Стеклянистая тень как всегда возникла из ниоткуда, покрутилась некоторое время у большого стекла на стене и быстренько исчезла.
"Слава богу", - Иван Матвеевич вздохнул, поправил толстое покрывало на своих коленях и снова погрузился в книгу.
К теням он привык давно, они были всегда, сколько он себя помнил. Правда, себя он помнил не "всегда". Было какое-то "время до". Наверное, было. Что было "до" он не знал, да теперь это его не особо и беспокоило. Привык. Годы. Он перевернул страницу и с удовольствием углубился в смакование песни равновесных строк. Классика - это всегда песня равновесия.
Книг было немного и в первый раз увидев это, он даже расстроился, но, оказалось, - это как посмотреть. Часто недавно прочитанные им книги будто растворялись без следа. И когда он пробегался взглядом по корешкам в поисках чего-нибудь новенького, то даже удивлялся этому. Поначалу. А где же ...? Потом привык. На месте исчезнувших всегда появлялись новые, иногда странные, про себя он называл их "фанфиками", иногда - философские фолианты, раскрывавшие исконные тайны строения вселенной и неизвестно еще чему Иван Матвеевич бывал рад больше. Фанфики развеивали, фолианты - настраивали.
Быстрый отблеск мелькнул у стекла, но, к счастью, не успев возникнуть, тут же растворился. Иван Матвеевич неуютно поежился:
"Нет, положительно, к этому невозможно привыкнуть".
Тени. Стеклянистые, полупрозрачные, текучие. Быстрые и надолго неподвижно замирающие, вперившие свой стеклянный, ничего не видящий вокруг взгляд в стекло. Никто из них никогда не замечал человека в кресле-качалке, уютно устроившегося в углу у окна в сад. Может быть, оттого, что его кресло стояло далеко от обожаемого ими стекла, может быть, - оттого, что было оно в стороне, а, может быть, они просто не подозревали, что здесь кто-то еще может быть, кроме них.
Мешать им не хотелось, также как и приближаться, тем более, обращать на себя внимание. Однажды, еще давно, Иван Матвеевич сподобился как-то из любопытства заглянуть в стекло, но увиденное там ужаснуло и он так постарался забыть то, что узрел, что это ему удалось совершенно. И теперь он мог спокойно читать свои книги, помня лишь одно - никогда и ни за что в жизни нельзя приближаться к стеклу. Душевное здоровье дороже.
Он перелистнул страницу и улыбнулся. Дождливый пейзаж Маконго, ветер, уносящий вместе с огромными белыми простынями Ремедиос Прекрасную - чудесно. Ветер, гремящий железом крыши за его окном здесь, его не беспокоил, только приоткрытая маленькая форточка временами хлопала навстречу шелестящему напротив подоконника целлофану, устраняя безгласность одиночества.
"Что с погодой делается?" - на вопрос, обращенный в никуда, ответ пришел сразу.
"Все хорошо. Не беспокоит?"
Беззвучные ответы, мгновенно откликающиеся на любой его вопрос или просьбу хотя бы и молчаливым вопрошанием, тоже давно стали привычной частью жизни Ивана Матвеевича. Молчаливое продолжение ответа именно на этот вопрос предполагало выбор любого из вариантов - от прикрытия форточки, которая вдруг, как бы сама собой, перестала бы откликаться на порывы налетавшего с улицы ветра, до сиюминутного угасания самого шторма там, во внешнем мире. Но Иван Матвеевич теперь все чаще предпочитал не делать никакого выбора - пусть все течет, как течет. Что может быть лучше природной непредсказуемости?
"Хорошо тут", - он оторвался от книжных страниц и посмотрел в окно на зеленеющие в саду листья. Сегодня к ним прибавились проглядывающие сквозь зелень спелые абрикосы. Вчера их не было. Да и листья изменились, став более округлыми и чуть более редкими. Зато пропала черневшая в углу окна мощная ель, да и сосны вдалеке, за оградой высокого забора, сменились высоченными верхушками старых акаций, протыкавших длинными колючками южное небо и служивших опорой столетнему плетню, местами наваленному из сухих веток все тех же колючих акаций.
Иван Матвеевич снова улыбнулся, немного подумал, прислушиваясь к внутренним желаниям и ощущениям, привычно не глядя отложил книгу на столик, которого еще минуту назад здесь не было и быть не могло, откинул на подлокотник клетчатое покрывало, поднялся с кресла и двинулся на кухню - пить свежий чай.