещё раз убедиться, что не спит, не под наркозом, что это происходит сейчас с ним и ни с кем другим, опять опускал взгляд на скатерть. Лишь когда Фил смаковал свой "Амаретто" в коньячном бокале, закрывая от наслаждения глаза, друг тяжело протяжно выдохнул, шумно вздохнул, откинулся на спинку кресла, вытянул ноги под стол, затёкшие от долгого сидения в поджатом состоянии, распрямил широкие плечи, будто груз на них лежал долго и неудобно, и теперь был рад его сбросить или хотя бы поправить. Рывком нервно выдохнув, залпом выпил полбокала коньяка, быстро заев его лимоном, поднял решительные глаза на замершего и побледневшего визави.
- Я с тобой.
- Т-ты понимаешь все... последствия? - Филя даже привстал, услышав такой ответ. На него не рассчитывал, хотел только совета и помощи в "связях" "блатного" сыночка военного министра. А тут такой ответ! - Лёня..., не хочу тебя вовлекать в это дело, понимаешь!? Нет..., это слишком опасно, пойми! Спасибо, но... нет. Уже озвучил, чего жду от тебя: только содействия, если это возможно. Но такое...
- Я озвучил тоже. Ты меня ведь неплохо знаешь, Фил. Я не трус и никогда им не был. А здесь дело благородное, гусарское, вполне достойно таких интеллигентных людей, как мы с тобой! - засмеявшись, зарделся румянцем, и грубоватое мужественное лицо стало мягче и интереснее, исчезли отцовские простоватые крестьянские черты, уступив место линии матери: интеллигентной и породистой. - Ты донёс до меня сведения - я их принял к сведению. Дай мне время всё усвоить и уложить в голове - тогда и план высветится. Вот тогда-то мы их и сверим, - лукаво посмотрел поверх плеча Филиппа, игриво вскинул бровь, зарделся румянцем.
Фил громко рассмеялся, зная, что это означает: "Друг "запал" на очередную "цыпочку", значит, скоро "склеит" её и исчезнет, ловелас московский!" Через полчаса расстались, и Леонид, договорившись встретиться здесь же через пару недель, повёз на своей новенькой машине очередную красотку к себе на квартиру. Филипп спокойно пошёл к метро, отпустив любвеобильного друга с улыбкой, и поехал по своим делам, коих накопилось немало.
...Через несколько дней опять сидели за тем же столиком и долго не могли приступить к интересующей теме. Леонид был хмур и встревожен, на все попытки разговорить, едва уловимо качал головой и начинал беседу совсем о другом. Только тут Фил понял: "Мы под наблюдением! Как так получилось, что я этого не почувствовал? Почему именно Лёня оказался внимательнее? Или... это за ним "ходят"? Чёёёрт..."
- Твои? - едва двинул губами.
В ответ уловил еле ощутимое движение век: "Да". "Понятно. Леонид чем-то насолил папе, и он принял свои меры. Как не вовремя, чёрт! Эх, Лёня..., сколько тебе говорил: "Перестань цеплять замужних дам!" Попался, по-видимому, на мужа чьего-то серьёзного и высокопоставленного", - грустно улыбнувшись, продолжил разговор, который не касался его личных дел и перешёл в пустой трёп двух обеспеченных сынков столичной элиты.
Когда выходили из кафе, Леонид быстро сунул записку в карман Фили, делая вид, что обнимает на прощание, и, прошептав "прости", быстро уехал. "Как жаль, Господи! Он мог стать сильным помощником, да что там - спасителем всей ситуации! Но видно, не судьба. Спасибо, Лёня, за попытку быть другом и человеком. Удачи, Казанова!" - проводил его грустным взором.
Неспешным шагом идя в сторону станции метро, внимательно следил за обстановкой и подозрительными машинами, останавливался у витрин, якобы поправляя сапожки или шапку, осматривая в отражении улицу и людей. Не заметив ничего подозрительного, быстро свернул в подворотню и нырнул в подъезд незнакомого дома. Зайдя на лестничную площадку между третьим и четвёртым этажом, сел на довольно чистый подоконник, понаблюдал несколько минут за внутренним двором и, так и не дождавшись появления "хвоста", облегчённо выдохнул: "Чисто, - помедлив, достал из кармана дублёнки записку. Там был только чей-то телефон и имя: Юрий. - Так-так..., это знакомый Лёни, должно быть, и не простой смертный, надо полагать. Чем он может помочь? Это выяснится только после встречи, следовательно, надо позвонить. Из дома не стану. Отныне с того телефона делаю лишь бытовые звонки, все остальные из телефона-автомата в соседнем микрорайоне. Что ж, Филин, вот и ты становишься поневоле шпионом, только в отличие от разведчиков - защищаешь свою любовь и жизнь возлюбленной", - усмехнувшись, спрятал надёжнее листок с номером телефона, встал с подоконника, отряхнулся и только сделал шаг к лестнице, как услышал женский голос:
- ...Вы ко мне? Долго ждёте? Простите, выходила в магазин... - на этаж, тяжело астматически дыша, поднималась пожилая худенькая женщина, нагружённая авоськами и сумками.
Фил автоматически бросился навстречу, подхватил сумки, а свободной рукой взял под руку старушку и помог подняться на четвёртый этаж.
- Ох..., задохнулась... что-то... сегодня. И чего это я... навалила в сумки... столько всего, а...? Вот ведь неугомонная..., вот ведь упрямая..., и свалишься в сугроб когда-нибудь... и замёрзнешь..., как твоя мама, - задыхаясь, ворчала, пытаясь открыть ключом дверь в старой дерматиновой обивке. - Молодой человек..., помогите..., руки трясутся... - протянула связку, приваливаясь к стене возле двери и медленно... сползая на пол!
Времени думать и что-то объяснять просто не было. Быстро открыв дверь, Филя подхватил старушку и втащил в прихожую, усадив на пуфик в углу возле телефона и зеркала. Занёс все авоськи и сумки и нерешительно шагнул в чужую квартиру, понимая, что просто не может оставить в таком состоянии бедную женщину.