Абакумада : другие произведения.

Мятежник. Книга I. Военспец. Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Новая редакция! Вторая часть романа "Мятежник. Военспец"

   []
  .
  Часть II.
  
  Глава XV
  1919 год, февраль, 28-го дня, город Сожель
  - Володя! - Кто-то бесцеремонно тормошил меня за плечо. Просыпаться не хотелось категорически. Накануне вечером, после двух изматывающих дней в седле, я с таким упоением рухнул в кровать, мгновенно провалившись в сон-забытьё, что ни о каком пробуждении посреди ночи и думать не желал. От усталости не сразу вспомнил, где нахожусь. И вот теперь кто-то питал надежды привести меня в чувство.
  - Какого черта!? - Возмущенно буркнул я сквозь подушку и поглубже натянул на себя одеяло.
  - Да что ж такое?! Володя!.. - Послышался чей-то громкий шёпот.
  Отвечать я, конечно, не собирался. Язык не ворочался, дрема стремительно завладевала мной. Но тут вдруг чиркнула спичка, томительно запахло табачным дымом и мне самому остро захотелось курить.
  - Который час? - Не открывая глаз, спросил я и с усилием сел в кровати. Кружилась голова, даже подташнивало от переутомления. Уговаривая себя быстро выкурить папиросу и сразу же продолжить спать, на ощупь потянулся к висящему на спинке стула френчу. Где-то в его карманах затерялась початая пачка папирос. Пружины в матраце отчаянно заскрипели, неприятно резанув слух.
  - Половина пятого. Тише, Володя! Доктора разбудишь! Вот, бери мои папиросы, - наконец, ответил ночной гость голосом Савьясова. От неожиданности я даже глаза распахнул.
  - Георгий?!
  Голос Савьясова прозвучал на удивление бодро.
  - Да, я это, я! Вот - посреди ночи отпустили. Иди, куда душе угодно. Хорошо хоть во след не стрельнули.
  Опешив поначалу, я встряхнул головой, и даже мысль мелькнула - не сон ли? Но для иллюзии Савьясов был слишком реален - грязен, небрит, с уже подзабытым мною тюремным 'душком'. Мы порывисто обнялись. Все же успел он стать для меня человеком особым. Наверное, даже другом.
  Георгия арестовали буквально через полчаса после окончания парада. К месту расформирования колонн приехали интернационалисты во главе со знакомым по давешнему обыску Бочкиным. Справившись, кто из присутствующих командир второй роты, тут же приказали сдать оружие и следовать за ними в автомобиль. Вот и всё. Сопротивляться в тех условиях было безнадежно.
  Как мне показалось тогда, Савьясов не знал причины своего задержания. Он проходил по площади во главе роты и физически не мог видеть, что творится у него за спиной. Чекисты же, судя по всему, действовали наугад. Удалось ли им установить истину - другой вопрос. Однако Савьясова через четверо суток они отпустили. Повезло. Особенно, если учесть, что все арестованные в 'Париже' сослуживцы до сих пор сидели в застенке. И ладно бы, если сидели - до нас все чаще доходили мрачные слухи, что все они в полном составе были расстреляны еще до парада.
  - Где тебя держали? - Забыв о папиросе, взволнованно спросил я. - Когда Ольге ответили, что тебя нет в списках арестного дома ЧК... В общем, чего только не передумали!..
  - Оля ходила? - Изменившимся голосом переспросил он. - Ох, как скверно! Теперь же ее, случись чего, сразу в заложники...
  Я согласно кивнул. Так оно обычно и бывало. Все связи военспеца превращались чекистами в своеобразные путы, успешно сдерживающие от неповиновения. Или - в нити кукловодов. В общем, кому какая метафора ближе - а суть одна. Наш командир полка Матвеев был ярким примером 'заложнической тактики': жена и дочь арестованы, сын-гимназист - под наблюдением. Любое неповиновение господина бывшего полковника и - исход очевиден.
  - Где?.. - Тяжело вздохнул Савьясов. - Разместили нас с Кузиным в обычной городской тюрьме. Сидели вместе со спекулянтами. Они нас, ей богу, за адвокатов вообразили... Теперь голова гудит от их историй и жалоб на жизнь - по сто раз успели повторить.
  - С Кузиным?! - Удивился я.
  Георгий усмехнулся.
  - Именно! Очень интересный человек, кстати! Потомственный военный. Его отец служил в Сожеле, в 160-м Абхазском пехотном полку. Дед и прадед - тоже из офицеров. Я потом расскажу подробнее. А сейчас очень бы хотел помыться! Сил уже нет эту грязь на себе терпеть. Ты не знаешь, где мои вещи? И, к слову, что это за люди в моей комнате?
  Закурив, наконец, я поморщился и махнул рукой.
  - А, это... Федя Колесников друзей-коммунистов жить приволок. Тут такое произошло - бедный Николай Николаевич! Сынок где-то маузер и мандат раздобыл: сотрясает ими воздух и машет ими не хуже дирижера, отца в буржуи произвел и 'уплотнил' по новому большевистскому обычаю. В общем, прописал в доме этих... 'уполномоченных'. Твои вещи выбросил в окно. Мы с Ольгой, конечно, не дали им пропасть. Так что всё здесь, у меня. Разве что... 'тайники' там остались. Про них сказать ничего не могу - не знаю, в каком они состоянии.
  Наши разговоры разбудили Журавина. Заскрипели пружины, и в темноте раздался хриплый ото сна голос нашего доктора:
  - Георгий Николаевич, Вы ли это?! Хотел бы сказать, что рад Вас видеть, но по причине тьмы египетской не вижу, а слышу. И счастлив безмерно! - Алексей Дмитриевич поднялся и от души пожал Савьясову руку. - Уже знаете, что нас всех потеснили и теперь Вы расквартированы в одной комнате с нами? Нет? Вот, правда, о кровати для Вас никто не позаботился...
  - Спасибо, доктор! - Успокоил его Георгий. - После тюремной камеры вполне неплохо устроюсь на стульях - здесь или в столовой. А завтра, думаю, решим этот вопрос. Вот за то, что разбудили Вас - простите. Надо было нам, конечно, в коридоре разговаривать.
  Алексей Дмитриевич улегся на свою койку и, поворочавшись, уверил.
  - Ерунда, мне не привыкать. Ночные дежурства, знаете ли - и просыпаешься, и засыпаешь мгновенно. Была б возможность спать - вот что главное! А в коридоре разговаривать не советую. Чужие уши в доме завелись. Мало ли?..
  Мы помолчали, внутренне примиряясь с новой реальностью в доме Колесниковых. Всё неумолимо менялось в нашей жизни. Как правило - в худшую сторону. И привыкнуть к этому было невозможно.
  - Кстати! - Журавин приподнялся на локте. - Что решилось у военкома? Он, вроде бы, обещал приструнить нашего коммунистического деятеля? Всё-таки посягнул на армейский жилищный фонд!? Или большевикам, как погляжу, даже собственный военный комиссариат не указ! Комнату господам ротным, надеюсь, вернут?
  Я отрицательно качнул головой.
  - Вряд ли. Если помните, городской военком товарищ Маршин был одним из тех, кто утирался от тухлых яиц. А Федечка не простого ротного выселил - подозреваемого в организации 'происшествия'. Да и потом... По местным нормам мы с вами, оказывается, живем в буржуйских условиях. Заселение должно быть плотнее - человека четыре-шесть на комнату. Зная натуру Маршина, могу предположить, что он 'в воспитательных целях' еще кого-нибудь сюда подселит. Но все равно, конечно, завтра узнаю подробнее.
  - Эх, дела!.. - Тяжело вздохнул доктор. Поплотнее укутавшись одеялом, он улегся на спину и, невнятно пробормотав что-то вроде 'куда катится мир', через минуту уже храпел.
  Тем временем, я вытащил Савьясову его походный мешок и, дождавшись, пока он найдет смену белья, вышел в коридор.
  - Не знаешь, Володя, 'титан' вчера топили? Есть теплая вода? - Закуривая по ходу, уточнил Георгий.
  - Не скажу. Сам вчера поздно приехал. Попил чая с Колесниковым возле печки, да спать пошел. Но если нет, на примусе хоть сколько-то согреем.
  В столовой и на кухне, к счастью, никого не было. В последнее время дом Колесникова из довольно большого и уютного превратился в тесное, переполненное жилище. Побыть наедине со своими мыслями стало почти невозможно.
  - Вот здесь и устроюсь до утра, - составляя стулья у стены, сказал Савьясов. Я критически посмотрел на него и на предполагаемое ложе, совершенно не представляя, как он сумеет здесь уместиться.
  - Да, если только на боку, и не дышать к тому же, - не удержался я от острой шпильки. - Словом, как уляжешься, скомандую тебе 'смирно'. А 'вольно' - утром, при пробуждении.
  Шумно вздохнув, он осмотрел конструкцию, подвигал стулья, как будто это что-то бы изменило, и, признавая мою правоту, с легкой досадой махнул рукой.
  - Ладно, пойду помоюсь, а там уж что-нибудь придумаю, - пробормотал Савьясов и направился в кухню, из которой был выход в пристроенную ванную комнату. Дотронувшись до 'титана', стоявшего вплотную к кухонной печи, он радостно воскликнул. - Надо же, хоть в этом повезло! Есть вода! Правда, не очень-то теплая. Но знаешь, Володя, я понял: рай - это пять стульев и теплая вода!
  Стоило остаться в одиночестве, как вновь потянуло в сон. Я и ходить пытался, и чайник водрузил на примус, стараясь отвлечь себя хлопотами. Однако только присел за стол, как сознание вырубилось.
  - Володя! Иди к себе. Поспи нормально, не мучайся, - вновь разбудил меня Георгий. С мокрыми волосами, не подпоясанный, с полотенцем на плече он увлеченно просматривал на столе рядом со мной какую-то газету.
  Отрицательно мотнув головой, я поднялся и ожесточенно потер глаза.
  - Нет, давай крепкого чая выпьем. Разговор есть. Мне завтра, точнее уже сегодня, в штаб с утра бежать. Так что - лучше сейчас.
  - Что за разговор? - С любопытством спросил он, отрываясь от чтения какой-то заметки. И кивнул на газетный лист. - Видел, кстати? Тут Олина статья опубликована.
  - Нет, еще не видел.
  Отложив газету, Савьясов нахмурился, словно обдумывал какой-то значимый для себя вопрос. А потом, заметив, что я завариваю чай - благо запасы его у нас еще были - отвернулся к буфету, чтобы достать чашки.
  - Так Оля, значит, ходила?.. - Не оборачиваясь, спросил он.
  - Ходила, - подтвердил я, раскалывая щипцами сахар. И, подавляя ноющего червяка в груди, добавил. - С понедельника - вроде бы, каждый день. Плохо ей было. Мне кажется, любит она тебя...
  Чашки в руках Савьясова опасно звякнули. Он повернулся со странным выражением лица и неестественно ровным голосом спросил:
  - Так о чем ты поговорить хотел?
  Забрав у него чашки, я плотно закрыл двери в столовую и первым делом поинтересовался, на каких условиях чекисты освободили его.
  - Освободили и всё тут. Ничего не объясняли, - пожал плечами Георгий. - Обращались, в принципе, терпимо. Если честно, ожидал худшего.
  - Доброта чекистов, случайно, не смешала твоих планов? Все по-прежнему?.. - Уточнил я.
  Он кивнул, выжидающе поглядывая на меня.
  - В общем, так. Эти дни пришлось мне по делам службы по уезду колесить, - резко захотелось курить. И, прервавшись, я потянулся за папиросами. - Интересные моменты выяснились. Ты о брошенном немцами оружии спрашивал?
  - Спрашивал! - Сразу ожил и подался вперед Савьясов. А в прищуренных глазах заиграли хищные огоньки.
  - Так вот - нашелся его след. И даже более того.
  Однако продолжить я не успел. По коридору раздались тихие шаги, да еще в нашу сторону. Мы переглянулись, прислушиваясь. Дернулась ручка и в открывшейся двери показалась Ольга, явно не ожидавшая, что в столовой будут люди. Ослепленная после темноты ярким электрическим светом, она сощурилась и заслонила глаза рукой. Простоволосая, с отпечатавшимся на лице следом от подушки, в синем домашнем платье и с толстой книгой под мышкой, Ольга определенно планировала занять свою бессонницу чтением. Ну а поскольку комнату делила с Сонечкой и Тасей, вынуждена была искать уединенный освещенный угол.
  Первым она увидела меня и с облегчением улыбнулась. Наверное, боялась наткнуться на наших новых квартирантов. Потом перевела взгляд на Савьясова, и улыбка резко сошла с ее губ.
  - Ты? - Дрогнувшим голосом спросила она и ошеломленно замерла.
  Савьясов взволнованно кивнул и вышел ей на встречу.
  - Оля... - Начал было он, но отчего-то запнулся. И остановился в нерешительности. А ее будто прорвало. Градом покатились слезы, и на щеках выступил лихорадочный румянец.
  - Живой... - Всхлипнув, выдохнула она.
  - Да, конечно, живой, что ты!.. - Георгий шагнул к ней и, взяв за руки, приник губами к ее ладоням.
  - А я... я... ходила расстрелянных смотреть... - Сквозь несдерживаемые уже рыдания, пыталась рассказать Ольга. - Боялась, что тебя... что ты... навсегда исчез...
  Мне стало неловко. Я поспешно отвел глаза и быстро вышел, стараясь держаться от них подальше. Меня одолевало нечто, подозрительно похожее на зависть - в моей жизни никогда не было такой встречи и такого накала чувств. Говорят, не все на них способны. Можно сколько угодно защищаться цинизмом и даже верить в свой цинизм, но самого себя не обманешь. Иначе с чего бы взяться этой свербящей тоске?
  Прикурив папиросу, я выскочил на крыльцо в одном френче. Ветер завывал в кронах деревьев, шел мелкий дождь, и сугробы буквально на глазах чернели и оседали. Такая погода всегда хорошо протрезвляла. И я курил, уставившись в одну точку, не замечая промозглой сырости.
  Папироса быстро кончилась, и я с необъяснимой злостью запустил окурок куда-то в темноту улицы. Нужно было возвращаться назад, в дом. Но - не мог себя заставить. Стремительно накатывало отчаянье - такое, что ни конца, ни края. А ведь все получилось, как сам того хотел. Оли не будет в моей жизни. Дело за малым, Недозбруев, - уничтожить все следы в себе несостоявшегося увлечения. Впрочем, разве несостоявшегося? Если начистоту с самим собой? Озвучил мысленно этот вопрос, и почему-то дышать стало нечем...
  Словно оглушенный, я потерял счет времени. Подставлял лицо под мокрый ветер и пытался думать, пытался ощутить этот мир, себя в нем... Сердце бухало, было горестно и пустынно. На что я тратил жизнь? Годы бегут, а мне до сих пор неясно, кто я и для чего живу? Где нужно быть, к чему стремиться? Что ты хочешь, Недозбруев, и какова твоя цель? Ответа у меня не было. И не было даже примерной определенности.
  - Володя, - неожиданно окликнул меня Савьясов. Он вышел на крыльцо, оставив полуоткрытой дверь в дом. - Вот ты где!..
  И, помолчав, предложил глухим голосом:
  - Давай расставим все точки над 'i'?
  В душе что-то сжалось и похолодело. Я настороженно посмотрел на Георгия и вытер рукавом мокрое от дождя лицо.
  - Думаю, и так всё понятно. У тебя папиросы есть?
  - И все же выслушай, ладно? - Взволнованно попросил он, протягивая пачку с куревом. Сглотнув ком в горле, я молча кивнул. А Георгий, нахмурившись, продолжил.
  - Мы с Ольгой... Черт, куда все слова пропали?! Так вот - знаю, ты о многом догадываешься... Правильно догадываешься. И поскольку она тебе небезразлична - извини, это заметно - должен сказать... Дороже Оли для меня никого нет. И пусть мы знакомы всего-ничего - около месяца - но это тот случай, когда сразу понимаешь, что... В общем, что твой человек. При всем том я отдаю себе отчет, что ставлю под удар ее репутацию. Не в моих это правилах. Но так получилось...
  Признание давалось ему тяжело. Выпить бы нам, но под рукой ничего не было. Замолчав на минуту, Савьясов не с первого раза вытащил дрожащими пальцами папиросу из пачки. Наконец, закурив, глубоко затянулся и пронзительно посмотрел мне в глаза:
  - По здравому уму понимаю, что нельзя было допускать... Не ко времени. Да и какая к чертям репутация!? Саму Олю под удар ставлю! Но... Вышло, как вышло.
  Мне сложно было что-то ответить, да и не требовался тут ответ. Оставалось только неопределенно пожать плечами.
  - Я ведь ничего еще не говорил ей. Ну, о планах... Хочу сейчас сказать, чтобы не затягивать. Потом будет хуже. Да так сказать, чтобы сразу вся серьезность ситуации ясна была. Поэтому нужна твоя помощь.
  - Нужна - значит, помогу, - стараясь не смотреть на Савьясова, буркнул я. Его слова о прозрачности моих чувств к Ольге выбили из колеи.
  - Спасибо, - затушив окурок и опустив глаза, кивнул Георгий. - Поступим так. Прямо сейчас пойдем в столовую, я спрошу тебя о новостях и - напрямую - о немецком оружии. Говори всё, что посчитаешь нужным - как будто бы мне одному. Бояться выдачи здесь нечего. Это я чувствую. А Оля, поскольку совсем не глупа, сразу поймет, кто мы такие. И кто я такой...
  Чертыхнувшись в сердцах, он бросил окурок в дальнюю урну и тяжело посмотрел на меня.
  - Страшно начинать разговор. Может быть, чувство самосохранения взыграет и заставит ее... ну, задуматься, что ли?
  - Ты сам-то в это веришь? - Нервно спросил я. - Ольга не побоялась обивать пороги ЧК, даже какие-то трупы расстрелянных успела посмотреть. Сказать ей нужно - тут ты прав. Но назад для нее дороги не будет.
  Желваки заходили на его лице. Нахмурившись, он резко хлопнул меня по плечу.
  - Всё, хватит раздумывать - пойдем! - И открыл дверь в дом, пропуская меня первым.
  Но я не тронулся с места.
  - Погоди. Послушай и ты меня, - неожиданно решившись, тихо сказал я. И сам удивился своему тону - таким впору было допрашивать пленных. - Раз уж Ольга сделала выбор в твою пользу, мне остается только уважать ее решение. Мы никогда больше не вернемся к этому разговору. Но! Об одном помни всегда!..
  - Не пугай меня, - отозвался Георгий. Он и вправду выглядел оторопевшим.
  - Так вот. Если когда-нибудь ты вздумаешь ее обидеть - не забывай!.. Она мне действительно не безразлична.
  С удивлением уставившись на меня, Савьясов медленно кивнул в ответ, словно скрепляя этот уговор.
  ...К нашему появлению в столовой Ольга успела вскипятить чайник и намазать остатками повидлы ломтики черного хлеба. Булок в городе уже не было, да и за обычными буханками в последние дни встали очереди. Пока не очень длинные.
  - Я заждалась вас, - с легким упреком сказала Ольга. Лицо ее светилось от улыбки, но глаза все еще были красными и припухшими. Посмотрев на меня, она несколько смутилась, но вскоре спросила совершенно обычным голосом:
  - Владимир Васильевич, Вам полотенце дать?
  Положение было дурацким. Мне ничего не стоило в первую же очередь зайти в комнату и переодеться в сухую гимнастерку. Теперь приходилось это делать с ведома Ольги.
  Когда я вернулся, Савьясов безмолвно пил чай. Он явно дожидался меня, чтобы, не отвлекаясь, начать разговор. И не давая мне сделать даже первый глоток, спросил:
  - Володя, ты знаешь за что меня 'взяли'?
  - Знаю, - все же успев отхлебнуть чая, кивнул я. - Кстати, даже видел это происшествие в подробностях. И исполнителей, и оружие исполнения, само действо и его результат.
  - Так ты и есть тот ценный свидетель, которого искали чекисты!? - Засмеялся Георгий. - И кто бросал, тоже знаешь?
  Дожевывая ломтик хлеба, я немного помедлил с ответом.
  - Твои это были. Так что сидел ты, можно сказать, 'за дело'. Не то, что Кузин. Удивительно одно - никто кроме меня не заметил. Или не хотел заметить? Впрочем, в той толпе зрителей, которая напротив оскоромившихся автомобилей стояла, я, наверное, единственным военным был.
  Савьясов, рассмеявшись, покачал головой:
  - А мы-то с Сергеем все дни голову ломали!.. Получается, оцепление немцев-интернационалистов тоже ничего не видело?
  Мотнув головой, я отпил чая и уточнил:
  - Они стояли лицом к зрителям. Поэтому ничего видеть не могли. Колонны были у них за спиной. Метали эти брандскугели два молодых солдата, лет двадцати, явно приятели. Из рукавов шинелей вытащили приспособления - отдаленное подобие арбалета, длиной вершков шесть. Парни ловкие - очень у них ладно и малозаметно получалась их акция. Зарядили свои 'стрелялки' прямо на ходу, не сбивши шага и головы не повернувши - я еще в тот момент гадал, глядя на них, что вообще происходит. А потом резко подняли приспособления на уровень лица, выстрелили, моментально перезарядились и снова повторили. Так что присмотрись к своим, что за шантрапа лет двадцати к тебе попала! В городе хлеба нет, а они яйца на коммунистов тратят! Пусть и тухлые.
  Георгий смотрел на меня удивленно и размышлял о чем-то непростом.
  - Интересная у вас бригада, - усмехнулась Ольга. - Одно название, что Красная Армия. Как это нынче говорится? Политически незрелый, мелкобуржуазный и антисемитский элемент. В общем, сброд.
  - И ты не представляешь, насколько права...- Пробормотал в задумчивости Савьясов.
  - Кстати, вы тут фамилию называли... Кузин Сергей, насколько я поняла? А по отчеству - Петрович, кавалерист? - Вновь наполняя чайник водой, поинтересовалась она.
  Мы с Георгием удивленно переглянулись.
  - Так и есть...
  Ольга заулыбалась.
  - Тоже, значит, в ЧК попал? Это моей покойной подруги Верочки муж. Мы с ней в гимназии учились. Добрая она была и очень светлая. А Серж - он ведь тоже наш, сожельский. Вечно в приключения попадает. Мы тут все друг друга знаем. Городок-то маленький. Был, - поправила себя она через мгновение.
  - Ну да, он говорил, что три месяца назад жена от тифа умерла, - озадаченно почесав затылок, подтвердил Георгий.
  Наступила напряженная пауза. Нужно было, наконец, начинать задуманный разговор, однако слова не шли на ум. Савьясов хмурился и невидящим взглядом смотрел на огонь примуса, я бездумно разглядывал чашку с остатками заварки, а Ольга, определенно что-то чувствуя и не решаясь спросить, уставилась в темень окна.
  В какой-то момент эта неопределенность невыносимо наскучила и, отодвинув чашку, я спросил у Савьясова:
  - Мы отложили с тобой разговор. А время неуклонно движется к утру.
  Он неохотно посмотрел на часы, окинул меня больным взглядом и, тяжело вздохнув, подтвердил:
  - Да, надо поговорить. Ты остановился на том, что обнаружил след оставленного немцами оружия...
  - Именно так, - кивнул я, подметив про себя, как повела ухом Ольга. Реакция была довольно странной. Она вся обратилась во внимание, стараясь сохранить непринужденный вид. Другая бы не удержалась от немедленного вопроса. - При передаче власти большевикам немцы оставили здесь довольно большое количество оружия. Не только винтовки, но и несколько артиллерийских батарей. Оставили не просто так - их вынудили местные революционеры. После ноябрьского переворота в Германии, когда и солдаты, и офицеры устремились на родину, власть в Сожеле оказалась у Городской Думы, у демократов, что совершенно не устраивало коммунистов. И тогда большевики заблокировали дороги, временно выведя из строя все паровозы.
  - Вообще-то, это сделали железнодорожники. У самих большевиков ничего бы не получилось, - как бы между делом дополнила мой рассказ Ольга, чем вызвала у меня мгновенное замешательство. Савьясов внимательно посмотрел на нее, мы переглянулись, и я, откашлявшись, продолжил.
  - Забастовка длилась семь дней. Немцев взяли измором. Германский Совет депутатов, так спешил домой, что заставил Городскую Думу сложить свои полномочия и передать 'ключи от города' большевикам. Кроме того, по условиям ультиматума немцы оставляли новой власти полные склады оружия и продовольствия. И все бы хорошо, но коммунисты сделали единственную ошибку - принимая склады, не привлекли знающих людей, чтобы проверить работоспособность хранящихся винтовок. Не догадались, что немцы отомстят таким образом за паровозы... В общем, оказалось, что на складах, в основном, хлам. Лучшее из него отсортировали 'спартаковцы' - так называют большевики немцев прокоммунистической ориентации, оставшихся в городе служить в отряде интернационалистов. Оружие передано на хранение в караульную роту. Это примерно триста единиц. Остальной, так сказать, 'лом' - около тысячи разномастных винтовок и карабинов - лежат на складах авторемонтных мастерских в Новобелице.
  - Полторы тысячи, - поправила Ольга. И я запнулся на полуслове.
  Ее реплика произвела впечатление и на Савьясова. Он остро глянул на Ольгу, задумчиво постучал пальцами по столешнице и, не выдержав, с иронией подметил:
  - Однако - какая удивительная осведомленность... Ваши профессиональные интересы, Ольга Станиславовна, столь широко распространяются?
  Она собрала наши чашки и понесла их на кухню.
  - Вы напрасно интересуетесь этим складом, - добавила Ольга после паузы, все еще оставаясь на кухне. Судя по плеску воды - мыла посуду. - Там действительно хлам. Я, конечно, не знаток и не помню, как называется та часть, которую немцы из каждой винтовки вытащили и утопили в реке. Затвор, кажется? Да еще стволы погнуты...
  Савьясов помрачнел и перевел взгляд на меня. Кивнув, я подтвердил ее слова.
  - Всё именно так, Георгий. Никакой ремонт не поможет. Затворов нет.
  Он чертыхнулся, расстроившись, встал из-за стола и закурил.
  - Это была плохая новость. Теперь будет хорошая. Выяснилось, что есть более достойный вариант - русское оружие. Хорошо известные нам трехлинейки. Их немного, правда - примерно полторы сотни стволов. И все же это больше, чем ничего.
  Сюрприз удался. Савьясов расцвел прямо на глазах.
  - Трехлинейки - это очень хорошо! Далеко? - Азартно сощурив глаза, тут же спросил он. - И в каком состоянии?
  Одновременно из кухни показалась Ольга с чистыми чашками в руках. Усевшись за стол напротив меня и явно позабыв про чай, она заинтересованно приготовилась слушать подробности.
  - Состояние - превосходное. Винтовки выпущены в девятьсот шестнадцатом и до сих пор упакованы в заводские ящики. А вот по месторасположению - да, к сожалению, далеко. Верст тридцать точно будет.
  - Направление? - Уточнил Георгий, чуть нахмурившись.
  - Черниговское. Но - территория Сожельского уезда, Носовичская волость.
  - М-да, - задумчиво покачался на стуле Савьясов. - Очень уж неудобное. И какими силами это оружие можно взять?
  - Думаю, и полвзвода хватит, если с умом подойти, - ответил я после паузы, прикинув возможные варианты. И продолжил, скосив глаза на Ольгу. - Но, учитывая расположение вашего схрона, - а это по окружной дороге выходит верст под шестьдесят от склада с трехлинейками - людей понадобится больше.
  - Кому принадлежат винтовки? - Продолжил расспросы Георгий, все более проникаясь идеей. - Что-то подсказывает мне, что большевики о них не знают.
  Усмехнувшись верной догадке, я закурил и вновь распалил примус под чайником. Вспомнив про чай, Ольга чуть виновато улыбнулась и, облокотившись на стол, стала ждать дальнейшего рассказа. Тема ее явно интересовала.
  - Да, ты правильно понял - знали бы комиссары о винтовках, давно бы переправили в Сожель. Оружие хранится на лесном хуторе. Хозяин - кулак и спекулянт. Возможно, контрабандист в прошлом. Очень на него похоже. Имеет личную охрану из бандитов и бывших гайдамаков. По количеству - около взвода. Но, по оценкам знающих людей и по моим личным наблюдениям, боевого опыта у них нет. Так - прохожих пограбить, да от подобной же публики хозяина защитить.
  - А для чего этому кулаку винтовки? 'Зеленую' армию, что ли, мечтает создать? - Усмехнулся Георгий.
  - Да под ногами валялись, вот и подобрал, - пояснил я. - Теперь приторговывает понемногу. Проверенным людям продает. Так что и купить можно. Правда, вряд ли мы с тобой потянем...
  И я рассказал им, каким образом узнал про этот потайной склад.
  
  Глава XVI
  1919 год, февраль, 26-го дня, Сожельский уезд, Носовичская волость, окрестности деревни Грабовка.
  Под конец первого дня пути наш обоз, загрузившись мукой в Добрянке и конопляным маслом в Грабовке, с трудом продвигался по расхлябанным от талого снега лесным дорогам в сторону Терюхи. Никитенко с тревогой посматривал по сторонам, постоянно высылал дозоры прочесывать обочины впереди, и деликатно намекал, что еще не поздно вернуться назад, на ночевку в Грабовку. Я ничего не отвечал, давая понять, что прежнее решение обжалованию не подлежит.
  Конечно, места там сложные - дремучие болотистые леса, вязкая колея. Но, судя по карте, после поворота на Студеную Гуту, дорога становилась выше и надежнее. А до развилки оставалось всего-ничего полторы версты. Да и глупо казалось поворачивать назад, преодолев верную треть пути.
  В тот момент, когда у моей лошади отлетела подкова, мы пробирались по самому сложному месту, где болото особенно явно давало о себе знать. Дорога здесь укреплялась гатью, сложенной давно и наспех. Лошади скользили и спотыкались, застревая копытами в расщелинах между разбухшими бревнами. И подо мной лошадь резко дернулась, припав на колено.
  Я спрыгнул с седла и сам едва не упал на склизких мокрых бревнах.
  - Ну и дорога! - Подоспел ко мне Тимохин. - Товарищ командир, как Вы?
  - Да что со мной-то будет? Давай посмотрим, что с лошадью, - отмахнулся в ответ.
  Тимохин с готовностью кивнул, и пока я, придерживая за уздцы и поглаживая по шее, пытался успокоить свою каурую Машку, довольно быстро вырубил штыком куски гнилых бревен, зажавших копыто. Чуть прихрамывая, освобожденная кобыла зафырчала и опасливо отошла в сторону от бывшей ловушки.
  - Ёксель-моксель! - Воскликнул Тимохин, вглядываясь в расщелину. - А подкова-то тю-тю!.. И в обозе запасных больше нет. Надо кузню искать!
  - Найдем, - уверил его я, вспомнив, что в Терюхе есть у меня знакомый кузнец Колесюк и сын его - Иван Бурый. - А пока поеду с тобой в обозе, Машка пусть рядом идет.
  Не успел я договорить, как заметил скачущего Никитенко. Беспокойство было написано у него на лице, и он явно нервничал, выискивая меня глазами.
  - Что случилось, Семен Аркадьевич? - Наконец, окликнул я.
  - Владимир Васильевич, вот Вы где! - Облегченно воскликнул взводный. - Там наши странный хутор обнаружили. Никак - бандитское логово!
  - Хутор, говоришь? - Удивился я, доставая из сапога карту. - Недавно построенный, что ли? Или это у нас карты такие?
  Сразу вспомнилась удивительно подробная карта Савьясова. И в сотый раз пожалел, что не перенес с нее данные на свою жалкую схему. Про самого Георгия старался не думать - не до переживаний было.
  - С чего выводы, что логово? - Уточнил я.
  Никитенко спрыгнул с лошади и пошел рядом со мной, докладывая.
  - Ребята засекли около двух десятков мужичков бандитского вида. Некоторые вооружены, хутор охраняют. Правда, службу несут отвратительно - спят на посту. Сам хутор построен - что та крепость. Забор из бревен, глухой. Наших пока не засекли, но собаки уже начинают потиху брехать. И у проселка, что на хутор ведёт, дозор стоит. Хочешь-не хочешь, а обоз они обязательно увидят. Что делать, Владимир Васильевич? Может дозор - того?.. - И он символически полоснул себя пальцем по шее. - А потом тихонько пойдем дальше, усилив тылы?
  Я покачал головой.
  - Лучше захватите их тихо и ко мне. Поговорим.
  Никитенко согласно кивнул и, прежде чем вновь вскочить на коня, поинтересовался:
  - А что это вдруг Машка охромела?
  И узнав причину, презрительно сплюнул:
  - Одно название, что болотные жители - эти полешуки. Дорогу для самих себя соорудить не могут. Вот у нас, в Сибири... - И осекся, заметив мой взгляд. Для пустых воспоминаний времени не было.
  Пока бойцы Никитенко добывали хуторских дозорных, я прикидывал варианты дальнейших действий. Кого мы обнаружили - было пока неизвестно. Поди пойми сейчас, кто действительно бандит, а кто всего лишь защищает свое жилище от бродячих дезертиров и душегубов? Поэтому я не оставлял надежды разойтись миром.
  - Товарищ командир! - Вернул меня из размышлений Тимохин. - Наши везут кого-то!
  Управились бойцы Никитенко на удивление быстро и доставили ко мне перекинутых поперек седел двух связанных деревенских хлопцев. Один - совсем еще зеленый, лет семнадцати - мелко трясся от рыданий, заглушаемых кляпом. Тощий, в драном тулупе и солдаткой папахе, он, похоже, готовился к самому худшему. Я показал, чтобы его первым подвели ко мне.
  - И что мы делаем у дороги с оружием в руках? - Спросил я спокойно. - Кто таков, откуда будешь?
  Хлопец залопотал, пряча взгляд и пытаясь утереть лицо связанными руками:
  - Пан офицер! Не вбивайте меня! Яшка Кольниченко я, на хуторе у дядьки Михася батрачу! А шлях мы от лихих людзей стеражом.
  Поморщившись от его слезливого и жалобного бормотания, я уточнил:
  - Что за дядька Михась и почему у него на дворе столько вооруженного люда?
  Назвавшийся Яшкой столь впечатлился нашей осведомленностью, что сорвался в новый приступ истеричных рыданий. Уже тогда подумалось - на пустом месте так не реагируют. Похоже, совесть у хлопца была не чиста. Тут подошел Никитенко и, влепив пощечину, резко привел Яшку к беседе. Путаясь и запинаясь через слово, он, как мог, ответил на своей дикой трасянке на все заданные наши вопросы.
  По его словам выходило, что дядька Михась очень богат и все кому ни лень пытаются нарушить его покой. Поэтому хозяин хутора для вящего спокойствия завел себе охрану, насчитывающую примерно двадцать пять человек. Вооружены хлопцы - кто чем. В основном, обрезами. К дядьке Михасю нанимались со своим оружием - таково было его главное условие.
  Бросив все еще связанного Яшку в пустую подводу, мы допросили второго пленного. Тот держался неплохо, хотя по простоте душевной страх свой скрывал неумело. Бравадил, матерился, за что схлопотал пару зуботычин от Никитенко, но о себе и о хозяине все же рассказал.
  Павло, как он представился, оказался хохлом, бывшим гайдумаком из Репкинской волости. К дядьке Михасю прибился в декабре и новой службой своей был доволен. Мол, хозяин толковый - и кормит хорошо, и долей в трофеях жалует.
  Тут мы с Никитенко и переглянулись.
  - Это о каких таких трофеях речь? - вкрадчиво поинтересовался я. Гайдумак остолбенел, похлопал глазами и, наконец, замотал головой:
  - Не, пан офицер! Вы не так мяне вразумели! Не лиходзеи мы - дзелим трофэи, захапанныя у бандюкоу!
  Хмыкнув, я кивнул взводному. Никитенко всё прекрасно понял - этот нехитрый прием мы не раз использовали с подобной публикой - и подошел к хлопцу со спины.
  - Ну что ж, не хочешь говорить правду - значит, готов за эту правду умереть, - тяжело вздохнув, я состроил сострадательную физиономию. - Товарищ командир взвода! По закону революционного времени приказываю расстрелять расхитителя народного добра, бывшего гайдамака и грабителя Павло... Как там тебя по фамилии? Впрочем, какая разница? Не хоронить же нам тебя. Приведите приговор в исполнение!
  Приставив наган к шее побледневшего хлопца, Никитенко погнал его в сторону, шагов на пятьдесят. И в тот же миг с подводы послышался дикий вой - наблюдавший за происходящим Яшка опять впал в истерику. Похоже, эти рыдания надоели не только мне. Кто-то из бойцов, наградив хлопца тумаком, пригрозился утопить его в болоте безо всякого приговора, если тот не прекратит шуметь. По-видимому, он мешал им привычно наблюдать за представлением и биться об заклад.
  Показательный 'расстрел' дал свои результаты. Раскололся не только Павло, но и Яшка. Как и полагал Никитенко, хутор был полубандитским, а дядька Михась со товарищи промышлял не только куплей-продажей. Грабили они, в основном, спекулянтов, перемещавшихся небольшими группами по тайным тропам. Такие отряды, как наш, еще не встречали. Но даже меньшие пропускали подобру-поздорову. Не по зубам. В общем, осторожничали и, понятное дело, в живых при своем промысле никого не оставляли.
  И насобирал у себя на хуторе тот дядька много чего интересного: какие-то винтовки в заводской смазке, картины из разграбленных имений, серебряную посуду, и даже исправный мотоцикл, за гроши купленный у отступающих немцев.
  По-хорошему, нужно было везти этих лиходеев с собой, да сдать первому же отряду милиции. Или еще кому-нибудь в этом роде. И пусть бы те сами решали их судьбу. Однако дядька Михась - не дурак. Узнает о пропаже дозорных и быстро перебросит все свое добро в какой-нибудь новый схрон. Меня же такая рокировка вовсе не устраивала. Очень уж многообещающим казалось известие о 'каких-то винтовках'.
  Немного посомневавшись в правильности своего решения, я отвел пленников в сторону и рассказал им о видах на дальнейшую жизнь.
  - Что ж, милейшие товарищи Павел и Яков... Исповедь вашу душераздирающую я выслушал. И прямо скажу - при иных обстоятельствах препроводил бы обоих до ближайшего крепкого сука. Поскольку гниды вы паскудные и иного не заслуживаете. Но, на ваше счастье, планы у меня несколько иные. И восстановление справедливости в них пока не входит. Поэтому в наших общих интересах посчитаем, будто наша встреча - дурной сон. Наш обоз идет далее своей дорогой, а вы возвращаетесь к хозяину и честно рассказываете ему все, что видели, умолчав лишь о том, что побывали в наших гостях.
  Похоже, они и сами все прекрасно понимали. Им не нужно было долго втолковывать, что тот же дядька Михась, прознав о нашем разговоре при любой степени раскаянья, тут же утопит их в ближайшем незамерзшем болоте.
  Оставалось как-то объяснить происходящее Никитенко. Подозвав его, я тихо приказал:
  - Возьмите пару проверенных бойцов и отведите пленных в лес. Там отпустите в целости и сохранности. Постреляйте немного в воздух...
  Взводный было недоуменно вскинулся, но я жестом остановил его.
  - Слушайте дальше. Отпустите живыми и невредимыми! С ними уже договорено. Выдавать себя и нас им не с руки. Пусть идут к хозяину. Мне нужен этот склад. Позже - не в этот выезд - я планирую захватить его с помощью верных людей и готов поделиться всем, что Вы попросите!
  Громко хмыкнув, Семен Аркадьевич прищурился и, наклонив голову, пытливо посмотрел на меня, словно сомневаясь в услышанном.
  - Ох, темните, Владимир Васильевич! Не верю, что на богатства эти соблазнились! Не в Ваших это свойствах. Тут что-то иное!
  - Хорошо, - стиснув зубы, ответил я. - Мне нужно оружие. Только оружие и боекомплект. Может быть, мотоциклет.
  Глаза Никитенко округлились, но все же он благоразумно промолчал.
  - Поэтому мы сейчас тихо и мирно пойдем на хутор за подковой и каким-нибудь товаром. А Вы с десятком опытных бойцов окружите поселение и займете удобные огневые позиции. По моему сигналу - будь в том нужда - делаете предупредительный выстрел. Вы у нас меткий стрелок, чем и воспользуемся, если понадобится произвести впечатление. Ну, папаху собьете или еще что-нибудь... А по обычному сигналу - стрельба на поражение со всех точек.
  - Вас понял! - Кивнул взводный, и лицо его тут же приняло знакомое азартно-деятельное выражение. Однако прежде, чем отправиться выполнять задание, Семен Аркадьевич приостановился и, обернувшись, с хитрым прищуром тихо спросил:
  - Никак и до Вас, Владимир Васильевич, эсеры-агитаторы добрались?
  Конечно, я ожидал, что объяснение по поводу моих планов непременно предстоит. Но вопрос в таком ключе меня озадачил.
  - Какие еще эсеры? Вы о чем? И до кого они уже добрались?
  Никитенко замялся и после паузы ответил:
  - Думал, об этом все знают. В Сожеле по солдатским квартирам местные эсеры ходят. С личным составом разговоры разговаривают, спорят. Противу большевиков настраивают. Я и сам пару раз их у своих бойцов заставал...
  - М-да... Ладно, потом обязательно поговорим! А сейчас - к делу! - Прервал я его. И, скомандовав движение обоза, принялся лихорадочно соображать, что же происходит вокруг меня.
  Кто-то бросает тухлые яйца на параде. Кто-то параллельно с нами исследует, какими силами располагают большевики. Какие-то неизвестные - Ольга рассказывала - временно вывели из строя во время парада большевистский грузовик-броневик. Теперь выясняется, что еще и широкая агитация ведется. Вокруг кипит, проявляясь пока лишь в мелочах, подпольная антисоветская работа. А я тут терзаюсь: имею ли право будоражить людей, ломать им судьбы и предлагать воевать за новое будущее без большевиков?!.. Процесс идет и без меня, и без Савьясова. Единственный вопрос: кто возглавляет это движение и по пути ли нам?
  Мои раздумья прервали звуки близкой стрельбы. Похоже, первая часть 'спектакля' была отыграна успешно.
  - И понеслись души на суд Божий! - Перекрестившись, сказал себе под нос Тимохин. Меня передернуло. Хоть и знал, что всё - инсценировка, но на душе было мерзко.
  Вскоре из-за кустов на обочине показался Никитенко с двумя бойцами и кивнул в ответ на мой вопрошающий взгляд. Пришла пора переходить к следующей стадии плана.
  Поставив задачу обозному отряду, я уселся рядом с Тимохиным в первой подводе, укрепленной на манер огневой точки мешками с песком, и успел заметить, как быстро и слаженно уходит в лес группа Никитенко. Все же не только Савьясову попались толковые солдаты. Были они и у меня, во взводе Семена Аркадьевича. Наверное, около трети состава. Остальные, конечно, по своим навыкам оказались пригодными только для обозно-хозяйственной службы. Но и это качество в моем ведомстве было весьма ценным.
  Время тянулось томительно долго. Дорога оставалась такой же дрянной и только возле развилки, забравшись на сосновый пригорок, приобрела надежный вид. Где-то здесь сидели в засаде Яшка с Павлом, а теперь, наверное, неслись докладывать о нашем скором визите.
  От поворота на проселок и до хутора мы двигались не более четверти часа. Лес здесь был высокий и светлый - классический сосновый бор, хорошо просматриваемый на сотню шагов. Место для своего логова дядька Михась выбрал красивое, но не сказать, чтобы удачное с точки зрения обороны.
  Во-первых, лес подступал вплотную к хутору. И это давало большой простор для маневра. Во-вторых, эффектно выглядящие издали бревенчатые стены при ближайшем рассмотрении имели множество изъянов. Судя по всему, Никитенко ограничился беглым осмотром на расстоянии. Как он и рассказывал, хозяйственные постройки располагались глухой стороной к внешнему миру. При этом короткие участки забора - от сарая до сарая - хоть и были высокими, бревенчатыми, но выложили их горе-строители горизонтально, так что для опытного осаждающего представляли собой едва ли не естественную лестницу. В-третьих, осматривать окрестности, что творится вокруг хутора, удавалось, наверное, только с чердака избы, стоявшей посреди двора. И в завершение всего, прямёхенько с тылу над поселением возвышалась преобладающая высота, густо поросшая молодым сосняком. Видимо, до сих пор везло дядьке Михасю не сталкиваться в этих глухих местах с опытным противником.
  Встретили нас, мягко говоря, неприветливо. Приоткрыв окошко в воротах, мордатый бугай смотрел на нас поверх винтовочного ствола.
  - Кто такие? Чего приперлись? - Прорычал он, и за его спиной послышались звуки передергиваемых затворов.
  - Обоз хозчасти красноармейского полка. Закупаем продукты у населения, - ровным голосом представил я нашу команду.
  - А ты что - комиссаром у них будешь? - хмуро поинтересовался бугай. - На жида вроде не похож...
  - Хозяина могу увидеть? - Проигнорировав его реплики, спросил я.
  - Занят хозяин! - Послышался сиплый голос за спиной бугая. - Няма часу яму с краснопузыми возькацца. Бумагы на рэквизыцию няма - так проваливай!
  - Да подожди ты, Титович! - Обернувшись на кого-то вправо, нахмурился бугай. - Дай с людями покалякать.
  И уже убрав маузер, уточнил:
  - Так чего надо-та? Говори, комиссар, доложу хозяину.
  Я показал на Машку:
  - Кобылу подковать нужно. На гати подкову потеряла. И овса бы прикупили, если у вас излишек есть. Думали, на ночь остановиться, но смотрю - двор у вас тесноват, весь отряд не поместится. У нас еще взвод охраны есть, дорогу пока сторожит.
  Мои слова произвели должное впечатление. Оглянувшись назад, бугай поинтересовался у кого-то:
  - Слышь, Апанас, а взвод - это скока голов будет?
  Ответом ему был встревоженный гул десятка голосов. И чей-то голос произнес:
  - Полста, почытай!..
  - Ого!.. И зачем вас столько, комиссар? - Недоверчиво спросил мордатый. - Ладно, почакай, как тутэйшие говорят. Пойду до хозяина.
  Гулко хлопнула потемневшая от сырости дверца, обрушив с рогатого коровьего черепа, прибитого над воротами, град капель. И потянулись долгие минуты ожидания и сомнений. Ситуация была столь благоприятной, что хоть сейчас захватывай этот хутор. Своих сил вполне хватало, да и предлогов для обоснованного вторжения - тоже. Даже большевики не придрались бы - ликвидировано обычное бандитское логово. Это, как говорится, с одной стороны.
  А с другой... Что бы я стал делать с добычей? Как бы сумел обеспечить тайную доставку оружия через половину уезда и - главное - сохранить в секрете сам факт его захвата? В отсутствии Савьясова я не знал, как выйти к схрону. Кроме точки на карте - никаких сведений. Не знал я и причастных к нему людей. К тому же, мой личный состав определенно был не готов к странным действиям командира. Эсеры - эсерами, а доверие друг к другу еще не утвердилось.
  Наконец, дверца распахнулась, и знакомая мордатая физиономия важно постановила:
  - Хозяин просят господина комиссара на беседу. А обоз пущай за воротами постоит. Троих с собой могёшь взять.
  Чего-то в этом роде я и ожидал.
  За воротами, помимо давешнего собеседника, нас встречали четверо вооруженных молодых мужиков разбойного вида. Бугай был у них вроде как за старшего. Они нервно топтались, подозрительно уставившись на меня и поглядывая на виднеющийся через щель в воротах обозный отряд. Еще около пяти человек с обрезами в руках едва ли не бегом спешили к самой большой и высокой избе, стоявшей по центру обширного подворья.
  - Ну, пойдем, что ли? - Почесав затылок под мохнатым треухом, предложил бугай. И мы с Тимохиным неторопливо двинулись следом за ним. Вел он нас, как и ожидалось, к той же большой избе. По дороге, насколько это было возможно, я осмотрелся по сторонам.
  Хутор напоминал сомкнутое промысловое поселение: ни живности, ни баб с детьми, несколько приземистых хат, крытых соломой, конюшни, сараи из жердей - все было построено наспех, небрежно, без души, и потому имело казенный вид. Стояли строения вразнобой - безо всякого порядка. Даже центральная изба - хоть и выделялась своими размерами, по сути мало чем отличалась от всех остальных хат.
  Мы вошли на высокое крыльцо, и бугай открыл передо мной дверь в сени. Здесь-то я и увидел чудо техники - мотоциклет с белыми покрышками и блестящей надписью на боку Indian. И не смог удержаться от восхищенной, нецензурной реплики.
  Красавец стоял в сенях, прислоненным к стене - явно не к месту и явно напоказ, в качестве предмета хозяйской гордости. Гордиться, конечно, было чем. Даже моих скромных познаний хватало, чтобы распознать в этом сверкающем хромированными частями агрегате один из лучших мотоциклетов старой армии. В моем прежнем полку у самокатчиков был такой, но трехколесный - с пулеметом по левой стороне, вместо коляски.
  Бугай, довольный произведенным эффектом, хмыкнул, протер с седла пыль полою полушубка и, наслаждаясь произведенным эффектом, спросил:
  - Ндравится? Хех! Мне тож! Конечно, можно было поприжать ту немчуру, да подешевше взять. Но... Такой уйдет - другой не достанешь!
  И тут я понял, что передо мной давно уже ломает комедию ни кто иной, как сам дядька Михась - собственной персоной.
  - Проходь, комиссар в хату! Хорош на моцацыкл вочи пялить, а то ишо чаго недоброе удумаю!
  - Значит, ты хозяин и есть, - утвердительно сказал я, осматриваясь в большой, плохо прибранной и простывшей комнате. - Так что скажешь про подкову, да про овес?
  Михась снова хмыкнул и, проходя к длинному столу в красный угол, мимоходом тронул печку.
  - Как есть застыла... - Пробурчал он, прежде чем ответить.
  Затем налил себе воды из самовара, стоявшего во главе стола, жадно выпил и уставился на меня с прищуром.
  - А и ты не прост, комиссар...Чай, не бывший ли барин? Воно как людями командуешь - сразу видать, в крови это, привыкший с сызмальства.
  Теперь уже пришел и мой черед усмехнуться.
  - Не угадал. Из простых я.
  - Да ну, не бреши! - Скривился бугай. И после короткой паузы веско добавил. - Ни разу ты не пролетарый. Вот своим комиссарам ври - скока хошь. А у Михася особый нюх есть на человеков.
  Усаживаясь без приглашения за стол, я мельком глянул на темные в тяжелых золоченых рамах иконы и покачал головой.
  - Подвел тебя этот нюх. Никакие мы не баре. Из семьи старых самоварных мастеров происхожу, хоть сам и не мастер. Кое-что в этом деле смыслю - не зря все детство среди фабричных прошло. Но не более. Вот, к примеру, самовар твой - 'полурюмка'. Сделан на фабрике Ивана Федоровича Капырзина лет эдак... тридцать назад.
  Михась посмотрел на меня с недоверием, после чего обратил внимание к самовару.
  - Это какая-такая 'полорумка'?
  - Название формы самовара.
  - Ну и где тута значится, что Капы... Язык сломаешь, кто там его делал? Капыткин, чтоль?
  Усмехнувшись, я поправил фуражку и ответил задумчиво, деда почему-то вспоминая:
  - Не суть важно, хозяин. У многих старых мастеров трудные фамилии. Потому что старинные, а не по именам отцов для переписи наспех данные. Главное, что самовар служит и еще век служить будет. Правильно? Ну так что - подкуешь мне лошадь?
  Бугай, не сдерживая насмешливой ухмылки, покачал головой.
  - А ты не нукай, не подкую! Коваля нет. Так что, комиссар, до Терюхи потерпи. Тама две кузни ёсть. В одной - Герасимовой - всем рады, а во второй, Колесюка, - улыбка сползла с лица Михася и, кажется, даже зубы заскрежетали. - Будь он неладен! Так вот, по второму ковалю сказать не могу, он мужик с придурью - кого привечает, а кого метлой со двора гонит. Сам смотри, с кем договоришься. А вот овса тебе уступлю, - и, нагло глядя в глаза, назвал несусветно высокую цену.
  - Не дороговато ли? - Удивившись ради проформы, спросил я. Покупать у него ничего не хотелось, но нужно было создать видимость торга.
  - А если с дяньгой тяжко, мож сам чего продашь? - С какой-то особой интонацией обронил Михась.
  - И хорошо заплатишь? - Подыграл я Пообещать можно было что угодно. Главное, как мне казалось, - попасть сюда в следующий раз в качестве долгожданного гостя.
  - Какой товар - такая и цена... Вот, сапожки у тебя добрые. А еще есть?
  - Есть, - кивнул я. - Три сотни пар возьмешь?
  - Ахфицерских?! - От перспективы заполучить такую крупную партию обуви у бугая аж испарина на лице выступила.
  Поторговавшись с десяток минут и ударив по рукам, я, наконец, покинул избу. Тимохин, коротая время за куревом, ждал меня на крыльце. Однако не успели мы с ним выйти со двора, как нас догнал какой-то добротно одетый мужичок.
  Смущаясь и неловко спотыкаясь в словах, он попросился к нам в обоз до Терюхи.
  - Вижу, вы - люди добрые. Не откажите, примите под свою защиту. Лошадка у меня шустрая, груз - небольшой. Мы вам в тягость не будем, - несмотря на сбивчивость речи, говорил мужик на удивление правильно, на городской манер. - Не могу я оставаться здесь на ночь, очень боязно. А одному выдвигаться в путь - так в сумерках всякое может произойти.
  Я не возражал, но попросил поторопиться. Находиться здесь дольше и вправду не хотелось. А мужик - словно того и ждал. Тут же вывел готовую к дороге запряженную повозку и, спросив совета у обозных, занял место в середине колонны.
  - Эй! Эй-эй! Куды пошел, падлюка?! - Неожиданно раздались гневные окрики и тяжелый топот со стороны ворот. Мужичок посерел, глаза его забегали. И через мгновение он кулем упал за свою повозку.
  - Вот это номер! - Озадаченно пробормотал Тимохин и снял с плеча винтовку. Бойцы поопытнее последовали его примеру.
  Показавшийся в воротах Михась с двумя десятками людей, тяжело дыша, подошел вплотную ко мне.
  - Слышь, комиссар! - С трудом справляясь с дыханием, он исподлобья оглядывал обоз и мой отряд. - Зачем портить встречу? Отдай мне клятого ирода, да разойдёмся с миром. И договор наш в силе буде.
  - А если нет, то что? - Напустив холода в голос, спросил я, просчитывая, видит ли меня Никитенко. - Человек попросился ко мне в обоз. Может, он - ирод и враг человеческий. Но это вы с ним сами, после решайте. А сейчас, когда он с нами, я его в обиду не дам.
  - Ой, не дури, комиссар! - Зарычал бугай. - Сам не ведаешь, какую змеюку на груди греешь! За такую мразь своих людей губишь!..
  И с омерзением сплюнул. Его люди с решимостью подняли ружья, приготавливаясь к стрельбе. И настолько единодушно, словно принятый нами мужичок был их общим и самым яростным врагом.
  Покачав головой, я продолжил с той же ледяной интонацией:
  - Повторяю: есть желание - ступай следом и жди, пока он выйдет из-под нашей юрисдикции. Я слово дал, и нарушать его - не в моих правилах.
  - Барин, как есть барин, - проскрипел сквозь зубы хозяин хутора. Мне показалось, он испугался не моего тона и даже не вооруженных людей у меня за спиной, а мудреного слова 'юрисдикция'. Однако продолжить не успел. Я перебил его, выдвигая ультиматум.
  - Можно и пострелять, но, между нами, не советую. Помнишь, про взвод охраны я говорил? - И, дождавшись угрюмого кивка, продолжил. - Этот взвод не где-то там, на дороге. Он здесь, вокруг хутора, стережет нас от чужой дури. В цирке бывал? Сейчас фокус покажу.
  И, демонстративно сняв перчатку, я поднял ее вверх. К счастью, Никитенко не дремал. В тот же миг метким выстрелом сбил с поперечины ворот коровий череп. От неожиданности Михась вскрикнул, выругался и опустил свою винтовку 'маузер'.
  - Проваливай ко всем демонам, прихвостень жидовский! - Взревел он, полыхая гневом. - Хлопцы, не штрелять! Ничо, мы еще сустрэтимся! Белый свет короток!.. Достану я тебя, барин! И тебя, Ганцевич, со свету свяду и на тым достану!!! Так и знай!
  Отдав команду трогать, я с грустью подумал, что из-за какого-то случайного, смутного типа потерял отличный шанс навестить хутор в следующий раз. А раз цена оказалась столь высока, стоило поплотнее пообщаться с нашим подзащитным.
  * * *
  Никитенко вместе со своей командой еще некоторое время оставался возле хутора прикрывать наш отход. Едва обоз скрылся из вида, бугай пытался отправить следом небольшой отряд. Не знаю, на что он рассчитывал. Впрочем, не суть важно. Несколько выстрелов под ноги быстро охладили его пыл. По крайней мере, последующие полчаса никаких попыток организовать преследование не было. Бандиты растеряно бродили по хутору с обрезами в руках, озирались по сторонам и шарахались от каждой тени.
  Оставив их в дальнейшей неопределенности, Никитенко посчитал задачу выполненной и через пару верст пути догнал нас. В тот момент я как раз знакомился с виновником происшествия. Ганцевич, как назвал его бугай, был немало смущен и перепуган. Выглядел обычным сельским мужиком. И только правильная речь выдавала в нем кого-то не совсем заурядного для деревни.
  По рассказам Ганцевича выходило, что до революции он учительствовал в деревнях Дятловичской волости, а с приходом новой власти ушел из школы, занялся своим хозяйством и завел пчел. Зимой же без постоянного дохода выжить оказалось сложновато. Вот и начал приторговывать. Виновато пряча глаза, признался, что товар был у него особенным - патроны для винтовок и револьверов. И к Михасю он приехал не в первый раз за товаром. Но только в этот раз совершенно случайно стал очевидцем, как люди Михася ограбили еврейскую семью, а потом, покуражившись в волю, в болоте утопили.
  Как опасного свидетеля, Ганцевича заперли в сарайчике. И неизвестно, что было бы дальше, если бы не наше появление и суматоха, с нами связанная. И из сарая выйти удалось, и даже свою кобылу с повозкой вывести.
  Дослушав рассказ бывшего учителя, Никитенко странно хмыкнул и условным жестом попросил меня отойти в сторону.
  - Владимир Васильевич, что-то не складывается у нашего подопечного. Не нравится мне он... - Озадаченно оглядываясь на него, заметил Семен Аркадьевич.
  Недоумевая, я пожал плечами:
  - Да вроде бы многое сходится.
  - Многое, да не всё! - Веско уточнил взводный. - Мы ведь раньше вас прибыли, и пока позицию занимали, успел я на этого товарища полюбоваться.
  - И что там было? - Резко заинтересовался я.
  - Вот! Правильный вопрос! Главный хуторской бандит его лично допрашивал. Бил, что-то выпытывал. Посудите сами: с простым свидетелем заранее все ясно. Зачем человека битьем мучить? В расход - и всё. Тем более, что Ганцевич этот - не первый раз за товаром приехал. А, значит, известная им личность. Нам же они патроны в ящиках не предлагали...
  - Иными словами, сказки нам рассказывает? - Усмехнулся я.
  Никитенко медленно кивнул.
  - И еще на руки его взгляните. Для крестьянина - и уж тем более для учителя - мозоли у него специфические. У нас с Вами такие на пальцах правой руки только во время войны были. Сейчас реже стреляем...
  - На руки... - Повторил я в задумчивости. - Нет, Семен Аркадьевич, вот это всё - не доводы. Безусловно, нечисто. Но доказать сложно. По поводу допроса с пристрастием - Вы сами знаете, сколько сейчас изуверов развелось. Вполне может списать на свирепость Михася. Ну а мозоли объяснит ежедневной охотой. Мол, для того и патроны - на еду зимой дичь добывать, от волков обороняться. Сейчас почти у каждого мужика ружье есть. Тут что-то другое надо... Но вот что? Давить мы не имеем права. Пойдемте еще поговорим - может сам что-нибудь сболтнет.
  Заметив наше приближение к своей повозке, учитель устало и приветливо улыбнулся. Можно сказать, слишком уж доброжелательно. Краем глаза взглянув на его руки, которые, к слову, уже оказались в варежках, я неожиданно для себя рубанул впрямую:
  - За что же Вас Михась мучил? Ну не за то ведь, что ответа за евреев испугался?
  Реакция Ганцевича была безукоризненной. Он удивленно округлил глаза, смешался и нехотя выдал:
  - Что верно, то верно. Пытал меня Михась Курко. Нелюдь ненасытная...Давно его знаю. Мы с ним вместе в Носовичах были на наемных работах перед приходом немцев, - почесав нос, учитель задумался и после паузы продолжил свой рассказ, не забывая править кобылой. - В Носовичах стояла воинская часть еще царской армии - склады охраняли. Мимо них революция как-то боком прошла: и офицеры, и солдаты оставались на местах, продолжали честь по чести службу нести. Митингов не творили, не пьянствовали, казенное добро не воровали. Хотя кому оно уже принадлежало?.. Странные, словом, люди. И вот ровно год назад добрались до них большевики. Арестовали всех офицеров и повели пешим порядком в Сожель на расстрел. Они и пошли, что те овцы, смирнехонько. Солдаты не разбежались, остались дальше склады сторожить. Тут комиссары взбеленились.
  Заставили склады новой власти передать, а солдат по домам разогнали. Не повезло комиссарам в другом - после Брестского мира немцы наступать начали и подошли вплотную к Сожелю. Не сказать, чтобы большевики совсем драпали - некоторые отряды даже оборонялись. Но, в основном, бежали еще за неделю до прихода немцев. И вот тут началась анархия. Народ носовичский двинулся грабить склады - не немцам же их дарить? Обмундирование новенькое взяли, обувку, консервы. Но самым лакомым куском оказался склад с оружием и боеприпасами. В ящиках хранились промасленные еще с завода винтовки-трехлинейки девятьсот шестнадцатого года выпуска, патроны, гранаты, много чего... Я себе пулемет Максим взял, а Михась - полсотни ящиков винтовок, да еще сотню с патронами. У него в Носовичах родня была - помогли все это без потерь спрятать и сохранить. Я же брал один пулемет потому, что понимал - подмоги не будет. Скорее ограбят, чем посодействуют. Вот так мы и расстались тогда. Пулемет я потом продал, хозяйство купил за него. И Михася недавно встретил. Думал, по старой дружбе патронов у него на продажу купить. А оно вон как вышло. Заманил и стал пытать - где, мол, пулемет. Не верит, что продал...
  Никитенко слушал Ганцевича с отсутствующим видом, наклонив на бок голову. А потом, словно устав идти пешком, влез на коня и, оглянувшись на своих бойцов, скупо обронил:
  - Вот и я не верю.
  Мужик, с некоторым беспокойством посмотрев на нас, хотел было что-то возразить взводному, но тот уже правил коня к идущим в хвосте обоза бойцам.
  - Да, удивительная история, - насмешливо заключил я, только усилив эффект от слов Никитенко.
  - Ваше право - верить или нет. Убеждать не буду. Время сейчас такое, что ничему удивляться не приходится, - слегка насупившись, пробурчал Ганцевич.
  - Вот именно! - С пущей иронией продолжил я. - Время нынче такое, что гораздо проще, имея пулемет, захватить усадьбу, чем купить ее.
  Обижаться либо спорить бывшему учителю было чревато, он лишь упрямо пожал плечами и замолчал. А я задумался, как мне повести себя дальше.
  Отпустить этого проходимца с миром или все же попробовать получить с него свой интерес? Решаясь, я с тоской поглядывал то на смеющегося среди бойцов Никитенко, то на сутулую спину нашего случайного попутчика. Темнело, скоро должна была показаться Терюха, сказывалась усталость, да еще предстояло устроить обозный отряд на ночевку. И что-то в глубине души подсказывало, что правды от этого Ганцевича в любом случае не добьешься. Судя по нечаянным оговоркам и реакциям - даже по моим ощущениям, - был он человеком насквозь лживым и привыкшим защищать свою ложь. Что я смогу узнать от него действительно ценное? Подробности местных бандитских связей или возможности подпольной торговли оружием? Так я не чекист. Гоняться по всему уезду за тайными схронами разбойников? Благодарю покорно: не я этот бардак развел, при котором хутор без пулемета, что сирота. Вот для ЧК этот субъект, думаю, действительно интересен. Но выдавать его - увольте. У меня на намеченный хутор свои планы.
  По сути, всё, что мог дать нам этот Ганцевич, мы уже получили. А именно - подтверждение, что Михась Курко имеет в своем распоряжении партию винтовок. Далее, проведя простейшие подсчеты, можно установить реальный объем этой партии. Пятьдесят ящиков за вычетом преувеличения рассказчика и какого-то количества, ушедшего на собственные нужды, да на продажу - получалось ящиков, дай бог, двадцать. Или около полутора сотен стволов. На три-четыре взвода вполне хватило бы. Да и к тому же - какими были те винтовки!.. Не чиненный немецкий разнородный хлам, а самый что ни на есть свежий продукт!
  Между тем, обоз выбрался из леса на знакомый нам Черниговский тракт. В сумерках я не сразу заметил его приближение и, спохватившись, сориентировался по карте. До Терюхи оставалось всего пара верст. Дорога была хорошая, и скорость обоза тут же возросла. Умиротворенно покачиваясь в такт движения повозки, я спрятал карту за голенище и, подняв глаза, вдруг увидел, как в головную телегу к Тимохину запрыгнул какой-то человек с обочины.
  - Что за черт!? - Резко вскочив с подводы, я подозвал двух бойцов и поспешил с ними в начало колоны. Никитенко, повинуясь моему жесту, поскакал туда же, но с другой стороны обоза.
  Однако первым достигнув воза, он тут же показал знаком, что беспокоиться не о чем. И я сразу же догадался, кто послужил причиной нашего переполоха. То был вездесущий бродяга Мадьяр. Его появление пришлось весьма кстати - теперь не нужно было плутать по деревне и выспрашивать, как найти кузню его отца.
  - Здравия желаю, Владимир Васильевич! - С радостной улыбкой на лице поприветствовал меня Иван Бурый. - Мне уже казал Сямён Аркадич, шо до нашей кузни обещаетесь быть!
  - Плохие новости, командир! - С трагической миной на лице сообщил мне Никитенко. - У нашего друга Мадьяра табачок румынский закончился. Осталась одна местная махорка. Вот сейчас ее и распробуем.
  - А як тая собачка поживае? - Щедро отсыпая махорку взводному, спросил меня Иван.
  - Да как поживает? Отлично поживает! Одна замечательная барышня выпросила его в подарок. Пришлось подарить, - С улыбкой вспоминая Ольгу, ответил я. - Теперь толстеет прямо на глазах, активно бегает и Ольгердом гордо величается.
  Довольный известием, Мадьяр просиял.
  - Вот и добра! А то з галавы нейшло - подох, не подох?
  Никитенко тут же заинтересовался:
  - Барышня? Да кто ж такая, позвольте узнать? И хороша ль собой?
  Примерно такого вопроса от взводного и я ожидал. Это было в его духе - не пропускать мимо внимания ни одной юбки.
  - Поздно, Семен Аркадьевич. Жених у нее есть. И ни кто-нибудь, а вероятно знакомый Вам комроты первого батальона Савьясов.
  - Тот, что с Вами у инженера живет? Здоровый такой, из студентов? - Хмыкнув, уточнил Никитенко. - Шустёр брат, ничего не скажешь! Но, постойте, это ведь его арестовали после парада?
  Я кивнул и заметил, как омрачилось вдруг лицо взводного. Убедившись, что Мадьяр увлечен разговором с Тимохиным, а бойцы уселись на следующую за нами подводу, он вполголоса спросил у меня:
  - В полку говорят, непростой человек этот Савьясов.
  - В каком смысле - непростой? И кто говорит? - Внутренне напрягшись, уточнил я.
  - Нууу... - Никитенко замялся. - Старые солдаты, вроде меня. Так, говорят, мутит что-то этот Савьясов. Как бы не переворот... Правду бают или брехня? Роту свою к чему-то готовит. Офицер он правильный, если по совести. Но вот непонятно, что задумал. И арестовали почему?
  - Арестовали за прицельный обстрел тухлыми яйцами большевиков во время парада. Правда, не думаю, что комроты об этом знал.
  Никитенко невесело усмехнулся и кивнул, соглашаясь со мной. А я продолжил, загодя осмотревшись по сторонам.
  - Готовится рота Савьясова к захвату хутора, на котором мы были и разведали ситуацию. Теперь стало понятнее?
  - Зачем им оружие? - Пристально глядя на меня, с требовательной интонацией спросил он.
  - А Вы как думаете?
  - Думаю, что эсеры здесь не причем. Так что - переворот?
  - Семен Аркадьевич. Не надо таких громких слов. Не Вы ли мне давеча жаловались на жизнь при большевиках и предлагали бежать в тайгу? Так, может, лучше не бежать, а наступать?
  Он с усилием проглотил ком в горле. Помолчал, опустив глаза, и после паузы сказал:
  - Я вам мешать не буду и чем надо - помогу. Только наступать - не по мне. Лучше тихо, одному уйти, чем бороться, как дурень с ветром. То ж стихия - попробуй-ка одолей... Уже бы одолели, каб возможно было.
  Слова Никитенко оказались для меня неожиданными. В моем представлении он идеально подходил на роль активного соратника в деле Савьясова. Однако я ошибся.
  - Ладно, Семен Аркадьевич. И на том спасибо, - голос предательски выдавал мое разочарование. Никитенко виновато вильнул глазами и принялся сосредоточенно скручивать козью ножку. Закурил и я. На душе скреблись кошки: Савьясов находился в Чеке безо всяких определенных перспектив, удобный доступ для захвата хутора по глупости упущен, Никитенко неверно мной просчитан. Ольга... Нет, лучше не вспоминать! В общем, мир поворачивался ко мне не лучшей своей стороной.
  - ...Вот тута лепше свярнуць, - донеслась до меня реплика Мадьяра. И я понял, что мы уже въезжали в Терюху.
  - Подскажи, Иван, где нам лучше будет разместиться всем обозом. Гостиный двор в деревне есть?
  - Ёсць, - с готовностью подтвердил он, оборачиваясь ко мне. - Добры двор, места усим хопиць. Тольки Вы, Владимир Васильевич, вместе с Сяменом Аркадичем у нас пераначуеце. Иначе баця дюже скривдицца. Как так? В нашей веске были, да мимо пройшли!? Не, не порадок!
  Оборвав себя на полуслове, он вдруг нахмурился, высматривая кого-то за моей спиной:
  - А це не Ганцевич быв?
  - Почему был? - В один голос переспросили мы со взводным.
  - Да на лесной шлях уйшел. Хутка так - тово ж я и заметив, что из обоза повозка на скорости свярнула.
  - А кто он такой? - Быстро спросил я, приостановив Никитенко, собравшегося было нагонять нашего подопечного.
  Мадьяр с чувством сплюнул.
  - Гнида. Человик з банды Вокуня.
  Мы переглянулись со взводным, и он тут же, подобрав двух конных бойцов, отправился вслед за Ганцевичем.
  - Не найдет, - с сожалением, констатировал Иван. - Ганцевич - ище тот пластун. Змей подколодный... Ён у Вокуня - шо тая разведрота. Усё вынюхивае, разузнае. Где быв, там потым банда куролесиць.
  Картинка в голове сложилась. Стало тревожно.
  - И как скоро обычно появляется эта банда?
  Мадьяр пожал плечами.
  - Хто ж их ведае? Праз няделю - наверняка.
  - М-да... - Не смог сдержать я тяжелого вздоха. Как бы не опередила меня с этим хутором банда Окуня.
  Как и предсказывал, Иван Бурый, взводному не удалось найти сбежавшего 'учителя'. Бросив пустую повозку, тот словно растворился в лесу вместе с лошадью. Если даже Семен Аркадьевич не смог найти его след - это говорило о многом.
  И, к слову, никаким учителем Ганцевич не был. Усадьбу не покупал. Задолго до революции служил в имении местного помещика Фаща. Потом вляпался в какую-то воровскую историю и на десять лет ушел в бега. Появился вновь около года назад. И в Носовичах при разгроме складов - а это действительно было - тоже присутствовал.
  - Брат мой, Андрэй, там на кузне ковалем подрядився на сезон и усё бачив. Ён Вам и расскажет, кали трэба, - пообещал Иван. И прежде, чем уйти домой, взял с нас обещание непременно быть у Колесюков через час-другой.
  * * *
  Степан Сидорович Колесюк встретил нас, как дорогих гостей. Усадил за богато накрытый стол, долго расспрашивал про житье-бытье, познакомил со всеми сыновьями. А их у него было пятеро, и все сидели здесь. Присутствовал даже средний сын Матвей - командир взвода в знаменитом партизанскими боями с немцами Богунском полку, созданном во время оккупации бывшим подпоручиком Щорсом. Матвей прибыл в недельный отпуск не далее, чем утром, и ошалевшим, отвыкшим взглядом рассматривал свою родню. Нас поначалу принял настороженно, но вскоре разговорились под сладкую водку, и напряжение незаметно покинуло его.
  Слово за словом, рассказал нам старший сын Колесюка Андрей и про события в Носовичах, и про хутор Михася Курко. Многое совпадало. Умел врать Ганцевич, ловко сочетая правду с ложью. Однако в то, что он взял на складе пулемет - Андрей не верил. Всё было на виду, и никто никаких пулеметов не заметил. По винтовкам же информация подтвердилась. И даже то, что Курко захватил не менее тридцати ящиков, оказалось правдой.
  Кроме того, рассказали Колесюки о планировке хутора, о расположении складов. По словам Степана Сидоровича, строили его лет десять назад совсем другие люди и для других целей. Да вот война с революцией все перемешала, и хутор, в итоге, бандитам достался.
  - Странно как-то Вы оружием интересуетесь... - Подметил Матвей, выходя со мной покурить на крыльцо. И многозначительно добавил. - Явно не просто так.
  Он говорил удивительно чисто по-русски, выделяясь этим из всей семьи.
  - Конечно, не просто так, - кивнул я, глубоко затягиваясь хорошей махоркой. - Нам на фронт скоро, а составы с оружием все никак не придут. Военкомбриг уже все пороги в Сожеле оббил. Никакого результата. Ну а тут, получается, мертвым грузом добро лежит. Да еще у лихих людей. Забрать нужно, чтобы против нас же не обернулось. Вот и решил разузнать, чтобы своим сообщить. А там пусть комиссар решает, как заполучить то оружие.
  Матвей усмехнулся, остро глянув на меня.
  - Красиво!..
  - В смысле? - Насторожился я.
  - Звезды красивые над лесом. Яркие, - многозначительно улыбнулся он. - Эх, уезжать не хочется!.. Устал я воевать. Может к вам в полк перевестись?
  Я неопределенно повел плечами и промолчал.
  - Ладно, пойду, спать пора! - Словно сам себе сказал Матвей. И, пожав мне руку, как-то особенно проникновенно добавил. - Дай бог, свидимся еще. Главное, чтобы по одну сторону фронта. Не хотел бы я в Вас стрелять.
  
  Глава XVII
  1919 год, февраль, 28-го дня, город Сожель.
  Я старался говорить коротко, и все же рассказ мой затянулся на добрый час. Мы успели не один раз выпить чая и продымить папиросами столовую до синевы. Даже неудобно было перед Ольгой. Все это время она задумчиво смотрела на меня, хотя иногда, казалось, вовсе не слушает и никого не видит. Савьясов же первую часть рассказа воспринимал спокойно и деловито, что-то черкая на листке бумаги. Когда же речь зашла о Ганцевиче, нарушившем все мои предварительные планы, Георгий зримо занервничал и в беспокойстве принялся ходить из угла в угол.
  - Это позавчера вечером было, так? Прошло полтора суток? - Нетерпеливо уточнил он. - Надо срочно выдвигаться! Сегодня во второй половине дня, как думаешь, реально будет?
  Я покачал головой.
  - Понятия не имею. Вот скоро побегу в штаб, узнаю, что у нас тут и как... Я ведь с дороги - сразу на склады. Пока разгрузились, пока всё оформили - поздний вечер наступил. Идти в штаб уже смысла не было. Да и тебе с ротой разобраться надо.
  - Ты прав, - сдержанно кивнул он.
  - Позвольте вопрос, господа офицеры, - неожиданно вмешалась Ольга. Лицо ее стало серьезным до суровости. - Почему вы при мне делитесь столь конфиденциальной и, прямо скажем, опасной информацией? Едва ли не намеренно посвящаете в суть дела... Пока не буду уточнять, из какого расчета... Куда больше сейчас интересует другое - какова ваша главная цель? Хочу понять, насколько она совпадает с нашей...
  Резко переменившись в лице, Савьясов подошел к ней и, оперевшись на стол, пристально глянул в глаза.
  - Оля, что значит - ваши?
  - Ты ушел от вопроса, - строго указала она.
  - Хорошо, - напряженно улыбнулся Георгий. - Отвечу. Тебе необходимо об этом знать. Моя первейшая цель, за которую я готов положить жизнь, - свержение большевиков. Избавить от них Россию. А дальше... Дальше - победит сильнейший. Это не просто теоретические измышления - я готовлю восстание полка, чтобы затем поднять весь гарнизон, добиться цепной реакции... И ты права - намеренно при тебе сейчас говорили. Чтобы понимала, кто я такой и чего ждать в будущем. Подумай, стоит ли тебе быть со мной рядом в дальнейшем?
  Ольга побледнела.
  - Глобально, - голос ее дрогнул. - Как странно, что именно ты...
  - Почему? - Несколько задетый, спросил Георгий.
  Глубоко вздохнув, она встала к окну и повернулась к нам спиной.
  - Почему... Я, наверное, совсем разучилась чувствовать людей. Или что-то помешало мне правильно понять вас обоих, - Ольга прервалась, и некоторое время в молчании смотрела на сереющее небо. Затем резко повернулась к нам и, опустив глаза, продолжила. - В городе еще со времен оккупации действует объединенная организация социал-демократов и эсеров. В декабре нам даже удалось к власти в Сожеле прийти, но... Большевики с немцами сумели договориться и заставили нас передать им все полномочия. А еще через неделю - объявили вне закона. Мне тогда пришлось срочно в Могилев вернуться, чтобы ареста избежать. Правда, и там не сложилось... Но это неважно. Дело в том, что мы активно ищем выходы на ваш полк. Нам нужна поддержка военных. Люди-то мы - в основном, штатские. Пробовали найти контакт с теми расстрелянными офицерами, собиравшимися в кофейне 'Париж'. Но наших представителей они слушать не захотели, сочли никчемными 'штафирками'. Нет - так нет, начали работать с рядовыми красноармейцами. И, между прочим, хороший отклик пошел. А недавно решили, что надо все же кого-то из офицеров искать. Спрашивали меня про вас обоих...
  Ольга снова вздохнула и с недоумением покачала головой. На лице ее промелькнуло явное недовольство собой.
  - В общем, я сказала, что вижу вас бесперспективными для сотрудничества. Как-то уж очень Вы, Владимир Васильевич, убедительно выступили однажды - пессимистично так, обреченно. Помните, это было, когда Вы первый раз вино из ресторана принесли? И предрекли нам мрачное вечное будущее с большевиками. Ну а ты, Гера, - Ольга многозначительно улыбнулась Савьясову и обескуражено развела руками. - Извини, но в тот вечер ты был совершенно безобразен в политическом отношении.
  Георгий шутку оценил и, отсмеявшись, заметил:
  - Но, согласись, Оля, было бы глупо кричать на все стороны о своих истинных стремлениях. Как я понимаю, нами успешно сдан экзамен по конспирации? Кстати, и тобой, подпольщица моя несравненная, тоже!
  И все же веселье его было явно натянутым. Он озадаченно смотрел на Ольгу, стараясь осмыслить услышанное и соотнести прежний ее образ с нынешним.
  Я же почувствовал себя идиотом. Вот почему она обиделась тогда, в кофейне! В пору было прощенья просить, да только поздно уже! Что ж я наделал, кой черт дернул меня за язык?! Зачем вспомнил Софью, да еще, глупо обобщив, поставил ее в пример Оле?! От досады даже сердце заныло. А ведь явно оскорбил ее ненароком, оттолкнул от себя. И никак уже этого не изменишь!.. Ладно бы - побежал в след и попытался бы... Но нет - оставил на самотек! Так кого винить, Недозбруев, что ты - в зрительном зале?
  А Савьясов прямо на глазах мрачнел. Похоже, его стремительно охватывало чувство ущербности и несоответствия. Не нужно было большого ума, чтобы это понять.
  - Кузин Сергей Петрович - тоже ваш человек? - Спросил я не столько из любопытства, сколько для того, чтобы разрядить атмосферу.
  Ольга, все это время не сводившая глаз с насупившегося, замкнувшегося в себе Георгия, нехотя ответила:
  - Да нет... Серж - это отдельная история. До восемнадцатого года он был совершенно апатичен к происходящему, плыл по течению. Однако сам факт немецкой оккупации настолько выбил его из колеи, что Кузин вдруг создал летучий партизанский отряд. На этом поприще сотрудничал с анархистами, левыми эсерами и большевиками. Все они считали его своим союзником. Действовал очень успешно, и даже был награжден личным оружием. Берзин, кажется, вручал. Мне подруга рассказывала. Но в начале декабря - как раз, когда в Сожеле началась смена власти и все решали для себя, по какую сторону баррикады встать, Верочка слегла с тифом. Кузин бросил отряд. Бросил всё. Пытался вывезти жену к какому-то знаменитому доктору - уж не знаю, к какому и куда. Однако Верочка в дороге умерла. Серж похоронил ее на деревенском кладбище и сгинул на месяц. Вернулся, когда большевики уже стояли у власти. Предложили ему аттестоваться в кавалерийский эскадрон. Вот, собственно, и всё. Так что в ЧК он случайно попал. Да и вообще - это в его духе - попадать в разные истории.
  - Если бы не его дружба с пожарными, мог бы и не случайно попасть, - усмехнулся я. Однако вопреки ожиданию, Савьясов на мой намек не среагировал и даже не улыбнулся.
  - Я не совсем понимаю - какие пожарные? - Встрепенулась Ольга и, наконец, посмотрела на меня. Глаза у нее были какие-то расстроенные, отчаявшиеся. Ее определенно беспокоило поведение Георгия, который совсем уже потемнел и неподвижно смотрел в одну точку. По-хорошему, надо было немедленно оставить их наедине. Однако любопытство и желание выяснить для себя некоторые факты задержало меня, и я коротко рассказал об обстоятельствах нашего знакомства с кавалерийским подполковником.
  - Значит, Кузин представляет собой какую-то третью силу, - заключил я. И, закуривая последнюю папиросу из пачки, спросил. - Ольга Станиславовна, и еще такой вопрос для общего понимания ситуации: броневик - ваши сработали?
  Ей определенно было ни до Кузина, ни до меня с броневиком. И все же она ответила:
  - Нет, не наши. Но мы уже примерно представляем, кто это мог быть. Вполне возможно, что Кузин с ними связан. Авантюра в его духе.
  - А конкретнее? - Проявил я рискованную в такой ситуации настойчивость.
  - Железнодорожники. Именно те из них, кто помог большевикам. Поверьте мне, это значительная сила. У нас в городе пятнадцать тысяч рабочих и служащих Железных Дорог. Большинство из них в декабре пошло за коммунистами. Теперь же, сдоволившись правлением новой власти, они пытаются переиграть ситуацию. Вы должны были видеть в гостях у дяди инженера Михаила Тихоновича Егорова, члена нашей организации. Ему лет тридцать с небольшим, возглавляет депо на станции Сожель. Так вот, он говорил мне, что бывшие железнодорожники, а теперь комиссары Володько и Гуло, входящие в состав Ревкома, совершенно потеряли авторитет в рабочей среде и даже митинги бояться проводить. Профсоюзы что-то замышляют антибольшевистское. Надо бы установить с ними связь, но... Слишком мало времени прошло с тех пор, когда мы были по разные стороны 'фронта'. К тому же, в рабочей среде много антисемитов. А у нас большая часть организации - представители еврейского Бунда. Если вы выступите на нашей стороне марьяж может и состояться.
  - Неужели бундовцы ходят красноармейцев агитировать? - Улыбнулся я, зная, что наши бойцы настроены против евреев совершенно категорически. Что было неудивительно - сыны Израиля прочно засели во власти и в торговых рядах, а комиссаров и спекулянтов в солдатской массе, мягко говоря, недолюбливали.
  - Конечно, нет. У нас достаточно других агитаторов. Приходят якобы в гости к знакомым квартирохозяевам, а там слово за словом с вашими бойцами, сначала вроде бы за жизнь, потом зацепились за острую тему - и пошли разъяснительные беседы 'контрреволюционного содержания'.
  - Оля, а какова твоя роль во всем этом?.. - Неожиданно спросил Георгий, ожесточенно потирая виски.
  Она на мгновенье растерялась и пожала плечами.
  - Моя?.. Роль довольно скромная... Благодаря своей профессии собираю разного рода информацию, зачастую выступаю связной, ну а поскольку имею право голоса - принимаю участие в обсуждении действий и решений организации...
  Тут я красноречиво посмотрел на Савьясова, но ему явно было не до меня.
  - Надо же, - покачал головой он. - И ты, будучи членом совещательного органа с правом голоса, говоришь о скромности своей роли?.. Ох, прибедняешься, Ольга Станиславовна!..
  И с этим выводом я был полностью солидарен.
  
  1919 год, февраль, 28-го дня, Сожельская волость окрестности села Клёнки
  Мы стояли на высоком берегу Сожа, внимая открывшемуся широкому простору. Ветер выбивал слезы из глаз, а душа радовалась от вида речных красот. Крутой обрывистый поворот, увенчанный классическим сосновым бором, еще покрытые льдом старицы в окружении березовых рощ и черных дубрав. Ни дать, ни взять - пейзажи именитого живописца.
  - Смотри, - показал мне Савьясов далекие строения на противоположном берегу, чуть выше по течению. - Вот это, видимо, и есть фольварк Плёссы. Судя по карте, он и должен быть ровно на западе. А за ним, в паре верст, деревня Волотова, которая совсем рядом с Сожелем. Версты три.
  - Георгий, обрати внимание на лед. Иссиня-лиловый с грязно-желтыми пятнами. Не выдержит он обоза. Не веришь - прикажи бойцам спуститься и проверить. Не удивлюсь, если ночью ледоход начнется. Так что этот маршрут сразу отбрасывай. Тем более, что он слишком наглый и заезда в город требует, - настаивал я на своём, поеживаясь от свежего ветра. - И первый твой вариант - через Новобелицу и село Романовичи, как мы сюда добирались, - мне тоже не нравится. Слишком приметно будет, поверь опыту. Заградотряду станет очень интересно, что это мы тут делаем с обозом? Ведь, как ни крути, закупать здесь нечего, бедный край. Говорю тебе - лучше сделать крюк в двадцать верст в обход Сожеля, через Добруш.
  Вот уже четверть часа мы с пеной у рта спорили о том, какая дорога будет предпочтительней для доставки оружия на тайный схрон. Савьясов уговаривал меня рискнуть и провести обоз через город, значительно сокращая путь и время. И, пожалуй, только состояние льда убедило его отказаться от этой безумной затеи. Ведь обязательно нашелся бы ретивый малый на одном из заслонов, которому есть дело до всех без исключения наших мешков и ящиков.
  Тем временем, к точке сбора подтягивались будущие участники штурма хутора. Это были старые, опытные солдаты, из которых Савьясов лично сформировал взвод - своеобразный костяк для выполнения особо важных задач. Старыми бойцы назывались условно. Внешне они едва ли были старше нас, но в отличие от большинства красноармейцев полка имели фронтовое прошлое.
  Командовал ими худой, угловатый и еще безусый юноша, бывший прапорщик Михаил Кридинер. На мое удивление по поводу выбора взводного, Савьясов ответил:
  - У Михаила Арнольдовича, между прочим, Георгиевский крест. Хотя, конечно, человек он - своеобразный. Жесткий не по возрасту. И не терпимый.
  Юноша держался уверенно. Скомандовав построение, прошелся вдоль шеренги, критически осматривая личный состав, затем отправился на доклад к ротному. Нас представили. Он без интереса скользнул по мне холодным взглядом, дежурно поприветствовал и отступил на шаг в сторону. В дополнение ко всему и рука у него оказалась неприятно ледяной.
  Тем временем, Савьясов познакомил меня со взводом, в первую очередь сообщив бойцам о моем боевом опыте, наградах, количестве ранений и успешной аттестации командиром батальона. Звучало представительно, но словно о ком-то другом.
  - Цель наша такова: захватить бандитский хутор и изъять хранящееся там оружие, - подробно и доходчиво ставил задачу Георгий. Он решил пойти с нами, объяснив это желанием посмотреть своих людей в настоящем деле, да и, насколько я понял, сам хотел вспомнить запах пороха.
  Нам предстояло преодолеть походным порядком около десяти верст, прежде чем в условленном месте, на окраине Новобелицы, встретить обоз хозчасти. А там уже будет легче.
  * * *
  Уже смеркалось, когда нашу пешую колонну, не разобравшись, попытался остановить Новобелицкий заградотряд. На посту присутствовал сам комиссар отряда - молодой пухлый еврей со странным именем Зоя. По крайней мере, соратники-подчиненные так к нему и обращались: 'Товарищ Зоя'. Я поначалу подумал, что он - женщина. В нынешние времена дамами в мужских нарядах, да на руководящих должностях никого не удивить. Однако фамилия у него оказалась Песин, и глаголы в речи он употреблял в мужском роде. Выяснять происхождение его имени я не рискнул и Савьясова вовремя окоротил.
  К счастью, и солдаты наши во время проверки документов озадаченно промолчали. Зато потом - словно прорвало. И, в первую очередь, Георгия. Добрых три версты он рифмовал что-то веселое и не совсем приличное. И бойцы от него не отставали - всю дорогу радовались казусу, обсуждая его во всех возможных вариациях. Так что с Никитенко и ожидающим нас обозом мы встретились в отличном расположении духа, с придуманными на ходу новыми анекдотами.
  По моей просьбе, Семен Аркадьевич отобрал в поездку в качестве возниц десяток наиболее толковых солдат из хозчасти и нескольких испытанных бойцов из своего взвода. Тех, кто мог спокойно воспринять наши истинные цели и был сдержан на язык. В их число вошел и Тимохин - человек проверенный многократно, хотя в его случае о сдержанности я бы поспорил.
  Теперь наступил мой черед представить своих людей. Пожимая руку Савьясову и поздравляя его с освобождением из Чеки, Никитенко огорошил нас обоих:
  - Я слышал, у Вас скоро свадьба? Рад, очень рад! Вот думаю, может и мне жениться? Хватит уже бастрюков-то плодить!
  Георгий учтиво поблагодарил его и вопросительно глянул на меня. Оставалось только развести руками и, в свою очередь, кольнуть взглядом Семена Аркадьевича. Но с того - словно с гуся вода!
  - Володя, что это было? - Несколько позже требовательно спросил Савьясов. Я замялся. Потом коротко рассказал ситуацию, из которой Никитенко и сделал свои выводы.
  Георгий тяжело вздохнул и покачал головой.
  - М-да... Хотел жениться - это верно. Но после Ольгиных рассказов никак очнуться не могу. Думаю - да кто я такой, чтобы ее собой связывать?
  - И что теперь? Бросишь? - Недоверчиво хмыкнул я. И не удержался от сарказма. - А можно еще в бордель продать!
  Озадаченно взглянув на меня, он замолчал. И за эту паузу я готов был его убить.
  - Да нет, оставить не смогу, - наконец, раздался ответ.
  - Тогда к чему эти вопросы? - С неожиданной для себя резкостью спросил я. Его вполне понятные на трезвый ум сомнения неожиданно вывели меня из себя. Чтобы успокоить нервы, я взял лошадь за уздцы и пробормотал. - Поеду, посмотрю как там дела у нас в обозе.
  Затылком чувствовал взгляд Савьясова, но оборачиваться не стал. Выбросив из головы лишние и неуместные мысли, я двинулся вдоль подвод, выхватывая обрывки солдатских разговоров и даже что-то отвечая им. Никаких серьезных объяснений, да еще по поводу Оли, я в тот момент не перенес бы. Наверное, сказывалась усталость - мне сложно было сдерживать чувства.
  * * *
  Путешествие по тракту протекало на удивление спокойно, без всяких тревожных предчувствий и дурных предзнаменований. Как мы и рассчитывали, шоссе позволяло беспрепятственно двигаться в темноте. Нам предстояло достигнуть Терюхи глубокой ночью, чтобы перед рассветом повернуть на лесной шлях, оставить на дозорных спрятанный обоз и без суеты окружить хутор.
  От монотонной дороги в теплой безветренной ночи и пьянящего аромата хвойного леса клонило ко сну. Многие бойцы, пользуясь возможностью, дремали в повозках. А возницы, лишь бы не уснуть, перекликались с дозорными и вели разговоры за жизнь. Прислонившись к мешку с песком, спал в первой подводе обоза и Савьясов.
  Меня же от хронического недосыпа привычно подташнивало. Даже курить не мог. Прошлую ночь не получилось толком поспать из-за появления Георгия и долгих ночных бесед. А позапрошлую за столом у Колесюка провел. Я обещал себе, что весь завтрашний день проваляюсь в кровати и, наконец, высплюсь - благо, что воскресенье. Обещал и почему-то не верил. Что-нибудь обязательно помешает. Ладно, если одна только нехватка времени.
  Наш путь по тракту подходил к завершению. Вот уже показался справа знакомый поворот на Терюху. Еще пару верст по шоссе и надо будет уходить на лесную дорогу.
  - Володя, где мы уже? - Спросил осипший ото сна голос Савьясова. И, не дождавшись ответа, предложил. - Может, иди поспи? Я поведу обоз.
  Обернувшись на него, еще протирающего глаза и потягивающегося, я отрицательно мотнул головой.
  - Да смысла уже нет. Скоро командовать подъем.
  - Быстро дошли или я долго спал? - Удивился Георгий и попытался оглядеться по сторонам. - Да-а-а, темнотища!.. Хорошо хоть снег в лесу есть - видны границы дороги.
  Поправив шинель и башлык, он отвязал свою лошадь от воза и поехал рядом со мной.
  - А этот твой Тимохин - интересный тип, - тихо поделился Савьясов впечатлениями о вознице первой подводы. - Ветеран?
  - Да, на Турецком фронте был. И что тебе в нем показалось?
  Он улыбнулся, оглядываясь на подводу с Тимохиным.
  - Случайно подслушал его споры с дозорным из моей роты. Обидел его боец пренебрежением, да еще заявил, что в хозчасти пристроились одни тыловые крысы, зажравшиеся на складах и закупках. Думал, подерутся. Но нет - обошлось. От их громкой ругани и проснулся.
  Я рассмеялся и покачал головой, представляя, каково это было Тимохину - такую обиду проглотить! Ему и при меньшей несправедливости рот не заткнуть.
  - Ничего, он своё еще наверстает! - Пообещал я Савьясову, мысленно представляя картину будущей 'расправы'. - На привале где-нибудь или потом в Сожеле обязательно подерутся. Тимохин - он такой! Памятливый, язва!
  - А ты знаком с его военной специальностью? - Уже серьезным тоном спросил Георгий. И у меня окрепло подозрение, что он собирается перетянуть бойца к себе в роту.
  - А зачем мне его специальности? - пожимая плечами, попытался отшутиться я. - Наше дело ведь такое - спекулянтское. Купи, продай, довези...
  - Не знаю, так оно или нет, однако сказки моему бойцу рассказывал правдоподобные, - не повелся на шутку Георгий. - Якобы служил в саперной роте. И специализировалось его отделение на подрыве мостов и дорог. Говорил со знанием дела. Например, о том, что при обороне горных участков, они использовали скатываемые по желобам фугасы, и объяснял устройство фугасов камнеметных. Интересный тип. Как он в обоз попал? Почему не в инженерное подразделение?
  - Не сказки это. Так и есть - сапер, - подтвердил я и тоже оглянулся на Тимохина. В общем-то, понять его можно было. С обывательской точки зрения, если не идешь воевать за идею, то в нынешнее голодное и тревожное время лучше служить в хозчасти. Хотя, за те месяцы, что мы в Сожеле, куда спокойнее было в обычной строевой роте. - До войны Тимохин работал на каком-то заводе и как бы не мастером? При хорошем раскладе мог и офицером стать.
  За спиной послышался торопливый цокот копыт.
  - Владимир Васильевич! - Узнал я встревоженный голос Никитенко. Сердце успело сжаться от неясного предчувствия, и, очевидно, не только у меня. Мы резко обернулись.
  - Поворот-то проехали! Уже с четверть версты как!.. - Возмущенно прокричал Семен Аркадьевич. - Хорошо, что я проснулся. Смотрю, места не те!
  Стиснув зубы от досады, я не сдержался и возмущенно выматерился. Умудрился просмотреть не только поворот, но и такой чёткий ориентир перед ним, как мостик через речку! Пришлось спешно командовать обозу остановку. Хорошо, что ширина тракта позволяла без особых трудностей развернуть подводы.
  - Да не переживай ты так! - Похлопал меня по плечу Савьясов. - Я вообще не понимаю, как ты еще на ногах держишься. На тебя смотреть жутко. Чего удивляться, что обмишурился?
  Он был на редкость спокоен и собран. Видимо, внутренне уже готовился к операции. Однако всё это не помешало ему, съязвить на мой счет.
  - Кстати! Тебе может пригодиться! Говорят, матросы коктейль придумали на основе кокаина. Позволяет едва ли не неделю без сна обходиться и держать ум сконцентрированным. Правда, сам человек на призрака отца Гамлета делается похожим, и сердце может не выдержать. И про ясность ума - на примере матросов - я бы усомнился. А потом, как расплата, впадаешь в подобие летаргического сна. Журавин рассказывал. Не будь ты мне другом, сказал бы - рекомендую!
  Отмахнувшись от его беззлобной шутки, я поскакал вдоль обоза координировать разворот и вместе с двумя дозорными первым углубился в лес по грунтовой дороге.
  Видимость здесь была совсем ограниченной. Густая темень скрадывала даже белизну снега, лежавшего между деревьями. Мы искали небольшую полянку у дороги, где смог бы встать на стоянку до рассвета весь наш обоз. И искать приходилось едва ли не на ощупь. Благо лес здесь был - настоящий сосновый бор - высокий и просторный. Наутро это могло стать помехой утру - видимость в лесу, как я помнил, составляла как бы не полверсты. Однако мы к тому времени планировали найти стоянку поукромнее.
  Место высмотрелось довольно скоро. Надрывно скрипя колесами в ночной тиши, обоз компактно уместился под огромными соснами буквально в полуверсте от тракта. Пока этого было достаточно.
  - Недозбруев, Вы сейчас отправляетесь спать. Возражения не принимаются, - Перейдя на официальный язык, строго постановил Савьясов, и я задумался, имел ли он на то право. Наверное, все же имел. - Перед штурмом Вас разбудят и введут в курс дела. Никитенко - с личным составом прямо сейчас отправляетесь в разведку. Цель поиска - выявление возможных скрытых дозоров, дополнительных путей отхода. В соприкосновение с противником не вступать, огня не открывать. Кридинер - выставить боевое охранение: дозоры и часовых по периметру лагеря. Выполняйте! Остальным - спать. И костры - не разводить! Курить в кулак, как на передовой! Всё!
  Спать, так спать. По сути, Георгий был прав. Полумертвый от бессонницы, я представлял для отряда большую угрозу, чем шайка Михася.
  - Ну что, Тимохин? Никому физиономии еще не начистил за честь своего мундира? - Устраиваясь в первой подводе, серьезным тоном спросил я.
  Солдат опешил. Махнул самокруткой мимо лица.
  - Так эта ж... Откуда знаете, вашбродь? - Растерянно пробормотал он и внезапно сообразил. - Аааа! То, небось, ротный подслухал!
  Сконфуженно заулыбавшись, Тимохин отрицательно мотнул головой и втоптал в снег окурок.
  - Не, не успел. Но я ему ишшо лещей-то накидаю! На святое, гнида, попер!
  Продолжения его слов я не слышал, стремглав провалившись в глубокий сон. Увы, лишь ненадолго.
  
  1919 год, март, 1-го дня. Сожельский уезд, Дятловичская волость, окрестности деревни Терюха.
  - Вашбродь! - Старательно тормошил меня за плечо Тимохин.
  - Что? - Проснулся я неожиданно быстро.
  - Приказано разбудить Вас. Там буза какая-то...
  Сбросив с себя тулуп, служивший одеялом, я резко встал и осмотрелся. Было еще темно. Часы показывали четыре утра, а значит до серого неба оставалось не менее двух часов. Никаких странных звуков я не слышал. Обоз, в большинстве своем, мирно спал, рядом фыркала лошадь, стоявшая под попоной,
  - Кто приказал - Савьясов?
  - Так точно! - Подтвердил Тимохин. - Оне с командиром взвода Никитенко совещаются на другом конце обоза и Вас дожидаются.
  Расположившись на дальней от меня подводе и загородив керосиновый фонарь со всех сторон мешками с песком, Савьясов и Никитенко рассматривали что-то на карте. Семен Аркадьевич первым услышал мои шаги и выжидающе поднял голову.
  - С добрым утром, Владимир Васильевич! Хорошо спалось? - Вопрос Георгия прозвучал как сущее издевательство.
  - Пару часов - и то хорошо, - пробурчал я.
  - Правильно! - Согласно кивнул он и добавил, пряча улыбку. - Вы все-таки воспользуйтесь советом, зайдите как-нибудь к Журавину. Потому что нам сейчас не до сна будет.
  - Что случилось?
  - Да тут неподалеку бой идет. Точнее, бойня. Кто-то настойчиво и прямо в лоб штурмует наш хутор, - пояснил Семен Аркадьевич.
  - Та-а-к, - протянул я. - Никак Окунь пожаловал?
  - Или еще кто-то в том же духе, - насупившись, подтвердил взводный мою догадку. - Диспозиция такова. Хутор окружен с трех сторон, идет перестрелка. Горит одно из строений - хорошо всё освещает. Хлопцы-хуторяне засели по чердакам, а частью прямиком за забором устроились. Отбиваться пытаются, гранатами в лес со всей дури швыряют. К слову, пулеметик какой-то у них есть. В общем, как на ярмарке - шумно, весело и с фейерверком. Удивительно, что здесь особо не слыхать. Видно потому, что хутор - в ложбине, отсюда - за грядой.
  Тяжело вздохнув, я кивнул:
  - Понятно. Эх, как бы мотоциклет не спалили... А что нападающие?
  Никитенко продолжил.
  - Нападающие периодически предпринимают попытки штурма, но действуют наобум, несогласованно. Выбегают из леса к забору небольшими группами, человек по десять- пятнадцать, вооружены легким стрелковым оружием. Получив отпор, тут же отступают. Человек пять убитыми точно успели потерять. И, кстати, вот что еще хотел сказать! Из-за пожара, атакующие видны, как на ладони. Неплохо бы их из винтовочки по одному, перещелкать. Под шумок, так сказать.
  Савьясов быстро глянул на него и, заинтересовавшись, спросил:
  - У Вас во взводе меткие стрелки найдутся? Хотя бы один нужен. У нас двое есть.
  - Найдутся, - ответил я за Семена Аркадьевича. - Наш взводный сам кого хочешь удивит.
  По плану Георгия, наши штурмовые группы должны были окружить хутор в вплотную к людям Окуня, и выжидать сигнала атаки. Поводом для которого, по предварительной задумке, могло стать успешное проникновение бандитов на осажденный объект. Ну а пока суть да дело - наши стрелки поработали бы по одиночным целям. Проредили бы ряды, так сказать. Главное, чтобы бандиты не поняли, откуда ведется огонь.
  Пока мы совещались, Кридинер успел собрать свой взвод, за исключением дозорных, и подготовить к выступлению. Первой к хутору отправилась группа Никитенко, усиленная двумя стрелками из роты Савьясова. Им нужно было найти позицию и успеть замаскироваться.
  В проводнике, оставшимся с нашей группой, я с удивлением узнал Алимова, пришедшего в полк, как говорится, от сохи. А вот, поди ж ты - успел буквально за месяц набраться навыков и теперь довольно уверенно, в высоком темпе вел нас по темному, местами заболоченному лесу.
  Через полчаса быстрого хода, когда выстрелы были слышны уже совсем близко, Алимов резко остановился и громко прошептал:
  - Стойте!
  Мы замерли.
  - Товарищ командир, - волнуясь, обратился он ко мне. - Вон за теми кустами, что впереди, начнется склон. Под ним - хутор.
  Отослав Алимова в задние ряды, я обернулся к Савьясову.
  - Ну что - начинаем?
  Тот кивнул в ответ и скомандовал бойцам занимать позиции. Однако не успели они отойти и на десяток шагов, как вдруг раздался условный сигнал - в определенной последовательности прокаркала ворона. А я некстати задумался: орут ли настоящие вороны по ночам да еще в конце зимы? Впрочем, вряд ли такие мелочи беспокоили сейчас бандитов. Настораживало другое: выстрелов почти не было слышно. Да и граната разорвалась глухо, словно в помещении.
  - Отставить! - Спешно приказал бойцам Георгий и нашел глазами Кридинера. - Ждём моих распоряжений.
  Следующий сигнал от группы Никитенко сообщал о внештатности ситуации.
  - Да что ж там такое? - озадаченно пробормотал Савьясов и жестом показал мне и Кридинеру следовать за собой к зарослям можжевельника, принятым Алимовым за кусты. С этого места имелся неплохой обзор на хутор и окрестности.
  До поселения было примерно триста шагов. С левого его края весело горела небольшая хатка, ярко освещая происходящее вокруг. И если бы не черный дым, временами застилавший обзор, видимость была бы вовсе замечательная. Темными вытянутыми кляксами на розовом снегу по обе стороны забора валялись пару десятков трупов, а между строениями ходили вооруженные люди, вытаскивая из домов мешки и ящики. Иногда выводили пленных и сгоняли за границы нашего обзора.
  - Кхе-кхе, - предупредительно кашлянул Никитенко. Но и это не помогло. Появился он столь внезапно, что мы непроизвольно вздрогнули. - Ну и как вам наша новая диспозиция?
  Савьясов хмыкнул.
  - Насколько я понял, хозяин у хутора уже другой. Но, как говорится, это поправимо... Никитенко, что можете добавить по существу?
  - Я оставлял человечка следить за происходящим, - лукаво прищурившись, Семен Аркадьевич смотрел на горящую избу. - Так что в целом ситуация известна. Хутор захвачен примерно с полчаса назад. Обратили внимание на забор с правой стороны? Нет? Впрочем, немудрено - там густая тень от амбара. Так вот...
  Почесав затылок, он озадаченно взглянул поочередно на меня и на Савьясова. Словно сомневаясь.
  - Видится мне, динамит у них есть. Или был... В общем, боец рассказывает, пуляли обе стороны безбожно, гранатами кидались. И так бы продолжалось долго - мы бы успели. Но тут вдруг осажденные решили шугануть группу бандюков, подобравшуюся вплотную к забору. И швырнули им что-то под ноги. Те в панике залегли, а один - шустрый оказался. Схватил штуковину и назад - хлобысь! Рвануло в воздухе, прямо над забором. Такой пролом образовался, мама не горюй! Дело сразу и решилось. Правда, с обоих сторон народа полегло немало.
  - Сколько нападавших было? - Спросил Савьясов.
  - Насчитал человек тридцать, может чуть больше. С десяток убитыми они еще до взрыва потеряли - хуторяне подстрелили. Ну и от динамита с нападавшей стороны пять-шесть погибло. Уже после нашего прибытия из леса на хутор еще пятеро подтянулись. И, вроде, никто пока из поселения не уходил. Однако ж засаду на проселок в сторону главной дороги я отправил.
  - Это правильно! - Одобрил Савьясов. И, оглядев всех нас, добавил. - Никитенко, продолжайте наблюдать за дорогой. Соберите всех своих и прямиком - на выполнение этой задачи. Все прорывы пресекать. При обнаружении любого пешего либо верхового - уничтожать. А вот коней постарайтесь уберечь, пригодятся.
  Дождавшись кивка Никитенко, Савьясов повернулся к Кридинеру.
  - Организуйте дозоры вокруг хутора. Хватит трех, в каждом - по два человека. Старших определите сами. Ближе ста шагов к объекту не подходить. Сообщение - обычными сигналами. Докладывать об обнаружении противника, при возможности мелкие группы до трех-четырех человек - уничтожать. Повозки и прочее подобное захватывать. В бой на хуторе не вступать, прикрывать отступы. Задача ясна?
  - Так точно!
  - Выполняйте! И потом сразу же возвращайтесь за дальнейшими распоряжениями.
  - Есть! - Сорвавшись с места, Кридинер буквально бегом помчался к личному составу.
  После ухода взводных, Савьясов посмотрел мне в глаза.
  - Ну что - самое время начинать?
  Момент и в самом деле был удачным. Бандиты, не ожидая подвоха, заканчивали зачистку хутора и сноровисто складывали во дворе все добытое в хатах и на подворье. Многие уже никуда не отходили, роясь в растущей горе добра. Делить трофеи пытались тут же, на месте - с криками, матом, божбой и мордобоем. А еще спустя пару минут с нашей стороны леса в хутор въехали четыре пустые подводы.
  - Что-то с гужевым транспортом у них неважно, - заметил Георгий. - Или это - не всё?
  - Наверное, на хуторе рассчитывали телегами разжиться, - предположил я. - А вообще, думаю, в лесу еще бричка-другая стоит. Судя по тому, как они друг у друга добычу рвут, верховоды еще не на сцене. Ждут где-то неподалеку. Чего ждут?
  В остальном же, ситуация складывалась благоприятная. Сосредоточенные на погрузке награбленного бандиты представляли собой отличную освещенную цель.
  - А может бандитское начальство и не на бричке, а верхом? - Возразил Савьясов и спросил у появившегося из темноты леса Кридинера. - Сколько бойцов в Вашем взводе пока не у дел?
  Тот отвечал мгновенно, без запинки.
  - Тридцать два.
  - С нами - тридцать пять?
  - Так точно.
  Нахмурившись, Георгий задумчиво покачал головой и, бросив взгляд на горящую хату, распорядился:
  - Значит, действовать будем так. Десять лучших стрелков определяете в качестве огневой засады - пять с этой стороны леса и пять с противоположной. Как только займут позицию - пусть сообщат. По моей команде - я выстрелю из револьвера - открывают огонь залпом на поражение. Бить по скоплению бандитов. По одному залпу! После чего спускаются к хутору. Одна группа будет держать выход из пролома, другая - из ворот. Ну и, по сторонам, конечно, посматривать. Любого, кто через забор полезет - в утиль. Всё понятно?
  Кридинер подтвердил.
  - А теперь - штурмующие группы, - начал Георгий, и я обратил внимание, что зрачки его расширились так, что глаза казались черными. Видимо, адреналин в крови уже закипал. - Оставшихся двадцать пять бойцов распределяем по трем группам. Первая во главе с Недозбруевым находится в засаде в непосредственной близости у ворот. Дождавшись залпа, проникает на хутор и планомерно уничтожает всех встречных бандитов, одновременно проверяя все помещения на наличие противника. Вторая группа, с которой буду я, идет через пролом, задача - та же. Третья, во главе с Кридинером ждет сигнала в засаде со стороны горящей хаты. Вон те заросли кажутся подходящими. Там же проникает через забор на хутор и уничтожает противника. Повторяю: идем на штурм сразу же после залпа! Гранат вроде бы достаточно, револьверы, насколько я знаю, распределены? Бандиты живыми нам не нужны, все помещения зачищаем. Задача ясна? Тогда вперед! Начинаем!
  Быстро распределив бойцов по группам и объяснив им задачу, мы двинулись скорым шагом вниз по склону. Кровь бурлила, а дышать мешал забивший горло ком. Так у меня всегда бывало накануне боя, перед первым выстрелом. И всегда моментально проходило - я даже не замечал как.
  Знакомые ворота хутора были небрежно приоткрыты - человек спокойно мог пройти. Похоже, бандиты совсем никого не боялись - даже охранения не выставили.
  От места засады моей группы до входа было примерно пятнадцать шагов. Слева от дороги, ведущей в поселение, очень удачно располагался небольшой островок сосённика. В нем мы и засели, ожидая сигнала.
  Со стороны хутора тем временем доносились громкие, возбужденные голоса. Кто-то распоряжался погрузкой на подводы. Кто-то стонал, кто-то возмущенно бранился и с угрозами заставлял стонущих заткнуться. У самых ворот валялись два человеческих трупа и зарубленная собака, от которых натекло в снег много крови. Воняло гарью и горелой плотью. Да так сильно, что перебивало все остальные запахи.
  Ожидание затягивалось. Наверное, бойцы все никак не могли выбрать огневую позицию. И вдруг возле нас, вплотную к сосённику, шумно ломая ветки, кто-то зашевелился. Неопределенность не продлилась и мига. Это был какой-то раненый из бандитов. Он глухо застонал и, судя по звуку, пытался ползком выбраться к нам. Пришлось дать команду по-тихому ликвидировать его.
  Из-за этого мы едва не пропустили сигнала. Где-то на грани слышимости фальшиво каркнула ворона, ей ответила другая, более натуральным голосом, затем раздался выстрел из револьвера и тут уже грянул залп.
  Лес и холмы многократно отразили звук, и потому залп прозвучал оглушительно мощно. В следующий миг я уже бежал по хутору с револьвером в руке. Ворота были далеко позади, впереди и по сторонам метались в панике тени. Я не видел в них людей только цели. Справа, в пристройке, ухнула граната. За ней, в сарае, следующая. Группа Савьясова, наступавшая слева, была уже совсем рядом.
  Перед главной избой среди трупов бились в агонии двое совсем молодых хлопцев. Один показался мне смутно знакомым. Впрочем, мучить себя воспоминаниями я не стал. Приникнув к стене крыльца, перезарядил револьвер и снова выскочил, осматриваясь. Совсем рядом оказался Георгий, перемазанный копотью. Прячась за угол, он стрелял в кого-то, невидимого мне. Затем бросил гранату и перезарядился. Я так и не успел перемолвиться с ним - с моей стороны появились трое. Ближнего застрелил с первого же выстрела, прицелился в следующего, но спустить курок не успел. Тот уже упал, попав под пулю кого-то из наших.
  Боковым зрением я заметил, как дернулся, словно его толкнули в плечо, Савьясов. Удивленно чертыхнувшись, он схватился за левую сторону груди и, согнувшись, упал на колени.
  - Что с тобой?! - Осматриваясь по сторонам, крикнул я. Почти в тот же момент стрельба резко стихла. Разорвалось на отдалении несколько гранат, прозвучали одиночные выстрелы со стороны забора. И - всё. Штурм был окончен.
  А Савьясов молчал. Он недоуменно уставился на рукав шинели, быстро темнеющий в неверном свете пламени. Наверное, пребывал в шоке.
  Быстро расстегнув и стащив с него шинель, я наспех разорвал гимнастерку и сильно перетянул ему портупеей руку ниже места ранения. Пуля прошла по касательной через грудь и застряла в предплечье, судя по всему задев вену.
  - Всю войну без единой царапины... А тут!.. - Озадаченно бормотал Георгий. Но уже через секунду, словно очнувшись, попросил. - Володя, давай ремень перетянем. Не так это делается. Надо сначала руку поднять, а потом уже накладывать, как закрутку. И время точное запомни, хорошо?
  Пока я снимал с его руки ремень, подбежал боец из взвода Кридинера, раскрывая на ходу сумку с перевязочным материалом.
  - Товарищ командир, разрешите я? - Деловито предложил он свою помощь. И, не дожидаясь ответа, ловко обработал и перевязал Савьясову поднятую руку. Повязку он накладывал с усилием, а от закрутки из портупеи категорически отказался. Вместо этого согнул руку в локте и в таком положении туго зафиксировал бинтом.
  - Так и держите пока над головой. Я медбратом на фронте был. При полевом госпитале служил. Опыт в перевязках имею, будьте уверены, - говорил он, не отрываясь от обработки раны на груди. Обращаясь уже явно ко мне, добавил. - Командира надо срочно доктору показать. Час-полтора времени есть, но не больше. Два часа - и командир руку потеряет. Хотя, это со жгутом так. Но и при давящей повязке, думаю, ничего хорошего.
  Бывший медбрат замолчал, прижав ухо к груди Георгия. Затем попросил, что-нибудь сказать.
  - Где Кридинер? Пусть доложит обстановку, - распорядился Савьясов. Потом прислушался к себе и добавил. - Да, вроде, ерунда ранение. Сильно болит рука и дышать тяжело, но вроде поверху чиркнуло. А то бы я вас уже кровавой пеной перепачкал.
  Солдат согласно кивнул.
  - И крови немного ушло. Это хорошо. Но доктор все равно нужен.
  Я лихорадочно соображал. Где можно найти доктора за полтора часа? Вот был бы с нами Журавин... Но тот, в лучшем случае, мирно спал в доме по улице Скобелевской. А в худшем - дежурил в своем санитарном поезде. Успеем ли мы добраться до Сожеля за полтора часа на бричке, стоявшей неподалеку, как раз перед моими глазами? Средняя скорость лошади галопом около двадцати верст в час. Путь до города составлял около двадцати семи верст отличного тракта и пяти - по грунтовой лесной дороге. Времени оставалось в обрез. Надо было на что-то решаться. Искать доктора по пути - очень рискованная лотерея.
  Свои соображения я тут же изложил Георгию и подошедшим взводным. И хотел было распорядиться о хорошей паре лошадей для брички, как вдруг вспомнил о мотоциклете. Даже остановился от внезапного озарения.
  - По трофеям прикидку сделали? - Спросил я у Кридинера. - Мотоциклетка цела?
  Савьясов удивленно глянул на меня.
  - На мотоциклетке?..
  - Да, - уверенно кивнул я. - Если она исправна и есть топливо, мы будем с тобой в городе через сорок минут. Я знаю эту машину. У самокатчиков не раз на ней ездил. Да и у самого еще до войны своя была - английский Скотт. После, правда, пришлось подарить большевикам.
  - Разрешите, выясню про мотоциклет? - Бесцветным тоном спросил Кридинер и, получив согласие Савьясова, отправился на ревизию трофеев. Его вялая манера речи, резко контрастирующая с порывистостью и энергичностью движений, уже не раз неприятно удивляли меня.
  - Подберите тулуп или полушубок большого размера, теплую шапку. Если будут мотоциклетные очки - вообще замечательно, - добавил я ему в след.
  Пока медбрат заканчивал бинтовать Георгию грудь, у меня было время обдумать детали предстоящей поездки. В итоге решил все же подготовить к дороге бричку. Как бы то ни было, везти по лесной расхлябанной дороге раненного пассажира на мотоциклете довольно опасно. Тут бы самому не упасть. Будет куда надежнее, если до тракта Савьясова доставят именно на бричке. На этом отрезке мы в скорости ничего не потеряем, возможно даже выиграем. А уж на тракте пересядем на мотоциклет и полетим с ветерком. Все-таки одно из лучших шоссе бывшей Российской Империи. Грех не воспользоваться. Если, конечно, мотоциклет вдруг не испарился.
  Тем временем, Никитенко докладывал командиру о действиях своего подразделения. По его лицу было видно, что он прямо-таки огорчен упущенной возможностью поучаствовать в штурме. Странный все-таки человек Семен Аркадьевич - то ли он всерьез считал, что без него война не воюется, то ли по своей сибирской основательности маялся, что поспел только к шапочному разбору? Ответа я не знал. Меня больше настораживало, что Кридинер не спешил с докладом и уже порядком задерживался.
  Оставив Савьясова на медбрата, я отправился в сторону главной избы, где, по идее, и сортировали сейчас трофеи. Работа и вправду кипела. Бойцы оттаскивали с проходов трупы и распрягали из подвод двух убитых лошадей. Часть личного состава перебирала добычу, другая доставляла новые и новые мешки, ящики, бочки. Третья - занималась погрузкой на подводы. Во всем был заметен порядок и указующая рука взводного.
  Наконец, показался и сам Михаил Арнольдович. Возник из проема дверей неброского сарайчика, примыкающего к кладовым главной избы. Белобрысое лицо его выражало полное уныние.
  - Нашли две бочки с надписью GAZOLIN, какие-то ремонтные аксессуары, две пары очков, а также кожаные кепки, перчатки-краги, куртки и шаровары на человека средней комплекции. Есть и запрошенные Вами тулупы нужной величины. Самого мотоциклета нет. Может в той хатке догорает? - Равнодушно кивнул он на окраину хутора.
  Я так расстроился, что даже не сразу ответил.
  - Где искали?
  Кридинер пожал плечами.
  - Да, вроде, везде. Осмотрели по два-три раза все сараи, амбар и подвалы. Даже на чердаки лазали. В подводах его тоже нет.
  И тут меня осенило.
  - А в этом доме, в сенях?
  Посмотрев на меня, словно засомневавшись в здравом рассудке, он вежливо ответил:
  - Полагаете, это разумная мысль? Кто же будет в жилом доме хранить?
  Я рассмеялся.
  - Ясно! Пари заключать будем? С Вас - ящик коньяка для Савьясова!
  Дверь в избу висела на одной петле. Войдя в сени, мы осмотрелись. Единственная свеча тускло освещала завал из крупногабаритной мебели - шифоньера, дощатых стеллажей, перевернутого вверх ногами дубового стола. Словно кто-то пытался забаррикадировать вход. При беглом осмотре мотоциклет на глаза не попадался.
  Вдвоем с Кридинером мы с трудом отодвинули массивный шифоньер, и нашему взору тут же предстал, поблескивая хромом, красавец-'Индиан'.
  Обычно сдержанный Кридинер даже застыл от восхищения.
  - Кто бы мог подумать?.. - Все тем же тусклым голосом сказал он и помог мне перетащить 'индейца' через завалы.
  Появление мотоциклетки во дворе едва не остановило весь процесс сортировки трофеев. Солдаты окружили нас, как дети - циркового клоуна. Я попробовал завести 'индиан', и он, послушно откликнувшись, ожил и зарокотал ровным приятным тембром. Опасения насчет аккумулятора, по счастью, не оправдались. С интересом наблюдая за моими действиями, Кридинер, тем не менее, не преминул отчитать бойцов и заставил их вернуться к выполнению задания. Нехотя, они подчинились.
  - Надо же, бак под завязку наполнен! - Удивился я. - И все же канистру с собой прихвачу. Посмотрите там, где бочки, должны быть.
  Мотоциклет вообще производил впечатление ухоженного. Даже пневмошины оказались накачены до нужного предела. Похоже, Михась относился к нему, как к дорогой игрушке. А вот поездить 'батьке', видно, не довелось. Или банально не умел, или лета ждал, да не дождался... Я видел во дворе его изуродованный труп.
  Время было на исходе. Усевшись в седло, я подобрал полы шинели и на малой скорости сделал пару кругов по хутору. Удовольствия в этом было мало. Приходилось постоянно маневрировать между сараями, неубранными трупами, вывороченными из забора бревнами и обледеневшими сугробами. На талом снегу и развязшей земле мой транспорт заносило, полы шинели, выбиваясь, отчаянно мешали. Пожалуй, и мне надо было во что-то переодеться. С этой мыслью я подкатил всё к тому же сарайчику, в котором Кридинер обнаружил газолин.
  Взводный подыскал для меня огромную бекешу, под которую прекрасно поместилась еще и овчинная жилетка. Собрав теплую одежду для Георгия, я предложил Кридинеру прокатиться. Заодно проверил маневренность мотоциклетки с двумя седоками. Проходимость явно улучшилась, однако я был недоволен: заметив, как судорожно цеплялся за меня Михаил Арнольдович, засомневался - хватит ли у Савьясова сил выдержать это путешествие и на полной скорости не свалиться на брусчатку? Похоже, бричка оставалась все же лучшим вариантом для эвакуации раненного - и по лесу, и вообще до Сожеля. Хотя времени на поездку ушло бы втрое больше, что тоже - как приговор.
  Мы подъехали к командиру, и Кридинер опасливо слез с заднего сиденья. Как мне показалось, Георгий несколько потускнел. Руку он уже опустил и, прижимая ее к груди, непрерывно хмурился.
  - Очень холодно, - признался он, надевая с нашей помощью большой черный тулуп и волчий треух. - И руку так дергает!..
  - Ну что? Надо выезжать. И так минут двадцать потеряли, - забеспокоился я. Судя по всему, у Савьясова начинала сказываться потеря крови. - Только поедем, наверное, все же на бричке.
  - Почему? - Георгий нашел еще в себе силы удивиться.
  - Видишь ли, я не уверен, что ты удержишься на мотоциклете. Потеряешь сознание - и все...
  Тяжело вздохнув, он кивнул. И, кажется, понял, что шансов у него еще меньше, чем мы полагали вначале.
  - Наверное, ты прав. Жаль, конечно... - И, не вдаваясь в рассуждения, подозвал к себе взводных.
  Назначив старшим Никитенко, Георгий распорядился действовать по прежнему плану. Загрузить трофеи на обоз, замаскировать их мешками с продуктами и не позднее, чем через час выдвинуться по круговому маршруту - через Добруш прямиком к схрону, примерно шестьдесят верст пути по второстепенным грунтовым дорогам. Если у нас всё сложится успешно, я, оставив Савьясова у доктора, на бричке присоединюсь к обозу на марше.
  Закончив с распоряжениями, Савьясов устало откинулся на спинку брички. Я сел рядом с ним и приготовился уже трогать, как вдруг вспомнил о своем нелепом виде. Надо было срочно переодеться назад в шинель, которая, к слову, оставалась крепко примотанной к раме мотоциклета.
  И тут меня ждал сюрприз. Сложно сказать, почему я сразу этого не заметил? На раме мотоциклета был расположен узел крепления коляски.
  - Кридинер! - Закричал я и, не сдержавшись, выматерился. - Где коляска?!
  Коляска решала все проблемы с транспортировкой. Хоть бы и без сознания и полуживого, но я имел все шансы вовремя доставить Савьясова к нашему доктору.
  Ошеломленный моей тирадой, а еще больше - моими проклятиями, Кридинер замер на месте, по-видимому ожидая разъяснений.
  - Что значит - коляска? - Наконец, вымолвил он.
  Раздражаясь его странному невежеству, а главное - потерей времени, я объяснил.
  - Да, наверное, видел, - задумчиво признал он. - Думал, это что-то сломанное.
  - Где?! - В нетерпении затребовал я ответа.
  Переводя недоуменный взгляд с меня на Савьясова, взводный пробормотал:
  - Да всё в том же сарайчике...
  - Ясно! - И я тут же принял решение. - Сейчас везешь командира по лесной дороге до тракта, а я вас там уже догоню. В любом случае на мотоциклете - с коляской или без. Всё - не теряем времени! Выполнять!
  - Есть! - По привычке откозырял Кридинер и неожиданно резво запрыгнул в бричку. Георгий в нашем диалоге не участвовал - ему становилось хуже прямо на глазах. Надо было спешить.
   'Чудесный' сарайчик порадовал меня и набором инструментов, и наличием насоса для шин, и искомой коляской. Очевидно, Михась специально отвел его под мотоциклетную мастерскую. Если бы я сам сразу же вошел в него, удалось бы выгадать массу драгоценного времени.
  Присоединить коляску и подкачать пневмошину, к счастью, было делом недолгим. Усадив для проверки Никитенко, я сделал еще один круг по хутору. Семен Аркадьевич блаженно улыбался, подскакивая на кочках, и если бы не крайняя нужда, вряд ли бы вылез добровольно.
  - Вот это машина! - Восхищенно подытожил он свой дебют в качестве самокатчика.
  В бричке оказались неисправны рессоры, и Георгия порядком растрясло. Да еще непуганые автомобилями бандитские лошади едва не понесли, когда я проносился мимо на 'Индиане'. И все же выглядел Савьясов куда лучше, чем я мог предположить. Повеселел, и даже глаза оживились. Только зрачки сузились до точечного размера.
  Похожий в тулупе и ушанке на неповоротливого однорукого медведя, он тяжело забрался в коляску и поднял воротник.
  - Спасибо, Михаил Арнольдович! Езжайте уже, всё нормально, - с какой-то особой интонацией сказал Савьясов Кридинеру. И я даже оглянулся на взводного, пытаясь понять скрытый смысл его слов. Впрочем, размышлять было некогда. Справившись о готовности Георгия, я плавно тронулся и, разогнав мотоциклет до половины мощности, примерно через версту остановился.
  - Ну что скажешь? - Внимательно вглядываясь в лицо Георгия, спросил я. - Как тебе такой темп?
  Кажется, он был под впечатлением. И даже улыбался мне в ответ.
  - Всё хорошо! И так мягко идет по дороге!
  - 'Индианы' этим и хороши! Американцы ставят рессоры в заднюю подвеску, - объяснил я и, поправив очки, приготовился продолжать путь. - Сейчас попробуем поднажать. Если что не так - толкай как-нибудь в бок.
  Георгий кивнул, и я, тронувшись, резко прибавил газу.
  Не знаю, с какой скоростью мы летели в темноте по отличной пустынной дороге, следуя за скачущим впереди нас пятном электрического света. Наверное, верст пятьдесят точно держали. И если бы не ситуация, послужившая поводом нашему нечаянному путешествию, я, наверное, был бы счастлив.
  Минут через пятнадцать пути, миновав не менее половины пути, мы остановились. Хотелось убедиться, что с Георгием все нормально.
  - Болит, зараза! Но пока терпимо, - отмахнулся он. По губам его блуждала странная улыбка. - Трогай, пока есть силы. Если всё будет хорошо, научишь управлять?
  - Конечно, - улыбнулся я в ответ. - Держись!
  Следующей нашей остановкой - буквально через десять минут - был пост Новобелицкого заградотряда. Я лихорадочно придумывал объяснения относительно происхождения мотоциклета. Но ничего не понадобилось. Бойцы сонно просмотрели документы, окинули заторможено-удивленным взглядом 'Индиан' и, растеряв к нам всякий интерес, продолжили щелкать подсолнечник.
  Поседевшее на востоке небо заставило меня взглянуть на часы - пятнадцать минут седьмого. Мимо проносились дома, деревья, старое кладбище. Вскоре мы подъезжали к мосту через Сож. Неожиданно наперерез нам выскочил милицейский наряд, и мне пришлось резко затормозить, едва не врезавшись при заносе в столб.
  - Вы - идиоты!? - Заорал я на них, перебивая треск мотоциклетного двигателя. - На тот свет захотели?! А ну, дорогу!
  - Это по какому-такому праву Вы тут командуете? Кто такие?! - Насупился в ответ невысокий плотный парень в мохнатой солдатской папахе.
  - А Вы кто такой!? Дорогу, повторяю! - Рука инстинктивно потянулась к револьверу. Хотя, конечно, стрелять в этой ситуации было бы глупо.
  - Хорошо! - С металлом в голосе проговорил парень в папахе и тут же представился. - Начальник городской милиции Войцехович! Еще раз спрашиваю: кто такие?! Или открываю огонь на поражение!
  Я назвал себя и показал документы.
  - Со мной командир роты хозчасти Савьясов. Ранен в перестрелке с бандитами. Нападение на продовольственный обоз совершено в Дятловичской волости. Совсем бандиты распустились! Каждый выезд что-то происходит! У товарища Савьясова - большая потеря крови. Срочно везу в нашу санчасть. Дорога каждая секунда. Еще вопросы есть, борцы с бандитизмом?
  Лицо Войцеховича приняло озадаченное выражение. Он явно разрывался между желанием подробно расспросить нас и пониманием критичности ситуации. Внимательно вглядевшись в лицо осунувшегося Савьясова и молча посмотрев его документы, начальник милиции нахмурился и махнул рукой:
  - Пропустить!
  А потом, словно спохватившись, спросил ради проформы в след:
  - Деревня-то какая?
  Я сделал вид, что не расслышал. Волость большая, и никакой карательной экспедиции не последует. В этом можно было не сомневаться, судя по предыдущим нашим стычкам с бандитами. Сколько мы не сообщали властям о нападении, никакого эффекта не достигали. Не до того им было, чтобы по уезду порядок наводить. Тем более, городским. Удивляло другое - ошарашенный происшедшим, милиционер ничего не спросил о мотоциклете.
  Набрав скорость на длинном мосту, я взлетел по подъему Свечной улицы и, переехав железную дорогу, уже мчался к дому Колесникова на улице Скобелевской. Лицо Георгия в мелькающих тенях мне страшно не понравилось, и я отчаянно надеялся, что Журавин окажется на месте.
  Знакомый, столь долгожданный поворот к дому - и я, пожалуй, слишком уж лихо затормозил у крыльца, прямо под нашими окнами. Со страхом глянул на Савьясова. Мне показалось, что сидел он лишь потому, что падать было некуда. Зрачки его стали ненормально маленькими, и на лице проступила испарина.
  Внезапно послышался звук открывающейся двери. Я напрягся, не зная, кого ожидать. Но на пороге, к моему облегчению и радости, появился никто иной, как сам Журавин! Лучшего и представить было нельзя! И я, спотыкаясь, рванул к нему.
  - О, боже мой! Ну и вид у вас, Владимир Васильевич, - после некоторой оторопи узнав меня, рассмеялся доктор. - Да еще на мотоциклете!.. А это кто с Вами?
  - Алексей Дмитриевич, срочно! Нужна помощь! - Взмолился я и потянул его к Георгию, уже лишившемуся чувств.
  Журавин охнул. Движения его стали отточенными и деловитыми. Он быстро измерил пульс, посмотрел зрачки, заставил меня рассказать о принятых после ранения мерах. Мы вместе отнесли Савьясова на крыльцо, и я отправился на поиски извозчика. Появляться на мотоциклете в расположении полка Журавин мне не советовал. А, между тем, раненого срочно нужно было доставить в санчасть.
  Извозчик нашелся буквально сразу - на соседней улице. Завидев меня - в бекеше не по размеру, густо заляпанного грязью, в мотоциклетных очках, да еще размахивающего револьвером - он едва не посинел от страха. Затихли и его пассажиры - молодые, загулявшие пьяницы. Весьма охотно покинув пролетку, они тут же помчались куда-то к вокзалу. Впрочем, мне было не до них. Главное, что извозчик оказался смышленым малым и по моему указанию погнал на улицу Скобелевскую. А потом, прибыв на место, даже помог загрузить Георгия в повозку.
  - Алексей Дмитриевич! Вы же понимаете, что Савьясова случайно подстрелил на улице пьяный матрос? - На всякий случай уточнил я.
  Похоже, эти слова обидели Журавина. Поправив очки на носу, он сердито глянул на меня и демонстративно отвернулся к Георгию.
  Почувствовав себя виноватым, я спешно обдумывал, как бы загладить свои слова пока пролетка не уехала. Но доктор вдруг сам повернулся ко мне и сказал тихим значительным голосом:
  - В соседнем уезде, в Кормянской волости, исполкомовцы мятеж подняли. Коммунистов убивают. Это Вам к сведению.
  Что он имел в виду, я в тот момент не понял. Не до того было. Однако само известие порядком взбудоражило. И рванув с места, я на полном ходу полетел в сторону Добруша.
  
  Глава XVIII
  1919 год, март, 1-го дня, город Сожель.
  - Мама, я не хочу быть жидовкой! Давай, уедем домой! - Крупные слезы катились по Ритиным щекам, вздрагивали надувшиеся губки. Ребенок рыдал в полный голос.
  Лиза, озадаченно глянув на мужа, строго спросила вернувшуюся с прогулки дочь:
  - Что за глупости, Рита!?
  Но договорить не успела. Девочка, схватив ее за руки, обрушила целый шквал эмоций:
  - Я хочу, как раньше! Поехали к бабушке, в Москвуууу! А здесь меня обзывают! Говорят, что у меня отец - жид! И ты - теперь тоже! А значит и я - жидовка пархатая! - Прервавшись на рыдания, Рита вскоре спросила сквозь слезы. - Мама, что такое пархатая?
  Лев усмехнулся и подошел к девочке.
  - Маргарита, но ты ведь знаешь, что я - не твой отец?
  Она резко замолчала, громко шмыгнула носом и, насупившись, кивнула.
  - Если ты не моя дочь - то какая ты жидовка? Ведь твой отец - русский, Николай Корнеев. Я его хорошо знал. Это был очень достойный и умный человек, настоящий революционер. Такие люди - редкость. И ты должна им гордиться!
  Девочка недоверчиво посмотрела ему в глаза.
  - Тогда чего они обзываются?!
  Заулыбавшись, Лев развел руками:
  - Потому что глупые! И не знают правды. А значит - говорят ложь. А на ложь обижаться не надо. Ложь нужно искоренять!
  Лиза наблюдала за их диалогом сначала с тревогой, потом с интересом, а, успокоившись, даже вмешалась:
  - Лев, мне кажется, ты говоришь сложно для нее. Ей же всего семь лет. Рита, ты поняла, что тебе сказал дядя Лев?
  Кивнув, девочка внимательно посмотрела на маму и задала вдруг совершенно неожиданный вопрос:
  - А дядя Кацаф - тоже жид?
  Хмыкнув, Лев кивнул. С укором взглянув на него, Лиза уточнила:
  - Не жид, дорогая, а еврей. Это такая нация, ничем не хуже русских или французов. Да, дядя Кацаф - еврей.
  - Но он же хороший! Он меня на авто катал и рассказывал, что нас с ним богатыри охраняют.
  - Конечно, хороший! Евреи, как и русские, бывают разные - плохие, хорошие, любимые... - Одарив Льва откровенно многообещающим взглядом, ответила Лиза.
  - А дядя Лев - плохой еврей! - нахмурившись, добавила Рита. - Он тебя сюда забрал, и мы теперь здесь живем.
  - Если бы не дядя Лев, то дядя Кацаф не смог бы покатать тебя на авто с богатырями, - веско ответила Лиза и вздохнула.
  Состроив серьезную физиономию и сощурив глаза, Рита со значимостью произнесла.
  - Знаю я, какой дядя Лева еврей!.. Мне во дворе рассказали... - и, понизив голос, доверительно, почти шепотом добавила. - Он - краснопузый еврей!
  - Ерунда все это, Рита, - сдерживая улыбку, ответил Лев. - Обзываются или от злости, или от глупости. Тут главное - не показать, что их слова тебя задевают. Это - как с собакой. Пока стоишь, она только рычит. Побежишь - точно цапнет. Да, и скажи им: краснопузые львы живут только в Африке!
  Словно запоминая его слова, Рита прищурила глаза, покивала и побежала к входной двери:
  - Мама, я пойду еще погуляю! - И не дождавшись ответа, выбежала из квартиры.
  - Сейчас выскажет им все, что услышала. Восстановит справедливость, - заулыбался Лев и притянул к себе Лизу. - Так, говоришь, есть разные евреи?
  Она ответила ему поцелуем. А потом, отслонившись, задумчиво обронила:
  - Что-то мне не нравятся эти разговоры детские... Как думаешь, Рите безопасно во дворе?
  - Хочешь, я попрошу Пухова или Войцеховича разузнать обстановку?
  Лиза отмахнулась:
  - Не говори ерунды! И как ты себе это видишь? Работаете, как проклятые! Войцехович у тебя и так за бандитами носится, митинги охраняет, браки регистрирует... Теперь и за детьми приглядывать? Нужно няню толковую нанять и - вся проблема.
  - Няню? - Задумался Лев. - Но ведь это не по-советски. Хотя, с другой стороны, работу тебе бросать нельзя. И одной Рите дома сидеть - ничего хорошего. Надо что-то придумать.
  Лиза скептически усмехнулась.
  - Лев, когда тебе об этом думать? Ты ведь совсем заработался. Всю неделю видимся урывками. Вроде и в одном здании наши кабинеты, а толку - чуть. Кстати!.. Расскажу, как мы вчера с товарищами Володько и Гуло к железнодорожникам на митинг съездили! Это, как говорится, отдельная история!
  - Подожди! - Вмиг посерьезнел Каганов. - Они тебя с собой брали?! И ты выступала?!
  Недоуменно пожав плечами, она подтвердила:
  - Конечно, выступала! Не для красоты же я с ними поехала. И, между прочим, спасла ситуацию. Когда собравшиеся на митинг начали стаскивать Володько с паровоза...
  Лев почувствовал, как лицо покрывается холодной испариной, и сердце рухнуло куда-то вниз. Он никогда в жизни ни за кого не боялся. И вдруг впервые ощутил проникающие в душу липкие щупальца страха. Дышать стало трудно. Тот факт, что жена говорила о событиях уже свершившихся, ситуации не меняло. Он закрыл глаза и с расстановкой произнес:
  - Лиза, мы с тобой - взрослые люди, и наши жизни - в наших руках, но подумай же ты о Рите! Ты ведь понимаешь, что могло быть? Зачем этот риск? Если Химаков, Гуло и Володько не в состоянии справиться со своими железнодорожниками, это не значит, что нужно тебя приносить в жертву!
  - Каганов! - Чуть повысила голос Лиза, словно предупреждая мужа. - За кого ты меня принимаешь?
  Насупившись, она отняла его руку от своей талии, отошла к окну и, нервно вставив в мундштук папиросу, закурила.
  - Я так понимаю, ты оспариваешь мое право на самореализацию? Так?! Это что получается? В тебе просыпается мелкий домашний тиран? Вот бы никогда не подумала! Няню нанять - это у нас против принципов коммунизма, а жену дома запереть - вполне правильно!? Или нет - пусть ходит на службу, но ведет себя тихо и неприметно, как мышка!
  - Лиза! - не выдержал Лев. - Не говори глупостей! Да мне просто страшно за тебя!
  - Страшно ему... - Недовольно буркнула жена, все еще рассматривая что-то за окном.
  Повисла пауза. Казалось, трещинка в их отношениях разрослась за несколько секунд молчания до ширины пропасти.
  - Так что там стряслось? И чем им Володько не угодил? Вроде же свой, железнодорожник! - Нарушил молчание Каганов, в попытке навести первый мостик в нежданной размолвке.
  Лиза ответила с готовностью, словно и ожидала, что муж пойдет на попятную. Голос у нее стал ровным и мягким:
  - В Ревком позвонил комиссар железнодорожного узла Химаков и сообщил, что в депо готовится стачка. Машинисты отказались везти составы с хлебом в Москву. Ну, ты знаешь, эту обывательскую истерию: в городе многочасовые очереди за хлебом, а большевики последнюю муку своим вождям увозят. И этот запрет на выпечку булок сыграл свою роль. В общем, Гуло стал собирать всех, кто на месте, чтобы, не откладывая, провести митинг. Нашел меня, Володько и Вилецкого...
  - Вилецкого? - удивился Лев. - Он же, вроде, болен? Позавчера прямо на совещании припадок начался. Что-то вроде эпилепсии. Пухов говорит, после контузии и газового отравления у него иногда случаются приступы.
  - Вот-вот! - Подхватила Лиза. - Мы шли с ним к автомобилю, обсуждали ситуацию и планировали свои действия на митинге. Он вполне толково рассуждал, а потом вдруг чепуху сумасбродную понес, побледнел, весь взмок и упал мне под ноги. Судороги у него начались. Товарищи едва справились...
  Каганов покачал головой. По-хорошему, Вилецкому нужно было ложиться в госпиталь на обследование. Тем более, что в городе практиковали неплохие врачи. Однако лечиться Николай наотрез отказывался, ссылаясь на сложность обстановки в Сожеле и свою занятость. Возможно, такое легкомысленное отношение было прямым следствием болезни. И Лев, закуривая папиросу, поставил в памяти зарубку о том, что следует поговорить об этом с Пуховым. Все же они с Вилецким друзья, как-никак.
  Тем временем, Лиза продолжала свой рассказ.
  - В депо собралось около трехсот железнодорожников. Володько подметил, что были еще какие-то служащие из управления, рабочие из мастерских. И вся эта толпа требовала у нас оставить составы с хлебом в уезде. Иначе, мол, не только машинистов в паровозы не допустим, но и пути разберем.
  - Да, с этими составами некстати получилось, - перебив жену, хмурясь, подметил Каганов. - Прибыли бы они из Украины на неделю раньше, а не сейчас, когда в городе с хлебом напряженно. На трех митингах вчера пришлось людей успокаивать. В Тульской бригаде нас вовсе спекулянтами обозвали. Извини, пожалуйста, я слушаю дальше.
  Однако, внимательно посмотрев на него, Лиза спросила о другом:
  - Мы словно на пороховой бочке, ведь так? Я слышала, в Рогачевской уезде, в Корме, волнения, коммунистов убивали?
  Лев кивнул. Скрывать эту правду от жены он не имел права. Неспокойно было нынче в Сожеле и его окрестностях. С Москвой - не сравнить. В воздухе буквально ощущались тревога и напряжение.
  - В Корме на волостном съезде Советов проходили выборы в исполком. Прежний, говорят, отличался контрреволюционными настроениями. Большевики не набирали голосов. Фактически провели себя силой. А на следующий день вся контра из состава старого исполкома привела толпу крестьян с кольями и вилами. Убили нескольких коммунистов и - пошло-поехало. Разгромили и сожгли партийный клуб, носились по местечку с криками 'Бей жидов, спасай Россию!', избивали большевиков и разоряли дома. Через шесть часов всё это буйство отряд пограничников из Рогачева усмирил, зачинщики были арестованы. Семерых из них приговорили к расстрелу. Плохо, что часть личного состава пограничного полка успела заразиться этим бунтарским настроением. Но, вроде бы, удалось погасить.
  Лиза напряженно посмотрела на него и, снова закурив, спросила:
  - На чем я там остановилась? Ах да! В общем, пригрозили нам разобрать пути. Сначала говорил Гуло. Но стоял такой шум, что даже я, будучи рядом с ним, ничего не слышала. Потом как-то стихло и слово взял Володько. Попробовал напирать на сочувствие: мол, Москва голодает, а это - женщины и дети... Однако только разозлил людей. Появились выкрики: 'У нас тоже - жены и дети! Им, что ли, от голода умирать?!' Кто-то дернул Володько за полу шинели, он пошатнулся. Вот тут и забушевали, как по сигналу. Дикие глаза, кривые рты, руки к нам тянутся. И еще стоял там один, в общей толпе - в совершенном спокойствии, усмехающийся. И смотрел так на меня - цепко. Служащий, лет тридцати. Зло разобрало - даже страх отступил. Выскочила вперед и говорю: 'Вот я - приехала из Москвы!. И подтверждаю - нам нечего есть, нечем топить дома, наши дети мерзнут не только от холода, но и от голода'... Ну и так далее - такое вдохновение нашло, что на целую речь хватило. Вижу - замерли, смотрят, слушают. Как-то даже смутились. В общем, спасла и себя, и Володько, и составы отправила!
  Гордо улыбнувшись, она отвернулась к окну и глубоко затянулась папиросой.
  * * *
  Спускаясь по ступенькам телефонной станции, Каганов закурил и остановился. Задумался, вспоминая детали только что произошедшего по прямому проводу разговора с Яковом Михайловичем Свердловым. На душе было как-то тревожно. И самое загадочное - непонятно отчего. Папироса в руках едва заметно вздрагивала, и щеки пылали огнем.
  Мимо по улице с воплями и улюлюканьем пробежали мальчишки-гимназисты, бросая друг в друга снежки из мокрого грязного снега. Проследив за ними глазами, Лев тяжело вздохнул.
  - Лев Маркович, что-то случилось? - Послышался из-за спины встревоженный голос Хавкина.
  - Да нет, Матвей. Все в порядке. Это я так... - Он неопределенно махнул рукой и продолжил путь к стоявшему у входа на телефонную станцию автомобилю.
  В салоне авто, откинувшись на спинку сиденья, Каганов закрыл глаза и принялся заново прокручивать в уме свои вопросы и ответы Свердлову. Яков Михайлович говорил как всегда тихо, басовито, медленно. Вроде бы даже холодно - в общем, в обычной своей манере. Успев отвыкнуть, Лев поначалу растерялся. Ну а потом, едва не пропустив замаскированную старую шутку времен ссылки, поуспокоился.
  Как помнится, после этого, Свердлов поздравил его с женитьбой и передал наилучшие пожелания от своей жены, Ольги Новгородцевой. Спросил, как добралась Рита. И с довольным смешком намекнул, что были в Москве недовольные этим скоропалительным браком.
  Ну а главное - высказал он свое мнение по Сожельскому проекту губернии, переданному с Кацафом. Яков Михайлович полностью поддержал их принципы формирования региона: изъять из Могилевщины некоторые уезды и на их основе, с учетом присоединения Черниговских и Минских земель, создать новую губернию. Могилев тоже останется губернским центром, и никому никуда не надо будет переезжать.
  Более того, Свердлов обещал 'сформировать' суждение по данному вопросу в Наркоматах Внутренних дел и Иностранных дел, что на практике означало безоговорочное решение вопроса. По сути - это была победа. Оставались формальности, которые послушно будут проведены через ряд совещаний и заседаний без участия самого Якова Михайловича.
  И, закрывая тему, он пригласил Каганова на личную встречу в домашней обстановке.
  Лев даже не обрадовался. Скорее взволновался. Обещания оказались настолько хороши, что разум отказывался в них верить.
  - Товарищ Каганов, можно я за папиросами в лавку заскочу? - Оторвал его от раздумий Матвей Хавкин.
  - Мне тоже возьми, - вспомнив, что выкуренная папироса была последней в портсигаре, попросил Лев. И вновь вернулся к своим мыслям.
  Поездка в Москву предстояла ему примерно через две недели. Да не в обычную командировку, а в качестве полномочного представителя Полесского Комитета партии на Всероссийском съезде РКП(б). Большое событие и определенно судьбоносное. Вопреки существующей практике, ехал он на съезд не губернским, а уездным делегатом. Исключительная ситуация! И тут было от чего взбелениться могилевским товарищам.
  Пару дней назад Могилев получил именную телеграмму председателя ВЦИК: проводите губернскую партконференцию, выбирайте делегата, однако Сожель при этом не учитывайте. Сожель, как будущий губцентр, проведет свою партконференцию и отправит на съезд своего делегата. Всем было ясно, что в качестве сожельского представителя подразумевался Каганов, которому без прямой указки Центра могилевский председатель губкома Сурта ни за что бы не дал такой возможности. Однако сам Свердлов желал видеть на съезде Льва.
  - Эх, совсем уже выбор не тот! - Досадливо скривился Матвей, протягивая Каганову дорогие папиросы 'Герой Белый генерал'. - По нормальной цене ничего не осталось. Глухман, владелец лавки, говорит, скоро и таких не будет. Старые запасы иссякают, а новых поставок нет. Лев Маркович, неужели не наладится? Без табака совсем тоскливо станет!
  Встрепенувшись от голоса Хавкина, Лев вслушался и, поняв о чем речь, нахмурился.
  - Матвей, махорку покурим. Когда-нибудь, конечно, всё наладится. А сейчас, сам знаешь, сложное время.
  - Махорку! - Глухо пробурчал чекист. - Да я ее последний раз в глубоком детстве курил!
  И, зло толкнув в плечо шофера, скомандовал:
  - Чего мух ловишь? Поехали!
  Не взирая на субботний день, Ревком полнился посетителями. Стояли люди и возле кабинета Каганова. Двое - интеллигентный еврей средних лет в добротном пальто и интересная молодая дама в норковом манто и шляпе с широкими полями. Это была странная пара, и Лев с первого взгляда не смог определить, что их объединяло.
  - Добрый день! Вы ко мне? - Цепко всматриваясь в их лица, спросил он и тут же узнал в мужчине редактора уже бывшей газеты 'Полесье' Соломона Захарина.
  - Да, Лев Маркович! Здравствуйте! - Заискивающим тоном подтвердил редактор. Казалось, еще немного - и он начнет низко кланяться.
  Косо глянув на Захарина, дама покраснела. И судя по всему - не от смущения.
  - Здравствуйте, - будто сквозь зубы выдавила она. - Мы к Вам по делу.
  Лев встретился с ее гневным взглядом и, озадаченно наморщив лоб, пригласил посетителей в кабинет. Вероятно, она негодовала по поводу вчерашнего события - постановления о закрытии газеты социал-демократической направленности 'Полесье'. Только вот почему ее это задело? Может быть, супруг работы лишился?
  - Позвольте представить, - вкрадчиво начал редактор, с опаской поглядывая на свою спутницу. - Наш ведущий автор - Ольга Станиславовна Лецкая.
  - Климович, - Сдержанно поправила дама.
  Предложив посетителям стулья, Каганов напряг память, вспоминая, встречалась ли ему на страницах знаменитой газеты 'Полесье' хотя бы одна из названных фамилией. Ничего на ум не приходило.
  - Вынужден просить прощения, - намеренно витиевато ответил Лев, не скрывая иронии. - Но лично я не знаком ни с одним из этих авторов.
  Редактор извиняющее заулыбался. Мелко кивнув, он хотел было что-то сказать, но дама повелительным жестом заставила его остановиться.
  - Разумеется, знакомы, - жестким тоном продолжила она. - Я работала под псевдонимом Старый Журналист.
  Лев, приготовившийся было поёрничать, тут же осёкся и внимательно посмотрел ей в глаза. Признание было смелым и неожиданным. Действительно - кто ж не знал Старого Журналиста? Со времен Февральской революции это был самый известный сожельский фельетонист. Большевиков отчаянно не любил, косточки перемывал хлестко и больно. Но его заслуги оккупационных времен сложно было игнорировать. Да чего греха таить? Каждый раз, открывая свежий номер 'Полесья', Лев первым делом искал этого автора, читал, зачастую с зубовным скрежетом, а потом устраивал в Комитете разнос. Потому что критика была пусть и злой, но справедливой.
  И вот оказалось, что пресловутый Старый Журналист - женщина. Впрочем, почему нет? Лиза тоже зачастую лучше мужчин с делами справляется. Тот же митинг взять, например.
  Закурив, Лев предложил посетителям папиросы. Дама категорично отказалась, а Захарин, все в том же подобострастном полупоклоне, угостился. И вот же странное дело - такой трус и подлец, каким представлялся Каганову этот редактор, осмелился печатать Старого Журналиста!
  - Что ж, - справившись с изумлением, начал Лев. - Возможно, Вы не поверите, но я рад знакомству. Человек Вы, безусловно, талантливый, умеющий управлять умами читателей. Вас бы к нашему делу приобщить! Сейчас, вижу, не согласитесь. Но время пройдет, обдумаете все за и против - еще раз встретимся. Редактор 'Известий' Вилецкий мне не раз говорил, что такого пропагандиста, как Старый Журналист, надо к себе заполучить.
  Лицо посетительницы нервно дернулось.
  - Мы пришли сюда не за этим! - Прервав его на полуслове, заявила Лецкая-Климович. - По какому праву была закрыта газета? Знаете ли Вы, что мы уже отправили телеграмму в Совнарком? Вот, пожалуйста!
  И она решительно протянула отпечатанный на машинке текст.
  Устало вздохнув, Лев прочитал:
  'Москва, Председателю Совнаркома Ленину.
  Доводим до Вашего сведения, что местным революционным комитетом закрыта административным путем независимая социал-демократическая газета 'Полесье' - без всякого предупреждения и мотивов, с воспрещением выпускать ее ни под каким другим названием. Издание выходило в дни гетмановщины и неоднократно подвергалось гонениям. Газета пользовалась поддержкой и любовью в среде Сожельского пролетариата, что побуждало редакцию стойко стоять на защите интересов рабочего класса и нести свет в его рядах. Закрытие газеты 'Полесье' и только что появившегося в свет 'Голоса', рабочего органа Бунда и интернационалистов, увеличивает безработицу среди журналистов, достигшей пятидесяти процентов, еще на десять. Сожельский Профессиональный союз Печатников протестует против акта насилия над социалистической печатью и требует отмены настоящего постановления'.
  - Что-то Вам стиль изменяет, - не удержался от шпильки Каганов. - Так тяжеловесно и многословно!
  Сощурив глаза, Лецкая-Климович язвительно улыбнулась и высказалась, чеканя каждое слово:
  - Я пришла к Вам не в остроумии состязаться, а за внятным объяснением - почему закрыта наша газета? Однако ответа Вы не даете и переводите разговор в бессмысленное русло - обсуждение моих литературных способностей. Что ж, вполне в большевицком стиле. Означает ли это Ваше подспудное признание в собственной неправоте?
  Выслушивая долгую и, надо признать, сокрушительную отповедь на свою тираду, Лев задумался: 'Сколько ей лет?' Когда журналистка молчала, казалось, годков этак двадцать с небольшим. Только начинала говорить - все тридцать с хвостиком. Истина была, наверное, где-то посередине.
  'Красивая женщина', - признал про себя Каганов. Однако представить, как уживается с нею муж, было совершенно невозможно. За такой и ухаживать-то не каждый бы решился. Впрочем, ни брать ее замуж, ни даже ухаживать Каганов не собирался. А вот в попытке превратить в соратника - смысл был. Но станет ли она на их сторону?
  Наконец, Льву надоела роль смиренного слушателя. Дел на сегодня было предостаточно, чтобы без толку принимать на себя чужую гневную риторику. Встав с места, он подошел к посетительнице и, неучтиво прервав ее монолог, улыбаясь, сказал:
  - Ваше мнение по существу дела мне понятно. Но! Неужели Вы думаете, что мы решились бы на такой произвол - я заимствовал у Вас это слово - без распоряжений на то Москвы?
  Глаза журналистки расширились. Приняв удар и осознав, что все ее надежды на обжалование решения Ревкома бессмысленны, она, похоже, уже не слушала его. И все же Лев продолжил:
  - Советская Россия сейчас переживает сложный период. Образно говоря, когда в море шторм, нельзя позволять 'раскачивать лодку' даже самым талантливым журналистам. Острая критика, подрыв авторитета местных большевиков перечислением всех их грехов, размышления о вариантах возможного развития общества и страны - всё это хорошо для сытых и спокойных времен, до которых еще дожить надо! А сейчас нам предстоит много тяжелой самоотверженной работы. Хотите послужить на благо своему народу, своей стране - работайте с нами, помогайте! Если же нет, знайте - ставить палки в колеса, распускать сопли по демократии и разводить смуту в обществе мы Вам не позволим! Предупреждение совершенно серьезное. Я мог бы пригласить Ивана Ивановича Пухова - он дополнительно разъяснил бы тонкости своей работы с контрой. Но пощажу Ваши нервы...
  Дама резко встала со стула и, глядя в глаза Каганову, жестко ответила:
  - Пугать и расстреливать у вашего брата получается почти столь же замечательно, как и демагогией заниматься! Так вот, знайте! Я даю слово, что никогда в своей жизни не буду работать журналистом на большевиков! Как бы ни сложилось! Буду улицы подметать и распродавать последние ложки, но!..
  Словно спохватившись, она с трудом прервалась на полуслове. Ее захлестывали эмоции, щеки окрасились багровыми пятнами. Понимая, что уже не совсем владеет собой, журналистка, не прощаясь, быстрым шагом вышла из кабинета.
  Озадаченно посмотрев ей в след, Каганов с досадой покачал головой. Не покидало ощущение, что повел он себя неправильно и явно переборщил с угрозами. Не стоило угрожать Старому Журналисту. Определенно был шанс со временем заполучить этого автора к себе. Взамен получил врага. Впрочем, время расставит всё по своим местам. Возможно, голодная жизнь заставит Лецкую-Климович переменить свое мнение насчет большевиков и пожалеть о своем опрометчивом обещании.
  Угодливый голос Захарина отвлек Каганова от дальнейших размышлений.
  - Лев Маркович! Вот в этом Вы совершенно правы! Нам надо вместе строить новое светлое общество! И я готов бросить все свои силы на эту работу...
  Прикуривая новую папиросу, Лев кивнул. Заявление Захарина неожиданностью не стало.
  - Зайдите к Вилецкому. Ему, вроде бы, нужен корреспондент. Впрочем, точно не скажу. Тут уж только сам Николай Станиславович знает. Где его кабинет, Вам известно?
  Засветившись улыбкой и привстав со стула, Соломон Захарин то ли кивнул, то ли поклонился. Лев не всматривался. Этот человек был ему совершенно не интересен.
  
  1919 год, март, 2 дня, город Сожель.
  Льву снилось огромное холмистое поле, припорошенное тонким снежком и взъерошенное торчащей стернёй. Он бесконечно долго шел босиком куда-то к горизонту. Было холодно, одиноко и больно. И вдруг какая-то черная птица, налетев сзади, толкнула его крылом...
  - Что случилось, что с тобой?! - Проснувшись, услышал он встревоженный голос Лизы.
  - Ничего, - проглотив ком в горле, ответил Лев. Перед глазами все еще стояло это поле. Что оно могло означать? - Бред какой-то приснился.
  Светало. Лиза с испугом в глазах склонилась над ним.
  - Ты так стонал! Я думала, плохо стало!
  Он покачал головой и обнял жену.
  - Как думаешь, к чему снится заснеженное поле...
  Договорить Лев не успел. В дверь зазвонили. Один раз, второй, третий - долго и настойчиво.
  Лиза ойкнула и вслед за мужем бросилась одеваться.
  - Добрые вести в такой час не приходят, - пробормотал Лев и, прихватив для уверенности 'наган', направился к входной двери.
  - Кто? - Требовательно спросил он, предусмотрительно укрывшись за стеной рядом со входом.
  - Это я, Хавкин! Вас срочно в Ревком вызывают!
  Голос не вызывал сомнений, но Каганов, прежде, чем открыть дверь действующей рукой, на всякий случай передал взведенный револьвер Лизе.
  Матвей выглядел обеспокоенным.
  - Что происходит? - Требовательно спросила Корнеева, наблюдая за поспешными сборами мужа.
  - На вокзал прибыли эшелоны с Петлюровского фронта с мятежным полком. Требуют пропустить их на Рогачев. А иначе... - Хавкин замялся, не находя слов, а затем показал характерный бандитский жест, означающий скорую и неминуемую смерть.
  - Химаков сообщил? - Надевая пальто, уточнил Лев.
  Мотнув головой и скривившись, чекист процедил:
  - Эта падаль опять вернулась. Семенов, военком железнодорожный, - и едва удержался, чтобы не сплюнуть на пол.
  Отвечая на недоуменный взгляд Лизы, Лев махнул рукой:
  - Не удивляйся. Действительно, падаль. Матвей его на изнасиловании поймал, но командование фронтом заставило отпустить с миром. Всё, я пошел! - И, поцеловав жену, строго сказал. - Пока не вернусь, сидите с Ритой дома. К двери - только с револьвером, старайтесь вообще никому не открывать. Соседям - тем более!
  И дождавшись растерянного Лизиного кивка, побежал следом за Матвеем.
  Почти во всех кабинетах Ревкома горел свет. И в коридоре стояли вооруженные интернационалисты из отряда ЧК. Льву стало не по себе. Казалось, он второй раз проживает начало восстания в Самаре.
   - Лёва! - Окликнул его невесть откуда появившийся Пухов возле самых дверей комнаты заседаний.- Отговори Комисарова идти на переговоры с мятежниками. Он уперся: я пойду, я пойду! Куда ему с его-то рожей! Первым же делом пристрелят! Мои агенты среди эшелонов походили, рассказывают, что лозунг там один: 'Долой жидов-коммунистов!'.
  - Постараюсь, но - не обещаю, - пожал плечами Лев. Он плохо себе представлял, как можно отговорить тихого, но упертого, как бык, Семена Комисарова. А заодно спросил. - Как в целом обстановка?
  Оглянувшись по сторонам, Иван тихо ответил:
  - Гарнизон у нас ненадежный. Маршин бьет себя в грудь, Ильинский с командирами Тульских полков тоже ему подпевают, что наведут порядок в два счета! Но ты сам знаешь, кто это такие. Да тут еще - как назло! - вчера в Могилев броневик отогнали! В общем, вся надежда на наш отряд ЧК и на слабую организованность мятежников.
  - Кто такие - известно?
  - 153-й полк. Там много уроженцев Рогачевского уезда. Докатились до них слухи о Кормянских волнениях и о том, что члены старого исполкома приговорены к расстрелу. Снялись с позиций и вот едут устанавливать справедливость, исполком освобождать. А во главе - бывшие офицеры, военспецы. Это пока все, что удалось узнать.
  - В Москву уже сообщили? - Забеспокоился Каганов.
  Пухов кивнул и открыл дверь в комнату заседаний.
  Совещание началось буквально сразу же с появлением Каганова. Как выяснилось, он прибыл последним, и оттого почувствовал себя неловко - времени и так было мало. Ильинский, комиссар Тульской бригады, представил всем нового командира 67-го полка - сухопарого, длинноносого человека с выправкой кадрового офицера.
  - Командир полка Лазицкий - товарищ честный и лояльный! Мобилизован в Сожеле, - отрекомендовал подчиненного Кубик, словно оправдываясь за предыдущего, расстрелянного туляка.
  И Каганов случайно заметил, как при этих словах военкомбрига непроизвольно дернулась щека у командира 68-го полка - статного, плотного мужчины средних лет.
  - Товарищ Маршин! - Обратился к городскому военкому председатель Ревкома Семен Комиссаров. - Доложите обстановку!
  Алексей Маршин выглядел неважно. То ли пил накануне, то ли здоровье пошатнулось. Лицо его отекло, и красные потухшие глаза без энтузиазма скользнули по председателю Ревкома. Грузно поднявшись со стула, он прочистил горло и негромко начал доклад.
  - Вчера вечером с фронта пришли сведения, что 153-й полк самовольно снимается с позиций и на трех эшелонах направляется в глубокий тыл. Комиссар фронта Гуревич распорядился задержать эти части по пути следования и разоружить.
  В комнате заседаний повисла тревожная тишина. Всё внимание было приковано к Маршину. Кто-то тяжело вздохнул и тем сильнее подчеркнул общее напряжение.
   В Калинковичах и Речице полк пропустили по неизвестной мне причине, - после короткой паузы, промокнув платком лоб, продолжил военком. - В час ночи первый эшелон прибыл на станцию Полесскую в Сожель. Товарищ Семенов совместно с железнодорожной ЧК блокировал пути и выставил посты наблюдения. Попытался войти в переговоры с представителями полка, однако никого уполномоченного так и не обнаружил. Красноармейцы 153-го полка разожгли возле путей костры, иногда собирались на стихийный митинг с неясными лозунгами, но в целом - вели себя спокойно. В связи с чем, Семенов посчитал дело несерьезным и даже не поставил нас в известность об их прибытии.
  - Что значит - неясные лозунги? - Недоуменно уточнил Лев.
  Маршин недовольно глянул на него и пожал плечами.
  - Товарищ Семенов так выразился.
  Не выдержав, Пухов поднялся с места.
  - Про эту гниду, Семенова, - отдельный разговор! Жаль, разбираться с ним некогда! - Стиснув в кулаке какой-то лист бумаги, председатель ЧК яростно выматерился. А затем, словно сбросив пар, дополнил слова военкома. - По сведениям железнодорожной ЧК, первый эшелон состоит сплошь из дезертиров. Военспецов среди них нет. Так что эти ведут себя посмирнее, а разговоры их такие... дезертирские - без политики: как возвратиться домой и что делать, если против них выставят войска. А вот второй и третий эшелоны - там уже дело серьезное! У них организация есть! Прибыли они на Полесскую одновременно - примерно два часа назад. Первым же делом обстреляли своих дезертиров. Только после этого Семенов, наложив в штаны, сообщил нам о появлении мятежников!
  Ревком возмущенно загудел. Цырлин, вскочив с места, крикнул, обращаясь к Пухову:
  - Иван, да к стенке его давно пора!.. Мир чище станет! Опять ведь с командованием своим договорится! Как будто в первый раз!
  - Да тихо вы! - Ударил ладонью по столу Пухов. И, дождавшись пока все умолкнут, продолжил. - С Семеновым решим. Обязательно! Но - не сейчас. Сейчас у нас на Полесской офицерики заговор крутят! Контра недобитая!.. Красноармейцы на митинге возле составов. Их призывают бить жидов и прорываться на Рогачев. Что недавно было в Корме - все мы знаем. Так вот, согласно нашим сведениям, заговорщики намерены освободить арестованных членов старого исполкома и свергнуть в Рогачевском уезде большевиков. Поэтому! Предлагаю такой план действий! Нам срочно нужна демонстрация силы! После чего - вступаем в переговоры с главарями мятежников и заставляем их сдать оружие.
  - Что мы можем противопоставить им? - Спросил Лев, адресуя вопрос и военкому, и председателю ЧК.
  Оглянувшись на Кубика и дождавшись его кивка, Маршин уверенно ответил:
  - 2-я бригада выставит артиллерийскую батарею со стороны улицы Графской. Там обзор хороший, можно прямой наводкой бить. Тем более, что по другую сторону от путей - обширный пустырь. Эшелоны так стоят, что Интендантский городок остался несколько левее. Кроме того, располагаем двумя вооруженными батальонами 67-го и 68-го полков. Уверен, этих сил достаточно, чтобы разоружить мятежников.
  - Этих сил достаточно, чтобы усилить стройные ряды мятежников! - С сарказмом добавил Пухов и мрачно рассмеялся. Однако никто его не поддержал.
  Председатель Ревкома Семен Комиссаров, до сих пор сосредоточенно слушавший докладчиков, обеспокоено посмотрел на командование Тульской бригады:
  - Если я правильно понял, полки до сих пор не укомплектованы оружием?
  Ответил Кубик. Привстав с места, он одернул свой нелепый квадратный френч и с готовностью отчитался:
  - На сегодняшний день к нам поступило тысяча сто трехлинейных винтовок при потребности восемь тысяч, десять пулеметов, две тысячи ящиков патронов, что тоже крайне недостаточно, пять трехдюймовых пушек и восемь ящиков снарядов к ним. Поставка оружия затягивается, все сроки сорваны. Наша отправка на фронт откладывается на неопределенный период. Однако я уверяю: разоружить этих гадов контрреволюционных нам силёнок хватит!
  Лев с недоверием качнул головой. В чем-то Пухов был прав. Отправлять на усмирение взбунтовавшегося полка, Тульскую бригаду - все равно что маслом огонь тушить. Но, с другой стороны, иной существенной силой гарнизон не располагал.
  - У меня есть 150 человек коммунаров и интернационалистов, - закуривая самокрутку, проговорил Пухов. - Установим пулемет на пешеходном мосту - на том, что прямо над путями. Заодно над туляками контроль будет.
  - Позвольте, товарищи! - Разрубая взмахами руки повисшие в комнате пласты табачного дыма, заговорил бывший подпольщик и член Ревкома Даниил Гуло. - Вы забыли? У нас ведь броневая площадка есть! Она, конечно, невесть что из себя представляет, но... Поставим на нее трехдюймовку и направим навстречу паровозам! Блокируем их на станции! Если я правильно помню, броневая площадка в Либаво-Роменских мастерских хранится. Десять минут - и она будет на Полесской!
  - Это мысль! - Согласно кивнул Комиссаров и, определив порядок взаимодействия, распорядился срочно выдвигать на позиции подразделения Тульской бригады и отряд ЧК.
  Как и следовало ожидать, отговорить председателя Ревкома от участия в переговорах не получилось. Обычно тихий и внешне покладистый Семен уперся рогом:
  - Я в восемнадцатом был комиссаром дивизии на фронте! Еще не с такими приходилось договариваться! Опыт есть! Так что со всей революционной прямотой - пошли вы все знаете куда!
  Спорить с ним было сложно, и Лев, отогнав дурные предчувствия, мысленно махнул рукой. Тут уж только на судьбу полагаться.
  - И я пойду! - Заявил Данила Гуло. Против его кандидатуры никто не возражал. Железнодорожников, пусть и бывших, обычно не трогали.
  * * *
  Если верить часам, прошло всего двадцать минут, как Комиссаров и Гуло отправились на переговоры к мятежникам. Льву же казалось - вечность. Снедаемый выматывающей душу тревогой, он не мог стоять на месте и вышагивал от автомобиля к лестнице пешеходного моста станции Полесская, потом - обратно.
  Туман, съевший за ночь половину сугробов, рассеялся, и эшелоны мятежников хорошо просматривались, напоминая издали мертвых серых червей, облепленных муравьями. Пухов, протоптавший в снегу уже не один круг, внешне оставался спокоен и беспечно насвистывал какую-то мелодию. Но нет-нет да посматривал вверх на мост, на ближнем краю которого наблюдал через бинокль за эшелонами Иван Хохлов, командир интернационального отряда ЧК.
  Наконец, Пухов не выдержал.
  - Хохлов, ну что там видно?
  Командир снова приник к биноклю и, не отрываясь, ровным тоном продолжил докладывать:
  - Бойцы стоят спокойно, Комиссаров и Гуло пока не выходили из вагона...
  И вдруг, прервавшись, взволнованным голосом сообщил:
  - Вышли!!! С ними еще несколько человек! Идут вдоль состава к большому скоплению красноармейцев!
  Он замолчал, настраивая оптику в бинокле.
  - Не молчи, Хохлов! - Рыкнул Пухов.
  - Ээээ, митинг, похоже, проводят... Товарищ Комисаров поднялся на подножку вагона... Что-то говорит, руками размахивает. Показал на артиллерийскую батарею... О, теперь на нас показывает!
  - А как там туляки? - Поинтересовался Каганов.
  Хохлов прошелся биноклем по позициям бригады.
  - Стоят, как миленькие, в оцеплении. Хорошо смотрятся, внушительно!
  - А митингующие как себя ведут?
  Чуть подумав, командир ответил:
  - Да вроде все обычно. А теперь товарищ Гуло выступает. Слушают! И эти, что выходили с нашими из вагона, головами кивают...
  Так прошло еще пять минут.
  - Всё, к нам идут! - Наконец, сообщил Хохлов.
  Похоже, что исход переговоров был благополучен, однако Лев все еще не находил себе места. Проще самому было отправиться к мятежникам, чем ожидать возвращения товарищей.
  Прибывшие вскоре Комиссаров и Гуло выглядели страшно уставшими.
  - Пухов, у тебя спирт есть? - Тихо спросил Семен. Председатель ЧК серьезно кивнул и достал из-за пазухи тонкую немецкую флягу.
  - Коньяк, - одними губами уточнил он, протягивая флягу Комисарову. Сев в автомобиль, председатель Ревкома сделал быстрый большой глоток и зажмурился.
  - Фух, хорош! - Выдохнув, он передал коньяк Гуло. - Тебе тоже бы надо!
  - Ну, как там? - Спросил Пухов, принимая пустую флягу.
  Комиссаров пытался прикурить, но спички ломались в его подрагивающих руках.
  - Давай помогу! - Предложил Лев и поднес к папиросе Семена горящую спичку.
  - Ну, думаю, вы уже поняли - сдают они оружие. Повезло нам, что вожаки у них сами не рады случившемуся. Вроде и контра, но струсили!
  Каганов с интересом смотрел на Комисарова и не узнавал его: и голос взбудораженный, эмоциональный, и в глазах шальные огоньки, и движения порывистые, энергичные. Видимо, не хватало Семену в обычной жизни адреналина, потому и казался он медлительно-флегматичным, невозмутимым.
  - Обстановка следующая, - со вкусом затягиваясь папиросой, рассказывал председатель Ревкома. - Вчера в полк пришла почта. Солдаты начитались писем о событиях в родном уезде - а рогачевских в полку оказалось много! - и засобирались домой. К ним тут же приклеилась контра из числа военспецов и стала подзуживать: комиссаров скинуть, арестованных освободить. В итоге избрали комитет, вот с этим комитетом мы с Данилой и разговаривали.
  Гуло, сидевший в авто с закрытыми глазами, откинувшись на спинку сиденья, подтверждающее кивнул.
  - Насчитали в Комитете десять человек. Насколько я понял, по представителю от каждой роты, - продолжил Комиссаров. - В основном, красноармейцы. Военспецов среди них всего четверо, из которых особенно выделяется агрессивностью некий поручик Дулин. Я только вошел в вагон, он тут же ко мне подскочил, револьвером у лица машет, слюной брызжет!.. Хотел меня вытолкнуть из вагона и пристрелить к едреням феням! А я ему, голубу, как и всем остальным, конечно, тихонько так говорю: 'Ответный выстрел будет из пушки. Вооон там батарея стоит, прислушивается!' Произвело впечатление! Высунулся этот Дулин из вагона, прикинул обстановку и потух сразу, весь гонор вышел. Ну а Данила им добавляет, что отряд у нас в городе - сплошь коммунистический, идейный. Разнесет эшелоны в пух и прах. Замолчали члены Комитета сразу же, скисли...
  - Да нет, не так! - С улыбкой вмешался в рассказ Гуло. - Они ругаться между собой начали, искать среди себя главного зачинщика, на кого всех собак можно спустить. В итоге, Дулина связали, чтобы потом нам, в ЧК, передать. Хотя лично я не уверен, что именно он - организатор. Потом Семен кулаком об стол громыхнул и говорит: мол, времени уже нет, если скоро не выйдем, из орудий будет произведен первый залп. Якобы мы со своими так договорились, чтобы в заложники не попасть.
  Комиссаров, весело поглядывая на Данилу, покачал головой:
  - Ну, прямо так и 'громыхнул'!? Да ладно тебе!
  - А красноармейцы на митинге как к вам отнеслись? - Заинтересовался Пухов.
  Гуло неопределенно пожал плечами.
  - Мне показалось, даже рады были, что за них всё решили. Наверное, пока ехали в Сожель, по дороге одумались. Как будто даже с облегчением восприняли, что их останавливают и на фронт возвращают.
  Председатель ЧК нахмурился.
  - Что - вот так просто?! Разоружим, складируем винтовки в отдельный охраняемый вагончик и весь полк безнаказанным на фронт отправим?! - Подогревая сам себя, возмутился он. - Да они же в следующий раз опять бузу утворят! Надо звонить в Москву, спрашивать!
  - Именно так - отправим назад! - Строго подтвердил Комиссаров, меняясь в лице. От его благодушия не осталось и следа. - Товарищи, хватит пока разговоров! Надо разоружение начинать! Давай, Иван, отправляй своих к эшелонам! И про пулемет на броневой площадке не забудь!
  Рассвирепев, Пухов что-то пробурчал себе под нос, взбежал на мост и, наорав на Хохлова, вскоре спустился вниз вместе с пулеметной командой. Почти одновременно, получив сигнал от отряда коммунаров, подъехала броневая площадка, обитая ржавыми металлическими листами и укрепленная мешками с песком. Пушку на нее установить не успели и теперь решили использовать под пулемет
  - Да, выглядит она и впрямь несолидно, - разочарованно подметил Лев.
  - Ничего, сейчас заиграет красками, - покачиваясь на каблуках, задумчиво пообещал Комиссаров. - У нас в дивизии похожая была, пока ее снарядом не накрыло.
  Отряд ЧК, оставив отделение для прикрытия бронеплощадки, быстрым шагом направился к эшелонам. Вроде все уже было понятно и предрешено, однако напряжение не оставляло. Оглядев в бинокль, отобранный у Хохлова, позиции туляков, Гуло давал распоряжения конному вестовому. Комиссаров все еще продолжал спорить с Пуховым уже в обычной своей невозмутимой манере. Немец-пулеметчик, путаясь в русских словах, но не ошибаясь в матерных, командовал обустройством нового пулеметного 'гнезда'. И уже вскоре загруженная бронеплощадка поехала догонять отряд коммунаров. Пришла пора и ревкомовцам отправляться к месту сдачи оружия.
  * * *
  Происходящее уже больше часа разоружение 153-го полка порядком утомило всех присутствующих. Туляки, оцепившие кольцом эшелоны, слабо знакомые с воинской дисциплиной, стояли, опираясь на винтовки, как на палки и мрачно обсуждали происходящее. Долетавшие до Льва реплики наводили на мысль, что не будь здесь нескольких пулеметов, помимо установленного на бронеплощадке, держащих в прицеле всех собравшихся, неизвестно кто кого бы разоружал. Красноармейцев, подходящих по одному сдавать винтовки, туляки провожали громким свистом. Пухов пытался было пресечь безобразие, но даже задержание нескольких особо рьяных свистунов ситуации не изменило.
  Гора оружия в кузове грузовика все росла. Сдавших винтовки и гранаты бойцов направляли в вагоны подготовленного к отправке в Овруч состава, запрещая выходить даже по нужде.
  - Кто будет охранять в пути вагон с винтовками? - Поинтересовался Каганов у Комисарова. Тот неопределенно качнул головой.
  - Я хотел у Пухова людей попросить, - после долгой паузы, морщась от очередной серии свистов, ответил Семен. - Но он против, говорит, что отряд и так небольшой, чтобы его распылять. Может, китайцев даст? Толку от них все равно не много, а впечатление создают.
  - Есть еще вариант железнодорожную ЧК отправить. Не сумели вовремя сообщить и принять меры - пусть едут, охраняют оружие, - предложил Лев, хотя идея с китайцами нравилась больше. - Сейчас сам с Иваном переговорю.
  Последнее время разногласия между Пуховым и Комисаровым были все ощутимее. Проходя мимо бойцов-интернационалистов, застывших, как изваяния, Каганов задумался о причинах разгорающегося конфликта. Неужели всё дело было в Песе - секретаре Ревкома и давней подруге Семена? С недавних пор она открыто жила с Пуховым. Правда, злые языки утверждали, что и Вилецкий является ее близким другом. Так что Семену было на кого обижаться еще помимо Ивана. Тем не менее, в Ревкоме начинали разгораться опереточные страсти, мешающие нормальной работе, и этому следовало положить конец. 'Может, собрать их всех вместе - всех четверых - и открыто поставить вопрос?' - размышлял Лев. И сам понимал, что эта мера вряд ли поможет.
  - Вот жа сволочи! - Расслышал сквозь гул голосов Каганов чью-то реплику. - Обделались!.. Каб я в том ешалоне был, эх ма! Я бы тем жидам показал!
  - Ну, дык покажи! - Ответил человек с низким, хриплым голосом. - Наших женок обирать - эт мы жидам позволяем! А меж глаз зарядить, да на место поставить - тут слабо! Чё, слабо, Гриш? Мои, слышь, чё пишут - землицы обещали мне за службу в армии, а не дали. Меж мужиками поделили, а жонке говорят: ты ее одна с детями не вспашешь, да не засодишь. Вот где гады, а?!
  - А моей жалованье не плотюць за меня... - раздался третий недовольный голос. - Вот как вярнусь, разнясу той сельсовет по бревнышку... Правду молвят есэры...
  Лев остановился и всмотрелся в цепь туляков. Кто говорил, было неясно. Все они стояли с многозначительными ухмылками на обозленных грубых лицах. В воздухе повеяло призраком бунта - беспощадного, русского, с еврейскими погромами и немыслимой, отвратительной жестокостью. Нужно было срочно убирать бригаду из Сожеля, пока ничего еще не произошло. А там - пусть командование фронтом и сам Троцкий с ней разбираются.
  'Вот с понедельника', - пообещал себе Лев, - 'и займусь этим вопросом. Может, Яков Михайлович подсобит с их скорейшей отправкой. Вооружить по необходимому минимуму и - вон из города!'
  
  Глава ХIХ
  1919 год, март, 1-го дня, город Сожель
  Путешествие обоза по окружной дороге прошло скучно и рутинно. Главное - благополучно. Успешно разгрузившись на схроне, мы вернулись в Сожель уже в темноте.
  В столовой дома Колесникова, разложив куски селедки на газете и вытирая руки о скатерть, ужинали трое Федечкиных приятелей-большевиков. Они проводили меня тяжелыми взглядами вплоть до входа в ванную и принялись в полголоса обсуждать мою скромную персону. Я расслышал только 'офицерьё', 'дылда криворожая' и 'дармоед'. Кажется, один из них что-то припрятал под столом. Наверное, бутылку. Но в тот момент для меня было главным, что они впрямую не лезут на конфликт. Можно спокойно помыться и, не откладывая, сразу же пойти спать.
  Впрочем, спокойно помыться все же не удалось. От теплой воды непреодолимо клонило в сон. Пришлось поторапливаться и обливаться холодной водой, чтобы не вырубиться прямо под душем.
  В момент моего появления из ванной 'комиссары' допивали очередную порцию водки или спирта.
  - Смотри-ка, сам титан не топил, а водичкой пользуется! - с нескрываемым желанием задеть меня, стукнул кулаком по столу один из них. По виду - лет тридцати, примерно мой ровесник.
  - Вы бы, гражданин Крылов, особенно не возмущались, - раздался со стороны коридора раздраженный голос Колесникова. - Не припомню, чтобы Вы к титану подходили. И уж позвольте нам самим устанавливать правила для своих жильцов.
  Я притормозил, дожидаясь Николая Николаевича, и, поздоровавшись, пожал ему руку. Тем временем, 'комиссарчик', вперившись в хозяина мутным взглядом, вскочил и, брызжа слюной, прокричал:
  - Чтоооо? Ты что сказал, буржуй недобитый!?
  - Товарищ Крылов, товарищ Крылов... - Потянув за рукав, попытался остановить его, сидевший рядом молоденький еврейчик. - Он ведь отец товарища Колесникова!..
  - Будут мне еще буржуи указывать!.. Да я!.. Сейчас!.. Точку-то и поставлю!
  Его шатало от хмеля и ярости. Непослушными пальцами он схватился за кобуру у пояса. Хотел ли напугать нас или намеренья большевика простирались шире - я не знал и знать, по правде, не желал. Не дожидаясь, пока он справится с клапаном кобуры, перехватил его правую руку, а самого толкнул назад и прижал к стенке, лишив маневра и подвижности.
  Пока Крылов удивленно мычал, с места вскочил третий - коренастый мужичок с невыразительным лицом. Он ничего не говорил, зато сразу полез на меня с кулаками. От первого яростного замаха я уклонился. Во время второго между нами вдруг вклинился Федечка. Схватив товарища за грудки, он хорошенько встряхнул его и толкнул на место. Потом подошел к Крылову и гневно прошипел, подтянув к себе:
  - А теперь меня слушаем! Здесь я буду устанавливать порядки! Партийную дисциплину еще никто не отменял! Ясно?
  Крылов ничего не ответил, однако выражения лица его говорило о принципиальном несогласии.
  - Пойдемте, Владимир Васильевич! - Потянул меня за собой Колесников. - Пусть это... эти сами разбираются!
  На Николая Николаевича было страшно смотреть. Он побелел и одной рукой держался за левую сторону груди. В коридоре уже явственно пахло настойкой валерианы и каким-то лекарством.
  - Сейчас, сейчас, Верочка! - суетилась расстроенная Елизавета Карповна, разбавляя водой в рюмке сердечные капли для супруги Колесникова. Из коридора дамы наблюдали все подробности инцидента в столовой и впечатлились до сердечного приступа.
  Неловко поздоровавшись с ними, я проскочил в свою комнату и перевел дух. От сонливости и следа не осталось, зато пробудился голод. Судорогой свело живот, что было, в общем-то, закономерно - я уже больше суток ничего толком не ел. Выходить в столовую за чаем по понятным причинам не хотелось. Память участливо подсказала, что в вещмешке было что-то съестное. И действительно - нашлась забытая черствая краюха хлеба, да банка тушенки. Быстро вскрыв консерву ножом, я флегматично жевал вкусные, мягкие волокна говядины и снова ощущал, что засыпаю прямо на ходу. А вот этого допускать было нельзя. Я хотел дождаться Журавина, чтобы выяснить подробности о состоянии Савьясова.
  К счастью, доктор пришел довольно скоро. Направляясь к своей кровати, он бросил на меня злой, до крайности раздраженный взгляд и, сняв очки, энергично протер стекла носовым платком.
  - Владимир Васильевич! Почему же Вы не сказали, что давали Георгию Николаевичу морфий?! - Обрушился он на меня с неожиданным вопросом. - Вы понимаете, что мы могли его на тот свет отправить? Хорошо, что Танечка у нас морфинистка! Сразу подметила, что пациент, гм, не в себе!
  - Морфий?! - оторопел я. - Постойте, но при мне ему ничего не кололи! Да у нас и шприцев-то не было! Наверное...
  Журавин хотел, по видимости, отчитать меня. Но, присмотревшись и пробормотав что-то про мой невменяемый вид, махнул рукой.
  - Причем тут шприц?! Заладили - шприц, шприц!.. - Проворчал он, нахмурившись. - Савьясов посредством пищеварительного тракта принял морфий! Хотя колоть, конечно, было бы эффективнее.
  И, продув папиросу, закурил.
  Из-за крайней утомленности, я долго соображал, что сказал доктор. Когда же, наконец, дошло, удивился:
  - Так тоже можно?! Но откуда у него морфий? Меня никто не предупреждал. Сам он, насколько понимаю, этим не увлекается...
  - Не увлекался! - Пробурчал доктор. - Морфий - такая штука, что иногда с первого раза пробирает. Уж поверьте, не единожды наблюдал, как морфинистами становятся!
  В остальном, новости оказались хорошими: пуля извлечена, рана обработана, кости и внутренние органы чудесным образом не повреждены. Пуля прошла довольно близко к ребрам, именно этим и была вызвана болезненность при дыхании. Даже переливание крови получилось сделать. Георгий знал свою группу, которая удачно совпала с группой самого Журавина и еще двух дежурящих медсестер. Так что за жизнь Савьясова пока можно было не беспокоиться. Успокоенный этим известием, я, к своему стыду, не дослушал доктора и тут же провалился в сон.
  
  1919 год, март, 2-го дня, город Сожель
  Проснулся я поздно. За окном на улице уже вовсю галдели мальчишки, а стрелки часов показывали десять. По воскресеньям у нас в полку негласно соблюдался выходной, но командир, скорее всего, находился в штабе. И у меня была хорошая возможность обстоятельно поговорить с ним с глазу на глаз, без случайных свидетелей.
  Пока брился, продумывал свою предстоящую речь. Как объяснить Матвееву, почему комроты первого батальона оказался вдруг сопровождающим обоза хозчасти? Кроме того, версию предстояло согласовать с Кридинером. Однако где тот квартирует, мне было неизвестно. Оставалась надежда на помощь всезнающего Никитенко.
  Из столовой доносились громкие мужские голоса. Кто-то спорил на повышенных тонах. Так продолжалось минут десять. Выходить к спорщикам после вчерашних событий не хотелось. Почему-то я не сомневался, что там будут все те же Федечкины приятели.
  И тут меня озарило. То ли во сне, то ли наяву - неожиданно вспомнилось - еще до рассвета приходил вестовой из штаба. Искал Савьясова. Я долго не понимал, что он говорит и что вообще нужно. Потом вмешался проснувшийся Журавин. Вестовой ушел...
  Под впечатлением этого смутного проблеска сознания я порезался бритвой и в нехорошем предчувствии застыл перед зеркалом. Что-то произошло. Никогда еще такого не было, чтобы военспецов собирали в штаб посреди ночи!
  О разговоре с Матвеевым я больше не думал. Спешно добрился, оделся и, чувствуя нарастающее беспокойство, выскочил в коридор, отметив про себя, что в столовой уже тихо, а ее дверь плотно затворена.
  В коридоре никого не было. Переведя дух, я надел шинель и вышел на крыльцо. В лицо резко ударил влажный весенний ветер. И запах у него был - южный, морской, незнакомый. А со спины послышался знакомый голос, заставивший сердце встрепенуться:
  - Володя! Постойте!
  Мысленно издав стон, я обернулся. Следом за мной, надевая на ходу пальто и широкополую шляпу, торопливо шла, почти бежала Ольга.
  - Ольга Станиславовна, доброе утро! Шляпу лучше поменяйте - ветром унесет, - не удержался я от знака внимания.
  Она рассеяно кивнула, скользнула взглядом по полке с головными уборами, и, недовольно нахмурившись, осталась в чем была.
  - Давайте без церемоний, хорошо? - Предложила Ольга, придерживая шляпу рукой на ветру. - Называйте меня просто по имени.
  - Хорошо, - напряженно согласился я. Вид у нее был встревоженный и несколько растерянный. Ни о вчерашней стычке с выводком запечных коммунистов, ни о ранении Георгия говорить мне не хотелось. И я попробовал перенести объяснения на более позднее время. - Мне сейчас срочно нужно в штаб полка. Я скоро вернусь и...
  Договорить не получилось. Ольга преградила мне путь и категоричным тоном заявила:
  - А я - никуда не тороплюсь. Поэтому могу пойти вместе с Вами и поговорить на ходу. Не беспокойтесь, хожу я быстро - обузой не буду. Ну, так что? Пойдемте?
  Вздохнув с досадой, я был вынужден согласиться и, не выжидая более, двинулся в сторону штаба.
  Она действительно вполне поспевала за моим шагом. Первую минуту мы молчали. Не снижая темпа, я поднялся на пешеходный мост. Ольга не отставала. Разрумянившись и придерживая шляпу двумя руками, упорно шла рядом. Стало совестно и, сжалившись, я все-таки сбавил ход.
  - Володя!.. - Окликнула Ольга.
  Встретившись с взглядом ее светло-серых глаз, я неожиданно смутился и поспешно отвернулся.
  - Скажите, Володя, - вновь начала она неуверенным голосом. - Георгий сейчас на Полесской?
  Резко остановившись, я с недоумением посмотрел на нее:
  - А что ему там делать? Вы станцию имеете в виду? Или улицу?
  Недовольно поджав губы, Ольга покачала головой:
  - Вы сами прекрасно всё знаете. Я видела, что ночью за Георгием вестовой приходил. Может быть уже известно, как там?..
  Я понял, что она еще ничего не знала. Как и я не знал того, что знала она. Забавная ситуация. Но не в моем положении.
  - Ольга, поверьте, я не знаю, о чем Вы. Потому что визит вестового банально проспал. С ним Журавин разговаривал. Вроде бы. И Георгия на Полесской точно нет - что бы там не происходило...
  Она вспылила и перебила меня:
  - Неправда! Есть сведения, что его рота в составе первого батальона отправлена на усмирение восставшего полка!
  - Да он в санитарном поезде у Журавина раненный лежит!.. - Не вникнув, возмутился я.
  Мы осознали услышанное одновременно. Так и замерли, остолбенев, друг напротив друга.
  Затаив дыхание, она смотрела на меня огромными, наполненными страхом глазами и, похоже, боялась задать единственно верный в такой ситуации вопрос. Я пришел ей на помощь. Мое любопытство готово было подождать.
  - Всё в порядке. Не волнуйтесь. Легкое ранение, пуля прошла через мягкие ткани. Дней пять полежит под присмотром и будет, как новенький.
  - Володя, это - правда? - С робкой надеждой спросила она.
  Я горько усмехнулся.
  - Ольга, Вы уже дважды сегодня подозревали меня во лжи. Неужели я давал к тому повод?
  - Нет, конечно, простите, - после некоторой паузы ответила она. - Я не так выразилась...
  Растерянно глянув на меня, Оля явно намеревалась задать новый вопрос, но отчего-то передумала. Мне же захотелось успокоить ее и, предложив руку при спуске по ступенькам моста, я неуклюже начал свою речь.
  - Поверьте, по фронтовым меркам, у Георгия - ерундовая рана. Быстро такое заживает и никакого следа не остаётся. К тому же, Журавин - замечательный доктор. Это Вам любой скажет. Он вчера Савьясову свою кровь переливал.
  - Кровь?! - Встревожившись, Оля приостановилась. И с упреком глянула мне в глаза. - Значит, была кровопотеря? Недозбруев, о чем еще Вы недоговариваете?
  - Все мы о чем-то недоговариваем, - попытался отшутиться я.
  Но с Ольгой этот номер не прошел. Как и предполагалось, избежать обстоятельного рассказа о наших лесных приключениях, не удалось. Справедливости ради надо признать, слушала она спокойно и сосредоточенно, не впадая в эмоции. И все же, под конец не преминула отчитать.
  - К чему был этот дурацкий риск?! Что в состоянии изменить полторы сотни винтовок? Глупость какая-то мальчишеская!.. Боже мой, взрослые люди!.. Солдаты могли погибнуть! Да и вы оба не зачарованные!
  Наверное, хотела сказать: 'не заговоренные'. Но от волнения ошиблась.
  'Как же - не зачарованные!' - мысленно усмехнулся я, заставляя себя отвести взгляд от ее губ. Да и что отвечать - не знал. Нет, конечно, обосновать необходимость двадцати ящиков винтовок вполне сумел бы. Но смысла в том не видел. Пусть Георгий сам что-то доказывает и убеждает.
  - Ну и почему Вы молчите? - Нетерпеливо спросила Ольга. Раскрасневшаяся от быстрой ходьбы и волнения, с блестящими, возмущенными глазами она была так хороша, что я боялся лишний раз встретиться с ней взором. И опять сжалось сердце.
  - Не хочу получить очередной незаслуженный упрек.
  - Послушать Вас, так я тот еще самодур!
  Заулыбавшись, я не преминул заметить:
  - Ну вот - заслужил!
  Ольга внимательно посмотрела на меня.
  - Понятно... Как только Вас прижмешь, сразу начинается демагогия. Которая, кстати, не очень-то Вам удается.
  И тут же сменила тему.
  - Ладно, Владимир Васильевич. Дорогу к санитарному поезду объяснить сумеете?
  - Ничего я Вам объяснять не буду, - ошарашил я Олю и тут же добавил. - Сам отведу.
  - Но Вы вроде бы торопились в штаб? - Подначила она.
  - Да мало ли что я говорил? Может, сбежать от Вас хотел? Только ведь от Вас, Ольга, не убежишь... - Не подумав, выпалил я. И совсем испортил дело, добавив. - Нет уж, отведу лично. Опасно сейчас на окраинах. А штаб - ничего, подождет. Вы мне куда важнее и дороже!..
  Лишь заметив, как напряглось ее лицо, я осознал, что сказал по недомыслию и каким тоном. В первый момент даже испугался. Но Олина реакция тоже была странной. Словно бы она растерялась и даже несколько огорчилась. Шла молча, опустив глаза. Если бы у меня хватило сообразительности вовремя перевести все в шутку, я бы спас ситуацию. Но... Сказанное было правдой. Пусть несвоевременной и нелепой, но уж как есть.
  Пауза явно затягивалась.
  - Володя, - взволнованно произнесла вдруг Оля. Таким голосом, что сердце мое обмерло. - Вы уж простите меня...
  - За что?! - Изумился я.
  Оля качнула головой.
  - Что так получилось. За надежду... - Начала она, но нахмурилась и смогла продолжить только после паузы. - После приезда из Могилева... Вы ведь мне очень понравились. Именно Вы... Наверное, чувствовали?.. Но Георгий сумел всё переменить... В общем, сложилось так, как сложилось. Судьба, наверное.
  Стало невыносимо душно. С трудом расстегнув непослушными пальцами ворот шинели, я не видел ничего вокруг. И только чувствовал рядом Олю, да в висках громко стучало сердце.
  - Напрасно я это сказала, - испуганно прошептала она.
  Я шел и молчал. Шаг, удар сердца, шаг, удар, шаг, удар... Опомнившись, обернулся к Ольге. Она уже задыхалась, едва поспевая за мной. Странно, но направление я держал верное. Резко сбавив темп, вновь обрел способность мыслить. И размышлять - о нелепой ситуации 'третьего лишнего', в которой неожиданно оказался. Никогда не мог подумать...
  Почему именно на Ольге сошелся для меня свет клином? Ведь никаких предпосылок к тому не было. Первые дни она совсем не волновала меня. Господи, даже не замечал ее в упор! Почему я не чувствовал ничего подобного к Софье? Почему, по примеру Маркелова, не мог загулять с какой-нибудь местной девицей? Почему с каждым днем все сильнее увязал в чувствах к чужой женщине? Точнее, к женщине друга, что еще хуже.
  - Извините меня, - выдавил я, наконец. И вдруг вспомнил, что до сих пор ничего не знаю о ночных событиях. - Расскажите, пожалуйста, о Полесской.
  Она отчего-то робко кивнула. И начала рассказ взволнованным, прерывистым голосом.
  В мрачном расположении духа, я с трудом вникал в собранные Олей сведения о прибытии в Сожель мятежного 153-го полка и о ситуации, развернувшейся вокруг этого события. На разоружение бунтовщиков были отправлены все силы Чеки вместе с двумя лучшими батальонами Тульской бригады. У меня даже зубы заныли от досады. Надо же было случиться такому совпадению! У Савьясова могли возникнуть большие неприятности. Это помимо того, что он ранен.
  Мы подошли к Сортировочной станции, на запасных путях которой стоял санитарный поезд полка. Место было неприглядным - захламленная мусором и человеческими нечистотами окраина, ветхие сараюшки по периметру, остро-кислый запах металла. Навстречу стали попадаться гуляющие больные. С нахальным интересом поглядывая на Ольгу, у меня попросили 'огоньку' двое немолодых красноармейцев с загипсованными повязками. У них-то я и узнал, как найти Журавина.
  - Ты, командир, эта, только в первые три вагона не ходи. Они заразные, - посоветовал один из них.
  - Четвертый тож заразный. Там Митрич с тифом лежит! - Со знанием дела, важно уточнил второй.
  - Не трынди! Митрич в пятом лежит! - взъерепенился первый. - Слышь, командир, а ты кого ищешь? Может, сразу подскажем? Мы тута со скуки, почитай, всех ужо знаем!
  Я назвал фамилию комроты, будучи уверенным, что помочь мне они не смогут. Однако бойцы остро переглянулись, хмыкнули и с некоторым напряжением в голосе спросили:
  - Слышь, командир, а пошто он тебе так нужен? Огнестрельное у него, неча человека беспокоить понапрасну. Иль ты может из энтих, чекистов?
  - Попрошу при даме не выражаться! - Ухмыльнулся я, подавая встревоженной Ольге руку и помогая перейти через высокие пути. - Прямо-таки допрос с пристрастием!
  Журавина мы нашли довольно быстро. Он удивленно посмотрел на даму и, в чем-то повторяя своих пациентов, недружелюбно поинтересовался:
  - Госпожа Климович, позвольте узнать, чем вызван Ваш визит? У нас тут не театр и не общественное собрание. Посещать пациента сейчас нежелательно. У Георгия Николаевича ухудшение состояния. Температура повысилась, перевязка показала, что раны существенно воспалены... Если ситуация не изменится, буду повторно оперировать.
  Мне показалось, что Ольга сейчас рухнет в обморок. Ободряюще кивнув ей, я коротко объяснил Журавину:
  - Она невеста Савьясова.
  Доктор от неожиданности округлил глаза и хмыкнул.
  - Но когда успели? Господи, как же я мало знаю о людях, с которыми живу в одной комнате!
  - Алексей Дмитриевич! - С упреком сказал я. - К чему эти вопросы? Георгий будет очень рад ее видеть.
  - Вот этого 'очень рад' я и опасаюсь! - Недовольно поджав губы, буркнул Журавин. Затем задумался и, вставая, хлопнул ладонью о стол. - Впрочем, ладно! Хорошие эмоции ему не повредят. Опять же про морфий меньше вспоминать будет.
  - Про морфий?! - воскликнула Ольга, бросив на меня озадаченный взгляд.
  - Да, милочка! - Доктор злорадно улыбнулся. - Ничего-то Вы про своего жениха не знаете, а все туда же - под венец!
  - Алексей Дмитриевич!.. - Остановил его я.
  Тот недовольно качнул головой. И, с трудом скрывая улыбку на губах, проворчал:
  - А Вы, товарищ Недозбруев, пользуясь моим дружеским расположением, разрушаете старательно взлелеянный и выпестованный образ строгого доктора! Нехорошо!
  Однако больше он не сопротивлялся и повел нас за собой по переполненному пациентами вагону. В самом конце, в закутке, отгороженном растянутой на веревке вылинялой простыней, лежал Георгий. Вид у него был нехороший - серое в испарине лицо, застланные болью глаза, мокрые волосы.
  Я посмотрел на Ольгу. Слезы катились из ее глаз, и она растерянно искала, чем можно протереть лицо Савьясову.
  - Оля!.. - Почти беззвучно выдохнул Георгий, вдруг заметив нас. И глаза его прояснились.
  Она присела рядом и, всхлипнув, осторожно погладила ему ладонь больной руки.
  - Володя, спасибо, - с какой-то особой, душевной интонацией поблагодарил Савьясов и вновь переключил внимание на Ольгу.
  Осторожно протирая его лицо найденным холщевым полотенцем, она что-то шепотом говорила ему, и Георгий буквально таял от ее слов.
  Я еще пару минут побыл рядом с ними, не зная, как поступить. Потом переглянулся с Журавиным, с грустью наблюдавшим за всем происходящим, и решил оставить Савьясова наедине с Ольгой.
  - Георгий, мне в штаб нужно идти, - обращая на себя внимание, сказал я. - Должен тебя порадовать - у нас всё получилось, всё на месте. Содержимое тебе понравится. Я сам еще особо не разбирал, но даже то, что видел... В общем, выздоравливай скорее!
  Блаженно улыбаясь, Савьясов кивнул и вновь поблагодарил меня кивком. Похоже, в тот момент ему было не до оружия и каких-либо схронов.
  - Ольга, Вы домой когда пойдете? Во сколько за Вами зайти? - Уточнил я перед уходом.
  Она встрепенулась, настороженно посмотрела на меня, затем на Журавина. И с умоляющими нотками попросила доктора:
  - Можно я на целый день останусь? Буду ухаживать за ним...
  Журавин поправил очки на переносице, вздохнул и просто кивнул, давая тем самым свое разрешение.
  Я уже выходил из закутка, когда вдруг Георгий окликнул меня. И, заметно волнуясь, спросил:
  - Ты у Матвеева будешь? Пожалуйста, разузнай для меня, как сейчас браки заключаются? Вроде бы командир части должен регистрировать, но каков порядок - мне неизвестно.
  Ольга с удивлением глянула на него и лучезарно заулыбалась.
  - Гера, ты никак жениться собрался? Если же не секрет, кто та счастливица?
  - Секрет! - Тем же тоном парировал Савьясов и задержал на ней сияющий взгляд. - Надеюсь, ты согласишься?..
  Ничего не ответив, она закрыла свое лицо его ладонью. И я счел необходимым немедленно удалиться. Через десяток шагов вдруг вспомнил, что даже не поздравил их с этим решением. Но возвращаться назад было бы нехорошо.
  На площадке вагона курил Журавин.
  - Да-а-а, гляди ж ты - и вправду невеста! - Грустно сказал он. - Признаться, я сначала подумал - интрижка... Но так мне их встреча Лидочку мою напомнила...
  Доктор замолчал, глубоко затянувшись.
  - Я пропуска для семьи делаю, - после длительной паузы признался он мне. - Нашел полулегальную возможность... Пусть со мной будут. Кто знает, сколько нам осталось? Вместе надо держаться. Вы тогда правильно мне сказали, Владимир Васильевич: страх за близких не убережет их. Самим нужно беречь друг друга.
  Закурив, я внимательно посмотрел на Журавина.
  - Да? Честно говоря, не припомню...
  Усмехнувшись, доктор парировал:
  - Не удивлён. Вы тогда, извините, невменяемы были. Но разумные мысли Вас не оставляли. Этим мне и импонируете.
  - Что я еще говорил?
  Алексей Дмитриевич ухмыльнулся.
  - Э, нет, батенька, не скажу. Всему свое время!
  Мы молча курили, глядя на серый горизонт, куда стылые ветра уносили пар от нашего дыхания. Говорить ни о чем не хотелось. И от перспективы скорой встречи с Матвеевым на душе было тяжко и уныло. Напиться бы до беспамятства, но деньги, как назло, почти закончились.
  Выбросив окурок в жестяную банку, Журавин цепко глянул на меня:
  - Что-то Вы, Владимир Васильевич, совсем приуныли! Влюбиться Вам надо - вот что! На Савьясова посмотрите - не узнать человека!
  Я обжег его суровым взглядом.
  - Ясно, - кивнул доктор и философски подметил. - С этим нам не повезло. Другой вопрос - Вы о сегодняшнем ночном визите что-нибудь помните?
  - Можно сказать, нет, - нахмурившись, признался я.
  - М-да, - тяжело вздохнул Журавин. - Следовало ожидать. Не знаю, что у вас там происходит и во имя чего вы загоняете себя, как пьяный барин лошадей... Да еще являетесь с огнестрельными ранениями... Дело, конечно, Ваше... Но смотреть на это равнодушно у меня не получается. Цель хотя бы стоящая?
  Испытующе посмотрев на доктора, я закурил новую папиросу.
  - Алексей Дмитриевич, мне, конечно, далеко до Вашей образованности, и я даже не знаю, кто сказал эту умную фразу: 'Многие знания - многие беды'...
  - 'Многие знания - многие печали', 'умножающий знание, умножает печаль'. Есть еще вариации. Экклезиаст, стих первый, строки 17-18, - перебил меня Журавин.
  - У Вас - семья...
  Улыбнувшись, доктор кивнул:
  - Семья, семья. После отсидки в Чеке я это очень хорошо осознал. Так хорошо, что стал задумываться - какое будущее ждет моих девочек? И что я могу сделать для их будущего? Бояться и приспосабливаться, передавать им свой страх? Знаете, Владимир Васильевич, что я думаю? Семья многое оправдывает. Почти все. Кроме трусости.
  - Ясно, - пробормотал я. Выпить захотелось еще сильнее. А еще и двенадцати не было. Плохой признак. - Не думал, что придется Вас в это втягивать, но раз Вы настаиваете... Цель - безусловно, достойная. А вот средства к ее достижению, по моему убеждению, пока хромают на обе лапы. С Савьясовым поговорите на этот счет. У него лучше получится. Я что-то совсем не в духе.
  - Нормальная реакция на переутомление, да еще помноженное на острое разочарование в личной жизни... Не спорьте, я Вас уже достаточно знаю, чтобы сделать такой вывод, - Доктор порылся во внутреннем кармане своей бекеши. Достал плоскую флягу и протянул мне. - Вам нужно хорошо расслабиться. Лучше не в одиночестве. Можете считать это моим предписанием. Тут - чистый спирт, одному должно хватить. Пустую флягу потом на квартире отдадите. И вот еще что. Вестовому я сказал, что Савьясов с огнестрельным ранением находится в санчасти. Больше - ничего. Сами, что хотите, придумывайте. Поддержу любую версию. Только не забудьте ею поделится, как только придумаете. А то пойдем кто про Фому, а кто про Ерему...
  И не слушая моей благодарности, Журавин ушел к себе в вагон.
  * * *
  По дороге в штаб я пытался привести в порядок свои мысли и придумать какую-нибудь проходящую версию ранения Савьясова. Выкурил все папиросы и зашел за новыми в ближайшую табачную лавку.
  Витрины в ней оказались на удивление сиротскими. Несколько видов дороженных сигар, пакетики махорки и единственный вид папирос 'Герой Белый генерал' - к слову, тоже довольно дорогих - представляли собой весь торговый ассортимент. За прилавком сидел еврейский подросток, читающий в свете керосиновой лавки толстую книгу.
  Я поздоровался. Еврейчик, не поднимая глаз, кивнул.
  - Других папирос нет?
  Продавец, все так же не отрываясь от книги, качнул головой.
  - А будут?
  По прежнему не обращая внимания на посетителя, он едва пожал плечами.
  Выложив деньги, я нетерпеливо постучал пальцами по прилавку. Еврейчик не реагировал. Я сам не понял, отчего это привело меня в ярость. В одно движение перемахнув через прилавок, схватил продавца за шиворот и, резко встряхнув, поставил на ноги. Мальчик затрепетал и с паническим ужасом уставился мне в глаза. Этот взгляд и привел меня в чувство.
  - Извини, - пробурчал я, осторожно отпустив его.
  Опасливо поглядывая на меня исподлобья, он сноровисто сосчитал два десятка папирос и протянул сдачу. Хмуро поблагодарив, я перепрыгнул назад через прилавок и вышел, провожаемый испуганным взглядом.
  Настроение неожиданно улучшилось. Мне было смешно и, одновременно, неловко от собственной выходки. Я закурил. Папиросы, кстати, оказались крепкими и хорошими, вполне оправдывающими свою цену. Судя по пустым витринам табачных лавок, стоило закупить их впрок. Единственное - денег у меня практически не было. Выплата жалования ожидалась через неделю, а за этот срок папиросы вполне могли исчезнуть.
  Мимо неторопливо проехали два автомобиля с большевистским начальством. Наверное, усмирение полка завершилось для них успешно. Глупо, конечно, срываться с фронта и возвращаться домой. Что ждало этих красноармейцев в родных краях? Скорое задержание в качестве дезертира и новая отправка на фронт в еще худшие условия? Впрочем, шансов добраться до дому было у них немного, что лишний раз подтвердила акция большевиков на Полесской станции. Ну а что ждет военспецов? Если они будут вести себя, как покорное стадо, ведомое красноармейской массой, то, наверное, ничего. Кроме внутреннего стыда, что ты - всего лишь корм взбесившегося большевистского зверя, не имеющий даже случая умереть достойно. Если же военспецы посмеют вмешаться в процесс дезертирства и придать ему какое-то осмысленное действие, то... Плохо будет. И самим военспецам, и их семьям. И солдатам. Виноват, красноармейцам.
  Штаб был уже в прямой видимости, когда меня обогнал автомобиль Матвеева. Шофер резко затормозил, из открывшейся дверцы выглянул комполка и, нахмурившись, кивнул на заднее сиденье.
  - Садитесь, Недозбруев! Разговор есть.
  Я послушно сел в салон авто, походя стукнувшись головой о верхнюю часть дверного проема.
  - Аккуратно, машину мне разнесете! - С кажущейся суровостью, проворчал командир. - Не ко мне ли направлялись, позвольте узнать?
  - Так точно.
  - Хорошо. Это хорошо, - задумчиво произнес Матвеев, оглядывая здание штаба.
  В молчании мы поднялись к нему в кабинет. Открыв дверь, он указал мне на стул, а сам долго копался в каких-то бумагах.
  - Ладно, потом найду, - с досадой сказал он. И, усевшись за стол, устало посмотрел на меня.
  Выдержав его долгий взгляд и стараясь сохранить при этом невинное выражение лица, я вдруг, не сдержавшись, чихнул.
  - Будьте здоровы! - Обычным тоном сказал он. Затем сразу же нахмурился и спросил. - Про Полесскую в курсе?
  - Никак нет.
  - Не верю. И оставьте этот тон. Будем считать, что у нас с Вами неофициальная беседа. Как в прежние времена. Гм...
  - Слушаюсь! - Напряженно ответил я, судорожно соображая, что кроется в словах командира.
  - Недозбруев, не ломайте дурочку! Я Вас с девятьсот пятнадцатого года так изучил, что вижу насквозь. Жаль, мысли читать не умею. Что стряслось?
  - Вы знаете о ранении Савьясова? - Неожиданно для себя выпалил я.
  - Так!.. - Грозно рыкнув, Матвеев встал из-за стола и, заложив руки за спину, нервно прошелся по кабинету. - А вы тут с какого бока?
  Я молчал, собираясь с мыслями.
  - Да, сегодня ночью меня осчастливили этим известием! - Возмущенно высказался командир. - Не успел вернуться из ЧК и вдруг оказывается в санчасти с огнестрельным ранением! И это один из лучших офи... хм, военспецов нашего полка! Нашел, когда! Лучше бы он весь месяц пил и кутил, но этой ночью обязан был оказаться на месте!
  - Его ранили по моей вине, - признался я и приготовился принять на себя вспышку гнева, точно порыв сильного ветра.
  Однако вместо этого, Матвеев с интересом глянул на меня и вытащил из стола бутылку коньяка.
  - Ну, что замолчали, Владимир Васильевич? Я слушаю, - сказал командир, доставая оттуда же пару стаканов и рассматривая их на свет. - Так, вроде нормально. Подсаживайтесь ближе. Двойной повод имеется! Выпьем за Настин день рождения и за освобождение моей семьи! Вчера письмо пришло, слава Богу! Кстати, Настя о Вас много спрашивала...
  Против воли я скрипнул зубами, и все же нашел в себе силы произнести почти нормальным тоном:
  - Михаил Семенович, очень рад за Вас! Примите мои поздравления и с освобождением семьи, и, отдельно, с Днем рождения Настасьи Михайловны!
  - Да вижу я, как ты рад! - Огорченно махнул рукой Матвеев. - Эх, молодежь, молодежь!.. Честно говоря, я надеялся... Ну да ладно. Оставим эту тему! Давай, Володя, просто за мою семью!
  Я выпил стакан одним махом, не чувствуя ни вкуса, ни крепости коньяка. Сколько лет уже прошло, а Настя все никак не могла успокоиться.
  Мы познакомились с ней летом пятнадцатого года. После окончания школы прапорщиков я прибыл к месту службы - в запасной полк, дислоцировавшийся под Петроградом и готовящийся к скорой отправке на фронт. Матвеев тогда носил погоны капитана и занимал должность командира роты. С его дочерью, восемнадцатилетней курсисткой, скучающей на каникулах в маленьком городке, меня свел случай на каком-то мероприятии Красного Креста. Девушкой она была видной, красивой, однако никакого интереса с моей стороны к ней так и не возникло. В последующие годы я сто раз успел пожалеть, что однажды сходил на свидание и согласился переписываться. Да и какая то была переписка? От меня ей пришло только два коротких письма. В первом корректно намекал, что не имею времени и возможностей для дальнейшего общения. Во втором рубанул откровенно - не пишите мне больше, ибо я... обуреваемый лишь стремлением к защите Отчизны... сердце мое принадлежит лишь службе и армии... а потому...
  Не помогло. Настя отправляла по два-три письма в неделю и по одной посылке в месяц, вязала перчатки и шарфы, даже приезжала в госпитали, в которых я лечился от ранений. Она постоянно допытывалась обо мне у отца, у которого, в свою очередь, возникали вполне резонные вопросы о наших странных взаимоотношениях. В итоге в первый год моей службы мне довелось вытерпеть несколько бесед с командиром, столь же нелепых, сколь и утомительных. Он долго не мог поверить, что у меня с его дочерью ничего не было, и что я никого не бросал.
  И вот, спустя год затишья, после отсидки в заложниках, у Насти вновь случилось 'обострение'. Мне было и жаль ее, и тошно от мысли, что все начнется с начала. Кем я в действительности являлся для нее? Уж не предметом страсти и не романтическим увлечением - это определенно. Скорее всего - патриотическим долгом, который Настя отчего-то решилась непременно исполнить - с присущим такому порыву не убиваемым энтузиазмом и самоотверженностью.
  Нахмурившись, Матвеев скользнул взглядом по моему лицу и пробурчал:
  - Я сказал, оставили эту тему! Нахохлился уже! Что было, то было! - И вновь разлил коньяк по стаканам.
  После некоторой паузы он выпил коньяк и мрачно усмехнулся:
  - Напишу, что тебя чекисты расстреляли. Тем более, что рано или поздно к этому дело придет. Главное, чтобы на могилку твою не рванула без пропуска.
  Командир вышел из-за стола и, заложив руки за спину, неторопливо направился к окну.
  - Так что ты там про ранение Савьясова говорил? Во что вы уже влипли?
  Сбросив с себя оцепенение, я встал и, развернувшись к Матвееву, понес совсем не то, что собирался сказать:
  - Да, собственно, ничего такого. Можно сказать, несчастный случай. И само ранение нестрашное - по касательной, только мышцы задеты. Кровотечение, правда, было. Но Журавин уже сделал ему переливание.
  - Недозбруев, когда я захочу узнать диагноз, я узнаю его у доктора! Во что влипли, спрашиваю? Каких сюрпризов ожидать? - Теряя терпение, спросил командир.
  - Мы попали в бандитскую засаду на лесной дороге в Дятловичской волости. Савьясов был единственным пострадавшим. Банда уничтожена. Обоз цел, груз в сохранности, - откровенно нервничая, докладывал я.
  - Папиросы есть? - Поворачиваясь ко мне, спросил Матвеев. И, закуривая, кивнул с саркастической ухмылкой на лице. - Герои! Каждому - по ордену! А Савьясов пошел с обозом от скуки, косточки поразмять, да?.. Недозбруев, что вы там задумали? Может, от греха подальше, всем скопом вас в Чеку сдать?
  - Сдавайте! - С вызовом огрызнулся я. Нервы уже были ни к черту.
  - И сдам! - Побагровев, рявкнул комполка. Он долго смотрел на меня в упор, потом подошел к столу и разлил по стаканам остатки коньяка. - Иди сюда, выпей... перед арестом. А то когда еще придется? Ты, Недозбруев, совсем мне на шею сел!
  Продемонстрировав широкой ладонью для пущей наглядности, где у него шея, Матвеев допил свой стакан и, затянувшись папиросой, сел за стол. Вид у него был хмурый и несчастный.
  - Черти что творится в этом полку! - Обхватив голову руками, словно бы сам себе говорил командир. - Ничего хорошего ждать не приходится. Не вернусь я отсюда... А сегодня, на станции!.. Такое позорище! И рота этого Савьясова вела себя отвратительнейшим образом! Освистывали сдающих оружие прямо на глазах у чекистов! Вот куда это годится? Зачем нарываться? Да и другие - хороши! Свистеть им, видите ли, понравилось!.. Я, как идиот, бегаю по инстанциям, телеграммы пишу, освобождаю их!.. А они?! Цербера большевистского из меня делают!
  Прервавшись, он с тоской посмотрел на пустую бутылку и тяжело вздохнул.
  - Михаил Семенович, у меня немного спирта с собой есть, - вспомнил я, испытывая угрызения совести за свою несдержанность.
  - Давай, - не глядя на меня, пробурчал он.
  Я взял с подоконника графин с водой и поставил вместе с флягой перед полковником. Сам же допил коньяк из своего стакана и почувствовал, что меня начало слегка штормить.
  - Ты что, не ел ничего? - Заметив перемену в моем состоянии, спросил Матвеев. И, подобрев, усмехнулся, доставая из тумбы стола буханку хлеба. - Ешь! Больше ничего предложить не могу. Ну что у меня за завхоз?! Голодный, оборванный, еще и без денег, наверное. Так?
  После моего смущенного кивка, он покачал головой. И уже совершенно серьезно постановил.
  - С сегодняшнего дня ты постоянно находишься в Сожеле. Ясно? Все выезды - только с моего личного разрешения. Не дело заведующему хозчастью самому сопровождать обоз! Не можешь организовать дело так, как надо - придется доходчиво объяснять. Чем занимается Петерсон? По борделям шляется? Или триппер на сифилис меняет? А твой ротный, как его? Да, Лучников! Почему эти двое ни разу на закупки не ездили?! К черту эффективность! Они Кубику своими выходками глаза мозолят, а ты мне про эффективность! У тебя сознательность какая-то однобокая. Командиры жалуются, что завхоза постоянно нет на месте, без твоей подписи невозможно получить обмундирование на красноармейцев... В общем, посидишь пока в городе!
  Взяв паузу и не желая слушать моих возражений, Матвеев жахнул спирта и, поморщившись, закусил коркой хлеба.
  - Ох, плохо мне будет, чувствую! Но - продолжим! Савьясова, этого любителя променадов, я еще лично навещу. Странная у него рота... Об этом отдельный разговор будет...
  И тут мне вспомнилась просьба Георгия. Почувствовав паузу в монологе командира и явное улучшение в его настроении, я рискнул заявить о ней.
  Желание Савьясова немало удивило его. Да так, что довольно хмельной уже Матвеев не удержался от циничного комментария:
  - Ну и время он выбрал для женитьбы! И что - прямо невтерпёж?! Ты бы объяснил ему, что есть более простые, гм, способы... Признайтесь, Недозбруев, у вас там дуэль была с Савьясовым, не иначе?.. Впрочем, как знает! Зарегистрирую, когда на ноги встанет. Двух свидетелей пусть найдет... Девушка хоть стоящая?
  Я кивнул. Полковник, хмелея все сильнее, кивнул в ответ. Отпуская меня, он тяжело осел на диванчик и сказал, словно сам себе:
   - Ну вот, опять с тебя, как с гуся вода. Пользуешься моим расположением... Впрочем, кому еще, если не тебе... Эх, Володя, что за время выпало нам? Как дальше жить?
  Ответа от меня он не ждал. И когда я закрывал за собой дверь, так и сидел, не двигаясь, облокотившись на колени, буравя пол тяжелым, обреченным взглядом.
  
  * * *
  Свежий ветер взбодрил и несколько отрезвил меня. Я стоял возле здания штаба и не знал, куда себя девать. После недолгих раздумий решил прогуляться по городу - наконец, свой госпиталь посмотреть, в котором лежал однажды в шестнадцатом. Да и мысли при ходьбе у меня хорошо упорядочивались.
  Время близилось к вечеру. Было тепло, последние грязные сугробы исчезали на глазах, и ветер быстро подсушивал мостовую. Неспешно прохаживалась городская публика. Бросив на меня оценивающие, любопытные взгляды, завернули в обувной магазин две совсем молоденькие, симпатичные девушки. Пожилые еврейки - торговки семечками - сидя на низких тумбах с краю тротуара, предлагали свой товар и одновременно громко обсуждали прохожих.
  Буквально через квартал обращала на себя внимание огромная мрачная очередь. Насупленные домохозяйки разного возраста и сословий, старики и подростки с одинаковыми угрюмыми минами на лице ждали хлеба. Вход в булочную охраняли вооруженные китайцы из интернациональной роты. Я нахмурился. За полтора месяца в Сожеле успел отвыкнуть от подобных картин. И вот они - снова...
  Вовремя вспомнив о грядущем дефиците, зашел в ближайшую табачную лавку и на все последние деньги купил папирос. Получилось немного - всего сорок с небольшим штук. Но уж сколько получилось. К слову, ассортимент на прилавке был неотличим от ранее виденного: три сорта сигар, махорка и эти папиросы со Скобелевым.
  Вернувшись из полусумрака лавки на улицу Румянцевскую, я, прищурившись, огляделся.
  - Владимир Васильевич! - Окликнул меня Костя Маркелов из проезжающей мимо закрытой пролетки. Приказав извозчику остановиться, он подбежал ко мне. - А я Вас ищу! У Колесниковых, кроме пьяных коммуняк, никого дома. Куда вы все подевались? У меня сегодня день рождения...
  - И у Вас? - Не сдержал я улыбки. - Поздравляю! И сколько исполнилось?
  - Двадцать один год. А еще у кого? - Удивился Костя.
  - Да так, не важно, - отмахнулся я.
  - В общем, хотел бы вас с Савьясовым и Ольгу Станиславовну в ресторан позвать. Но вот никого найти не могу. Вас совершенно случайно заметил, - волнуясь, продолжил он.
  - Костя, Вы сегодня на Полесской были? - Осторожным тоном спросил я.
  Он нахмурил брови и кивнул.
  - Наш батальон поднимали по тревоге. Думал уже, весь день рождения там проведу. Странно, правда, Савьясова не видел.
  - Никто вслух не удивлялся, почему его нет? - Спросил я.
  - При мне - никто. Многие еще не в курсе, что его из Чеки отпустили. Да и мало ли?.. Но Вы так говорите, будто... Что-то случилось? - Встрепенулся Маркелов.
  Я размышлял, какую версию ему сообщить, и решил придерживаться одной, уже озвученной Матвееву. Коротко рассказал Косте о бандитской пуле. Тот ахнул и еще минут пять рассуждал о жутком невезении Георгия. Потом вспомнил про Олю.
  - А Ольгу Станиславовну как найти? Я слышал, газету 'Полесье' закрыли. Вроде как навсегда. И еще лидера местных эсеров арестовали. Фамилия у него такая... Штрехунов, что ли? Или Штурхунов?..
  Эсера я не знал, а вот новость о газете меня неприятно поразила. Сначала большевики закрыли могилевское издание, в котором работала Ольга. Теперь вот сожельское. Странно, что она и словом об этом не обмолвилась. А ведь осталась не только без работы, но и без пайка. Те как раз недавно ввели. Хотя, учитывая тему нашего сегодняшнего разговора - в душе неприятно колыхнулась глухая тоска - удивляться не приходилось.
  Костя продолжал зазывать меня в ресторан. Я поначалу отказывался, ссылаясь на пустые карманы и отсутствие настроения. Но потом, отчетливо представив перспективу раннего возвращения на квартиру, все же не без облегчения капитулировал.
  В пролетке, как оказалось, нас ожидала давешняя Костина пассия, составить представление о которой, прежде как-то не было возможности. Костя познакомил нас, и всю дорогу до ресторана девица развлекала меня пересказом недавно просмотренной фильмы. Манера речи выдавала в ней человека совсем небольшого ума, скромной образованности, но восторженных чувств. Ей нравилось мужское общество, она пыталась кокетничать со мной и от души забавлялась нервными реакциями Кости.
  Как я и предполагал, мы остановились возле любимого ресторана господ кавалеристов - на углу Троицкой, напротив церкви. Маркелова там хорошо знали, и наше появление было встречено расспросами со всех сторон о происшествии на Полесской станции - едва ли не более частыми, чем поздравления имениннику. Очевидно, прошла уже молва, что Костя был прямым участником событий.
  Похоже, Маркелову нравилось пребывать в центре внимания, и он с удовольствием пересказывал все известные ему подробности вновь и вновь. Под впечатлением этих подробностей кавалеристы матерились, не стесняясь присутствия дам, отпускали забористые эпитеты в адрес 153-го полка и сотрясали воздух фантазиями на тему 'если бы восстал мой полк'. Очень скоро я перестал обращать на них внимание и занялся сосредоточенным поеданием принесенных половым блюд.
  От тепла, ощущения сытости и спертого воздуха меня разморило - по ощущениям, я был совершенно пьян. Сказывался выпитый ранее коньяк. Но на ногах, как ни странно, держался вполне пристойно.
  Желая немного развеяться и заодно покурить на свежем воздухе, я вышел без шинели на улицу. Прохладный вечер бодрил, и дышать стало легче. Вот только горечь и недовольство собой никуда не делись. И я не знал, как их выплеснуть, как разрядить нервы.
  Возле входа в ресторан стояли четверо кавалеристов. Позабыв про потухшие папиросы, они тихо и сосредоточенно о чем-то спорили. Внезапно звук битого стекла, женский визг и пальба из револьверов привлекли общее внимание. Из обрушившейся витрины ювелирного магазина напротив выскочили трое типов в солдатских шинелях. За ними следом ринулись трое других - тоже в шинелях и с револьверами в руках. Кто из них кто - разобрать не представлялось возможным. И мы, не вмешиваясь, спокойно наблюдали за дальнейшим развитием событий. Впрочем, ничего интересного затем не произошло. Преследуемые и преследователи скрылись за поворотом на улицу Могилевскую. И через минуту по Троицкой в том же направлении пробежали еще двое с повязками милиции на рукавах.
  - М-да, - горько усмехнулся один из кавалеристов, стоявший ко мне спиной. Ненароком оглянулся и встретился со мною взглядом.
  - Постойте-ка, а я Вас знаю! - Воскликнул он. - Вы - приятель моего товарища по несчастью Георгия Савьясова, ведь так?
  - Сергей Петрович, полагаю? - Вежливо улыбнулся я в ответ.
  - Да-да! Владимир Васильевич, я правильно запомнил? Вы еще меня, кхе-кхе... Ну, в общем, такое не забудешь! - Засмеялся он.
  Пришлось в очередной раз рассказывать про Савьясова. Кузин сразу стал серьезен и, извинившись перед своими прежними собеседниками, пригласил меня за пустующий столик. На сцене играл квартет, в зале было шумно, но мы вполне могли расслышать друг друга.
  Не знаю, каким образом Георгий сумел сообщить ему о своих планах в переполненной спекулянтами тюремной камере, однако Кузин многое знал и понимал меня с полуслова.
  - Напрасно он с Вами поехал. Насколько понимаю, не просто так?
  Я неопределенно двинул бровями, чем вызвал смех Сергея Петровича.
  - У вас с Савьясовым даже мимика схожая! Ладно, я понимаю - Вы не знаете степени моей осведомленности. И правильно делаете, что не идете в откровенность. Я его, конечно, навещать не буду. А Вас попрошу передать ему привет от Сидора Карловича. И скажите, что с ним всё получилось. Он поймет. Как бы мне еще его ответ узнать? Сможете сообщить? Я здесь почти каждый вечер бываю после восьми вечера.
  Пообещав доставить ответ Савьясова уже на следующий день, я замолчал. Разговор не клеился. Мне по-прежнему было худо. Кузин приглашал присоединиться к своей компании, в которой весело и со знанием дела спаивали актрис местного театра. Пришлось отказаться. Их настроения я не разделял. Голова гудела, все вокруг давило, и дышать опять было нечем. Казалось, еще немного - взорвусь. Находиться здесь дольше стало тяжело во всех отношениях. Никакие восстания и заговоры, подготовки к мятежам меня более не интересовали. Да и вообще ничего не интересовало. Я ненавидел сам себя, свою нерешительность, свое дурацкое невезение и тупиковое состояние. Если разобраться, этот черный период жизни длился уже три с половиной месяца. И пришла пора его прекращать.
  Вскоре я уже шел вдоль бывшего княжеского парка к госпиталю, в котором когда-то лежал с тяжелым ранением.
  Холмистая по своему рельефу, улица Фельдмаршальская перемежалась спусками и подъемами. Мне здесь нравилось: и парк, и уютные одноэтажные дома по обеим сторонам улицы, и похожий на Тулу рельеф местности. Захотелось домой. В тот родной дом, что был в детстве. Вспомнились мамины глаза, ее рука, гладящая по щеке... Этого никогда больше не будет.
  Миновав госпиталь, я забрел на шоссейный мост через Сож. Начинало смеркаться. В сторону Новобелицы удалялась одинокая повозка. Милиционеров почему-то не было.
  А по реке шел ледоход. Льдины с грохотом ударялись друг о друга. И этот гром напоминал далекую артподготовку. Периодически льдины вламывались в ледорезы, установленные перед мостом. И от этого оглушительного треска становилось не по себе.
  Я наклонился над поручнем - захотелось посмотреть на реку под мостом. Серые льдины быстро неслись по течению, кружа мне голову до тошноты. Упасть вниз было бы сейчас верной и неминуемой смертью. Умирать не хотелось. Однако в следующий момент стало вдруг любопытно, смогу ли удержаться на этих, довольно широких перилах моста. И неожиданно для себя я с легкостью взобрался на них.
  От удара льдины по сваям мост вздрогнул. И я, резко протрезвев от охватившего ужаса, едва устоял на ногах. По позвоночнику пробежала холодная струйка пота.
  Можно было просто спрыгнуть вправо - на дорожное полотно моста. Но, словно зачарованный, я не мог этого сделать. Стараясь не смотреть вниз и балансируя руками, двинулся дальше по перилам, к середине реки. Мост был больше ста саженей в длину. И ближе к центру колебания от ударов становились мощнее.
  Голова под фуражкой взмокла, пот заливал лицо и нещадно щипал глаза. Но стирать его было опасно - руки помогали сохранять равновесие. Я шел и шел, движимый страхом и каким-то яростным азартом, похожим на чувство, которое испытываешь под артобстрелом. Время остановилось, мир исчез, оставался только грохот, дрожь в ногах и огромный, первобытный ужас, застилающий собой все - и разум, и сердечные терзания.
  Очнулся я лежащим на мосту. Какой-то человек, резким движением стянувший меня с перил на дорогу, что-то яростно кричал и бил ладонью по моим щекам. Я улыбался, словно умалишенный. Наваждение ушло. А мужичок опасливо отодвинулся в сторону.
  
  Глава XX
  2008 год, май, 29-го дня, город Сожель
  - Ты мне предлагаешь переоценить свое отношение к Недозбруеву? - С недоумением пожал плечами Женя Кузнецов, давний знакомый Андрея, преподающий на историческом факультете университета. - Зачем? Какие еще новые факты? Оставь! Суть-то не меняется! Для меня он как был, так и остается предводителем погрома и клятвоотступником.
  Боровиков хмыкнул.
  - Жень, но ты ведь историк! И при этом - такое пренебрежение к документальным свидетельствам... Ты изучением истории занимаешься или хранением эталонной мифологии?
  - Ну, допустим, - нервно, словно теряя терпение, вздохнул Кузнецов. - Допустим, обнаружились новые факты, которые говорят в пользу этого... авантюриста и политического спекулянта. Тем не менее, нашему городу он принес только горе и ужасы Гражданской войны. Взгляни на событие глазами простого горожанина! Ведь еврейский погром при мятеже ты не отрицаешь?
  Андрей качнул головой. Спор заходил в тупик. Кузнецов прекрасно знал, что погром, начавшийся при мятеже, продолжался еще около недели после прихода красных. Мол, повстанцы 'этих жидов' потрусили, а мы, победители, чем хуже? К тому же, грабежи евреев происходили и до восстания. Ну а то, что Недозбруев и комендант города Кузин издавали приказы, запрещающие погромы под страхом смерти, и создавали специальные отряды по охране общественного порядка, Женя, как и официальная советская история, всерьез не воспринимал и считал чем-то вроде 'жалкой попыткой сохранить человеческое лицо'.
  - Хорошо, а как ты прокомментируешь цифры, что во время восстания со стороны красных погибло всего лишь двадцать пять человек, включая китайцев и немца-пулеметчика? Зато в первый же день реванша большевики расстреляли около сотни недозбруевцев!
  - С предателями иначе не поступают! - Огрызнулся Женя. - И поделом! Зачем было присягу нарушать? К тому же, красные просто расстреливали. А что сделал этот изверг? Мозги отдельно, череп отдельно? Ты фото казненных видел?
  - Видел. И жуткие описания читал, - Нахмурился Андрей. - Но что-то в этом не так. Линев считал, что их казнили не по приказу Недозбруева, а по собственной инициативе какие-то садисты.
  Запустив в 'Винампе' знаменитую 'Стену' Пинк Флойда, Женя кивнул.
  - Линёв всегда идеализировал Недозбруева. А историк должен оставаться беспристрастным!
  - Как ты, например, - улыбнулся Боровиков.
  Намек развеселил Кузнецова и уже куда благожелательнее он добавил:
  - Мне этот твой Недозбруев даже как личность не нравится. Вот, смотри, что комиссар железнодорожного узла Иван Химаков в двадцать втором году для Истпарта рассказывал, - Женя загрузил на компьютере фотокопии страниц дела из партархива. Ту самую папку, которую Андрей знал едва ли не наизусть. Бегло пролистав текст, Кузнецов указал пальцем на абзац, относящийся по времени к первому дню правления мятежников в городе:
  'Меня повезли на Полесскую в вагон к Недозбруеву, где мне пришлось просидеть часа четыре. В вагоне было человек шесть и среди них - Недозбруев. Впечатление о Недозбруеве создалось такое, что он в руководители не годится, не имеет своего мнения и не в состоянии самостоятельно принимать решения. Часть из присутствующих в вагоне говорила, что меня знает, я их отправлял в Калинковичи, что надо меня освободить, забрав партбилет и записав мой домашний адрес. Другая часть на это вначале не соглашалась, но часа через четыре меня освободили'.
  - Что это за лидер восстания? - Усмехнулся Женя. - Мямля! Четыре часа решал, что делать с захваченным коммунистом!
  Боровиков тяжело вздохнул и подтянул к себе компьютерную мышку.
  - Женя, кто из нас историк, а? Смотри, что в той же папке поведал о Недозбруеве бывший комиссар 8-й дивизии Иерахимович. Между прочим, он был в составе следственной комиссии! Пересказывает показания арестованных.
  Скептически сощурившись, Кузнецов начал читать вслух:
   'О личности Недозбруева мы тогда ничего не знали. Пока существовала дивизия, этот был завхоз какой-то части. Я говорил со многими красноармейцами и спрашивал их, чем было вызвано восстание. Спросил, кто такой Недозбруев. Один из его штаба рассказал следующее. Когда в полку начались волнения, еще скрытые, Недозбруев вышел и сказал: 'Довольно говорить! Говорильня закончена! Я объявляю себя главнокомандующим юго-западными группами войск, я - представитель эс-эровской организации'. И при этом вынул партийный билет из бокового кармана и показал его всем.
  Недозбруев сумел подойти к массам с этой стороны, сумел сделать такой решительный шаг, сразу приступил к отдаче официальных распоряжений, как главнокомандующий. Тогда, понятно, все опешили и подчинились ему и его комсоставу. Он создал у себя Повстанческий комитет, в котором засели самые поджигатели мятежа, которые, надо сказать, сумели повлиять на несознательную красноармейскую массу. Тем более, когда был брошен лозунг: 'бей жидов и коммунистов'. Красноармейцы вскоре убедились, что Недозбруев не был идейным человеком...'
  - Ну что скажешь? - С широкой улыбкой на лице спросил Боровиков. - Прямо-таки Наполеон местного разлива! Узурпатор! Так какое свидетельство считать более правдивым? Учитывая, что для обоих рассказчиков, Недозбруев - первейший враг.
  Пока Женя задумчиво потирал переносицу в поисках достойного контраргумента, Андрей нашел еще один рассказ - бывшего меньшевика Лаптухова, сразу после восстания переметнувшегося к коммунистам.
  - Вот, почитай и это показание. После него создается впечатление, что Недозбруев был совсем не эсэром. Скорее, меньшевиком, да и то - каким-то неосведомленным.
   'Меня выбрали товарищи идти к Недозбруеву. И также эта роль выпала товарищу Злотникову. Садимся мы с ним на извозчика и едем в Штаб. У Штаба огромная очередь - человек пятьсот, которые стояли, чтобы просить об освобождении невинно арестованных.
  Я доложил часовому, что являюсь представителем политической партии и что меня должны допустить в Штаб в первую очередь. Я тогда был настолько смел, что мог ворваться к Недозбруеву и застрелить его.
  Меня пропустили. Говорю этому проходимцу: 'Я - представитель политической объединенной партии, и партия желает знать, для чего и какие политические группировки Вами арестовываются'. Он смерил меня с ног до головы глазами и отвечает: 'Мною не арестовываются даже умеренные коммунисты'.
  Я вынимаю бумагу и говорю, что эти товарищи являются членами меньшевистской партии и желают, чтобы их освободили. 'Так ваша партия разве существует?' - спрашивает Недозбруев. 'Да, существует', - отвечаю я. 'Тогда пришлите своих представителей: у нас ведь одна цель'.
  Меня это взорвало, ибо главный их лозунг - Учредительное Собрание. Так вот, он кладет резолюцию на список об освобождении и говорит: 'Вы же обязательно поговорите там у себя и пришлите своих представителей'. Я ответил, что на этот счет говорить не стану, поскольку не уполномочен. Получив бумагу, я бросил ее Злотникову в руки и тут же говорю ему: 'Так вот, что такое наша партия меньшевиков! Это ступенька всякого проходимца, всякого жулика, авантюриста!'
  - Что-то мне сдается, заходил он к Недозбруеву на задних лапках, покорно глядя в глаза, - усмехнувшись, прокомментировал Женя. - Да, Андрей! Ты, конечно, силен в теме! Всю папку знаешь?
  Боровиков, улыбаясь, отмахнулся.
  - Да что там знать? Всего двести с лишним страниц. И при этом достоверность вряд ли выше пятидесяти процентов. Надо же было коммунарам себя выгородить. Хотя, стоит признать, откровенностей еще хватало. Рассказывали они на общем собрании участников подавления мятежа. Тут особо про себя не посочиняешь - товарищи рядом опровергнут. А вот про врага - вполне... Вот, еще почитай. Эта история уже относится к приключениям мятежников после поражения.
  И Андрей указал на небольшой абзац в конце папки:
  'Один из командиров полков собрал повстанцев и предложил услуги отряда Юденичу и Петлюре. Когда командир этого полка (67-го или 68-го - не помню) явился к Юденичу, последний спросил: 'Почему у тебя мундир не в порядке?'. Командир отвечает: 'У меня солдаты голые, как же я могу одеться?'. Юденич немедленно разжаловал его в низший чин, партизан этих приказал обезоружить и отправил на лесозаготовки'.
  Кузнецов удивленно двинул бровями и вынужденно признал:
  - Ну да, в этом эпизоде большевики что-то намудрили. Ни один из командиров тульских полков не мог оказаться у Юденича. Их судьбы вполне известны. И потом - туляков на лесозаготовки отправили эстонцы. А у Юденича они все-таки воевали. Я так полагаю, это искаженный пересказ какого-то дошедшего слуха.
  - Вот именно! Искаженный! - Подчеркнул Боровиков. - Если ты допускаешь искажение одного эпизода, то почему не допускать того же относительно другого? Пусть не в такой степени, но все же... Что же касается данной 'зарисовки' - видимо, нужно было показать друг другу неприглядность судьбы повстанцев. И на фоне этого подчеркнуть такой факт: '15 мая 1921 года я был в Юрьеве (Эстония), где встретил, идя по улице, господина Недозбруева вместе с господином Балаховичем. Они гуляли шикарно одетые, в военной форме'. Мол, вот какой неприятный тип. Загубил людей, а сам шикарно гуляет вместе с врагом народа.
  - Андрей! Я тебя умоляю! Что ты хочешь? Чтобы они славили своего противника? Который отступил от присяги и загубил тысячи судеб?
  Откинувшись на спинку стула, Боровиков с нескрываемым разочарованием и сожалением посмотрел на приятеля. Иронично улыбаясь, тот наливал в электрочайник воду из графина и подпевал Роджеру Уотерсу. Почему Женя отметал все доводы и категорически не желал смотреть диск с новыми архивными данными, прибывшими из Эстонии?
  - Присяга... - Задумчиво повторил Андрей. - А ведь все они нарушили присягу: и Пухов, и Вилецкий, и Войцехович, и тот же Иерахимович. Все те большевики, что служили в армии до Октябрьской революции.
  - Ты о чем? О присяге царю? - Снисходительно улыбнулся Женя, выставляя из шкафа чашки. - Так тот сам отрекся и освободил народ от данной ему присяги.
  - Я о присяге Временному Правительству, представляющему будущее Учредительное собрание. Именно тот законный орган власти, который хотел восстановить мятежник Недозбруев.
  На мгновение Кузнецов застыл, опустив глаза, но затем быстро вернул улыбку на лицо.
  - Мил человек, это ж несерьезно! Что еще за Временное правительство во главе с дискредитировавшей себя политической проституткой Керенским? Вот этим господам хранить присягу?! Не смешите меня!
  - Не им, а Учредительному собранию, - жестко уточнил Боровиков. - Женя, и не дури мне голову. Ты ведь прекрасно понимаешь, о чем речь. Тогда к чему такая избирательность в суждениях?
  Развернувшись спиной к окну и скрестив руки на груди, Кузнецов пристально посмотрел на Андрея. Глаза его были серьезными и даже злыми.
  - Что ты от меня хочешь? Чтобы я завтра читал студентам новую историю о мятеже и славил Недозбруева? Так этого не будет. Думаю, никогда. И мне плевать, хороший он был или мразь последняя. Я знаю свою работу и ничего не желаю в ней менять. Эта 'новая истина' ничего в мире не перевернет, не изменит, а вот вред принести может. И я даже не говорю о том, что мне придется из-за туфты переписывать лекцию, отнимать у себя свободное время и вызывать ненужные вопросы у руководства кафедрой и у студентов. Ты вообще представляешь о чем речь? Это тебе не статейку в газетку тиснуть! Почитали на толчке, подтерлись и забыли! Мы ведь формируем правильное мировоззрение у нового поколения! А это...
  - То есть ты не историк, а идеолог. Я правильно понял? - Не сдержавшись, перебил его Андрей. От возмущения услышанным зашумело в голове, и кровь запульсировала в висках. - Ладно, не продолжай. Я все понял. Прощай.
  Женя что-то говорил ему в след, но Боровиков, уже не слушая, выходил в дверь. 'Это ж надо, какой труд!? Лекцию переписать!' - бурчал он себе под нос, перескакивая через ступеньки. Оказавшись, наконец, в своей машине, Андрей всё еще на нервах закурил и задумчиво уставился на старый полузасохший тополь, за уничтожение которого принималась бригада коммунальщиков. Дерево пилили по частям, и последний в его жизни пух летел по округе.
  Зазвонил телефон, высвечивая Женину фамилию. Отвечать не хотелось, однако назойливая мелодия выводила из себя.
  - Что нужно? - Грубо спросил Андрей.
  - Да, собственно, ничего. Возможно, тебе нужно, - с ехидцей в голосе сказал Женя. - У нас в университете на другой кафедре есть такая Гусинская Валентина Михайловна. Слышал?
  Не скрывая удивления и почти забыв о своих обидах, Андрей переспросил:
  - Это что - та самая Гусинская, я правильно понял?!
  - Да, - снисходительным тоном подтвердил Кузнецов. - Та самая. Автор серии научных работ о твоем злодее, опубликованных в начале девяностых по материалам архива КГБ. Вышла на пенсию, вернулась в Сожель и решила у нас подработать. Телефон ее сброшу эсэмэской. Всё! Гуд бай!
  И через минуту пришло обещанное сообщение. Просмотрев его, Андрей в недоумении перевел взгляд на тополь. От того как раз отпилили здоровенную ветвь. Даже сквозь шум работающей бензопилы было слышно, как она с тонким скрипом рухнула вниз.
  * * *
  Во второй половине дня по скайпу вышел на связь Никита Савьясов.
  - Как у тебя с выходными? Сильно занят? - Загадочно улыбаясь, спросил он. Интонации его голоса были подозрительно многозначительными.
  Андрей ненадолго задумался. Навскидку никаких дел не вспоминалось.
  - Да вроде свободен как ветер. А к чему вопрос? Меня терзают смутные сомнения! - Процитировав Ивана Васильевича из одноименного фильма, он улыбнулся в ответ, уже догадываясь, что имел в виду Савьясов.
  - Решил, понимаешь, посетить места боевой славы своего прадеда. Да могилу прабабки проведать. Как у Вас там с погодой? Гисметео говорит, вчера было холодно и дождливо, а сегодня уже ничего?
  - Вот это здорово! Я откровенно рад! - Признался Боровиков. Он, конечно, предполагал, что Никита рано или поздно захочет побывать в Сожеле. И все же новость стала приятным сюрпризом. - Когда выезжаешь? И где думаешь останавливаться?
  Никита почесал затылок и глянул куда-то в сторону.
  - Катька сейчас гостиницы обзванивает. Поэтому еще не знаю, где.
  - Так, завязывай с гостиницами! У меня остановишься, - категорично заявил Андрей. - Живу я один, как говорили прежде, в отдельной благоустроенной квартире. Правда, район - пролетарский. Но зато Интернет и комп под рукой. Поэтому не выдумывай с бронированием!
  Однако Никита виновато покачал головой.
  - Да я бы с радостью. Но тут такое дело - Катька на хвост села. Говорит, страсть как хочется ей на этот Сожель посмотреть. А выезжаю завтра, после обеда. Хотел утром, но надо на фирму заскочить. Назад, думаю, в воскресенье утром. Нам одного дня хватит? И с тем ветераном, что бабу Мотю знал, попробуешь на субботу о встрече договориться?
  - Никита, я сказал - не выдумывай с гостиницами! У меня разместитесь! - Повторил свое приглашение Боровиков. - И так времени мало. А ты предлагаешь тратить его на разъезды по гостиницам и обратно? Со старичком прямо сейчас свяжусь. Думаю, он будет безумно рад. Его, кстати, Ким Федорович зовут. Как узнал, что мне известны потомки Матильды Юрьевны, чуть всю душу не вытряс. Даже погулять нормально не удалось. Так что готовься к допросу с пристрастием. И неплохо бы фотокопии с семейного архива захватить - он этим очень интересовался.
  Савьясов кивнул и признательно улыбнулся.
  - Спасибо, Андрей! Вот не зря же говорят, что в провинции люди добрые, отзывчивые...
  - Иди ты!.. - Засмеялся Боровиков. - Я так понял, ты на машине собираешься приезжать?
  Удивленно посмотрев на приятеля, Никита хмыкнул и сделал вид, что задумался:
  - Ну, конечно. Не на самолете же. Они к вам не летают, я смотрел. А на поезде мне, как реальному москвичу, ездить не пристало.
  Боровиков шутку оценил. И, отсмеявшись, прикинул:
  - Допустим, вы будете выезжать в два часа. Пятница, конец весны, дачники... Ох, сколько же часов вы по дачным пробкам будете тащиться? Нет, я бы лучше на поезде.
  Нахмурившись, Никита пробурчал:
  - Вот почему я и хотел утром выезжать! Ладно, прорвемся! Примерно семьсот километров - думаю, среди ночи прибудем. Может, лучше в гостиницу?
  Договорившись в конце беседы с Савьясовым, что при подъезде к Сожелю, тот обязательно позвонит, Андрей, как и обещал, связался с дедом-журналистом.
  Ким Федорович обрадовался сильно. И радость его выражалась в чрезмерно суетливой деятельности. Он многословно обещал пригласить на встречу еще каких-то знающих дедов, которые принесут нечто очень важное и без этого, якобы, никак нельзя. Пропуская мимо ушей большую часть сказанного, Андрей подумал, что лет через сорок-пятьдесят и сам будет таким же одержимым идеей и жадным на слушателя стариком. Если доживет, конечно.
  
  2008 год, май, 30-го дня, город Сожель
  На встречу к Гусинской Боровиков отправился с самого утра, рассчитывая посидеть у нее не более двух часов - познакомиться лично, да поговорить по общей для них тематике. Он не верил, что у нее окажется что-то новое и интересное по Недозбруевскому мятежу.
  Да, в 90-е годы Валентина Михайловна была одной из тех, кто поднял из завалов времени эту историю и опубликовал совершенно неожиданные, неизвестные факты. Была она авторитетом и для Линева, работала с недоступными ныне фондами архива КГБ. Но все это - было. Последние лет десять Андрей ничего не слышал о свежих публикациях Гусинской.
  - Я подъезжаю к Вашей улице, - сообщил он ей по телефону. Она жила в старом частном секторе Новобелицы, где заблудиться было проще простого.
  - Хорошо. А теперь езжайте прямо и посматривайте на левую сторону. Я выгляну из калитки и дам Вам знак.
  Интонации голоса Гусинской рисовали в воображении даму почтенную, преклонного возраста и совсем непростую. Из создавшегося образа выбивалось только одно - почему она решила принять незнакомого человека у себя дома?
  Чуть дальше, чем он ожидал, из калитки показалась худенькая женщина в белых шортах. Она махнула ему рукой, и Боровиков с трудом осознал, что это и есть пенсионерка Гусинская. Одновременно разговаривая по мобильнику, Валентина Михайловна приветливо кивнула и знаками пригласила во двор.
  Дом у нее был старый, бревенчатый, но прошедший основательную реконструкцию. Проследовав за хозяйкой через террасу, Андрей оказался на заднем дворике с оборудованным зеленым 'кабинетом': легкая беседка, увитая едва распустившимся виноградом, шкафчик с чайной посудой, электроплитка, чайник, плетенный из лозы абажур, самодельный стол, вместо ножек которого была станина от швейной машинки 'Зингер', три пластиковых кресла и ноутбук. Он сам бы не отказался работать в такой обстановке.
  - Да-да! Но ко мне сейчас пришел интересный молодой человек... Нет, не студент, - вещала кому-то по телефону Гусинская, с хитрой улыбкой посматривая на Боровикова. - Поэтому договорим позже. Хорошо?
  Наверное, она совсем недавно вышла на пенсию. По крайней мере, выглядела гораздо моложе шестидесяти лет. Соответственно - мысленно подсчитал Андрей - в начале девяностых годов ей было около сорока. Довольно зрелый возраст для исследователя.
  Оторвавшись, наконец, от мобильника, Гусинская с облегчением было вздохнула, но, внезапно вспомнив, воскликнула:
  -Ой, у меня же там кофе!
  Извинившись, она убежала в дом и вскоре показалась в кухонном окне:
  - Андрей, Вы с пряностями будете или просто?
  - С пряностями попробую, - ответил он, наблюдая за какой-то пичугой, ковыряющейся клювом в хозяйском цветнике. Хорошо было в Сожеле в это время года. В квартире и офисах всё проносилось мимо, незамеченным: и ароматы отцветающей сирени, и еще сочная яркая зелень, и приятный свежий ветер. Если бы еще комары с мошками не донимали, было бы совсем замечательно.
  - Присаживайтесь, Андрей. Что ж Вы стоите? - Указала ему хозяйка на пластиковый стул и, между делом, зажгла отпугивающую насекомых спираль.
  Кофе напоминал по вкусу глинтвейн. Отпивая из чашки, Боровиков отвечал на вопросы хозяйки, сам что-то рассказывал и с удивлением осознавал, что Гусинская достаточно хорошо о нем осведомлена. Впрочем, секрет оказался прост. Она оказалась лучшей подругой архивистки Анны Леонтьевны Грунько. И когда в архиве появился новый настойчивый и совершенно неизвестный в научных кругах исследователь темы мятежа, Гусинская тут же была оповещена.
  - Валентина Михайловна, а почему Вы уже лет десять не занимаетесь Недозбруевым? - решился, наконец, спросить Андрей.
  Пробуя принесенные им конфеты, хозяйка пристально посмотрела на Боровикова, как-то грустно улыбнулась и после паузы ответила:
  - Да вот недавно опять занялась. Подтолкнули меня. Что скрывать? И Вы, своим появлением в числе исследователей, и еще ребята-москвичи. Приезжали недавно... Надавили на мое профессиональное честолюбие...
  Где-то в глубине души у Андрея шевельнулся ревностный червячок.
  - Москвичи? А кто такие и что именно их интересует?
  Отпивая кофе, она сделала витиеватый жест рукой.
  - Нашли меня по Интернету. Знаете, сейчас подобная тематика времен Гражданской войны очень востребована в научных кругах. Фонды рассекретились, материала вскрылось очень много. Фактически, исследователи дышат в спину друг другу. Почему Вы до сих пор этого не замечали? Наверное, потому что пришли 'со стороны'. А москвичи - молодцы. Энергичные ребята, нахрапистые. На уши поставили наши архивы, перелопатили, всё, что фондировано. Меня пристыдили, что такую тему оставила на полдороге.
  - А почему все же оставили?
  - Почему? - Гусинская задумалась. - Мне показалось, что никому, кроме меня, это не нужно. Да и столько нападок со всех сторон пришлось перенести. Люди не хотят слушать факты. Они твердят заученное идеологией. А если ты пытаешься объяснить, что все было совсем иначе и что из коммунаров сделали икону только потому, что нужна была такая икона из идеологических соображений и ничего другого подходящего в истории города не оказалось, становишься врагом, желающим разрушить все святое. Совсем недавно я обнаружила в Москве, в бывшем партархиве, рассекреченные документы следствия, которое проводила в Сожеле в апреле 1919 года старая большевичка, соратница Ленина Евгения Бош. Умная и жесткая была тетка. Она написала такой отчет, что больше ничего исследовать не нужно. Достаточно его опубликовать. Каждого нашего коммунара разобрала по косточкам, включая покойных. Обвинила их в трусости и желании защитить свои шкуры. Это почти дословно. Защита 'Савоя' совершенно не относилась к чему-то героическому. Бош пишет четко: заперлись, чтобы пересидеть и дождаться подмоги. Согласитесь, эту даму в предвзятости не обвинишь. Сожельские коммунисты для нее были детьми и мелкими пешками.
  В шоке от услышанного, Андрей не удержался, чтобы не спросить:
  - Вы скопировали эти документы? Они у Вас есть?!
  - Да вот должны прийти по почте. Я заказала цифровые копии.
  - А про Недозбруева она что-нибудь говорила?
  Гусинская покачала головой.
  - Нет, у нее не было такой задачи. Бош направили в Сожель провести анализ действий коммунистов во время мятежа и сделать выводы об их дальнейшей профпригодности.
  - Скажите, а про Каганова, например, какое резюме она написала?
  - Про Каганова еще более-менее, а вот про его ближайшего помощника Кацафа!..
  Андрей попытался вспомнить, о ком ведет речь Валентина Михайловна:
  - Он, кажется, возглавлял отдел в Ревкоме. Мелькал при обсуждении проекта губернии. Но что-то я совершенно не помню его во время мятежа.
  Сощурив глаза, Гусинская кивнула.
  - Правильно не помните. Не было его ни в 'Савое', ни среди тех, кто прорывался через кольцо мятежников к своим за подмогой. Ровно за сутки до начала восстания он спрятался на каких-то квартирах и тихонько отсиживался вплоть до прихода красных. Перед немецкой оккупацией в 1918 году самым первым сбежал из города. А накануне приезда Бош в апреле 1919-го умудрился успеть получить мандат на продолжение работы в партийных структурах Самары. Правда, старая большевичка смогла его прижать и аннулировать этот мандат. Что было с ним дальше - не скажу. Но то, что вся родня Кацафа до мятежа активно занималась спекуляцией продуктов под его прикрытием и не платила чрезвычайного налога, как вся буржуазия, - это установленный факт.
  За разговором часы летели как минуты. Андрей давно забыл, что собирался сегодня сдать статью в редакцию, и что дело не требовало отлагательств. Он, как зачарованный, слушал Гусинскую и с удовольствием делился с ней своими недавними открытиями.
  - Боже мой! А я ведь собственной рукой недавно написала в Белорусскую Энциклопедию 'М.А. Недозбруев'! - Сокрушалась Валентина Михайловна, с улыбкой рассматривая фотографию мятежника и перечитывая короткую биографическую справку, составленную Рельяном для своей диссертации. - Как жаль, что Линев не успел узнать об этом!
  Гусинская действительно хорошо знала Линева и в части вопросов выступала для него своеобразным консультантом по теме Недозбруевского мятежа.
  - Вы ведь знаете, как он умер? - Подыскивая на ноуте новые интересные документы для Андрея, с грустью спросила она. - Я, наверное, была последней, с кем он разговаривал. Позвонил мне поздно вечером седьмого марта, поздравил с наступающим праздником и говорит: 'Девятого утром я принесу тебе на рецензию свою работу по мятежу. Сейчас сижу, дописываю'. Вот это и были его последние слова. Утром восьмого Линева нашли мертвым. Девятого - похороны, на поминках мы слышим от высокого начальства о том, что будет создан в архиве его персональный фонд. Потом вдруг все более-менее чистовые записи сразу же отправляются в Минск, на публикацию в какой-то журнал. И - всё. Ни публикации, ни чистовиков... Как бы 'затерялось'. В фонде Линева остались только невнятные черновики.
  - А Вы видели эти чистовики до исчезновения? - Заинтригованный, полюбопытствовал Андрей.
  Гусинская покачала головой.
  - Сразу после смерти добиваться доступа к его записям? Я считала это неэтичным.
  Возникла долгая пауза. Валентина Михайловна набрала воды в чайник и поставила его греться на плитку. Андрею тут же вспомнился Женя Кузнецов, но сколь непохожими они были с Гусинской!
  - Скажите, а какой темой Вы занимались в последние десять лет? - Намеренно спросил Боровиков, чтобы разрядить обстановку. Валентина Михайловна с готовностью откликнулась. Перечислила пару десятков неизвестных Андрею фамилий из истории города - все-таки начало двадцатого века в Сожельской истории представляло собой богатейший и практически неисследованный пласт.
  - И была еще одна тема, пересекающаяся по мнению некоторых с Недозбруевским мятежом. Сожельская Директория, декабрь 1918 года, - добавила Валентина Михайловна.
  - Ее связывают с Полесским Повстанческим Комитетом? - Вспомнил Андрей. - Якобы проигравшее большевикам борьбу за власть демократическое правительство Сожеля попыталось взять реванш и благодаря грамотно поставленной агитации среди красноармейцев стало негласным инициатором мятежа.
  Гусинская многозначительно повела бровями.
  - Версию Вы озвучили правильно. Однако я считаю, что именно Директория - в том своем составе - не участвовала в мятеже. Я, конечно, могу ошибаться. Остались ведь показания железнодорожных комиссаров, что еще до прихода Недозбруева в качестве лидера, какие-то люди в штатском руководили погрузкой повстанцев в эшелоны. Но мне кажется, что это было местное тайное Офицерское общество. На них больше похоже. Как не верю я и в руководство мятежом знаменитого Савинкова. Лозунги - да, во многом пересекаются. Но ведь среди красноармейцев Тульской бригады было много левых эсеров.
  На глаза Боровикову случайно попались часы, и он мысленно ахнул, вспоминая свои планы. В конце концов, еще нужно было подготовиться к сегодняшнему прибытию Савьясовых. Пол вымыть, например. Однако наперекор самому себе Андрей задал еще один вопрос.
  - Валентина Михайловна, Вы ведь работали в недоступном ныне архиве КГБ. Что он собой представляет? Там есть что-нибудь важное?
  Глубоко вздохнув и печально усмехнувшись, Гусинская покачала головой.
  - Андрей, ну, конечно же, там очень много важной и уникальной информации. Проблема - в другом. Документы в архиве не фондированы. Они хранятся в виде картотеки - бывшие следственные дела, сложенные по алфавиту, согласно буквам фамилий подследственных. И главное препятствие в том, что неизвестны фамилии. Недозбруева там, конечно, нет. А вот кого еще можно искать из его соратников по Тульской бригаде и гражданских сподвижников из Сожеля, мы, увы, не знаем.
  Уже возвращаясь от Валентины Михайловны и въезжая на автомобильный мост через Сож, Боровиков вдруг вспомнил одну из рассказанных ею историй.
  Жил в Новобелице один шестнадцатилетний гимназист Жора Низский. Хороший положительный мальчик, сын знаменитого на всё предместье фельдшера Григория Низского. На следующий день после ухода мятежников отца и сына арестовали красные. И вся Новобелица выступила на их защиту. Писали петиции, собирали подписи и повторяли бесконечно: освободите фельдшера, он бедняков бесплатно лечил, да и вообще был единственным квалифицированным медиком в предместье. И сын его, писали сердобольные горожане, ни в чем не замешан - в контр-революционных партиях не состоял и все боевые действия в подвале безропотно просидел. Ну а то, что на чердаке их дома была обнаружена пустая пулеметная лента - так она еще при немцах там валялась, мальчик с улицы притащил. Как и винтовку во время восстания...
  Настойчивые обращения возымели таки действие. Фельдшера и его сына отпустили. Жора Низский после пребывания в арестном доме увлекся живописью, стал художником. Знаменитым художником Георгием Нисским. Вот почему-то буква в его фамилии поменялась. В творческих командировках объездил он весь Союз, всерьез занимался парусным спортом, имел шикарную творческую мастерскую в Москве и даже собственных учеников. Что, наверное, неудивительно для дважды Лауреата Государственной премии. В общем, прожил долгую и благополучную жизнь, в описаниях которой нет упоминаний об аресте, нет ничего связанного с Недозбруевским мятежом.
  Однако новобелицкие старожилы хорошо помнили, за что конкретно арестовали и собирались судить в Ревтрибунале будущую знаменитость. Гимназист Жора Низский встал на сторону мятежников, во время боев подавал им снаряды и даже хотел уйти вместе с ними. Отец помешал - вовремя запер в подвале. А потом ради отца промолчали свидетели и подписали все, что их просили.
  У этой, подтвержденной архивными документами истории была еще и совершенно мифическая предыстория. Те же старожилы утверждали, будто еще до восстания фельдшер Низский спас на мосту офицера, пытавшегося свести счеты с жизнью. И ни кого-нибудь обычного, а самого Недозбруева.
  Проезжая по мосту и вспоминая эту явную легенду, Андрей усмехнулся. Спас бы фельдшер заурядного военспеца - никто бы и не вспомнил. А вот если дать тому имя лидера восстания, то тогда и смысл совсем иной, и целая драматургия вырисовывается.
  * * *
  Лучше всех из них троих держалась Катерина. И выглядела посвежее, и даже имела силы вести машину по городу. Андрей с Никитой откровенно дремали после долгих ночных посиделок, притулившись по разные стороны на заднем сиденье.
  - Эй, местный, проснись! Куда дальше ехать? - Усмехаясь в зеркало заднего обзора, Катя попыталась добиться внятного ответа от Боровикова.
  - А где мы уже? - С трудом продирая глаза, спросил он.
  - Не знаю. Проехали две пирамиды. Это что у вас тут за египетские мотивы? Под Париж косите? И вот только что слева большая шайба была - наверное, цирк. А вообще, конечно, лучше бы ты открыл глаза и сам посмотрел, - ехидно добавила девушка.
  Тяжело вздохнув, Андрей снова попытался прийти в себя. Получалось плохо.
  - Тебе хорошо, ты на два часа больше спала.
  - И на шестьсот километров больше проехала, - с легкостью парировала Катерина. - Никита только первые сто километров за рулем был, пока мы сквозь пробки прорывались. А потом заявил, что устал, нагло купил пиво и передал управление мне.
  Боровиков усмехнулся и полез за мобильным телефоном - предупредить Кима Федоровича, что они задержаться часа на два. В таком состоянии собеседники из них были никакие.
  - Алло? Да, это я, здравствуйте! Нет, ничего не отменяется, не беспокойтесь. Только вот будем позднее. Где-то к часу дня. Нет, они очень долго ехали и буквально спят на ходу...
  Услышав его объяснения ветерану журналистики, Катя хмыкнула.
  - Можно еще добавить: правнучка Савьясовой так набралась коньяком, что веки теперь не может раскрыть.
  Увидев умоляющий жест Андрея, взывающий к молчанию, она прыснула и, иронично покачав головой, огляделась по сторонам.
  - Ну вот, какая-то площадь и парк! У вас еще Ленин остался?!
  Закончивший к тому времени разговор, Андрей отчаянно растирал ладонями лицо и уши. В сон клонило неимоверно. Хорошо хоть похмелья не было.
  - Катя, надо сделать круг по площади и встать на парковку, рядом с парком.
  Машина послушно повернула и приткнулась на свободное место под казино 'Европа'.
  - Забавная у вас площадь: Ленин, казино, театр, какой-то небоскреб в стиле семидесятых и старый парк... А там, в парке - церковь, что ли?
  - Сейчас пойдем и посмотрим. Заодно кофе попьем и очухаемся немного. Никита, просыпайся!
  Но тот только отмахнулся и убедительно попросил:
  - Идите, куда хотите. И дайте поспать, будьте людьми! - Он растянулся на освободившемся заднем сиденье и буквально мгновенно заснул.
  Катя пожала плечами, закрыла машину и выжидающе глянула на Андрея.
  - Ну и где мы будем пить кофе?
  Парк, как универсальное средство для развлечения гостей Сожеля, сработал по обыкновению безукоризненно. Уже через сотню шагов от скептического вида Савьясовой не осталось и следа. Наблюдая, как Катя увлеченно фотографирует лебединые пруды и ажурный пешеходный мостик над ними, Андрей испытал законную гордость местного жителя и даже поделился вслух:
  - В детстве мне казалось, что и дня не хватит, чтобы обойти весь этот парк.
  Оторвавшись от своей зеркалки, она с интересом глянула на Боровикова и лукаво улыбнулась:
  - А ты уже совсем проснулся! Детство вспоминаешь! Если же серьезно, то я действительно удивлена. Мы во Дворец сможем зайти?
  Они зашли во Дворец, и в склеп, и даже в Собор Петра и Павла. Прогулялись по пешеходному мосту через Сож, полюбовались открывшейся панорамой.
  - Знаешь, меня не отпускает мысль, что и прадед, и прабабка, наверняка здесь были. И тоже все это видели, - в какой-то рассеянной задумчивости сказала Катя.
  - Матильда, наверное, видела. Всё же почти тридцать лет тут прожила, - согласился Андрей. - А вот Георгий... Сколько он находился в Сожеле? Ну, месяца полтора... Мог и мимо пройти. Все же в те времена и кинематограф уже был, и кофейни-рестораны всяческие. Господа бывшие офицеры активно в них заседали. Даже стрельбу как-то устроили в кинематографе. Что за радость ему была по парку бродить в феврале месяце?
  Катерина заулыбалась в ответ и остановилась, заметив тренирующихся на реке гребцов каноэ. Облокотившись на перила моста, щурясь от солнца, она с интересом наблюдала за ними.
  - Ты такой образ нарисовал - будто он был тот еще прожигатель жизни. А я ведь недавно такое про него раскопала!..
  - Какое? - Заинтересовавшись, Андрей прислонился к перилам рядом с ней. Захотелось курить. Похлопав себя по карманам и убедившись, что сигареты забыты дома, он с кислой физиономией огляделся по сторонам. Ближайшим местом продажи виделось только кафе на выходе с пешеходного моста. Однако отрывать гостью от созерцания речных видов ради покупки сигарет ему показалось неудобным.
  - Видишь ли, у нас в семье сохранилось довольно нелестное мнение о нем. Якобы изначально он был 'плохой' - поздний ребенок, младшенький, избалованный и бестолковый. А потом вырос и всю семью едва 'под монастырь' не подвел. Так считали родные и двоюродные братья-сестры. Затем их дети. Мне это одна родственница-старушка рассказала. Сеттеров выше ставили, чем его. К сожалению, как относились к нему родители - неизвестно. Те умерли в начале двадцатых годов. И эта печать, что мы с Никитой и Павлом происходим 'от Герки', в каком-то смысле до сих пор, как клеймо на нас. Знаешь, как в собаководстве при выведении линии щенков отбраковывают?
  - Не преувеличиваешь? - Усмехнулся Андрей, провожая жадным взглядом курящего прохожего.
  Катя пожала плечами, продолжая наблюдать за двойками каноэ.
  - Может и преувеличиваю. Мне это не столь важно. Просто неприятно. А вот Никита и Павел из кожи вон лезут, доказывая своим знаменитым дядьям и племянникам, что тоже не лыком шиты. И главное, чем лучше работает фирма, чем успешнее выступают на полевых состязаниях их собаки, укрепляя общую репутацию Савьясовых, тем хуже отношение родни. А Никита не понимает, что хорошим для них никогда не будет, все борется за свой перевод в 'другой сорт'. Я думаю, очень вовремя ты ему со своим расследованием попался. Он начинает переосмысливать - так ли права родня в отношении Георгия и, соответственно, в отношении его самого?
  - А братья Георгия что собой представляли?
  Нахмурившись, Катерина, наконец, оторвалась от созерцания тренировки и перевела взгляд на Андрея.
  - Не знаю, не интересовалась. При большевиках, похоже, неплохо устроились. С моим прадедом у них была большая разница в возрасте. Лет пятнадцать или двадцать.
  - Может, пойдем, кофе выпьем? Здесь какая-то кафешка есть, - лелея надежду купить сигареты, предложил Боровиков. Катерина кивнула и, неохотно оторвавшись от перил, направилась к выходу с моста.
  - Так чем же опозорил род ваш Герка? Что-нибудь известно?
  - Семейные предания довольно лаконичны, - усмехнулась она. - Вроде царский офицер - но пошел служить к красным. У красных не прижился - уехал работать в деревню землемером. Женился там на дамочке без роду-без племени, но долго оставался бездетным. Не успел сына родить - загремел под репрессии вместе с женой. Кстати, никто из семьи даже не выяснял, за что осудили. Ребенок - мой дед - попал в детдом. Родные дядя и тетя от него отказались, якобы боялись под репрессии загреметь. Только в 1941 году, в десятилетнем возрасте его усыновила двоюродная тетка, суровая такая старая дева. Сложно ей с ним пришлось, но про папу и маму она сумела ему голову промыть. Мол, враги - страшнее не придумать. И когда в пятидесятых годах из ссылки вернулась выжившая Матильда, мой дед просто не пустил ее на порог.
  - Жестко, - не удержался от реплики Андрей, открывая перед Катей дверь кафе. К его радости, за спиной бармена красовался стеллаж с разными сортами сигарет. - Неудивительно, что она уехала куда-подальше.
  - Да, неудивительно. Только непонятно, почему именно сюда? Вроде бы из Псковской губернии родом... Хотя, никакой родни по ее линии мы не знаем, надо искать, - продолжила Савьясова, усаживаясь за столик с обзором на реку.
  Отлучившись сделать заказ, Андрей первым делом купил пачку сигарет и с наслаждением закурил, ожидая, пока бармен приготовит кофе. За столик он не спешил, вовремя вспомнив, что Катя совершенно не переносит табачного дыма. Да и, к тому же, она увлеченно разговаривала по телефону.
  Савьясова оказалась несколько моложе и гораздо стройнее, чем виделось через монитор ноутбука. Наверное, камера у Никиты искажала изображение по горизонтали. В отличие от кузена, Катя очень напоминала прадеда: те же глаза - выразительные, светло-серые, та же ямочка на подбородке. Однако волосы не темные, а русые, пестро раскрашенные мелированием. И рост - довольно средний.
  С первого взгляда Андрей не назвал бы ее красавицей, хотя девушка была интересная, запоминающаяся, с недюжим природным обаянием. Держалась она непринужденно, умела пошутить и хорошенько уколоть своей иронией. Боровиков и не заметил, как начал воспринимать ее, словно давнюю хорошую знакомую.
  Докурив, он аккуратно донес до столика чашки с кофе и застал окончание какого-то неприятного разговора. Нервно сложив свой слайдер, расстроенная Катя некоторое время не поднимала глаз. А потом слишком быстро перевела взгляд на реку.
  Минут пять они просидели в полном молчании, пока сама Катерина не нарушила его.
  - Ну что, ты готов слушать дальше? - С серьезным лицом спросила она.
  Андрей кивнул и отпил еще теплый кофе. Потом выразительно оглянулся на бармена и с негодованием поделился с Катей:
  - Хочется подойти и немедленно выплеснуть ему эту гадость в лицо. Что он туда подсыпал?
  - Не надо никуда ходить, - попросила Савьясова. - А то я и вовсе не закончу свой рассказ. Не будь эгоистом. Шум, драка, милиция... Подумай, как нам без тебя ветерана искать?
  Отметив про себя, что чувство юмора начало к ней возвращаться, Боровиков улыбнулся.
  - Благодаря тому, что ты взбудоражил Никиту, мы прочитали письма прадеда и рассмотрели фотографии. Впечатление получили сильнейшее. Сидели, озадаченно смотрели друг на друга и наперебой цитировали отдельные фразы. Я, конечно, не Лев Выгодский и не Зигмунд Фрейд, но автор этих писем показался мне очень интересным и ярким человеком. Да так, что захотелось пробить его имя в Интернете.
  Катерина сделала драматическую паузу, отпивая кофе. Сморщившись от его ущербного привкуса, она хотела было отставить чашку, но потом все же решилась еще на один глоток.
  - И что ты думаешь? Нашла!
  Андрей с интересом поднял на нее глаза.
  - Оказывается, он был вовсе не землемером! Ну, да - 'измерял землю' - это факт! Но где и как?! - Торжествующим тоном продолжала Катя. - Под руководством знаменитого ученого-геодезиста Феодосия Красовского! И что самое смешное, Георгий действительно работал не в городе. В экспедиции ездил: и под Питер, и на Алтай частенько! Где располагалась база, там и жил подолгу.
  Не удержавшись, Боровиков хмыкнул.
  - Прадед проходит по спискам репрессированных в 1936 году сотрудников Центрального НИИ Геодезии, Аэрофотосъёмки и Картографии. Упоминается в мемуарах одного ученого, специализировавшегося на аэросъемке. Тот писал, что Георгий готовил кандидатскую в середине тридцатых годов, отличался богатырским телосложением, но имел какой-то физический недостаток. Жаль, не уточняет какой.
  - Действительно, жаль, - согласился Боровиков. - Мда, интересный и - главное - показательный пример того, как полуправдой можно исказить реальность.
  Они помолчали, каждый задумался о чем-то своем.
  - Ладно, допивай этот невозможный кофе и - пойдем! - Улыбаясь, поторопила Андрея Катя. А потом, словно смутившись своей распорядительности, спросила. - Ты ведь уже в порядке? Возьмем Никиту и - к ветерану?
  - Да, конечно, я в порядке, - усмехнулся Боровиков и бросил взгляд на часы. - Действительно, пора идти.
  Никита уже не спал. Они заметили его издали, хмуро курившего возле машины.
  - Ну вот, бросили меня и куда-то смылись, - недовольно пробурчал он. - Мы к ветерану идем или нет? Интересно, что он про эту Матильду расскажет. А то ведь даже фотографии в семье не осталось.
  * * *
  Ким Федорович собрал к приходу дорогих гостей целый 'ветеранский совет'. И не успели москвичи пройти в дверь, как тут же со всех сторон полетело восторженное: 'Ну, надо же - одно лицо!'
  Андрей внимательно посмотрел на озадаченную Катю, прижимающую к груди папку с фотографиями сына и мужа Матильды. Потом на насупленного и слегка опухшего от сна Никиту. Затем - на светящихся ностальгическими улыбками стариков. И, наконец, не выдержал:
  - Вы о ком, позвольте спросить?
  Старушка с короткой прической кивнула в сторону нахохлившегося Никиты:
  - Да вот - юноша. Вылитая Матильда Юрьевна! Как живая!
  Никита, коротко усмехнулся.
  - Да, я сейчас действительно, как живой.
  Но было видно, что сравнение пришлось ему по нраву.
  Ветераны наперебой принялись рассказывать о выдающейся старухе Савьясовой. Как она чудила, как подшучивала над коллегами и высоким начальством. Никого не боялась и ни перед кем не преклонялась. И профессионалом была самого высокого класса.
  Жила она в крохотной однокомнатной квартире, полученной в шестидесятые годы от редакции. А до того снимала комнату в доме недалеко от вокзала. Бытом категорически не занималась - к ней приходила домработница, пожилая деревенская тетка. Потом она же и досматривала умирающую Матильду. А умирала та тяжело. Сначала ноги отказали, однако Савьясова запираться в четырех стенах не пожелала - на инвалидной коляске прогуливалась по улицам. Потом паралич полностью охватил ее - сказалась какая-то старая травма позвоночника. Умирала в сознании, но говорить уже не могла. Только движением век отвечала на вопросы...
  Наконец, показались и фотографии - старые, редакционные, где Матильда была 'третьей в пятом ряду' и в возрасте явно за семьдесят. Ветераны оказались правы - сходство с прабабкой у Никиты было посильнее, чем у Кати с прадедом.
  На групповом фото для незнающего человека Матильда выделялась, пожалуй, только особенным стилем в одежде. Ничего этакого Андрей в ней не усмотрел. Ну, породистая, худощавая, интеллигентная бабка - вот и все впечатление.
  Однако Савьясовы изучали фотографии долго и внимательно, что-то тихо комментируя друг другу. Никита и вовсе не сводил глаз, параллельно слушая воспоминания. У него даже щеки покраснели.
  - Увидеть бы ее молодой, - задумчиво пробормотал он.
  Тем временем, Катерина начала демонстрировать снимки из семейного архива.
  - Вот ее муж - Георгий Савьясов, бывший офицер, получил образование в Константиновском Межевом институте, после Гражданской войны работал в экспедициях на Алтае, затем - старшим научным сотрудником в исследовательском институте Геодезии и Картографии. Здесь все фотографии, что сохранились. Эта сделана незадолго перед арестом.
  Вспомнив Катин рассказ, Боровиков с интересом глянул через ее плечо. Погрузневший сорокалетний Савьясов в мешковатом светлом пиджаке, скрестив руки на груди, стоял, прислонившись плечом к березе. Обычный интеллигент тридцатых годов с умным и спокойным лицом, ничего трагического в образе.
  - Ой, а можно я посмотрю? - Спросила давешняя старушка, доставая из сумочки очки с толстыми стеклами. Катя протянула ей самое крупное фото.
  - Очень интересно, это ведь Гера, да? - Улыбаясь и придерживая очки с разболтавшимися дужками, спросила она. - Видный мужчина. Это за него она вышла в девятнадцатом, а потом в двадцать первом, да? И была за ним уже до самого конца?
  Андрей с Катей удивленно переглянулись.
  - Вам точно известно, что Матильда вышла замуж за Савьясова в девятнадцатом и двадцать первом году? И что это означает? - Делая акцент на слове 'точно', переспросил Боровиков.
  Старушка рассеянно посмотрела на него и развела руками.
  - Савьясова столько раз была замужем, что я могла попутать. Одно точно помню - с Герой Савьясовым у нее вышел 'конфуз', как она шутила. Два раза за ним замужем была. И ни разу не разводилась.
  Катя взволнованно встрепенулась:
  - Да, я тоже что-то такое слышала в семейных преданиях. Георгий дважды женился на ней. Странно, но, кажется, правда.
  - А за кого она еще выходила замуж?
  - Дайте-ка вспомнить, - и старушка глубоко задумалась. - Ой, память совсем дырявая стала. Имена такие... Одно - обычное... Саша? Нет. Витя? Нет, не помню. А другое - редкое. Ян или Адам - как-то так. Матильда Юрьевна на моей свадьбе посаженной матерью была - мои ж все в оккупацию погибли. Я волновалась очень, а она сооружает мне на голове красоту немыслимую и смеется: мол, не переживай, это всего лишь свадьба. У меня их, говорит, целых четыре было и как видишь, жива.
  - Четыре? - Нервно сглотнул, присоединившийся к беседе, Никита.
  Старушка, улыбаясь, кивнула. И продолжила 'романтическую линию' воспоминаний.
  - А еще в конце пятидесятых пытался ухаживать за Матильдой Юрьевной один уважаемый человек. Бывший председатель парткома завода, вдовец. И намерения имел серьезные. Очень его привлекало, что она не из простых. Хотя сам выдвинулся по партийной линии из пролетарской среды. Он едва ли не каждый день к нам в кабинет захаживал, конфеты приносил. Да только Савьясова не принимала их - прямо при нём мне отдавала. Я тогда под ее началом работала, только устроилась в редакцию. А однажды пришел в парадном костюме - белая рубашка, галстук шикарный, лакированные туфли, цветы - всё по высшему разряду. Шоколадку мне в руку - выйди, мол. А шоколадом мы не избалованы были. Ну, хорошо - вышла. Через полминуты он сам вылетает. Весь красный, пар из ушей, матерится. Кричит: 'Это я-то - со свиным рылом?! Я???!!! Заслуженный человек!? Большевик! Какой еще калашный ряд!? Интеллигенщина не добитая!' А мне в кабинете появляться страшно - строгая была Савьясова. Но работа не ждет. Вжала голову в плечи, захожу. Матильда Юрьевна, как сейчас помню, сидит, закрыв лицо руками, и чуть не плачет. Говорит: 'Зачем я живу? Ни Геры нет, ни Феди... Нет, не Феди... Ну, как же его звали? Вот крутится на языке... Ладно. Говорит, значит, ни Геры нет, ни Васи. Осталась одна я. И хамьё это чванливое'... Вот такая была история.
  Брови Кати поползли наверх от удивления.
  - Бурная у нее сложилась жизнь... - Только и смогла вымолвить она.
  Зато Никита улыбался и весь сиял.
  - Нравится мне эта Матильда, - поделился он с Андреем, отлучившись на балкон покурить. - Чувствую, прадеду весело с ней жилось, скучать не приходилось. Вот скоро дочка у меня родится...
  - Да? - Встрепенулся Андрей. - Поздравляю!
  - Так еще не родилась, рано, - с гордостью улыбнулся Савьясов. - Думал ее Ольгой назвать. И жена согласна. Имя-то хорошее, но к нам никак не относится. Надо уговорить жену на Матильду. Прабабка того заслуживает.
  - Ты серьезно? - Засмеялся Андрей. - Не порти жизнь ребенку. Одно дело тогда, другое - сейчас. А, впрочем, тебе решать...
  - Вот-вот! - Подчеркнул Никита. И, приосанившись, добавил. - Мне решать и моя дочь. Будет Матильдой!
  Перед поездкой на могилу, Андрей подошел к дедам-журналистам, рассматривающим фотографии Георгия времен Гражданской войны. И застал обрывок интересного разговора.
  - У нас ведь в Сожеле тоже был фотографический салон Левинсона, - показывал на брендовую надпись в углу фотокарточки еще бравый старик с красивой двухцветной бородой. Выглядел он, словно отставной полковник царских времен.
  - Все правильно, - не удержавшись, встрял Андрей. - Эти фотографии сделаны в Сожеле. С января по март девятнадцатого года Георгий Савьясов служил военспецом в 68 полку 2 Тульской бригады.
  - В Той самой?! - Акцентировал бородатый.
  Андрей кивнул.
  Удивленно наморщив лоб, старик еще раз пересмотрел фотографии и остановился на той, где были заретушированы три лица из четырех.
  - Я так полагаю - неслучайно? - Предположил он.
  - Мне тоже так кажется. Однако ответа не знаю, - пожал плечами Боровиков.
  - Постойте-ка! Собака! Собака, собака... Очень приметное фото! - Внезапно оживился 'царский полковник'. - А ведь я недавно видел подобную фотографию! Точно! И там еще на обороте были подписаны инициалы... Вы позволите, я позвоню?
  Старик достал из внутреннего кармана пиджака потертую записную книжку и подошел к тумбочке с дисковым телефоном. Полминуты он, хмурясь, читал шепотом номер и, ошибаясь, несколько раз набирал его. Наконец, услышав гудки, выпрямился и с суровым лицом стал дожидаться ответа.
  - Аллё, Сергей Моисеевич? Добрый день! Да, это Туркел Николай Петрович. Да, да... - Преисполненным достоинством голосом назвался бородатый ветеран. - Я к Вам по такому вопросу. Помните, Вы мне показывали свою коллекцию? Нет, я про старинные фотографии салона Левинсона. И там был снимок с собакой... Нет, нет... Три мужчины в военной форме, девушка и у ее ног охотничья собака. Девятнадцатый год. Посмотрите? Да, интересует. Хорошо, назовёте Ваши условия. Спасибо. Когда перезвонить? А сегодня? Есть смысл именно сегодня. Ну что ж... Хорошо. Договорились.
  Чинно положив на место трубку, он озадачено посмотрел на Андрея.
  - Ситуация следующая, - расстроенным голосом поведал Николай Петрович. - Я сейчас звонил одному местному коллекционеру. Он сложный человек. И его что-то напугало в моей просьбе. Наверное, настойчивость в желании посмотреть эту фотографию именно сегодня. Он сначала предлагал в понедельник. Теперь и вовсе вдруг 'вспомнил', что уезжает на неделю... Мутит что-то. Просит перезвонить в следующую пятницу. Вы ведь наш, сожельский?
  Боровиков кивнул.
  - Тогда давайте так поступим. Я попробую договориться, чтобы он и Вас со мной к себе допустил. Идеально было бы скопировать эту фотографию, но, уверен, бесплатно он не позволит.
  - Никита! - Подозвал Андрей приятеля и вкратце рассказал ему о втором экземпляре заретушированной фотографии.
  - Сколько это может стоить? - Деловито спросил Савьясов, доставая бумажник.
  - Я не знаю, - развел руками Николай Петрович. - Никогда прежде не приходилось покупать право на копию. Но иначе этот спекулянт не согласится...
  Отсчитав пятидесятками двести долларов, Никита протянул деньги ветерану.
  - И поговорите с коллекционером на предмет покупки фотографии. Во сколько он ее оценит? Скорее всего, если не заломит немыслимую цену, я приобрету.
  Туркел помрачнел и, подбирая слова, твердо заявил Никите.
  - Я проведу первичные переговоры. А о цене пусть лучше Андрей Александрович договаривается. Мне уже сложно понимать, что сколько стоит. В моем понимании и двести долларов - большие деньги.
  - В моём - тоже, - усмехнулся в ответ Андрей. - Ничего не поделаешь - сказывается разница в уровнях жизни. Вы, главное, не говорите коллекционеру, что покупатель - москвич. А то он сразу заломит несусветную цену.
  Ветеран понимающе закивал головой и вновь принялся рассматривать заретушированное фото.
  - Скажите, Никита Алексеевич, а эта собака - случайно здесь или каким-то образом связана с Вашим прадедом? - Не отрывая взгляда, от карточки поинтересовался Николай Петрович.
  - Связана, - мрачно вздохнув, подтвердил Никита. - Об этом кобеле я прочитал в сохранившемся письме. Полугодовалым щенком его нашли в каком-то разоренном имении под Сожелем едва живого от голода и истощения. Прадед писал, что пес на удивление быстро восстановился, но из-за рахита скелет сформирован уродливо, и вряд ли собака будет экстерьерной.
  - И что потом с ней сталось - неизвестно? - С детской непосредственностью любопытствовал Туркел.
  Савьясов поначалу замялся с ответом, искоса поглядывая на Боровикова. Но потом словно решился:
  - Как же - неизвестно? Я о своем происхождении меньше знаю, чем об этой псине, - с грустью пошутил он. - Каким-то образом кобель оказался в Москве, у моего прапрадеда. Наверное, Георгий привез. Пса, несмотря на паршивый экстерьер, активно использовали в племенной работе и вывели целую линию. Она так и называется - Савьясовская по Чемпиону Ольгерду.
  Старик был в восторге от истории, а Андрей - в удивлении от того, что Никита откровенно рассказал о столь порочащем Савьясовских собак факте. Впрочем, никому из них не приходило в голову делиться новостью с охотничьим кинологическим миром.
  
  Глава XXI
  1919 год, март, 14-го дня, город Сожель
  Комнату в доме Колесникова теперь делил со мной Маркелов. Каждую ночь на протяжении недели он беспокойно скрипел панцирной сеткой кровати, что-то писал, сидя на подоконнике, и беспрерывно курил. К слову сказать, Костя пребывал в хандре, однако намеренно проводил ее в трезвости.
  Кажется, писал он стихи. Или письма. Плохо было одно - отрываясь от писанины, он до глубокой ночи изводил меня пространными рассуждениями о смысле жизни и прочих метафизических сущностях, к каким обычно обращаются лишь семинаристы да несчастные в любви. Я каждый раз давал себе зарок не вестись и не поддерживать беседу. Терпеливо пропускал мимо ушей его долгие монологи. Но все оканчивалось тем, что рано или поздно Костина наивность выводила меня из равновесия и заставляла опровергнуть очередную простодушную глупость.
  А все началось с того, что к доктору приехала жена с детьми, и я устроил семью Журавиных в отдельную комнату в доме неподалеку. Тихие пожилые хозяева были безмерно рады получить в квартиранты благополучную интеллигентную семью вместо ожидаемых пяти бойцов Красной Армии.
  Следующим покинул нас, не успев вернуться из санчасти, Савьясов. Теперь они с Ольгой, на правах молодоженов, занимали отдельную комнату, освободившуюся после внезапного отъезда в Киев Веры Тихоновны Колесниковой с обеими дочерьми.
  Отправной точкой страданий нашего 'юного Вертера' послужило празднование свадьбы Савьясовых в тесном семейном и дружеском кругу. Случайно попавшая на торжество Костина девушка была впечатлена знакомством с Федечкой, служившим теперь в Железнодорожной Чеке. Социальная близость чекиста и дамы полусвета в тот же вечер обратилась в близость иного порядка. И это нанесло сокрушительный удар по хрупким мальчишеским грезам Маркелова.
  Кстати, именно на свадьбе Журавин представил нам свою супругу - очаровательную рыжеволосую Лиду. Удивительно быстро та вошла в наше общество и поразила меня своей наблюдательностью. Совершенно случайно я услышал ее тихий вопрос, адресованный мужу:
  - Странно. Невеста выглядит счастливой. Но при этом не забывает ревностно присматривать за господином Недозбруевым. Словно за своей собственностью.
  Журавин только усмехнулся в ответ:
  - С чего бы это? Не придумывай, дорогая!
  Однако Лида была права. Я и сам не мог отделаться от схожего ощущения. И, вопреки здравому смыслу, чувствовал острую, ущербную радость от Олиного неравнодушия.
  Напротив меня за столом сидела приятная девушка - то ли подруга невесты, то ли просто соседка. Она охотно отвечала на мои реплики, мило кокетничала. В какой-то момент вдруг почудилось, что Ольге это не по душе, что она внимательно отслеживает все происходящее со мной. И я попробовал проверить.
  Нескольких повышенных знаков внимания, оказанных мною соседке, - и Оля занервничала, улыбка сошла с лица. Я даже перехватил ее уязвленный взгляд. Впрочем, был и побочный эффект: гостья уверилась в моем интересе и перешла в наступление.
  Сбежав на крыльцо покурить, я задумался. Ничего хорошего ситуация не предвещала. Конечно, Олина реакция будоражила душу. Вот и сейчас глупая улыбка блуждала по моей физиономии. Но было и отрезвляющее понимание - всё это не нужные, даже, пожалуй, вредные надежды. По какой-то причине я оставался в сфере Олиных интересов. И это мешало, совершенно не совпадало с моими внутренними установками на будущее. Для своего же блага 'хвост' нужно было рубить!.. И не по частям, затягивая сомнительное удовольствие, а единым махом.
  Захватив в коридоре шинель и фуражку, я заставил себя не возвращаться в столовую. Просто ушел, как говорится, по-английски, решив весь остаток вечера провести в кинематографе.
  Вот только развеяться, к сожалению, не получилось. Перед моим мысленным взором то и дело возникала Оля, с тем поразившим меня уязвленным видом. И она заслоняла собой всё: и фильму, и окружающих.
  С того же вечера начались словесные излияния Маркелова. К счастью, стреляться он не собирался. Для меня же его любовное разочарование было в чем-то даже полезным - позволяло на многое посмотреть со стороны.
  На службе дела обстояли, так сказать, не очень. Ротный беспробудно пил, и его обязанности исполнял Никитенко. Петерсон проваливал все закупки и зачастую просто не являлся в расположение. Начиная с этой недели, я негласно назначил вместо него бывшего унтера Пушкарева. И ничего - вроде справлялся. Главное, чтобы об этом комполка не узнал.
  Со всех сторон летели заявки и претензии. Бумаги, отчетность, подписи на визирование засыпали меня с головой. И я силился придать этому потоку хоть какую-то систему.
  Стоило поглубже 'занырнуть' в приданное мне хозяйство и - выяснилось много интересного. Воровали мои подчиненные, как могли, и - почти не скрываясь. Так что прав был Матвеев: мне следовало не разъезжать в поисках приключений, а хоть какой-нибудь порядок навести. Этим я теперь и занимался. Первую неделю просто пытался вникнуть в запутанную 'кухню' хозчасти и продумать какую-никакую организацию работы. Во вторую - начал что-то менять и даже увлекся задачей. Личный состав указаниям внимал безропотно, однако исполнять их начинал только после персональной нотации и ласковой затрещины. В общем, скучать не приходилось.
  На тайный схрон без Савьясова выбраться так и не довелось - не до того было. И вот сегодня, освободившись пораньше, после обеда, я курил возле конюшни, ожидая Георгия, и стоически наблюдая, как бойцы состязаются в дальности плевка.
  На службу Савьясов вышел в начале недели. Журавин ворчал, дескать, 'не положено, еще нестроевой'. Но Матвеев к рвению ротного отнесся положительно. На ногах держится, особых задач на него не возложено, сам факт происшествия огласке не придавался - так что пусть служит. А в случае недомогания вполне может отлежаться дома денек-другой.
  Между тем, по словам Журавина, выздоровление Георгия затягивалось - слишком активную жизнь тот вел для раненного. Доктор почти ежедневно осматривал его на перевязках и оставался крайне недовольным.
  - Ну, полежал бы спокойно еще неделю-другую! - Выговаривал Алексей Дмитриевич. - Так нет же! То мы женимся, то, оказывается, шагом ходить не умеем, всё бегом норовим! Да, кстати, запомните: верхом пока - ни-ни!
  Сказано было вчера, а сегодня Савьясов целенаправленно собирался проехать верхом верст этак десять. Назад, если всё сложится нормально, мы планировали вернуться на мотоциклете, оставив лошадей на бойцов савьясовской роты.
  Взывать к его рассудку отчаялась даже Ольга. Что ж было говорить обо мне? Напомнишь ему слова доктора, он неопределенно пожмет плечами и тут же переходит на другую тему. Когда же я требовал конкретного ответа, Георгий замолкал на несколько секунд, а затем сбивчиво ссылался на острую нехватку времени и совершенно нормальное самочувствие.
  - Держи, это тебе! На долгую-долгую память! - Отрывая меня от раздумий, раздался за спиной веселый голос Савьясова.
  Я озадаченно обернулся. По-прежнему болезненно-бледный, похудевший и с кругами под глазами, он протягивал мне фотокарточку, на которой мы были запечатлены вчетвером, в день его свадьбы: счастливые молодожены и я с Маркеловым, как свидетели регистрации брака. Помнится, зашли в этот салон по дороге из штаба домой. И с нами был еще пятый - достопочтенный джентльмен-лаверак Ольгерд. Шутки шутками, но за считанные недели хорошего питания и доброго отношения пес преисполнился чувством собственного достоинства. Английский лорд, не иначе!
  - Ну, мы тут и красавцы! - Засмеявшись, не удержался я от ехидного восклицания. Георгий, присоединившись к разглядыванию снимка, тоже весело фыркнул.
  - Я еще Ольге не показывал. Нам-то смешно, а она огорчится.
  Не знаю, что там намудрил фотограф, но на снимке все мы получились карикатурно коротконогими с криво вытянутыми лицами. Включая Ольгерда.
  - Ты хозяину салона ничего не говорил? Это ведь откровенная халтура.
  Савьясов покачал головой.
  - Да нет. Мимоходом забежал в салон, получил пакет с фотокарточками и назад в полк помчался. Времени на рассматривание не было. Завтра зайду, потолкую... по душам. А сейчас поедем, наверное? Ты как - готов?
  Я кивнул, выбрасывая окурок в урну.
  - Да, только тебя и ждал.
  Мы направились к оседланным лошадям и группе конных разведчиков из взвода Кридинера. Неохотно обрывая при нашем появлении оживленный разговор, бойцы забрались в седла и последовали за нами на выход со двора конюшни.
  Путь по городу проходил в ленивом молчании. Я привычным взглядом рассматривал дома на улицах, сконфуженно усмехнулся сам себе, проезжая по Новобелицкому мосту, и вдруг вспомнил, что забыл сообщить Георгию важную новость.
  - Мы сегодня утром вагон с винтовками-трехлинейками и боекомплектом принимали. Москва поставила, наконец-то, - понизив голос и вглядываясь в отдаляющиеся спины бойцов, сказал я.
  Савьясов отреагировал, вопреки моему ожиданию, достаточно спокойно, если не сказать равнодушно. Покачав головой, он некоторое время молчал, а потом уточнил:
  - Уже известно, кому достанется?
  - Известно, - ответил я. - Вашему батальону точно перепадет. По идее, будете полностью укомплектованы.
  - Вот как? Не терпится большевикам от нас избавиться! - С какой-то горечью усмехнулся он. И после долгой тяжелой паузы добавил. - Значит, скоро...
  Мы помолчали. Я догадался, о чем он задумался. Оружие прибывает - вон, в понедельник еще снаряды должны поступить - нас определенно готовили к отправке на фронт. Сколько оставалось - полмесяца, месяц?
  - Володя, ты про Рогачев что-нибудь слышал? - Прервал мои мысли Георгий.
  - Ты о чем? - Нахмурился я, не понимая. - О волнениях в Кормянской волости? Тех, что были в конце февраля?
  Помрачнев, он отрицательно мотнул головой.
  - Да нет, я о новом восстании - батальона пограничного полка в самом Рогачеве. Несколько дней бузили. Сегодня утром оружие сложили.
  Новость удивила. Но принял я ее достаточно обыденно.
  - Подробности известны?
  Георгий кивнул.
  - Да, Оле всё сообщили напрямую однопартийцы из Рогачева. В 'Известиях Ревкома' мы этого не прочтем, - криво усмехнулся он. И подробно ввел меня в курс дела.
  Рогачевский бунт - а иначе происшедшее сложно было назвать - оказался вызван февральскими событиями в Корме. Участвующие в подавлении гражданских волнений пограничники вернулись в родные казармы и несколько недель варились в собственном соку, обсуждая увиденное и услышанное. Последней каплей стало известие о предстоящей казни кормянских мятежников. Большевики планировали тайно расстрелять семерых самых активных в ночь на вторник, 11 марта. Но произошла утечка информации - не без помощи Ольгиных друзей - и пограничники взбунтовались.
  Сначала в их руки попал спешащий на казнь председатель уездного парткома Шведов. Однако ему повезло - солдаты не признали в нем главного большевика, просто побили и отпустили, красноречиво расписав, что собираются сделать с местными евреями-коммунистами.
  Чудом уцелевший председатель парткома, добравшись до здания Чеки, тут же отложил казнь кормянцев и отослал телеграмму в Могилев с мольбой прислать военную помощь. Могилев с ответом не спешил. Тем временем, почувствовав, что дело пахнет жареным, городские коммунисты вооружились, чем придется, и засели в помещении взвода особого назначения, готовясь к самому худшему.
  Однако взбунтовавшие пограничники их не беспокоили и осаждать не пытались. Целый день мятежные солдаты бесцельно бродили по городу, наводя ужас на обывателей и чего-то выжидая. Это была типичная буза, спонтанные безудержные волнения. Вожака или какого-либо руководителя Ольгины товарищи среди солдат не углядели.
  12 марта, в день Февральской революции, ожидалось, что пограничники предпримут что-нибудь решительное. Но вновь ничего определенного не происходило, за исключением единственного эпизода. В десять часов вечера в помещение вокзального телеграфа ворвалась дюжина пограничников и, стреляя в потолок, захватила комиссара своего полка Циммермана. Тот как раз отправлялся в штаб дивизии с докладом. Больше живым комиссара никто не видел - его растерзанное тело было обнаружено уже после восстания.
  После расправы с ненавистным 'красным латышом' батальон демонстрировал намерение освободить арестованных кормянских мятежников, но почему-то так и не осуществил задуманное. Повальное пьянство и разгильдяйство, наверное, помешали. Зато потерять пулемет - буквально выкраденный двумя большевиками - смогли. А затем подошли красные курсанты из Могилева, и весь бунт закончился. Утром четырнадцатого горе-мятежники сдавали оружие...
  - Володя, два дня город был в их полной власти! И - ничего, полный пшик! - Возмущался Георгий. - Сами восстали, никого поднимать не пришлось. Оставалось только возглавить, придать цель и развить ситуацию! Всё!
  - Что-то мне не кажется, что это легко, - усомнился я. - Могу представить, что там за личный состав и в каком состоянии дисциплина. Ты думаешь, им нужна была идея? Имели они тебя в виду с твоей идейностью! Им нужно было кровь разгорячить, да коммунистов наказать! Вот в это - верю. Это просто бунт - безо всякого смысла!
  Савьясов несогласно засопел.
  - Ну, как ты не понимаешь?! Да, это безумный бунт - пока не вмешался фактор личности. Это фон, это явление, показывающее, что нынешняя власть слаба и не может себя защитить. Вот смотри, - он развернулся ко мне, и взгляд его пылал яростью искренней убежденности. - Восстал батальон в Рогачеве. Берем руководство. Сразу же захватываем телеграф, телефон и вокзал. Осаждаем коммунистов в их Чеке. Даже патроны тратить не надо - посидят немного и сами сдадутся. Стрелять и по-янычарски расчленять их смысла не имеет - пусть лучше побудут в роли заложников. Пригодятся. Дальше - даем телеграммы во все воинские подразделения: 'Взяли город, установили власть без большевиков, открываем плацдарм для дальнейшего освобождения России. Присоединяйтесь!'
  У меня в голове загудело от его безумных планов. 'Берем руководство... Как будто это так просто', - подумал я. Но вслух высказал другое.
  - И получает телеграмму наш Кубик. Чешет в затылке, беспокойно оглядывается по сторонам - не увидел ли кто? - рвет на мелкие части и на всякий случай проглатывает... - Не удержавшись, съязвил я, пытаясь опустить Савьясова на грешную землю.
  - А телеграфист? - Сощурив глаза, возразил Георгий. - Он-то ведь тоже читал, товарищам расскажет...
  - А телеграфиста Кубик пристрелит, не сходя с места. Или тот коммунистом окажется, - азартно парировал я.
  - Да иди ты со своим детерминизмом! - Засмеялся Савьясов. И тут же отвлекся на появившегося у лесной обочины Кридинера. За разговором дорога к схрону прошла незаметно.
  * * *
  Все трофеи для осмотра командиром Кридинер подготовил загодя, как бывалый интендант. Я даже в шутку задумался, не просить ли Георгия о переводе взводного ко мне в хозчасть? Но вслух озвучить не успел. Заинтересовался, над чем это там восхищенно чокает языком Савьясов.
  - Володя, как думаешь? Нам эта красавица пригодится? - С широкой улыбкой на лице Георгий бережно держал в руках практически новую, ухоженную 7,92-милиметровую винтовку Маузера с присоединенным оптическим прицелом. - Обрати внимание, прицел немецкий и, между прочим, пятикратный!
  - А патроны к ней есть? - Спросил я у Кридинера, аккуратно принимая винтовку из рук Савьясова. - Никитенко хвастал, что у него была такая, трофейная. Потом то ли на фронте пропала, то ли большевики отобрали. Не помню.
  Вместо ответа Михаил Арнольдович показал мне две пачки с патронами. Немного, конечно, но - больше, чем ничего. Работа у винтовки специфическая - с ней в атаку не ходить, она для тихой охоты на особо значимые цели. Так что должно хватить на первое время.
  Приклад хорошо ложился в плечо. Посмотрев через прицел на окрестные сосны и в даль проселочной дороги, я вернул ружье на место и вопросительно глянул на Георгия.
  - Решать тебе, конечно. Если же интересует мое мнение, надо искать среди своих достойного стрелка. Я бы предложил Никитенко, но... Между нами говоря, он не настроен на твои планы. Домой собрался, как только на фронт отправимся.
  - Жаль, - качнул головой Савьясов. - Он мне понравился. Хорошо, будем думать. Так, что тут у нас еще?
  И мы подошли к ящику, в котором лежал старый знакомый пулемет системы Мадсена. Не лучший вариант, конечно, но - все же пулемет!
  - Да, пользовать его пользовали, - вздохнул Георгий. - А чистить никому в голову не приходило. Михаил Арнольдович, что за непорядок?! Я всё понимаю, но пулемет в трофеях один. Давно могли привести его в надлежащий вид!..
  Кридинер насупился, пробормотал стандартное 'Виноват!' и подозвал двух бывалых по виду бойцов. Им и поручил немедленную разборку и чистку пулемета.
  Трехлинейки так и лежали в заводской смазке. Взводный доложил, что всего было обнаружено двадцать три ящика по восемь винтовок в каждом, и получил распоряжение Савьясова привести их в рабочий вид в ближайшие сорок восемь часов.
  При внимательном рассмотрении трофеи оказались действительно неплохими. Плюс ко всему мы обзавелись тремя ящиками динамита с запалами, двумя ящиками стандартных патронов, несколькими - гранат. Кроме того, двумя бочками керосина, бочкой и двумя канистрами газолина, тремя возами муки и десятью ящиками мясной тушенки. Многое было еще по мелочи: соль, ящик с папиросами, большие бутыли с самогоном, одна - со спиртом, какие-то медикаменты, перевязочный материал. Ну и, конечно, подводы, две пролетки, седла, упряжь. Самих лошадей мы завели тогда на полковую конюшню.
  - Тут бы с Журавиным проконсультироваться... - задумчиво пробормотал я, перебирая коробки с баночками и порошками.
  - Всё на латыни... Может, что ценное есть?
  Георгий недоуменно глянул на меня.
  - Ты предлагаешь ввести его в курс дела?
  Я покачал головой и с неприкрытой иронией спросил:
  - Напомни, пожалуйста, не тебя ли это вручили ему в виде бесчувственного куля при странных обстоятельствах и с подозрительным ранением? Георгий, ты всерьез полагаешь, что доктор ни о чем не догадывается? Я тебе больше скажу: он обижен, думает, что мы ему не доверяем.
  Сконфузившись, Савьясов озадаченно потер лоб:
  - Мда... Я был уверен, что из-за Лидии Павловны и дочерей он побоится ввязываться во нечто подобное.
  - Ну, ты ведь не боишься из-за Ольги... - Заметил я.
  Он резко переменился в лице и посмотрел на меня каким-то странным, растерянным взглядом.
  - Оля сама, кого хочешь, 'под монастырь подведет'... - Взволнованно сказал Савьясов. И после паузы продолжил. - Не знаю, что делать. Ее спасать нужно. Куда-то увозить в безопасное место. Может, к моим - в Москву? Хотя, одну отправлять на поезде страшно.
  Сердце ёкнуло. В чём бы не убеждал я себя, судьба Ольги по-прежнему волновала меня.
  - Что случилось? - Глухо спросил я.
  Нахмурившись, Георгий покачал головой.
  - С Олей - пока ничего. Но это - вопрос времени. Недолгого времени. В ее кругу начались аресты, - он тяжело вздохнул и потянулся за папиросами. - Уже троих забрали в ЧК. Из того, что мне рассказывала Ольга, я сделал вывод, что одной из следующих будет она... Чекисты вплотную занялись бывшей Сожельской Директорией и причастными к ней лицами.
  - Ну и что ты сидишь? Почему не говорил ничего?!.. - Жестко упрекнул его я. - Нужно что-то придумать!
  Мне было страшно представить, что Ольга может оказаться в Чеке. И я не понимал кажущегося бездействия Георгия.
  - Да нечего тут придумывать! Ей следует немедленно уезжать. Но проблема в том, что об отъезде она и слышать не желает! Вообразила невесть что! - Совсем уже мрачно ответил он.
  - Желает, не желает, но понимать-то должна! - Стараясь привести в порядок мысли, я уселся на бревно рядом с Савьясовым и взял у него папиросу. Но и от курева беспокойство в душе не унималось.
  - Ну а если ты возьмешь недельный отпуск по состоянию здоровья? Матвеева я беру на себя. Думаю, пойдет навстречу... - Предложил я после долгой паузы.
  - Слабо верится. Ты бы слышал, как он меня в санчасти отчихвостил. А тут - отпуском наградит? - Недоверчиво пробурчал Георгий.
  Я и сам понимал, что ситуация тому не способствовала. Однако надежды не терял.
  - Матвеев - мой бывший командир батальона, с пятнадцатого года вместе воевали. Я знаю к нему подход. Скажу правду, что надо Ольгу спрятать. Ему эта тема близка. К тому же, он должен помнить ее по делу Журавина. И, знаешь, я сейчас подумал... Оставлять у родителей - наверное, не лучшая идея. Возьмут их всем скопом красные в заложники, когда ты выступать начнешь...
  Савьясов задумчиво кивнул.
  - Тоже верно. Но тут я всё предусмотрел. Написал им, чтобы в первых числах апреля обязательно уезжали к родственникам под Калугу. Пропуска им Григорий Николаич, мой старший брат, справит. Он у нас сейчас в ба-а-альших большевистских начальниках ходит, - при упоминании брата Георгий презрительно сморщился. - Хоть какая-то польза от него будет...
  - В начале апреля планируешь выступать? - понизив голос, уточнил я.
  Савьясов неопределенно пожал плечами.
  - Планировал в конце марта. Потом из-за ранения сдвинул на неделю. А если Олю повезу в Москву... - Он нахмурился. - Знать бы еще, когда ближайший поезд?.. Но вообще-то такие расчеты - голая теория. Для выступления нужен удачный момент. Думаю, раньше апреля ничего не будет. В любом случае, с Олей вопрос надо решить в ближайший день-два.
  Глубоко затянувшись папиросой, я согласно качнул головой:
  - Завтра же пойду к Матвееву. Вот только не знаю, оформляют ли отпуск в выходные? Или до понедельника придется подождать?
  Мы помолчали.
  - Ну а если выбить отпуск все же не получится? Мало ли? - Первым нарушил паузу Георгий.
  Почесав в затылке, я задумчиво глянул на него.
  - Не знаю. Может, Ольгу к Вере Тихоновне в Киев отправить? Хотя, нет... Там ее просто будет найти. Через того же Федечку.
  Встав с бревна, Георгий вновь закурил и критически огляделся по сторонам.
  - Скоро темнеть начнет. Домой надо собираться, - заметил он.
  И, наблюдая, как я подкачиваю колеса, попросил. - Поучишь меня по дороге управлять своим мотоциклетом?
  - Почему это - моим? - Не сразу уточнил я, выбитый из колеи нависшей над Ольгой угрозой.
  - Потому что я так решил, - улыбнувшись, категорично заявил Савьясов.
  
  1919 год, март, 15-го дня, город Сожель
  Снега в городе совсем не осталось. Было солнечно, ветрено и холодно. Вспоминая ориентиры, я шел к реке по крутой улочке предместья Монастырек. Эта часть Сожеля издавна слыла прибежищем бандитов и воров. Жалкие лачуги, слепленные из гнилых досок и бревен, тесно лепились друг к другу по склону холма, улочки петляли без всякой логики и порядка, воняло нечистотами, изливаемыми под кривые заборы. Неприятное было место. Но, на мой взгляд, совсем неопасное по нынешним временам.
  Шел я из штаба, на самую окраину Монастырька, к хибаре деда Пимена, где теперь хранился мотоциклет.
  Кто таков был этот Пимен, мы с Савьясовым не знали и в глаза его не видели. Стоявшая в стороне на отшибе, явно заброшенная усадьба запиралась на большой висячий замок, ключ от которого лежал в расщелине рядом растущего дерева. Живым очагом здесь и не пахло. Дом врос в землю, и крыша давно провалилась.
  На это место Савьясова навела Ольга, дав подробные инструкции по расположению тайников с ключами от каждого строения усадьбы. Уж что-что, а замки и навесные петли здесь были крепкими и ухоженными.
  Вчера вечером мокрую грунтовую дорогу прихватил легкий морозец, так что мотоциклет катился хорошо, как по мостовой. Поплутав в темноте в поисках ориентиров и распугав местных собак, мы с Савьясовым, все же добрались до нужной нам хибары, закатили мотоциклет в небольшой запирающийся сарайчик и выгрузили из коляски бочку с газолином. Назад в город, уже пешком, выбрались тоже не с первого раза.
  Сегодня, при дневном свете, закоулки Монастырька выглядели не менее запутано. Выискивая глазами толстую раздвоенную иву и зеленый столб с одиноким разбитым газовым фонарем, я вдруг увидел спину Савьясова, идущего в двух сотнях саженей впереди меня.
  Заслышав мои торопливые шаги, он, как бы между прочим, вложил руку в карман.
  - Георгий! - Заранее окликнул его я.
  Обернувшись, Савьясов цепко глянул на меня и напряженно улыбнулся.
  - Не думал, что ты так быстро из штаба вернешься, - признался он. - Трудно ждать... Вот и решил пораньше выйти к точке рандеву. Вижу, правильно поступил.
  Тяжело вздохнув под его нетерпеливым взглядом, я с досадой сообщил.
  - Не попал я к Матвееву! Его в городе нет - в штаб дивизии вызвали! Чёрт!.. Как нарочно. Сегодня рано утром уехал и неизвестно, когда вернется.
  Резко затормозив, Георгий помрачнел.
  - Худо дело. Может, рискнуть одну ее отправить? - Посмотрев мне в глаза смурым взглядом, предложил он.
  - Да подожди ты! Когда поезд, известно?
  Савьясов кивнул.
  - Завтра. И еще через день - во вторник, восемнадцатого. Но тут встает вопрос с пропуском. Федечка-то у нас не просто в Железнодорожной Чеке служит, а именно на выдаче пропусков, как оказалось! Вот где тонко - там и рвется!..
  - Так, к черту мотоциклет! - Отрезал я. Заниматься сейчас его осмотром не оставалось никакого желания. Нужно было срочно искать выход из создавшейся ловушки. - Где Ольга? Пойдем, может, вместе с ней придумаем решение? Я, конечно, не оставляю надежды завтра поговорить с командиром, но... Надо иметь и другие варианты!
  Георгий скептически поморщился и отвел взгляд.
  - Где Ольга... Наверное, дома еще. Собирается своих соратников проведать. Вот просто подарок Чеке - все сразу и в одном месте!.. - Говорил он с неожиданно язвительной интонацией. И в голосе его кипело возмущение. - Ну никакой конспирации! Действительно, зачем чекистам работу усложнять? Совершенно отказывается внимать здравому смыслу! А мой опыт для нее - будто страхи гимназиста!..
  Отчаянно махнув рукой, Савьясов замолчал. А потом, слегка поостыв, согласился:
  - Ладно, пойдем! Может, тебя послушает, если я совсем уж не авторитет.
  Всю дорогу - а до дома Колесникова идти было около четверти часа - мы провели в нервном молчании, выкуривая одну за другой слегка отсыревшие трофейные папиросы. И Ольгу перехватили прямо на выходе.
  - Добрый день! - Усмехнулась она. И, в упор глядя на меня, спросила. - И ты, Брут?!
  - Какой брут? - Опешил я.
  Ольга заулыбалась и, качнув головой, ответила:
  - Не обращайте внимания, Владимир Васильевич, - сомнительный оборот речи.
  И тут же переключилась на Савьясова, ставшего у нее на пути.
  - А Вы, Георгий Николаевич, сойдите, пожалуйста, со ступенек и позвольте пройти. Еще раз предупреждаю! За печку себя задвинуть я не позволю!
  В ее голосе, казалось, зазвенел металл. Перехватив жену за запястье руки, Георгий строго посмотрел ей в глаза.
  - Оля, да о чем ты? Какая к чертям печка?! Никто не собирается тебя задвигать и покушаться на твои... волеизъявления, - запнувшись, он с трудом подобрал слово.
  - Тогда - отпусти, - с видимым спокойствием заявила она.
  И он отпустил. Нервно спрыгнув со ступенек в сторону, стремительно зашагал по улице в направлении железной дороги.
  - Глупо, - рискнул вмешаться я в семейные раздоры. И увидел обращенный на меня взбешенный взгляд Ольги.
  - Отчего же?!
  - Глупо продолжать идти вперед, напрямик к натянутым сетям. Лучше обогнуть и идти дальше. Вперед. Уйти от опасности - что ж в этом плохого? - Попытался я объяснить свою мысль.
  - Допустим, - вызывающим тоном согласилась Ольга. - Только обогнуть и убрать со сцены - это все же разные действия.
  - Хорошо, - кивнул я. - Но что конкретно можно сделать в данной ситуации, чтобы 'обогнуть'?
  Ольга уязвлено поджала губы. Спустившись с крыльца, она пошла рядом со мной вслед за Георгием. Помолчав некоторое время, сказала, глядя в спину мужа.
  - Володя, представьте - уезжать неизвестно куда и неизвестно насколько. А вдруг - навсегда? Вдруг та же Москва и Сожель окажутся по разные стороны фронта? А то и в разных странах. Время наше, сами знаете, - непредсказуемое...
  В этом она была права. Я замолчал, долго не находя ответа. А потом подумал, что станется с ней здесь.
  - Ольга, но Чека ближе, чем будущая линия фронта. Вас завтра арестуют, послезавтра начнут допрашивать испорченные вседозволенностью... гм... люди. Человек Вы неслучайный, не заложница. Поэтому с Вами будут предельно жестоки. Готовьтесь ко всему. Через три дня расстреляют, и Ваш закоченевший труп будет валяться в знакомом Вам рве, среди других плохо прикопанных...
  Побледнев, она остро глянула на меня.
  - Перестаньте выдумывать!
  Но я продолжил.
  - Помнится, однажды Вы попрекали меня глупостью, что я прошусь в Чека в обмен на Журавина. Мол, не знаю, на что себя обрекаю. Согласен - глупость. Тем более, что знаю! Я целый месяц провел под арестом в Чеке. В Туле. Вот как раз перед Сожелем. И я видел, что сталось после нескольких допросов с одной дамой из эсеров. Не хочется посвящать Вас в подробности...
  Приостановившись и еще будучи под влиянием жуткого призрака, явившегося ко мне из прошлого, я с болью посмотрел ей в глаза.
  - Прошу Вас, Ольга, не позвольте себя арестовать! От одной только мысли... что Вы - там...
  Слов катастрофически не хватало. И я взволнованно замолчал.
  Лицо Ольги пошло пятнами.
  - Умеете Вы убеждать, - с какой-то досадой пробормотала она.
  Мы подошли к железнодорожным путям. Георгий стоял на пешеходном мосту, курил и задумчиво смотрел на нас с высоты. Заметив его, Ольга остановилась и, развернувшись ко мне, с обидой в голосе произнесла:
  - У меня стойкое ощущение, что он, - она указала глазами на мужа. - Просто преувеличивает вероятность моего ареста. Хочет спровадить из города перед мятежом. Ну, чтобы самому быть менее уязвимым.
  - Мне так не показалось, - возразил я. - Даю слово чести, что в наших беседах об этом и намека не проскальзывало.
  Она колебалась. Около минуты мы простояли у моста, пока Ольга пыталась справиться сама с собой и, наконец, не решилась подняться к Георгию.
  Не отрывая глаз от ступенек, она тихо спросила у меня:
  - Ну а если окажусь навсегда отрезанной от вас фронтом?
  Ответил я уверенно, будто про себя говорил:
  - Не бывает непроницаемых границ, Ольга. Он найдет возможность забрать Вас к себе! - Сказал, и вдруг сердце обдало жаром. Отчего-то вообразил, что она имела в виду не только Георгия.
  * * *
  Не знаю, зачем я согласился пойти вместе с Савьясовыми на квартиру к доктору Карасевой, где проходило собрание Олиных соратников. К слову, хозяйка оказалась той самой полной дамой, с которой я однажды видел Олю на Румянцевской.
  В большой комнате с кружевными салфетками на всех видных местах и с круглым столом по центру, под мерный звук ходиков с нами разговаривали намеренно чинно, осторожно, и щедро угощали дефицитным кофе. Окна, выходившие на неизвестную мне улочку, были плотно занавешены тяжелыми портьерами. В воздухе висела пыль, было непередаваемо скучно и отчаянно хотелось сбежать. Только вот предлога не находилось. Я не пытался запомнить имена всех этих людей, искренне надеясь, что вижу их в первый и последний раз. К тому же, имена у них были сложными. В памяти задержались лишь двое из доброго десятка лиц: Арон Юдкович Браун и Семен Лейбович Гезенцвей.
  Господину Брауну - если я правильно запомнил имя - было слегка за сорок, и он держал себя, как истинный аристократ. Носил темно-серую тройку 'с иголочки', белоснежную сорочку с накрахмаленными воротничками, галстук с благородным рисунком. Преподносил себя отстраненно-доброжелательно. Ольга тихо пояснила нам, что в Сожельской Директории он представлял городскую Думу и входил в партию Бунда. К слову, меня изумило, что городская Дума после Октябрьского переворота здесь вполне мирно сосуществовала сначала с большевиками, потом - с немцами, Гетманщиной и, наконец, с Директорией. Только недавно, после возвращения к власти большевиков была ликвидирована.
  И если господин Браун был образцом спокойного достоинства, то в качестве его противоположности выступал откровенный в своей истеричности русский меньшевик лет тридцати. Как его звали, я переспрашивать не стал.
  - Неужели нам не хватило двух раз, чтобы убедиться? Советскую власть может сменить не демократия, а только реакция! - Случайно расслышанная, эта фраза вывела меня из задумчивости и заставила прислушаться к разговору.
  - Позвольте, мил человек, - перебил меньшевика интеллигентный мужчина в очках с длинными ухоженными волосами. С явной усмешкой на губах, он переспросил. - Что Вы считаете 'двумя разами'? Великую Русскую революцию и первые два месяца немецкой оккупации в восемнадцатом? А 25 дней Директории не учитываете? Это первый вопрос. Другой вопрос - какую реакцию имеете в виду? Неужели в духе Скоропадского? Или того хуже - реставрацию монархии?
  Меньшевик приосанился, пригладил лысину платком и уверенно продолжил:
  - Количество раз - лишь фигура речи, и не имеет решающего значения! Речь о другом. Чтобы изжить большевицкую заразу нужно мощное противоядие. Как это говорится: клин клином вышибают. Да, я остаюсь на социал-демократической платформе! Но! Я понимаю, что народ наш до истинной демократии не дозрел. Народу нужна твердая, сильная власть - что тот кулак! И тогда он эту власть будет любить и защищать, даже если она отберет у него последний кусок хлеба...
  - Что за глупость!? - Возмутился молодой еврей студенческого вида.
  - Не перебивайте! - Отразил его выпад меньшевик. - Вы меня спросите, какая это должна быть власть? Я отвечу. Видимо, военная диктатура! И, уверен, господа офицеры меня поддержат! Вот Вы, да-да, Вы, что скажете по этому поводу? - Неожиданно обратился он ко мне.
  Недоуменно оглядев присутствующих и столкнувшись с ироничным взглядом Ольги, я заподозрил, что нас намеренно провоцируют.
  - Ну что ж... Если так интересует мое мнение, - закурив, я почувствовал, как начинают гореть мои щеки, и попытался сформулировать собственные мысли. - Должен разочаровать. Я категорически против Вашей идеи. Любой диктатор ничем не лучше самодержца. Они и отличаться-то будут только традицией, вокруг них возведенной. Лично мне близок тезис: 'Советы без коммунистов'. И называйте это как хотите. Например, Учредительным собранием. Единственное, главное условие - коммунисты, как партия, должны быть поставлены вне закона. Они уже достаточно проявили себя, как власть преступная, попирающая интересы народа и нагло, цинично прикрывающая свои злодеяния этими же попранными интересами. Думаю, достаточно?
  Георгий с улыбкой посмотрел на меня, словно хотел что-то добавить. Но в последний момент остановился, не в силах соперничать со шквалом вопросов, обрушившихся на меня. Общество резко оттаяло и уже довольно непосредственно воспринимало нас. Спрашивали о настроениях личного состава вообще, и за что хотел бы воевать рядовой красноармеец в частности. Никаких конкретных предложений и планов не звучало, однако только полный тупица не понял бы их общего настроения.
  Когда разговор вновь вернулся в более или менее спокойное русло, неожиданно взял голос Георгий:
  - Насколько мне известно, господа, уже три члена вашей объединенной социал-демократической партии находятся под арестом в Чеке. Поправьте, если я ошибаюсь. Все трое входили в так называемый пропагандистский совет Директории: лидер эсеров Штырхунов, член партии Бунда Уфрихтиг и член правления центрального совета профсоюзов Гольдшейн.
  - Да, все верно, господин Савьясов, - пыхнув трубкой, подтвердил Браун. - На свободе остаются еще трое: Ваша супруга, Ольга Станиславовна, член партии меньшевиков, и двое журналистов - члены партии эсеров, благоразумно покинувшие город накануне. Так что лично рекомендую госпоже Климович... извините, Савьясовой - незамедлительно сменить обстановку.
  Не сговариваясь, мы с Георгием одновременно посмотрели на побледневшую Ольгу. И она медленно кивнула нам в ответ.
  * * *
  Оставив молодоженов Савьясовых продолжать вечер в прогулках по городу, я направился к дому Колесникова. Стемнело. Чем себя занять, я не знал, и решил в кои-то веки немного почитать одолженную книгу из библиотеки Николая Николаевича.
  На ступеньках крыльца сидел человек. Завидев на неосвещенной улице мой силуэт, он вскочил и тут же спросил голосом Мадьяра:
  - Владимир Васильевич?
  - Иван? Колесюк? - Удивился я. - Какими судьбами? Рад тебя видеть! Заходи, заодно собаку посмотришь.
  Мадьяр был нехарактерно для себя подавлен и растерян. Неуклюже разувшись и неуверенно озираясь в чужом доме, он проследовал за мной к топочной, где устроил себе 'будку' лаверак Ольгерд.
  - Ну что, собака? Узнаешь своего спасителя? - Спросил я завилявшего хвостом пса.
  Обычно эмоциональный Мадьяр, грустно улыбнулся и потрепал сеттера за ухом.
  - Добрая псинка будзе!
  - Что случилось, Иван? - Насторожившись, спросил я.
  - Да... - Он резко опустил глаза и шмыгнул носом. - Бацьку моего вбили...
  У меня мороз пробежал по коже.
  - Подожди!.. Степана Сидоровича?!
  Он молчал, отвернув от меня лицо.
  - Так... Пойдем ко мне в комнату! Здесь не дело разговаривать.
  Мадьяр послушно двинулся вслед за мной, робко поздоровался с Костей, опять что-то писавшим на подоконнике, и уселся на предложенный стул.
  - Костя, знакомься! - И я представил их друг другу.
  Достав из вещмешка флягу со спиртом, налил Ивану полную стопку и позвал Маркелова:
  - Помянем хорошего человека.
  - Только мне совсем немного, - нахмурился он. - Я ведь бросил.
  Предложив в качестве закуски полбуханки хлеба и графин с водой, я поднял стопку:
  - За твоего отца, Мадьяр. Пусть ему земля будет пухом!
  Словно в полусне, Иван медленно донес стопку до губ и выпил спирт, как воду. Мне даже жутко стало. И только после этого он начал приходить в себя.
  Я не сразу понял из его сбивчивой, запутанной речи, что произошло. Помогла бутыль самогона и шматок сала, которые, как оказалось, он принес с собой. Мадьяр выпил еще и, чуть успокоившись, смог, наконец, рассказать об отце.
  Пять дней назад Степан Сидорович повез сына Матвея в Сожель на поезд. Тому как раз пришла пора возвращаться из отпуска в свой полк. Кузнец решил прокатить сына с ветерком, на новенькой пролетке, да под двумя рысаками. И всё бы хорошо, но на обратном пути, уже на выезде из Сожеля Степана Сидоровича остановил пьяный матрос, бывший в компании с проституткой. Потребовал подвезти. Колесюк же был дядька строгий и заявил: 'Тебя подвезу, а эту... ни за что!' Матрос тут же вспылил и, недолго думая, пристрелил кузнеца. Выкинул тело из пролетки, усадил свою 'боевую подругу' и погнал лошадей с ветерком, в сторону Терюхи.
  Дело было при свидетелях. Сложно сказать, каким образом, но сумели они сообщить сыновьям Колесюка о случившемся раньше, чем тот матрос до Терюхи домчался. Наверное, останавливался частенько. Первым узнал Андрей. Быстро собрал братьев и подкараулил на дороге лиходея. Убили, не раздумывая, и его, и проститутку. Только на душе от этого легче не стало.
  Вскоре нашли тело отца и похоронили всей деревней на церковном дворе. Уважали его во всей округе. Не зря церковным старостой избирали.
  Костя под впечатлением рассказа даже писанину свою бросил.
  - Зусим не помню, кто з нас ту девку зашиб. Усё як в тумане було, - со слезами на глазах каялся Мадьяр.
  Он беззвучно плакал, и от того было особенно тяжело.
  - Вашблагородь, я ж ведаю: Вы две банды в нашим лесе положили за оружие, - после долгой паузы, утерев лицо, продолжил он. - Мы с братами рассудили - видать, большевиков скидывать маете намер. Так я с Вами пойду. Мне тута жицця нема. Тольки бацька мяне здесь держал.
  Я остолбенел. И не сразу решился скосить глаза на Костю.
  - Как интересно!.. - Усмехнулся заинтригованный Маркелов, заметив мой взгляд. - А меня, Владимир Васильевич, возьмете?
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"