-Хорошо мне помнятся те летние дни детства. Не знаю почему, но иной раз они сами по себе всплывают в памяти и заставляют невольно улыбнуться. Я окунаюсь в теплые волны, где солнечно и хорошо пахнет, где радость голосов людей замешана с пересвистом летних птиц. Правда, есть среди всего этого и странная противоречивая фигура, память о которой поднимает с глубины души какие-то неподвластные логике чувства. Холод пробирает до костей, и никакая ясная мысль не выходит наружу. Лишь инстинктивные желания пробуждаются во мне, и непонятно как я оказываюсь внутри платяного шкафа. Там, где меня никто никогда не найдет. Так кажется.
Пациент замолчал и поднял глаза к потолку. Он поерзал в большом кресле, устраиваясь поудобней, раскинул руки, потягиваясь, и снова обратился к человеку напротив:
-Да, доктор. Частенько жена находит меня в шкафу. Я, представьте, как маленький ребенок забиваюсь в самый угол, зарываюсь в ворохи одежды и рыдаю. А почему - не знаю. Но все это, я уверен, случается после моих воспоминаний о детстве. Точнее об одном единственном лете. Кажется, мне было пять или шесть. Продолжать? Вы вроде говорили о гипнозе.
Мужчина, преклонных лет, названный доктором, молчал. Он только что-то помечал в блокноте, изредка почесывал седую бороду и пристально смотрел на собеседника. Сейчас он лишь кивнул, словно не желая разбавлять своим голосом речь пациента и что-то записал в блокнот.
-Хорошо. Я говорю, говорю, - продолжил пациент. - Просто, если эта ваша методика подействует - замечательно. А если нет? Я не вижу у вас здесь шкафа. Куда мне тут спрятаться, если что? - он глупо ухмыльнулся, но доктор не выразил не единой эмоции.
-Ладно. То лето. Мне пять или шесть. Я всегда гулял один. Вообще, если так припомнить, мы все гуляли без родителей. Никто за нами не следил. Наш город был тихим местечком, а в памяти о детстве - он и вовсе предстает сущим раем. Ну, да не суть. Мы сбивались в ватаги, бродили по окрестностям, представляя себя великими путешественниками, мы залазили во всевозможные отдаленные дыры. В нашем распоряжении были "подземелья" подвалов, "джунгли" парков и "секретные объекты" строящихся домов, откуда гоняли сердитые сторожа. Хорошо помню. Однажды вечером я возвращался домой один. Солнце уже зашло, но асфальт еще не остыл, и я брел по тротуару босиком, неся свои сандалики в руках. Завернув за угол дома, я ощутил запах своего двора. Родной, притягательный. Акация, шиповник, прохлада тенистого сада. Да. Я прошел мимо играющих в домино мужичков и остановился у подъезда. Родители уже были дома, ярко светились окна третьего этажа. Я сел на скамейку и одел сандалии. Тогда и появился он. Та самая фигура.
Он очень вежливо поздоровался со мной. Я поднял глаза. Высокий, в коричневом костюме и шляпе. В руке увесистый портфель. Отозвался на приветствие я несколько сконфужено. То ли приступ ложной скромности, то ли природное подчинение размерам незнакомца. Что-то заставило мой язык одеревенеть и плохо слушаться. На все вопросы я отвечал невпопад, а то и вовсе отмалчивался. А спрашивал он много.
"Что ты здесь делаешь, мальчик? Откуда ты? Кто твои родители? Ты хочешь есть?"
Да, я ужасно хотел есть.
Потом я сидел за столом в обшарпанной кухне, а с плиты долетал пьянящий аромат жареного мяса. Боже, какие это были котлеты.
Но почему мне страшно, доктор?
Пациент невольно схватился за подлокотники и приподнялся. Доктор снова пристально посмотрел на него, поднял руку и медленно опустил ее. Пациент тут же расслабился и откинулся на спинку кресла.
-Продолжать, да? Хорошо, хорошо. Вы простите меня, я же говорил. Это безотчетно. Я не знаю почему, но вспоминая те дни, я будто становлюсь другим. Мне страшно. Ах, если бы вы заговорили со мной. Но понимаю - такой метод. Хорошо, хорошо.
Он продолжил вспоминать:
-Мужчина тот назвался дядей Толей. Высокий, с проседью в волосах, он был намного старше моего отца. Тем вечером он накормил меня до отвала и отпустил домой, передавая привет родителям. Уже позже от мамы я узнал, что это наш новый сосед. Въехал на первый этаж. Общительный, интеллигентный мужчина. В первый же день познакомился со всеми жильцами подъезда.
С тех самых пор ни дня не проходило без котлет дяди Толи. А его отбивные. Боже! Субботний шашлык во дворе всем домом! Вскоре этот высокий несуразный мужчина сделался всеобщим знакомцем и любимцем. Дети с радостью шли к нему домой, а у него для них всегда были конфеты и сытный мясной ужин. Провожая меня, он часто передавал котлетки для родителей в пакете. Мама с радостью их жарила, мы ели всей семьей. Бабушка, дед, мама, папа, сестренка.
То лето было наполнено каким-то особым сладостным ароматом. Весь двор сделался дружнее благодаря дяде Толе. Теперь я помню, доктор, помню. Жильцы собирались всем двором все чаще и пели песни до самой ночи, а мы, дети, радостно плясали вместе с взрослыми. Поистине нечто волшебное являлось в этом всем. Я был там, я помню. Но однажды...
Мужчина замолчал и вперил взор в доктора. Губы его задрожали, тонкая струйка слюны стекла на рубашку. Он впился пальцами в подлокотники кресел и прошептал:
-Однажды пришли они, - его голос становился громче и четче. - Они пришли и забрали его. Хорошо помню тот день, и если бы не вы, доктор. Если бы не вы...
Они усадили его в машину. Если бы не вы, я бы уже сбежал, доктор.
Его усадили в машину люди в форме, в фуражках, с пистолетами и наручниками. Его увезли милиционеры и больше мы не видели дядю Толю. Правда, скоро милиционеры вернулись. Долго водили взрослых в его квартиру. Потом мы слышали ужасные крики и рыдания матерей. Горечь и сожаление, доктор. Горечь и сожаление. Но мы, дети, тогда не понимали ничего. Словно темная пелена окутала наш двор. Будто в тот день волшебство и радость навсегда покинули нашу жизнь.
Тогда же я услышал эту фразу, от которой маме сделалось особенно плохо и ее вскоре тоже куда-то увезли. Но перед этим она долго повторяла ее навзрыд:
"Одиннадцать девочек, одиннадцать девочек".
Мое детство оказалось омрачено чем-то ужасным, правда?
Доктор преобразился. Он отложил в сторону блокнот и встал с кресла. Прошелся по комнате, по-свойски поглаживая бороду, и остановился рядом с креслом пациента.
-Теперь твои страхи не будут безотчетны, - мягко сказал он. - Отныне они не станут загонять тебя в темные углы. Все, что ты видел, будет навсегда забыто тобой, и забывчивость эта станет во благо, а не так, как раньше. Прежде твой ум неумело защищал тебя, пряча в темноту. Теперь защищать тебя буду я, а мрак навсегда покинет твое сознание.
-Но что же это такое? "Одиннадцать девочек"? Почему именно на этой фразе я всегда впадаю в ступор и теряю контроль над собой? Что это?
Доктор ухмыльнулся, поднял руку и сказал:
-Именно к этой ключевой точке мы с тобой и пришли. Отсюда и вся беда, дорогой. Теперь просто смотри сюда.
Он сложил кончики пальцев правой руки вместе, привлекая внимание пациента, затем щелкнул ими. Голова мужчины тяжело опустилась на грудь. Доктор наклонился к нему и заговорил, четко произнося каждое слово:
-Сейчас ты спишь, но когда проснешься, не будешь помнить ни дядю Толю, ни его котлетки, ни праздники во дворе. Твоя память о сладостном запахе и вкусе мяса полностью заблокирована. С сего момента ты свободен от этих воспоминаний.
Теперь проснись.
Пациент открыл глаза.
"Одиннадцать девочек"? - подумал доктор, глядя на него. - Ваш дядя Толя оказался весьма щедрым каннибалом. "Чудесные котлетки, отбивные, шашлыки". И ведь мозг ребенка кое-как справлялся с этим фактом, а вот у взрослых, как я знаю, дела в те времена оказались не так хороши.
Он грустно улыбнулся и протянул руку мужчине, помогая подняться с кресла.