Абакумада : другие произведения.

Мятежник. Книга 2-я. Пять дней весны. Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение. Версия 2013 года. Нуждается в редактировании
  Глава XXXI
  1919 год, март, 24-го дня, 18.40, город Сожель, станция Полесская, штабной вагон 2 бригады
  
  После взрывного калейдоскопа событий, мыслей, речей и лиц, очнулся я в купе штабного вагона - один, со стаканом горячего крепкого чая в серебряном подстаканнике и с привкусом спирта во рту.
  
  Кажется, сюда меня привел Матвеев. Похлопал по плечу, с грустной улыбкой поздравил и едва ли не насильно заставил хлебнуть из своей фляги спирта. Еще, помнится, шепнул, что лица на мне нет.
  
  Нет лица... Да и меня больше не было. По крайней мере, я не чувствовал себя прежнего. Что в голове, что в душе - метался в лихорадочном поиске якоря. Непривычные, пугающие ощущения.
  
  Отодвинув стакан с чаем, я уперся лбом о край столешницы и, не моргая, смотрел на пол. Как это ни странно - помогало. Помогало сосредоточиться на мгновение, приостановить бешенную пляску в голове.
  
  Внезапно вспомнил о времени - по ощущениям, казалось, прошла целая вечность. Но нет - если с моим разумом все в порядке - до собрания оставалось еще двадцать минут.
  
  Успокоившись немного, отпил чая. Остро захотелось курить. Нормальные желания постепенно возвращались ко мне. Усмехнувшись такой мысли, я полез в карман за папиросами, отмечая, что действительно прихожу в равновесие, и наткнулся на стопку писем из 'сидора' Савьясова.
  
  Исписанные крупным размашистым почерком листы бумаги стягивала тонкая атласная ленточка. Здесь, в Сожеле, такими перевязывали картонные коробки с пирожными. Наверное, Оле покупал.
  
  Помрачнев и отложив письма на стол, я, наконец, закурил. Ни о чем не думая, с закрытыми глазами. Что-то непонятное со мной происходило. На пороге важных решений, когда всё нужно взвесить и обдумать за считанные минуты, мысленно я был совершенно далек от происходящего. Или это мой разум так спасал себя?
  
  Открыв глаза и возвращаясь в действительность, я уткнулся взглядом все в те же письма. С боку стопки торчал уголок фотографии. И рука сама потянулась посмотреть, кто изображен на снимке. Конечно, была надежда увидеть Олю. И - я почти не ошибся.
  
  Фотокарточек оказалось две. На первой позировали почтенные пожилые супруги со своим лохматым недовольным отпрыском. При взгляде на Савьясова-подростка - неожиданно длинноволосого и узкоплечего - я не удержался от улыбки.
  
  На второй фотографии была Ольга. Но совсем не та, которую я знал, - гимназистка лет шестнадцати с косой и белым бантом. Олины черты, но совершенно иной образ. 'Фарфоровая' тургеневская барышня.
  
  Огорченно затянувшись папиросой, я отодвинул карточку к письмам. Изменилась Оля за десять лет - жестче стала, острее, взгляд поумнел, характер выразился. И проявилось что-то неуловимо притягательное, женственное. Чего здесь не увидел.
  
  Вложив фотографии на прежнее место и укрепив ленточку, я со смутным недовольством хлопнул ладонью по стопке писем. Не покидало ощущение, будто вторгся на чужую, личную территорию. Не стоило смотреть. Тем более, что... Это была савьясовская Оля, а не моя.
  
  А в остальном, стоило сказать себе правду: Оли в моей жизни никогда не будет. То, чего она опасалась при расставании с Георгием, произошло со мной. Между нами линия фронта. И я сам только что укрепил ее. Мы с Савьясовым одновременно появились в Олиной жизни, одновременно и уйдем. Но ведь больно, зараза, это понимать!
  
  Встряхнув головой и допив чай до донышка, я спрятал письма назад в карман. Мое нынешнее состояние нравилось мне еще меньше предыдущего. Апатия и меланхолия нарастали. И с этим надо было что-то делать.
  
  Резко встав, я вышел из купе на свежий воздух, не обращая внимания на любопытные, озадаченные взгляды штабных. На перроне уже никого не было. Иногда пробегали вестовые, и где-то в отдалении шумели голоса.
  
  Небо расчистилось, показалась тонкая россыпь звезд. Помяв папиросу, я снова закурил. Ночь ожидалась морозной и темной. Уже сейчас приятно холодило голову, проясняя и освежая мысли.
  
  Такой же вечер был, когда мы с Георгием возвращались на мотоциклете из лесного схрона. С горящими, счастливыми глазами он впервые в жизни сидел за рулем и, едва освоившись, уже пытался лихачить. Это, конечно, характер. Взять, хотя бы, наш разговор о Рогачевском бунте. Все мы о нем так или иначе слышали. И только Савьясов проработал стратегию, что и как можно сделать из подобного недоразумения. А потом, будто намеренно, мне лекцию прочел.
  
  Усмехнувшись, я покачал головой. Не иначе, он готовил меня! Нет, конечно, не в 'главнокомандующие'. Скорее всего, своим доверенным лицом, соратником. Или же использовал беседы со мной, чтобы озвучить вслух мысли, разложить все по полочкам и обнаружить в своей тактике слабые места? В любом случае... Я был благодарен Георгию за нежданную науку. Как следствие тех бесед, первичный план созрел сам собой. Оставалось только адаптировать его под местные условия, проработать в деталях и определить исполнителей.
  
  Глубоко затянувшись, я прислонился к перегородке вагона. С исполнителями было намного сложнее. Относительно личного состава иллюзий питать не приходилось. Основная масса - неопытные и недисциплинированные крестьяне и рабочие. Дело спасает их воодушевление и единый порыв. Но насколько всего этого хватит? Нужна постоянная цепь успехов, высокий темп действий. А для начала - стремительный захват Сожеля. Сможем ли мы это обеспечить?
  
  В первую очередь, предстояло определиться с командным составом. Все, кто желают, - решил я - останутся на своих местах. Но, кроме того, необходимо срочно назначить офицеров на освободившиеся после бегства коммунистов должности: командира 67-го полка, командира артиллерийского дивизиона, комбата-1 68-го полка. И это только навскидку. Савьясовская рота, к примеру, тоже нуждалась в командире. Не Кридинер же им будет. Тот, очевидно, так и останется заседать в Полесском Повстанческом Комитете - 'комиссар' нового пошиба.
  
  Но не успел я вспомнить о Михаиле Арнольдовиче, как он тут же явился собственной персоной, загородив мне обзор из тамбура на перрон. Стараясь держаться на равных, он криво усмехнулся и, заложив руки за спину, в знакомой ленивой манере спросил:
  
  - Ну и каким Вы видите наше дальнейшее сотрудничество, господин главнокомандующий?
  
  Что он ожидал услышать от меня? Что я, первым же делом, брошусь делить власть и проводить границы влияния? Опасался за собственную востребованность?
  
  - Думаю, мы решим это коллегиально, на предстоящем совещании, господин председатель, - подчеркнуто вежливо и бесстрастно ответил я. Хотя, конечно, вопрос был серьезным. И в некотором смысле Кридинер прав: во избежание возможных недоразумений разграничить зоны ответственности следовало как можно раньше. И при свидетелях.
  
  По его лицу проскользнула неприятная улыбка. Стягивая перчатки, он не спешил проходить в вагон. И намеренно не смотрел мне в глаза. Впрочем, за ним это всегда водилось.
  
  - Господин главнокомандующий...
  
  - Командующий, - перебил я.
  
  Усмехнувшись и двинув бровями, Кридинер продолжил:
  
  - У нас есть арестованный. Полагаю, в Вашем праве решить его судьбу, - и он указал на подходящих к вагону вооруженных солдат, подталкивающих в спину какого-то человека.
  
  - Что за арестованный и по какой причине? - Хмуро уточнил я. Не ожидал, что придется начинать с этого.
  
  - А я не говорил? - С наигранным простодушием удивился Кридинер. - Наш патруль по собственному почину арестовал железнодорожных коммунистов. Двадцать человек! По моему распоряжению всех отпустили, а комиссара оставили. Раз уж бойцы считают Вас человеком авторитетным, Вам и решать, что с 'этим' делать...
  
  Председатель Повстанческого Комитета будто бы упивался своей маленькой 'местью'. Смотрел я на бывшего прапорщика и не понимал, зачем Савьясов привлек его к своему делу? Неужели не чувствовал червоточины? Впрочем, тайное общество - не орден без страха и упрека. Кридинер был младшим офицером роты и неплохо справлялся со своими прямыми обязанностями. Учитывая общий фон в бригаде - почти находка.
  
  
  - Пусть заведут в вагон, - распорядился я, сохраняя безмятежное выражение лица. - Кстати, надеюсь, к собранию всё подготовлено?
  
  - Так точно! Все извещены и через пять минут прибудут в зал ожидания Полесской станции, - по привычке отрапортовал Кридинер. И тут же помрачнел. Не давалась ему пока новая роль.
  
  Скрывая улыбку, я отвернулся. Впрочем, то ли еще будет?
  
  Вернувшись в купе за фуражкой и поправив перед зеркалом форму, я прикрыл глаза и мысленно проговорил свои первые слова перед собранием. Появилось ненужное волнение, от которого мне было известно только одно лекарство - до последнего не думать о том, что будоражит. Поэтому больше никаких репетиций я не проводил и вышел в коридор вагона.
  
  Недалеко от тамбура ждал арестованный - мужчина среднего возраста в форменном пальто железнодорожника без знаков отличий. Он стоял между двумя солдатами, прислонившись к стене, и встречал меня угрюмым, настороженным взглядом. Однако времени на разговоры с ним уже не оставалось.
  
  - Кто Вы? Имя, должность? - Приостановившись, спросил я.
  
  Человек нахмурился, словно что-то решая для себя, и после паузы ответил:
  
  - Комиссар Сожельского железнодорожного узла Химаков... Иван.
  
  Мысленно проклиная Кридинера за подкинутую задачку, я приказал бойцам провести арестованного в свободное купе и содержать под охраной до моего распоряжения. Что делать с этим Химаковым, совершенно не представлял. Отпускать прямо сейчас, до захвата города, было нельзя - из многих соображений. Но и не стрелять же!
  
  Штабной вагон стоял на первом пути, в минуте ходьбы от Полесской станции. Не замечая ничего вокруг и перебирая в голове варианты решения вопроса с захваченным комиссаром, я шел быстрым шагом по перрону. До боли знакомый голос, обладателю которого еще утром очень хотелось накостылять по шее, радостно окликнул меня:
  
  - Владимир Васильевич!
  
  Спешащий ко мне через пути Костя Маркелов едва не упал, спотыкнувшись о рельсы. Наконец, оказавшись на перроне, он растянулся в счастливой улыбке:
  
  - Вы не представляете, как я рад, что Вы добрались! Как узнал, что Ваш эшелон угнали!.. - Он сокрушенно помотал головой. - Думал - всё! Застрянете в Калинковичах.
  
  - Эх, Костя, Костя! Дело, конечно, прошлое, - укоризненно посмотрел я на него, пожимая руку. - Но, честно говоря, не ожидал от Вас! Бросили эшелон на произвол судьбы...
  
  Он виновато вздохнул, поморщился и поспешил сменить тему.
  
  - Вы тоже на собрание? Эх, жаль, пропустил я митинг, на котором главнокомандующего избрали!
  
  И мне сразу стало ясно, что Костя ничего не знал.
  
  - Командующего, - усмехнувшись, поправил его я.
  
  - Да? Но это неважно. Главное, что за человек! - Назидательно сказал Маркелов. - Я за эти дни насмотрелся на говорунов. Поверьте - никого толкового, кому можно было бы поверить и за кем пойти. Вот и сейчас, боюсь, окажется очередной болтун. Или авантюрист.
  
  Костя замолчал, сосредоточенно глядя под ноги и приноравливаясь к моему шагу. 'Значит - болтун или авантюрист, говоришь?' - мысленно усмехнулся я. - 'Ну что ж, Недозбруев, сейчас предстоит выдержать серьезнейший экзамен. А потом денно и нощно доказывать, что ты не напрасно влез в это дело'.
  
  - Хотя, знаете, - неожиданно продолжил Маркелов. - Сумел же он всколыхнуть моих солдат. Да как!.. Такое воодушевление, порыв! В один момент рота преобразилась, стала единым целым! Говорят, будем брать Сожель! Вот это, конечно, очень правильно! Некоторые еще узнают, что такое русская армия и русский офицер!
  
  Лицо его раскраснелось, глаза сощурились в праведном гневе. Бог ты мой! Не иначе, он всерьез полагал участием в восстании что-то доказать своей бывшей подруге! И я еще считал его старше Плюева!
  
  - Должен Вас огорчить, Костя. Ваша рота не будет брать Сожель. Я понимаю, что у Вас есть особые мотивы... Но. Надо думать о будущем. Рота вымотана в боях. Сейчас вам, конечно, море по колено. Но скоро наступит момент, когда нам придется преодолевать натиск частей Красной Армии. И вот именно тогда на первый батальон, включая Вашу роту, будут возложены огромные надежды. Поэтому... Но давайте дождемся собрания! - Внезапно опомнившись, оборвал себя я и вошел в здание станции.
  
  Сначала возмущенный моими словами, а затем озадаченный, Костя с подозрением уставился на меня.
  
  - Не может быть!.. Вы?!.. В штабе командующего?! Здорово! Это хороший знак!
  
  Усмехнувшись, я кивнул.
  
  - Спасибо! Но штаба еще нет. Я Вас послушал и сам стал командующим.
  
  Потрясенный Костя так и застыл в вестибюле, провожая меня огромными, растерянными глазами.
  
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 19.20, город Сожель, Полесский вокзал
  
  Когда-нибудь, если не помру вскоре, я обязательно подробно опишу это собрание, стоившее мне лет десять жизни. Или наоборот - ограничусь всего одной фразой. Мол, собрал господ офицеров, объявил о принятии на себя руководства восставшими и приказал: 67-му полку занять город, 68-му - выставить сторожевое охранение по всем направлениям, начальнику связи - наладить связь.
  
  И вроде бы сначала все шло неплохо. Я представился собранию, обрисовал, какой вижу нашу нынешнюю ситуацию. Не распыляясь, рассказал о своей платформе и о предлагаемой стратегии. Скептические, насмешливые взгляды начинали таять, пока их не осталось вовсе. Равнодушных теперь не было. Лица вокруг меня несли на себе от сосредоточенного критического осмысления до вдохновленной восторженности. И со всех сторон сыпались вопросы. Иной раз - совсем непростые. Порой приходилось тяжело, и тогда я встречался взглядами с Матвеевым, Журавиным или Маркеловым - словно черпая от них свежих сил и веры в себя.
  
  А потом раскрылись двери и явили нам бывшего начальника штаба 68-го полка подполковника Доссе. До моего внезапного 'вознесения' именно он считался командиром бригады. И, судя по всему, не желал слагать с себя полномочий.
  
  - Наслышан, наслышан! - С высокомерной улыбкой на лице пожал он мне руку. И попытался перехватить инициативу. - Вы уже приступили к формированию штаба? Предлагаю себя - в качестве начальника штаба. Как Вы могли заметить, человек я опытный, с Академией Генштаба за плечами...
  
  'Не чета тебе, неучу', - прочитал я продолжение в его глазах. На груди Доссе гордо сиял венок с орлом выпускника Академии. Может он и ордена с погонами с собой тайно возит? Но тут неожиданно с места поднялся Матвеев.
  
  - Прошу прощения у господина командующего... Разрешите вопрос?
  
  - Да, Михаил Семенович! - Поддержал я его.
  
  Склонив голову набок, Матвеев сквозь прищур глаз смотрел на подполковника Доссе.
  
  - Позвольте узнать, Аркадий Борисович, как Вашему помощнику со вчерашнего дня, и как Вашему командиру в 68-м полку. Где Вы пропадали всё это время? И какой может быть прок от Ваших академических знаний, если Вас попросту нет на месте?
  
  Переглянувшись с Кридинером и придав таинственности своему лицу, Доссе многозначительно повел бровями и уверенно отвечал:
  
  - Вы безусловно правильно ставите вопрос. Я бы и сам на Вашем месте потребовал отчета. Однако из соображений секретности и особой важности для судьбы нашей бригады, не могу позволить себе раньше срока говорить вслух о проблеме, которой мне пришлось посвятить себя в прошедшие сутки. Я обязательно дам Вам ответ в конфиденциальной обстановке. Поверьте, всё очень серьезно.
  
  'Вот ведь жук!', - мысленно ухмыльнулся я. Насколько мне помнилось - Доссе подчеркивал это еще в Туле, в мою бытность комбатом - к большевикам он пошел служить добровольно, из идейных соображений, увидев в них 'перспективу светлого будущего человечества'. И вот теперь соображения переменились... Такие прохвосты, как Аркадий Борисович, нигде не пропадут.
  
  Однако и Матвеева не просто было прошибить.
  
  - Аркадий Борисович, я весьма польщен Вашим доверием! Однако, раз дело столь серьезно, стоит ли Вам отвлекаться от него на хлопотливую и рутинную должность начштаба? Уверен, что в интересах бригады, эффективнее будет направить Ваши таланты исключительно в одну сферу, освободив Вас от всего прочего.
  
  Казуистическая перепалка затягивалась, и я уже почти не слушал их, стараясь придумать правильный и достойный выход из ситуации. Пробежал глазами по офицерам, и тут же нашлось решение в лице начальника штаба 67-го полка Юрия Степановича Иванова. К слову, тоже выпускника Академии. Главное, чтобы он не отказался.
  
  Не удержавшись от усмешки, я остановил разгоряченного уже Доссе и взял слово:
  
  - Аркадий Борисович! Я благодарен Вам за предложение, но, к сожалению, Вы несколько опоздали.
  
  Подполковник едва заметно напрягся.
  
  - У меня уже намечен офицер на эту должность.
  
  Удивленно приподняв бровь, Доссе с ледяной маской на лице поинтересовался:
  
  - И кто же, позвольте узнать?
  
  - Одну минуту! - Улыбнулся я и, прежде чем назвать Иванова, подошел к нему, сидящему среди остальных офицеров в зале. При моем приближении глаза начштаба-67 округлились от догадки. Назови я его фамилию сразу, с импровизированной сцены, находясь рука об руку с Доссе, он бы отказался. А вот так - глаза в глаза - у меня были шансы.
  
  - Юрий Степанович! Я знаю Вас, как хорошего профессионала и ответственного, порядочного человека. Надеюсь, Вы согласитесь помочь мне в нашем начинании. Предлагаю Вам должность начальника штаба Сожельской группы войск!
  
  Капитан Иванов медленно встал, неотрывно глядя мне в глаза. Ему нужно было время подумать, и он понимал, что этого времени нет. 'Ну же, решайся!' - мысленно просил его я. Молчание затягивалось.
  
  С Юрием мы познакомились при аттестации в бригаду. Он был немногим старше меня и производил впечатление очень выдержанного и скромного человека. Нашему дальнейшему общению помешало распределение в разные полки. Да и, признаться начистоту, в круговерти событий я о нем просто забыл.
  
  У Иванова даже испарина выступила на лице, пока он обдумывал предложение.
  
  - Я согласен, - выдавил из себя Юрий в тот момент, когда мне уже казалось, что ответ будет отрицательным. И через силу улыбнулся.
  
  С души словно камень свалился! Остальные вакантные должности распределились довольно легко. Иванов подсказал, кого стоило назначить командиром 67 полка. Я уже видел этого офицера, выступая в Повстанческом Комитете. Следуя примеру Иванова и совершенно неожиданно для меня, артиллеристы предложили в качестве командира артдивизиона Владимира Бранда. Было приятно поздравить его и услышать в ответ тихое: 'Ну, тёзка, удивил, так удивил!..'
  
  В подборе кандидатур комбата-1 и завхозчасти 68-го полка я полностью положился на Матвеева. И лишь в единственном вопросе вмешался, надеясь на его понимание. Перевел бывшую савьясовскую роту в свое особое распоряжение, назначив ее командиром прапорщика Никитенко.
  
  Все это время Доссе сидел рядом с Кридинером в первом ряду и невозмутимо наблюдал за происходящим. 'Никак готовит ответный ход?' - подумалось мне. И неспроста.
  
  Не успели мы закончить с кадровым вопросом, слово взял Кридинер. Обращаясь к присутствующим от лица Повстанческого Комитета и тем самым повышая свою значимость, он долго рассуждал о важности момента и о демократических заветах Великой Русской Революции. Столь долго, что все успели заскучать. Но главное - подчеркнул, что представляет интересы рядовых солдат. И эти интересы в обязательном порядке должны присутствовать в штабе главнокомандующего.
  
  Он мог бы и не продолжать. Ход был рассчитан верно. Если я позиционирую себя как борца за возвращение принципов Февральской Революции, то просто не имею права отказать представителю Повстанческого Комитета Доссе быть включенным в состав своего штаба. И понимание этого так разозлило, что я едва совладал с собой. Но, черт побери, ради чего они прорывались в мое окружение любой ценой?!
  
  Успокоив себя обещанием найти способ избавиться от Доссе, я пришел в относительное равновесие. И приступил к постановке боевой задачи.
  
  О том, что мы будем брать Сожель, все знали еще до собрания. Эта весть моментально облетела бригаду. Офицеры высказывались удивительно единодушно. Кроме того, словно прочитав мои мысли, в первую очередь ратовали за захват тюрьмы. Я считал необходимым освободить всех политических, чтобы большевики не могли использовать их в качестве заложников. Да и тактически движение с севера на юг казалось предпочтительней. А в довершение всего выяснилось, что в местном исправдоме находились одиннадцать наших офицеров, включая ротного 67-го полка. Все они были арестованы Чекой еще до отправки на фронт. Правда, никто не знал, живы ли?
  
  Выступать решили в девять вечера. На сбор и подготовку личного состава оставалось немногим более часа.
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 19.50, город Сожель, штабной вагон войсковых частей Сожельской группы
  
  Стоило мне объявить об окончании собрания и пригласить командиров полка и новообразованный штаб в вагон на совещание, как где-то возле сердца возник холодный крутящийся клубок. С тех пор он присутствовал постоянно, то увеличиваясь, то уменьшаясь в объеме.
  
  - Владимир Васильевич, - поравнявшись со мной по дороге к вагону, тихо обратился Иванов. - Вы должны знать. Я не здоров. Простудился сильно еще в Калинковичах. Меня лихорадит. Боюсь, что могу подвести Вас в любой момент. Поэтому и хотел отказаться. Но понял, что вопрос тут принципиальный...
  
  Он тяжело вздохнул. Озабоченно глянув в его замутненные глаза и вспомнив об испарине, которую посчитал признаком волнения, я с благодарностью пожал ему руку.
  
  - Вы очень верно поняли, Юрий Степанович! Но вообще-то дело не только в Доссе. Я действительно вижу Вас начальником штаба. Поэтому будем срочно заниматься Вашим здоровьем. Доктору показывались? - И, заметив, что он отрицательно мотнул головой, распорядился послать вестового за Журавиным.
  
  - Я осмелюсь посоветовать Вам сразу же назначить себе адъютанта, - с трудом ворочая языком, продолжил Иванов. - Желательно из штабных офицеров. Неважно - знакомы Вы с ними или нет. Они хорошо знают эту службу. Любой другой офицер на первых порах допустит много ошибок. А для Вас время дорого. Кроме того, прямо сейчас нужно издать письменный приказ по бригаде. В нем должна прозвучать общеполитическая установка, правила поведения. Что я имею в виду? Вот, например, сейчас мой бывший полк отправится на занятие города. Я уверен, что наряду с нормальными боевыми подразделениями, по Сожелю будут бродить погромные компании. Как поступать личному составу с грабителями и мародерами? Какое наставление по этому вопросу Вы можете дать? Или же - как относиться к коммунистам в своих рядах?
  
  Подсказки были, безусловно, толковыми. И, первым же делом, появившись в штабном вагоне, я распорядился об адъютанте. Не успели мы занять места за одним общим столом, как мне уже представили пронырливого малого с классической физиономией купеческого приказчика.
  
  - Поручик Архангельский прибыл в Ваше распоряжение!
  
  Как оказалось, господин поручик имел по этой части большой опыт. Служил адъютантом еще в старой армии и здесь - у комбрига Колганина.
  
  Посоветовавшись с Матвеевым и Ивановым, я надиктовал ему текст приказа:
  
  'Всем войсковым частям Сожельской группы.
  
   Сего 24-го марта я по избрании Повстанческим Комитетом принял на себя обязанности командующего войсками Сожельской группы, восставших против правительства Троцкого и Ленина.
   Приказываю во всех войсковых частях арестовывать всех политических комиссаров и тех из коммунистов, за которых не будет поручительства их части.
   Приказываю в войсковых частях, не имеющих начальства, немедленно выбрать таковое.
   Под страхом строжайшей ответственности запрещаю всякие самочинные выступления, как-то: грабежи, погромы и т.п.
   Все части должны оставаться на своих местах и беспрекословно исполнять мои приказания, памятуя, что новая власть есть власть русского народа и что она будет руководить Вами в великой борьбе за освобождение трудящихся от произвола шайки негодяев, мучающих нашу Родину.
   Командующий войсками Недозбруев*'.
  (* подлинный текст приказа с изменениями, касающимися фамилии ГГ и названия города)
  
  
  * * *
  Новым командиром 67-го полка стал подполковник Томилин Геннадий Федорович - коренастый, смуглый брюнет лет сорока. На правах делегата он входил в состав Повстанческого Комитета и горячо болел за успех восстания.
  
  Однако во многом взгляды у нас не совпадали и, отрабатывая тактику грядущей операции, мы долго не могли найти общий язык. Офицер он был умный и грамотный, в споре с ним приходилось нелегко. Тем более, что навыков по ведению боевых действий в городе я не имел. Томилин, надо полагать, тоже, но, по крайней мере, теоретически что-то себе представлял. Кроме того, обостренное восприятие подсказывало, что чувствует себя подполковник отчего-то уязвленным и относится ко мне ревностно. И потому не может сразу же согласиться с моим мнением.
  
  Его подход к выполнению задачи подразумевал неизбежные и весьма ощутимые потери среди противника и мирного населения. В то время как я призывал придерживаться принципа 'малой крови'. Зато, подчеркивал Томилин, весь город можно взять за час-другой. Он едва сдерживался, чтобы не съязвить по поводу моего 'излишнего гуманизма, который до добра не доведет'.
  
  И все же я оставался непреклонен.
  
  - Если мы хотим, чтобы общество поддержало нас и наши идеи, жертвы должны быть минимальными. От этого во многом зависит будущее и успех восстания! - Мне уже не хватало терпения для его убеждения, и я начинал горячиться. - Два часа или двенадцать уйдут на захват города - вот это, как раз, не принципиально!
  
  Томилин, сверкая из-под бровей черными, как уголь глазами, возражал.
  
  - За сколько часов, по-Вашему, прибудет бронепоезд откуда-нибудь из Брянска? А вслед за ним - эшелон с войсками? Всего-то триста верст!.. Часов за десять запросто можно управиться! Так как же не принципиально?! Да нас же на корню задавят!
  
  Предложив всем папиросы, я с нетерпением закурил и после паузы ответил:
  
  - Если Вы думаете, что я полагаюсь на 'авось', то глубоко заблуждаетесь. В качестве заведующего хозчастью полка, мне довелось побывать на совещании у местного военкома незадолго перед отправкой бригады на фронт. Михаил Семенович там тоже был, может подтвердить мои слова, - кивнул я на Матвеева. - Ситуация такова, что столь быстро собрать против нас армию ни в Брянске, ни в Могилеве не получится. К тому же, возможные пути подхода противника мы планируем перерезать силами подразделений 68-го полка, при поддержке нашей артиллерии.
  
  Матвеев в спор не вмешивался. Просто кивнул и продолжил с нахмуренным лицом изучать карту уезда. Зато вмешался Бранд, до сих пор внимательно слушавший нас.
  
  - Вы, господа, как мне кажется, несколько преувеличиваете способности сожельских большевиков к обороне, - неожиданно заявил он с лукавой улыбкой. - Я побывал сегодня днем в Савое...
  
  Все мы оторопело уставились на него. Оценив наше изумление, тезка с наигранной скромностью потупил взгляд и попытался объясниться.
  
  - Знаете ли, мне митинги еще в Калинковичах порядком наскучили. Стало интересно, что в городе происходит. Зашел в одну кофейню, в другую. Знакомых навестил. Послушал, о чем обыватель говорит. А говорил он о том, что, испугавшись мятежных полков, комиссары решили запереться в Савое и там дожидаться подмоги. Путь мой как раз мимо пролегал. Вижу, у главного входа стоит авто, загруженное ящиками с винтовками. Двери настежь открыты. Люди через них свободно проходят. И людей много - молодые штатские парни. Помогают разгружать ящики, винтовки получают и здесь же, в вестибюле остаются. Походил среди них, прислушался. Интересные факты почерпнул. Винтовок всего триста штук, и часть из них - в негодном состоянии. Хранились в караульном батальоне, как оружие отряда городских коммунистов. Примечательно, что карбат винтовки отдал, а сам защищать комиссаров отказался.
  
  - Даже так?! - Не удержавшись, перебил его я.
  
  Бранд кивнул.
  
  - Но и к нам в объятья батальон не спешит. Объявил себя нейтральным. В любом случае, триста штыков у большевиков можно вычесть.
  
  - Кстати, что у нас с разведкой? - Спросил я у Томилина.
  
  Сосредоточенно слушая Бранда, он кивнул головой.
  
  - Да, отправлены группы к тюрьме и в центр города. Но сейчас вижу необходимость произвести разведку боем непосредственно у Савоя. Посмотрим - чем нам ответят. Разрешите исполнять?
  
  К тому моменту у нас уже была проведена полевая связь между штабными вагонами. И Томилин прошел к аппарату, установленному в ближайшем купе.
  
  Между тем, Бранд продолжал.
  
  - А потом вижу - толпа коммунистов перед кем-то почтительно расступается. Идет такой весь целеустремленный комиссар в сопровождении десятка приспешников. И даже не идет, а несётся, будто паровоз. При этом с лицом у него что-то нехорошее. Взлетает на лестницу. Ну, я за ним, отпустив шагов на тридцать, - интересно стало, отчего у него глаза так выпучены. Заворачивает на второй этаж и входит в большую комнату, оставляя открытыми двери. Грех было не заглянуть. А там - элегантная красавица-блондинка в обществе молодых комиссарчиков.
  
  Увлекшись рассказом артиллериста, офицеры заулыбались.
  
  - И все испуганные, слушают пришедшего, что-то там о бронепоезде, перешедшем к мятежникам говорят, - живописал Владимир.
  
  Снова не удержавшись, я вставил реплику:
  
  - Было дело! Так спешил нам сдаться, что едва дрезину не раздавил! А мы с Михаилом Семеновичем, - взглянул я на улыбающегося Матвеева. - Уж думали револьверами от него отбиваться!
  
  Посмеявшись и обменявшись впечатлениями о происшествии, все вновь обратились к рассказу Бранда.
  
  - Меня, значит, комиссарчики в упор не замечают. Оплакивают бронепоезд. А у блондиночки глазки зеленые, напуганные - аж на пол-лица!.. - С восхищением, достойным хорошего артиста, вздохнул он. - Думаю, ну что ж ты среди этого жабья делаешь?! Потом не удержался, пожалел их. Спросил, чего ради они так убиваются? Однако сочувствия моего господа комиссары не оценили - пришлось откланяться.
  
  - Мне с трудом верится, что Вам, Владимир Владимирович, после этакого выверта удалось спокойно уйти, - покачал головой я, пристально глядя на Бранда.
  
  Тот ухмыльнулся в ответ и неоднозначно заверил.
  
  - Спокойно или не очень, но все остались живы и здоровы. Может быть, несколько обиженными.
  
  Разрядившись и развеявшись благодаря Бранду, мы вновь продолжили вырабатывать план действий. Однако вскоре нам помешали. Появившийся в дверях адъютант доложил о визите делегата железнодорожных служащих и напомнил о дожидающемся моего решения арестованном. Кроме того, прибыл для осмотра начальника штаба доктор Журавин.
  
  Вспомнив о пленнике, я в буквальном смысле схватился за голову.
  
  - Господа, предлагаю первым же делом коллегиально решить судьбу арестованного комиссара, - глянув на вальяжно раскинувшегося на стуле Доссе, сказал я. - Его задержали солдаты еще до моего избрания. Не представляю пока, как с ним поступить. Жду Ваших мнений.
  
  И я распорядился привести большевика.
  
  - Ба, да это же Химаков! - С изумлением воскликнул Матвеев.
  
  Посеревший и уставший от напряжения, арестованный за эти два часа постарел лет на десять. Он понуро стоял в центре помещения в перекрестке наших взглядов и, похоже, готовился к самому худшему. Помимо комполка-68, его узнали Иванов и Томилин.
  
  - Да какой же Иван Арсентьевич комиссар? - Удивился Томилин. - Насколько я помню, он занимался организацией нашей перевозки на фронт. Без него мы бы неизвестно когда и как управились!
  
  - Верно! Толковый человек, даром что комиссар. Да, Геннадий Федорович, - все же комиссар и коммунист! - Уточнил Матвеев. - Но, в первую очередь, ответственный работник и знаток своего дела. Коммунист коммунисту рознь, как говорится. Господин командующий, может, отпустим под честное слово?
  
  Покрывшийся испариной Иванов, прежде чем выйти к ожидающему его доктору, прошелестел:
  
  - Я поддерживаю.
  
  Но совершенно неожиданно для меня остальные члены штаба высказались против. И притом - категорически. Первым об этом заявил Доссе.
  
  - Оставить заложником, а еще лучше - расстрелять.
  
  Бранд посчитал расстрел излишним, но идею с заложничеством одобрил.
  
  - Ни в коем случае не отпускать. Особенно сейчас. Он же первым делом в Савой помчится! А так - для своей же пользы используем.
  
  И начальник связи оказался с ним единодушен. К счастью, кроме Доссе расстрел никто не предлагал.
  
  Мои размышленья вновь прервал адъютант.
  
  - Прошу прощения, но господин железнодорожник настаивает немедленно принять его. Утверждает, что дело высокой важности.
  
  - Хорошо, пригласите, - недовольный собственной нерешительностью в вопросе Химакова, пробурчал я. - Но прежде доставьте арестованного назад в купе!
  
  Подметив полный ненависти взгляд комиссара, я нахмурился. Бранд был прав - прямо сейчас отпускать нельзя. И в честное слово этого человека мне почему-то не верилось. Пусть еще немного посидит, пока ситуация в городе не определится.
  
  Буквально сразу после Химакова в помещение вошел ладный и подтянутый инженер с приятным умным лицом. Я встал ему навстречу и сразу же вспомнил, где и при каких обстоятельствах его видел. У Колесникова! Однажды мы с ним долго уступали друг другу право первым войти в дом.
  
  Похоже, узнавание было взаимным. Он по-особенному улыбнулся и представился:
  
  - Начальник депо при станции Сожель Егоров Михаил Тихонович.
  
  Назвался и я, познакомил с членами штаба. Мы пожали руки и пригласили Егорова за стол. Закурили. Гость сразу же приступил к своему вопросу.
  
  Как выяснилось, Михаил Тихонович был делегирован сожельскими железнодорожниками к руководителям антибольшевистского восстания. Все эти дни они с нескрываемым интересом наблюдали за метаморфозами в нашей бригаде. И вот, наконец, заметив, как стихийный бунт перерастает в организованное движение, решили выяснить для себя, по пути ли им с нами. Егоров приглашал нас на митинг, проходящий прямо сейчас в депо.
  
  Я взглянул на часы. До начала операции по захвату города оставалось всего тридцать минут.
  
  - Кого именно Вы хотите видеть на митинге?
  
  Егоров с готовностью ответил:
  
  - Лучше, если будете именно Вы. Собралось около тысячи человек. Они хотят знать, что происходит и кто руководит восстанием, какова его платформа. Решается вопрос будущего.
  
  Игнорировать этот митинг я не мог. Железнодорожники были определяющей гражданской силой Сожеля. Мы нуждались в их поддержке. Но и оставлять начало боевых действий без личного внимания - тоже казалось неправильным. Вдруг что-то пойдет не так?.. Раздосадованный несвоевременной активностью железнодорожников, я уточнил:
  
  - Если появлюсь минут на двадцать - будет достаточно? Честно говоря, у нас сейчас практически нет времени.
  
  - Да, конечно. Мы всё понимаем. Вам хотя бы показаться и обозначить свои главные цели, - обрадовал меня Егоров. - После кто-нибудь из назначенных Вами господ офицеров мог бы продолжить...
  
  Предложение было хорошим, но я не сразу сообразил, кому поручить участвовать на митинге в качестве представителя бригады. Впрочем, кто у нас тут 'комиссарил'? И чем он сейчас занимался?
  
  - Аркадий Борисович! - Обратился я к Доссе. - Найдите Кридинера. Пусть прибудет вслед за мной на митинг. Ну, или кто-нибудь толковый из Повстанческого Комитета.
  
  Поднявшись с места, подполковник недовольно поджал губы, сдержанно кивнул и проследовал к телефонному аппарату. Впрочем, наблюдать за ним и оценивать его действия, мне было уже некогда. Время неумолимо бежало вперед. Договорившись с Томилиным и Матвеевым о порядке взаимодействия, я накинул шинель и вместе с Егоровым вышел в импровизированную 'приемную'.
  
  И столкнулся нос к носу с Журавиным, закончившим осмотр Иванова.
  
  - Разрешите обратиться? - Деликатным голосом спросил доктор.
  
  Извинившись перед Егоровым, я с тревогой вскинул взгляд на Алексея Дмитриевича.
  
  - У Иванова что-нибудь серьезное?
  
  Журавин сумрачно кивнул.
  
  - Похоже, 'испанка'. Ему бы не в штабе заседать, а отлежаться... Как бы воспаление легких не началось.
  
  Новость меня расстроила. Не хватало еще эпидемии со всеми вытекающими последствиями! Впрочем, тут сложно было что-то предугадать. 'Испанка' лютовала по всей России.
  
  - Ладно, - покачав головой, сказал я. - Вернусь через полчаса - обсудим. Дождитесь меня, пожалуйста.
  
  На выходе из вагона Журавин вновь окликнул меня.
  
  - Владимир Васильевич! - Помявшись, начал он. - Э-э... Я понимаю, что, возможно, мои эмоции сейчас не уместны...
  
  - Алексей Дмитриевич, что-то еще случилось? - Наморщив лоб, с нетерпением поторопил я традиционно многословного доктора.
  
  - Э-э... Нет. Просто я хотел сказать, что очень рад! Это хорошо, что именно Вы возглавили бригаду, - негромко договорил он.
  
  С признательностью улыбнувшись, я пожал ему руку и поспешил вслед за Егоровым к небольшому маневровому паровозу. Вот вроде бы нечто эфемерное - сказанное кем-то доброе слово. А на душе становится теплее. И вперед смотришь куда увереннее.
  
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 20.40 часов, город Сожель, мастерские железнодорожного депо
  
  В кабине новенького маневрового паровоза мы неторопливо двигались в сторону Либаво-Роменского вокзала. Кромешная темнота, редкие огоньки вдоль путей, неуловимо необычная атмосфера. Почему необычная - ответить я бы не смог. Так чувствовалось. Говорящий о чем-то с машинистом Егоров тоже воспринимался странно. Возможно потому, что был вхож в дом Колесникова и напрямую напоминал мне о том времени? Я не спешил разбираться в том нагромождении и странном сочетании эмоций, управлявших сейчас мной.
  
  - Скоро уже прибудем! - Стараясь быть услышанным, громко сказал Егоров. - Чтобы не терять времени, прямо в мастерские заедем. Я уже предупредил машиниста.
  
  Уточнив у него порядок выступления, я поинтересовался:
  
  - Может быть знаете, как там поживает Николай Николаевич Колесников? Не было времени к нему зайти...
  
  На лице начальника депо промелькнуло сожаление.
  
  - Он в больнице лежит! После сильного сердечного приступа!
  
  Новость неприятно поразила. Конечно, я знал о его слабом сердце, но не думал, что все так серьезно. Заметив мою реакцию, Михаил Тихонович продолжил:
  
  - Говорят, какое-то плохое известие получил позавчера. Прямо на службе упал в обморок.
  
  Позавчера утром погиб Савьясов. Но я не представлял, как об этом мог узнать железнодорожный инженер в Сожеле? Спросить у самого Колесникова, если он в состоянии говорить? И вызвать у него новый приступ? Или, не дай бог, еще о Савьясове придется сообщить...
  
  - У кого можно узнать, что за известие? - Встревожено спросил я. - Мне небезразлична его судьба...
  
  Слова Егорова заглушил паровозный гудок. Мы въезжали в депо навстречу целому морю людей. Невольно поморщившись от резкого звука, я покачал головой и показал на уши. С непривычки меня порядком оглушило. Михаил понимающе кивнул и демонстративно пожал плечами. Очевидно, он не знал ответа на вопрос.
  
  С паровозного мостика и началось мое выступление перед собравшимися. Железнодорожники изучали меня с пытливым интересом, переговариваясь между собой и, судя по всему, пропуская мимо ушей первую часть речи. Наверное, это было к лучшему. Потому как времени обдумать свои слова у меня не оказалось. Пришлось приводить мысли в порядок прямо на ходу. Но через минуту-другую, я уже освоился и сам удивлялся складности вырывающихся фраз.
  
  В общем-то, ничего нового я не говорил. Рассказал, что мы будем бороться за возвращение завоеваний Великой Русской Революции, призвал выбрать из своих рядов Повстанческий Комитет, который войдет в структуру новой народной власти. Однако, видя то воодушевление, с которым впитывали мои слова простые рабочие и служащие, с каким волнением и слезами в глазах смотрела на меня интеллигенция, я сам почувствовал необычайную торжественность момента. Они приняли нас! Ну а после того, как сообщил им, что ровно через пять минут наши подразделения начинают операцию по захвату города, люди восторженно взревели. Бросали в воздух шапки и фуражки, кричали 'ура!', обнимались... Такой бури эмоций я от них не ожидал. У самого слезы на глазах выступили - словно осознал святость момента. Сами жители Сожеля благословляли нас на захват своего города!
  
  ...Мне необходимо было возвращаться в штаб, но я не мог бросить людей в момент их наивысшего ликования. Так и стоял, впитывая в себя эту стихийную, всеобъемлющую энергию. Чуть только эмоции поутихли, раскрасневшийся от волнения Егоров, появившись рядом со мной, начал говорить о будущей счастливой жизни новой России - без большевиков. О том, что наша армия - первая ласточка в этой великой борьбе. И что сожельские железнодорожники не останутся в стороне от грандиозных свершений.
  
  Тут же забрался на паровоз огромный дядька. Как оказалось, начальник железнодорожной охраны. С горящими глазами, указывая рукой на людское море, он заявил, что его отряд готов выступить вместе с Первой Русской Армией. И в ответ на это заявление из общей массы согласно откликнулось более сотни голосов. Искренне поблагодарив их, я вдруг увидел поднимающегося на мостик Кридинера.
  
  - На чем Вы прибыли? - Тихо спросил я у него.
  
  - Дрезина с бойцами прямо у ворот депо - Вас дожидаются, - тут же ответил он.
  
  Представив железнодорожникам Кридинера и попросив их дозволения покинуть митинг - что было встречено с полным пониманием - я пожал руку Егорову и поспешил на выход. Люди расступались, одобрительно пожимали мне руки, улыбались. Мир казался большим, светлым и преисполненным новых надежд. С такой поддержкой мы просто обязаны были победить!
  
  
  
  
  Глава XXXII
  2008 год, июнь, 7-го дня, город Сожель
  
  Мерзкий назойливый звук заставил Андрея вынырнуть из сна. Кто-то неизвестный звонил ему на мобильный в несусветную рань, в законный выходной. Впрочем, время оказалось не такое уж и ранее - двенадцатый час.
  
  - Да? - Хриплым голосом ответил он, садясь в постели и удивленно оглядываясь на спящую рядом Лерку. Обычно она предпочитала уходить еще ночью. Наверное, муж был в отъезде.
  
  - Алло, Андрей Александрович? Добрый день! - Раздался в трубке смутно знакомый пожилой голос.
  
  Мысленно перебрав все пришедшие на ум варианты, но так и не сообразив, кто бы то мог быть, Андрей смиренно повторил:
  
  - Добрый.
  
  - Это Вас беспокоит Туркел Николай Петрович. Мы с Вами встречались неделю назад у Переплетчикова. И Вы просили...
  
  Сонливость моментально слетела, словно и не бывало. Пожилой краевед продолжал:
  
  -...Сообщить результаты моего разговора с коллекционером. Я звонил ему вчера и договорился о встрече. Вас этот вопрос еще интересует?
  
  - Да-да! Конечно! - С жаром подтвердил Андрей. - И что ответил коллекционер?
  
  - Ну, если так, то мы с Вами приглашены на встречу в кафе 'Золотой петушок', что на проспекте Ленина, сегодня в четырнадцать часов. Поэтому, уж извините, так рано Вас побеспокоил.
  
  Вспомнив это заведение, Боровиков неприятно удивился. У него было единственное достоинство - совершенно пустой зал днём. А так - все блюда приготовлены на прогорклом масле, слишком жирные, неинтересные. Интерьер потрепанный, в убогом псевдосказочном стиле времен семидесятых годов. Хотя ремонт вроде недавно делали. Впрочем, не ради обеда он туда пойдет.
  
  Взглянув на дисплей мобильника и, отметив, что в его распоряжении есть примерно два часа, Андрей быстро сварил кофе на двоих и, усевшись за кухонный стол, открыл ноут. Как это ни странно, Никита был в сети.
  
  - Привет, у меня новости! Точнее вопрос, - написал Боровиков в скайпе прежде, чем звонить. И тут же последовал вызов от Савьясова.
  
  - Ну, у тебя и вид! - Засмеялся Никита. - Расчесываться не пробовал?
  
  Сконфузившись и пригладив вихры руками, Андрей пробурчал:
  
  - Вот она благодарность! Я тут ни свет, ни заря...
  
  Савьясов демонстративно глянул на часы и приподнял бровь.
  
  - У нас на час меньше! - Предупредил его реплику Боровиков. - А я - человек творческий, сова. Так что для субботы - это подвиг.
  
  - Я понял, - усмехнулся Никита. - И оценил.
  
  - На связь вышел бородач, - перешел к делу Андрей. - Ему удалось организовать встречу с коллекционером. Назначена на три часа по вашему. На всякий случай, будь на связи. Если вдруг возникнет вопрос по цене, да и мало ли что еще - я тебя наберу по мобильнику. Хорошо?
  
  - Хорошо. Постараюсь не занимать. А у нас, кстати, тоже есть подвижки. Катюху пригласили в архив ФСБ - нашлись дела и прадеда, и прабабки.
  
  Боровиков уважительно качнул головой.
  
  - Пусть все дословно переписывает или целиком копирует. Может там и для меня что-нибудь найдется.
  
  Закончив разговор с Никитой и приняв контрастный душ, он заглянул в комнату. Лерки уже не было. Наверное, сразу как проснулась, пошла к себе на пятый этаж. И Андрей дал зарок больше с ней не связываться. Впрочем, с досадой вспомнил он, зарок этот был не первой свежести.
  
  Пока оставалось время, он съездил на мойку, очистил 'форд' до давно не виданного натурального цвета и блеска. А потом глянул на небо и расстроился. Со всех сторон наползали тяжелые тучи. Парило. В ближайшие часы ожидалась гроза.
  
  Туркел дисциплинированно ждал его за квартал до 'Петушка', как и договаривались. Однако в машину садиться не пожелал - предложил пройтись пешком.
  
  - Он намекнул, что есть еще кое-что, связанное с интересующим нас снимком, - сообщил Николай Петрович, и Андрей мысленно порадовался, что предупредил Никиту.
  
  - Скажите, этот коллекционер может назвать источник? В смысле, человека, который ему продал? Или место, где была найдена фотокарточка? - С трудом выдерживая низкую скорость ходьбы опирающегося на трость старика, Андрей периодически приостанавливался.
  
  - Вряд ли. Откуда ему знать? - С оттенком снисходительности ответил Туркел. - Подобные господа практически никогда лично не имеют дела с алкоголиками и наркоманами, продающими за бесценок семейные реликвии. Для этого существует своего рода сеть примитивных скупщиков. Тем более, что не всегда продают истинные владельцы. Там и ворованного хватает. Коллекционеры ранга Сергея Моисеевича просматривают итоговый 'улов' и берут заинтересовавшие их предметы старины или документы у скупщиков по более высокой стоимости. Ну а между собой и вовсе по другим ценам производят обмен.
  
  Навстречу шел под руку с девушкой смутно знакомый крепкий парень с коротко остриженным ежиком волос. Слушая Туркела, Андрей попытался вспомнить: кто это и хотя бы - 'из какой оперы'? Хоккеист, пограничник или вообще какой-нибудь председатель передового колхоза? Но нет - всё было 'в молоко'. Сказывался профессиональный склероз на лица. Да и парень никак не реагировал на Боровикова. Значит, просто на кого-то похож.
  
  - Николай Петрович, а кто дает в газеты частные объявления о скупке старинных вещей? - Вспомнил Андрей случай, рассказанный хозяйкой квартиры на бывшей улице Скобелевской. Та что-то говорила о пожилом еврее.
  
  Ветеран многозначительно улыбнулся в бороду и не сразу ответил.
  
  - Андрей Александрович, у меня складывается впечатление, что Вы преувеличиваете мою осведомленность в данном вопросе. Я никогда ничего не продавал и не покупал. Моя причастность к кругу коллекционеров совершенно специфическая. Так сложилось, что у меня нет детей. Поэтому мне некому передать по наследству фотоальбомы родителей и фарфоровые статуэтки, которые собирала моя мама. Или настенные часы с маятником, привезенные дедом - капитаном парохода 'Громовержец' компании купца Грошикова. И многое другое, за которое господа, вроде Сергея Моисеевича, готовы душу дьяволу продать.
  
  Боровиков с беспокойством глянул на старика.
  
  - Вы за свою жизнь не опасаетесь?
  
  Туркел беззвучно рассмеялся и иронично покачал головой.
  
  - Уже нет. Пару лет назад я собрал всё, что может представлять хоть какой-то интерес, и передал в дар музею города. Сам участвовал в создании экспозиции 'Интерьер дома сожельского интеллигента начала ХХ века'. Не все получилось, как хотелось бы. Но работать над этим проектом было очень интересно. Зайдите как-нибудь в Охотничий домик, если будет желание, ознакомьтесь. Так что с этой стороны мне теперь ничего не угрожает. Коллекционеров я теперь интересую только в качестве эксперта Сожельской старины.
  
  Чем больше Андрей узнавал старика, тем большее уважение к нему испытывал. Одно только, как тот держал себя, каким языком говорил, выдавало в нем представителя вымерших сожельских 'динозавров'. Основная масса современных жителей Сожеля была горожанами во втором или даже в первом поколении. Евреи, когда-то составлявшие около половины населения, в конце двадцатого века уехали в Израиль и Америку. Крупные промышленные стройки привлекли сотню тысяч рабочих со всех уголков Союза, но в большей части - окрестную сельскую молодежь. Сожель стал полумиллионным по численности населения, и коренные сожеляне почти бесследно растворились в переменившемся до неузнаваемости родном городе.
  
  Сам Боровиков был 'смешанного' происхождения. В нем сочетались крови тех же самых 'динозавров', испокон веков живших в Сожеле, белорусских крестьян, бежавших из деревни еще до войны, и прибывших с другого конца России потомственных офицеров.
  
  - А откуда Вам известна Савьясова? Насколько я знаю, Вы - не журналист...
  
  Лицо Николая Петровича приобрело строгое и почти торжественное выражение.
  
  - Да, я - не журналист. Я - инженер, железнодорожник. В шестьдесят первом мне пришлось из-за старых фронтовых ран на полгода уйти на больничный. Поставили инвалидность, никаких прогнозов давать не хотели. И вот, чтобы занять себя, я написал в газету статью о сожельских железнодорожниках начала двадцатого века. Тогда еще была жива моя мама, происходившая из семьи инженера Либаво-Роменских мастерских. По ее рассказам, да по документам того времени из нашего ведомственного музея, я и написал очерк. Намеренно не проводил параллелей с советским временем и не вставлял цитат из коммунистических деятелей. Естественно, редакция текст забраковала. Переплетчиков, мой товарищ детства, вернул статью с понурой головой: мол, признано идеологически не выдержанным материалом.
  
  Понимающе кивнув, Боровиков задумался: не написать ли самому про этого человека? Личность вырисовывалась очень незаурядная.
  
  - Я, безусловно, огорчился, - продолжил с легкой одышкой Николай Петрович. - А назавтра мне позвонила Савьясова и попросила о встрече. Призналась, что заинтересовал материал, по которому написана статья. Я пригласил ее к себе домой, поскольку в то время практически не мог выходить. И, надо сказать, подспудно ожидал увидеть обычную пожилую женщину. Но пришла настоящая старая барыня! Даже моя мама оказалась под впечатлением, а уж ее удивить - надо было постараться. Вот так и познакомились...
  
  Словно окунувшись в то время, Туркел засветился восхищенной доброй улыбкой. И взгляд его застыл, обратившись куда-то внутрь себя.
  
  Тем временем, они подошли к кафе. Андрей открыл перед ветераном тяжелую деревянную дверь. Миновав закрытый на лето гардероб, Туркел направился в самую глубину зала, к стоявшему в углу большому столу на четыре персоны. Послушно следуя за ним, Боровиков неспешно огляделся и, не увидев в интерьере кафе после ремонта ничего нового, пренебрежительно скривился. Как и следовало ожидать, в зале кроме них никого не было.
  
  Неуклюже усевшись на стул, Туркел промокнул лицо платком и отдышался. И Андрей понял, почему Николай Петрович отказался проехать в его машине - не желал конфузиться перед малознакомым человеком. Тяжело ему давалось садиться и вставать.
  
  Коллекционер появился, как черт из табакерки. Вроде только что в зале никого не было - и вот уже к ним за стол впорхнул низкорослый сухенький дядечка с характерным еврейским 'шнобелем' и обвислыми мешками под глазами. В руках у него была пухлая коричневая папка. Кольнув быстрым взглядом Андрея, он почтительно приподнялся, пожимая руку Туркелу, и тут же отвлекся на подошедшую официантку.
  
  Памятуя о своих проблемах с пищеварением после давнего посещения этого кафе, Андрей попросил чая и что-нибудь печенного к нему.
  
  - Только не блины! - Добавил он, вспомнив особенности местной кухни.
  
  Туркел понимающе усмехнулся и вовсе отказался что-либо заказывать. Услышав от коллекционера 'Мне как обычно', официантка удалилась и за столиком установилась напряженная пауза.
  
  'Значит, руки ты мне подавать не пожелал?' - Ухмыльнулся про себя Андрей, чувствуя на себе неявный изучающий взгляд.
  
  - Пожалуй, я, на правах старшего, представлю Вас друг другу, - решил разрядить обстановку Туркел. И, согласно, предварительно оговоренной легенде, продолжил. - Андрей Александрович Боровиков, внук моего старинного приятеля Дорошевича. Занимается изучением истории своей семьи. Отсюда и интерес. Сергей Моисеевич Шейгин, гм, краевед, попутно собирающий коллекцию старинных фотографий. Я правильно Вас представил, Сергей Моисеевич?
  
  Шейгин растянулся в высокомерной, полупрезрительной улыбке и, не удостоив ответом, приоткрыл папку. Порывшись в ней с минуту, он с прищуром посмотрел на Николая Петровича.
  
  - А если я откажу в разрешении сделать копию?
  
  - Я готов приобрести фотографию! Если это то, что мне нужно, - едва ли не прорычал Боровиков, изнуренный ожиданием.
  
  - Вас, молодой человек, пока никто не спрашивает, - прошелестел коллекционер. - У меня появились большие сомнения относительно истинной стоимости фотокарточки.
  
  Похоже, этот прохиндей набивал цену своему товару.
  
  - Сергей Моисеевич, - голосом, преисполненным достоинства, промолвил Туркел. - Мне до сих пор неясно, о чем идет речь. Для начала следовало бы убедиться, что Вы действительно располагаете интересующим нас снимком.
  
  После неуловимого движения рукой на скатерть легла картонная фотография, размером с коробку от DVD-диска. Савьясова-прадеда Андрей узнал издали - уже успел запомнить. Девушка рядом с ним кого-то смутно напоминала. Высокий офицер рядом - тоже был чем-то знаком. В общем - сплошное дежа вю. Боровиков даже головой встряхнул, чтобы отогнать наваждение. И это не укрылось от Шейгина.
  
  Как не укрылась и приподнятая бровь Туркела - словно он увидел то, чего раньше в упор не замечал. Более ничем не демонстрируя своего удивления, Николай Петрович перевернул фотокарточку тыльной стороной вверх. А там, как и говорил он прежде, стояли написанные простым карандашом через запятую инициалы: 'Г.Н., О., В.В., К.И.'.
  
  Сняв очки и неторопливо уложив в футляр, Николай Петрович выпрямился и ровным тоном уточнил у Шейгина:
  
  - Сколько Вы за нее хотите? Кроме того, по телефону шла речь о 'приложении'. Что имелось в виду?
  
  Коллекционер сжал губы в тонкую нитку и, быстро убрав с глаз фотографию, уставился сосредоточенным взглядом на солонку. Опять потянулась непонятная пауза.
  
  Тихо появившаяся официантка, выгрузила с подноса чашку с пакетированным чаем, ярлычок у которого был целенаправленно сорван, блюдце с пожухлой булочкой и овальную тарелку с заливным языком, незатейливо украшенный листьями петрушки и колечком моркови. Дождавшись ее ухода, Шейгин вновь полез в свою папку и выложил на свободную часть стола заключенные в файл желтые тетрадные листы, плотно исписанные простым карандашом.
  
  Изучая архивные дела времен Гражданской войны, Андрей не раз убеждался, что документы, написанные простым карандашом, сохранялись лучше машинописных или же чернильных. Не так сильно выцветали.
  
  - Я посмотрю? - Спросил Андрей и хотел было вытащить листы из файла.
  
  Но коллекционер нервно дернулся и прошипел:
  
  - Не вынимайте! Первая и последняя страница достаточно хорошо видны!
  
  Боровиков ухмыльнулся.
  
  - Где же гарантия, что это - не подделка? Кота в мешке продаете?
  
  Исподлобья глянув на него, Шейгин едва не оскалился.
  
  - Продаю? Об этом пока нет договоренности!
  
  Коллекционер уже откровенно раздражал Андрея. Но приходилось играть по его правилам. И журналист всмотрелся сквозь прозрачный файл в первую страницу. Которая, на самом деле, первой не была - начиналась со строчной буквы.
  
  Тот, кто писал, отчаянно экономил бумагу и обладал скверным, неразборчивым почерком. Как правило, образованные люди того времени, писали красиво и читабельно, будучи выдрессированными на уроках чистописания. Не без исключений, конечно... Но чаще всего такой почерк Андрей встречал у большевиков с домашним образованием - у Льва Каганова, например, - или у полуграмотных крестьян.
  
  Глаз зацепился за читабельный глагол в женском роде 'стреляла'. Возможно, речь шла о винтовке? Помимо Савьясова на фото два военспеца. Бывшие офицеры. Наверное, кто-то из них? Заинтересует ли текст Никиту? Вряд ли. Впрочем, кто знает, кому и о чем писал автор? А чтобы понять, не один день надо посидеть, разбирая почерк - какая у него буква 'к', 'м', 'ш', 'а' и так далее.
  
  Перевернув файл обратной стороной, Боровиков увидел четко проставленный 1919 год, а вот дату надо было 'дешифровать'. Зато перед датой он заметил совершенно читаемую подпись: 'Твоя О.'
  
  Вскинув брови, Андрей уточнил:
  
  - Так это девушка с фотографии писала? Подчерк у нее, конечно!..
  
  На вопрос неожиданно среагировал Туркел, заинтересованно попросив:
  
  - Позвольте взглянуть?
  
  Под внимательным взором Шейгина, Боровиков передал файл Николаю Петровичу. Тот несколько поспешнее, чем обычно, натянул очки и повел пальцем по тексту. А потом растерянно поднял глаза и вернул листы коллекционеру.
  
  - Спасибо! И все-таки - назовите Вашу цену! - Твердым голосом вернулся ветеран к прежнему вопросу.
  
  Коллекционер неспешно вложил файл в папку, аккуратно закрыл ее и, оставив на столе купюру в двадцать тысяч рублей* (* белорусские рубли, купюра на июнь 2008 года эквивалентна 9 долларам США), поднялся из-за стола. Заливное он даже не попробовал.
  
  - Я дополнительно проконсультируюсь у специалистов и после этого приму окончательное решение о продаже. Созвонимся. Всего хорошего!
  
  Презрительно улыбнувшись в ответ на изумленные взгляды, Шейгин направился к выходу походкой уверенного в себе человека.
  
  Ошеломленный неожиданным финтом коллекционера, Андрей разочарованно откинулся на спинку стула.
  
  - Вот ведь стервец! - Выразиться покрепче мешало присутствие Туркела. - Николай Петрович, Вы не знаете, здесь курить можно?
  
  Туркел неопределенно качнул головой. Облокотившись на стол, он сосредоточено потирал лоб.
  
  - Странно... - Наконец, выдал ветеран. - Словно, он что-то почуял. Нюх у него приличный!.. В этом ему не откажешь... Что-то пошло не так, и Шейгин решил перепроверить...
  
  Решив использовать блюдце в качестве пепельницы, Андрей все же закурил и отхлебнул чая. Мысленно он уже сканировал фотографию для Никиты и начинал разбирать записи таинственной О., однако действительность повернулась к нему нежданной стороной. Не справился с такой обычной задачей!..
  
  - Я не уверен, что эти записи действительно прилагались к фотографии, - неожиданно заключил Туркел.
  
  - С чего Вы делаете такой вывод? - Удивился Боровиков.
  
  Николай Петрович пожал плечами.
  
  - Не думаю, что почерк Савьясовой мог так измениться с возрастом. Тут, конечно, нужна экспертиза. Возможно, она была ранена, и это повлияло на написание...
  
  - Почерк кого?! - Изумленно переспросил Андрей.
  
  Туркел досадливо хлопнул себя по лбу и рассмеялся.
  
  - Ах, да! Конечно! Я ведь узнал девушку на фотографии! Не хотел при этом прохиндее говорить. Это - Матильда Юрьевна! Савьясова! Как и следовало ожидать, в молодости тоже была хороша! Вот только почему 'О.'?
  
  - Но подождите! - С горячностью уточнил Боровиков. - Переплетчиков утверждает, что Савьясова никогда не была в Сожеле до пятидесятых годов. Он по документам проверял!
  
  - Ким всегда бумажкам доверяет больше, чем здравому смыслу, - усмехнулся Николай Петрович. - Мне никогда не нужно было никаких паспортов и справок, чтобы узнать в Матильде Юрьевне коренную сожелянку. Ведь многое складывается из мелочей: случайно оброненные названия улиц, которых давно нет, местные словечки, вышедшие из обихода, сорвавшиеся вопросы о людях, исчезнувших в советское время...Я Вам даже больше скажу - она определенно была из среды железнодорожников. И, вполне вероятно, носила совсем иное имя. Может быть, Олимпиада или Ольга. Время-то какое было - сами понимаете. Да еще снимок сделан перед мятежом. Железнодорожники тогда выступили на стороне восставших и многие оказались в заключении. Часть - расстреляна. Открою Вам секрет - мой дед, например.
  
  - Ваш дед был участником восстания? - Встрепенулся Андрей, отставляя в сторону чашку с безвкусным чаем.
  
  Лицо Туркела приняло задумчивое выражение.
  
  - Стыдно признаться, но я до сих пор ничего не знаю о его роли в тех событиях. Маме в некотором смысле повезло - она была в отъезде, когда в Сожеле все это происходило. Да и вряд ли бы он посвящал шестнадцатилетнюю дочь в свои дела, - ветеран замолчал и некоторое время напряженно рассматривал рукоятку своей трости. - По маминым словам, арестовали деда в середине мая. Достаточно поздно. Значит, он не был видной фигурой. А расстреляли в начале июня. Как бы не сегодняшним числом, м-да... Несколько лет назад я нашел в областном архиве приговор Ревтрибунала с его фамилией. И больше ничего установить не удалось. По официальной версии, как Вы наверное знаете, никто из горожан не поддержал восставших. Хотя, это неправда. Мой приятель Дорошевич, внуком которого я Вас представил, рассказывал интересные вещи. Он был старше меня и, к сожалению, умер тринадцать лет назад. Так вот... Его отец был в числе тех арестантов тюрьмы, которых освободили недозбруевцы. Он потом ушел вместе с ними. Вернулся через несколько лет из Эстонии - тогда все, кто мог, возвращались. Если бы остался за границей, может пожил бы еще. А так...
  
  Обреченно махнув рукой, Николай Петрович засобирался.
  
  - Но давайте как-нибудь в другой раз об этом поговорим, - предложил он, видя загоревшиеся глаза Андрея. - Ко мне из соцслужбы должны зайти. Неудобно заставлять их ждать. Буду рад видеть Вас у себя в гостях, приходите. Живу я совсем недалеко.
  
  
  * * *
  Расставшись с ветераном, Боровиков набрал номер Никиты. Однако тот неожиданно оказался недоступным. 'Мобильник разрядился у него, что ли?', - с нетерпением подумал он после пятой неудачной попытки. И набрал Катю. Очень уж хотелось поделиться новостями.
  
  - Андрей? - Удивилась она. - Что-то произошло?
  
  - Да нет. В смысле, да, - запутавшись с ответом, усмехнулся Боровиков. - Мы с Никитой договорились быть на связи. Но он почему-то недоступен.
  
  - Всё правильно. Отправился в роддом вместе с женой рожать.
  
  - Куда??? - Изумился Андрей. Нет, он, конечно, слышал о такой практике. Но сам бы - ни за что не решился. - Что же он меня не предупредил?
  
  - Думаешь, роды по расписанию происходят? - Хмыкнула Савьясова.
  
  - Кать, ты сейчас далеко от компа? В скайп выйти сможешь? - Спросил Андрей, подруливая к своему дому. - У меня новости интересные есть. Правда, могли быть гораздо лучше.
  
  Последовала небольшая заминка, словно девушка что-то решала для себя.
  
  - А, ладно! Подождут. Заинтриговал ты меня! Сейчас домой вернусь. Выходи в сеть. Я, как появлюсь, сама тебя наберу.
  
  По сожельским меркам, возвращалась она довольно долго. Андрей успел разогреть и съесть вчерашний обед, перемыть гору посуды, чтобы задний план не слишком шокировал девушку, и даже, посмеиваясь над самим собой, причесаться. Он хотел уже было посмотреть, все ли в порядке с ноутом, но тут, как раз, последовал вызов.
  
  - Извини, в пробке двадцать минут пришлось проторчать, - улыбнулась Катя. Вид у нее был праздничный - прическа, макияж, платье с глубоким вырезом.
  
  Сконфузившись, Андрей понял, что сорвал ее по дороге на мероприятие.
  
  - Кать, ты бы сказала, что занята... Я теперь чувствую себя виноватым. Новости могли потерпеть. Честно.
  
  Она грустно улыбнулась.
  
  - Значит, так надо было. Я для себя по дороге решила: если что-нибудь отвлечет - не поеду. Знаешь, как монетку бросаешь: орел или решка...
  
  - И кто я - орел? - Засмеялся Андрей.
  
  - Нет, решка!!! - Сквозь смех ответила Катерина.
  
  Удивительная легкость и непринужденность в общении с ней заставляли забыть о ходе времени. Минут через тридцать веселой остроумной болтовни он неожиданно вспомнил, что до сих пор не сообщил Кате свои новости. И, резко переменившись в лице, пересказал ей открытия сегодняшнего дня.
  
  Еще часа два, наверное, вместе с потрясенной Катей они перебирали версии и строили предположения о судьбе ее прабабки, отвлекаясь на другие темы и вновь повторяя одно и тоже. Собственно, разговор этот был ни о чем. Но прекращать его не хотелось.
  
  Когда же он, наконец, завершился, Андрей, закуривая сигарету перед зеркалом и рассматривая приклеившуюся к лицу улыбку, попытался задать себе вопрос: 'Что это было?' И внятного ответа не находил.
  
  
  
  2008 год, июнь, 12-го дня, город Сожель
  
  В четверг пришла долгожданная посылка с диском из Военно-исторического архива. В общей сложности, как и говорила работница читального зала, заказ выполнялся два месяца. Но если бы не помощь Никиты, оплатившего счет в московском банке, пришлось бы ждать еще три-четыре недели.
  
  Впрочем, особого смысла в срочности уже не было. Рассматривая 'несчастные' три страницы личного дела выпускника Школы прапорщиков, Боровиков признал, что эти данные не помогли бы ему установить, что Владимир Васильевич Недозбруев и есть тот самый Недозбруев, возглавивший восстание в Сожеле. Только косвенно - все-таки уроженец города Тулы. Зато факты, вскрытые Рельяном, полностью подтвердились - включая дату рождения.
  
  К тому же, выяснились некоторые важные подробности. Мятежник происходил из мещан, а значит к вымершему роду столбовых дворян Недозбруевых не имел никакого отношения. И образование у него оказалось, куда уж скромнее - четырехклассное городское училище.
  
  В общем, получалось, жил себе человек до двадцати четырех лет, о воинской службе и не помышлял. Даже в армию из-за избытка новобранцев по возрасту не призывали - в ратники зачислили. А потом вдруг война, в октябре четырнадцатого года - мобилизация, в апреле пятнадцатого - Школа прапорщиков, в июле - офицерские погоны. И за полтора года - штабс-капитан.
  
  Размышляя над превратностями судьбы и стремительной военной карьерой мятежника, Андрей успел переслать копию дела эстонскому исследователю и обсудить с ним вскрывшиеся факты. К его удивлению, Романа содержимое личного дела Недозбруева вполне удовлетворило. Да, конечно, хотелось бы побольше информации, признавал он. И тут же добавлял: 'Но ведь и такой могло не быть. Не сохранились же личные дела еще трех Недозбруевых'. Как-то об этом Андрей уже подзабыл. 'Разбаловался' открытиями последних месяцев, посыпавшимися со всех сторон.
  
  Тем более, Рельян опять обещал сюрприз. Насколько понял Боровиков, Роман готовился к поездке в архивы Таллинна.
  
  Закончив чтение письма, Андрей продолжил составлять хронологию мятежа по архивным документам и воспоминаниям коммунистов двадцатых годов. Расписывал всё по часам и минутам. И это дало неожиданный эффект. Сразу повылезали ошибки в показаниях и неточности. Но главное - они исправлялись другими свидетельствами или даже обычной логикой событий. Выявилась тактика действий мятежников и коммунаров. И, наконец, дни 22-29 марта предстали в голове Андрея с репортерской стройностью восприятия.
  
  Правда, остро не хватало взгляда с другой стороны баррикады. Кроме воззваний и приказов в Сожеле не осталось никаких записей повстанцев. А ведь были - двадцать с лишним лет существовали в природе дневники самого Недозбруева! Но, как говорится, сам породил - сам и убил. Сжег. И навсегда оборвал нить, связывающую его с невероятными днями в Сожеле, с главными событиями своей судьбы. Сжигал листы в печи своей таллиннской квартиры и заживо хоронил себя. Сознательно. Потому что иначе, как и многие другие, бежал бы дальше - Берлин, Париж, Аргентина, Штаты. Вопрос финансов, конечно. Но захотел бы жить и уехать, что в той ситуации имело знак равенства, и заблуждений никто не испытывал - нашел бы возможность. Все же не нищенствовал. Но - не уехал. Что это за целенаправленная жертвенная обреченность? Вряд ли он испытывал иллюзии. Или - все же верил в прощение большевиков?..
  
  ...С другой стороны - Недозбруев не был единственным грамотным человеком среди туляков. И если учитывать склонность многих пожилых людей к написанию мемуаров - должно, наверняка должно существовать на свете что-то в таком роде! И наверняка есть. Тлеет где-нибудь на парижском чердаке забытая тетрадка... Или радует душу коллекционера, как те записи 1919 года, что побывали в руках у Андрея и в которых он ухватил только слово 'стреляла'. Те, которые, судя по всему, написала девушка с фотографии. И о чем она там писала? Может, у нее в поясницу после сквозняка стреляло? Но зачем-то же Георгий Савьясов или его родители старательно замалевали ее и двух других военспецов на фотокарточке?
  
  В который раз за неделю Боровиков испытал жгучее желание позвонить Туркелу. Во что бы то ни стало записи нужно было выкупить у коллекционера! Пусть они не понадобятся Никите, Андрей приобретет их сам.
  
  И все же попусту беспокоить ветерана не стал, прекрасно понимая, что в случае чего тот давно бы уже вышел на связь. Закурил и открыл фотографию Недозбруева. Случайно щелкнул не туда мышкой - изображение сильно уменьшилось в масштабе - и вновь испытал дежа вю. Вспомнился один из военспецов на савьясовском снимке. Но тот был в полупрофиль, а Недозбруев - в анфас. Так что уверенности никакой быть не могло. Тем более, полагался он исключительно на память. Еще чуть-чуть - и Котовского с Щорсом обнаружит.
  
  Усилием воли Андрей заставил себя сконцентрироваться и вернуться к делу. Он как раз остановился на бесхитростных и откровенных записях сотрудника городской милиции, участвующего в обороне Савоя.
  
  К слову, из пришедших вечером 24 марта в Савой трехсот коммунистов до сдачи повстанцам останется меньше половины. Около ста человек сбежит в течение ночи, еще часть - во время капитуляции. Отряд милиции, приведенный в Савой Ипполитом Войцеховичем и оставшийся без законного ужина, к полуночи начнет угрожать коммунарам: 'Или вы нас кормите - или мы уходим!'. Впрочем, говорят, толку от них в любом случае было немного.
  
  Однако автор воспоминаний ни словом об этом не обмолвился, хоть и уделил должное вопросу с питанием:
  
  'Воспоминания злопамятного дня 25-го марта от бывшего работника милиции города Сожеля Косого Абрама Исааковича, проживающего по Могилевской улице, ?4.
  
  24-го марта 1919 года я тогда служил милиционером 1-го отделения по городу. Пошли слухи, что где-то что-то делается. Все шли с опущенными носами, чувствуя неладное. Вдруг около 1 часа дня в наше отделение получил распоряжение собрать всех милиционеров и быть безотлучно в отделении до особого распоряжения в 5 часов вечера. Начальник наш собрал нас, вооружил, и мы отправились в штаб милиции. Там выстроили собравшихся со всех отделений, впереди встал начальник гормилиции Войцехович, двинулись в Савой.
  
  Тогда мы еще ничего не знали. В Савое товарищ Войцехович объяснил вкратце, в чем дело и стал выбирать из нас группы по 5 человек. Сказал, чтобы направились в разные стороны дозорами и, если что увидим, донести в штаб. Меня выбрал над пятеркой старшим и направил к станции.
  
  Придя туда, мы увидели, что к станции небезопасно подходить, ибо там стояли военные. Как потом выяснилось, они уже начали себя выявлять.
  
  Тогда Войцехович отдал распоряжение выставить цепь вдоль Могилевской улицы - на каждом углу по человеку до Рогачевского угла. И если будет какое-нибудь передвижение военных в городе, немедленно передать по цепи.
  
  Так мы постояли около часа. Вдруг по цепи получаем распоряжение немедленно собраться в Савой. По дороге в Савой - это уже было около 8 часов вечера - встречаю начальника нашего отделения. Спрашиваю: 'Куда Вы идете, товарищ начальник, что слышно?'. Он говорит: 'В разведку'. И тут же отдает мне свой револьвер со словами: 'Завтра в отделении отдашь'.
  
  Я надел револьвер и направился в Савой. Мне выдали паек - хлеб и кусок сала. И всем сказали никуда не выходить. На лестнице против главных дверей выставили пулемет. Часов после десяти вечера я вышел на улицу. Кругом жуткая тишина. Вдруг слышу над головой с балкона: 'Товарищ! Видите, со стороны Мясницкой идет толпа в десять человек? Спросите, кто они?' И когда они подошли ближе, я крикнул: 'Кто идет?' В ответ получаю: 'Свои!' Подошли ко мне - это было возле самых дверей - вдруг замечаю, что двое меня обходят, и не успел я тронуться, выставили в глаз револьвер и шепчут: 'Снимай оружие'. Я хотел было снять, но опять шепотом 'Руки вверх!', что немедленно же исполнил.
  
  И все время дуло револьвера 'нагана' марширует по моему лицу: то чувствую около глаза, то около рта. А один схватил у меня кабур с револьвером, уперся коленом в живот и сорвал вместе с поясом. И взялись снимать с меня винтовки. Это все произошло в течение нескольких минут. Не успели снять винтовки, наши, наверное, раскусили, какие друзья пришли, и давай с балкона и с помещения с пулемета жарить. Я инстинктивно упал и надо мной выстрел - тот, который мне предназначался. Когда поднялся, все уже бежали в рассыпную.
  
  Вернуться в Савой я не мог. Наши в темноте стреляют в меня. Пустился вдоль стены и завернул на Румянцевскую. Тут же замечаю трех человек, которые говорят: 'Ну, ребята, куда теперь?' Это были повстанцы. Я понял, что опять попал к гадам. И, недолго думая, бросился бежать через улицу во двор. По мне стреляли несколько раз вдогонку. А во дворе зацепился в воротах и упал без сознания после пережитого.
  
  Когда я пришел в себя, понял, что нахожусь у знакомых, которые меня подобрали. И остался у них ночевать. Винтовку гады не успели с меня снять. Я ее спрятал в дом.
  
  Наутро 25-го в 7 часов вышел на улицу. Не доходя до ворот, вижу - навстречу бежит один в шинели и плачет: 'Товарищ, я рабочий! Вышел на улицу, а по мне стреляют. Куда спрятаться?'
  
  Я, не обращая на него внимания, говорю: 'Прячься, тут места много'. И сам высунул голову из ворот. Хотел узнать, в чем дело. И вдруг слышу, кричат: 'Товарищ Косой, задержи того, что вбежал во двор! Это повстанец, тащи его сюда!' Смотрю - это кричат с балкона Савоя Пупсик (он тогда служил в Ч.К.) и некий Процкий.
  
  Тогда я вернулся в дом, вытащил из запрятанного места винтовку и пошел во двор. Разыскал мерзавца, который успел уже спрятаться, и потащил в Савой.
  
  В Савое меня сейчас же поставили на балкон со стороны Мясницкой улицы. Там со мной стоял какой-то немец, кажется, Франц его звали. И он мне показал, что на углу Мясницкой и Могилевской находится пулемет, а за углом - повстанцы. И, улавливая момент, стреляют в Савой. Наше дело - как только кто покажется, стрелять в него, дабы ему помешать. И так я стоял два часа. Ну а там началось, что всякому известно.
  
  Первый ихний снаряд попал в партклуб. Это начали нас щупать. Второй попал напротив, в угловой дом. А потом на Савой начали сыпать с бомбометов. С балконов все наши ушли, ибо уже невозможно было стоять. На угловом балконе убили комиссара, которому пуля попала в глаз. Около главных дверей один товарищ хотел выйти куда-то. Но тут же на месте был убит пулей в спину.
  
  И вот трудно всё это вам описать - когда сидишь в 'клетке', кругом всё рушится и валится, и ты врага не видишь и не можешь ничего делать...
  
  Вдруг около 2-х или 3-х часов мы услыхали, что наши вожди решили сдаться: Песя, Пухов, Фрид и другие товарищи так решили. Но мне очень не хотелось попасть к мятежникам в руки. Ибо знал, что если мы сдадимся и выпустим ихних арестованных, между ними будет и тот, которого я задержал. И из-за него меня убьют.
  
  Я начал искать спасение и через задний ход перепрыгнул во двор. И опять спрятался у тех знакомых, у которых ночевал.
  
  Через полчаса Савой был взят и через час двор, где я находился, был напружен повстанцами. Я к ним подошел и показал свои документы бывшего военнопленного. И они меня пропустили. Я побежал домой, где меня радостно встретили.
  
  А дальше что было - все знают. Вечная память павшим борцам за Революцию'.
  
  'Да уж - все знают, но никто не описывает', - недовольно пробурчал сам себе под нос Боровиков и тут же отвлекся на телефонный звонок. Звонила Катя.
  
  - Привет! Ты разве не в архиве? - Встревожился он, явно расслышав шум города. Но тут же звуки приглушились. Наверное, Катя села в машину.
  
  - Меня выгнали на обеденный перерыв. У них это строго, - каким-то придушенным голосом ответила девушка.
  
  - У тебя все в порядке? - Осторожно уточнил Андрей. На секунду ему показалось, что она всхлипнула.
  
  - А!.. Все нормально. Просто... Такое невозможно читать, Андрей.
  
  - Да что там такое, черт побери?!
  
  - Ты последние фотографии прадеда помнишь? Так вот представь его обстриженным на лысо со страшными шрамами через весь череп, тощего, сутулого, с безумными глазами на пол-лица... На одной странице читаешь протокол допроса, его ответы, а на другой - приговор приведен в исполнение 10 мая 1937 года. Через сорок минут после суда. И никакой апелляции...
  
  Андрей помолчал. Потом, не удержавшись, спросил:
  
  - За что его?..
  
  - Я довольно бегло просмотрела. Сейчас буду подробнее изучать. Хотя - там столько страниц закрыто для просмотра!.. Взяли его в декабре 1936 года за 'вредительство, причиненное народному социалистическому хозяйству'. Как-то так - точность формулировки не помню. А расстреляли за шпионаж в пользу Польши и участие в контрреволюционных террористических организациях.
  
  - М-да... Без шансов. А что за шрамы? Свежие?
  
  - Нет, однозначно старые. Но - даже череп какой-то неровный из-за них. Ой, Андрей!.. Я ведь уже сняла копию с одного допроса! Специально для тебя. Его про Сожель спрашивали. Сейчас телефоном сфотографирую и по почте пришлю. Но, думаю, тебя разочарует...
  
  - Кать, ну ты монстр! В самом лучшем смысле этого слова! - Восхитился Андрей. - Я не знаю, как тебя благодарить!?
  
  - Ты гораздо больше для нас с Никитой делаешь! Ладно, потом еще позвоню. А сейчас жди фотокопии. Две странички всего.
  
  Справилась она быстро. И буквально через пару минут Боровиков открывал первую страницу протокола допроса:
  
  '23 февраля 1937 года. Допрос начат в 10 ч. 00 м.. Допрос окончен в 16 ч. 20 м..
  
  ВОПРОС: Расскажите о Сожельском контрреволюционном восстании и Вашем участии в нем?
  
  ОТВЕТ: Я не участвовал в этом восстании. В тот момент я находился с тяжелым ранением в госпитале, в Могилеве.
  
  ВОПРОС: Расскажите о Вашей роли в подготовке контрреволюционного восстания и об участии в создании Полесского Повстанческого Комитета.
  
  ОТВЕТ: Об этой организации я слышу впервые. Никакой подготовки восстания я не проводил. Савинков не планировал акций в Сожеле. В то время он был на восточном фронте.
  
  ВОПРОС: По какой причине Вы добровольно вступили в Красную Армию? Вы имели задание поднять мятеж в красноармейских частях? Говорите правду.
  
  ОТВЕТ: Никаких заданий и намерений организовывать восстание я не имел. Я хотел бежать из Советской России через линию фронта в Польшу. Поэтому прошел аттестацию и поступил на должность ротного командира 68 полка 2 бригады 8 дивизии Западного фронта. Для успеха своего замысла мне нельзя было привлекать к себе внимания и вызывать сомнений в своей благонадежности. Поэтому ни в какие контрреволюционные организации полка я не вступал. И не знаю, были ли таковые в действительности. Однако мой план не удался, потому что нас направили против Петлюры, а не на Польский фронт. Кроме того, в один из первых дней боев я был тяжело ранен.
  
  ВОПРОС: Кто является руководителем контрреволюционного восстания в г. Сожеле?
  
  ОТВЕТ: Я слышал, что восстание возглавил какой-то военспец.
  
  ВОПРОС: Какие отношения вас связывали с Недозбруевым?
  
  ОТВЕТ: Я не знаю, о ком Вы говорите.
  
  ВОПРОС: Вы, будучи ротным командиром, не знали завхоза полка? Говорите правду.
  
  ОТВЕТ: В бригаде было более двухсот офицеров. Я практически ни с кем не общался, преследуя свою цель - перейти линию фронта. С интендантскими службами я не общался.
  
  ВОПРОС: Что Вы еще хотели бы добавить к своим показаниям?
  
  ОТВЕТ: Дополнить ничего не имею.
  
  Показания записаны с моих слов верно, протокол мною прочитан. Г. Савьясов'
  
  * * *
  
  'Лукавите, Георгий Николаевич! Ох, лукавите!' - неспешно рассуждал сам с собой Боровиков. Он курил на балконе, в задумчивости рассматривая раскидистую лиственницу, загораживающую обзор во двор, и пытался понять степень откровенности этого человека перед следствием. Не верилось, что Савьясов действительно не знал фамилию лидера мятежа. Ну, хорошо - пусть лично не был знаком. И все же... Чтобы человек, связанный с Савинковым, пусть и пробывший всё восстание в отключке, очнувшись, не заинтересовался произошедшим в родной бригаде контрреволюционным выступлением?! Вся Могилевская губерния не один месяц гудела, переживая последствия! Недозбруев, Недозбруевщина, Недозбруевский мятеж - с первого дня вошло в обиход! Потрясение у местного общества было сильнейшим. Лет через десять еще и фильм вышел, и в центральной прессе не раз публиковались статьи. А Савьясов не запомнил...
  
  Впрочем, почему он должен был рассказывать правду и только правду? Не на исповеди ведь. Вопрос жизни и смерти стоял. Хотя, о жизни уже вряд ли. Но не облегчать же работу следствию...
  
  Тем более, что обращало на себя внимание время, затраченное на допрос. За шесть часов - шесть коротких ответов. Да еще призывы 'говорить правду'. Неслучайные, наверное...Андрею стало не по себе.
  
  В который раз сработало правило: ничего в этой жизни не случается просто так. Вот и Савьясов, похоже, оказался фигурой. Впервые в документах, так или иначе касающихся мятежа, впрямую прозвучала фамилия Савинкова. И именно из уст этого Савьясова. Следовало изучить все возможные материалы по его делу. "Только бы Катя ничего не пропустила!" - забеспокоился Андрей. Исследовательский зуд, словно инстинкт охотничьей собаки, вставшей на след, не давал ему думать о чем-либо другом. Позвонить прямо сейчас Савьясовой он не мог - судя по времени, она должна была еще работать в архиве ФСБ. Но написать эсэмэску - вполне.
  
  'Копируй всё, что разрешат, до малейшего листочка!' - Быстро набрал Боровиков. И через минуту получил короткое: 'ОК'.
  
  С Никитой тоже не получилось бы нормально поговорить. Он забирал сегодня из роддома жену с дочкой. Андрей в этом вопросе опыта не имел, но все же предчувствовал, насколько враз переменилась жизнь приятеля. Не до архивных открытий ему пока, определенно. По крайней мере, в ближайшее время.
  
  А бедную девочку Никита назвал-таки Матильдой! В ответ на деликатные намеки, что вероятно прабабка звалась как-то иначе, заявил, что большую часть жизни она все же носила это имя. Значит, его дочка будет Матильдой Никитичной Савьясовой. И пообещал придумать вместе с женой красивое сокращение.
  
  Ну а поскольку разговоры и дополнительная информация по загадкам личности Савьясова откладывались, Андрей заставил себя вернуться к рутинному составлению хроники мятежа.
  
  
  * * *
  'В Уездной Чрезвычайной Комиссии, как раз за ночь до восстания, было тревожно', - рассказывал чекист, а затем начальник губернской милиции Матвей Хавкин. - 'Наши бундовцы, меньшевики великолепно заработали. Они выпустили настоящие контрреволюционные листки и лозунги на русском и еврейском языках. И тогда мы арестовали некоторых известных деятелей. Таких, как меньшевик Гезенцвей и другие. А назавтра в 12 часов в У.Ч.К. получилось распоряжение Комитета Партии - немедленно вооружиться и быть наготове'.
  
  'Растерянности большой у нас тогда не было. Хотя, правду сказать, и большого порядка - тоже', - вспоминал в 1922 году московский коммунар Вермул. - 'Засели мы в Савое, тут и Штаб устроили, кое-кто отправился в разведку. Но все это делалось без определенной системы и плана. Так, например, соберут кучу тех или иных товарищей: 'Вот Вы, такой-то, подойдите! Разведайте, как там и что слышно'. Насколько организация наших действий была слаба, указывает факт, что один офицер из Штаба повстанцев пробрался к нам в Савой. Должен откровенно сознаться, что именно я пропустил его, когда стоял на часах. Мятежник переговорил, о чем нужно, навел у нас большой переполох, а потом вернулся к своим, рассказав им, что делается в Савое'.
  
  'Вечером я вышел из профсоюза, где тогда работал, и увидел какое-то общее паническое настроение в городе', - делился впечатлениями бывший меньшевик, а впоследствии большевик Лаптухов. - 'Разоружались милиционеры по Румянцевской улице. Часть коммунистов, организованная в группы, двигалась к Савою для отражения восставших. Я отправился в Комитет меньшевиков, чтобы узнать, в чем дело.
  
  В Клубе Карла Маркса нас собралось человек восемь, включая четырех женщин. Все они также были в недоумении и не знали, что делать. Положение оставалось совершенно неясным.
  
  Я предложил не сидеть всем вместе здесь, в одном бараке, где нас могут убить одним выстрелом, а пойти на помощь в Савой. А еще лучше укрыться в каменном здании. И как-нибудь выяснить, против кого и для чего эти бандиты выступают...
  
  И вот мы перешли в дом напротив бульвара, где жила тогда врач Карасева. Собралось нас несколько человек, без всякого оружия и организованности. Часов в одиннадцать вечера, когда стрельба стихла, я заявил, что ухожу домой. И за мной последовали братья Повецкие - покойный Гриша и Алексей.
  
  При выходе из подъезда нас взяли двое солдат и повели на почту. Там было собрано уже много народу, женщины то и дело падали в обморок. Когда меня стали допрашивать, я обманул, сказав так, что мне поверили и отпустили. Точно также были отпущены Повецкие и другие. Кроме того, на почте я увидел тех бандитов, которые прежде были арестованы, как уголовные преступники'.
  
  'Некоторые рабочие профессиональных Союзов, различные группировки политических партий, меньшевики предлагали нам свою помощь', - признавал Матвей Хавкин. - 'Но мы отказались. Ибо знали, что они меньше всего заинтересованы в том, чтобы у нас получилось успешно отразить атаки повстанцев.
  
  Ночью, часа в три, повстанцы начали наступать серьезно, поставили здесь на углу бомбомет и принялись метать бомбы по Савою. У нас нашлись слабые элементы, которые стали удирать. Милиция - та целиком удрала, часть профсоюзов - также. Осталась группа членов партии - человек шестьдесят и отряд Московских коммунаров, также отряд Интернационалистов. Всего - человек 150, не больше'.
  
  'Мы сидели в отдельных номерах Савоя, за закрытыми дверями, и нам казалось, что бандиты уже здесь. Тогда мы начинали нервничать, стрелять', - продолжал свой рассказ коммунар Вермул. Казалось, в описываемых им реакциях, без кокаина дело не обошлось. - 'Стала проявляться паника, дезертирство. Отдельные товарищи удирали через задние двери. Чтобы они не заразили всех остальных, приходилось стрелять в них. Однако паника увеличивалась, и слышались возгласы: 'Необходимо дезертировать, сидеть здесь бесполезно!' Бандиты также кричали: 'Сдавайтесь!'...
  
  Практически все руководители бывшего сожельского подполья посчитали упорную оборону Савоя бессмысленной и накануне капитуляции постарались уйти. Боевик времен немецкой оккупации Ефим Майзлин писал об этом без утайки: 'Целый ряд товарищей, которые успели улизнуть из Савоя, в том числе и я, очутились сразу в положении подполья. Надо отметить особую умелость коммунистов-подпольщиков ориентироваться в таких событиях. Помню, в одной квартире пришлось мне переодеться в женское платье. Так я и вышел на улицу'. Другой известный подпольщик - Нехамкин - будучи в списках на арест, составленных сожельской 'контрой', бежал из города в карете скорой помощи, спрятавшись под тифозным больным. Что примечательно, после этого проблем со здоровьем не имел.
  
  
  * * *
  
  Поговорить с Катей получилось лишь поздно вечером, фактически ночью. Андрей уже не верил, что она появится в сети, а вызывать по телефону не решился. И совершенно верно поступил, как выяснилось впоследствии.
  
  Собравшаяся у Никиты по известному поводу вся 'Геркина' линия Савьясовых перечитывала скопированные Катей листы из следственного дела. Им было что обсудить. И, как оказалось, что вспомнить. Катин отец - Евгений Владимирович - вдруг признался, что бывал однажды в юности у бабы Моти в Сожеле. И она ему провела целую экскурсию. Показывала какой-то мрачный дом, в котором выросла и где еще тогда жила дальняя и недружелюбная к ней родня. Но запомнил он до крайности мало. Да и поездка та была короткой, совершенной из вредности - в пику родному отцу. Однако о Матильде у него остались очень добрые и хорошие воспоминания. Теперь Евгений Савьясов жалел, что никогда больше с ней не общался.
  
  Терпеливо слушая Катины впечатления о семейном собрании, Андрей все искал возможность деликатно перескочить на тему досожельского прошлого ее прадеда. Однако она сама неожиданно завела об этом речь.
  
  - Представляешь, он был 'едущим разведчиком' в организации Савинкова! Участвовал в подготовке сорвавшихся Московского и Казанского восстаний! Псевдоним свой назвал - Герасимов. И потом еще, после Гражданской, с 1921 года в антисоветском подполье работал, держал связь через курьеров с заграницей, с самим Савинковым. А в 25-м заявил соратникам о своем решении выйти из организации и прекратить борьбу с большевизмом. Фактически бежал от них - из Москвы под Ленинград, в Колтуши. Не знаю, как на самом деле, но следователю заявил, что не видел больше смысла бороться с собственным народом. Мол, если народу нравятся большевики, а ему - нет, то это его беда, а не народа.
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава ХХХIII
  1919 год, март, 24-го дня, 21.30 часов, город Сожель
  
  Дрезина была знакомой - старой, пронзительно скрипучей и дребезжащей. Это на ней мы с Матвеевым едва не угодили под бронепоезд. Поеживаясь от усиливающегося ночного морозца, я усмехнулся. Кажется, что всё это случилось половину вечности назад. А в реальности - всего-то шесть часов прошло.
  
  Один из сопровождающих солдат, уже пожилой и явно имеющий за плечами боевой опыт, исподволь рассматривал меня прищуренным изучающим взглядом. Наверное, пытался уразуметь, что я 'за гусь'. К этому тоже надо было привыкнуть и постараться не замечать. Но как тут не заметишь, когда так и буравят глазами?..
  
  Воодушевление, наполнившее меня на митинге у железнодорожников, постепенно развеивалось, уступая место мыслям о задачах первейшей важности. Если все шло по плану, то подразделения 67-го полка уже пятнадцать минут продвигались по улицам Сожеля в направлении тюрьмы. Разведка доносила, что громилы и прочее хулиганье, которые, как были, так и оставались при бригаде, уже разгуливали по прилегающим к Либаво-Роменскому вокзалу кварталам. Рано или поздно, они созреют и перейдут к активным действиям. Повторится Калинковичская история. Правда, размах может быть шире. Но и возможностей для пресечения - куда больше.
  
  ...Мы подъезжали к штабному эшелону, когда я заметил на путях слева давешний бронепоезд и в свете газового фонаря - Бранда, беседующего с группой военных. Похоже, господа артиллеристы обсуждали предстоящую постройку блиндированных платформ для орудий и пулеметов. На заседании штаба мы решили отправить по всем железнодорожным направлениям 'броневики'-разведчики. А для этого нужно было срочно найти, по меньшей мере, шесть платформ и в ближайшие часы провести их 'бронирование'.
  
  Отправив дрезину в расположение, я быстрым шагом подошел к артиллеристам. Взгляд выхватил стоящего рядом с Брандом командира перешедшего на нашу сторону бронепоезда поручика Сотникова. И тут же вспомнилось, сколь он был разочарован, узнав о планах бригады следовать на Брянск. Теперь же по его физиономии сразу становилось видно - человек в своей стихии и явно увлечен происходящим.
  
  Поглощенные спором офицеры не заметили моего появления, предоставив, тем самым, время и возможность вникнуть в предмет своих обсуждений. Я слушал малопонятную мне дискуссию о способах блиндирования и порядке размещения пулеметов на платформе, и чувствовал, что мои уши скоро покроются инеем. Напрасно не захватил башлык. Орудийную площадку бывшего большевистского броневика они раскритиковали в пух и прах. Сотников попытался было заступиться за результаты трудов своих товарищей, но вскоре сдался и признал, что могло быть куда лучше. Бранд иронично подшутил над ним, посмеялся вместе со всеми и случайно встретился со мной взглядом. Даже вздрогнул от неожиданности.
  
  Мы отошли с ним в сторону. До сих пор не выдавалось возможности поговорить один на один.
  
  Мимо нас проследовал строй солдат с топорами и пилами. С ближайшей площадки прислуга выкатывала трехдюймовку и возле нее уже стояла подвода с песком в мешках.
  
  - Смотрю, вопрос со строительными материалами постепенно решается?
  
  Улыбнувшись, тезка глянул на меня с недоумением.
  
  - Да какое там постепенно?!.. Вон, все горят желанием поучаствовать! Песок сами железнодорожники вызвались доставлять. Я такого воодушевления со всех сторон и не припомню! Как ты их загипнотизировал, а, Владимир Васильевич?
  
  - Да при чем здесь гипноз, Владимир Владимирович? - Усмехнулся я в ответ. - Думаю, ты и сам прекрасно понимаешь: всё совпало - время, место, люди.
  
  Он хмыкнул и задумчиво кивнул. Потом, наморщив лоб, посмотрел на усыпанное звездами небо и сказал, словно бы в никуда.
  
  - Нет, все-таки странно... Я никогда не был сторонником революций. Но в том, что происходит сейчас, есть нечто особенное. И состояние какое-то... обновленное. Взъерошенное. Будто вся жизнь на кону. Еще бы с 'Люсиком' на штурм тюрьмы сходить для полноты ощущений!..
  
  Заметив мой насторожившийся взгляд, Бранд с легкой грустью ухмыльнулся.
  
  - Не беспокойся. Никуда я, конечно, не пойду. Некогда. Будем 'бронепоезда' строить. Такие, что большевики от зависти удавятся.
  
  - А я и не беспокоюсь. Платформ хватает?
  
  - Да, с запасом. Думаю, к утру управимся.
  
  Мы покурили. Бранд где-то раздобыл полюбившиеся мне папиросы 'Белый генерал'. И распрощавшись с ним, я поспешил в штабной поезд. Там меня должен был дожидаться Журавин.
  
  * * *
  Доктор меня расстроил. Иванову становилось все хуже. Порошки, которыми его напичкал Алексей Дмитриевич, пока не помогали. Да я и сам видел - начштаба в любой момент может потерять сознание.
  
  - Думаю, ему будет лучше отлежаться у меня в санпоезде. Там и уход организуем, и изолируем от остальных, - предложил Журавин.
  
  - Скажите, доктор, к приёму раненных у Вас всё подготовлено? - Вспомнил я, о чем хотел спросить его еще перед митингом.
  
  Алексей поднял указательный палец и веско произнес:
  
  - Вот! Об этом я и хотел поговорить! Нам бы еще вагон. А лучше - несколько.
  
  Я оглянулся на адъютанта.
  
  - Василий Федорович, задачу уяснили? Один первого класса и два... Нет, три вагона второго класса для санитарного поезда подыщите. Срочно. Учитывая, сколько в Калинковичах гражданских поездов захватили, с этим не должно быть проблем. И выбирайте покрепче, с работающим отоплением.
  
  Архангельский с готовностью кивнул и сделал себе пометку.
  
  - Вот, это хорошо! - Засветился улыбкой Журавин. - Если позволите, я один из вагонов второго класса под жилье медицинскому персоналу определю. А то у нас постоянно с размещением проблемы...
  
  - Алексей Дмитриевич, ну что Вы, в самом деле? - Вздохнул я. - Хозяин - барин! Прицепите сейчас вагоны и сразу же следуйте на Либаво-Роменский вокзал. Там и оставайтесь. Все же поближе к месту событий будете.
  
  Продолжая разговор с доктором, мы продвигались к выходу из вагона. У меня зрела мысль наведать тюрьму, о взятии которой пять минут назад сообщил вестовой.
  
  Но на перроне ждал Никитенко со своими нерешенными вопросами.
  
  * * *
  - Владимир Васильевич, разрешите несколько человек из роты охраны хозчасти к себе перевести? - Закончив доклад, попросил Никитенко. И почему я был уверен, что стоит согласиться на 'несколько человек', как в роте специального назначения окажется весь бывший взвод Семена Аркадьевича? А кроме того - Тимохин, братья Капустины, прапорщик Плюев... Кто там еще? В общем, тихой сапой сформирует Никитенко как бы ни целый батальон.
  
  - Кого конкретно? - Уточнил я, с намерением проверить свои предположения.
  
  - Ну-у-у, - протянул ротный, и глаза его беспокойно забегали. - Не знаю, скажут ли Вам что-либо их фамилии...
  
  - Никитенко! - Укоризненно остановил его увиливания.
  
  Он огорченно вздохнул, наморщил лоб и, наконец, выдал:
  
  - Для начала, хотелось бы десять бойцов своего бывшего взвода взять. Тех, что на хуторе были. Еще Тимохина...
  
  Я заулыбался.
  
  - Ключевое слово - 'для начала'. Правда, Семен Аркадьевич?
  
  - Но, посудите сами! - Взъелся 'разоблаченный' ротный. - Толковые хлопцы! И что они в самое важное время без дела сидят? Рота у Савьясова хороша - тут ничего не скажу. Но я привык полагаться на своих людей. Дотошно знаю, что от них ожидать. Это ли не важно в нонешний момент?
  
  В общем-то, он был прав.
  
  - Семен Аркадьевич, но зачем крутить-то было? Так бы сразу и сказали! Берите всех, кого посчитаете нужным. С условием - готовите мне из Плюева нового командира роты охраны. Наверняка ведь и Алексея, как проверенного, перевести надумали?
  
  Сконфуженно улыбаясь в усы, он блеснул довольным взглядом.
  
  - Так точно, товарищ командующий!
  
  - А сейчас есть кто-нибудь под рукой? Мне нужны пару человек, желательно из конных разведчиков.
  
  Никитенко глянул куда-то вправо.
  
  - Так точно! Вон, как раз Дениска с Глебкой Капустины проситься прибыли. Но могу кого и поопытнее дать.
  
  - Еще и просятся? - Удивился я.
  
  - Просятся, Владимир Васильевич! - Сияя улыбкой подтвердил ротный. - Еще как просятся! Тимохин - тот первый прибежал. Прослышали, что меня назначили командиром роты, которую Вы при себе оставляете...
  
  Известие приятно удивило. И напомнило о старых фронтовых временах. Еще будучи прапорщиком, я получил роту выбывшего поручика Иволгина. А через два месяца и сам загремел с ранением в госпиталь. По счастливой случайности в тот же город перевели на доформирование нашу часть. И всё время, что я лечился в госпитале, ко мне поступали нехитрые гостинцы от солдат: табак, яблоки, фотокарточка с личным составом, конфеты и прочее в том же духе. Вот вроде бы и разные истории - а чувства вызывали похожие. Только здесь уже не гостинцами баловали - судьбу свою вверяли.
  
  - Капустиных будет достаточно, - кивнул я. - Выделите им по 'нагану' с боекомплектами и по десятку гранат. И лошадей подготовьте. Через десять минут выезжаем. Пусть ждут возле штабного вагона. И еще. Через час-другой подготовьте взвод с офицером. Лучше, если лично возглавите. Задачу поставлю позже, по возвращению из города.
  
  Никитенко понятливо кивнул и бегом отправился в сторону стоявшего неподалеку эшелона. Там, видимо, и размещалась его новая рота.
  
  Я вернулся в штабной вагон. Разыскал оставленный в дальнем купе башлык и даже чай с сахарином, приготовленный расторопными штабистами, успел попить, глядя на свое нечеткое отражение в оконном стекле. Надо было бы и поесть что-нибудь, однако тратить время не хотелось. Задачи и мысли множились, и казалось недопустимым выпускать из внимания хотя бы одну. Страх - вдруг что-то пойдет не так, вдруг будет допущена фатальная ошибка - разворачивал в груди неприятный, крутящийся юлой и выматывающий душу клубок.
  
  Ровно в назначенное время на перроне под окнами вагона показались братья Капустины верхом на лошадях. Но главное - вели они под уздцы мою старую знакомую Машку. Сколько я на ней дорог по Сожельскому уезду прошел - и не сосчитать. Довольно невзрачная, заурядная кобылка. Однако приятно, что именно та, привычная, которая уже по взгляду понимает.
  
  Капустины встретили меня, вытянувшись во фронт. Но всю старательно поддерживаемую ими торжественность нарушали широкие щербатые улыбки. Сложно было не улыбнуться в ответ.
  
  Мы неторопливо двинулись к тюрьме, отвлекаясь на пьяные разудалые компании солдат с гармошками. Особого беспокойства те пока не причиняли. И внушениям, сопровождаемым выстрелами в воздух, на некоторое время значение придавали - сворачивая прогулку, возвращались в сторону Полесской станции. Только никакой уверенности, что они действительно вернуться к эшелонам, у меня не было.
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 22.20 часов, городская тюрьма
  
  В городе стояла необычная напряженная тишина. Мороз все усиливался, и я старательно закутался в башлык, не забыв надеть вязанные еще Настей Матвеевой перчатки. Наверное, единственное, что сохранил из ее даров. Потом отчего-то представил вяжущей Олю и тихо рассмеялся - так не подходило ей это обычное, казалось бы, занятие. Однако смех смехом, а сердце кольнула грусть.
  
  Ворота тюрьмы оказались распахнуты настежь. Одна из створок, не взирая на тяжеловесность, скрипела, движимая неведомо откуда возникшим сквозняком. На карауле никто не стоял, а во дворе бестолково толклись группы солдат и гражданских.
  
  - Где командир? - Спросил я у высокого пожилого солдата с накинутой через плечо пулеметной лентой.
  
  Окинув меня и братьев Капустиных сметливым взглядом и, видимо признав за мной право задавать вопросы, он неспешно отрапортовал:
  
  - Оне во втором поверхе пленных разбирают, Вашбродь!
  
  - Почему вход никто не охраняет? Закройте ворота и четырех человек поставьте. Выполняйте.
  
  Убедившись, что распоряжение вызвало нужную реакцию, я направил лошадь к зданию тюрьмы. Из него, между тем, выходили во двор все новые и новые люди. По виду - недавние арестанты. Многие, одетые не по погоде, и от того растерянно жавшиеся друг к другу. Но возвращаться назад в тепло, в тюрьму они не желали. Я попытался им разъяснить, что надо затребовать у надзирателей свою одежду - наверняка та хранилась где-то в здании. Но получал в ответ лишь ошеломленно-радостные взгляды. Они просто не понимали меня.
  
  Двери тюрьмы в очередной раз раскрылись и выпустили во двор совершенно иной тип арестантов - одетых в шинели и пальто, с оружием, с жестким прищуром глаз. Столкнувшись со мной колким взглядом плотный малый с волевым, высокомерным лицом, сплюнул и, разрезая собой толпу, двинулся к выходу. За ним поспешили десятка два молодчиков.
  
  - Это Федя Сенатор, - сокрушенно покачав головой, тихо молвил пожилой дядечка, похожий на учителя гимназии. - Известный бандит. Зачем Вы его выпустили?
  
  - Чёрт! - Не удержался я. - Они там что - всех подряд освобождают?!
  
  И, махнув братьям Капустиным, призывая следовать за собой, вошел в здание.
  
  Мне жутко не понравилось то, что творилось внутри. Бестолково толпящиеся в коридорах люди, всюду раскрытые настежь двери, суматоха, горящая груда бумаги на кафельном полу в каком-то сумрачном помещении, похожем на общественную баню. И эта вонь!.. Слащаво-тухлая, омерзительная вонь тюрьмы, въевшаяся в память еще в декабре восемнадцатого! Смрад, прочно связанный для меня с безнадежностью и смертью. Захотелось поскорее уйти. Однако прежде всего стоило навести порядок.
  
  У 'общественной бани', притулившись к дверному проему, стоял молодой боец и сосредоточенно наблюдал за разгорающимся пламенем.
  
  - Где ваш командир роты?! - Хмуро спросил я.
  
  Парень дернулся, растерянно захлопал белесыми ресницами и, вытянувшись во фронт, не по уставу отвечал:
  
  - Он, эта, пошел с матросами китайцев в камеры определять...
  
  - Каких китайцев?! Что за матросы?! - От неожиданности я даже оторопел. Это дикое сочетание китайцев с матросами только добавляло безумства происходящему.
  
  - Товарищ командир, те самые китайцы, что тюрьму защищали и на воротах стояли. Надзиратели подсказали, что оне в караулку побегли и там закрылися, - попытался объяснить солдат. - А матросы тут сидели, арестантами. Мы их вызволили, и они сразу заодно с нашими пошли.
  
  - Хм... Ладно. Разберемся, - задумчиво пробормотал я, и взгляд мой упал на весело горящие бумаги. - А это что за костер?
  
  Заулыбавшись, боец доверительно сообщил:
  
  - Да бандюки свои докУменты запалили. Ну, не только свои - все, что под руку попались. Как их повыпущали, так они сразу похватали папки там, наверху, и сюды - огонь кормить.
  
  Не в силах избавиться от гнетущего чувства и задыхаясь от тюремной вони, я поднялся по лестнице на второй этаж, перешагивая через две ступеньки. За спиной, как тени, следовали братья Капустины. Огляделся. Слева спорили двое - высокий, сутулый штатский с глубокими залысинами, в белом халате не первой свежести и коренастый, небольшого роста, плотный офицер с густыми усами. Кажется, это и был командир роты, отправленной на взятие тюрьмы.
  
  Увидев меня, он переменился в лице, тут же забыл о собеседнике и, отдав честь, доложил:
  
  - Товарищ командующий! Третья рота первого батальона 67-го полка поставленную задачу выполнила! Потерь среди личного состава нет. Противник обезоружен и заключен в камеры...
  
  Я прервал его и попросил представиться.
  
  - Штабс-капитан Яньков Петр Степанович.
  
  Извинившись перед тюремным врачом, мы отошли в сторону.
  
  - Товарищ штабс-капитан, - мысленно усмехнулся я непривычному сочетанию (а впрочем, почему бы и нет?). - Благодарю Вас за успешно произведенный захват тюрьмы. Особенно ценю, что обошлись без жертв. Однако будьте любезны, объяснитесь, что за бардак Вы здесь развели? И по какой такой необходимости выпущены уголовники?
  
  Торжественный вид ротного тускнел на глазах. Он опустил плечи и нахмурился.
  
  - Видите ли, общая эйфория...
  
  - Почему ворота оставались открытыми настежь, почему не организована защита объекта? Вы надеетесь, что большевики не захотят взять реванш?
  
  Глаза в пол, усы обмякли - возразить ему было нечего.
  
  - У Вас есть пять минут. Но прежде ответьте: что еще за матросы к Вашей роте примкнули?
  
  - Так точно, десять матросов! Сидели в камере с политическими. Утверждают, что арестованы за антибольшевистскую агитацию.
  
  - А теперь и не установишь. Зачем позволили уголовникам архивы уничтожить?
  
  - Виноват, товарищ командующий! Не усмотрел!
  
  - Исполняйте, Петр Степанович! Время не терпит!
  
  Откозыряв, он побежал по коридору, зычным голосом называя фамилии подчиненных и на ходу ставя задачи. Надо было отдать должное - организовать людей ротный умел. Ситуация в здании преображалась на глазах. Кто-то выстраивал толпящихся на этажах освобожденных заключенных, кто-то сгруппировал надзирателей и составлял какие-то списки. Во дворе все, наконец, засуетились, забегали. На вышках и в воротах выставили усиленные караулы, убрали с дорожки пристреленных собак, завели полураздетых бывших арестантов назад в здание.
  
  Я спустился во двор, чтобы, наконец, вырваться из этой удушающей тюремной атмосферы. Яньков, эмоционально жестикулирующий, объяснял что-то группе людей - давненько небритых, в помятой военной форме, упорно мерзнущих под открытым небом без шинелей. Заметив меня, он демонстративно указал в мою сторону, а сам тут же поспешил уйти на проверку караулов.
  
  Уже привычный оценивающий интерес, цепкие взгляды. Их было человек двадцать. Офицеры. Одного я даже узнал. Это он давал мне карточку, приглашая на собрание в кафейню 'Париж'. Помнится, шел митинг по случаю взятия красными Киева, я искал Матвеева, чтобы просить о вызволении из ЧК Журавина, а потом встретил Олю с Савьясовым. Здесь, у ворот тюрьмы... По другую сторону ворот...
  
  Кажется, он тоже вспомнил меня. Представился. Ротный командир 68-го полка поручик Калугин. Вслед за ним, словно признавая его старшинство, назвались и остальные. Половина присутствующих оказались нашими, из туляков. Остальные - местные.
  
  
  В ответ я коротко рассказал о том, что происходит в бригаде, в городе. И только вознамерился предложить им вступить в наши ряды, как почти в один голос, в едином порыве офицеры заявили о готовности присоединиться к 'правому делу'. В такие волнительные минуты становится не по себе. Наверное, привыкнуть к этому невозможно.
  
  'И ведь наверняка кто-то из них был завязан с Савьясовым', - размышлял я. - 'Но вот как это узнать? Напрямую спросить? Неужели будут знать его по фамилии? Учитывая, каким любителем конспирации был Георгий - вряд ли. А мне бы сейчас люди Савьясова не помешали. Не одним же Кридинером жило его дело'.
  
  Внезапно меня озарило. Да так, что на мгновение остолбенел и захлопал глазами. Удивительно, как раньше не приходило в голову?! Кузин! Ну, конечно же! А за ним - целое Сожельское подполье! Тимохин, исполнявший роль посыльного в день отправки Георгия на фронт, должен знать, как найти его в городе! Кроме того, бывшая Директория - Олины приятели, мечтающие о реванше. Ведь неспроста они на нашу бригаду агитаторов бросали и вопросы 'интересные' даже лично мне задавали!.. Союзники нам были нужны. Тем более, что принципиальных идейных разногласий с ними на ум не приходило. Не монархисты - и это главное!
  
  Назначив комендантом тюрьмы рекомендованного Калугиным подпоручика из местных, я освободил Янькова от забот по организации порядка в тюрьме. Тем более, что новичок взялся за дело с энтузиазмом и желанием. Ну а Янькова уже ждали новые боевые задачи.
  
  Только я об этом подумал - и словно сглазил. У восточной стены, выходящей на бывшие 'белые казармы', внезапно началась перестрелка, и раздались взрывы гранат.
  
  - Товарищ командующий, отряд большевиков подошел! Человек двадцать-тридцать, как сообщают наблюдатели, - доложил Яньков.
  
  Мимо нас пронеслась группа в морской форме, вооруженная чем придется - кто с револьверами, кто с винтовками, один и вовсе с шашкой наголо. Не медля, они присоединились к солдатам, азартно забрасывающим наступающих гранатами Ф-1.
  
  Большевики ответили всего несколькими выстрелами, подсказав нам направление, куда укрылись от разрывов. После чего никак не проявляли себя. Впрочем, в их положении продолжать штурм тюрьмы было бы безумием. Да и можно ли назвать это штурмом? Так, вылазка. Думаю, с десяток гранат точно солдаты потратили впустую. Противник отступил, и темнота вполне успешно помогла ему в этом.
  
  - Всего и делов-то! - Засмеялся уже знакомый мне высокий солдат с пулеметной лентой.
  
  - Чё скалишься, дылда! - Раздосадовано сплюнул матрос с шашкой. И погрозил кулаком кому-то в темноту. - У, гниды! И повоевать толком не дали!..
  
  - Охолонись, Максимка! - Спокойным повелительным тоном остановил его пожилой невысокий матрос с пышными усами. - Навоюешься еще!
  
  Встретившись со мной взглядом и сметливо оценив расстановку, он подошел с независимым и горделивым видом.
  
  - Кажут, ты здесь главный, командир? - Через прищуренные веки, вперились в меня пытливые карие глаза.
  
  Я намерено промолчал, выжидая, чем продолжит матрос. Мне откровенно не нравилось, как он и его товарищи ставили себя относительно нашей бригады.
  
  - Аль не рады нам? А, господин офицер, белая кость, голубая кровушка?
  
  Диалог определенно не клеился.
  
  - И вам - добрый вечер! - Недобро усмехнулся я. - Кто такие, почему были арестованы?
  
  Мою попытку перехватить инициативу пожилой матрос встретил в штыки. Мелькнула злая искра в глазах, да желваки заходили.
  
  - Ну а ежели не по душе мы вам, Ваше превосходительство, то мы - сами по себе, а Вы уж - не серчайте - сами по себе бывайте, - медленно, с расстановкой процедил он.
  
  - С 'превосходительством' - положим, это ты лишку хватил, - стараясь сохранить ровный тон, ответил я. - В остальном, меня устраивает твое предложение, матрос.
  
  Но, наверное, свою невозмутимость я все же переоценил. Яньков определенно напрягся, готовясь к любому повороту событий. И матросы, словно шпана уличная, не замедлили подтянуться к своему командиру - вразвалочку, демонстративно сплевывая. Прямо картинка из детства - столкновение на тульских заводских окраинах. Щелкнули курками 'наганов' братья Капустины за моей спиной. Всполошились солдаты у стены. Неверное слово или движение - и последствия могут быть какими угодно. Пусть перевес и на нашей стороне, но ситуация - определенно дурацкая.
  
  - Однако считаю своим долгом предупредить, - и в голове, в качестве несостоявшегося 'козыря', промелькнул образ Бранда с 'Люсиком' на плече, заставив меня некстати улыбнуться. - Что вы не должны противостоять войскам Сожельской группы или же чинить неудобства и ущерб гражданскому населению.
  
  Моя случайная улыбка сбила его с панталыку. Он даже оглянулся, пытаясь понять, что я увидел у него за спиной, и почему это меня развеселило?
  
  - Должны или не должны - не тебе указывать, командир! Мы, анархисты, никому ничё не должны! - Прорычал предводитель матросов. Однако угроза в его голосе уже не слышалась.
  
  - В любом случае, наше требование ты знаешь, - кивнул я.
  
  Он презрительно сплюнул и, не удостоив меня ответом, резко развернулся, направляясь в сторону ворот:
  
  - Пойдем, братцы!
  
  Те неохотно и, пожалуй, разочаровано последовали за ним. На что они рассчитывали? Просто кости поразмять, с чувством глубокого удовлетворения намылив физиономии 'господам офицерам'? Или перехватить власть в свои руки, убрав меня и Янькова? Нет, это вряд ли. В конце концов, их забросали бы гранатами или пристрелили солдаты. Объяснения их странному поведению я не находил. Одно радовало - мы избавились от сомнительного пополнения.
  
  
  
  1919 год, март, 24-го дня, 23.00 часов, город Сожель, почтово-телеграфная контора
  
  От тюрьмы до потель-конторы было совсем близко - минута-другая неспешной ходьбы. Небольшой отряд большевиков, оставленный на ее защиту, сбежал сразу же, как услышал перестрелку у тюремных ворот. Так что отличиться в бою роте поручика Сидорова не пришлось. Зато, в отличие от Янькова, он сразу же установил четкий порядок на захваченном объекте. На дверях - усиленный караул, вокруг здания - патрулирование, в вестибюле первого этажа - проверка документов у задержанных посетителей конторы и прохожих.
  
  Единственное, что резануло мне глаз - присутствие в составе вооруженного оцепления вестибюля Феди Сенатора и других уголовников.
  
  - Вы знаете, кто этот человек? - Тут же спросил я у поручика, мысленно прикидывая, как лучше провести задержание рецидивиста. Однако распорядиться не успел.
  
  Главарь бандитов, скользнув по мне внешне равнодушным взглядом, будто почувствовал исходящую угрозу. И, отстранившись от своих людей, одновременно с моим приказом, бросился в раскрытое окно. Еще миг - и Федя Сенатор, прикрываясь захваченной дамой лет пятидесяти, только что выпущенной после проверки личности, направлялся в сторону темного закоулка. Визг перепуганной женщины невыносимо бил по нервам. Остро не хватало Никитенко и его бойцов, с которыми мы понимали друг друга с полувзгляда.
  
  Феде Сенатору оставались считанные шаги, чтобы скрыться в темноте и успешно исчезнуть. И мы ничего не могли с этим поделать. Спохватившиеся солдаты из патруля на улице, бестолково стреляли и вполне ожидаемо могли задеть даму. Пришлось их остановить.
  
  - Прекратить огонь! Черт с ним! Пусть уходит! - Разозлившись на самого себя, распорядился я и решил: впредь таких упырей надо пристреливать сразу же, не теряя время на глупые вопросы.
  
  Тот факт, что остальных бандитов удалось задержать без эксцессов и отправить с конвоем назад в тюрьму, совсем не успокаивал. Феде Сенатору ничего не стоило сколотить новую банду.
  
  Под впечатлением поднявшегося переполоха, некоторые дамы в вестибюле лишились чувств, другие истерично плакали. Мужчины держались по-разному. Отдельных паникеров хотелось пристукнуть чем-то тяжелым. Нервы мои становились совсем не к черту.
  
  - Зачем здесь женщины? - Потребовал я ответа у поручика Сидорова. - Отпустите немедленно, безо всяких проверок. Неужели всерьез полагаете, что среди них скрывается кто-то, представляющий опасность?
  
  Он замялся, угрюмо глянул на бледных, растерянных дам и с явной неохотой отдал распоряжение.
  
  Реакция задержанных женщин была странной. Сначала они будто не поверили. А затем, сорвавшись с места, всей гурьбой ринулись к выходу. Пытался затесаться в их ряды и один низенький, пожилой еврей. Почти успешно. На самом выходе его заметили и отсекли солдаты.
  
  - Ну, скажите, господа, чем я хуже дам? Я старый аптекарь и не имею ничего против Вашей новой власти! - Скрипучим возмущенным голосом, пытался протестовать он.
  
  По сути, еврей был прав. Напрасно Сидоров устроил весь этот балаган с проверкой документов. Но подрывать его авторитет здесь и сейчас не хотелось. Ничем страшным для задержанных эта процедура не грозила. Однако впредь надо было исключить подобное самоуправство. Настораживало, что даже в простейших ситуациях всё складывалось совсем не так, как мне виделось изначально. Да и сам городил одну ошибку за другой.
  
  В мрачном расположении духа я поднялся в зал к телеграфистам и застал окончание какого-то шутейного телефонного разговора.
  
  Улыбающийся во все лицо офицер, не замечая ничего вокруг, игривым тоном перечислял столицы стран. Затем с сарказмом прошелся по обитателям Савоя, немало озадачив меня. Видимо, разговаривал он непосредственно с кем-то из них. Язык у молодого человека был подвешен неплохо, да и артистизма доставало. При очередной его удачной руладе, меня посетила внезапная мысль.
  
  - Кто таков? - Кивнув на увлеченно допекающего комиссаров молодца, спросил я у ближайшего офицера.
  
  - Младший офицер четвертой роты первого батальона 67-го полка прапорщик Василий Блинов.
  
  Тот как раз окончил разговор и, рассмеявшись, поднялся из-за стола. Явно довольный собой, раскрасневшийся, маленького роста, с взъерошенными рыжими волосами, он хотел поделиться впечатлениями с товарищами. Но тут вдруг почувствовал некоторое напряжение присутствующих и, наконец, увидел меня. Так и застыл на месте, как напроказивший кот. Когда они успели запомнить мою физиономию?
  
  - Вольно! - Усмехнулся я. - Что это было?
  
  Сконфуженный прапорщик протянул лист бумаги с коротким рукописным текстом. Вчитавшись, я вскинул брови. Это была отчаянная телеграмма большевиков с описанием обстановки и мольбой о помощи. И обращал на себя внимание тот факт, что они знали мою фамилию. Впрочем, рано или поздно это должно было произойти.
  
  - Прапорщик Блинов, поступаете в мое распоряжение, - приказал я. - Следуйте за мной. И, кстати, как Вас по отчеству величать?
  
  - Яковлевич, - подавленно пробормотал он.
  
  По дороге к штабу неуверенно восседавший на лошади Блинов держался позади, и я буквально ощущал на себе его любопытный, изучающий взгляд. Наверное, терзался догадками, что за роль ему определена. А задумка мне самому казалась неплохой. И для ее осуществления необходимо было срочно разыскать начальника связи.
  
  Очутившись в штабном вагоне, Блинов поначалу сник. Затем немного осмотрелся, освоился, расправил плечи и с приходом начальника связи был полностью готов вникать в задачу.
  
  - Александр Павлович, Василий Яковлевич, - обратился я к офицерам. - Мы должны дезинформировать противника всеми возможными средствами. Что имеется в виду? Нужно выслать телеграммы, отменяющие просьбы о помощи коммунистам города. И обязательно - за подписью местных комиссаров. Список фамилий Вам предоставит мой адъютант. Упирайте на то, что Сожель справился с мятежниками своими силами. Свяжитесь по телефону со всеми окрестными железнодорожными станциями - опять же, от имени комиссаров. Узнавайте, находятся ли на них военные эшелоны? В каком состоянии пути, ожидается ли прибытие бронепоездов? Словом, выпытывайте любую возможную информацию. Опровергайте все поступившие сведения о нас. Мол, преувеличение. Бригада уже разоружена и под охраной отряда Чеки сидит в вагонах, ожидает отправки на фронт.
  
  Начальник связи смотрел на меня округлившимися от удивления глазами, Блинов - восхищенно. Кажется, с исполнителем я не прогадал.
  
  - Техническая сторона вопроса возлагается на Вас, Александр Павлович. Ну а Вы, Василий Яковлевич, будете выступать нашим главным дезинформатором. Задача ясна?
  
  Офицеры переглянулись. Конечно, без уточняющих вопросов не обошлось. Но уже вскоре Блинов, практически не отвлекаясь на перекуры, с азартной улыбкой на лице составлял первые тексты телеграмм в 'стан' врага.
  
  
  
  
  1919 год, март, 25-го дня, 5.00 - 6.00 часов, город Сожель, дом Лурье, телефонная станция
  
  С осадой 'Савоя' дело продвигалось туго. Монументальное здание, укрывающиеся за фигурными колонами на балконах стрелки, два грамотно установленных пулемета, ведущих перекрестный огонь - бескровно такую цитадель не возьмешь. После очередной попытки штурма и известия о гибели командира первого батальона 67-го полка общее раздражение на засевших в гостинице комиссаров достигло предела. Все хотели поскорее покончить с ними. И, как говорится, любой ценой.
  
  Отозвав меня в сторону, Бранд предложил радикальный вариант.
  
  - Давай ударим по 'Савою' из 'трехдюймовок'. Разнесем крышу, и будем бить, пока не одуреют. Никуда не денутся - сами сдадутся.
  
  На мое возражение, что мы разгромим случайными снарядами весь центр города и определенно настроим против себя его жителей, тезка упрямо возразил:
  
  - Рассчитаем по всей науке, и снаряды положим точно в цель. Но, конечно, придется подождать рассвета. А пока, чтобы с комиссаров спесь согнать, пусть траншейная команда обстреляет 'Савой' из бомбометов. Для создания должного настроения, так сказать...
  
  Идея мне понравилась. Единственное, не оставляло опасение, что артиллеристы переоценивали свою меткость.
  
  - Недозбруев, это не гаубица! В любом случае, ничего страшного не произойдет! - Уверял Бранд.
  
  Я мрачно усмехнулся.
  
  - Лично мне, 'в любом случае', не хотелось бы под снаряд 'трехдюймовки' угодить. И что у вас, кстати, с боекомплектом?
  
  - И так было неплохо, а тут еще в Новобелице склад артиллерийский обнаружился. 'Трехдюймовки' обеспечены с избытком.
  
  - Хорошо. Пусть будет так. Готовь своих артиллеристов. Время согласуем чуть позже, - согласился я.
  
  Мысль про бомбометы тоже показалась мне дельной. Связавшись с командиром 67-го полка Томилиным, я распорядился организовать силами траншейной команды обстрел 'Савоя' из бомбометов и выделить один из них с прислугой роте Никитенко. Примерно через час подразделению предстояло брать Чрезвычком. И задача виделась непростой.
  
  Местная Чека размещалась в старинном особняке, окруженном густым, обширным садом, спускающимся по склону холма к реке. Доступ в него перегораживал высокий деревянный забор. Разведка боем показала: чекисты рассредоточивались по территории и успешно укрывались в темноте за толстыми стволами деревьев. Бомбомет с шрапнелью и парочкой фугасных снарядов в такой ситуации точно не помешал бы. Не столько для поражения, сколько для устрашающего эффекта.
  
  Вместе с Семеном Аркадьевичем и взводом его роты мы зашли погреться в просторный каменный дом по улице Новиковской. Хозяева приняли нас неожиданно радушно и предложили всем без исключения чая и черного хлеба.
  
  Притулившись к теплому боку 'шведки', Никитенко отчаянно клевал носом над чашкой, вздрагивал, просыпаясь, и сконфуженно поглядывал на меня. А я и сам себе удивлялся - то ли эйфория тому виной, то ли этот ноющий клубок в груди - но сонливости не было и в помине.
  
  Большие напольные часы показывали начало шестого. Засмотревшись на маятник, я прокручивал в голове текст нашего первого воззвания. Его сочиняли полночи, на заседании Повстанческого Комитета. Сложное это с непривычки дело. Когда знаешь, что хочешь сказать, а на бумаге получается как-то неважно. Собирались, думали написать одним махом воззвания к горожанам, политическим партиям, крестьянам, войскам... Кто ж знал, что оно так трудно пойдет? В итоге сочинили только один, но самый главный текст - с описанием платформы борьбы и общей информацией.
  
  Бесконечная ночь все же заканчивалась. Мы захватили весь город, кроме 'Савоя', Чеки и телефонной станции. Ими предстояло завладеть после рассвета. Совсем скоро. Я успел объехать весь Сожель, и даже - Новобелицу. Однако никакой усталости не ощущал. Напротив - энергия бурлила и постоянное чувство неудовлетворенности заставляло двигаться дальше. Мне казалось, я не успеваю всё охватить, и что-то важное уплывает из поля зрения.
  
  В доме на Новиковской весьма кстати оказался телефонный аппарат. Подняв трубку, я вызвал телефонисток. Мне ответил молодой мужской голос. Механик? Или большевик, охраняющий станцию? Проверить было несложно - ошарашить и послушать, что скажет в ответ.
  
  - Алло, здравствуйте. Я - Недозбруев.
  
  Голос на другом конце провода дрогнул, запнулся и что-то лихорадочно пробормотал. Этот знал мою фамилию. Уже можно делать выводы. Но я продолжил.
  
  - Вы - механик? Сохраните станцию и передайте посланному мной отряду.
  
  В ответ человек начал нести бред о пятидесяти китайцах и пулеметах, установленных на охрану станции. Разговаривать дальше было не о чем. Я положил трубку и почему-то не сомневался, что никого из большевиков мы там не встретим. От разведчиков Никитенко мы знали, что телефонная станция практически не охранялась. В здании находились пять женщин - видимо, телефонистки - и трое мужчин, двое из которых имели при себе винтовки. Давно следовало занять станцию. Тем более, что никакого труда это не составляло.
  
  - Семен Аркадьевич, просыпайтесь, - разбудил я задремавшего на стуле ротного. - Выступаем.
  
  Никитенко тяжело разлепил глаза, встряхнул головой и, одним глотком выпив чашку остывшего чая, пошел поднимать прикорнувших в тепле бойцов.
  
  Небо едва заметно посерело. Звезды исчезли. Зато откуда-то наползли тучи. И ветер появился - мерзкий, леденящий, пронизывающий до костей.
  
  Мы пробирались к телефонной станции с тыла - от улицы Троицкой, дворами. Взводный - бойкий офицер Кострицын лет двадцати пяти с кривыми, как у потомственного кавалериста, ногами - уверенно вел нас через лабиринты дворовых дощатых построек, со знанием дела открывая калитки и преодолевая щербатые заборы.
  
  Заметив очередной сарайчик, подпоручик вдруг сделал знак остановиться. Здесь наши пути с Никитенко расходились. Вместе с десятком солдат он отправлялся на разведку к Чеке. Благо, отсюда было совсем близко.
  
  Тем временем, Кострицын тихо пояснил:
  
  - Мы сейчас на заднем дворе телефонной станции. На Барона Нолькена лучше пока не высовываться. Там на углу Румянцевской большевики пулемет установили. Но оттуда крыльцо этого здания особенно не просматривается. Так что можно брать с центрального входа.
  
  Высланные вперед разведчики подтвердили мое предположение. Кроме женщин, на станции уже никого не было.
  
  - Сначала заходим к телефонисткам, а уже потом разберетесь с пулеметом, - распорядился я.
  
  Мы совершенно буднично открыли дверь и вошли. Взводный, шутки ради, даже постучался. На нас выжидающе и испуганно уставились пять пар глаз.
  
  - Ну, и где тут пулеметы с китайцами? - Весело спросил у телефонисток подпоручик Кострицын.
  
  Однако шутка успеха у дам не имела. Оставаясь на рабочих местах, они настороженно наблюдали, как солдаты обходят помещение, и вопросительно поглядывали на офицера, выступившего в центр комнаты. Меня женщины пока не замечали. Погон нет, форма довольно старая - в их представлении, наверное, я ничем не отличался от солдат.
  
  Одна из телефонисток - строгая дама в пенсне, напомнившая подругу моей матери, - сделала шаг вперед и категоричным тоном заявила:
  
  - Мы хотели бы знать, кто вы и какие цели преследуете?..
  
  Кострицын кисло улыбнулся, перевел взгляд на меня и с неожиданной патетикой брякнул:
  
  - Армия Русской народной республики!
  
  Прозвучало так театрально, что я непроизвольно поморщился. И одновременно со мной - красивая блондинка в синем жакете. Где-то ее уже видел, но где - вспомнить не мог.
  
  Эскапады оказалось достаточно, чтобы дамы обратили на меня внимание и мысленно произвели 'перестановку' сил.
  
  Чувствуя себя неудобно под их пристальными и оценивающими взглядами, я сухо поздоровался, прошел к отдельно стоящему столу и, попросив дозволения, уселся за него. Достал из голенища сапога схему города, с серьезным видом обвел карандашом здание станции и в шутку сам себе написал на полях: 'Может быть, достаточно?'. Однако взгляды никуда не исчезали и продолжали держать в напряжении.
  
  - Как Вы намерены с нами поступить? - Обратилась ко мне старшая телефонистка.
  
  Я задумался. И, кажется, задержка с ответом напугала их.
  
  - Извините, как Вас зовут?
  
  - Софья Ивановна Дорошевич, - дрогнув голосом, ответила дама.
  
  - Извините, Софья Ивановна, за наше вторжение. Но без этого никак не обойтись. Исполняйте свои прямые обязанности. Скоро подойдут наши офицеры-связисты. Прошу Вас поработать с ними в полном взаимодействии. В остальном - всё как обычно. На улицу желательно пока не выходить - перестрелка идет. Других ограничений не вижу. Мы не захватчики. Мы просто люди, которым надоело жить под властью коммунистов.
  
  Ситуация наглядно демонстрировала, что к обычному общению с людьми я оказался совершенно не готов. А ведь уже утром к нам пойдут с вопросами горожане. Одного воззвания на афишах им будет недостаточно. Вопросов хватит, чтобы завалить весь наш штаб с головой. А это значит - нужно создавать комендатуру или что-то подобное. Назначать ответственных - тех, кто будет общаться с гражданскими людьми, участвовать в создании новой городской власти. Сам всё охватить я не смогу физически.
  
  Каким видел решение вопроса Георгий? Из-за Кридинера потерявшего или припрятавшего его архив, мне теперь никогда не узнать.
  
  От размышлений отвлек чей-то особенно пристальный взгляд. Вроде все оставалось, как и прежде. Вот только блондинка заметно нервничала. Почувствовав мое внимание, и вовсе побледнела, повернулась к госпоже Дорошевич. На секунду мне показалось, что под жакетом блондинки, ниже талии, угадывается силуэт кобуры.
  
  Сам себе ухмыльнувшись - чего только не привидится на нервной почве! - я перевел взгляд на другую даму, полную брюнетку, сидевшую левее. И стоило встретиться с ней глазами, как она неожиданно вскочила и понеслась в мою сторону. Я неохотно поднялся со стула.
  
  - Должна Вам заявить! - Нервно начала толстушка. Лицо ее покрыл лихорадочный румянец, а над верней губой обратили на себя внимание черные усики. - Среди нас присутствует ярая большевичка!
  
  В памяти тут же промелькнула Оля, Савьясов, двери 'Савоя', идущая через дорогу видная пара - еврей-большевик и красавица-блондинка в зеленом берете. Все сошлось. Это определенно она. Как же ты оставил ее здесь, на 'растерзание мятежникам'?!
  
  Кострицын встрепенулся и внимательно уставился на телефонисток.
  
  - Вы говорите о блондинке в синем жакете? - Усмехнувшись, уточнил я. И тут же заметил боковым зрением, как неумело дернулась к кобуре 'комиссарша'. Перехватив ее взгляд, предупредил. - Не советую. Вряд ли попадете. А мои люди выучены отвечать метким выстрелом.
  
  Слету определив, с кем и о чем идет разговор, подпоручик требовательно протянул блондинке руку. Девушка посерела, глаза ее наполнились слезами. Повинуясь, она медленно приподняла полу жакета и достала из облегченной кобуры новенький 'наган'. Кострицын без слов принял оружие и уважительно поднял брови, глянув на револьвер.
  
  Однако нас ждала новая неожиданность. За большевичку вступилась старшая телефонистка Дорошевич. Раскрасневшись, часто моргая веками и нервно протирая платком пенсне, дама эмоционально выпалила:
  
  - Я могу поручиться за госпожу Корнееву! Она не принесет вам никакого вреда. Мой сын - тоже офицер, член партии эсеров, сидит в тюрьме, как политический! Я прошу Вас, господин офицер, пощадите ее!
  
  Тяжело вздохнув, я покачал головой. И категорично заявил:
  
  - Вы напрасно заступаетесь за эту даму. У меня есть принцип, и я ему останусь верен.
  
  Не успел договорить, а в комнате установилась пронзительная, звенящая тишина.
  
  - Мы с женщинами не воюем.
  
  
  
  
  
  
  Глава XXXIV
  
  1919 год, март, 25-го дня, 6.00 часов, город Сожель, телефонная станция
  
  Сквозь непреодолимую дремоту Лиза услышала громкие выстрелы и разрывы гранат. Где-то совсем рядом. То ли возле станции, то ли у Чрезвычкома. И от страха весь сон сразу же слетел.
  
  Прямо под окнами раздался взрыв, и стекла в рамах рассыпались осколками. Кто-то на улице истошно закричал от боли, застрекотал пулемет. Выглядывая из под стола, куда она сама не помнила, как забралась, Лиза с удивлением обнаружила, что поступила точно также, как и остальные дамы.
  
  Перестрелка длилась еще минут пять, десять. После чего все неожиданно стихло и раздался звонок. Кто-то, но не Комисаров, вызвал телефонную станцию.
  
  Звягельский переглянулся с Лизой, затем с Софьей Ивановной.
  
  - Это откуда? - Спросила у старшей телефонистки Корнеева.
  
  Та удивленно приподняла брови.
  
  - Дом Лурье, что по улице Новиковской. Странно. Почему мы не отключили его?
  
  Лиза протянула трубку Звягельскому и одними губами прошелестела: 'Говори'. Кеша согласно кивнул и, сделав строгое лицо, не менее строго произнес:
  
  - У аппарата!
  
  Ему кто-то ответил, и лицо его тут же вытянулось.
  
  - Да, я механик. Нет, ничего не получится. Здесь пятьдесят китайцев с винтовками. У них два пулемета. Я...
  
  Но, похоже, разговор прервался. Недовольно поджав губы, Кеша нахмурился и кивком головы отозвал Лизу в сторону.
  
  - Что это было? - Недоуменно спросила Корнеева. - Кому ты так отчаянно врал?
  
  Глаза Кеши беспокойно забегали, и он не сдержал судорожного вздоха.
  
  - Мужской голос, вежливый такой. Говорит: я, мол, Недозбруев, командующий повстанцами.
  
  - Кто?!.. - Недоверчиво протянула Лиза. - Ладно, дальше давай.
  
  - Он подумал, что я - механик. Спросил, какова у нас обстановка, и распорядился сохранить все оборудование в исправности. Якобы, через десять минут они будут на станции! Ну а когда я врать про пулеметы стал - бросил трубку. Если он из дома Лурье говорил, то действительно - минут десять идти! Чёрт!..
  
  Кеша побледнел и скривился.
  
  - Лизавета Михайловна! Пойдемте в Савой, пока не поздно!..
  
  Корнеева смотрела сквозь него. Ей было безумно страшно и жаль себя. А еще страшнее и отчаяннее - за Риту. Маленькую, хрупкую девочку, которая останется совсем одна... Горло сжали слезы.
  
  Смогут ли они со Звягельским сейчас пробраться в Савой? Вспомнив только что закончившуюся перестрелку и те крики за окном, она внутренне сжалась. Затем подбежала к коммутатору и под внимательным взглядом Софьи Ивановны набрала Комисарова.
  
  - Да, Лиза, - тусклым голосом ответил председатель Военревкома..
  
  - Нам звонил этот, с лошадиной фамилией!..
  
  - Сам?!
  
  - Сам, сам. Сказал, что мятежники движутся к станции и через десять минут уже будут! Что делать? Мы тут втроем остались, не считая телефонисток!..
  
  Комисаров тяжело вздохнул и помолчал.
  
  - Лиза... - начал он, но тут же прервал себя. Только после паузы, подыскав слова, наконец, продолжил. - Нельзя было тебе оставаться там... Зачем я тебя послушал? Помочь мы вам не сможем. Не уверен, что и в Савой вы проберетесь... Лиза, ты прости меня. Если уцелеешь, обними за меня Льва. Хороший он человек. Пусть меня простит...
  
  - Семен! Ты что говоришь!? - Задохнулась Лиза.
  
  - Всё, Корнеева! Бывай! Решай по обстановке. У тебя мало времени! - Глухо рыкнул Комисаров и повесил трубку.
  
  Мысли закружились роем. И отчаянье не давало принять решения. Куда идти? На улице стреляют. В одном конце - по Савою, в другом - по Чрезвычкому.
  
  Звягельский заскулил, умоляя ее, наконец, решиться. И вдруг твердая спокойная ладонь легла на ее плечо.
  
  - Елизавета Михайловна, - тихим, уверенным голосом сказала Софья Ивановна, оценивающе разглядывая ее. - А чем Вы внешне отличаетесь от нас, служащих станции? Товарищам Звягельскому и Капнеру действительно стоит поторопиться. А Вам проще укрыться здесь, среди нас. Так, дамы?
  
  От Лизы не укрылось, каким повелительным тоном та обратилась к коллегам. Видимо, привыкла главенствовать и умела безотказно давить авторитетом.
  
  'Паучиха' и хохлушка доброжелательно заулыбались, кивнули, давая понять, что на них можно положиться. А вот толстушка выглядела подозрительно. Однако выбирать уже не приходилось. И Лиза с благодарностью пожала Софье Ивановне руку.
  
  - Рано еще благодарить, - нахмурилась та. - Еще неизвестно, как эти мятежники обойдутся с нами. Может, рады не будем, что живы...
  
  Тем временем, Звягельский и Капнер, кивнув Лизе, судорожно переглянулись и, достав револьверы, осторожно вышли на задний двор.
  
  На станции стало тихо. Телефонистки сидели на своих рабочих местах, понуро уставившись в разные стороны. Сквозняк носил по комнате обрывки какой-то бумаги. Становилось все холоднее.
  
  Лиза не знала, куда себя девать. Адреналин переполнял кровь, сердце стучало, как сумасшедшее, готовясь пробить ребра.
  
  - Может быть, я чай сделаю? - Неожиданно для самой себя спросила она. Ей никто не ответил. И Корнеевой на миг показалось, будто весь мир вокруг застыл. Что только она одна в нем движется и разговаривает. Остальные превратились в статуи.
  
  И вдруг в двери деликатно постучали. Лиза едва не лишилась чувств от переполнившего ее напряжения. Кто-то из телефонисток нервно пискнул. Словно услышав в этом разрешение, дверь широко распахнулась, и в помещение зашли несколько десятков солдат в сопровождении молодого кривоногого офицера. Погон на нем, конечно, не было, но Лиза просто чутьем ощутила - офицер.
  
  С любопытством оглядевшись и вежливо улыбнувшись дамам, молодой человек поздоровался. После чего спросил:
  
  - Ну и где пулеметы с китайцами? Кто тут у вас сказки рассказывает?
  
  Солдаты, дружно засмеявшись его шутке, начали осматривать здание. Похоже, на телефонисток никто не собирался нападать. Софья Ивановна, как старшая, вышла вперед и тоном преподавательницы гимназии поинтересовалась:
  
  - Мы хотели бы знать, кто вы и какие цели преследуете?..
  
  Юноша несколько смутился, но, заметив появившегося в дверях высокого офицера лет тридцати, подобрался и с гордостью провозгласил:
  
  - Армия Русской народной республики!
  
  Звучало патетично и совершенно театрально. Лиза, не удержавшись, поморщилась. Старший офицер неожиданно тоже. Но ничего не возразил. Сухо поприветствовав дам, он уселся за свободный стол и, достав из голенища сапога схему города, сделал какие-то пометки.
  
  Софья Ивановна, уже не обращая внимания на первого офицера, переключилась на второго:
  
  - Как Вы намерены с нами поступить?
  
  Тот поднял на нее уставший спокойный взгляд и, пожав плечом, грустно улыбнулся.
  
  - Извините за наше вторжение. Но без этого никак не обойтись. Исполняйте свои прямые обязанности. Скоро подойдут наши офицеры-связисты. Прошу Вас поработать с ними в полном взаимодействии. В остальном - всё как обычно. На улицу желательно пока не выходить - перестрелка идет. Других ограничений не вижу. Мы не захватчики. Мы просто люди, которым надоело жить под властью коммунистов.
  
  Дамы удивленно переглянулись. Толстушка пристально посмотрела на Лизу, словно что-то замышляя. Офицер продолжил изучение карты.
  
  Напряжение потихоньку отпускало. И этот балаган с деликатными и благородными мятежниками начал раздражать Корнееву. Будто она сама не слышала, какими мыслями по поводу предстоящего захвата города делились те накануне взятия тюрьмы. Зачем здесь разыгрывался спектакль, Лиза понять не могла и исподволь стала наблюдать за старшим офицером.
  
  Он был довольно высоким, гармонично сложенным. Не красавец, но интересный, запоминающийся. Обращали на себя внимание глаза - светлые, твердые, сосредоточенные. Этот офицер наверняка был не последней персоной в штабе повстанцев.
  
  'А не сам ли Недозбруев?' - Мелькнула невозможная мысль. Недалеко отогнав ее, Лиза покачала головой. Предположение нелепое, но эта старинная русская фамилия подходила офицеру и не вызывала отторжения. Продолговатое лицо, хорошей формы нос, крупный рот, светло-русые волосы, густые брови. Не сказать, чтобы человек был прозрачен, скорее трудночитаем, но ничего дурного или подлого в нем не ощущалось. Он вызывал симпатию, и это было плохо само по себе. Враг не должен быть таким. Его нужно ненавидеть. А ненавидеть пока не получалось.
  
  Тем временем, почувствовав на себе изучающий взгляд, офицер оторвался от карты и внимательно всмотрелся в присутствующих дам. Споткнувшись на Лизе, он едва заметно наморщил лоб, пытаясь что-то припомнить. Но не сумел. И перевел взгляд на брюнетку. Этого оказалось достаточным, чтобы та немедленно продефилировала к мятежнику. Недоброе предчувствие охватило Лизу.
  
  - Я хочу Вам заявить о присутствии среди нас ярой большевички! - Злорадным голосом протараторила толстушка.
  
  Софья Ивановна, закатив глаза, что-то возмущенно пробормотала. А Лиза, в один миг осознав произошедшее, постаралась незаметно дотянуться до кобуры под жакетом.
  
  
  
  1919 го, март, 25-го дня, 5.30 - 7.00 часов, город Сожель, дом Лисовского, ЧК
  
   - Алё, Цветков? Ну, как ты там, жив-здоров, зараза? - Услышал Мишка бодрый и напористый голос Пухова. И сразу на душе повеселело. Все же, силен Иван Иваныч! Одним словом может пригладить или взъерошить. - Слышали, ты там пуляешь?! Что - тяжко? Напирают? Или до подмоги все ж дотянешь?
  
  - Да, было дело, Иван Иваныч! - Улыбаясь во все лицо, ответил Мишка Цветков, командир взвода ЧК, оставленный с двенадцатью бойцами на защиту здания Чрезвычкома. - Перелезли бандюки через забор и давай нас из ручного пулемета поливать! Мы за деревьями спрятались - все в занозах теперь! Ну, я ребят на землю положил, приказал не стрелять, чтоб себя не выдали. Темень - выколи глаз! А сам пополз в обход с четырьмя бомбами. Успел только две бросить. Бандюков тут же как вихрем снесло! Вместе с пулеметом обратно через забор перемахнули. Вот и весь сказ.
  
  Пухов хмыкнул.
  
  - Молодца, Цветков! Сам-то что по этому поводу думаешь?
  
  - Разведка, кажись, - тоскливо вздохнул Мишка. - Так просто мы от этих повстанцев не отделаемся. Товарищ Пухов, а подмога точно будет?
  
  Председатель ЧК помолчал.
  
  - Будет, Михайло Петрович. По прямому проводу в час ночи передали, бронепоезд из Почепа идет. Посчитай сам - вот-вот должен подойти. А за ним следом - и воинские части. Так что крепитесь там! Часок-другой продержитесь - считай, победили.
  
  Мишка кивнул телефонному аппарату, словно Иван Иванович мог его видеть, и крепко сжал трубку. Вот-вот товарищ Пухов отключится, и он опять останется в темном здании в окружении большого и зловещего Крушевского сада. Надо держать себя в руках, хотя на душе от страха тоска неимоверная. Но надо - потому что на него смотрят бойцы. И стоит ему дрогнуть - в миг полезут через забор в разные стороны...
  
  - Товарищ Пухов, - неожиданно вспомнил он. - А что с арестованными делать?
  
  - Ну, Цветков, сумел удивить! - Усмехнулся Иван Иваныч. - Да пёс с ними, с теми арестованными! Не до них сейчас! Хочешь - перестреляй для спокойствия. Хочешь - замки проверь, да сохрани для пролетарского правосудия. Ладно, бывай! Еще свяжемся!
  
  Однако через полчаса связь окончательно пропала. И выяснил Мишка это совершенно случайно.
  
  Послушавшись совета товарища Пухова, он первым же делом спустился в сад и зашел в красный кирпичный дом, где содержались арестанты. Надо было немедленно решить, что с ними делать. Потом времени могло не оказаться.
  
  В бывшем жилище барского садовника воздух стоял спёртый и тяжелый. Все четыре комнаты и кухня были забиты людьми. 'Классовыми врагами', - поправил себя Цветков. Сопровождавший Мишку боец отпер замок на двери кухни и осветил помещение керосинкой. Морщась от света, на них тут же уставились помятые 'отщепенцы' с опухшими лицами и темнеющими синяками. Не спали. Тревожно бодрствовали, пытаясь понять, что происходит. Сразу видно - враги.
  
  И всё же перестрелять их рука не поднималась. Вот если бы Иван Иваныч приказал - другое дело. А так - слаб еще духом коммунист Цветков. В этом впору у Бочкина поучиться. Вот тот бы не колеблясь...
  
  - Запирай, товарищ Куркин! - Недовольный собой распорядился Мишка, оглянувшись на бойца. - И замок тщательней проверь!
  
  Заскрипела очередная дверь, лязгнул дужкой о засов замок. Цветков досадливо поморщился и махнул рукой, останавливая бойца.
  
  - Всё, закрывай и - пойдем отсюда!
  
  Куркин старательно подергал петли, покачал с усилием засов.
  
  - Товарищ командир, выдержит - не сумлевайтеся!
  
  Выскочив на свежий воздух, Цветков вспомнил о подвале, в котором находилась комната допросов и одиночная камера для особо опасных.
  
  - Слышь, товарищ Куркин? А в подвале у нас кто есть?
  
  Загрохотали сапоги. Боец вышел к своему взводному и озадаченно почесал затылок.
  
  - Должон ктой-то быть. Я щас, мигом, гляну.
  
  Поискав на связке нужный ключ и отработанным движением открыв замок пристройки, он шустро спустился по каменным ступеням в подвал, не забыв захватить с собой керосинку. Через секунду громко охнул, заставив Цветкова схватиться за 'наган', и в сердцах заматерился.
  
  - Эй, Куркин! Что там у тебя? - Обеспокоено спросил Мишка.
  
  Боец ответил не сразу. И голос у него был нехороший.
  
  - Товарищ командир, ходите, гляньте сами!
  
  И сдавленно добавил длинную матерную тираду.
  
  На всякий случай не выпуская 'нагана' из руки, Цветков осторожно сошел вниз. И чем ниже он спускался, тем острее било по носу - будто в загаженной рвотными массами уборной.
  
  Куркин стоял в комнате для допросов и заслонял собой сидящего на стуле человека. Мишка обошел подчиненного и... колени его подкосились. Захотелось немедленно сбежать наверх. Однако перед бойцом было неудобно. Хлопая глазами, тот пораженно качал головой и как зачарованный смотрел на страшную женщину.
  
  Женщина выглядела жутко. Возможно, виной тому было скудное освещение, но Цветков прекрасно помнил ее совсем другой и даже помогал позавчера затаскивать сюда, в подвал. Сама идти она не могла - парализовало после удара прикладом по голове.
  
  Что ж получается - в суете и неразберихе на целые сутки забыли про опасную арестантку?! А ведь это она при своем задержании тяжело ранила из карманного 'маузера' Васю Шульмана! Говорили, и Бочкина слегка задела. Если бы ее расстреляли, Мишка бы и слова не сказал. Поделом. Но так!..
  
  Преодолевая себя, Цветков всмотрелся. Женщина была привязана к массивному, сколоченному из толстых досок, стулу. Она все же не сидела - полулежала, как если бы сползла, и упиралась подбородком в грудь.
  
  Лицо арестантки потемнело и уродливо распухло до полной неузнаваемости, глаза заплыли. Волосы слиплись от крови в единый кошмарный колтун. Ниже носа и до самой груди всё покрывала застывшая черно-кровавая корка. Судя по разодранному кружевному воротнику, Мишка не ошибся - именно та дамочка.
  
  - Мертва? - Сдерживая позыв рвоты, спросил Цветков.
  
  - Да вроде как дышит, - не сразу ответил боец.
  
  Решение пришло быстро. Ее нужно пристрелить. И тело спрятать. Или закопать. Потому что такое никому нельзя показывать. Ни своим, ни, тем паче, мятежникам и горожанам.
  
  Мишка поднял 'наган'. Целиться он не стал. Задумался, куда лучше стрелять, чтобы не заляпать всё вокруг. Не вовремя мелькнули в памяти ее измученные болью глаза. Ничего, отмучилась. Почти...
  
  Спустить курок он не успел. Отвлекли ворвавшиеся в подвал звуки яростной перестрелки. Бахнул неблизкий взрыв. Опасаясь, что оставленные без командира бойцы могут разбежаться или неверно сориентироваться в обстановке, Мишка рванул наверх, в возрастающей тревоге забывая об арестантке. Потому что, судя по звуку, бой шел совсем недалеко. Как бы не у телефонной станции.
  
  Забежав в здание к телефонному аппарату, он попробовал вызвать станцию. Однако трубка молчала мертвой тишиной. Связи больше не было.
  
  Поджав губы, Мишка с досадой ударил по аппарату. Конечно, ничего это не изменило. То ли провода обрезаны, то ли телефонная станция захвачена бандитами. Поди, разберись! Некогда и некому. И он поспешил в сад, к своим бойцам.
  
  К счастью, никто никуда не сбежал. Стояли на своих местах, держа в поле зрения освещенный газовыми фонарями забор.
  
  - Ну, что тут у нас? - Прокричал Цветков Гане Бенкину, притулившемуся к разлапистой старой яблоне.
  
  Тот в ответ пожал плечами и неуверенно предположил:
  
  - Наверно, у 'Савоя' бузят.
  
  Потом все стихло. Но ненадолго. Теперь казалось, что по темному саду кто-то ходит. Вроде и шагов не слышно, а ощущение чужого присутствия холодило затылок. Так и хотелось, развернуться и дать залп по невидимым теням, бродившим за спиной.
  
  - А говорят, как вскрыли гроб старого князя, так он и шастает теперь безлунными ночами по берегам Сожа, - придавленным голосом стращал соседа по позиции боец Никифоров.
  
  - Слышь, Ванька! - Не сдержался Цветков. - Я сейчас тебе твой поганый язык отстрелю! Нашел, когда сказки рассказывать!..
  
  Так или иначе, но выходило, не один Мишка чувствовал чье-то присутствие в саду.
  
  - Да и чего нам князя-то бояться? Мы, что ли, гроб его потрошили? - Продолжил взводный уверенным тоном, но сам почувствовал, как двусмысленно прозвучали его слова. Замолчав, он решил, что лучше ничего не говорить, и попытался отогреть дыханием замерзающие пальцы.
  
  Поднялся порывистый ветер, кроны деревьев тревожно зашумели. Слева вроде бы что-то хрустнуло, но ручаться Мишка бы не стал.
  
  Минут через пять от 'Савоя' вновь донеслась стрельба. Кажется, работал пулемет. Дал несколько очередей и - затих. Не сразу, но вскоре, с той же стороны ухнули взрывы.
  
  - Старый князь уже гранатами балуется, - пошутил кто-то из бойцов. И все нервно рассмеялись.
  
  - Вышел он, значит, на Румянцевскую, - осторожно покосившись на Цветкова, поддержал 'страшилку' Никифоров. - Гнилыми зеньками по сторонам зыркает и шипит щербатыми челюстями: 'Подавайте, мне свежей человеческой кровушки!'
  
  Внезапно по воротам кто-то яростно застучал кулаками. Мишка даже вздрогнул от неожиданности.
  
  - Товарищ Цветков! Миша! Открывай! Быстрее!.. - Задыхаясь кричал кто-то знакомый.
  
  Это были ребята из второго взвода - пулеметчики Коля Пупсик и Слава Арефьев. С разбитыми носами, расквашенными губами, свежими синяками под глазами и - без пулемета.
  
  - Кто это Вас так? Что случилось? - Окружили их вопросами бойцы.
  
  - Сволочи эти! Ур-роды! - Перекосился от ненависти Пупсик, утирая выступившую из носа кровавую юшку. - Провели, как сосунков!..
  
  Продолжил за него Арефьев. Возмущенный Пупсик говорить толком не мог.
  
  - Выходит на нас парочка пьяных бандитов с гармошкой. Нагло так в лоб идут, матерят, на чем свет стоит. Ну, мы, конечно, решили их проучить. Дали очередь. А эти гады - откуда только резвость взялась? - ловко перекатываются в сторону, под каменное крыльцо. Мы им выйти не даем. Только выглянут - сразу из пулемета лупим. Увлеклись - это да... Что есть, то есть. А тут вдруг сзади на нас четверо наваливаются! Сволочи! 'Максима' отобрали и давай нам морды чистить... Сильны они на это дело! Так бы и прибили, небось. Да товарищи из 'Савоя' подсобили - бомбами закидали, помогли уйти.
  
  - А пулемет? - Судорожно сглотнул Мишка.
  
  Мрачно мотнув головой, Арефьев глянул волком.
  
  - Я же сказал - отобрали!
  
  Было от чего схватиться за голову. Теперь у 'Савоя' оставался всего один пулемет.
  
  - Нам бы позвонить товарищу Хохлову, - хмуро попросил Пупсик.
  
  - О подвигах своих отчитаться? - Не удержавшись, съязвил Мишка. - Так не получится! Нету связи!
  
  - А, точно! - Вспомнил Арефьев. - Мы ж, когда к вам бежали, споткнулись об оборванные провода! Там целый столб от гранаты завалился!
  
  Гипнотизируя Цветкова взглядом, Пупсик закурил самокрутку.
  
  - Миш, а Миш! - Наконец, попросил он. - Будь человеком! Дай по 'нагану'. Мы в 'Савой' пойдем.
  
  - А с нами остаться? - Сумрачно спросил Цветков, уже зная ответ.
  
  - Да у тебя здесь что? Тишина! Сам справишься. А мы, хочешь, посыльными сработаем?
  
  Тяжело вздохнув, Цветков качнул головой и распорядился выделить пулеметчикам по револьверу. Ребята спешили и мыслями были уже в 'Савое'. Вооружив, Мишка не стал их задерживать. Пожал руки, словив себя на мысли, что будто прощается, и лично выпустил за ограду.
  
  Однако не успел взводный обдумать сложившуюся ситуацию, как в ворота вновь застучали. Но в этот раз деликатно и едва слышно.
  
  - Товарищ Цветков! Это член исполкома Наум Нехамкин!
  
  Вид у большевика был испуганный и бледный. Откуда он следовал в 'Савой' и почему, Мишка так и не понял из-за его сбивчивой, скомканной речи. Нехамкин видел, как повстанцы отобрали пулемет, решил спрятаться на телефонной станции. Но случайно заметил в освещенном окне военных.
  
  - Это повстанцы! Вот мы и остались без связи! - Нервно раздувая ноздри, член исполкома похлопал себя по карманам и спросил. - У Вас папиросы будут? А то своих найти не могу! Нет, махорку я не курю. А, впрочем, давайте!
  
  И неумело, дрожащими руками стал скручивать подобие козьей ноги.
  
  - Вот так! Я едва не попал в плен! А если бы в окно не посмотрел? - Выкатывая похожие на птичьи глаза, вопрошал он то ли Мишку, то ли самого себя. Вроде и недолго побыл гость у чекистов, а утомить успел. Выговорился, выпил стакан кипятку, испуганно выглянул из ворот и побежал со всей прыти на улицу Миллионную - прорываться дворами к 'Савою'.
  
  Небо начинало сереть, темнота сменилась предрассветными сумерками. Сад прямо на глазах терял свой мистический гнетущий вид. Рассматривая склон холма, Мишка не столько услышал, сколько почувствовал: через забор кто-то перелетел. Сердце провалилось от страха. И, выхватив 'наган', он резко нырнул за ствол яблони. Так и есть: у забора, озираясь по сторонам, стояло трое совсем молодых парней в штатском - лет восемнадцати, а то и меньше.
  
  Не заметив никого в саду, один из них - долговязый в ушанке - коротко свистнул. И через ограду полезли пацаны. С добрый десяток, а то и больше. Похоже, никто из бойцов, происходящего не замечал. Устали за ночь быть в постоянном напряжении.
  
  - А ну стоять! Стрелять буду! - Зычно крикнул Цветков. - Кто такие?
  
  Молодежь испуганно замерла. Долговязый лихорадочно пытался сообразить, откуда послышался грозный голос. Но, так и не поняв, быстро проговорил:
  
  - Мы к товарищу Цветкову! Мы - на подмогу! Нас товарищ Хохлов к вам отправил!
  
  Мишка помрачнел. Хохлов издевался над ним? Детей прислал!
  
  - А ты кто такой? - Показавшись из-за дерева, угрюмо уточнил взводный.
  
  - Парийский, - несмело кивнув, представился парень. - Товарищ Парийский.
  
  - Ладно... товарищ. Перебирайтесь в сад, что на заборе повисли? - Сурово скомандовал Мишка.
  
  - Так, это ж... Вы ж сами сказали! - Пролепетал высоким голосом какой-то паренек. Цветков только рукой махнул.
  
  Понаблюдав, как они бестолково строятся в ряд, как волнуясь, неумело командует ими Парийский, Мишка вздохнул:
  
  - Откуда будете, орлы?
  
  - Сочувствующие коммунистам пролетарии! Пятнадцать человек! - Отрапортовал долговязый. И в завершении, смущенно добавил. - Вот только оружия у нас нет. Товарищ Хохлов сказал, Вы дадите.
  
  Поиграв желваками, Цветков закатил глаза. Что он им даст? Пять винтовок и три 'нагана'? Впрочем, были еще бульдоги. Только насчет боекомплекта требовалось выяснить...
  
  - А стрелять Вы умеете... подмога?
  
  - Ага, - заулыбался Парийский. - Нас товарищ военком обучал. Однажды.
  
  Стараясь ничему уже не удивляться, а воспринимать, как должное, Цветков повел ребят за собой в здание Чрезвычкома, заодно рассказывая, в чем будет состоять их первейшая задача. Он отводил им роль простую: увидел врага по эту сторону забора - стреляй. И своих известишь, и бандитам отпор дашь.
  
  Оружия, впрочем, хватило. Выдав каждому по десять патронов и лично поставив на позицию в саду, Мишка не успел толком проверить их навыки, как за 'Савоем' что-то грозно бахнуло. Не простая бомба. Даже стекла в оконных рамах задрожали. Очень похоже на снаряд 'трехдюймовки'. Мишка, конечно, недолго на фронте повоевал. Но такое запоминается быстро. Неужели?.. 'Неужели подмога?' - Радостно затрепыхалось сердце.
  
  Второй взрыв прозвучал где-то там же. Стреляют, видать, от реки. 'Бронепоезд подошел, ну а поскольку вокзал в руках бандитов, вот и занял позицию возле моста', - предположил Мишка.
  
  И тут он уткнулся взглядом в побледневшего Парийского.
  
  - Да ты чего, малец? Не боись - бронепоезд нам на выручку прибыл!
  
  - Какой еще бронепоезд? - Пролепетал парень.
  
  - Сам товарищ Пухов говорил - скоро придет бронепоезд из Почепа! - Улыбаясь во все лицо, успокоил его Цветков.
  
  Но Парийский от этой новости почему-то не просветлел. Нахмурился и отвел взгляд. Странно реагировал. И причина тому вскоре прояснилась.
  
  - Так это Вы просто не знаете, товарищ Цветков, - упавшим голосом проговорил юноша. - Не дошел бронепоезд. Его назад кто-то повернул. В 'Савое' все об этом знают...
  
  - Ерунда! - Насупился взводный. - Как это - кто-то повернул!? Всё, заканчиваем разговоры! Всем занять свою позицию! А тебе, товарищ Парийский, я через час-другой, когда наши в город войдут, эту панику припомню!
  
  Однако зерно сомнений успело дать росток в душе Мишки. Раздался третий взрыв возле 'Савоя' - теперь стреляли откуда-то с севера. Возможно, от тюрьмы. А это что? Второй бронепоезд, пришедший из Могилева и открывший одновременный огонь? Но почему по 'Савою'? Или все же по вокзалу? Может быть, Мишка неверно определил, где раздавались взрывы?
  
  Заработал пулемет, грянули залпы из 'трехлинеек', хаотичная стрельба из револьверов не утихала ни на миг. Нет, надежды горько обманули его. Никакие это не бронепоезда! Мятежники выкатили пушки. Почему же раньше из них не стреляли? Небось, ждали, пока артиллеристы протрезвеют?
  
  От нахлынувшего разочарования на душе стало скверно. Вопросительно смотрели бойцы, а что он мог им сказать? И так понятно - скоро будет жарко, и приказ никто не отменял.
  
  Цветков хмуро обходил позиции, нескольких бойцов поставил у арестного дома и возле здания Чрезвычкома. А потом вдруг как-то буднично на фоне работающей артиллерии прозвучал первый выстрел у них в саду.
  
  Это был Никифоров, обнаруживший, как десяток бандитов перемахивают через забор. Ловкие те оказались черти! Один миг - и рассеялись по территории.
  
  Затаившись и уняв дыхание, Мишка заметил перебегающего от дерева к дереву солдата. Справа - другого. У пояса оставались две бомбы. Бросил одну - не долетела, зараза! Да и бандит успел до взрыва за яблоню спрятаться. Заработали винтовки, револьверы. Стволы деревьев 'плевались' болезненными занозами. Одна из них ощутимо впилась под глаз.
  
  Несмотря на отсутствие боевого опыта, ребята держались бодро. Отстреливались, особенно не робели. Ганя Бенкин, похоже, даже во вкус вошел, выцеливая бандитов из чердачного окна.
  
  Так длилось минут пять. По какой-то причине, подкрепление к противнику не подошло. Да и вообще действия мятежных солдат показались Мише странными. Покружили по саду вокруг здания ЧК, попутно легко ранили двоих чекистов и, словно выполнив какой-то план, быстро ушли через забор на улицу Липовую.
  
  Осмотрев раны бойцов - к счастью, то были скорее царапины - и обматерив дезертировавшего вчерашним вечером лечпома, Мишка сам перевязал их. Небольшой навык имелся. Конечно, получилось так себе. Однако никто из подчиненных лучше бы не сделал.
  
  Произошедшее в следующий момент подняло волосы дыбом на его затылке. С грохотом отрекошетив по жестяной крыше арестного дома, возле подвальной пристройки ударил фугасный снаряд. Последовал взрыв, взметнув на миг черный земляной куст.
  
  Бойцы бросились врассыпную. Некоторые даже оружие забыли на месте привала.
  
  - А ну стоять! - Изо всех сил заорал Цветков.
  
  Послушались, остановились. Подобрали винтовки, пряча смущенные глаза. Впрочем, понять их можно было. Цветков, однажды попав под сильный артобстрел, вообще не помнил, как его пережил.
  
  - Живо в здание! - Скомандовал Мишка, соображая на ходу, как лучше организовать оборону Чрезвычкома в новых условиях.
  
  Однако секунды текли, а новых взрывов в саду не слышалось и бандиты к ним не лезли. 'Неужто то был шальной снаряд? Да и слабовато для пушки бахнуло', - пытался понять взводный.
  
  - Товарищ Цветков? - Окликнул его со спины чей-то голос.
  
  И Мишка обмер. Кто и каким образом смог проникнуть к ним незамеченным в закрытое наглухо здание?! Резко обернувшись, он шумно выдохнул и с облегчением вытер испарину со лба.
  
  - Фух, товарищ Селиванов!.. Ну, Вы и напугали меня!.. Я за эти дни заикой здесь стану!
  
  Бывший левый эсер и подпольщик, член Ревкома Василий Селиванов довольно заулыбался.
  
  - Полноте, Миша. Не придумывайте, - замолчав, он снял с плеч 'сидор', и Цветков заметил, что вопреки обыкновению одежда на нем 'вольная', штатская. Выложив на стол булку белого хлеба и фунтов пять сахара, Селиванов кивнул. - Это вам из 'Савоя' передали.
  
  Почувствовав, как немедленно заурчал желудок, Мишка с трудом подавил желание отщипнуть от булки хотя бы маленький кусочек.
  
  - А Вы к нам на помощь? - Спросил он у старшего товарища, с трудом веря в подобную возможность. Так и оказалось. Не того ранга был гость, чтобы иметь столь простую задачу. Вполне ожидаемо, Селиванов отрицательно качнул головой.
  
  - Меня отправили за помощью. Не спрашивай, куда. Вдруг в плен попадешь.
  
  - А как там наши под обстрелом, в 'Савое'? - И только спросил, как в саду вновь взорвался снаряд.
  
  Селиванов удивленно качнул головой.
  
  - Бомбомет? Впрочем, чему я удивляюсь? Сами комплектовать помогали.
  
  Он глянул на часы, нахмурился и ответил.
  
  - Плохо в 'Савое'. За ночь половина людей дезертировала. И среди оставшихся паникеров хватает. Отдельные идиоты кокаина нанюхались, позапирались на верхнем этаже и стреляют в двери. Мятежники им везде мерещатся!
  
  Помолчав, Селиванов продолжил.
  
  - Пулеметчика-спартаковца убили.
  
  Мишка с трудом сглотнул. Он хорошо знал немцев-пулеметчиков.
  
  - Это кого?
  
  - Кажется, Отто его звали...
  
  Перед глазами возник белобрысый здоровяк Отто. Отвоевался, друг...
  
  - Несколько наших тяжело ранено. Один, думаю, скоро умрет. Очень плох, м-да...А ты товарища Корнееву случайно не видел? Знаешь, наверное, что телефонную станцию взяли? Выяснить бы, успели они со Звягельским уйти или нет...
  
  Цветков удрученно покачал головой.
  
  - А почему Вас за помощью посылают? Вроде ж должны войска подойти? Или нет? - Замерев душой, поинтересовался взводный и тут же пригнулся от звука нового взрыва во дворе.
  
  - Да ты понимаешь, какая мерзость приключилась! - Не обращая внимания на бомбомет, поделился Селиванов. - Товарищ Вилецкий перед обрывом связи успел дозвониться начальнику Добрушской милиции. И выяснил у него, что кто-то из Сожеля, называясь Пуховым, отменил все наши телеграммы! Настоящая провокация!
  
  Значит, ожидания помощи были напрасны, с обреченностью осознал Мишка. И дело, похоже, движется к развязке. Сколько еще 'Савой' выдержит под пушечной канонадой? Полдня, день? Тут от бомбомета жутко становится, что ж о 'трехдюймовках' говорить? А он-то размечтался о двух бронепоездах - с севера и юга!..
  
  - Всё, товарищ Цветков! Держись! Мне пора! - Выглянув в окно, промолвил Селиванов и надел на плечи походный мешок. Вышел он через центральные двери и быстрым уверенным шагом направился к Крушевскому спуску.
  
  'Наверное, через Кавказ* (* - старинный район города, расположенный на крутых склонах реки) будет уходить', - провожая его взглядом, подумал Цветков. Как раз там, в ветхом домике с видом на Сож, ждала Михаила его жена Нюрка. Взводный тяжело вздохнул. Нельзя было думать о ней. Мысли нехорошие появлялись, дезертирские...
  
  Спускаясь на первый этаж, Цветков едва не свалился с лестницы от нового взрыва. Снаряд разорвался в саду возле дверей особняка, выбив все стекла в вестибюле. Придя в себя, Мишка огляделся. Бойцы были живы и почти здоровы. Но никого из команды Парийского не видел.
  
  - А где пацаны? - Оторопев, спросил он у Гани Бенкина. Тот недоуменно захлопал глазами.
  
  - В саду!
  
  - Почему в саду?
  
  - Ну, этот дылда, что за главного у них... Сказал, что командир приказал караулить забор, - хмурясь, ответил Бенкин.
  
  - Какой еще командир?! - Вскипел Цветков. - А ну все за мной, во двор!
  
  В саду команды Парийского тоже не оказалось. Зато скрипнула доска забора, скрывая за собой лазутчика, и в небо полетела сигнальная ракета. Что-то жутко нехорошее в этом было. На свою беду, в поисках пацанов, Цветков со своими бойцами слишком углубились в сад.
  
  - Бегом, в здание! - Повинуясь взбесившемуся самосохранению, скомандовал Мишка. Но было поздно. Воздух наполнился жутким, оглушающим, сводящим с ума и выворачивающим душу воем. Солдат-инвалид рассказывал, что так 'поет' шрапнель!..
  
  - За деревья! - Только и успел крикнуть Цветков. Кто-то услышал и нырнул за яблоню, кто-то просто не успел или не понял...Сочные и упругие звуки: 'шлеп-туп- шлёп-туп'. Потом истеричный крик. Нет, не один! Кричат, верещат от боли, по меньшей мере, пятеро! Мишка закрыл глаза и попытался прочувствовал себя. Вроде цел! Надо бы затащить раненых в особняк.
  
  Но тут заскрипели ворота. Распахнув их настежь, в сад входила группа мятежников. Все те же десять человек...
  
  Сжав зубы, Цветков отполз в сторону Крушевского спуска. Успел заметить, что впереди бегут еще человек пять-шесть. Оглянулся на кричавших. Лежит примерно столько же. Оставаться нельзя - смысла уже не было. Оборона Чрезвычкома закончена.
  
  Добравшись до склона и больше не хоронясь, Мишка со всей прыти помчался вниз по спуску. Сзади раздавались нечастые выстрелы - не очень-то и хотели бандиты его преследовать. Затем показался долгожданный забор. И, перемахнув через него, Цветков с колотившимся сердцем в ушах приник к дереву. Всё, пока живой! Теперь нужно добраться домой!
  
  
  
  1919 год, март, 25-го дня, 8.00 часов, город Сожель, телефонная станция
  
  У Лизы потребовали партбилет и предложили написать расписку. Когда она поинтересовалась, каким должен быть текст, старший офицер, сохраняя совершенно серьезный тон, огорошил:
  
  - Искренним, - и улыбнулся. Похоже, он пребывал в прекрасном расположении духа. - Главное, чтобы Вы дали слово не вступать в борьбу против нас и не содействовать враждебным нам силам. Да, и еще. В конце текста укажите, что Вас поставили в известность о том, что в случае нарушения обещания будете отправлены под арест.
  
  Неужели он сам верил в силу слова, данного врагом? Лиза удивленно глянула. Вроде бы взрослый человек... Или пребывал под эйфорией первых успехов?
  
  Настроение стремительно портилось. И почему она не ушла со Звягельским? Похоже, тому все-таки удалось скрыться.
  
  Написав свое имя и фамилию, Корнеева застыла в задумчивости. Не сочтет ли Лев ее предательницей и отступницей? Мелькнула мысль порвать лист. И что потом - сразу проситься под арест? А что ждет в тюрьме? Там вряд ли все окажутся такими 'благородными разбойниками', как этот... Да и Каганов просил 'уцелеть'...
  
  Внезапно ее внимание привлек разговор офицеров. Старший едва слышно наставлял:
  
  - ...допишет расписку и пусть до рассвета в отдельной комнате посидит. Это не арест, отметьте себе, Кострицын. Просто задержание до светлого времени суток. А дальше - на все четыре стороны с соблюдением обещаний. Все поняли?
  
  - Так точно, товарищ кома... - Начал было молодой офицер, но, глянув на Лизу, прикусил язык. И поправил себя. - Владимир Васильевич!
  
  'Значит, должность скрываем? Командир чего? Полка? Ну, спасибо хотя бы за имя!' - стараясь сохранить отстраненный вид, мысленно улыбнулась она.
  
  Старший офицер усмехнулся, мимолетно встретился с ней глазами и похвалил подчиненного:
  
  - Верное решение, подпоручик!
  
  С подчеркнуто независимым видом Лиза вручила ему свое сочинение на верноподданническую тему и, скрестив руки на груди, выжидающе уставилась в окно.
  
  Владимир вчитался.
  
  - Елизавета Михайловна... Сотрудник Секретариата ВЦИК... Хм... - Он удивленно качнул головой. - Так Вы - прикомандированная? Что ж, повезло Вам влипнуть в историю!..
  
  Сложив лист вчетверо и отправив его в нагрудный карман, офицер, строго глянув на нее, продолжил.
  
  - Вы слышали мой разговор с подпоручиком и, думаю, должны понимать. Вам нельзя оставаться здесь. С другой стороны, на улице сейчас небезопасно даже небольшому отряду. Поэтому посидите до развязки в соседней комнате - ради своего же блага.
  
  Слово 'развязка' Лизе категорически не понравилось. Даже слезы от бессилия на глаза навернулись. Особенно, если знать в отношении кого будет эта самая 'развязка'. Но что от нее зависело?
  
  Окатив подошедшего Кострицына угрюмым взглядом, она последовала за ним в комнатку, в которой как-то однажды курила. Вспомнила и захотелось хорошенько затянуться крепкой папиросой. Вроде бы, оставалось еще несколько штук.
  
  Виновато улыбнувшись, подпоручик плотно закрыл дверь. Просто. Без всяких замков. Похоже, они вообще не видели в ней угрозы! Впрочем, что Лиза могла без револьвера? Наброситься с отверткой, оставленной сбежавшим механиком? Наброситься... Она ведь не бешенная, чтобы вот так бросаться на людей. Какими бы они не были. Если с револьвером не получилось, то и придумывать нечего.
  
  С другой стороны, появилась возможность выспаться. Стоило этим воспользоваться, чтобы потом, на свежую голову, планировать дальнейшие действия. Только удастся ли заснуть?
  
  Поудобнее облокотившись на стол и упираясь подбородком на руки, она плотно закрыла веки. События ночи замелькали с бешенной скоростью, до тошноты. С открытыми глазами было лучше. Лиза закурила, уставившись в крашенную серой краской стену. Странное дело, но от табака начало клонить в сон. Она с трудом помнила, как затушила папиросу, и мир выключился.
  
  ...Ей снилась страшная, яростная гроза. Лиза брела по голому полю, рядом били в землю молнии, и никакого укрытия не предвиделось. Гром оглушал, привыкнуть к происходящему было невозможно. Она не верила, что выживет. И, сжимаясь от ужаса, уговаривала себя мыслью, что 'свою' молнию не услышит...
  
  Разбудили ее негромкие мужские голоса за дверью. Никакой грозы и голого поля - все та же комната телефонной станции! Корнеева испытала настоящий приступ счастья. И тут снова грянул гром! Какая гроза могла быть в марте?!
  
  Артиллерийский обстрел? Но ведь бронепоезд не придет, вспомнила Лиза. И голоса мятежников за дверью были слишком спокойными. Значит, это их пушки! И, кажется, бьют они по 'Савою'! Так вот какую развязку имел в виду офицер Владимир!..
  
  Ее заколотило. Стараясь отвлечься, она прислушалась к разговору. Один из голосов принадлежал Владимиру. Другой, погрубее, слегка окающий - был незнаком.
  
  - Жертвы есть? - Спросил Владимир.
  
  - Никак нет. Пятерых ранили. И еще двух взяли целыми и невредимыми. Один, наслушавшись шрапнели, чувств лишился. Другой в здании Чеки сидел под столом. Даже не сразу обнаружили.
  
  У Лизы дыхание перехватило: мятежники взяли Чрезвычком! Час от часу не легче!
  
  - Раненные тяжелые?
  
  - Да не! Мы ж бомбомет специально подальше поставили, чтоб шрапнель уже наизлете, слабая была. Так и вышло. Словно кухарка молотком прошлась по филейной части! - Обладатель голоса хмыкнул. - Одному, правда, глаз задело - вытек. Ну а так все живы и в сознании. Больше страху натерпелись. Криком надрывались, я уж думал, никого живого не останется. Сейчас за тюремным лекарем послали - пущай осмотрит.
  
  - Это правильно! И еще, Семен Аркадьевич. Будет у меня к Вам поручение личного характера. Пока к архиву Чеки никто не подобрался... - Слова Владимира прервал очередной взрыв. Переждав, он продолжил. - Выделите грамотных бойцов. Может, и офицера привлеките. Пусть ищут документы на Савьясова. Должны быть. Он у них пять дней провел, на допросы водили. А я сам помню, в таких случаях анкеты составляют и протокол ведут. Так вот - найдите мне анкету Савьясова. Да и вообще любую бумагу с его фамилией откладывайте! Нужен его адрес, в анкете обязательно будет. Поручение срочное. Я уверен, сейчас к этому архиву многие интерес проявят. Упустим момент - потом ничего не найдем. Всё поняли?
  
  - Так точно! Выполним, не сомневайтесь! И еще вопрос разрешите. Там арестованных полный дом. Что с ними делать?
  
  - Арестованные? Хм. А что за арестованные?
  
  - Чекисты говорят, политические. В течение недели брали. Есть важные птицы.
  
  - Конечно, отпустить. Если кому нужна помощь, обязательно окажите.
  
  - Вас понял. К слову говоря, нашли мы в ихней пыточной одну гражданку... Ох!..
  
  - Что такое?
  
  - Владимир Васильевич, это ж какой мразью надо быть?! Такое с бабой сотворить?! Изуродовали, переломали и подыхать в подвале бросили! Когда мы ее нашли, меня - меня, Владимир Васильевич! - едва не вывернуло! Думал, померла. Вся черная, распухшая, жуткая... Даже не поймешь, старая или молодая.
  
  - Семен Аркадьевич, хватит подробностей! Если живая, не дожидайтесь тюремного врача. Сразу к Журавину отправляйте! Сошлитесь на мое прямое поручение. Пусть сделает все возможное. Я так понимаю, эта женщина -политическая?
  
  Ответом ему был очередной взрыв снаряда.
  
  - Так точно, - продолжил второй голос. - Нам пленный чекист о ней сообщил. Говорит, пристрелила кого-то из ихней братии. Вот на ней главари Чеки душу-то и отвели...
  
  - Всё! Выполняйте!
  
  - Слушаюсь!
  
  Широко раскрыв глаза, Лиза пыталась принять эту правду. Что там еще хранил от остальных Пухов? Вряд ли его оговаривали. Беседовали офицеры не для чужих ушей, не напоказ. Фактически служебная информация. Что увидели захватчики на чекистской кухне, о том и сообщили своему командиру.
  
  Ну, Пухов! А главное - Песя!.. Наркоманка с садистскими наклонностями!.. Весь город против коммунаров настроит этой своей выходкой! Что она умудрилась сотворить с арестанткой?
  
  Не думала Лиза, что услышит продолжение той истории. Да вот подкинула судьба возможность... Корнеева не удивится, если Пухова за это поставят к стенке. А вот Песе наверняка повезет. Женщин эти дуралеи не трогают. Привыкла к вседозволенности и безнаказанности, получит еще один карт-бланш.
  
  
  
  1919 год, март, 25-го дня, 12.00 часов, город Сожель, дом нумер 5 по улице Аптекарской
  
  - И никакие возражения не принимаются! Я взяла Вас на поруки, ко мне и отправимся!
  
  С решительным видом поправляя перед зеркалом волосы под шляпкой, Софья Ивановна Дорошевич умудрялась говорить и одновременно держать в губах заколки-невидимки. Тон звучал категорично, и очень хотелось верить, что движет ею не просто вежливость, а действительное желание помочь.
  
  Лиза грустно улыбнулась. В своем милосердии Дорошевич заходила уже слишком далеко.
  
  - Спасибо, Софья Ивановна... Знали бы Вы, как я благодарна за поддержку. Только ведь никто Вам на поруки меня не выдавал.
  
  - Зато я брала! - Категорично подчеркнула Дорошевич, расправившись с 'невидимками' и приступив к застежке пальто. - Елизавета Михайловна, ну вот куда Вы сейчас пойдете? Родных у Вас нет, друзья... в 'Савое'.
  
  Она била не в бровь, а в глаз. Лизе и в самом деле некуда было уходить с телефонной станции. К дочери? Нет, рано! Еще ничего не определено и не понятно. Да и возможно ли выйти из города? Кто-то говорил, что мятежники на дорогах выставили патрули.
  
  - У меня квартира здесь, рядом, на Липовой, - опустив глаза, сказала Корнеева. 'А в квартире - застывшая лужа крови и ненадежная дверь', - добавила она мысленно.
  
  Дорошевич демонстративно развернулась к ней и резанула по-простецки:
  
  - Лиза, не дурите мне голову! Не Вы ли рассказывали, что еще вчера к Вам домой бандиты залезали? А сейчас таких желающих будет куда больше! Тем паче, к большевикам на квартиру! Слышали Ольгу Павловну, сменщицу мою? Мятежники в городе не только такие, - Дорошевич кивнула на спины сидевших за коммутаторами офицеров-связистов. - Другие есть, неидейные. Сколотили банды и грабят в открытую. Вламываются в дома с криками: 'Жиды, коммунисты есть?' Страх, что творят! Последнее выносят! Хорошо хоть не убивают! Всех евреев на улице Замковой, где живет Ольга Павловна, ночью перетрусили. Если ворвутся к Вам, что будете делать? Отдавать уже нечего - другие повыносили. А эти могут в лицо узнать или соседи донесут... Поди докажи, что Вас самый главный мятежник отпустил?
  
  - Самый главный?! Вы о чем? - Озадачилась Лиза. И тут же догадка осенила ее. - Подождите, вот этот офицер, Владимир?!.. Это и есть Недозбруев?
  
  Глянув на нее с нескрываемым удивлением, Дорошевич кивнула:
  
  - Ну, конечно. А Вы разве не поняли? Впрочем, да... Это я запамятовала. Вас ведь удалили в другую комнату. А мы все подметили - офицеры к нему обращались: 'Товарищ командующий'.
  
  'Вот тебе и командир полка!' - Корнеева даже села от неожиданности. Стало совершенно очевидно, что ее стройная 'теория заговора', подразумевающая зарубежного 'наймита' во главе бунта, не выдерживает никакой критики. Такие, как этот 'Дубровский' - кстати, тоже Владимир - по определению не могли относиться к числу профессиональных авантюристов 'с холодными глазами и железным сердцем'. Взять хотя бы его явный просчет в отношении Лизы. Профессионал сразу бы понял - идеальная кандидатура в заложники. Сотрудник Секретариата ВЦИК, член Сожельского исполкома Советов, жена председателя Парткома - при необходимости, всё это легко выясняется. Да и какие-то списки на расстрел в контрреволюционном подполье ходили. Помнится, Лиза в них стояла под номером четыре.
  
  Наверное, Недозбруев был просто ширмой. И где-то за его спиной скрывались рыбки куда крупнее и опаснее.
  
  Погрузившись в мысли, она не сразу поняла, что Софья Ивановна продолжает свои речи. Судя по всему, старшая телефонистка не оставляла намерений ей помочь.
  
  - ...Да и, к тому же, сейчас мой сын подойдет. Проведет нас до дому.
  
  - Сын?.. - Пребывая в задумчивой растерянности, переспросила Лиза.
  
  Софья Ивановна засветилась улыбкой.
  
  - Уже прибегал ко мне сюда, как только узнал у домашних, что я на службе. Освободили его мятежники! Слава богу, цел и невредим! Почти месяц был под арестом.
  
  Она просушила платком краешек глаза и добавила, понизив голос:
  
  - Записался к этим... Говорит: мама, не могу я в стороне оставаться! Дитё еще горькое, а все туда же!..
  
  Поискав на вешалке свое пальто, Лиза вздохнула. Вокруг творилось чёрт знает что. Голова шла кругом. С одной стороны, Дорошевич была для нее классовым врагом. По всем приметам. И сына ее, похоже, не зря арестовали. Но с другой - никакой враждебности к ним Корнеева не испытывала. Да и вообще, плохого, неправильного - не чувствовала.
  
  Еще раз взвесив свое решение пойти с Дорошевичами, Лиза надела берет и выжидающе глянула на старшую телефонистку. Та прощалась с офицерами-связистами и давала наставления своей сменщице. Которую, к слову сказать, вызвали и привели на работу повстанцы. После суточного дежурства на Софью Ивановну было страшно смотреть, на ногах уже не держалась. А новая смена на службу не выходила - из-за событий в городе обыватели старались из дома нос не высовывать.
  
  Сын Софьи Ивановны оказался совсем юным мальчиком - светловолосым, еще безусым прапорщиком лет двадцати. Высокий, ладный, с правильными чертами лица и ямочками на щеках, он радостно заулыбался матери, волнуясь, переговорил со старшим офицером-связистом и вздрогнул, когда его представили Лизе. Глаза Кирилла Дорошевича тут же превратились в колючие ледышки и улыбка стерлась с лица. Похоже, молодой человек знал, кто она такая, и решения матери не одобрял.
  
  Словно почувствовав сомнения Лизы, Софья Ивановна крепко ухватила ее под локоть и, весело пересказывая шутку, услышанную от связиста, увлекла за собой. Они вышли через заднюю дверь, и Кирилл повел их дворами к улице Троицкой. На открытом воздухе хорошо было слышно, как свистел в полете снаряд прежде, чем достигнуть крыши 'Савоя'.
  
  - Представляете, пушка стоит возле тюрьмы! - Восхищенно делился с ними наблюдениями юноша. - Артиллеристы стреляют по рассчитанной траектории и почти ни разу не промахнулись! Уже вся крыша 'Савоя' в руины превратилась! А вообще, конечно, крепкое здание! Стены толстенные!..
  
  Лиза почти не слушала его, задумавшись: смогла бы она выдержать такой обстрел, находясь вместе с коммунарами в 'Савое'? Или уже к этому времени сошла бы с ума?
  
  На перекрестке с Румянцевской мимо них лихо пролетел кавалерийский эскадрон.
  
  - Говорят, сегодня утром весь дивизион на сторону повстанцев перешел! - С гордостью в голосе сообщил Кирилл, кивая на всадников. - Вместе с командирским составом!
  
  Для полуденного времени на улице было непривычно безлюдно. И все же у тумб с афишами собралось с десяток человек. Они жадно вчитывались в листовки, еще мокрые от клея.
  
  - Мама, пойдемте, посмотрим! - Настаивал Кирилл. Софья Ивановна пыталась возразить - она спешила поскорее добраться домой. Но Лиза поддержала его просьбу.
  
  И, как оказалось, не напрасно. Это было первое официальное воззвание мятежников. Корнеева читала и с первой же фразы едва сдерживалась от возмущения.
  
  'Граждане!
  Советская власть умирает. Петроград накануне падения. В Москве ждут лишь сигнала, чтобы сбросить иго каторжников и негодяев. В Туле волнения. Минск окружен. Мобилизованные повсеместно отказываются воевать. Известия о революционном движении, в страѓнах согласия раздуты и подтасованы. Теперь не лето 1918 года, и Сожель не Ярославль. Мы, - мужики и рабочие в солдатских шинелях, наши враги - отбросы всех слоев населения, объединенные жаждой власти, той власти, которая даст им легкую и правильную жизнь. Это - преступники - иногда умные, чаще - хитрые, но все же преступники, враги человеческого рода. В разгар революций эта социальная грязь всегда всплывает наверх.
  Теперь наступило ей время опять осесть на дно.
  Граждане, сбросьте гипноз! Оглянитесь, подумайте, поймите, рассветает. Близок лучезарный день. Большеѓвики кажутся вам сильными, потому что вы стоите на коленях. Встаньте с колен!
  Наши лозунги:
  1. Вся власть Учредительному Собранию
  2. Сочетание частной и государственной инициативы в области торговли и промышленности, в зависимости от реальных требований хозяйственной жизни страны.
  3. Железные законы об охране труда,
  4. Проведение в жизнь гражданских свобод.
  5. Земля - народу.
  6. Вступление Русской Республики в Лигу народов.
  Повстанческий комитет Полесья'*. (* - Используется подлинный текст воззвания с заменой названия города)
  
  Вот так, Лиза, оказывается, - каторжанка и грязь! 'Положим, ссыльная, а не каторжанка. Но грязь и отбросы - это чересчур!', - Злилась она на авторов воззвания. Да и потом - говорить, что Советская власть сводит концы с концами, было в высшей степени претенциозно. Мятежники точно также раздували и подтасовывали 'известия', как обвиняемые ими большевики.
  
  А рядом висело объявление, согласно которому со вчерашнего дня командование Сожельской группой войск брал на себя Недозбруев. 'Главнокомандующий', - громко подписался Владимир. А ей показалось, что манией величия он не страдал. Впрочем, чужая душа - потемки.
  
  Гораздо больше Лизу заинтриговал факт существования Повстанческого Комитета Полесья. Кто кого 'главнее' у мятежников - Недозбруев или Комитет? Не об этой ли подпольной организации говорил ей в свое время Пухов? И не в ней ли состоял перед арестом Кирилл Дорошевич? Впрочем, на откровенность юноши полагаться не приходилось. Он и так едва терпел ее присутствие.
  
  Неожиданно молодой человек сам ответил на невысказанный Лизой вопрос:
  
  - Хм, Повстанческий Комитет Полесья? Интересно, кто его представляет?..
  
  - Железнодорожники, - уверенным тоном буркнул стоявший неподалеку суровый дядька. По виду, из рабочих. - Они это, как пить дать. Сосед сказывал, вчера у себя в депо митинг провели, где и избрали той самый Комитет. И генерал Недозбруев у них выступал. Ничего, говорит, нормальный мужик. Не из князьёв будет. Из простых солдат вышел.
  
  - Як же, нармальны?! - Возмутилась баба, замотанная в пуховый платок. - Нармальны мужык будзе палиць па гораду з пушак?
  
  - Дура ты, тетка! - Отмахнулся рабочий. - А как еще по-скорому выкурить жидов из 'Савоя'? Они по тебе из пушек стреляют? Нет! Так чего тут надрываешься? Вот вам бы, бабам, подребезжать иной раз!..
  
  - Нет, ничего толкового от них ждать не приходится! - Покрутил головой молодой человек студенческого вида. - Лозунг 'Бей жидов - спасай Россию!' к хорошему не приведет!
  
  И тут уже не выдержал Кирилл Дорошевич.
  
  - Где же в воззвании Вы видите этот лозунг?
  
  Студент поправил очки, поморщился и, не удостоив прапорщика взглядом, ответил:
  
  - Да Вы послушайте солдат в городе! Они только этот лозунг и знают! А то, что здесь написано!.. - Студент презрительно фыркнул. - Они понятия не имеют, что за зверь такой 'Лига наций' и зачем им Учредительное Собрание? Зато евреев-'кровопийц' пощипать - это ими хорошо понимается. Раздевают прямо на улицах. Сразу в лоб приговаривают: 'Раз жид - значит комиссар!'. Кто возмущается, того после раздевания в тюрьму. А кто поумнее, сам им всё отдает и деньгами еще откупается. Тоже мне, поборники нового порядка! Чем они коммунистов лучше?
  
  Дорошевич едва не вскипел, но возразить ничего не успел. В разговор влез дядька-рабочий.
  
  - Так и есть! На собрании в депо шел разговор, что надо бы проучить жидов. Нажились гады на теле рабочего класса! Это справедливо и правильно! Так и порешили: конфисковать у них все излишества, но не убивать! Вот это строго было сказано! За убийства Повстанческий Комитет по голове не погладит и даже, могёт быть, расстреляет!
  
  - Удивительная логика... - Не сдержавшись, пробормотала Лиза и тут же постаралась спрятаться за спину Софьи Ивановны. Не стоило привлекать к себе внимания.
  
  Побагровевший от возмущения Кирилл пытался спорить со студентом и с рабочим. Однако не хватало ему красноречия и доказать своё виденье ситуации он не сумел. И от этого всю последующую дорогу пребывал в скверном расположении духа, не реагируя на умиротворяющие реплики матери.
  
  Недалеко от дома телефонистки они стали свидетелями того, о чем говорил студент. И Лиза знала человека, которого вели под конвоем мятежные солдаты.
  
  Это был Неух Манькин - комиссар отдела социального обеспечения. Даже сегодня, в разгар мятежа, он умудрился одеться во все кожаное, как и обычно подражая стилю покойного Якова Михайловича Свердлова. По всей видимости, это его и подвело. Вызывающий внешний облик не мог не привлечь внимания солдат. И теперь товарищ Манькин шел в их плотном кольце. А на некотором удалении за ними двигалась толпа зевак.
  
  
  1919 год, март, 25-го дня, 12.30 часов, город Сожель, улицы Замковая и Ирининская
  
  Вчера вечером комиссар Неух Манькин, не придав значения происходящему, недальновидно ушел из 'Савоя'. Ему казалось, что угроза мятежа преувеличена, и без военной помощи их не оставят. Как опытный подпольщик, он не видел смысла сидеть в гостинице и дрожать в ожидании развития событий. И потому, сославшись на необходимость срочного совещания в своем отделе, преспокойно отправился домой.
  
  Всю ночь Неух не спал. Сомнения одолевали его. Ситуация вокруг 'Савоя' приобретали совсем иной оборот, чем казалось ему изначально. Получалось нехорошо. Придет в город подмога и спросит: 'А почему тебя, старого большевика Манькина, не было среди защищавших Советскую власть коммунаров?' Что он ответит?
  
  Промаявшись с сомнениями до десяти утра, Неух решил все же присоединиться к защитникам 'Савоя'. Незаметно. Их много, авось и не разберут, что ночью среди них его не было.
  
  Манькина не испугал даже начавшийся артиллерийский обстрел. Он хорошо знал это здание - оно и не такое могло выдержать.
  
  Но до 'Савоя' нужно было еще добраться. Неух надел свой излюбленный кожаный костюм, кобуру 'с наганом', поверх всего - простую солдатскую шинель и на голову - студенческую фуражку. Об одном не подумал - по привычке обулся в новенькие, шитые на заказ, хромовые сапоги.
  
  Беспрепятственно дойти удалось только до Кузнечной улицы. Прямо на перекрестке его остановил повстанческий патруль и, не слушая сказок о больной теще, заставил повернуть обратно.
  
  Однако Манькин считал себя человеком упорным. И отправился в обход, делая большой круг через улицы Кладбищенскую и Замковую.
  
  На Замковой какие-то громилы беззастенчиво разоряли магазины. Неух вмешался, посчитав их обычными красноармейцами. Выхватил револьвер и разогнал, пару раз выстрелив в воздух. Спроси его минуту спустя, о чем он думал в тот момент, наверняка бы смутился. Потому что действовал исключительно по привычке. Не впервой видел, как красноармейцы грабят магазины - с января такое было не редкость. И как-то запамятовал, что теперь они не просто мелкая криминальная шушера - за ними появилась сила.
  
  Запрятав револьвер назад в кобуру, комиссар пошел дальше, благополучно минуя повстанческие посты на улице Ирининской. Конечно, караульные требовали пропуск. И он с решительным видом показывал им свой партийный билет. Удивительно, но это срабатывало. Солдаты не вчитывались в документ, а его уверенность в себе работала лучше любого пропуска.
  
  Но в какой-то момент все переменилось. Почувствовав нарастающий шум за спиной, Неух оглянулся и с трудом сглотнул ком в горле. За ним - именно за ним, потому что на улице никого больше не было! - гналась целая толпа из военных и штатских. Чуть припозднившись, он рванул наутек. Пытался свернуть в чей-то двор, чтобы уйти, укрывшись за сараями. Но не получилось. Попал в тупик, огороженный высоким кирпичным забором, и столкнулся лицом к лицу со своими преследователями.
  
  Какой-то красноармеец с лицом жулика, тыча в него пальцем, кричал вооруженному патрулю, участвующему в погоне:
  
  - Вот, это он! Комиссар! Стрелять его!
  
  И несколько гражданских со злорадными лицами подтвердили, что знают Манькина, как большевистского комиссара.
  
  Манькин внимательно всмотрелся в патрульных. На вид те были трезвыми и вполне благоразумными. Каким-то шестым чувством он ощутил, что молчать нельзя. И вмешался, прерывая летящие в лицо обвинения:
  
  - Товарищи, прежде, чем убивать - лучше выслушайте!
  
  Старший в патруле задумался. Приказал обыскать. И после обнаружения 'нагана', усмехнулся:
  
  - Значит, поговорить хочешь? Ну, пойдем, что ли? Веди к себе на квартиру. Там и поговорим.
  
  Неух с готовностью согласился. Ему хотелось верить, что по дороге найдет решение, как избавиться от сопровождения и обрести свободу.
  
  Но не успели они пройти несколько шагов, как толпа, осознав, что лишается развлечения, принялась стращать патруль:
  
  - Не верьте ему! Заведет к своим бандитам большевистским и убьет! Лучше ведите его в Штаб!
  
  Солдаты и впрямь остановились. Переглянулись, почесали в затылках и перемолвились между собой:
  
  - В Штаб к командующему или в тюрьму? Что порешим?
  
  Решающим оказалось слово того солдата, который первым заговорил с Неухом.
  
  - В Штаб поведем! Ближе будет! Тут до вокзала недалече, а к тюрьме еще идти и идти. Да и пушка там стреляет...
  
  И они повернули на улицу Замковую, к вокзалу. По дороге, бегущая следом толпа опять поменяла решение. То и дело доносились требования немедленно расстрелять комиссара. Манькин пытался понять, что это за люди и почему они столь кровожадны. По виду, мелкие лавочники, служащие, работники и даже пролетарии разного пола и возраста. Но лица жадные, злые, истеричные... Их реплики воздействовали на солдат, возомнивших себя выразителями народного гнева. Дело могло закончится худо. Вполне вероятно, что до Штаба Неуха не доведут.
  
  Осторожно оглянувшись на старшего в патруле, Манькин тихо спросил:
  
  - Разрешите узнать, кто вы такой? За что выступаете?
  
  Солдат придал себе суровости и огрызнулся:
  
  - А ты что - лозунга нашего не слыхивал? Уже весь город говорит, что у нас на уме только одно: 'Бей жидов, спасай Россию!'
  
  - Хорошо, но кто вы по партии? - Вкрадчиво спросил Манькин.
  
  - Я эсер, - уже куда доброжелательнее и без иронии ответил военный.
  
  - А я - коммунист. Но все же вы прежде разберитесь, следует меня убивать или нет. Может и вовсе отпустили бы?
  
  - В Штабе разберем, - пообещал солдат. И в его глазах Науху померещилась ободряющая улыбка.
  
  Тем временем, показался Либаво-Роменский вокзал. Встретившиеся по пути к перрону железнодорожники, знавшие Манькина в лицо, злорадно ухмылялись.
  
  - Смотри-ка! Вот ведут комиссара!
  
  Старший по патрулю огляделся, вслушиваясь в крики, и покачал головой, отвечая Манькину на прежний вопрос:
  
  - Ну вот и как отпускать, когда тебя все знают за комиссара?
  
  Возразить на это Неух ничего не смог. Но тут забрезжила надежда в лице другого солдата патруля. Приблизившись к комиссару, он тихо предложил:
  
  - Дашь нам свои сапоги и костюм - мы тебя отпустим.
  
  Манькин сразу же согласился. Жаль было и кожаный костюм, и сапоги, но жизнь - дороже. Он согласился бы бежать отсюда голым. Только бы уйти. Холод во внимание не брал - неподалеку жил его товарищ по подполью Северянин, ныне - беспартийный.
  
  Старшему по патрулю идея пришлась не по нраву. Но под давлением товарищей, и он махнул рукой.
  
  - Вы ведь понимаете, что нужно зайти куда-нибудь переодеться, - торопливо пробормотал Неух, завидев впереди еще один патруль. Теперь он опасался, что 'выкуп' может не состояться.
  
  Вскоре по пути оказалась уборная. Удобное место, чтобы осуществить задуманное. Понимающе переглянувшись, Манькин и конвоирующие его солдаты завернули в застенок уборной. Но никто из них не предполагал, что следом ринется и вся толпа, что вела их еще с Ирининской! Зеваки с чего-то решили, что патруль намерен расстрелять задержанного прямо в уборной, и категорически не пожелала лишать себя острого зрелища...
  
  От отчаянья Манькин едва не взвыл. Он ненавидел этих ротозеев с их безумной жаждой крови, смешавших ему все планы. Теперь до штабного вагона оставалось всего ничего - несколько десятков шагов. И шансов на спасение, по-видимому, больше не было.
  
  ...От перрона толпу отсекла охрана штабного поезда. Возле вагона первого класса патруль остановился.
  
  - Ну, что, удачи тебе, комиссар! - Пожелал солдат-эсер и поручил своему товарищу завести Манькина в Штаб, к командующему.
  
  Почувствовав злой пинок под ребра от лишившегося дармовых сапог солдата, Неух быстро взошел по ступенькам в тамбур и очутился в коридоре, в окружении военных.
  
  - Это еще кто? - Строго спросил сопровождающего какой-то офицер.
  
  Растерявшись, солдат доложил сбивчиво и привирая в отместку злополучному комиссару:
  
  - Мы, эта, в патруле по городу... Вот, привели самого главного большевика! Угрожал нам расстрелом. Но мы его, эта...
  
  Досадливо махнув рукой, офицер отпустил солдата и вместе с Манькиным зашел в следующее помещение, в котором, по-видимому, проводились совещания. У дальнего стола стояли несколько человек, склонившись над планом города. Один из них, высокий, с покрасневшими глазами, выжидающе уставился на Манькина и уточнил:
  
  - Что у Вас, Архангельский?
  
  Названный по фамилии офицер отрапортовал:
  
  - Товарищ командующий! Патруль в городе задержал коммуниста. Утверждают, что комиссар. Якобы грозил им расстрелом. Вот его документы! - И протянул высокому партийный билет Манькина.
  
  Отпустив офицера, лидер мятежников быстро глянул фамилию коммуниста, сверился с каким-то списком, повел бровями и, наконец, спросил:
  
  - При каких обстоятельствах Вы были арестованы?
  
  Неух снова вспомнил свою легенду про больную тещу, которой якобы нес гостинцы по поручению жены. Слушая его, высокий передал лист со списком другому офицеру - среднего роста, с щегольскими усиками. И едва заметно улыбнулся. Слушая, заливающегося соловьем Неуха, перешедшего в своем рассказе к главе об изъятых солдатами патруля гостинцах, второй офицер не выдержал и хохотнул:
  
  - Как есть, Красная Шапочка и серые волки! По нашим данным, Вы не женаты, гражданин Манькин!
  
  Посмеявшись, высокий вызвал из коридора солдата.
  
  - В вагон для арестованных отведите товарища коммуниста, - распорядился он. И, потеряв к Манькину интерес, вернулся к карте.
  
  Неух чувствовал себя разочарованным. Заходя в вагон, он панически боялся расстрела. А теперь, когда страх не подтвердился, был возмущен арестом. 'За что?' - Мысленно протестовал он. - 'Шел себе по городу. Неважно куда. А тут схватили и бросают в вагон!'
  
  Увидев Архангельского и узнав от солдата, что это ни кто иной, как адъютант командующего, Манькин упросил конвоира подойти к офицеру. И с тающей надеждой придумал на ходу:
  
  - Товарищ, меня задержали, а обстоятельства были таковы, что я шел в больницу для работы. Теперь свирепствует тиф, и если я не пойду в больницу, от этого ведь пострадают и ваши солдаты. У меня есть медицинское свидетельство! Если позволите, я покажу!
  
  У него и в самом деле было медицинское свидетельство. Но не свое - отобранное когда-то у буянящего пьяного санитара. Фамилии задержанного адъютант не запомнил. А в рассказ - неожиданно поверил. И тут же выписал пропуск.
  
  Вылетев из вагона со скоростью ветра, Неух через пару минут вовсю барабанил в дверь давнего товарища по подполью бывшего меньшевика Северянина. В то, что удалось уйти, он до сих пор не верил. И дал себе зарок - неделю не показывать из квартиры носа. А потом обязательно уйти из города. В милосердие мятежников он не верил.
  
  
  1919 год, март, 25-го дня, 15.30 часов, город Сожель, бывшая гостиница 'Савой', улица Румянцевская
  
  Дорошевичи снимали тесную квартирку в небольшом одноэтажном доме. Всего две комнаты и кухня, отапливаемые обычными дровяными печами, с удобствами во дворе и без электричества.
  
  - До гибели мужа мы занимали квартиру по соседству. Там куда лучше условия, - извиняющимся тоном поведала Софья Ивановна, проводя короткую экскурсию для Лизы. - Но Алексей погиб на фронте в пятнадцатом году, а моего жалованья на всё не хватало.
  
  Ее муж был офицером, подполковником 160-го Абхазского полка, расквартированного до революции в Сожеле. Старший сын служил под началом отца. И тоже погиб - в шестнадцатом. А вот средний, Кирилл, повоевать почти не успел - довольно вскоре был ранен. И для него война закончилась в госпитале.
  
  Младшие дети - двойняшки Сеня и Даша - к счастью матери оказались слишком малы, чтобы участвовать в подполье или уйти на фронт. Им едва минуло двенадцать.
  
  Наскоро пообедав, Софья Ивановна легла спать. К Лизе же сон не шел. Всеми мыслями она находилась возле 'Савоя'. Однако предпринимать вылазку в город опасалась. Обходных дорог не знала, а на основных улицах стояли патрули. Хорошо было идти в сопровождении Дорошевичей, имеющих выписанные мятежниками пропуска. А без пропуска нечего и мечтать.
  
  Корнеева пробовала читать, чтобы отвлечься. Но мысли блуждали над текстом, не давая сосредоточиться. Стараясь хоть как-нибудь обуздать расшалившиеся нервы, она решила покурить. И, накинув пальто, вышла во внутренний дворик дома, где находился хозяйский сарайчик и уборная.
  
  Первое, что ее поразило - тишина. Оказывается, и к звуку канонады можно было привыкнуть. Странно дело, но прекращение артиллерийского огня не радовало. Наоборот. Лизе стало страшно. 'Неужели - конец?' - Мелькнула лихорадочная мысль, и сердце заколотилось.
  
  И в это же время за сарайчиком вдруг раздались детские голоса.
  
  - Бежим, посмотрим, как коммуняки сдаются! Я сам видел: они белый флаг выбросили в окно! - Торопливо предлагал какой-то мальчик.
  
  - Я обещал маме, что никуда не пойду, - тоскливо ответил другой голосом Сени.
  
  Лиза мгновенно приняла решение и шагнула за сарай.
  
  - А меня отведешь? Мне очень интересно! - Попросила она Сениного приятеля - худенького большеглазого мальчика-гимназиста. - Я бы сама пошла, но у взрослых пропуска требуют. Ты ведь дворами будешь пробираться?
  
  Мальчик опасливо посмотрел на Лизу, затем глянул на понурившегося Сеню - теперь тому точно нельзя было уходить - и неожиданно согласился. Да еще преисполнился собственной значимостью. Его попросила о помощи взрослая тетя!
  
  Не возвращаясь в дом за беретом и сумочкой, быстро продев руки в пальто и застегнувшись, Лиза в буквальном смысле помчалась вслед за гимназистом. Давненько она так не бегала и с непривычки задыхалась, хватая ртом холодный воздух и испытывая острую боль в боку. А малец, явно не понимая ее состояния, всё увеличивал скорость, подгоняемый любопытством и страхом пропустить самое интересное.
  
  Пару раз им приходилось пересекать улицы. Мальчик резко останавливался, выглядывал из-за угла и, убедившись, что никого опасного нет, птицей перелетал дорогу. Лизе же приходилось идти через улицу степенным шагом и одновременно сдерживать дыхание.
  
  Этот марафон дался ей неожиданно тяжело. И когда, наконец, через десять минут они оказались на углу Румянцевской и Мясницкой, Лиза в первое время ничего не видела и не слышала. Перед глазами кружились темные пятна, страшно болели виски и бок, саднило высушенное холодным воздухом горло, легкие ходили ходуном. И пока она не справилась со своим состоянием, не рискнула выходить из-за здания на улицу.
  
  Постепенно способность воспринимать действительность вернулась. И Лиза осторожно вышла из-за угла.
  
  Весь тротуар оказался забит людьми. Интеллигенция, бывшие офицеры, служащие. Затеряться среди них было довольно легко. Толпу ограждала цепь мятежников, вооруженных винтовками с пристегнутыми штыками. Было довольно тихо. Все внимание людей приковывали 'Савой' и его настежь раскрытые двери.
  
  Лиза подняла глаза, чтобы осмотреть здание и едва не вскрикнула. От третьего этажа осталась одна видимость - закопченные стены с проемами окон, через некоторые виднелось пасмурное небо. Второй этаж выглядел довольно целым. Удивительно, но даже стекла в рамах кое-где сохранились.
  
  Возле главного входа стояли широким полукругом кавалеристы. Прямо напротив дверей расположился пулеметный расчет. Правее, вдоль по улице Мясницкой находились ожидающие чего-то войска мятежников. На взгляд их было не меньше тысячи.
  
  И вот из сумрака вестибюля показались первые фигуры. Но рассмотреть Лиза ничего не успела. Весь обзор ей перегородили спины подавшихся вперед мужчин. Люди вокруг нее в один момент пришли в движение. Толпа негодующе загудела, навалилась на солдат, стремясь добраться до выходящих из здания коммунаров, и едва не прорвала цепь. Мятежники отреагировали быстро - словно готовились к подобному развитию событий. После громких четких команд оцепление усилилось кавалерийским отрядом с оголенными шашками. Против такого аргумента толпа пойти не рискнула, и отпрянула назад, прижав Лизу к стене здания.
  
  С трудом высвободившись, она решила сменить точку наблюдения на более дальнюю, среди публики поспокойнее. Но пока переходила, протискиваясь среди зевак, пропустила новые события возле дверей 'Савоя'. Завизжали женщины рядом с ней, заглушая все остальные звуки. Лиза вскочила на ступеньки крыльца, всматриваясь, и замерла от ужаса. У входа в гостиницу солдаты и спешившиеся кавалеристы с яростью избивали каких-то людей. Мелькнула в воздухе окровавленная шашка, обрушивались сверху вниз на упавших людей приклады винтовок. Зрелище казалось одновременно будничным и жутким. Наконец, от войск мятежников отделилась группа, взявшая в кольцо вошедших в раж соратников, и прекратила бойню.
  
  Военные отступили от дверей, открыв взору свалившиеся на землю тела. Таких было около пяти-семи и под ними расплывались темные лужи. Остальным, которых навскидку показалось пара десятков, повезло больше. Скукожившись, они притулились к стене 'Савоя' и корчились от боли.
  
  Где-то во дворе неожиданно раздались выстрелы. То ли кого-то расстреливали, то ли преследовали беглецов.
  
  И снова полукруг кавалеристов пришел в движение, сжимаясь и принимая в себя очередных выходящих из вестибюля защитников 'Савоя'. Этих уже не били - сгоняли в колону и заставляли держать поднятыми руки.
  
  Лиза стояла далеко и не могла видеть, есть ли среди них кто-нибудь знакомый. Колона росла на глазах. В ней уже было не меньше сотни человек.
  
  Потом наступила долгая пауза - в 'Савой' зашла большая группа военных. Проверив здание, они выволокли еще троих и присоединили к остальным пленникам. Раздались команды офицеров, и колона, конвоируемая кавалеристами, пошла на Румянцевскую улицу.
  
  И вновь взволновалась толпа, в которой прежде находилась Лиза. С необъяснимой одержимостью люди пытались дотянуться до коммунаров, прорывались через оцепление и бросали в пленных все, что попадалось под руку. С улицы Барона Нолькена появились какие-то матросы и с негласного одобрения конвоя принялись избивать защитников 'Савоя'. Похоже, офицеры, сопровождавшие охрану, не спешили пресекать действия хулиганов. А кавалеристы не особенно сдерживали себя, наделяя тумаками тех задержанных, кто опускал руки чуть ниже.
  
  Наконец, колона поравнялась с Лизой. Публика вокруг всполошилась, закричала, источая проклятия и злобу. Ярость, изливающаяся кругом, поразили Корнееву до глубины души. За что Сожель так ненавидел коммунистов?!
  
  Впрочем, в тот момент всё ее внимание было приковано к пленным. И она увидела!.. Ушедшего еще вчера с телефонной станции Любарского, юного комиссара юстиции Ауэрбаха, серого, подавленного Семена Комисарова, взбудораженного, с широко раскрытыми глазами Езерского-Вилецкого... Лизе казалось, что она идет вместе с ними. И она шла, потеряв ощущение времени и пространства. Правда, не по мостовой, а по тротуару...
  
  Влекомая душевным порывом, Корнеева бросилась через оцепление к товарищам. Но ее отбросили, отпихнули, словно дурного щенка. И только удалось встретиться взглядом с Семеном. Он вздрогнул, зажмурил глаза и покачал головой...
  
  Лиза плакала. Вокруг много кто плакал. Но совсем из-за иных эмоций. Родственники и друзья казненных большевиками... Их оказалось довольно много. Они требовали возмездия, сотрясали кулаками...
  
  А Корнеева продолжала свой путь на Голгофу вместе с товарищами, провожая их к тюрьме. Страшно было на душе. Не простят им, ни одной ошибки не простят!..
  
  Человека, идущего рядом с Любарским, беспрерывно жестко избивали. Шатающийся, изможденный ударами, согнутый пленник еще пытался держать над головой руки. Он показался знакомым. Лиза всмотрелась. Это... Это был Пухов! С залитыми кровью волосами и лицом, рассеченными скулами, в разорванной в клочья одежде... У Корнеевой перехватило дыхание. Она сбилась с шага, и не заметила, кто с силой саданул Ивана прикладом по голове. У Пухова подкосились ноги и, смешав строй, он рухнул на землю.
  
  Кажется, Лиза закричала. Какой бы сволочью не казался ей порой Пухов, он был свой. Товарищем. Эксцентричным, неоднозначным, дурно воспитанным, но - искренним, надежным, верным.
  
  Подскочил офицер, отчитывая конвоирующих солдат. Любарский хотел помочь Ивану подняться, но тоже получил между глаз от входившего в конвой матроса. И офицер сделал вид, что не заметил.
  
  Корнеева отвернулась. Потом что-то заставило ее вновь посмотреть на колону.
  
  Били, в основном, чекистов. Даже интернационалистам так не доставалось. А еще били Песю. Люди из толпы, горожане, прорывались через охрану, чтобы наградить ее жесткой репликой и ударить изо всех сил. Били жестко, без скидок на то, что женщина. И, похоже, неспроста... Наверное, устроенное 'милое развлечение' с арестанткой, было не единственным... А значит - все будет очень плохо. Для всех.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава 35
  1919 год, март, 25-го дня, 16.30 часов, Сожельский уезд, предместье Новобелица, позиции 1-й Армии Русской Республики
  
  Приняв капитуляцию большевиков и распорядившись разместить их в городской тюрьме, я отправился вместе с Брандом и Матвеевым на 'бронепоезде' проверять наши позиции за Новобелицей.
  
  Взятие города оставило у меня смешанное впечатление. С одной стороны, нам удалось осуществить задуманное Георгием, открывались немыслимые, радужные перспективы. Представить - голова начинала кружиться.
  
  А с другой стороны... Многое шло совсем не так, как хотелось бы. Мои люди выпустили из тюрьмы лютых уголовников. Мои люди грабили магазины и мирных жителей. Мои люди забили насмерть пятерых китайцев-интернационалистов, по глупости вышедших сдаваться из 'Савоя' с оружием в руках. А, между тем, не прошло еще и суток, как я возглавил бригаду.
  
  ...В пяти верстах от Новобелицы рота Маркелова взяла в плен небольшой отряд красноармейцев, идущий из соседнего местечка на выручку сожельским коммунистам. То, что мы от них услышали, и позабавило, и удивило одновременно. Оказывается, по уезду распространялись слухи, будто мятежники убивают всех подряд, и городские улицы уже залиты ручьями крови, грозящими перерасти в реки. Так что появилась тема для очередного задания прапорщику Блинову.
  
  Выяснив цели восстания и то, что подняли его простые солдаты, а не 'помещичьи сынки' и 'кулачье', пленные красноармейцы были ошеломлены. И в полном составе перешли к нам.
  
  Маркелов встретил нас на позиции ликующей улыбкой:
  
  - Эх, господа! Как жаль, что не удалось посмотреть на капитуляцию комиссаров!
  
  Я нахмурился. Перед глазами вновь возникла сцена расправы кавалеристов над китайцами. Нельзя было такого допускать. Но не успели мы образумить молодцев из эскадрона Кузина, как те во всеуслышание пообещали развесить выживших 'желтолицых' на каждом углу.
  
  И еще не давал покоя странный сумасшедший дед - художник. Я и раньше видел его на сожельских улицах, но как-то издали. Оля всё грозилась познакомить с ним, но не сложилось. А сегодня он сам свободно прошел ко мне через строй солдат на улице Мясницкой и протянул написанную на картоне картину. Я, конечно, не знаток живописи, но картина оказалась странная, мощная. Голова в профиль, кровавые всполохи и цифра двенадцать. Смотришь - и по нервам пробивает. Дед улыбался своей умиротворенной улыбкой и всё повторял по кругу:
  
  - Человеком пришел, не человеком уйдет, человеком останется, не человеком запомнится.
  
  Бред, конечно. Я предложил ему денег за картину. Но он только расстроился. Развернулся и ушел, не оглядываясь и не отзываясь. Не до него мне было. Зато теперь как-то... не по себе.
  
  Бранд и Матвеев показывали мне на местности и на карте размещение наших позиций с южной и восточной границ города. Однако внимание ускользало. Я откровенно устал. Кажется, они это заметили и предложили отобедать в каком-нибудь хорошем сожельском ресторане. Если, конечно, найдем открытый.
  
  Смысл в этом определенно был. Я не ел со вчерашнего дня, перебиваясь чаем с хлебом и сахаром. Поэтому, отложив дела на пару часов, мы отправились в город на обед.
  
  
  1919 год, март, 25-го дня, 17.30 часов, город Сожель, ресторан 'Райские кущи'
  
  С апатией глядя на изысканные блюда, приготовленные специально для нас шеф-поваром, я слушал Кридинера, зачитывающего вслух очередное воззвание к жителям города. После предложенных правок, оно показалось мне куда более толковым, чем давешнее, самое первое.
  
  'Воззвание
  К населению города Сожеля.
  
  Вы свободны. Восставшие войска сломали сопротивление коммунистов. Большевики позорно бежали. Город в наших руках. Знайте, что по всей России идет волнение, и власть коммунистов исчезнет, как тяжелый сон. Победа во всероссийском масштабе - обеспечена.
  
  В момент переворота в городе были случаи грабежа мирных жителей. ПРОТИВ НАРУШИТЕЛЕЙ ПОРЯДКА ПРИНЯТЫ СТРОЖАЙШИЕ МЕРЫ. Будьте уверены, что новая власть сумеет сохранить жизнь и достояние граждан.
  
  Возвращайтесь к мирным занятиям. Беспрекословно выполняйте распоряжения органов новой власти.
  Власть в городе Сожеле принадлежит Повстанческого Комитету Полесья и Командующему 1-й Армией Русской Республики Недозбруеву'*.
  (* - Подлинный текст воззвания, название города и фамилия командующего изменены)
  
  - Если Вас интересует мое мнение, - улыбнулся Бранд. - Вполне пристойное воззвание. Не то, что утреннее.
  
  - Утреннее тоже было неплохим, - возразил Матвеев. - Если бы не первый абзац. Михаил Арнольдович, кто у нас в Повстанческом Комитете кокаином увлекается? И Минск у него окружен, и красный Петроград на ладан дышит? Право слово - стыдно перед людьми.
  
  Кридинер покраснел и насупился, метая злые взгляды. Вместе с Кузиным он присоединился к нам на вокзале, и я настоял пойти именно в этот, памятный для меня, ресторан 'Райские кущи'. Остальные были не против и с интересом принялись за изучение меню с пояснениями все того же улыбающегося еврея-ресторатора.
  
  Тихо играл небольшой оркестр. Уютная сумрачная обстановка, полупустой зал - обед проходил в спокойной и приятной атмосфере.
  
  - Может быть, следует сказать в воззвании, что за грабежи и погромы уже расстреляно трое самых отъявленных громил? А то сформулировано как-то... - Кузин с сомнением покрутил кистью и скривился. - И не поймешь сразу, что имеется в виду.
  
  - Нет, пусть остается, как есть, - настоял я. - Мы обсуждали с Повстанческим Комитетом положение об отмене смертной казни. И скоро собираемся об этом объявить. Нехорошо получится. Главное, что мы даем знать горожанам - погромы будут пресечены, участники погромов несут наказание.
  
  Сергей Петрович несогласно качнул головой и задал новый вопрос:
  
  - А почему именно 1-я Армия? Сожельская группа войск, конечно, - не самое удачное название. Но, по крайней мере, понятно, о чем речь. А тут 1-я Армия! А где будет вторая?
  
  Усмехнувшись, я повернул голову к Криденеру:
  
  - Кстати, да! Михаил Арнольдович, объясните нам, почему мы вдруг стали Первой Армией? Что имеет в виду Повстанческий Комитет?
  
  Однако получить ответ я не успел. В зале показался мой адъютант Архангельский и, извинившись перед присутствующими, сообщил, что прибыл Никитенко со срочным сообщением.
  
  Вид у Семена Аркадьевича был довольный.
  
  - Владимир Васильевич! Наконец-то, нашли! - Отвечая на мой безмолвный вопрос, радостно сообщил он. - Уж думали - всё, не получится в этой каше разобраться! Да еще Повстанческий Комитет над душой стоял - тоже хотят с бумагами поработать. Суд над чекистами готовят. Матросы, опять же...
  
  - Какие еще матросы? - Переспросил я, сгорая от нетерпения. - И где найденные документы?
  
  Пригладив усы, Никитенко продолжил.
  
  - Прапорщик Плюев только что сообщил, что обнаружены бумаги с адресом Савьясова Георгия Николаевича 1893 года рождения, приписанного в Москве. Единственное, говорит, то не Савьясова анкета, а другая. Я сейчас к нему Дениса Капустина отправлю. Где Вас искать, чтобы немедля передать пакет с документами?
  
  Сердце мое гулко забилось. Нашли! Я готов был сам отправиться в Чеку за бумагами. Но, к сожалению, временем на такие прогулки особенно не располагал.
  
  - Еще минут десять-двадцать я буду здесь. После отправлюсь к Журавину - проведать начальника штаба Иванова. Санитарный поезд стоит здесь, на Либаво-Роменском вокзале. Раскладка ясна?
  
  - Так точно! - И Никитенко поспешил на выход.
  
  Вернувшись в зал, я заставил себя проглотить хоть что-нибудь из приготовленных блюд. Аппетит совершенно пропал. На душе было радостно, и улыбка выдавала мое состояние. Я не знал, что можно сделать с этим адресом в нынешней ситуации. Связаться с Москвой не представлялось возможным. И все же, все же теперь я знал, где искать Олю. Она не исчезла бесследно в далеком большом городе.
  
  
  
  1919 год, март, 25-го дня, 18.00 часов, город Сожель, санитарный поезд 1-й Армии Русской Республики
  
  Пребывая в отличном расположении духа, с минуты на минуту ожидая прибытия Капустина, я подошел к вагону медперсонала. Словно встречая меня, в тамбуре показалась супруга Журавина.
  
  - Добрый день, Лидия Павловна! - Искренне улыбнувшись, поздоровался я и подал ей руку на ступеньках вагона. Она кольнула меня странным, почти испуганным взглядом и торопливо сошла на перрон. Казалось, мое появление сильно смутило ее. Она хмурилась и всем видом демонстрировала нежелание вступать в беседу. Мне показалось это странным. Тем не менее, я рискнул уточнить. - А Алексей Дмитриевич?..
  
  Отчужденно глянув на нас с Архангельским, Лида махнула куда-то себе за спину и едва ли не бегом направилась к отдельно стоящему вагону первого класса. Кажется, теперь там размещались раненные.
  
  Журавина мы нашли в купе. Закутавшись в плед и обложившись толстыми медицинскими справочниками, он полулежал на нижней полке. На столе перед ним остывала чашка крепкого чая. Завидев нас, он хотел было подняться, но после моего останавливающего жеста, просто сел. Хмуро потер веки и, постучав в перегородку купе, вызвал санитара.
  
  - Приготовьте господам офицерам чая, - распорядился он кряжистому, хозяйственному мужичку-санитару.
  
  Мы уселись напротив, и доктор внимательно всмотрелся в мое лицо.
  
  - А Вы ведь тоже не спали, Владимир Васильевич? Но, вижу, хорошо пока держитесь. И следа усталости нет. Разве что белки глаз несколько покраснели. А я что-то расклеился. Вот-вот и усну, - недовольный собой, вздохнул он. Снова потер глаза и энергично встряхнул головой. - Тут еще вычитать кое-что нужно. Как бы не уснуть...
  
  - Как Иванов? - Благодарно кивнув санитару, поставившему передо мной стакан с чаем, поинтересовался я.
  
  Доктор отпил из чашки, снова вздохнул и неопределенно повел бровями.
  
  - Плохо Иванов. Жар не спадает, дыхание затруднено, хрипы в легких, м-да... Ему бы теперь лежать, спать и не занимать голову глобальными проблемами. Считайте его временно выбывшим.
  
  Что-то в таком роде я и опасался услышать.
  
  - И на какой срок затянется болезнь? - Хмурясь, уточнил у него.
  
  - В лучшем случае - пару недель. Про худший вариант говорить не буду.
  
  Мы помолчали. Не вовремя всё это было.
  
  - Мне нужно с ним увидеться, - разочарованный донельзя попросил я.
  
  - Вопрос чрезвычайной срочности? Или у меня есть еще пять минут? - С напряженной ноткой в голосе поинтересовался Журавин. - Если в моей присутствии нет особой нужды, могу выделить сопровождающего.
  
  Я качнул головой.
  
  - Тогда, хорошо, - погрузившись всеми мыслями в текст, рассеянно пробормотал он. - Сейчас дочитаю несколько абзацев... Есть одна проблема, не терпящая отлагательств...
  
  Пока мы неспешно допивали чай, доктор успел пролистать пару толстых томов, вчитаться в избранные отрывки текста раздела 'Неврология' и, наконец, поднял на нас озадаченные глаза.
  
  Пауза показалась мне необычной.
  
  - Владимир Васильевич, - особенным тоном произнес Алексей Дмитриевич. - Есть один сугубо конфиденциальный вопрос...
  
  Более чем прозрачно намекнул он, и Архангельский тут же был 'отпущен' покурить. Журавин просто так не попросит. Едва за адъютантом закрылась дверь купе, я выжидающе уставился на доктора.
  
  - Та арестантка из Чеки, что Никитенко нам утром доставил... - Начал он, смущенно поглаживая подбородок.
  
  'Чего он вдруг про нее вспомнил? Умерла, что ли? Да и к чему такая секретность?' - Успел подумать я, пока Алексей подыскивал слова, чтобы продолжить.
  
  А он вдруг рубанул с места в карьер.
  
  - Лида считает, что это - Ольга Савьясова.
  
  На короткий миг воздух исчез в легких, и сердце пропустило удар. Совладав с собой, я встрепенулся и понял, что Лида заблуждалась. Потому что такого не могло быть. Просто не могло быть! И, усмехнувшись, покачал головой.
  
  - Разве она не помнит? Ольга Станиславовна уехала в Москву. Я сам провожал ее на поезд. Доктор, неделю назад!
  
  Нелепое предположение вывело меня из равновесия. Стало страшно. А тут еще Журавин, хмуря брови, смотрел с какой-то строгой снисходительностью.
  
  - Всё она помнит. И вывод не просто так сделан, - вздохнув, он полез во внутренний карман кителя и положил на стол передо мной что-то небольшое из белого металла, завернутое в слой бинта. - Не думаю, что Вы обращали внимание. Это женщины любят подмечать такие мелочи... И все же посмотрите.
  
  Пальцы не слушались. Развернул бинт, и на душе стало тоскливо. Очень тоскливо. Кошка, играющая с двумя мячиками. У Оли тоже была такая заколка для волос - Лида правильно запомнила.
  
  - У арестантки нашли? - Поинтересовался я, внутренне готовясь к глухой обороне.- Ну и что это доказывает?
  
  Доктор сверлил меня долгим изучающим взглядом. А затем, поправив очки, с напускным благодушием ответил:
  
  - В совокупности с совпадающим цветом волос, глаз, похожим телосложением и, опять же, распознанным в лохмотьях платьем - ровным счетом ничего. Всего лишь предположение, если хотите.
  
  Слова били наотмашь. Я уставился на него исподлобья, не желая и мысли допускать, что такое возможно. Будто боялся: если поверю - это дикое допущение станет реальностью.
  
  Он понял, посмотрел на часы и с недовольным выражением лица стал собирать книги в стопку.
  
  - Сейчас к Иванову пойдем, - сдержанно сообщил Журавин. Потом замер и после паузы в сердцах бросил справочники на верхнюю полку. Раздосадованный, он обернулся и буквально выпалил. - Володя, ну что ты строишь из себя дуболома?! Зачем бы я стал голову тебе морочить? Она это, понимаешь?!
  
  Я резко встал, что-то недовольно буркнул и, несогласно мотнув головой, вышел из купе в коридор. Судорожно ломая спички, закурил. Задумался: как такое могло быть? Неужели она вернулась? Хотя... Оля - она такая. С нее станется...
  
  И от понимания этого меня словно приморозило. Стало нечем дышать, перед глазами потемнело. Замелькали видения из позавчерашнего сна-кошмара. Оля, Оля... Я даже не заметил, как рядом оказался Журавин. Он похлопал меня по плечу и тихо спросил:
  
  - Посмотришь?
  
  Я угрюмо кивнул и, забыв про шинель, быстрым шагом направился к выходу. Доктор едва поспевал за мной.
  
  Но только мы спрыгнули со ступеней вагона, как увидели летящего на коне Дениса Капустина. Лихо соскочив на землю, он протянул мне запечатанный конверт.
  
  - Срочный пакет господину командующему от командира специальной роты Никитенко!
  
  Глубоко затянувшись папиросой, я неловко надорвал конверт, едва не повредив бумаги. Руки дрожали.
  
  На первой же странице значилось:
  
  'Протокол ?19
  
  1919 года марта 23 дня, в 12.00, следователь УЧК на основании постановления от (прочерк) допрашивал нижепоименованную в качестве обвиняемой и она показала:
  
  Фамилия - Климович-Савьясова
  Имя - Ольга
  Отчество - Станиславовна
  Возраст - 26 лет'
  
  Буквы расплывались... Вот и никаких сомнений... Оля, Оля, зачем???!!! Зачем ты вернулась?!.. Читать дальше было тяжело, но я продолжил.
  
  '...Национальность - русская
  Место рождения - Сожель
  Место жительства - Сожель
  Сословие - из мещан
  
  Образование - высшее, С.Петербургский университет в 1915 г., полный курс историко-филологического факультета
  Профессия - журналист
  Род занятий - домохозяйка
  
  Сколько членов семьи (отец, мать, братья, сестры, жена, муж, дети и др. ближайшие родственники, возраст, где проживают, на какие средства проживают, точный адрес каждого) - отец Климович С.П. умер в 1903 году, мать Климович-Колесникова С.Н. умерла в 1899 году, муж Савьясов Г.Н., 26 лет, военспец 68 полка 2 бриг., приписан по адресу г. Москва, Просвирнин переулок, дом 15, кв. 18; детей не имеет
  
  Где проживал(а) до ареста: г. Сожель, ул. Скобелевская, д.6
  
  Состоит ли Членом профессионального Союза и какого именно - Сожельский проф. Союз печатников
  Партийность - РСДРП (меньш.) с 1912 года
  Где находился (ась) и чем занимался (ась):
  а) до 27.02.17г. - журналист газеты 'Полесье'
  б) с 27.02 по 25.10.17г. - журналист газеты 'Полесье'
  в) после окт. переворота и до момента ареста - журналист газеты 'Полесье', домохозяйка
  
  Были ли на военной службе (когда, где и в каком чине)
  - прочерк
  Имущественная собственность до переворота - квартира в Могилеве
  Судимость - не судилась
  
  Что найдено и отобрано при аресте и обыске - карманный пистолет 'маузер' 7,65 калибра, без патронов, исправный; серьги из желтого металла с камнями зеленого цвета, кольцо из желтого металла с камнем зеленого цвета
  
  В чем обвиняется - участие в контрреволюционной организации, сопротивление сотрудникам УЧК при задержании с нанесением одному из них тяжелого ранения'...
  
  Больше я не смог. Да и так все становилось ясно. По сути, это был смертный приговор.
  
  - Передайте Никитенко - поиски завершить. Вернуться в расположение. Пока - всё, - распорядился я, сам не узнавая свой голос.
  
  Внимательно наблюдая за мной, Журавин не вытерпел:
  
  - Что случилось?
  
  - Ты прав, Алексей, - выдохнул я и протянул ему листки протокола.
  
  
  * * *
  Дверь в купе была приоткрыта. Взгляд успел выхватить две склонившиеся фигуры в белых халатах. Я посторонился, пропуская Журавина.
  
  - Так, ну что тут у нас? - Тихо и деловито спросил Алексей Дмитриевич. - В сознание приходила? Хм, думаю, без операции все же можно обойтись. На пять минут перерыв сделайте, хорошо? У нас посетитель. Нет, это важно.
  
  Понаблюдав за происходящим в купе, он обернулся ко мне и ободряюще улыбнулся.
  
  - Уже не так страшно...
  
  Через минуту из купе вышли дантист и Лида. Журавин предложил им папиросы и приглашающим жестом указал мне на вход.
  
  - А мы Вас здесь подождем.
  
  С замершим сердцем я шагнул в раскрытую дверь. Состояние мое было странным. С одной стороны, умом я понимал, что увижу Олю. А с другой - всей душой желал, чтобы это оказалась не она!
  
  ...Бинты, бинты, гипс, холщевая больничная рубаха, повязка у подбородка со следами свежей крови, толстая марлевая салфетка на затылке. Совершенно чужое синее, жутко опухшее лицо - так, что даже глаз не видно. Замазанные йодом ссадины на щеке, коротко и небрежно обстриженные темные волосы... До сих пор я хмуро и отстраненно рассматривал то, что выхватывал взгляд. Но вдруг увидел изящное ухо с черной точкой-родинкой на мочке и над ним пропущенный ножницами тонкий завиток волос. Ч-чёрт!..
  
  Душа обмерла. Отшатнувшись, я прислонился затылком к двери купе и стиснул веки. Все-таки, Оля... Ее били, калечили, истязали, а я преспокойно спал в поезде по дороге в Сожель! Для меня - всего лишь кошмарный сон, а она... Она действительно теряла сознание от боли и просила помочь не бояться!
  
  Глаза застлало мутной, жгучей пеленой, виски ломило. Как ей помочь сейчас? Что я мог сделать?!
  
  'Всё просто, Недозбруев, всё просто!' - Вдруг яростно запульсировало в голове. - 'Ты можешь стереть этих сволочей с лица земли. Всё просто! Значит, 'отвели душу' на арестантке?!.. Какой, к собакам, суд?!.. Пуля в лоб!'
  
  Мысль мгновенно переродилась в действие. Вытащив 'наган' из кобуры, я проверил наличие патронов в барабане, ошалело глянул на Олю и ринулся, сломя голову, прочь из купе. Промелькнул вопрошающий Журавин, встревоженная Лида, непонимающий дантист... Я всё увеличивал шаг, отрываясь от увязавшегося следом доктора. Он что-то говорил, но сознание мое было поглощено одной задачей. И еще - бешенством. Какая-то сволочь считала себя вправе уничтожить Олю!..
  
  В следующий момент я гнал лошадь, насколько хватало ее прыти. К счастью, до тюрьмы было недалеко. Не чувствовал холода и дождя в промокшей насквозь гимнастерке. Не придавал значения, почему странно косится на меня караул, а затем - комендант тюрьмы, надзиратели...
  
  ...В какой-то момент нормальное восприятие действительности частично вернулось ко мне. Я вгляделся в человека перед собой. Холеные усики, затопленные кровью. Униженный взгляд, еще больше выводящий из себя. Значит, как из женщин дух выбивать, ты, гад, - герой!? И я с яростью впечатал кулак ему в челюсть. Странно, но с этим ударом - до хруста в пальцах - с меня окончательно сошло наваждение. Я вновь обрел способность мыслить.
  
  Камеру переполняли арестованные. Здесь было их слишком много. Человек сто, наверное. Им не хватало места, чтобы лежать на полу! Многие стояли, опираясь друг на друга. А я еще умудрился устроить побоище! Стыдно стало. Человек с окровавленным лицом целовал мои сапоги, и я брезгливо отошел в сторону.
  
  - Кто это? - Стараясь унять тяжелое дыхание, глухо спросил я у коменданта.
  
  - Чекист Бочкин. Известная мразь. Но до тюрьмы дошел вполне благополучно. Вы уже спрашивали, - терпеливо напомнил он, исподволь изучая меня взглядом. - Вот Пухову не так повезло.
  
  - Где?..
  
  Комендант, нахмурившись, указал в угол. Я достал 'наган' и пошел искать главного чекиста. Заключенные старались не попадаться мне под руку и отклонялись в сторону, давая дорогу. Хотя места для маневров у них практически не было.
  
  И тут я увидел его. На полу, заботливо укрытый чьим-то пальто, лежал жутко избитый человек. Кажется, голова у него была проломлена. И даже не в одном месте. По крайней мере, выглядели раны страшно, и мертвенная бледность только подчеркивала тяжесть его состояния. Похоже, он давно не приходил в себя.
  
  Рядом, беззащитно притулившись к нему, лежала девушка с расцарапанным лицом, наливающимися синяками и рассеченной скулой. Она подняла на меня полубезумный, вымученный взгляд...
  
  Я тяжело вздохнул и закрыл глаза. Хорош мститель! Бить заключенных и пристреливать бесчувственных... Им уже отомстили. До меня.
  
  Словно в подтверждение у дверей в камеру послышался истеричный, гневный рык:
  
  - Где эта гнида?! Собственными руками придушу!
  
  Комендант вновь нахмурился и, виновато глянув, объяснил:
  
  - Очень много желающих свести счеты с чекистом Пуховым. Я сделал глупость - разрешил впускать. И вот - итог, - он указал головой все в тот же угол. А потом добавил. - Его жене тоже достается. Говорят, она принимала участие в расстрелах и избиениях.
  
  Мог ли я осуждать тех, кто срывал свой гнев на Пухове и его женщине за своих друзей и родных? В бригаде свежа память о казненных месяц назад офицерах-туляках. Расстрелы проходили каждую неделю, если не чаще. Неудивительно. Да и я сам только что... Надо признать, едва остановился и обуздал себя.
  
  Да, обуздал. Правда, не примирился. За Олю кого угодно пристрелю. Но... не избитую женщину и ее умирающего мужа. Пусть сначала поправятся...
  
  - Врача вызовите для них, - сквозь зубы процедил я и быстро пошел на выход. К Оле.
  
  Меня захлестнула леденящим ужасом другая мысль. Я ведь ничего не знал, в каком она состоянии! Журавин не успел сказать! Да я и не слушал! Вдруг она умрет?! А если, уже?..
  
  В тюремном коридоре оказался Архангельский с моей шинелью в руках. Сухо поблагодарив его, я оделся и снова погнал лошадь. Теперь уже смог заметить, что это не моя Машка, а какая-то другая - первой подвернувшаяся под руку. Меня нещадно колотила дрожь, но кажется, не от холода.
  
  
  * * *
  Я влетел в вагон для тяжелых раненных и по памяти нашел купе с Олей. Над ней по-прежнему трудился дантист, а Лида помогала фиксировать голову и открытый рот в нужном положении.
  
  В тревоге, уже близкой к панике, я всмотрелся в Олю, не обращая внимания на взгляды и вопросы. Вот бьется тонкая голубая жилка на шее. Жива! Едва заметно вздымается грудь при дыхании. Левая рука, сжатая в уродливую, судорожную горсть, чуть-чуть непроизвольно дернулась. Жива, но ей плохо и больно...
  
  Кто-то похлопал меня по плечу. Журавин. Он хмуро глянул мне в глаза, задержал внимание на засохшей крови, оставшейся на моей руке, и тихо, будто душевнобольному, сказал:
  
  - Пойдем ко мне в вагон. Не будем мешать. Есть важный разговор.
  
  Когда же мы, наконец, вошли в купе, он первым делом поставил передо мной флягу со спиртом.
  
  - Вот теперь вижу, что ты действительно не спал ночь. Нервы разболтаны. Выпей. Ты, кажется, хотел Иванова повидать?
  
  Ответив ему угрюмым взглядом, я хорошо хлебнул из фляги и даже не почувствовал, что пью. Доктор прав. Состояние ни к черту.
  
  - Что с Ольгой!?
  
  - Так говоришь, словно имеешь на нее особые права.
  
  Я жестко глянул на доктора.
  
  - Имею.
  
  Журавин покачал головой.
  
  - Да вижу я, что... имеешь. Следует немедленно отправить Ольгу Станиславовну на консультацию в сожельский военный госпиталь. Там есть один специалист по неврологии...
  
  - Так почему она еще тут?!
  
  - Не все так просто, - Алексей недовольно поджал губы и отвел взгляд. - У меня он пациентку не возьмет. И не смотри такими глазами! Из принципа не возьмет. У нас с ним... В общем, давние разногласия, еще с Петрограда. На редкость вредный старик!.. А вот если к нему обратится Командующий или кто-то из Штаба - вполне вероятно, что согласится.
  
  Вскипев, я переспросил:
  
  - Вероятно?! А без него никак не обойтись?!
  
  Закурив и закрыв глаза рукой, доктор со сдавленным стоном выдохнул:
  
  - Володя, я не настолько хорошо знаю неврологию!.. Мне, в свое время, легче было сто операций сделать, чем один экзамен по неврологии сдать!.. Понимаешь, это не наука - это гадание на кофейной гуще! А я не гадалка и не гипнотизер, как некоторые... Я не могу сказать - инвалид она или вполне себе восстановится?! Или вообще угаснет у нас на руках!
  
  Я опустил голову, выравнивая дыхание и едва справляясь со своим страхом. Напряженно вслушивался в слова Журавина и боялся, жутко боялся услышать однозначный приговор.
  
  - Человеческий мозг практически не изучен. И мне сложно определить, какие повреждения получены в данном случае, чем помочь пациентке. У Савьясовой серьезная травма. Удар прикладом пришелся по затылку слева и, как результат, - развился паралич всей правой стороны тела. Может быть, навсегда, а может - и восстановится. Всё зависит от мозга, как он справится с собственными повреждениями. Хорошо, что череп не проломлен. Я только трещину обнаружил.
  
  Откинувшись к стенке вагона, он курил и невидящим взором смотрел в темноту окна. Пауза затягивалась, и я, не выдержав, спросил:
  
  - А если в целом? Что с ней? Видел, нога в гипсе...
  
  Он задумался, неспешно протер очки и, наконец, ответил:
  
  - Что у Савьясовой. Про травму головы, я уже сказал. И про паралич - тоже. С этим нужно обязательно показаться Перенталю - врачу из Сожельского госпиталя. Он во Франции у Шарко стажировался, с Блюменау на короткой ноге - одной школы невропатологи.
  
  Заметив мое нетерпение, Алексей усмехнулся:
  
  - Да понял я, понял! Подробности о враче потом - идем дальше! Обширные гематомы на лице, ссадины. Глаза в порядке, нос, как ни странно, цел. Выбиты два зуба, остались осколки в десне, которые сейчас дантист удаляет. Еще, как мне кажется, у нее была вывихнута челюсть, но кто-то вправил. Вероятно, лекпом.
  
  Прервавшись, чтобы затянуться папиросой, Журавин внимательно всмотрелся в меня, словно колеблясь, стоит ли продолжать? Снова вздохнул и все же продолжил:
  
  - От переохлаждения она заработала ангину, цистит. Есть еще некоторые нелицеприятные подробности, связанные с ее нахождением в подвале...
  
  Я напрягся. Он заметил и поспешно покачал головой.
  
  - Нет, не думай, ничего страшного. Насколько я понял, Ольга провела привязанной к стулу больше суток. Ну а потребности организма брали своё, и нанесли определенный урон здоровью. Поправимый.
  
  Нахмурившись, я понимающе кивнул. На сердце немного отлегло.
  
  - Далее. Про гипс. Сломана левая голень. Закрытый перелом, без смещения. На счет правой ноги - сказать пока не могу, парализованная сторона. Позвоночник в порядке. Руки, скорее всего, целы. На локтях гематомы и отеки, похоже на сильный ушиб. Вот, кстати, что интересно! Я в протоколе обратил на это внимание. Ее задержали и допрашивали 23 марта, позавчера. А ссадины на ногах, на руках, на теле, ушибы - старше. Им дней пять, а то и неделя. И никак не меньше.
  
  - Как такое может быть? - Опешил я.
  
  Журавин демонстративно развел руками.
  
  - Понятия не имею. Но все говорит о том, что они получены раньше ее попадания в ЧК. Придет в сознание - если придет, конечно, - попробуем выяснить.
  
  Помрачнев, я нетерпеливо поднялся из-за стола.
  
  - Как найти этого... Перенталя?
  
  Любые промедления в решении Олиного вопроса вызывали в моей душе крайнее беспокойство и даже ярость.
  
  Журавин критично оглядел меня и постучал кулаком в стену, вызывая санитара. После чего огорошил:
  
  - Володя, посмотри на себя в зеркало. Вон на двери висит. Ты не на Командующего похож, а на разбойника с большой дороги. Давай, сейчас умоешься, сменишь гимнастерку? Мою запасную возьмешь, чтобы время не терять. И побрейся! Перенталь - он тот еще педант.
  
  Вид у меня и вправду оказался дрянной. Красные воспаленные глаза, какая-то грязь на скуле, серо-рыжая щетина на щеках, да еще следы засохшей крови под ногтями и на костяшках кулака. Высохшая под шинелью гимнастерка замялась глубокими складками. Сапоги требовали срочной чистки. В общем, как ни взгляни - действительно, бандит.
  
  По просьбе доктора санитар принес теплой воды в кувшине, мыльные принадлежности, бритву. Пока я спешно приводил себя в порядок, Журавин тоже времени не терял - засел за написание медицинского заключения об Олином состоянии.
  
  Кажется, он волновался. Испортил несколько листов бумаги и, наконец, недовольный собой, вручил итоговый вариант текста. Затем предложил мне новенькую, добротную гимнастерку и, оценив изменения в моем облике, признал их достаточными.
  
  - Ты, главное, не дави на него, если будет отказывать. И не угрожай. Это не поможет. Он такой!.. - Алексей скривился и даже головой дернул от нахлынувших эмоций. - В общем, не хочу выражаться. Ему лучше во всем потакать и идти на встречу. Главное помни: если он возьмется за Ольгу, то лучше и не придумать, Володя. Специалист Перенталь - очень сильный!
  
  Дождь уже закончился. В свою наспех собранную свиту, помимо Архангельского, я включил для представительности нескольких офицеров из савьясовской роты, встреченных мной у штабного вагона, и трех конных разведчиков.
  
  В очередной раз подпоручик Кострицын выступил проводником. Город он знал уникально. Мы прошли к госпиталю самой короткой дорогой, сократив обычный путь почти вдвое. И уже через десять минут привязывали лошадей у главного входа. Вот и довелось мне снова побывать здесь! Хотел я этого или нет.
  
  
  1919 год, март, 25-го дня, 18.50, город Сожель, военный госпиталь
  
  Появление вооруженных людей вызвало у медперсонала легкую панику. Похоже, хорошего от нас не ждали. Санитар, у которого я спросил о местонахождении Перенталя, совершенно онемел от испуга и беспомощно захлопал глазами. Женщины в белых халатах и косынках, сбившись в стайку у дальней стены вестибюля, осторожно поглядывали на нас. И, кажется, кто-то на заднем плане проскользнул в коридор.
  
  Представившись, я сообщил о цели нашего визита. В ответ по-прежнему была недоверчивая тишина. И множество любопытных, изучающих взглядов. После некоторой паузы, неуверенно тронувшись с места, ко мне подошел человек средних лет, в застиранной военной форме.
  
  - Доктор Перенталь сегодня не дежурит. А время приема уже закончилось, - вежливым голосом попытался объяснить он.
  
  Тем временем в коридоре послышались быстрые шаги, и в вестибюле появились трое мужчин в белых халатах. Судя по особенной манере себя держать - врачи.
  
  Один из них - с бритой блестящей головой и темно-серыми умными глазами - выдвинувшись вперед, представился:
  
  - Заместитель главного врача госпиталя по лечебной части подполковник Казаков. Мои коллеги, - и он назвал своих спутников.
  
  Узнав, кто мне нужен, подполковник неожиданно нахмурился. И уточнил:
  
  - Возможно, Вас устроит другой невропатолог?
  
  Категорично качнув головой, я уточнил:
  
  - Где живет доктор Перенталь? Мне необходимо переговорить именно с ним.
  
  Казаков замялся и не сразу ответил:
  
  - Сегодня он ночует в своем кабинете - здесь, в госпитале. Но... У него собственные представления о врачебной этике. Я бы не советовал беспокоить его сейчас. Он откажет - раз и навсегда. Лучше обратитесь утром. Тогда будут надежды, что согласится хотя бы проконсультировать. Видите ли, он очень своеобразный человек... Знаменитость. Мы вынуждены соглашаться на все его причуды.
  
  Перспективы вырисовывались скверные. И все же я настоял, чтобы меня провели к кабинету 'великого и ужасного' невропатолога.
  
  Постучавшись в высокую филенчатую дверь, и, не услышав ответа, я без особой надежды дернул ручку. Она подалась. В глубине комнаты при освещении единственной свечи за низким шахматным столиком сидел грузный, нескладный человек лет семидесяти. Из его массивного подбородка торчала черная с проседью 'профессорская' бородка, мохнатые черные брови бросали густую тень на глаза. Но я чувствовал, что он пристально смотрит на меня.
  
  - Добрый вечер! Извините, Феликс Генрихович?
  
  Человек тут же потерял ко мне интерес и переставил шахматную фигуру на новую позицию. Затем хмыкнув, 'съел' черную ладью и отчетливо произнес:
  
  - Мат!
  
  Пока я подбирал слова, Перенталь пробормотал, словно размышляя вслух:
  
  - Хотя? Давненько, давненько у белых не получалось... Что ж, ради такого дела... Господин, э-э-э... Как Вас там?
  
  Удивившись, я назвался.
  
  - Так вот, господин Недозбруев... Хм, что за фамилия? Как Вы с ней живете? - Расставляя фигуры заново, размеренным тоном говорил невропатолог. - Так вот, милейший... Передайте этому 'мяснику' Журавину, что меня зовут не Феликс Генрихович. Я таки Фэйвиш Гидонович! Могу я хотя бы на родине своей мамы носить имя, которое она дала мне при рождении?! А этих Феликсов пусть забирает в свой Петроград!
  
  И вот что ответить на эту тираду?
  
  - Извините, Фэйвиш Гидонович, - с трудом выговаривая его имя, сказал я. - Не знаю, как там в Петрограде, а нам Вы здесь очень нужны.
  
  Он проигнорировал мои слова. Какие горы ему пообещать, чтобы уговорить посмотреть Олю? Совершенно ничего не приходило в голову.
  
  - Доктор, - отчаявшись, рискнул я зайти с другой стороны. - Как Вы относитесь к Чеке?
  
  Перенталь шумно вздохнул, потянулся за чашкой с кофе, стоявшей на тумбе неподалеку, и равнодушным голосом ответил:
  
  - Я к ней никак не отношусь. Я - невропатолог, а не чекист.
  
  Не оценив его странной шутки, я продолжил:
  
  - Мы сегодня освободили из Чеки очень хорошую и умную девушку. Она сожельский журналист, работала в газете 'Полесье'. Чекисты ударили ее прикладом по голове...
  
  - Не имею чести знать. Мне это неинтересно, - оборвал он мой рассказ.
  
  Проглотив разочарование, я набрал в воздух в легкие, чтобы начать новую попытку. И вдруг услышал встречный вопрос:
  
  - Вы в шахматы - как?..
  
  - Плоховато, давно не играл, - застигнутый врасплох, признался я.
  
  Указав мне рукой на кресло напротив себя, доктор приказал:
  
  - Садитесь. Проверю, что это за Недозбруев такой...
  
  Усевшись в кресло и окинув смурым взглядом выстроенные фигуры, я нервно вздохнул и, потерев виски, тихо признался:
  
  - Доктор, пока она умирает, я не могу играть. Журавин сказал, что если не Вы, то... - Договорить не смог.
  
  Недовольно крякнув, Перенталь помолчал. Потом буркнул что-то на латыне:
  
  - ....давно у Вас?
  
  - Извините?
  
  Посмаковав кофе, он ослабил узел галстука и повторил свой вопрос в доступной форме:
  
  - Хроническое воспаление средней ветви тройничного нерва давно у Вас?
  
  Я с изумлением глянул на него.
  
  - На фронте в шестнадцатом году началось.
  
  - И четыре-пять недель назад был приступ?
  
  - Да, верно... Журавин распорядился вырвать мне зуб. И сразу прошло.
  
  Перенталь пренебрежительно фыркнул.
  
  - 'Мясником' был - 'мясником' и остается.
  
  Затянулась пауза.
  
  - А что он сам - ни на что не годится? - Вдруг нарушил ее хозяин кабинета. Тон у него был насмешливый. И я не сразу понял, что он имеет в виду - удаление зуба или лечение Ольги. - Чему мы его учили?.. Давайте, что он там накарябал? Надеюсь, догадался заключение дать по этой вашей журналистке?
  
  Несколько мгновений я не мог поверить в услышанное. Смотрел на него, словно зачарованный, не в силах пошевелиться. Потом лихорадочно полез в карман, доставая листы бумаги. И, протягивая их доктору, как мог, старался унять дрожь в руках.
  
  Включив зеленую настольную лампу, стоявшую на тумбочке рядом, Перенталь снисходительно глянул на текст. Однако без очков читать не смог и, заворчав, потянулся в карман за футляром:
  
  - Что за мерзкая привычка у наших врачей писать мелким корявым почерком?
  
  И, кажется, впервые применительно к Журавину не назвал его 'мясником'. Нацепив очки, Перенталь покрутил лист в руках, словно оценивая объем написанного, после чего приступил к чтению.
  
  Читал он своеобразно. Сам себе что-то неразборчиво комментировал, активно двигал бровями и морщил лоб. Добравшись до конца, вновь вернулся к началу. Затем вдруг откинулся и внимательно всмотрелся в меня. При электрическом свете стало видно, что глаза у него неожиданно светлые и яркие.
  
  - Да-а-а, милейший! Вы не представляете, какая это радость для учителя, пусть и через десять лет увидеть, что твой ученик не только талантливый 'мясник', но еще и неврологические термины научился писать без ошибок! Не ожидал, не ожидал! - Хохотнул доктор. А потом вдруг, оставив иронию, спросил у меня с уязвленной интонацией. - Почему он сам не пришел? Не желает видеть старого Перенталя?
  
  Его странные взаимоотношения с Журавиным интересовали меня меньше всего, однако приходилось быть дипломатичным. Сдерживая готовый сорваться поток вопросов, я пожал плечами и предположил:
  
  - Насколько понял, он убежден, что Вы не желаете его видеть.
  
  Перенталь нахмурился, тяжело поднялся, подошел к письменному столу, откуда достал трубку, и закурил.
  
  - Эх, молодость, молодость!.. - Вздохнул он, с философским видом уставившись в окно. - Алексей - умный человек. И вдруг - столь прямолинейные выводы!.. Если я отказался с ним поздороваться, встретившись в Сожеле, это еще не значит... Впрочем, неважно! Привозите Вашу дамочку. Но! С одним условием! Пусть ее сопровождает Журавин.
  
  Я не верил, не мог поверить, что он согласился! От нового чувства - чувства надежды даже как-то поглупел резко. И растянулся в улыбке. Единственное, что мне сейчас хотелось - немедленно отправиться за Олей. С трудом сдерживая себя, я с благодарностью пожал руку доктору. Он усмехнулся, потом глянул на мое просветлевшее лицо и предупредил.
  
  - А Вы бы не торопились радоваться. Если диагноз поставлен правильно ... - Он покачал головой. - Возможны такие осложнения, что нет-нет и закрадется мысль: лучше бы ты, дорогуша, умерла.
  
  Меня словно обухом по голове ударили. Подобная ситуация казалась невозможной, а слова доктора - кощунственными:
  
  - Главное, чтобы была жива. А там - разберемся! - Глухо прорычал я и наткнулся на покровительственную, снисходительную улыбку.
  
  
  
  - М-да? Ну что ж... - Перенталь попыхтел трубкой и завершил свои предостережения. - Будьте готовы к тому, что для нее вполне вероятно остаться ущербной не только физически, но и повредиться рассудком. Был у меня подобный пациент, офицер. Сегодня жалуется на сильные головные боли, а завтра принуждает собственную мать к сожительству. Впрочем, будем надеяться на лучшее. Хотя, в сочетании с последующим избиением...
  
  Он знал, как ввести в смятение. Однако внутри меня прочно сидела убежденность, что все это - не про Олю. Потому что она особенная. И очень сильная.
  
  Провожая к двери, Перенталь вновь напомнил о своей пресловутой вредности:
  
  - Жду пациентку к восьми - и ни секундой позже. Пожелаете узнать мое мнение, приходите часов этак в одиннадцать вечера. И с Вас еще партия в шахматы!
  
  
  
  1919 год, март, 25-го дня, 22.30 часов, город Сожель, военный госпиталь
  
  В госпиталь Олю отправляли без моего участия. И беснований Журавина по поводу скорой встречи с горячо любимым преподавателем увидеть почти не пришлось. Только самое начало - при устном пересказе ультиматума Перенталя.
  
  В восемь часов вечера я проводил внеочередное заседание Штаба. Неожиданно поступили сведения от отправленного в разведывательный рейд 'бронепоезда ?2'. На десятой версте от Полесской станции в сторону Жлобина железнодорожные пути оказались основательно разобранными. И, кроме того, там же, возле станции Уза пластуны из специальной роты Никитенко обнаружили некоторое скопление красноармейских частей. Похоже, большевики начинали собирать силы для реванша И потому восстановление путей на этом участке провести незаметно для противника виделось невозможным. Но главное - срывался подготавливаемый нами внезапный бросок на Могилев.
  
  Два часа тяжелых споров и обсуждений дались всем нелегко. Тем более, что прошлую ночь ни один из нас не спал, и день был перенасыщен событиями. В итоге единогласно решили заседание прервать и возобновить с утра - с новыми силами и мыслями.
  
  Бранд настойчиво звал меня в ресторан. Господа офицеры широко праздновали победу над большевиками, и мое присутствие, как командующего, виделось им совершенно необходимым. Проходивший в тот момент Матвеев, зацепившись ухом за обещаемое артиллеристом присутствие 'артисток', ухмыльнулся и вкрадчиво сообщил:
  
  - Ходят слухи, что господин командующий сегодня женой обзавелся. А ты, Владимир Владимирович, думаешь его какими-то сомнительными артистками завлечь...
  
  Я обмер. Впрочем, этого и следовало ожидать. Будучи на виду, трудно 'утаить шило в мешке'.
  
  - Неужели, правда? - Удивился Бранд, заметив мое замешательство. - Дайте-ка угадаю? Не та ли Оля, из-за которой мне по скуле перепало?
  
  Я покачал головой. С этим нужно было что-то делать. Потому что такие слухи к добру не приведут. Однако ничего толкового на ум не приходило.
  
  - Мы освободили сегодня из Чеки жену Савьясова, - осторожно начал я. С лиц Матвеева и Бранда тут же сошла веселость.
  
  - Вот эту девочку, которую я регистрировал пару недель назад? - Нахмурился комполка. И поправил меня. - Только вдову, а не жену. Извини.
  
  Мрачно кивнув, я продолжил.
  
  - Так вот... Мы с Журавиным с трудом ее опознали.
  
  Матвеев посерел. Видимо, хорошо помнил, что я говорил, выбивая у него отпуск Савьясову.
  
  - Жива? - Участливо спросил Бранд. Для него, не знавшего Олю лично, это было всего лишь очередным подтверждением преступности большевиков.
  
  - Жива. Но до сих пор без сознания.
  
  Мы помолчали.
  
  - Надо как-то пресечь слухи о 'женитьбе', - не впрямую попросил я. - Потому что опекать буду и в дальнейшем, но из-под возможного удара хотелось бы отвести. И извини, Бранд, - в ресторан не пойду. Еще нужно встретиться с врачом из местного госпиталя, узнать о ее состоянии. Настроение, к тому же, сам понимаешь, - не до праздника.
  
  Больше на мое свободное время никто не претендовал. И теперь у меня в распоряжении было несколько часов - до ночного заседания Повстанческого Комитета.
  
  
  * * *
  До встречи с Перенталем оставались полчаса. И я решил провести это время рядом с Олей.
  
  В переполненном госпитале все-таки нашли возможность отвести для нее отдельную палату. Впрочем, палатой то помещение можно было назвать условно - вычищенный чулан с окошком под потолком. Наверное, еще сегодня здесь хранился какой-то инвентарь. В комнатушке с трудом помещалась кровать и пару стульев. Но ничего другого пока и не требовалось.
  
  Возле больной читала книжку пожилая сестра милосердия. Вопросительно глянув на меня, потом - на сопровождающего фельдшера из местных, она понимающе кивнула и поднялась со стула, чтобы оставить нас одних.
  
  - В сознание приходила? - Спросил я безо всякой надежды.
  
  Сестра приостановилась и уверенно кивнула. Но последовавшие затем слова буквально выбили воздух из легких.
  
  - Ничего не говорила. Только глаза открыла и плакала.
  
  Показалось мне или нет, но Олин облик слегка улучшился. По крайней мере, отеки возле глаз уменьшились, стали чуть-чуть видны веки. Повязка на голове была уже другой. Теперь она захватывала затылок и лоб, оставляя открытыми макушку и лицо. Тонкие и как будто прозрачные пальцы левой руки едва вздрагивали - и больше не сжимались, как тогда, в вагоне, в скрюченную горсть. Но правая рука - я поспешно отвел взгляд - была как у мертвой. Безжизненная и застывшая.
  
  Я смотрел на нее и впервые рискнул задуматься о будущем. У Оли никого не осталось, кроме дяди. И меня. Колесников болен и слаб. А я для нее, по сути, никто. Друг мужа. Не отвергнет ли она мою помощь? Но пока не отвергла, я буду счастлив целиком и полностью заботиться о ней.
  
  От осознания ответственности за совершенно беззащитного и при этом любимого человека, существование мое вдруг наполнилось новым смыслом, а душа - новыми чувствами. Признаться, мне они очень понравились.
  
  Но пришло и понимание ситуации. Без преувеличения, ее жизнь напрямую зависела от успешности восстания. А значит - и от моих решений. Вот это было страшно.
  
  Нарушая ход моих взбудораженных мыслей, дернулась Олина рука и, слетев с кровати, повисла в воздухе. Я бережно поймал кисть и накрыл своей ладонью. Самое главное, что Оля была жива, и я ощущал ее жизнь в трепете теплых вздрагивающих пальцев.
  
  Внезапно мне показалось, что она в сознании. Будто наблюдает за мной из-под полуприкрытых век.
  
  - Оля, - тихо спросил я, сам не понимая, что перехожу грань фамильярности. - Ты меня слышишь?
  
  Кажется, моргнули веки. То ли случайность, то ли ответ...
  
  - Оль, всё уже хорошо... Ты в безопасности... - На всякий случай успокоил я.
  
  Она резко всхлипнула и после паузы, показавшейся мне вечной, прошелестела:
  
  - Володя... Получил письмо... Забрал меня...
  
  Пока я растерянно соображал, что ответить, сознание вновь покинуло ее. О чем она говорила? Какое письмо?! Забрал?.. В каком смысле? Из Чеки? Или, может быть - бредила?
  
  Без каких-либо предупреждений дверь в палату широко распахнулась, явив моему взору доктора Перенталя. Склонив голову набок, он насмешливо уставился на меня, потом на мои руки, в которых до сих пор покоилась Олина ладонь. Сконфузившись, я аккуратно переложил ее на кровать.
  
  - Ага, милейший! Так Вы уже здесь?! Вот и чудесно, чудесно! - Быстро проговорил Перенталь, продвигаясь к изголовью кровати. Сразу же посмотрел Олины зрачки, затем пощупал пульс.
  
  - Доктор, она только что в сознание приходила, - чувствуя, как загораются мои щеки, взволнованно сообщил я. И встал со стула, чтобы не мешать ему.
  
  - И в чем это выражалось? - Без оттенка удивления спросил Перенталь, нажимая пальцами на какие-то точки.
  
  - Она открыла глаза, слушала меня, потом назвала по имени, а потом... - Я смешался.
  
  И тут же почувствовал напряженный взгляд доктора.
  
  - Что - потом? - Уточнил он.
  
  - Не знаю, - растерялся я. - Возможно, бредила.
  
  Перенталь угукнул, словно отвечая сам себе на какой-то вопрос, и затем пригласил меня в кабинет.
  
  По коридору мы шли молча, гулко печатая шаги в ночной тишине. Несмотря на свою грузность, доктор передвигался быстро и энергично, словно молодой. Наконец, он приглашающим жестом раскрыл передо мной дверь и повернул выключатель электрического света.
  
  Странно, но шахматный столик в этот раз был пустой. Зато на письменном столе стояли две чашки с горячим кофе. Настоящим. Проследив за моим взглядом, Перенталь усмехнулся:
  
  - Вы знаете, я решил попробовать быть гостеприимным. Да и потом, не каждый день ко мне приходят главари бунтовщиков.
  
  Заметив, что его определение напрягло меня, он покачал головой.
  
  - Вы тоже не пришли бы, если бы не эта несчастная дамочка.
  
  Пригласив меня жестом за стол, он неторопливо принялся чистить трубку.
  
  - Правильно. Кто такой Перенталь?.. Вот Вы напрасно так нервно реагируете на 'главаря бунтовщиков'. Поверьте, это будет еще лучшим из Ваших прозвищ. Как бы благообразно мы не называли себя, другие все равно окрестят обидно и не по заслугам. Курите, если желаете.
  
  И он протянул мне непочатую пачку папирос 'Белого генерала'.
  
  - Символично, не находите? Кстати, кто Вы по званию?
  
  - Штабс-капитан, - ответил я и, отказавшись от предложенных, закурил свои папиросы. Трофейные.
  
  Доктор тяжело вздохнул и, постучав трубкой о пепельницу, сказал - словно сам себе:
  
  - Правильно. Полковникам и генералам не достает смелости менять историю. Слишком обременены опытом и знаниями.
  
  Я ничего не отвечал. Да и что можно было сказать на это?
  
  - Повезло Вашей дамочке. 'Разукрасили' ее, безусловно, эффектно. Производит впечатление. Но удары по лицу оказались не особенно сильны. Окончательные выводы делать еще рано. Но все говорит о том, что она восстановится. В сознание пришла - пусть и на третий день после травмы - это хорошо. Значит, включился мозг, вырвался из тьмы забытья.
  
  - А то, что бредит? - Задал я тревожащий меня вопрос.
  
  Перенталь криво усмехнулся и развел руками:
  
  - Что ж Вы хотите, милейший? Довольно серьезная травма мозга. Да, возможно, присутствует некоторая спутанность сознания. Для таких случаев это характерно. Как и ретроградная амнезия. Я не удивлюсь, если больная ничего не помнит о своем пребывании в Чеке. Бывает, что выпадает из памяти период после получения травмы. Вот ее ударили при задержании, наступила тьма - и вот она очнулась, видит Вас.
  
  Возможно, это было бы к лучшему. Я бы не хотел, чтобы Оля вновь и вновь мысленно переживала свое пребывание в Чеке.
  
  - Впрочем, провалы в памяти могут касаться и других периодов ее жизни, - продолжал доктор, попивая кофе. - Вот Вы говорили, она Вас узнала. Замечательно. Очень хороший знак. Однако должен Вас предупредить об одном пренеприятнейшем эффекте, зачастую сопровождающем закрытые черепно-мозговые травмы. Так называемая церебрастения. Если Вы хотите сохранить отношения с этой дамой, Вам понадобиться очень много терпения и выдержки.
  
  Взволнованно взъерошив волосы, я замялся и не сразу решился спросить:
  
  - Что Вы имеете в виду?
  
  - Изменения характера. Высока вероятность, что она станет раздражительной, вспыльчивой, нетерпеливой. Будет постоянно идти на конфликт - особенно с Вами. А потом - буквально через минуту - искренне раскаиваться в содеянном. Кроме того, ее будут мучить головные боли и нарушения сна, быстрая утомляемость, рассеянность, забывчивость... О, там большой перечень 'подарков'! Это может длиться годами, но может пройти и за месяц-другой. Я Вам сочувствую, молодой человек. Надеюсь, она достаточно хороша, чтобы идти на такие жертвы.
  
  Звучало пугающе. Но в данный момент мне казалось, что от нее можно стерпеть все, что угодно.
  
  - Дело не столько во внешности, хоть я и считаю Ольгу Станиславовну красивой женщиной. Она человек особенный.
  
  Достав из нагрудного кармана фотографию, где мы были вчетвером, я протянул ее Перенталю. Мельком глянув, он поднял брови и вернул карточку:
  
  - М-да, и не узнать... Что ж, в каком-то смысле я Вас понимаю.
  
  - Вы ничего не сказали про паралич, - задал я еще один важный вопрос.
  
  - Два-три, может быть четыре месяца уйдет на восстановление. Но не гарантирую, что без последствий. Многое зависит от нее самой. Я сейчас сделаю спиномозговую пункцию. Это должно облегчить ее состояние. Поэтому попрошу пока не посещать больную. Я Вас извещу через Журавина.
  
  Посчитав его слова сигналом к окончанию разговора, я пожал ему руку и попрощался. Но все же не удержался от того, чтобы заглянуть в палату к Оле.
  
  - Она опять приходила в себя! - Округлив глаза, прошептала сестра милосердия. - Спросила, кто я такая и где Володя.
  
  С теплотой глянув на Олю, я улыбнулся. Возможно, завтра-послезавтра мы уже сможем поговорить.
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава XXXVI
  2008 год, июнь, 21-го дня, город Сожель
  
  Зонтов у Андрея не водилось уже давно. А если и покупал по случаю в сильный дождь, то обязательно назавтра где-нибудь терял. Не приживались категорически. Как правило, обходился он капюшоном ветровки и быстрой пробежкой до машины.
  
  И потому в это субботнее утро вопрос о приобретении зонта встал неожиданно остро. Уже пару часов напропалую лил дождь, а Боровикову предстояло в половину десятого встречать на вокзале Катю Савьясову. Нет, конечно же, он собирался приехать за ней на машине. Но от перрона до парковки идти порядочно. Промокнет гостья насквозь. Нехорошо получится.
  
  Вспомнив, что 'Новый универмаг' работает с восьми утра, Андрей оставил 'форд' с включенной аварийкой у стоянки такси и быстро пересек площадку перед магазином. Неожиданно тот оказался закрыт. Новая шильда гласила, что теперь он работал с девяти часов, а значит до открытия надо было ждать пятнадцать минут. Ничего не оставалось, как отогнать машину с запрещенного для остановки места.
  Завернув на улицу Рогачевскую, Боровиков уткнулся взглядом в цветочные ряды и неожиданно для себя задумался: купить? А как она к этому отнесется? Все же не к нему приезжает... Еще подумает, что 'раскатал губу'. У них успели сложиться доверительные, дружеские отношения. И вот так, явным намеком, разрушать их не хотелось.
  
  Припарковавшись возле школы, Андрей все-таки забрел на цветочный ряд. Розы, розы, какие-то огромные розовые и красные ромашки, лилии - все помпезное и многозначительное. Нет, все не то. Был и другой вариант. У стены универмага стояли бабки в целлофановых дождевиках и предлагали маленькие букетики из полевых и садовых цветов. Таких, словно ближайшую клумбу оборвали. Тоже не то - полнейшая дешевка и безвкусица.
  
  Однако идея не оставляла. Он снова вернулся под козырек цветочного павильона. Торговки наперебой звали к своему товару. Андрей представил, как он будет стоять на перроне с одним из этих представительских букетов, и внутренне передернулся. Нет. Все-таки нет. Даже просто розы, даже одна - нет, не то. И, покачав головой, решительно направился к выходу.
  
  - Давайте составим букет, как Вы захотите, - негромко предложила молодая приятная девушка. И Боровиков затормозил возле нее.
  
  - А что есть? Я, правда, в цветах - совсем профан...
  
  Девушка мило улыбнулась и ободряюще пообещала:
  
  - Неважно. Главное, чтобы Вам самому нравилось. Для чего нужно - на свадьбу, день рождения, девушке?
  
  - Э-э-э... Девушке, но... - Андрей почесал затылок. Как бы без подробностей объяснить? Но оставил затею и внимательно оглядел цветочный ассортимент. - О, а это что такое?
  
  - Ирисы. Можно на их основе создать очень оригинальный и нежный букет.
  
  Боровиков покачал головой.
  
  - Оригинальный - это хорошо. А вот нежный - нет. Лучше нейтральный по эмоциональности.
  
  Девушка многозначительно приподняла бровь и с интересом посмотрела на Андрея.
  
  - Нейтральный - это никакой, - резонно возразила она. - Лучше тогда уже и вовсе без букета.
  
  Хмыкнув, признавая ее правоту, он вздохнул. И решил положиться на интуицию.
  
  - Попробуем так: одиннадцать штук ирисов, три веточки вот этих зелененьких, мелких...
  
  - Это - хризантемы.
  
  Девушка сложила выбранные им цветы в букет. Получилось интересно, но чего-то недоставало.
  
  - Еще бы немного белого, но некрупного, - прищурив глаза, предположил Боровиков.
  
  - Да, будет неплохо. Гипсофила - вот, смотрите.
  
  От вида получившегося букета на сердце стало радостно. Оно!
  
  Девушка оказалась с ним солидарна.
  
  - Пожалуй, больше ничего и не надо. Еще завернем стебли в ненавязчивую зеленую гофрированную бумагу. Говорящий получился букетик, - заулыбалась она.
  
  - В смысле?
  
  - Ну а сами Вы не чувствуете? Доверие, вдохновение и, пожалуй, надежда на большее. Хороший букет для друга. Для девушки-друга, - и она хитро сощурилась. - Я даже слегка завидую.
  
  Польщенный и довольный, Боровиков отблагодарил ее двойной платой за душевный подход и цветы, после чего глянул на часы и ужаснулся. Как-то незаметно пролетело время и до поезда оставалось всего пятнадцать минут! Успеть бы доехать и припарковаться!
  
  - А зонтик где можно по быстрому купить, не подскажите? -
  Вспомнил Андрей.
  
  Девушка показала рукой на сувенирный магазинчик в двух
  шагах от цветочного ряда. Тот, к счастью, был открыт.
  К вокзалу Боровиков поехал по сокращенной дороге, тихими улочками. И тут же уткнулся в тупик. Перекопано.
  
  Развернулся, направился на Кирова - пробка из-за аварии. Чертыхнулся, пока выбрался и окольными путями объехал затор, часы уже показывали половину десятого. Поезд, наверняка, прибыл! А Боровикову еще предстояло искать место, куда приткнуть машину! И ведь специально выезжал с большим запасом по времени!
  
  Припарковался, тоскливо посмотрел на букет. Бежать вместе с ним - растрепать и уничтожить. Что ж - оставил в машине и помчался к вокзалу. Он и так уже опаздывал на три минуты. Катя не звонила - то ли обиделась, то ли не особенно-то и хотела видеть.
  
  Людей на перроне оказалось немного. Остановившись, Андрей в беспокойстве огляделся по сторонам. И тут вдруг понял: поезда еще не было! Повезло - тот тоже задержался в пути!
  
  Подавляя нетерпение в душе, он ожидал прибытия поезда и сам себе удивлялся. Нет, конечно, Андрей и раньше увлекался, даже влюблялся. Но чтобы вот так выбирать цветы!? Бред какой-то - из-за веника едва не опоздал! Он повернулся лицом к зданию вокзала и придирчиво рассмотрел свое отражение в окне дежурного по станции. Мокрый, сутулый. С возрастом похудел, черты заострились, залысины на лбу наметились. М-да. А в студенческие годы и после армии был ничего. Как там Лерка говорила? Производил впечатление.
  
  Впрочем, неважно. 'Не жениться же...' - Вспомнилась обычная приговорка. Но тут она как-то не пришлась. Пронзила новая мысль: 'А почему бы и нет?' С нарастающим внутренним волнением он понял, что мысль ему жутко нравится, но и мешает страшно. Сейчас приедет Катя, а Боровиков из-за этого озарения даже говорить с ней нормально не сможет.
  
  Из динамиков вокзала заиграл знакомый с детства марш. К перрону прибывал московский поезд.
  
  Катю он увидел издалека. Заволновалось сердце и тут же - холодный ушат воды на голову. Мило улыбаясь, она щебетала с франтоватым попутчиком. Ну и тот вовсю старался - руку при выходе из вагона подал, зонтик над головой раскрыл. И сам весь такой респектабельный. Не то что некоторые - в полуспортивной ветровке, кедах и несерьезных джинсах с эпизодическими "рваностями".
  
  Андрей так и застыл посреди перрона. Правильно, что он может предложить Кате? Сожель? А если взглянуть в глаза здравому смыслу? Кто и когда из молодых москвичей соглашался на переезд в провинцию? Катина прабабка в расчет не шла - та сама была из Сожеля, да и судимость не позволяла жить в столице. Размечтался, что и говорить...
  
  Не сводя взгляда с приближающейся пары, он поежился от проникающих под куртку сквозняков и достал телефон. Закрытый зонтик мешался в руке. Выкинуть его, что ли? Нашел Катин номер и задумался прежде, чем набирать. Да, лучше сейчас не видеться. Лучше просто набрать и спросить, приехала ли. Договорится о встрече непосредственно перед визитом к коллекционеру-барыге. А потом - потом устроить себе качественную головомойку. Чтобы мозги на место встали.
  
  Нажав 'вызов', Боровиков мрачно глянул на Катю. Она вела себя странно. Озиралась по сторонам и казалась растерянной. А ее спутник что-то говорил, говорил... Девушка потянулась в карман за телефоном, глянула на экран, неожиданно просияла - у Андрея даже сердце заколотилось - и ответила веселым голосом:
  
  - Молодой человек, вот как Вам не совестно?! К Вам дама приехала. Всё бросила и приехала. А Вы куда запропастились?
  
  Вопреки воле, лицо Боровикова растянулось в улыбке, и кто-то 'дернул за язык':
  
  - Кать, посмотри направо!
  
  А дальше произошло и вовсе невероятное. Она отобрала у респектабельного кавалера небольшой саквояж, вежливо покивав, распрощалась и быстрым шагом направилась в сторону Андрея. Лицо ее теперь светилось радостью. Неужели он ошибся?! Затормозив от резкой перемены ситуации, Боровиков не сразу двинулся навстречу. И, чувствуя себя кретином, первым же делом спросил:
  
  - Кать, а кто это был с тобой?
  
  Она усмехнулась, внимательно посмотрела на него и вручила саквояж.
  
  - Как кто? Обычный попутчик. Извини, имени назвать не могу - не запомнила, - и, заметив, что вогнала его еще в большую прострацию, деликатно поинтересовалась. - Андрей, позволь узнать - для чего тебе зонтик? Если не нужен, может быть мне одолжишь?
  
  Окончательно растерявшись, он машинально кивнул. Потом резко опомнился, раскрыл зонт над Катей и слегка вздрогнул, когда она двумя руками обхватила его локоть.
  
  И было так замечательно от того, что Катя идет рядом, под руку, что Андрей сам себе удивлялся. Ведь совершенно ничего особенного не происходило. Или все-таки происходило?
  
  Оставив решение этого вопроса на будущее, он открыл перед ней дверцу 'форда' и удивился, почему она не садится в машину.
  
  - Ой, а что это? - Зачарованно спросила Катя, указывая глазами на сиденье. Андрей заглянул в авто. Так и есть - он оставил цветы прямо на 'штурманском' месте.
  
  - Подержи, - протянув зонт, попросил Боровиков Катю. После чего неуклюже вытащил букет из машины и, хмурясь от смущения, вручил девушке. - Кать, это тебе... Я под дождь не хотел их тащить.
  
  Получилось приватно и хорошо. И правильно, что не на перроне. Савьясова от сюрприза оторопела и, покраснев, долго молчала, рассматривая цветы. Боровиков даже переживать стал.
  
  - Андрей, у меня нет слов ... Такие красивые и неожиданные!.. Глаз не оторвать.
  
  - Да? - Обрадовался он. И зачем-то признался. - Я сам составлял... Боялся - вдруг не понравятся?
  
  - Сам?! - Восхищенно переспросила она и глянула на него таким признательным и теплым взглядом, что уши в миг вспыхнули, и сердце задрожало. Вот ведь - никогда и не думал, что так оно бывает!..
  
  Он заставил себя оторваться от ее глаз, положил саквояж на заднее сиденье и, скинув мокрую куртку, уселся за руль. Опасливо покосился на порозовевшую Катю, все еще любующуюся цветами, и посоветовал, преодолевая странный ком в горле:
  
  - Пристегнись. У нас за это гоняют. Рядом авария произошла, наверняка, гаишники будут.
  
  Разбираясь с ремнем безопасности, Катя хмыкнула.
  
  - Надо же, какие строгости! Забавно, что у Вас, как в советское время, - гаишники!..
  
  Андрей многозначительно покивал головой.
  
  - Да, у нас многое, как в советское время. Даже круче, - и тут же перешел на другую тему. - Сейчас ко мне поедем, позавтракаем. Кафе и рестораны в утреннее время не работают. По крайней мере, я таких не знаю ... Ты не против?
  
  Машинально расправляя замявшуюся бумагу на букете, Катя задумчиво глянула на Боровикова, покачала головой, и все пятнадцать минут дороги провела в странном молчании.
  
  В салоне тонко пахло цветами и Катиными духами. По лобовому стеклу и по люку уютно барабанил дождь. Пару раз глухими раскатами пророкотал гром. Андрей глубоко вздохнул - в такую погоду ему нравилось катить по дорогам долго и далеко. Еще бы сигарету, но... Гостья будет недовольна. Не покуришь, а так хотелось бы!..
  
  Припарковав машину под подъездом и открыв перед Катей дверцу, он вновь ощутил неловкость. Мысленно провел ревизию квартиры, огорчившись, вспомнил пару недоработок по уборке, но решил не зацикливаться и переключил всё свое внимание на гостью. Тем более, что она явно чувствовала себя не вполне обычно и была скована.
  
  Оказавшись, наконец, дома, Андрей первым же делом завел Катю на кухню и включил ноут.
  
  - Вот - Интернет в твоем полном распоряжении, пока я завтрак разогрею.
  
  Она рассеянно кивнула и, осматриваясь по сторонам, села за стол.
  
  - Предпочтения в еде будут? Ну, там - вегетарианство, пост, диета, не дай бог? - Попытался пошутить Андрей, наполняя чайник водой. Катя кисло улыбнулась в ответ и вновь, ничего не говоря, покачала головой.
  
  - Значит, будем есть мясо! - Постановил он и достал из холодильника целую миску отбивных.
  
  - А гарнир? - Заулыбалась девушка, несколько приходя в себя.
  
  - Просто хлеб - не подходит? - Весело сощурив глаза, почесал затылок Андрей. - Ну, а если - картофельное пюре?
  И вытащил из еще теплой духовки кастрюлю.
  
  - Ну, ты как фокусник! - Удивилась Савьясова. К ноуту она так и не притронулась, наблюдая за перемещениями Андрея. Он успел выставить на стол тарелки с приборами. И в этот момент зазвонил телефон.
  
  - Туркел! - Сказал Боровиков Кате и ответил на вызов. - Да, здравствуйте, Николай Петрович! Приехала-приехала. Вот, сейчас накормлю - и мы в Вашем полном распоряжении! Хорошо! Тогда сразу к Вам.
  
  Закончив разговор, Андрей отправил отбивные разогреваться в микроволновку, разложил пюре по тарелкам и уселся напротив девушки.
  
  - Мою порцию убавь наполовину, - попросила Катя. - Какой у нас распорядок дня? В семь вечера у меня поезд.
  
  Боровиков разочарованно откинулся на спинку стула.
  
  - Как-то совсем рано. Вроде бы московский поезд часов в девять отправлялся, - нахмурился он. И, затаив дыхание, спросил. - Может, на завтра отъезд перенесешь?
  
  Она решительно покачала головой, поджала губы и, встав из-за стола, переложила часть пюре из своей тарелки в кастрюлю.
  
  - У меня есть еще одно важное дело, - наконец, сказала Катя и принялась за картошку.
  
  - Подожди, сейчас мясо подам! - Спохватился Андрей.
  
  Попробовав отбивную, Савьясова похвалила.
  
  - Ммм, а ты неплохо готовишь! Перца многовато, а так - очень даже!
  
  И замолчала, отстраненно задумавшись о чем-то. Разговор пресекся сам собой.
  
  Андрей исподволь рассматривал девушку. Мелькнула нелицеприятная мысль: кажется, она пыталась поставить его 'на место'. На какое-то прежнее место в своем представлении. Да, общение по скайпу превратило их в хороших приятелей. Но большего Катя то ли не хотела, то ли намеренно избегала. Вопрос 'почему?' задавать самому себе было бессмысленно. Ответа Андрей все равно не знал. Но дал себе зарок выяснить до Катиного отъезда.
  
  - Почему ты сам не ешь? Отравы подсыпал? - Съехидничала Савьясова, указав глазами на его нетронутую порцию. И тут же попыталась перехватить инициативу в свои руки. - Что сказал Туркел? Нам нужно уже выходить?
  
  Боровиков мрачно вздохнул. Подтверждение своим догадкам он видел теперь в ее интонациях, мимике, взглядах. И все же постарался сохранить хорошую мину при плохой игре.
  
  - Туркел голодных у себя не принимает. Так что пока не одолеешь все меню, включая напитки, из этой квартиры не выйдешь, - угрюмо пошутил Андрей. И вспомнил про чайник. - Кстати, чай, кофе?
  
  Неизвестно чему усмехнувшись, девушка выбрала зеленый чай.
  
  
  * * *
  В квартире Туркела пахло лекарствами, хорошим табаком и, кажется, нафталином. Катя с интересом рассматривала на стенах картины, выполненные в технике маркетри. Сожель времен князя Игоря, Сожельская пристань начала двадцатого века, портреты князей Паскевичей и графов Румянцевых, Высоцкий, Есенин, маршалы Жуков и Рокоссовский. Их создавал сам хозяин. Не сказать, чтобы гениально, но вполне талантливо и с душой. Как рассказывал Николай Петрович, еще первый раз принимая у себя Андрея, маркетри он освоил самостоятельно - во время своей тяжелой болезни. И с тех пор не оставлял любимого занятия.
  
  - У меня есть несколько фотографий Вашей прабабушки, - загадочно улыбаясь, признался Туркел Кате. - Я обещал сделать ее портрет, но сколько раз не брался - ничего не выходило. Сходства не мог передать. Она все посмеивалась. Говорила, что получается в моем исполнении на одно лицо с маршалом Рокоссовским. Так я и оставил эту затею, к своему глубокому сожалению. А фотографии отдать Матильде Юрьевне по ряду причин не вышло. Думаю, будет правильно, если верну их Вам.
  
  И вручил девушке старый конверт из плотной зеленоватой бумаги. Андрей не преминул заглянуть в снимки из-за Катиного плеча и сразу же получил шутливый шлепок конвертом по носу.
  
  - Любопытной варваре, Андрей Александрович... - Усмехнулась она и разложила все три фотографии на столешнице. В отличие от прежних, групповых, просмотренных на квартире у Переплетчикова, это оказались хорошо исполненные портреты. И теперь Андрей мог согласиться - несмотря на возраст, женщина то была яркая, особенная, и по своему типу совершенно не советская.
  
  - Да, после этих снимков я бы и сам ее узнал на том, старинном фото, - заметил Боровиков Николаю Петровичу.
  
  Катя порылась в сумочке и вытащила сложенный вдвое лист бумаги.
  
  - А сейчас - узнаешь? - И, раскрыв его, положила на стол рядом с фотографиями. У Туркела задрожали руки, он потянулся в карман за очками. Потом всмотрелся и потрясенно покачал головой.
  
  - М-да... Это тридцать седьмой год? Старше, чем через двадцать пять лет!
  
  Всматриваясь в опустошенные, словно замороженные глаза смертельно уставшей женщины с вытянувшимся лицом, Боровиков подумал, что Туркел все же не прав. Не старше, нет. Просто жизни в ней почти не было.
  
  - Ты уже смотрела ее дело? - Поинтересовался Андрей.
  
  Катя кивнула и как-то странно сморщилась. Но, заметив, что Николай Петрович вышел из комнаты в кухню, тихо сказала:
  
  - Там всего-то страниц двадцать. Ее обвиняли в шпионаже в пользу Польши. И знаешь из-за чего? Переписывалась с любовником! Правда, по версии следствия то были не частные письма, а замаскированные шифровки...
  
  - Любовник? В Польше?! - Изумился Андрей. - Бред какой-то! Особенно, по тем временам!
  
  - Да не бред, - тяжело вздохнула Катя. - Представь, и Георгий об этом знал! Есть протокол допроса, в котором он опровергает версию следствия о том, что держал связь с антибольшевистскими силами в Польше через жену, якобы заставляя ее писать псевдолюбовные письма. Напротив! Упирает, что Матильда действительно имела польского приятеля...
  
  - Может быть, следствие знало правду, а Савьясовы скрывали ее, как могли? Тем более, Польша в тридцать седьмом - еще независимое государство. Поди проверь, что там за приятель! - Предположил Боровиков.
  
  - Да чего проверять? - Шепнула Катя, завидев медленно возвращающегося из кухни Туркела. - Независимо друг от друга они рассказывали на допросах одно и то же. Любовник - русский эмигрант. Вплоть до 1928 года шла переписка. Оборвалась внезапно. А все потому, что последнее письмо перехватили бдительные сотрудники почты и передали в соответствующие органы. В том письме он призывал Матильду оставить Савьясова и уехать к нему! Представляешь!? Следователь упирал на то, что таким образом был отдан приказ агенту свернуть работу и эмигрировать. Ну а поскольку Матильда письма не получила, осталась жить с Георгием.
  
  Увлекшись, Катя продолжала рассказывать и при Николае Петровиче.
  
  - А твой дед родился только в тридцать первом году?
  
  Девушка многозначительно кивнула.
  
  - Да, загадка! - Почесал затылок Андрей, встретившись взглядом с заинтересовавшимся Туркелом. - А как его имя, там случайно не указывалось?
  
  - Ну почему же не указывалось? Оба назвали. Какой-то Владимир. Сейчас гляну фамилию... Она такая... оригинальная, - и Катя достала из сумки небольшой блокнот. - Я еще не успела копии дела заказать. Вот оно! Владимир Бранд.
  
  * * *
  В дверь позвонили, и Туркел, тяжело опираясь на трость, направился в прихожую встречать гостя.
  
  - Катя, разговаривай с барыгой лучше ты, - хмурясь и чувствуя себя виноватым, попросил Андрей. - У меня в прошлый раз отвратительно получилось. Вдруг снова все дело испорчу?
  
  Складывая фотокарточки в конверт, девушка насмешливо посмотрела ему в глаза. Боровиков вздохнул и сконфуженно улыбнулся. Радуя сердце и вселяя некоторую надежду, началась негласная дуэль взглядами. Впрочем, длилась она совсем недолго, прервавшись при появлении из коридора каких-то людей.
  
  Давешнего коллекционера Сергея Моисеевича среди них не было. Андрей даже встревожился и вопросительно глянул на Николая Петровича. Тот ответил едва заметным уверенным кивком - мол, все в порядке.
  
  Усевшись за большой полированный стол семидесятых годов прошлого века - у бабушки Боровикова был ровно такой же - стороны внимательно присмотрелись друг к другу. Коллекционера представляли двое мужчин - молодой паренек 'ботанического' вида в недешевых, модных очках и приветливый дядечка средних лет с мягкими, вкрадчивыми манерами.
  
  Скосив глаза на сидевшую рядом Катю и наблюдая, как она преображается в деловитую, критически настроенную покупательницу, Боровиков пропустил начало разговора и теперь вникал с ходу.
  
  - ...Мы предполагаем, что истинная стоимость снимка и прилагаемого к нему документа значительно выше, чем виделось изначально, - с приятной улыбкой на лице распинался дядечка.
  
  - И на чем же основаны подобные предположения? - Холодно осведомилась Катя.
  
  Ответил ей 'ботаник'. Да так, что Андрей едва не поперхнулся.
  
  - Первое, что нас насторожило - интерес к предметам нашего разговора господина Боровикова. Из осведомленных источников известно, что уважаемый Андрей Александрович серьезно изучает тему Недозбруевского мятежа. И, извините, господин Туркел, он не имеет родственного отношения к Вашему покойному приятелю Дорошевичу.
  
  Тут уже пришел черед изумиться Николаю Петровичу.
  
  - Вы проводили генеалогические исследования?
  
  'Ботаник' едва заметно улыбнулся.
  
  - Мы - нет, - лаконично обошел он вопрос и продолжил. - Кроме того, мы расшифровали часть текста, написанного девушкой с фотографии. Вынужден признать, что многое остается неясным, но очевидно одно - она причастна к организаторам или участникам восстания. К тому же, текст датирован 25 апреля 1919 года.
  
  Боровиков опустил глаза, чтобы не выдать бушующих эмоций. Резко захотелось курить. Одно стало ясно: всё - переговорщик он с этого момента никакой, согласный на что угодно.
  
  И вновь вступила Катя.
  
  - Вам известна хоть одна женщина, причастная к этому восстанию?
  
  - Нет, но... - вскинулся юноша.
  
  - Значит, неизвестна, - надавила Савьясова. - Из каких конкретно фраз Вы сделали вывод о причастности дамы к мятежникам?
  
  Дядечка и 'ботаник' переглянулись, и первый утвердительно кивнул.
  
  - Девушка предупреждает получателя письма, чтобы он уничтожил первую страницу сразу же после прочтения. Постоянно акцентирует угрозу ареста. Но и это не всё. Там описана ее перестрелка с чекистами, - несколько нервно пересказал юноша. И Андрей стиснул зубы: вот это сюрприз от Савьясовых!
  
  Но Катя лишь усмехнулась.
  
  - А версию причастности к банде, например, Вы не рассматриваете? Или к спекуляции. Почему нет? Вполне реально по тем временам, - и, не давая возможности что-либо возразить, продолжила. - Личности мужчин на снимке Вами установлены? Нет. Что ж, я Вам поясню, кто есть кто. Вы не могли бы показать фотокарточку?
  
  Гости снова переглянулись и неспешно достали из папки то самое фото. Через секунду придвинули к Кате. Андрей бросил взгляд и... понял, что ему нечем дышать.
  
  - Извините, я выйду покурить, - стараясь не замечать недоумевающих взглядов, пробормотал Андрей и, задевая стулья, буквально выскочил на балкон. Хорошо еще, что дверь была приоткрыта!
  
  В этот раз ему хватило доли секунды, чтобы понять: военспец рядом с Савьясовым - Недозбруев! Собственной персоной!
  
  В памяти всплыл протокол допроса Георгия. Как же - не знал он, кто такой Недозбруев!!! А, впрочем, как убедителен был!.. Учитывая все эти 'Говорите правду', достойно уважения!
  
  Мысли вновь закрутились вокруг фотоснимка. И ведь на обороте этот военспец подписан, как 'В.В.'! Владимир Васильевич! И Савьясов там - 'Г.Н.', Георгий Николаевич! Но, а кто же подписывал? Кому писала 'О.', которая стала Матильдой Юрьевной? И, кстати, вполне понятно почему 'перекрестилась'.
  
  Боровиков курил сигарету за сигаретой, не замечая ничего вокруг. Появляться в комнате ему было нельзя. Страсть исследователя и понимание, что за ценность находится в непосредственной близости, мешали размышлять трезво.
  
  - Андрей, что это было? - Недоуменно и даже как-то обиженно спросила появившаяся на балконе Катя.
  
  Резко обернувшись, он с тревогой и страхом уставился на нее, даже не представляя, сколько уже отсутствовал в комнате.
  
  - Скажи, Савьясова, я похож на сумасшедшего?
  
  Она кивнула.
  
  - Сейчас особенно. Что на тебя нашло? Из-за твоей выходки они опять что-то заподозрили. Пришлось купить втридорога.
  
  - Купить!? - Едва не задохнулся Андрей от радости. И в порыве обнял девушку. - Катя, да это же здорово! Черт с ними, с деньгами! Я возмещу!
  
  Девушка аккуратно высвободилась и отошла на шаг.
  
  - Ты меня с балкона не сбросишь? Столько радости из-за каких-то сомнительных бумаг. Николай Петрович показал им образец почерка прабабки, заодно и фотографию, что мне вернул. Это заставило их склониться к продаже. Если бы еще не твои фокусы... - Она покачала головой.
  
  Андрей смотрел на нее счастливыми глазами.
  
  - Если бы я вернулся в комнату, они продали бы в десять- двадцать раз дороже! Или вообще отказались бы от сделки. Пойдем! У меня ноут с собой. Я сейчас Вас с Туркелом удивлю.
  
  Тем временем, хозяин разливал по рюмкам коньяк - армянский пятизвездочный 'Арарат' - привезенный в подарок московской гостьей.
  
  - Думаю, нужно отметить долгожданное приобретение, - улыбаясь, пояснил Туркел.
  
  - Ой, Николай Петрович, мне совсем немножко! Символически. Я, в отличие от всей своей семьи, довольно ровно дышу к этому коньяку, - весело призналась Катя.
  
  Двинув бровями, ветеран отставил полную рюмку и предложил:
  
  - Тогда это будет Андрею Александровичу.
  
  - Нет, ему сегодня коньяк не положен. Он нам едва все дело не испортил, - подначила девушка появившегося с балкона Боровикова.
  
  - Не очень-то и хотелось, - хмыкнул Андрей, раскрывая сумку с ноутом. - Да и вообще-то я за рулем.
  
  - А если в чай ложечку? - С улыбкой наблюдая за молодыми людьми, спросил Туркел. - Кофе, к сожалению, давно уже не держу в доме. Покойная жена моя, Галечка, любила и умела варить кофе. А потом началось - противопоказания, давление... Впрочем, что об этом рассказывать?..
  
  Включив ноут едва ли не на лету, Андрей поставил его возле рюмок и тарелки с тонко нарезанным лимоном, затем вопросительно глянул на Савьясову.
  
  - Где фотография?
  
  - Буйно помешанным не демонстрируется. Вдруг ты опять на балкон рванешь? - Съязвила Катя и, скрестив руки на груди, уселась на стул рядом с ним. Затем кивнула на ноут. - Что ты там показать хотел?
  
  Заметив, что Туркел ушел на кухню за чаем, Боровиков наклонился к девушке и прошептал на ухо:
  
  - Будешь дразниться и зажимать фотографию, прямо сейчас выкину с балкона.
  
  - Да ладно тебе! - Недоверчиво отмахнулась улыбающаяся Катя. - И не дыши на меня своим табачищем.
  
  Прислушавшись к звукам на кухне, Андрей резко встал и быстрым движением закинул девушку на плечо.
  
  - Эй, ты что творишь?! - Возмущенно зашептала она и чувствительно влепила ему кулаком между лопаток.
  
  - Иду выполнять свою угрозу, - спокойным шепотом ответил он и сделал пару шагов в сторону балкона. Эта странная игра все больше увлекала его.
  
  - Точно буйный! - Вздохнув, пробормотала Катя. - Черт! Ладно, получишь сейчас фотографию. Ну же! Отпусти, иначе скорую психиатрическую вызову!
  
  - Не успеешь! Разве что в полете, - ухмыльнулся Андрей и после паузы с явным сожалением поставил пленницу на ноги. Лицо ее порозовело, и глаза горели озорным огнем.
  
  Вернувшись за стол, Боровиков задумался. Как-то неожиданно она потеплела к нему. И причины перемены опять были непонятны.
  
  С вызовом глянув на Андрея, Катя раскрыла пластиковую папку и с расстояния продемонстрировала фотографию. Определенно затевалась новая каверза. Однако в комнату уже входил хозяин, и Савьясова вынуждено прекратила 'боевые действия'.
  
  Как ни в чем не бывало, она уселась на стул рядом с Андреем и пригласила к ноутбуку Николая Петровича. Тот, неспешно надев очки, тяжело приземлился на стул слева.
  
  Боровиков впился глазами в снимок. Всё верно - никаких сомнений. На всякий случай глянул на обратную сторону. Да - в инициалах он тоже не ошибся. Ну, здравствуй, Владимир Васильевич! Что-то ты здесь не в духе...
  
  - Николай Петрович, Катя, - начал Андрей даже с некоторой торжественностью. - Пожалуйста, обратите внимание на этого военспеца в центре фотографии. Как Вам кажется, насколько хорошо он знаком с Савьясовыми?
  
  Туркел поднял брови и первым высказал предположение.
  
  - На мой взгляд, достаточно хорошо. По меньшей мере, состоял в приятелях. Видно, что они с Георгием не испытывают дискомфорта от того, что фотограф разместил их достаточно близко друг к другу. Вот третий, тот, что помладше, - тот да... Куда более далек для них. Есть такое ощущение.
  
  Катя согласно кивнула.
  
  - И мне так кажется. Николай Петрович все верно подметил.
  
  Засияв улыбкой, Боровиков многозначительно глянул на девушку.
  
  - Вот! Что лишний раз говорит о том, что не нужно слепо верить материалам следствия!
  
  - В смысле? - Нахмурилась Савьясова.
  
  - Твой прадед ответил на вопрос следователя, что знать не знает этого молодого человека, и даже фамилии его никогда не слышал. Может такое быть? - И он снова указал на снимок.
  
  Туркел задумчиво покачал головой.
  
  - Что-то я такого не припомню, - озадачилась Катя.
  
  - Ну, как же! Первое, что ты мне прислала! Допрос о событиях в Сожеле. Твой прадед категорично отмел подозрения о своей причастности к мятежу и уверял, что впервые слышит фамилию Недозбруева. Смотрим на обороте инициалы - видим подтверждение - Недозбруев.
  
  Глаза Николая Петровича округлились, и он нетерпеливо прервал Андрея, пристально всматриваясь в фотографию.
  
  - Но почему Вы решили, что это он?!
  
  Боровиков кликнул мышкой, открывая фотографию на ноуте. Недозбруев четыре года спустя...
  
  - Смотрите. Официальной публикации еще не было. Фото из эмигрантского паспорта Владимира Васильевича, сделанная в 1923 году. Сравниваем с нашим снимком... - Андрей приставил карточку справа к экрану.
  
  - Ого, - первой отреагировала Катя.
  
  Туркел широко улыбался, и все его морщинки, казалось, светятся.
  
  - Так вот Вы какой, господин командующий! - Восхищенный открытием, покачал головой Николай Петрович. - Молодой!
  
  - Да, на момент восстания ему шел двадцать девятый год, - с затаенной гордостью пояснил Андрей.
  
  - Кстати, для меня - новость, что Недозбруева звали Владимиром, - признался Туркел. - Дорошевич мне кое-что пересказывал из воспоминаний своего отца, участника восстания. Но имени как-то не называл. И, в любом случае, всегда хорошо отзывался о главном мятежнике.
  
  - А он ничего, - с какой-то странной, ревнивой интонацией отозвалась Катя. - Но я бы не сказала, что мой прадед хуже.
  
  - Ты о чем? - Удивился Андрей.
  
  Девушка усмехнулась своим мыслям.
  
  - Да так... Ерунда, конечно. Мне теперь все Владимиры из окружения прабабки видятся 'подозрительными'.
  
  Туркел озадаченно посмотрел на нее.
  
  - Напрасно Вы так, Екатерина Евгеньевна. Ваша прабабушка, Матильда Юрьевна, конечно, всегда умела удивить. И вот снова удивила - личным знакомством с Недозбруевым. Можно представить, как ее раздражали эти мифы, созданные идеологами вокруг мятежа и первых лет Советской власти в Сожеле. Похоже, она была одним из немногих выживших очевидцев событий. Поверьте, я много общался с Матильдой Юрьевной. Лет двадцать, наверное. Банальная интрижка с ней не вяжется. О своем муже она всегда отзывалась с особой теплотой и уважением. Как о самом дорогом человеке.
  
  Катя слушала, потупив глаза и пылая лицом. Поразмыслив, Боровиков с изумлением понял, что последние факты из жизни прабабки, вскрытые в архиве ФСБ, глубоко возмутили и оскорбили девушку. Похоже, она считала прадеда - героем, а Матильду - недостойной и презренной изменницей.
  
  Боровиков снова глянул на фотографию. Сколько еще загадок она таила?
  
  
  2008 год, июнь, 21-го дня, город Сожель, центральные улицы
  
  Припарковав машину на тихой улочке, Андрей решил провести специально для Кати экскурсию по местам, связанным с Недозбруевским мятежом. Мимо помпезного сталинского здания управления КГБ и братской могилы коммунаров, они вышли по улице Вилецкого к самому началу Советской.
  
  - Раньше она называлась Румянцевской, в честь графа Николая Румянцева, восстановившего город после мощного пожара. Он был одним из владельцев Сожеля. Одним из лучших его владельцев, - подчеркнул Боровиков.
  
  - Начинается улица на площади Ленина, бывшей Базарной, - он показал налево. - Там за елками и памятником Ленину - наш знаменитый парк.
  
  Катя просияла.
  
  - Помню-помню! Мы же здесь были в прошлый раз!
  
  И, осмотревшись по сторонам, удивленно воскликнула, указав на расположившегося возле автобусной остановки уличного художника:
  
  - Ух, ты! А это кто?
  
  Всё, как всегда - рисованные на картоне странные картины, стоявшие у стены бывшей городской Думы, а нынче фабрики 'Полеспечать'. Краска в крышечках от пластиковых бутылей, кисти на газете. И вовсю идет творческий процесс. Примостившись на парапете Киевского спуска, белый, как лунь, бездомный художник создавал нечто абстрактное. Силуэт мужской головы, наполненный кровавыми всполохами.
  
  - Странный он человек. Не от мира сего. Я разговаривал о нем с руководством Союза художников и с городскими властями. Ему многие хотели помочь. Сделать паспорт, устроить в жизни, - тихо рассказывал Кате Андрей. - А он... Намеренно отказался от мастерской, которую ему выделили. Думал его приютить у себя один наш маститый художник. Так там вообще анекдот получился. Дед раскритиковал в пух и прах все картины мэтра. Сказал, что написаны они без совести и души. Что у такого мерзавца и карьериста он жить не намерен.
  
  Савьясова хмыкнула и с большим уважением глянула на старика.
  
  - Но и на бомжа он не похож. Довольно чистый, причесанный. Давай посмотрим его картины?
  
  - Давай, - согласился Андрей. И счел нужным предупредить. - Только в разговоры с ним не лезь. Он не совсем в себе. Если в кого вцепится, часами не отпускает, разглагольствует.
  
  Однако получилось и вовсе неожиданно. Заметив Боровикова, он развернулся к нему и не совсем внятно проговорил:
  
  - Человека возвращаете?
  
  Расшифрованные страницы письма неизвестной
  
  '...даже примерно представляю, где Вы его спрячете. Однако первый лист прошу уничтожить сразу же по прочтению. Речь идет о безопасности людей, которым я благодарна.
  
  Но вернусь к своему рассказу. И теперь - не с окончания, а с самого начала.
  
  По словам В., после моего отъезда в Вашем доме три дня сидела засада Ч.К.. И потому все сделали вывод, что я благополучно добралась. Увы, мне удалось проехать на поезде всего двадцать с небольшим верст!
  
  Уезжала я в скверном настроении. В купе же, наперекор моему душевному состоянию, подобралась веселая компания преуспевающих спекулянтов. И потому, набросив на плечи пальто, я вышла в тамбур вагона, надеясь хотя бы здесь обрести необходимое мне одиночество и покой. К моему неудовольствию, люди стояли и в тамбуре. Но, по крайней мере, они молчали и не требовали участия.
  
  Через некоторое время паровоз замедлил ход, показались огни станции Добруш. В вагоне прибавилось пассажиров, весь тамбур заполонили мешочники. Надо было возвращаться в купе, но прежде - дождаться пока освободится проход из того угла, в котором я находилась.
  
  Но нет худа без добра. Задержавшись в тамбуре, я стала случайной свидетельницей разговора двух молодых парней, заскочивших в вагон в самый последний момент перед отправлением. То были местные чекисты - по всей видимости, совершенно неопытные, недавно назначенные сотрудники. Один буквально на ходу инструктировал другого, кого нужно искать в вагоне по пришедшей ориентировке из Сожеля. Неожиданно прозвучало мое имя, а затем довольно точно была охарактеризована внешность.
  
  Из их слов получалось, что они будут проверять все купе подряд, двигаясь с разных концов вагона, навстречу друг другу. Осмотреть забитый мешочниками тамбур чекисты не удосужились и потому не увидели, что искомая стоит практически рядом с ними, за могучей спиной крестьянина. Я же была столь поражена и напугана, что почти не дышала, опасаясь выдать свое присутствие.
  
  Наконец, они скрылись за дверью, чтобы начать проверку документов. Трезво рассудив, я поняла, что уходить в другой вагон бессмысленно. Наверняка искали одновременно по всему составу. Поезд, тем временем, тронулся. И выход был только один: выпрыгнуть из вагона, пока паровоз не набрал скорости. Добровольно сдаваться я не желала.
  
  Решившись на безумный прыжок (что далось не без труда, но Вы меня, дядя, знаете), я попросила крестьянина открыть дверь вагона. У самой бы сил не хватило. Для убедительности пришлось продемонстрировать 'маузер', который мне оставил Г.. Теперь дороги назад и вовсе не было.
  
  Да, это Г. настоял, чтобы я взяла пистолет с собой. Опасался отпускать безоружной. И оказался прав. Другое дело, что распорядилась я 'маузером' не по уму. Но об этом - дальше (К слову, В., напротив, считает, что брать оружие было ошибкой).
  
  Так вот, сначала я потратила время на препирательства со своим недобровольным помощником. К счастью, остальные мешочники в конфликт не встревали и мне не мешали. Потом, стоя на ступеньках и держась за пручень, никак не могла выбрать удобный момент для прыжка: то телеграфные столбы мешали, то складированные бревна, то насыпь казалась слишком крутой. Поезд успел разогнаться. И отважиться на прыжок становилось все сложнее. От страха даже подташнивало.
  
  Приметив, наконец, неплохой участок, я заставила себя досчитать до трех и резко выпрыгнула, согнув ноги под углом, как учил Г. (знал бы он, что совсем скоро я воспользуюсь этой наукой!). Неплохо приземлилась, покатилась по щебенке, приобретая синяки на боках, локтях и коленях. И все было бы хорошо. Но в последний момент жутко не повезло! Со всего размаха ударилась ногой о малоприметный невысокий столбик! Даже слышала звук, с которым треснула кость в голени!
  
  Боль была сильной. Но страх еще сильнее. Я боялась пошевелиться и посмотреть, что у меня с ногой.
  
  Стыдно сейчас признаться. Лежала на склоне насыпи и ревела в полный голос. Вокруг было темно, холодно, тихо. Близко подступал молчаливый, мрачный лес. И даже ушедшего поезда я уже не слышала. Боялась, умру, и назавтра мое окоченевшее тело найдет проходчик.
  
  Глупо, конечно, думать о смерти из-за простого перелома. Однако в тот момент я пребывала в неведении и панике, яростно проклиная свое решение о прыжке. Отчаянье было столь сильным, что мысль пустить себе пулю в висок казалась адекватным решением проблемы. Только бы не мучиться, ожидая конца.
  
  Вспомнив о пистолете, я вдруг поняла, что выпустила его из рук. На душе похолодело и слезы как-то резко закончились. Куда он мог отлететь при прыжке - одному Богу известно. Оставалось надеяться, что 'маузер' потерялся в последний момент, при ударе о столбик.
  
  Я обшарила руками насыпь возле себя. И ничего не нашла. Попутно выяснила, что локти у меня сгибаются с болью. Теперь следовало разобраться, что же случилось с левой ногой. Кусая губы, кое-как уселась на насыпи и с замиранием сердца глянула на голень. В чулке, да еще при свете неполной луны, она смотрелась совершенно обычно. Никакой там крови или изменений формы ноги. Из чего я сделала вывод, что все не так страшно. Видимо, длинные полы пальто пригасили удар, и потому обошлось без открытого перелома или смещения. Ну а в том, что это перелом - я не сомневалась. Пальцами не могла пошевелить - верный признак. 'Нужно сделать себе шину, найти костыль и пробираться к дороге', - думала я. - 'А там будет видно'.
  
  Единственное, чего не учла - где искать ту самую дорогу, и с помощью какого инструмента, а главное, как перемещаясь, я буду изготавливать себе шину? Пистолет - и тот потеряла.
  
  Но только подумала о нем, как локоть мой болезненно задел что-то твердое в кармане пальто. Недоумение сменила искренняя радость. Это был 'пропавший' пистолет! Видимо, в самый последний момент перед прыжком мне хватило ума переложить его в карман. Правда, в памяти сей факт совершенно не отразился.
  
  Я попыталась отползти в лес, где рассчитывала найти хотя бы отдаленное подобие костыля. Спускалась сидя на щебне, боком, опираясь на землю руками. Сломанная нога реагировала на малейшее движение целым взрывом боли. Но, оказалось, это вполне можно стерпеть. И даже не стонать. Вот только губы быстро искусала в кровь.
  
  Однако моим задумкам не суждено было осуществиться. Внезапно со стороны Добруша зашумела под чьими-то ногами щебенка. И я увидела приближающийся мужской силуэт. До спасительного леса оставалось всего несколько саженей. Увы, слишком много для меня. Оставалось надеяться на темноту и невнимательность путника.
  
  Приникнув к насыпи, я следила за каждым движением этого человека. Уже в тот момент он показался мне странным и каким-то неправильным.
  
  Но вот мужчина приостановился, наклонился к насыпи, поднял какой-то маленький ботинок... Тут же у меня мелькнули смутные подозрения. Скосила глаза на сломанную ногу и убедилась, что не ошиблась. Это был мой сапожок, слетевший при ударе!
  
  Прохожий огляделся - наверное, искал пару. По нынешним временам и поношенную обувь хорошо можно продать. Я усмехнулась, представив, что сейчас меня будут убивать из-за порядком стоптанного правого ботинка! И достала из кармана пистолет.
  
  Тем временем, человек нелепо засеменил вдоль путей, всмотрелся в мою сторону, снова остановился и высоким голосом с неправильными интонациями сказал:
  
  - Кто здесь? Я боюсь!
  
  Эти слова оказались столь неожиданными, что я даже оторопела. А тот продолжил:
  
  - Меня Пашенькой звать. Я к бабушке иду, домой! - И, не дождавшись ответа, захныкал, качаясь на месте со стороны в сторону.
  
  Юродивый! - наконец, сообразила я. И успокоила его, назвав себя и сообщив о своей беде. Мол, случайно упала с поезда.
  
  Пашеньке оказалось лет семнадцать-двадцать. Вместе с бабушкой они жили в полуразваленной лачуге недалеко от железной дороги. Ежедневно он относил продавать на Добрушский базар вязанные бабушкой варежки и носки из собачьей шерсти. Возвращался домой обычно засветло. Но в тот день задержался у своего родича-спекулянта, помогая ему загрузить мешки с мукой на подводы.
  
  - Это он мне за работу дал! - С гордостью продемонстрировал Пашенька совсем небольшой газетный кулечек. Из чего можно было сделать определенные выводы о мере совестливости его родича.
  
  Слушая пространные речи юродивого, я совершенно успокоилась. Повстречать его было большой удачей в моем положении. Чувствовалось, что в беде он меня не бросит и обязательно поможет убраться с насыпи в относительно безопасное место. А там я что-нибудь придумаю.
  
  Конечно же, крутились мысли, как сообщить о произошедшем В.. Я знала, что он будет в городе еще несколько дней, а то и неделю. Человек он надежный и меня, как жену своего друга, в беде не бросит. К тому же, у него имелся мотоциклет с коляской (не удивляйтесь, В. не афишировал этот факт) и хороший запас газолина. Иными словами, все возможности для моей транспортировки в какое-нибудь укромное место.
  
  Обнадежившись и уже размечтавшись, куда меня повезет В., я вдруг с оторопью увидела, как Пашенька поднимается с насыпи, по-детски машет ручкой и уходит прочь.
  
  - Стой, куда ты?!
  
  Он послушно остановился и с недоумением уставился на меня.
  
  - Я домой, к бабушке. Поздно уже. Надо спешить. Ночью бандиты ходят.
  
  На мою просьбу о помощи и укрытии, Пашенька невнятно пробубнел, что бабушка его заругает. И все же мальчик он был добрый. От сложной задачи лицо его скривилось, задергалось. Еще миг - и Пашенька мог убежать.
  
  - Ты бандитов не бойся. Я их прогоню, у меня пистолет есть, - попробовала я зайти с другой стороны. И, к счастью, не ошиблась. Мальчишеское любопытство оказалось сильно в нем. Бочком-бочком, он приблизился ко мне, вытянул тонкую шейку и с опаской глянул своими круглыми глазами на оружие, поблескивающее металлическими частями в свете луны. Уважительно качнув непомерно большой головой, Пашенька пробормотал:
  
  - Настоящий. Красивый. Ты дашь мне пострелять?
  
  - Конечно, дам. Только не здесь. А то бандиты услышат и возьмут нас врасплох.
  
  Эти слова оказались действенными. Мы договорились, что он поможет мне добраться поближе к своему дому, а потом сходит за своей бабушкой. Однако прежде всего, я упросила его найти в лесу несколько подходящих палок для шины и костыля.
  
  Под нетерпеливое сопение Пашеньки и собственные стоны, я не с первого раза крепко-накрепко примотала шейным платком к ноге две палки - от колена до стопы. Осмотрела себя. Вид, конечно, имела дикий - грязное изорванное пальто, кисти рук в ссадинах, с обломанными ногтями, растрепанная прическа с выбившимися из узла большими прядями волос. Но в целом - все со мной было в порядке. Вот только ботинок натянуть на сломанную ногу я не смогла и примотала его пояском от платья прямо к стопе, подошвой вниз. Теперь можно было выдвигаться.
  
  Опираясь на прогибающийся под моим весом сосновый костыль, я прыгала на здоровой ноге. Все тело ныло, идти получалось очень медленно. От костыля в руку набивались занозы, образовывались мозоли. И Пашенька снова зароптал.
  
  - У меня тоже ножки болят. Бабушка их лечит, лечит, а они болят. Но я вон как быстро иду!
  
  Его слова начали раздражать меня. От усилий, затрачиваемых на ходьбу, и от боли я взмокла. Усталость казалась просто невероятной. Отчаянно мечталось, чтобы всё поскорее закончилось. А иногда я делала шаг, будучи уверенной, что при следующем шаге непременно рухну. Ради отвлечения, принялась составлять в уме письма: сначала Г. - с описанием своих злоключений, а потом и В. - с просьбой о помощи. Но внезапно поняла, что не могу толком объяснить, где нахожусь. Оставалась надежда на здравый ум Пашенькиной бабушки.
  
  - Стой тута! - Наконец, сказал мальчик, после того, как я с его помощью спустилась по тропинке в лес.
  
  - Скажи бабушке, что за помощь ей заплатят. Столько, сколько она скажет, - в который раз повторила я, не особенно надеясь на его память.
  
  Пашенька радостно кивнул и, больше ничего не обещая, засеменил домой.
  
  Теперь мне оставалось глухое и неясное ожидание. Оглядевшись и заметив неподалеку от тропинки недавно упавшую толстую сосну, я проковыляла к ней и буквально свалилась среди веток, образовавших собой настоящий шатер. Не сдержавшись, вскрикнула от боли и замерла в наслаждении долгожданным покоем, вытянувшись на толстом ковре из зеленых лап.
  
  Однако вскоре меня уже била крупная дрожь. Отсыревшая одежда холодила тело. В той ситуации не помешал бы костер, но развести его было просто нечем. Хворост в лесу оказался довольно влажным, а мох - и вовсе мокрым. От выстрела такое не загорится. Мелькнула мысль разобрать несколько патронов, посыпать порохом хвойные лапы и нажать курок. Как мне казалось, шансы были. Но... разобрать патроны голыми руками я бы не смогла. И второй момент: не хотелось обозначать свое присутствие - ни звуками, ни огнем.
  
  Время тянулось немыслимо долго. И вот, как манна небесная, прозвучал женский голос с крикливыми, истеричными нотками:
  
  - Ну и где твоя красавица?
  
  Я попыталась крикнуть в ответ, но получился какой-то сиплый, несуразный звук. Тем не менее, меня услышали. Со стороны тропинки показалась нестарая еще женщина, лет пятидесяти, в заношенной и неопрятной одежде. Судя по ее носу и отечности лица, любила она выпить и любви этой предавалась частенько.
  
  Оглядев меня с ног до головы, 'бабушка' тут же затребовала часть оплаты вперед - за предоставление крыши над головой и за добротный уход. В последнем я сильно сомневалась, и все же деньги отдала, предупредив, что грабить меня бессмысленно. Якобы, все мои основные 'капиталы' остались в саквояже, в купе. А сама тут же задумалась, не буду ли обыскана ночью?
  
  Сложно сказать, поверила тетка или нет, но две 'катеньки' ухватила с жадностью и блеском в глазах. Наверное, можно было обойтись и одной. Но что теперь уже рассуждать?
  
  Договорились, что более крупное вознаграждение последует после того, как за мной приедут. И в ее интересах, чтобы случилось это как можно раньше. Алевтина (так звали тетку) клялась и божилась, что мое письмо доставят адресату в Сожель за сутки-другие. И это несказанно обнадежило меня.
  
  Я догадывалась, что писать к нам домой - опасно. Предполагала, что будет засада или наблюдение с перехватом всей корреспонденции. Из-за чего В. письма не получит. К тому же, боялась потревожить Вас, прекрасно понимая, что помочь мне Вы не сможете, только сердце надорвете. Поэтому адресовала письмо в полк. Должно было дойти. В. рассказывал, что его мама так и не воспользовалась нашим адресом - всегда писала на военный.
  
  ...Оценив мое состояние, Алевтина заставила Пашеньку привезти тачку. Обернулся он быстро, из чего я поняла, что жилище их расположено совсем неподалеку. Так и оказалось.
  
  Хижина производила гнетущее впечатление. Я с трудом смирилась, что мне придется провести в ней сколько-то дней и ночей. Сколоченная из старых, гнилых досок и бревен, с щелями в палец, заткнутыми мхом и кусками сена, она провоняла тухлой капустой, немытыми телами и копотью. С непривычки мне казалось, что вот-вот задохнусь. Даже постоянные сквозняки не спасали ситуацию.
  
  И все же здесь было относительно тепло. В чумазой печи зияли глубокие боковые трещины, через которые виднелись горячие красные угли.
  
  Не слушая протестов, меня выгрузили на лежанку за печкой, заваленную провонявшим тряпьем и ветошью. От брезгливости я едва не сошла с ума. Мгновенно уселась и, преодолевая гадливость, быстренько свернула все это 'добро' в узел. Составила его подальше на пол, и только тогда смогла улечься на голый настил, задумавшись всерьез, как скоро наберусь вшей и дадут ли мне уснуть клопы с блохами.
  
  Что-то приговаривая неестественно ласковым голосом (наверное, так Баба Яга в сказках разговаривала со своими гостями прежде, чем отправить их в печь), Алевтина гремела чугунками. Кажется, собиралась покормить меня. Но при мысли о еде в этом доме становилось нехорошо. И я попросила просто кипятку.
  
  Скоро мне подали засаленный, с разводами стакан. Вода почему-то была слегка коричневой и воняла грязной посудой. На мой вопрос о странном цвете, Алевтина ответила, что воду они набирают в ручье неподалеку, и что никто от нее еще не помер. Звучало оптимистически. Но заставить себя выпить я так и не смогла. Погрела руки и щеки о стакан, а когда вода остыла, слегка умылась ею над треснувшим чугунком.
  
  Хозяйка наблюдала за мной с известной пролетарской надменностью. Мол, экая барыня попалась!.. Попробуй-ка, поживи, да прочувствуй, каково нам, несчастным! Неизвестно, правда, что мешает всем этим несчастным помыть посуду, да и самым... Впрочем, о чем это я? Ничего нового Вам не открою. В любом случае, Алевтина от прямых насмешек воздерживалась, и это всерьез облегчало наше сосуществование.
  
  Я принялась выспрашивать ее о точном местонахождении хижины, чтобы знать, как описать дорогу В.. Задача оказалась не из легких! Тетка запуталась сама, запутала меня, и, когда я уже совсем отчаялась, смогла, наконец, часа через два что-то внятно объяснить.
  
  Получалось, что напрямую из Добруша дороги сюда не было - только тропинка по насыпи вдоль путей. Но неподалеку проходила шоссейная дорога из Сожеля в сторону Злынки. С нее необходимо свернуть налево - на грунтовку, ведущую в поселки переселенцев Саньково и Медвежье. Добравшись до переезда через пути, снова принять влево - на едва приметную лесную дорогу - и мимо болота проследовать к хутору и полустанку Закопытье. В общем, перепутать невозможно, утверждала Алевтина.
  
  Вот так и выяснилось, что находилась я на окраине хутора Закопытье (название-то какое!.. сказочное), в десяти верстах по тропинке от Добруша.
  
  Пока мы разговаривали, свеча истаяла до самого конца. Хозяйка уверила, что кроме лучины, осветить хату нечем. Поэтому сочинение письма откладывалось до утра.
  
  Как только воцарилась темнота, я тут же понадежнее перепрятала большую часть своих денег, улеглась поудобнее на твердой лежанке и накрылась пальто, положив под голову рукав. Громко храпела Алевтина, посапывал Пашенька в своем углу. А я тихо плакала, в полной мере ощущая одиночество и неопределенность. Так и заснула.
  
  На утро почувствовала себя полной развалиной. Болели все мышцы. Сбитые колени и локти с трудом сгибались. Сломанная нога тихо ныла. Голову ломило от спазмов. И в довершении всего выяснилось, что Пашенька уже ушел на Добрушский базар, а в доме не было даже захудалого карандаша. Да и бумаги тоже. В то, что мальчик догадается их купить, я даже не надеялась.
  
  И такая на меня накатила безмерная апатия, что всё утро и день я провалялась на лежанке, уставившись на засиженный мухами, закопченный потолок.
  
  Хозяйка успела привыкнуть к моему присутствию и, уже не обращая на меня внимания, быстро стучала спицами, вывязывая очередной носок. К слову, ни одной собаки у нее я не видела, и где она брала шерсть, осталось загадкой.
  
  За весь день мне удалось съесть черствую краюху хлеба, выпеченного словно из опилок и вдоволь попить кипятка. Тот стакан, что мне выделила Алевтина, я вымыла, как могла, и теперь так не брезговала.
  
  Пашенька вернулся домой, когда солнце уже клонилось к закату. Как и ожидалось, письменных принадлежностей он не купил. Зато умудрился приобрести конверт с красочными завитушками. Но что мне было с того конверта? Хоть углем на нем пиши!.. Приходилось ждать следующего дня, подробно разъясняя слабоумному мальчику, что мне нужно для письма. И пока я втолковывала ему элементарное, рассказывая, что такое карандаш и как он выглядит, Алевтина успела упиться принесенным из Добруша самогоном до бессознательного состояния.
  
  Потом мы разбирали покупки, до которых хозяйке уже не было никакого дела: козье молоко, свежий хлеб, гречневая крупа. От голода все это казалось мне необычайно аппетитным. Кроме того, Пашенька купил немного бинтов, две ровные дощечки для шины и несколько больших свечей. Жизнь налаживалась.
  
  Отложив давно уже необходимую перевязку, я попросила юродивого раздобыть для моей лежанки охапку свежего сена. Не верилось, что бы на всем хуторе ни у кого такого не было. Но предупредила - обо мне не рассказывать. Якобы сено нужно, чтобы щели заткнуть.
  
  Сама же занялась приготовлением каши. С трудом отмыла чугунок, поставила вариться гречку. Задумалась о житье-бытье, глядя на игру красных углей... А там уже и Паша с душистым сеном в руках подошел.
  
  Поужинали при свече, перевязала шину, повторила мальчику свой заказ и - спать. На сытый желудок, да еще вдыхая восхитительный запах сена, уснула мгновенно...
  
  Сесть за письмо получилось следующим днем после обеда - как только вернулся Паша. То, что он принес, сложно было назвать письменными принадлежностями... Но я и этому обрадовалась безмерно. Строки, обдуманные уже сотни раз, сами ложились на обрывок пожелтевшей афиши, которую мне пришлось использовать для письма. Писала и улыбалась, представляя, как 'икалось' В. все эти дни. О его возможной отправке на фронт старалась не думать.
  
  Алевтина себя почти не проявляла - похмелилась и вновь ушла в небытиё. Только вони в хижине прибавилось. По ее обществу я совсем не скучала.
  
  Но вот письмо было написано. И наступил момент, когда потребовалась обещанная хозяйкой помощь в доставке адресату. Я посмотрела на ее бесчувственную физиономию, оценила оставшиеся резервы самогона и с глухой ненавистью осознала, что ничего добиться от нее не смогу. Вылью самогон - Алевтина только разъярится и зашлет Пашу за новой бутылью. Просто дождаться утра? Вряд ли она 'оживет' настолько, чтобы соображать и быть способной действовать. Скорее всего, вновь напьется.
  
  Время, проведенное здесь, неимоверно растянулось. Я с трудом подсчитала, что заканчивался день двадцатого марта. Стало страшно, что письмо не успеет дойти.
  
  - Паша, - прибегла я к самому крайнему варианту. - Завтра ты отправишь письмо в Сожель. Можно почтой, но лучше с кем-нибудь из знакомых. Расскажи мне, какие у тебя есть знакомые, которые согласятся за деньги срочно передать письмо.
  
  Весь вечер он перечислял мне совершенно невозможных людей. Какого-то комиссара Петю с добрыми глазами, тетеньку молочницу с толстыми руками, рыжего шарманщика, показывающего фокусы, мальчишек, ворующих на базаре кошельки и пирожки, слепого с собакой-поводырем. Мир юродивого состоял из ярких и запоминающихся персонажей. Но никого из них, естественно, я не видела в роли посыльного. Возможно, ошибалась.
  
  Когда совсем уже отчаялась и решила отправить письмо почтой, вдруг вспомнился мне Пашенькин рассказ в вечер нашего знакомства.
  
  - Ты говорил о родиче-спекулянте...
  
  Паша с гордостью закивал.
  
  - Да, он часто в Сожель ездит!
  
  Я колебалась минут пять, взвешивая все за и против. Наконец, решилась.
  
  - Паша, видишь монетку? Она серебряная. Попроси своего родича доставить завтра же письмо по адресу и дай ему эту денежку. Скажи, что если письмо дойдет, он получит еще одну монету. Ты все понял?
  
  ...И потянулось тоскливое ожидание. Назавтра, двадцать первого, Паша вернулся из Добруша, заверив меня, что родственник предложением заинтересовался, и как раз в тот же день отправлялся на поезде в Сожель. Значит В. мог прибыть за мной уже вечером!
  
  Сердце мое тревожно билось, я не могла лежать, сидеть, есть. Меня лихорадило. Но вот уже стемнело, показалась старая луна, в округе стало пронзительно тихо. И никакой мотоциклет так и не нарушил всемирный покой...
  
  Утром двадцать второго, поднявшись раньше Пашеньки, я поручила ему разузнать у родича-спекулянта, как прошла поездка и приняли ли у него письмо в штабе? Мальчик ушел, а меня колотило, словно больную. Я даже самогона немного выпила, чтобы унять нервы. Посиневшая за эти дни Алевтина того глотка, думаю, и не заметила.
  
  Вернулся Паша с радостной улыбкой на лице. И понес какую-то странную чушь. Мол, встретили родственника с распростертыми объятьями, дали много денег и сказали, что все будет хорошо. Главное, мол, не переживать. Кто встретил и кто сказал - мальчик так и не понял.
  
  Весь день до глубокого вечера я простояла во дворе, вслушиваясь в звуки. И в душе моей росла обида на В.. Где он и почему не откликнулся?! Неужели я неправильно написала, как меня найти? Но ответов не было.
  
  Засыпая глубокой ночью, я дала себе слово больше не ждать и придумать другой выход из ситуации. В принципе, можно было остаться здесь, с моими нынешними хозяевами. И через пару-тройку недель, как только срастется нога, попытаться уехать к родственникам в К..
  
  ...Видимо, за эти дни восприятие мое обострилось. И потому я мгновенно проснулась, услышав ранним утром во дворе чьи-то шаги. Оглядевшись, убедилась, что Пашенька и Алевтина еще спят. Даже обрадоваться не успела - понеслась, громыхая костылем, к выходу. Вероятно, воспрявшая вдруг духом надежда затмила мне разум. Удивительно, как еще пальто сообразила накинуть!
  
  Я резко распахнула дверь и... Всё внутри меня рухнуло. Прямо передо мной стоял тот самый гад в желтой портупее, что командовал обыском в нашем доме!..
  
  От неожиданности он вздрогнул, медленно потянулся к кобуре. И такая неуправляемая ненависть пополам с обидой вдруг охватили меня, что я выстрелила в него прямо из кармана пальто. Чекиста перекосило, он схватился за бок и завалился на землю.
  
  Никакого ужаса от содеянного я не испытывала. Закрыла на засов дверь и быстро проковыляла к единственному в хижине оконцу. Обзор был плохой, однако то, что чекистов много и хижина окружена, заметить успела.
  
  От звука выстрела проснулись хозяева. Алевтина, потеряв от пьянства координацию, безуспешно пыталась сползти со своей лежанки. А Пашенька подошел ко мне и стал упрашивать дать ему поиграться с пистолетом. Осторожно выглядывая в окно, я нетерпеливо отмахивалась от него и ничего не объясняла. И потому моя вина в незадачливой судьбе мальчика только преумножилась. Надо было напугать его, сказать, что идут бандиты. Пусть бы спрятался за печь или еще куда-то. А я промолчала...
  
  Загремели выстрелы, Паша на миг оказался ровно напротив окна. И этого мига хватило, чтобы единственная залетевшая в хату пуля попала ему в висок. Он, наверное, и почувствовать ничего не успел. По крайней мере, на его лице осталось прежнее умоляющее выражение.
  
  Это произошло так буднично, на полувздохе, что потрясло меня чрезвычайно. Даже закричать не получилось - какие-то хрипы вырвались. Осознавая случившееся, я в панике перевела взгляд на Алевтину. Но та все еще пребывала в похмельном аду. Как-то встав на ноги, она сосредоточенно продвигалась по стеночке к единственной цели в жизни - ведру с водой...
  
  Слезы отчаянья и вины за случившееся застлали мне глаза. Дрожащими пальцами достав из потайного кармана пальто запасную обойму патронов, я приготовилась стрелять до последнего и сразу отложила один патрон. Просила прощения у Пашеньки, что свалилась на его голову и принесла смерть. У Г., что долго не слушала разумных доводов и уговоров. И, знаете, предчувствие тогда охватило... Будто прощаюсь с тем, кого нет.
  
  Сейчас задумалась... На тот момент он ведь почти сутки, как... А я ничего не почувствовала. Раньше была уверена, что такое ощущается. Но нет, ничего не дало мне знать. Может быть от того, что я всеми помыслами обращалась к В. и отчаянно ждала помощи?
  
  Но вернусь к своей эпопее. Странно всё как-то происходило. Я долго не решалась открыть огонь. А потом вдруг с азартом и остервенением выцеливала выглядывающих из-за укрытий чекистов. Мне кажется, больше пугала их и ни в кого не попадала.
  
  В какой-то миг патроны закончились. Я заставила себя полезть в карман за последним, специально отложенным. Помню ощущение ненатуральности происходящего. Будто не со мной всё, игра какая-то... Зарядила, села на колоду у остывшей печки, приставила ствол пистолета к виску. Набираясь решимости, посмотрела на мертвого Пашеньку...
  
  ...И тут меня отвлек звук отпираемого засова. Ничего не соображающая Алевтина решила выйти во двор! Ну и получила сразу же несколько пуль в грудь.
  
  Я не успела это осознать, как в хату вбежали четверо вооруженных людей. Какой-то шустрый малый прыгнул на меня, чтобы выбить из руки пистолет. Инстинктивно защищаясь, я выстрелила не в себя, а в него... В памяти остались его широко распахнутые, обиженные глаза. Он резко обмяк и тяжестью своего тела свалил меня на пол. Последнее, что запомнилось - все тот же гад, с усиками, в желтой портупее, заносящий надо мной приклад винтовки, и его обозленные, прищуренные глаза...
  
  Последующие воспоминания я и сегодня не могу восстановить в полном объеме. Отдельные обрывки, постепенно расширяющиеся и обрастающие подробностями.
  
  ...Сад, бывший дом Лисовского, подвода. Молодые парни в шинелях с ненавистью в глазах. Они сбрасывают меня с подводы на землю. Боль нестерпимая. Меня тошнит, и мир выключается. Потом холод - такой, что даже не дрожать нет сил. Пинки ногами, которые видишь, но не чувствуешь. Как и не чувствуешь, есть ли у тебя правая рука и нога. Меня заставляют подняться, но это не реально. Поднимают, ставят на ноги - и я всей тяжестью тела обрушиваюсь вниз. Пинки с левой стороны отрубают сознание.
  
  Боль в голове застилает разум. Меня выворачивает наизнанку. Пытаюсь нащупать левой рукой, что там у меня на затылке - и натыкаюсь пальцами на сплошной колтун волос в непонятной застывшей корке. Что это? Кровь? Мозги? Понимаю, что смерть моя будет тяжелой. И молюсь, прошу дать мне сил. Чтобы не бояться неизбежного, не сойти с ума от страха.
  
  Несколько человек с брезгливостью тащат меня едва ли не за ноги в подвал дома садовника. Здесь тепло... Усаживают на стул, но я заваливаюсь. Меня кое-как привязывают к стулу. Тошнит постоянно. Спазмы такие, что голова вот-вот взорвется. Кто-то что-то спрашивает. Долго спрашивает, заставляет отвечать, отвешивает пощечину. Но по сравнению с кувалдой внутри черепа - это ничто.
  
  Кто-то поправляет мне голову. Так, чтобы она не свисала, а располагалась прямо. Хорошего ждать не приходится... Удар в скулу! Перехватывает дыхание от нового взрыва боли. Удар повторяется. Но слабее. От жуткого спазма во лбу невозможно открыть глаза. Я слышу, будто учат кого-то, как правильно меня бить. Значит, взрывов будет много...
  
  Размыкаю веки. Сумрачно. Два человека. Он и она. Его я знаю. Это сам П.. Короткий замах, удар в другую скулу - взрыв... Кажется, в отдалении стоял еще третий. Ничего больше не вижу. Утопаю в боли, пытаюсь выкарабкаться и снова тону. Удар, опять удар. Но кулак ударившего на мгновение застывает возле моего рта. И я с яростью вгрызаюсь в эту ненавистную руку! Выпуская на это все свои последние жизненные силы...
  
  Режущий мозг женский визг. И словно паровоз врезается мне в челюсть - с хрустом зубов, с горячей, соленой волной... Мертвая тихая чернота вязко заволакивает сознание. Мир гаснет.
  
  Какие-то цепочки сползают в пропасть, в бездну небытия. Все - звенья. И я - одно из них. Неотвратимо приближается мой черед. Уже ощутимо ничто, в которое я превращусь. Последнее звено передо мной перевалилось за черту. Следующий миг - мой.
  
  ...Белый свет врезается во всеохватывающую черноту. И расширяется, захватывая пределы... Белый силуэт что-то спрашивает. Запах чистоты. Покой. Хорошо. И я вновь проваливаюсь. Но уже в серый туман.
  
  Чувствую доброе тепло на своей ладони. Голова болит, но уже не так. Пытаюсь открыть глаза. Это тяжело, будто на каждом веке по гире. Вижу В.. Он испуганный и бледный. Говорит, что теперь все будет хорошо и мне ничто не угрожает. Ничего не помню. И почему-то уверена, что он забрал меня из Закопытья...
  
  Вот, собственно, и все. Надеюсь, я не очень Вас утомила подробностями. Мне это нужно самой - восстановить свою поврежденную память. Да и со временем, думаю, интересно будет перечитать свежие воспоминания о случившемся.
  
  Письмо Вам доставит надежный человек, мой помощник и защитник в данных обстоятельствах. Думаю, Вы его узнали. Каюсь, мучила несчастного целых три дня, диктуя это письмо (хоть он и уверяет, что нисколько не утомлен). Сама писать пока не могу. Рука начала отходить, но пальцы почти не слушаются.
  
  После того, как мой помощник вернется от Вас, отправимся вместе с ним к тете М.. Опасно оставаться здесь дольше. Дорога дальняя, но по нынешним временам вполне безопасная. По крайней мере, пропуски не понадобятся. Если удастся, передам сообщение оттуда обычной почтой, конечно, не под своим именем.
  
  О судьбе В. почти ничего не знаю, кроме того, что он жив и вполне здоров. Присылал недавно короткую весточку. Навестить сам, наверное, нескоро сможет...
  
  Всё, дядя, надо заканчивать мою 'летопись'.
  
  Крепись! И не болей, пожалуйста! Мы обязательно встретимся! Я тебя очень люблю!
  
  Твоя О.'
  
  
  2008 год, июнь, 21-го дня, город Сожель, улица Крестьянская, ресторан 'Старое время'
  
  Экскурсовод из Андрея получился никудышный. После встречи с художником разговор с Катей плавно перетек в далекое от мятежа русло. Обо всем и как бы ни о чем. В приятной беседе время бежало, ноги сами несли по улицам города, погода благоприятствовала. И очень хотелось остановить мгновенье.
  
  Боровиков украдкой глянул на дисплей мобильника - до Катиного отъезда оставалось всего три с половиной часа. Как-то совсем мало. Подняв глаза, он заметил вывеску ресторана, недавно открывшегося в здании партархива. Заведение было ему знакомо. Однажды уже заходил сюда за компанию с коллегами-журналистами. Обстановка вполне позволяла пригласить на обед девушку.
  
  - Кать, давай зайдем? Ресторан неплохой. И тематически выдержанный, - улыбнулся Андрей.
  
  Она прочитала название - 'Старое время' - иронично усмехнулась и пожала плечами.
  
  - Я вроде бы не хочу есть.
  
  Ответ был ожидаемым. Боровиков многозначительно двинул бровями и не преминул поерничать.
  
  - Правильно, Екатерина Евгеньевна. Если Вы не хотите есть, то разве могут быть в природе люди, которые толком не завтракали, много курили, коньяками не злоупотребляли и порядком оголодали? В общем, отказы не принимаются! Идем! А там уже видно будет: хочешь ты есть или нет.
  
  Девушка весело глянула на него и, заправив выбившиеся пряди волос за ухо, беспрекословно вошла в открытую дверь.
  
  Андрей предоставил ей право выбора, в каком зале ресторации они будут сидеть. С интересом рассмотрев бар-трамвайчик и антураж кинофильма 'Место встречи изменить нельзя', она на секунду засомневалась, но все же прошла дальше. Здесь курили, что ей пришлось не по нраву. А вот заглянув в следующий зал, Савьясова удовлетворенно кивнула. Восточный колорит любимого фильма советских космонавтов 'Белое солнце пустыни', похоже, пришелся ей по душе. Интерьер и впрямь был неплох. Из фальшокна с зелеными ставнями смотрел на гостей ресторана хмельной Верещагин, а в песках, мастерски изображенных на стене, торчала спекшаяся на солнце голова Саида.
  
  Столики на четверых и только один занят какими-то дядьками в костюмах. Еще на одном - прямо под изображением бредущего по пустыне Сухова - стояла гордая стилизированная табличка 'СтолЪ ухваченЪ'. Заострив на ней внимание, Катя усмехнулась, переглянувшись с Андреем, и выбрала столик рядом.
  
  - Забавно здесь, - заметила девушка. И после небольшой паузы спросила. - А кормят как?
  
  С улыбкой протягивая ей меню 'Рабочих и служащих', как значилось на обложке, Боровиков неопределенно качнул головой.
  
  - В прошлый раз хорошо кормили. Почитай - там тоже кое-что интересное, - посоветовал он. Еще в прежнее посещение ресторана запомнились прибаутки и шуточные описания каждого блюда в этом меню.
  
  Делая заказ, они от души повеселились. Официантка, с повязанным на шее пионерским галстуком с удовольствием поддержала их тон и помогла сориентироваться в выборе. В общем, хотела того Катя или нет, но обед ей предстоял плотный.
  
  - Андрей, как поступим с этим 'фальшивым' письмом? - Вдруг спросила Савьясова, пока они ожидали появления первых блюд. - Оставить его тебе? Или скопировать и по почте прислать?
  
  Вспоминать 'о делах минувшего' Андрею не хотелось. Он все еще улыбался, исподволь любуясь девушкой, и очень надеялся уйти от темы. Но Катя настойчиво добивалась ответа.
  
  - Давай гляну сейчас, - тяжело вздохнув, наморщился он. - Если честно, меня пугает объем и почерк. Для подделки не нужно было столько писать. Листика три - и хватило бы с головой. Все счастливы, стоимость фотографии увеличена. А тут!.. Школьные сочинения за девятый класс, честное слово! По логике, это указывает на подлинность письма.
  
  - А против подлинности - сам почерк, да? - Уточнила Катя. - Я вот что подумала... Если там и вправду идет речь о перестрелке с чекистами, то другой почерк вполне объясним. Матильда могла намеренно изменить его.
  
  Лучше бы Катя не вспоминала о перестрелке с чекистами. Против своей воли, Боровиков почувствовал, как червячок исследователя начинает точить его душу. Еще немного - и он, минуя стадию 'куколки', превратится в 'безумную бабочку'.
  
  - Если бы она писала специально не своим почерком, то это худо-бедно получалось бы у нее два-три листа. А на таком объеме - или почерк вконец испортишь, или выдашь свой истинный, - Андрей просмотрел протянутые девушкой листы. - Смотри - все идентично. Хромая кобыла писала, честное слово! Как адресат разбирал эти каракули - уму не постижимо! А впрочем...
  
  На одной из внутренних страниц он вполне свободно прочитал целый абзац. И не сдержавшись, тихо воскликнул:
  
  - Да ни черта себе!..
  
  Пока не отвечая на вопросительный взгляд Кати и игнорируя принесенные официанткой блюда, Боровиков вытащил на стол страницу с читабельным абзацем и, ориентируясь на него, как на дешифратор, постепенно стал вникать в почерк с первой же страницы письма. Дело пошло, сказался навык чтения рукописных документов в архиве, и выработалась привычка к манере написания букв автором.
  
  - ...Андрей! - Наконец, донесся до него возмущенный голос Кати. - Ты меня вообще слышишь? Да что там такое?!
  
  Спохватившись и даже покраснев от нелепости ситуации, он заставил себя отодвинуть письмо в сторону.
  
  - Я не знаю, каким корректором работала твоя прабабка, и кто там изумлялся ее знаниям русского языка?! Ошибки просто вопиющие. Но, с другой стороны, слог неплохой... - Он недоуменно покачал головой. - Как-то не вяжется одно к другому... Но, знаешь, это все же не подделка. Не представляю, зачем такое сочинять просто ради того, чтобы нас развести? Вполне можно было обойтись 'лирическим письмом псевдо генеалогического содержания'. Пишется на 'раз, два'.
  
  - Ты о чем?! - Сгорала от нетерпения Савьясова.
  
  - Представь, письмо начинается с того, что твоя прабабка, убегая от чекистов, прыгает на ходу с поезда!..
  
  Катя, в изумлении округлив глаза, откинулась на спинку деревянного диванчика.
  
  - Там, кстати, и твой прадед упоминается, и некий В.. Похоже, речь о Недозбруеве. Матильда впрямую говорит, что он друг ее мужа! Представляешь!.. - Продолжил Андрей. - Судя по всему, описаны события накануне восстания. И твоя прабабка определенно влипла в какую-то историю. Впрочем, давай зачитаю с самого начала?
  
  Боровиков читал, прерываясь только на расшифровку отдельных, сложно распознаваемых фрагментов. Не забывая, впрочем, и о еде, из-за чего его дикция периодически становилась неразборчивой для Кати. И она нетерпеливо отодвигала от него тарелки, заставляя повторять неясные фразы.
  
  Несколько раз он останавливался, чтобы осмыслить прочитанное и сопоставить с известными ему фактами. Наконец, спустя пару часов, письмо было прочитано, окончившись разгадкой странностей почерка и орфографии.
  
  Сложив листы назад в пластиковую папку, Андрей долго потирал виски, словно пытаясь прийти в себя. Текст содержал невероятное количество ответов для тех, кто мог правильно задать вопрос. И это - по первому впечатлению. Из опыта он знал, что второе и последующие прочтения принесут еще больше информации.
  
  Катя сидела в полном молчании, облокотившись на стол и закрыв лицо руками. И он почувствовал, что девушка хочет побыть наедине с собой.
  
  Осторожно тронув ее за плечо, Боровиков тихо сказал:
  
  - Я выйду на пять минут покурить. Ты не против?
  
  Не отрывая рук от лица, она покачала головой.
  
  Вышел он прямиком на улицу. С жадностью затянулся, выпустил дым в небо и задумался. Георгий не обманывал следователя о своем неучастии в мятеже. По крайней мере, в том, что касалось событий, начиная с 22 марта 1919 года. А вот до этого дня... 'Дан приказ: ему на запад, ей - в другую сторону'... За что преследовали чекисты Савьясову? И она боялась ареста больше смерти. Почему? Слишком много знала, опасалась, что выдаст? В. - это определенно Недозбруев. Мотоциклет? Воображение подкинуло Андрею старый советский мопед 'Вятка' и заставило улыбнуться. Конечно, перебор, но что там могла быть за техника? Ведь не 'Харлей' и не 'Индиан', однозначно. Откуда здесь таким взяться?
  
  При воспоминании о тексте, мысли потекли в новом направлении. Выходило, что Недозбруев квартировался в доме Матильды! Это однозначно следует из письма. Через него она познакомилась с Георгием? Или?! Господа офицеры, оба штабсы, примерно одного возраста, друзья... Даже если изначально они были расквартированы по разным адресам, наверняка потом жили вместе! Да и, к тому же, не стал бы Савьясов жить на разных квартирах с женой! Значит - улица Скобелевская, дом шесть?! И обнаруженный недавно частный архив на чердаке???!!! Что ж там еще было?!
  
  От осенившего его открытия, Боровиков нетерпеливо затушил сигарету и поспешил вернуться к Кате. И хотел было выпалить свои мысли, но при взгляде на девушку остановился.
  
  Красные глаза, уставшее, осунувшееся лицо.
  
  - Кать, ты чего? - Озадаченно спросил он, присаживаясь за стол.
  
  Она покачала головой.
  
  - Да так... Я оставлю тебе этот текст. Будет время - наберешь его для меня в Ворде? Хочется перечитать...
  
  Андрей с готовностью кивнул.
  
  - Слушай, а кто мог быть этот П.? И каким образом Владимир спас ее? Этого момента я не поняла, - ковыряясь в креманке с мороженным и хмурясь, спросила Катя.
  
  - П. - это определенно чекист. Но раз есть акцент 'сам', то возможно - Пухов, председатель уездной Чека. Кстати, с ним была дама, которую Матильда укусила. Наверное, Песя - жена Пухова. Плохие слухи о ней ходили в городе. Так что - вполне вероятно! - Вздохнул Андрей. - В некотором смысле, Матильде сильно повезло. Ее взяли в канун восстания и не успели расстрелять или добить. А потом мятежники захватили Чека, освободили всех заключенных. В том числе, Матильду. Кто-то, наверняка, ее узнал. Может, сам Недозбруев. В любом случае, он нашел возможность во время восстания навестить...
  
  - ...Первым примчаться и держать за руку, - с какой-то странной интонацией, но без прежнего негодования продолжила Катя. - Вот, скажи: у твоих друзей есть жены? Рассуждаю гипотетически - не дай бог такого, конечно,! Кто-нибудь из них вместе с женой разобьется на машине. Сам погибнет, а жена придет в себя в больнице. И что? Первым она увидит тебя, держащим ее за руку?
  
  Андрей, усмехнувшись, покачал головой.
  
  - Нет, ну, я, конечно, сначала узнаю у доктора, в каком она состоянии и можно ли ее навещать. И когда состояние стабилизируется...
  
  Катя вздохнула.
  
  - Вот и я о том же. Но, в принципе, информации для выводов и так достаточно. Не понимаю только одного: как она опять оказалась с Георгием?
  
  - Кать, тебя интересует ее настоящее имя? - Решил сменить тему Боровиков и рассказал Савьясовой о своих выводах. - Я подниму в архиве записи о домовладельцах и найду сведения о постоянно проживающих по данному адресу в девятнадцатом году. Если, конечно, они сохранились. Высока вероятность, что там будет указана Матильда еще в качестве О.. И, кстати, ты не говорила - что сказано в следственном деле о ее происхождении?
  
  Достав все тот же блокнот, Катя зачитала:
  
  - Уездный город Остров Псковской губернии, из мещан, в девичестве - Матильда Юрьевна Асмус. Из обрусевших немцев. Отец - Асмус Юрий Карлович, мать - Нечаева Елена Никодимовна. Все умерли еще до революции. Буду делать запрос, но что-то мне говорит, что это - бессмысленно. Ой, Андрей! Ты время видел?!
  
  Взглянув на часы и ужаснувшись - до поезда оставалось всего полчаса! - Боровиков спешно расплатился с официанткой и широким шагом повел Катю к машине.
  
  - Не волнуйся, тут недалеко! Мы кругами по центру бродили, - успокоил он девушку.
  
  
  * * *
  Засунув руки в карманы, Андрей задумчиво смотрел в хвост уходящему поезду. День пролетел, впереди был весь субботний вечер, однако куда себя девать и чем заняться - он не знал.
  
  Проводы Кати прошли на бегу, торопливо и как-то смазано. От ресторана до машины они дошли минут за пять. Затем столько же, нервничая и нарушая правила, летели до вокзала. Еще минут десять, чертыхаясь, искали свободное место на парковках. Нашли - стремя голову побежали к перрону. На половине пути вспомнили, что оставили в багажнике Катин саквояж. Рванули обратно, теряя дорогие минуты. И - снова к первой платформе, на которой стоял московский поезд.
  
  Нужный вагон, по традиции, оказался с другого конца состава. В итоге Андрей посадил гостью в поезд за считанные секунды до отправления. Спешно прощаясь, неловко поцеловал в щеку, отчего-то смутился и, не задерживаясь более, выскочил на перрон. Состав тронулся. Катя, улыбнувшись через окно купе, коротко отсалютовала и как-то вдруг сразу стала чужой. Похоже, мыслями была уже очень далеко и совсем не в Сожеле.
  
  Наблюдая, как поезд входит в поворот и скрывается за Полесским мостом, Андрей закурил. Ничего он так и не выяснил. Отношения с Катей остались в прежнем неопределенном состоянии и с неизвестными перспективами. Ну, разве чуточку потеплели. А эти цветы... Они словно испугали ее. Хотя в первый момент всё складывалось очень хорошо. Что случилось потом - в машине и в квартире? Откуда появилось это напряжение и испуг в глазах? Намеренно или нет, но цветы так и остались дома у Андрея, поставленные 'на время' в трехлитровую банку.
  
  И ведь, вроде бы, у Туркела Катя 'оттаяла' и вполне естественно реагировала на неуклюжие шутки Андрея. Может потому, что они были 'на людях'? А дальше - дальше он сам виноват. Надо было отказаться от немедленной расшифровки этого сногсшибательного письма. Ну, сослался бы на то, что дело сложное, долгое, лупа какая-нибудь нужна!.. Нет же - увлекся, потерял голову и два часа! Целых два часа глаза в глаза с Катей!.. Спрашивай и разговаривай, казалось бы, сколько угодно!
  
  Мысленно чертыхнувшись и пнув в сердцах валяющуюся на перроне пустую сигаретную пачку, Андрей быстрым шагом направился к машине. Что сегодня? Суббота? Дорогой друг и приятель Шура, как всегда, на рыбалке? Можно прямо с вокзала рвануть к нему, на Днепр, к Малеевой будке. А там - посидеть у костра на оборудованной еще по весне стоянке, покупаться в холодной реке, подышать свежим воздухом под соснами, осматривая с внушительной высоты обрыва окружающие красоты.
  
  Неожиданно пробасил виброй телефон. Звонил Никита.
  
  - Скажи, пожалуйста, эта зловредная дамочка специально отключила мобильник? Если она таким хитрым способом решила спихнуть на нас своего Алешеньку, а сама тихой сапой осталась в Сожеле, я ей лично этого никогда не прощу! - Судя по тону, Савьясов был вне себя от бешенства.
  
  На душе похолодело, и Андрей замедлил шаг.
  
  - Никита, ты о чем? - С нехорошим предчувствием уточнил он. - Катя уехала пару минут назад. Лично проводил ее, всё в порядке. Попутчики - нормальные. Две девицы и тетка. А телефон, наверное, разрядился. Или ты набираешь неверно. По крайней мере, последние часа три-четыре Кате никто не звонил.
  
  Пробурчав что-то невнятное и помедлив, Никита пошел на попятную:
  
  - Извини. Тут просто нервы у всех на пределе. Этот... извини за выражение, сваливается на голову, а Катеньке вздумалось в Сожель поехать, в торгах поучаствовать! Будто бы ты без нее не справился.
  
  - Нет, как показала практика, не справился бы, - глухо возразил Боровиков. И никак не мог решиться спросить, о ком постоянно намекает Савьясов. - Не знаю, что у вас за проблемы, но без Кати переговоры с коллекционерами провалились бы однозначно. Там такие раритеты выявились, что у меня крыша сразу съехала! А на фотографии - представь! - сам Недозбруев!
  
  И он в двух словах передал содержание письма Матильды. Как и следовало ожидать, Никита заинтересовался мгновенно. У Андрея аж рука онемела держать телефон и вспоминать подробности. Прервавшись, Боровиков пообещал:
  
  - Я в ближайшие дни наберу этот текст и сброшу тебе, хорошо? Если невтерпеж, у Кати пока можешь расспросить.
  
  - Не, - признался Никита. - Лучше подожду твоего текста. Мы с Катькой нынче в контрах.
  
  - Да что у вас там произошло?! - Не выдержал, наконец, Андрей. - И что еще за Алёшенька?
  
  Помычав, словно у него болят все зубы сразу, Никита выматерился.
  
  - Не вспоминай этого!.. Еще немного и я его просто пристрелю. Если дядя Женя, Катькин отец, раньше не успеет. Понимаешь ли, это наш зять!
  
  - В каком смысле? - Уже догадываясь, с замершим сердцем переспросил Андрей.
  
  - Ну, как в каком? В прямом! Муж Катькин! В общем, 'возвращение блудного попугая'! Или как там у Ильфа и Петрова про гири? 'Пилите, Шура, пилите!'
  
  Из всей гневно-эмоциональной тирады Никиты Андрей понял только одно. Катя, оказывается, замужем! И больше ничего не слышал, переживая совершенно выбившую из колеи новость. Наконец, Никита попрощался, связь прервалась. Горестно усмехнувшись своим недавним мыслям и надеждам, Боровиков механически закинул мобильник в карман.
  
  Вернулся он к действительности только через полчаса, на повороте к деревне Чкалово. Значит - впереди был костер на берегу Днепра, у Малеевой будки, и долгий разговор ни о чем со стариной Шурой...
  
  
  
  
  
  
  
  Глава XXXVII
  1919 год, март, 25-го дня, 19.00 часов, город Сожель, улица Румянцевская
  
  Вернувшись в квартиру Дорошевичей и три часа просидев на кухне с остекленевшим взглядом, погруженная сама в себя, Лиза выкурила одну за другой все свои папиросы. И поняла: дольше здесь находиться невозможно.
  
  Софья Ивановна и Кирилл, пребывающие в радостном, приподнятом настроении, готовились к приему гостей. Победу восставших они приняли всей душой и считали событие праздником, долгожданным освобождением от опостылевших большевиков. Присутствие в их доме комиссарши Корнеевой выглядело, по меньшей мере, неуместным. Однако хозяева были людьми интеллигентными и великодушными, прекрасно понимающими, что податься Лизе - просто некуда.
  
  Вот только саму 'большевичку' такое положение вещей не устраивало. И, быстро собравшись, она надумала уходить. Хотя бы и в свою страшную, залитую кровью квартиру. Случай подскажет, как дальше быть - положилась 'на авось' Корнеева.
  
  Сцены 'прощания', памятуя об упрямстве и настойчивости госпожи Дорошевич, Лиза постаралась избежать. Оставила короткую записку со словами благодарности и тихо выскользнула за дверь. Скорее всего, ее исчезновение принесло хозяевам только облегчение.
  
  На улице начинались сумерки. Прохожих стало больше, и патруль мятежников, от которого испуганно шарахнулась за угол Лиза, уже никого не останавливал. В воздухе висело ощущение ожидания и неопределенности. Люди с любопытством посматривали на вооруженный патруль, на проходящих военных, что-то обсуждали, собираясь на тротуарах в небольшие группы, и вчитывались в очередное воззвание повстанческого комитета.
  
  Заметив на ближайшей афишной тумбе еще мокрый от клея листок, Корнеева нерешительно приостановилась и быстро пробежала глазами текст объявления. Повстанцы объявляли о своей победе в городе и официально провозглашали Недозбруева командующим армии Русской Республики. Заинтересовавшись подробностями, она не услышала, как кто-то подошел из-за спины и аккуратно, но цепко взял ее за локоть.
  
  От страха Лизу едва не парализовало. И все же она нашла в себе силы не вскрикнуть. Только дернулась, пытаясь высвободиться.
  
  - Тихо, Елизавета Михайловна!
  
  Голос был знакомым. Очень знакомым! Корнеева осторожно оглянулась - так и есть! Химаков! У нее даже дыхание перехватило.
  
  - Иван Артемьевич! Боже мой, как Вы меня напугали! И как я рада Вас видеть! Вам удалось уйти?! Мы еще вчера знали о Вашем аресте! - Стараясь сдерживать эмоции и говорить как можно спокойнее, Лиза внимательно вглядывалась в железнодорожного комиссара. По виду, всё с ним было в порядке. Вот только лицо посерело, и глаза как будто глубже ввалились.
  
  По предложению Химакова, они прошли к бульвару на Румянцевской и присели на скамейку в тени раскидистой ели.
  
  - Вам не холодно, Елизавета Михайловна? - Проявил заботу комиссар.
  
  Она мотнула головой.
  
  - После сегодняшних событий... Мне уже ни горячо, ни холодно. Так стыдно, что они - там, а я - здесь! - Имея в виду товарищей из 'Савоя', призналась Лиза. - Вы видели, как их вели?..
  
  Помрачнев, Иван Арсентьевич кивнул.
  
  - Не казните себя, Елизавета Михайловна! Это счастье, что Вам удалось уцелеть и избежать тюрьмы! Как вы выбрались из 'Савоя'?
  
  - Мы со Звягельским до последнего находились на телефонной станции. В 'Савой' попасть не успели, - намеренно не вдаваясь в подробности, после паузы ответила она. - Я прослушивала разговоры мятежников. От них и узнала, что арестован железнодорожный комиссар, а остальных коммунистов, задержанных в вашем клубе, они отпустили.
  
  К счастью, объяснять, каким образом ей удалось избежать ареста, Лизе не пришлось. Химаков перекинулся на рассказ о своих злоключениях.
  
  - Видел я этого бандита Недозбруева, - неспешно сворачивая из махорки 'козью ножку', обронил комиссар. Помолчал, хмуря косматые серые брови и презрительно сморщившись, продолжил. - Не годится он в руководители. Собственного мнения не имеет. Четыре часа не мог решить, как со мной поступить. У своего штаба прямо при мне совета спрашивал. Одно офицерье выступало за расстрел, другие говорили, что помнят меня по отправке на фронт, и предлагали отпустить. И вот сидел я у него в вагоне, а он все соображал, что же выбрать... Это разве мужик? Тьфу!
  
  И не сдержавшись, Химаков с омерзением сплюнул.
  
  - В очередной раз приводят меня к нему около полуночи. Говорит: пиши расписку, что против нас не пойдешь. Трудно, что ли? Чай, грамотный. Написал. Пусть подотрется этой бумажкой, когда от наших будет драпать!
  
  Лизу покоробило. Сама она как-то серьезнее относилась к своим обещаниям. Даже данным врагу.
  
  - Дрянь дело, что партбилет отобрали! - Выпустив густое облако едкого махорочного дыма, скривился Иван Артемьевич, покачал головой и сквозь зубы пообещал кому-то в воздух. - Но ничего! Иван Химаков еще покажет кузькину мать! Ишь, из города запретили выходить!.. Это кто ж - мне! - запретить такое может!? Хрен вам с перцем, а не послушный Химаков!
  
  И, помолчав, неожиданно добавил с глухой интонацией. Будто взволнованно:
  
  - А то айда со мной, Елизавета Михайловна? Я на Узу сегодня пробираться буду, к нашим. Тайные тропы еще с оккупации знаю...
  
  И посмотрел на нее так обволакивающе, что нехорошо сделалось. Не простой взгляд - с затаенной надеждой, умоляющий. Пожалуй, даже плотоядный. А ведь еще минуту назад она, не раздумывая, пошла бы. Но теперь было от чего засомневаться. Лиза поспешно отвела глаза и категорично покачала головой.
  
  - Мне нужно к дочке... Убедиться, что все хорошо. Да и поручение одно от Каганова есть. Он звонил нам из Брянска...
  
  Неожиданно Химаков схватил ее за руки, встал перед ней на колени и с жаром в глазах признался:
  
  - Елизавета Михайловна! Лизонька! Да я ради тебя на всё, на всё готов! Жонку позабыл, глаза б мои на нее не глядели! Как впервые встретил тебя, покой потерял! К чему тебе тот жидёнок однорукий?! Бежим вместе! Начнем новую жизнь! Россия - она большая! Найдем свое место!..
  
  С негодованием и брезгливостью Лиза вырвалась и вскочила со скамейки.
  
  - А ну перестаньте! Да как Вы смеете!.. Такое предлагать! Я к Вам, как к товарищу! А Вы!.. - Она и вправду ненавидела его в тот момент.
  
  Химаков побледнел. Отшатнулся, встал. Исподлобья хмуро впился в нее взглядом. Лизе даже нехорошо сделалось.
  
  - Ты пожалеешь об этом! - Прошипел он, грязно выругался и, многозначительно оглядываясь на нее, пошел в сторону Липовой улицы.
  
  Корнеева разочарованно опустилась на скамейку. На душе было гадко. Винить в происшедшем, в первую очередь, стоило саму себя. Да, она никогда не кокетничала с Химаковым. Тому, как оказалось, достаточно было ее доброго товарищеского отношения, чтобы питать надежды. И все же, все же - она должна была понимать, что в качестве жены председателя парткома представляет собой объект повышенного внимания. Должна была дозировать свои взаимоотношения с окружающими. Ради мужа и их дальнейшей совместной жизни.
  
  Ведь Лиза - самый простой способ нанести удар по Каганову. Этого не понимают всякие 'робин гуды' и 'дубровские' из пришлых мятежников, зато на подсознательном уровне чувствуют свои же 'товарищи'. Те самые, у кого не порядок с нереализованными амбициями и затаенными обидами. Разве мало таких? Увести жену у председателя парткома или просто соблазнить - все равно, что в грязь мордой окунуть. Значит, 'жидёнок однорукий'? А хоть бы и так! Да только не тебе, Иван Арсентьевич, с твоем мелкой душонкой, с ним равняться!
  
  
  
  
  
  1919 год, март, 25-го дня, 20.00, пассажирский поезд, между станциями Смоленск и Орша
  
  Сожель отрезан. Словно больше нет этого города. Нет связи, нет сообщения, нет известий. Пока нет. Кто-нибудь с новостями обязательно прорвется. А пока, если ничего не можешь сделать, чтобы пробить неизвестность, надо просто ждать. Набраться терпения и ждать.
  
  Лев тяжело вздохнул и закрыл глаза. Смотреть на закопченный, с разводами ржавчины потолок вагона опостылело. Лучше бы поспать. Но сон тоже не шел. Гомонили попутчики, надрывно вскрикивал младенец, мерно стучали колеса, иногда прорезал общий фон паровозный гудок. И остро хотелось, чтобы все это поскорее закончилось.
  
  Вспомнилось, как почти год назад, в Самаре, после трех бессонных дней Каганов прилег вздремнуть прямо на столе в своем рабочем кабинете. Полтора часа пролетели тогда быстрее мгновенья. Его разбудили сообщением, что мятежники проникли в центр города и уже обстреливают милицейскую часть. Взяв для надежности пулемет, он выехал с десятью товарищами на автомобиле к месту событий. Но буквально сразу же, через несколько кварталов от Штаба, его отряд нарвался на колонны вступивших в Самару белочехов...
  
  Тот бой практически не остался в памяти. Началась перестрелка, и Льва тяжело ранило в грудь. А затем осколки гранаты перебили сухожилия в плече, навсегда лишив руку подвижности. Мир померк. Он пришел в себя в госпитале, куда, рискуя жизнью, тайно устроили его товарищи. Без срочной операции и переливания крови, Каганов бы погиб.
  
  А в городе, к тому времени, уже хозяйничали белочехи. Ради конспирации пришлось переименоваться в Якубовича. И всё, наверное, было бы хорошо, не сыграй свою дурную роль случай.
  
  Льва узнал ошибившийся палатой посетитель. И потому из госпиталя, не долечившись, пришлось бежать. Товарищи, оставшиеся в подполье, хотели спрятать его в дачном районе, но напоролись на удивительно осведомленный патруль. Арест, допрос, после которого Каганов едва выжил.
  
  Скрывать свою личность смысла уже не имело. А вот людей, которые все это время укрывали, помогали, лечили, выдавать было нельзя. И потому он терпел, когда его избивали, когда франтоватый чешский офицер отрабатывал удары рукояткой 'нагана' по лицу и голове. Ну а когда, войдя в раж, повалил наземь и впечатывал каблуки в забинтованную грудь, в еще не закрывшуюся рану - вот тогда просто замолчал, надолго впав в беспамятство. Допрос был закончен, а Лев - брошен помирать в тюрьму. Удивительно, что не пристрелили. Наверное, полагали, что выкарабкается и будет полезен, как заложник.
  
  Избежав из-за своего состояния расстрела и заложнического 'поезда смерти', Каганов уже после освобождения узнал, какой ценой обошлись для Самары первые, самые кровавые дни мятежа. Под Липягами легло больше тысячи красноармейцев, защищавших город от вторжения пяти тысяч чехов. А потом - массовые расстрелы и зверские казни. В первые дни около трехсот красных убито только в Самаре. И единичные расправы, от которых волосы вставали дыбом. Юношу-большевика, задержанного на улице, белые связали и прицепили на длинной веревке к буйному жеребцу. Стегнули по крупу, и на глазах у толпы мальчик превратился в кровавый кусок мяса.
  
  Тяжело сглотнув ком в горле, Лев закурил. И память услужливо подсказала: восьмерых красноармейцев белые сожгли заживо в печи для обжига кирпича. С фантазией подходили к 'делу'. Или другой случай - уже в отношении мирного населения. Чех-офицер насиловал местную девушку, и она, изловчившись, полоснула его ножом по животу. В отместку и ее убили, и всю семью вырезали. Поборники свободы, чертовы!..
  
  Свой страшный и кровавый счет наверняка открыт и в Сожеле. Сколько уже времени город под властью мятежников? Каганов открыл глаза, чтобы посмотреть на часы. Восемь вечера... И даже на этот вопрос нет четкого ответа. Вчера вечером Брянский председатель Исполкома Игнат Фомин, с которым они вместе вернулись из Москвы, со съезда, показал ему две противоречащие друг другу телеграммы. Одна была передана по железнодорожной сети и говорила о том, что власть большевиков в Сожеле низложена и принадлежит какому-то повстанческому комитету. А другая пришла в адрес парткома, Исполкома и Чрезвычкома. Якобы, подписал ее Пухов. Но не Ивана манера построения фраз - слишком пространно, и слова для него не характерные. Мол, мятежные полки разоружены, загнаны назад, в вагоны и скоро будут отправлены на фронт. Эта явная фальшивка отменяла просьбу о помощи, и ей охотно поверили. Доводы Каганова - словно о стену горох. И на вопрос, почему же с Сожелем до сих пор нет связи, формально пожимали плечами: мало ли, экая невидаль? Известное дело - связь нынче отвратительная. Без вмешательства Москвы определенно дело не решится.
  
  Лев вновь и вновь прокручивал в голове вчерашний разговор с женой и Комисаровым. Жаль, что с Лизой удалось перемолвиться всего парой фраз. Теперь чувствовал себя совершенно выбитым из колеи. В груди холодело от дурных предчувствий - не остро, но ощущение было тягучим и постоянным. Возможно, никого уже нет в живых. Мятежники, скорее всего, контролируют телефон и телеграф. 'Савой', если еще не взяли, то к ночи точно возьмут. И Каганов всей душой хотел верить, что Комисарову и другим хватило мудрости отступить из 'Савоя'.
  
  А если не хватило?..
  
  ... В Брянске Каганов решил не задерживаться - толку все равно не было. Даже известный своей решительностью председатель уездной Ч.К. Медведев старательно отводил взгляд и рассказывал о недавних волнениях среди рабочих. Мол, опасно все свои силы выводить из города. Так чего ж там дальше ждать? Вспылив и высказав Александру Медведеву всё, что думает по этому поводу, Лев рванул ночным поездом в Смоленск, в Штаб Западного Фронта.
  
  В Штабе его приняли, но, конечно, без проволочки не обошлось. Сначала Каганова вынудили пару часов потомиться под дверью. Потом молодой человек с внешностью и выправкой юнкера провел председателя Сожельского парткома через лабиринт коридоров в небольшое помещение, из которого еще издали доносились беспрерывные звонки телефонного аппарата.
  
  Хозяина кабинета Лев узнал сразу - член Реввоенсовета от 16-й армии Пыжев. Человек видный - высокий, плотный, с жгучими черными глазами. Пару раз он приезжал выступать перед красноармейцами в Сожель и участвовал на одном из заседаний Ревкома. Но вот имени его, к сожалению, Каганов не запомнил.
  
  Экспрессивно разговаривая по телефону и активно жестикулируя, Пыжев указал гостю на пустой стул, предлагая присесть, и продолжил отчитывать кого-то на другом конце провода. Наконец, на острой эмоциональной ноте разговор закончился.
  
  - Это Вы из Сожеля? - Крепко пожимая руку, спросил член Реввоенсовета, все еще раздраженно поглядывая на телефон. Выяснив, что Лев прибыл к нему из Брянска, а не из захваченного второй бригадой города, хозяин кабинета заметно огорчился. Но не преминул заверить.
  
  - Первые эшелоны с войсками уже почти готовы. Скоро отправляем! Сбили нас с толку эти телеграммы-фальшивки! - Он негодующе качнул головой и резко выдохнул. - Но - разобрались! В семь утра получили разъясняющее сообщение от Добрушского начальника милиции. Да, в Сожеле белогвардейский мятеж, и по-прежнему нужна помощь.
  
  - Шипов? - Взволнованно уточнил Лев, вспомнив фамилию милиционера. - Подробности какие-нибудь известны?
  
  Но Пыжев в ответ с досадой махнул рукой.
  
  - Я, признаться, от Вас их надеялся получить. Что могу сказать?.. Мы связались с этим Шиповым по прямому проводу. Говорит, всю ночь и утро на станцию поступают странные звонки. Неизвестные выспрашивают, есть ли эшелоны с войсками, сколько и куда направляются, в каком состоянии пути между Сожелем и Добрушем. Честно признаться: не ожидали мы, что такие таланты во второй бригаде пропадают!
  
  Хлопнув ладонями по столешнице, Пыжев встал, предложил Каганову папиросы и с удовольствием закурил, игнорируя новый телефонный звонок.
  
  - Да еще начальник станции Добруш отличился. Не передал дальше вчерашнюю телеграмму из Сожеля с просьбой о помощи. Мол, посчитал провокационной. Ему ваш председатель Чрезвычкома ночью звонил. Как там его - Пухов? А эта контра заявляет, что без ведома своего начальства не уполномочен передавать сообщения такого толка. Шипов под стражу его взял.
  
  Лев с трудом перевел дыхание.
  
  - Я могу связаться с Шиповым? Через Ваш аппарат?
  
  Пыжев благодушно кивнул и набрал телефонную станцию. Ожидание разговора с Добрушем затянулось минут на десять. За это время Каганов успел выяснить, что войска, снаряжаемые на помощь Сожелю, тоже не блещут выучкой и боеготовностью. В тот же Добруш планировали отправить в буквальном смысле голодный, раздетый полк. И прежде, чем бросить его на выручку Сожелю, предстояло где-то разыскать сто пудов хлеба, чтобы накормить красноармейцев. Иначе грозил бунт.
  
  Надежду внушали только курсанты Витебской и Могилевской школ красных командиров, команды двух бронепоездов, ну и отряды добровольцев-коммунистов. Остальные... Была опасность, что они переметнутся на сторону противника.
  
  От телефонного звонка Каганов даже вздрогнул. И с нетерпением принял трубку от Пыжева.
  
  - Товарищ Шипов? - Надсаживая голос, почти прокричал Лев. - На проводе Каганов. Нет, я в Смоленске! С кем из наших Вы разговаривали? Как узнали, что телеграммы фальшивые?
  
  Узнав, что ему звонит 'сам' председатель парткома, начальник милиции разволновался, кроме того его голос звучал отвратительно тихо. То и дело приходилось переспрашивать.
  
  - Я ночевал сегодня в милиции. С рассветом звонит телефон. Как есть, в одном белье, бегу в канцелярию к аппарату. А в трубке голос такой - встревоженный, испуганный. Как узнал, что на начальника милиции попал, обрадовался и чуть не со слезами: 'Товарищ, мы погибаем! В Сожеле восстание. Мятежников около десяти тысяч. Это воинские части в полном вооружении. Мы окружены со всех сторон белогвардейщиной! Телеграфируйте по всей Республике о призыве на помощь погибающему Сожелю'. Голос умолк. Я стою в недоумении - правда ли это? В Добруше было все спокойно. Решил позвонить в Ч.К. и вызвать товарища Пухова. Не отвечают. Думаю, может, спят еще? Звоню наудалую. Слышу шум, у телефона сразу несколько голосов. Прошу позвать Пухова. Вместо него ответил товарищ Вилецкий, еще и другие перебивают по другим аппаратам. Каждый старается передать своё, в результате ни от кого ничего не могу понять. Все ужасно волнуются, кричат. Единственное, что понимаю - в Сожеле действительно что-то страшное происходит. А потом резко всё оборвалось, и больше связи с Сожелем не было. Только мятежники на станцию звонили.
  
  - Вы разговаривали с Вилецким часов в шесть-семь утра? Я правильно понял? - Уточнил Каганов.
  
  - Ближе к семи.
  
  Лев машинально посмотрел время. Похоже, что два часа назад ревкомовцы потеряли телефонную станцию. А на телефонной станции находилась Лиза... Защемило сердце, и он с яростью стиснул зубы. Оставалось надеяться, что еще ночью она оттуда все-таки ушла. Ведь там до 'Савоя' всего-то сто саженей... Триста шагов!
  
  Окончание разговора прошло скомкано. Все, что знал, Шипов уже рассказал. И до сих пор к нему в Добруш никто из сожельских большевиков не прорвался. Плохой знак. Засиделись. О чем Лев говорил Комисарову? Почему он не послушал? Уходить надо было еще ночью, раз помощь не пришла! Получится ли теперь уйти в светлое время суток?
  
  
  * * *
  ...Весь день Каганов прохлопотал при штабе, помогая Пыжеву в организационной работе, взвалив на себя переговоры с Могилевом. И первым узнал от губернского военкома Горбачева, что 'краса и гордость' Красной Армии, будущие 'настоящие пролетарские командиры' из Витебска, не оправдали возложенных надежд. Согласно оперативному донесению, курсанты намеревались всем составом перейти на сторону мятежников - сразу же после прибытия на позиции. К счастью, инцидент удалось предупредить. Эшелон с будущими командирами на полпути был остановлен и отправлен назад, в Витебск.
  
  Уже ближе к вечеру, улучив свободный момент, Лев вновь связался по прямому проводу с начальником Добрушской милиции Шиповым.
  
  - Все утро мятежники звонили, обстановку выясняли. Видать, неспроста, - поведал он. - Пришлось искать паровоз и с ребятами ехать пути разбирать. Шесть звеньев изъяли и с собой увезли.
  
  - Говорят, к Вам добровольцы приходят? - Решил прояснить обстановку Каганов.
  
  - Да, с утра небольшой отряд из Новозыбкова прибыл. С его помощью перебежчиков из Сожеля отлавливаем и в железнодорожный Чрезвычком для разбирательства доставляем.
  
  - Что за перебежчики? С какими вестями? - Встревожился председатель парткома.
  
  - Да там, Лев Маркович, никого толкового! Мародеры, да всякие мутные личности. Награбили добра себе в Сожеле и бегут. Молвят, мятежники сегодня строго за погромщиков взялись. И те спасаются, как могут.
  
  Льву это известие не понравилось. Следовало из него, что кто-то намерен установить в городе твердый порядок. Значит, то не просто бунтари и дезертиры...
  
  - Кто-нибудь из большевиков сумел пробиться?
  
  Шипов разочаровал ответом.
  
  - Нет. По крайней мере, мне до сих пор не доложили. И обстановка в Сожеле остается неясной. Мародеры толком ничего не знают. Это ж такая публика!.. Из их слов выходит, что вчера вечером и этой ночью шел грабеж еврейских квартир, лавок, магазинов...
  
  - И что - много уже поймали?
  
  - Много, товарищ Каганов! Отвели под их содержание рабочий клуб, но тот уже переполнен. Будем еще и другие здания бумажной фабрики использовать. Но, по крайней мере, одна польза от этих мародеров есть. Сняли мы с них обмундирование для прибывшего из Смоленска красноармейского полка. Конечно, всех бойцов не одели, но самые критические вопросы закрыли!
  
  - Ну а хлеб для красноармейцев нашли?
  
  - Ох, Лев Маркович! - Тяжело вздохнул начальник милиции. - Вот как раз - только-только приехал из Вылевской волости! У нас ведь в Добруше давно нет никаких хлебных запасов. А там, в имении, помнится, было! Но знали бы Вы, как нас встретили!
  
  О том, что хлеб возле Добруша найти непросто, Каганов и без Шипова знал. С первых чисел марта такое творилось. Даже в магазинах по карточкам не всегда удавалось купить. Разве что на базаре - из-под полы, для своих, да и то - по бешенной цене. А уж по мандату взять - задача архисложная и опасная.
  
  Тем временем, Шипов продолжал рассказ.
  
  - Прибыл я в волость, а у них там съезд сельских Советов идет. Посмотрели на меня, с головы до ног вооруженного, решили, что перед ними бандит. Но бумагу уполномоченную взяли, прочитали. А потом заявляют - не дадим хлеба и все тут! Мол, сами голодные. Да и к Добрушу в тех местах плохое отношение. Фабричная плотина им сенокосы затопила. Так что на нас там зуб имеют! Объясняю: хлеб нужен для Красной Армии, наступающей на охваченный белогвардейским восстанием Сожель. А они мне в ответ: почему же нам о мятеже ничего неизвестно? Мол, сами только оттуда прибыли, в городе все спокойно и хорошо. Пришлось пригрозить, что возьму хлеб силой. Потому что это - Момент! Если не помочь Сожелю, то Советская власть рухнет. И Вы представляете!.. Они мне заявляют, что у них имеется своя вооруженная сила! Хлеб не отдадут! Пришлось уйти из исполкома ни с чем! Но тут подоспел отряд красноармейцев. Посмотрели на него волостные власти, малость приуныли. И сразу стали соображать, где взять хлеба. Решено было с каждого двора по несколько фунтов собрать. И что Вы думаете? Всего за полчаса нужные сто пудов нашли!
  
  - Молодцы! - Не удержался от похвалы Лев. - Так что там у вас? Части готовятся выступать?
  
  - Да! В три часа двинули в наступление! А перед отправкой председатель Смоленской губЧеки напутствие давал. Обещал, что уже завтра красноармейцы пройдут церемониальным маршем с музыкой по Сожелю, и эту сволочь белогвардейскую в прах разнесут!..
  
  'Завтра... Но почему только завтра?' - Отчаянно задавался вопросами Каганов, сверля взглядом опостылевший потолок вагона. От того Добруша до Сожеля насчитывалось всего двадцать с небольшим верст. К вечеру могли бы взять город!
  
  Значит, не всё так просто. Похоже, что мятежники озаботились своей обороной... Не нравилось ему все это. Не так прост был бунт, каким казался. И Шипов, заканчивая с ним разговор, обронил, что арестована местная интеллигенция, пытавшаяся поднять восстание сегодня днем в Добруше. Наверняка и Сожельская контра воспряла духом, да поддержала бунтовщиков.
  
  ...Поезд медленно, но неуклонно вез Льва из Смоленска в Могилев. Какими бы они не были 'заклятыми товарищами' с могилевскими большевиками Суртой и Хановым, в нынешней обстановке - не до амбиций и старой свары. Придется наступить 'песне на горло' и вместе с заносчивым и самолюбивым Иваном Суртой, председателем губкома, бороться за освобождение родного Сожеля.
  
  
  1919 год, март, 25-го дня, 22.30 часов, губернский город Могилев
  
  Поеживаясь от вечерней прохлады, Лев пересек перрон и вошел в здание Могилевского вокзала. Давненько он здесь не бывал. Необычный по форме восьмиугольный вестибюль как-то поблек, растеряв свою недавнюю роскошь. Вероятно, все дело было в давно не убираемой грязи и загромождавших пространство грубых лавках, на которых сидела, лежала, копошилась в своих вещах разношерстная и довольно многочисленная публика.
  
  Протискиваясь через толпу прибывших вместе с ним пассажиров, Каганов направлялся к комнате начальника станции. Ему нужен был телефонный аппарат и срочная связь с губкомом или Ч.К..
  
  - Лейбочка?.. - Изумленный женский голос заставил остановиться и почувствовать, как сжимается сердце. Он сразу понял, кто его окликнул, кому принадлежат завораживающие слух бархатные интонации, и тут же проклял эту случайную встречу. Хотелось немедленно, стиснув зубы, сбежать. Но воспитание заставило повернуться лицом к даме.
  
  Ее совершенно незнакомый, неожиданный облик поразил Льва. Из тоненькой, хрупкой тростиночки с копной кудрявых волос, Геся превратилась в яркую, пышнотелую даму с привлекательными формами.
  
  - Что - не можешь узнать? - Блеснула она белозубой улыбкой из-под легкой вуали.
  
  - Да, Геся. Ты изменилась, - признал Лев. И почувствовал предательский интерес к ее изменениям. Ту, прежнюю, свою Гесю, он хорошо помнил. Слишком хорошо. А вот нынешнюю...
  
  - Ты - тоже, - пристально глядя ему в глаза, Геся знакомым до боли жестом поправила выбившийся из-под шляпки локон.
  
  - Почему ты в трауре? - Неожиданно заметил он цвет ее одежд.
  
  На мгновенье Геся нахмурилась и отвела глаза. Но только на мгновенье.
  
  - Моего мужа месяц назад бандиты убили. Вот, живем теперь с дочкой одни в Могилеве. Думала к родителям в Сожель податься. Да всё никак не соберусь...
  
  - Прими мои соболезнования, - произнес Лев стандартную в таких случаях фразу и попытался вспомнить, что сообщал Матвей Хавкин о ее муже. Классический буржуй преклонного возраста, кажется так? Ребенка ему родила...
  
  Он ненароком задумался. Перед глазами пронеслось то время, заполненное болью от ее предательства. Тюрьма, этап, заброшенная ангарская деревушка... Изматывающая тоска, ощущение полного одиночества и острая ненависть. К ней, к себе, к миру, к часам, дням и неделям, нестерпимо медленно отсчитывающим его срок. А сейчас, как ни в чем не бывало, она что-то щебечет, мило улыбаясь... Впрочем, верно - зачем ей всё это было нужно? Молодая, красивая, привыкшая к уютной и спокойной жизни.
  
  - Ты надолго в Могилев? - Заметив его нарастающее отчуждение, встревожилась Геся. И явно намеренно закусила нижнюю губу. Странно, спустя столько лет это по-прежнему производило на него впечатление. Кровь ударила в виски. Но, к счастью, разум и сердце оставались холодными.
  
  Лев неопределенно качнул головой. Не нравилось ему свое состояние. Он знал, что сможет обуздать его. Но уже сам факт, что оно возникало, вселяло тревогу. Нашел время таращиться на совершенно чужую, пусть и очаровательную женщину. Лиза неизвестно на каком свете, в серьезной опасности, а он тут замер, как изваяние, и не в силах сойти с места.
  
  И ведь соскучился по жене, и все мысли - только о ней. Даже в этот момент. И потому перед Лизой, прочно владеющей его душой, было особенно совестно - словно она сама сейчас видела и чувствовала, что творится с ним!
  
  Когда-то в жизни Каганова одна женщина внезапно затмила другую. Интуитивно он попытался повторить ту ситуацию, в надежде избавиться от наваждения. Еще не сводил взгляда с Геси, а в голове уже ярко разворачивалась картинка времен короткого енисейского лета 1916 года.
  
  ...Теплое, солнечное утро. Лев бежит по высокому берегу реки, как бегал ежедневно после обязательных упражнений с гирей. Одуряюще свежий и ароматный воздух, в котором мешается запах тайги, большого речного простора и цветущих у тропинки трав. Внизу, на отмели у галечной косы стирают белье деревенские бабы. И среди них сразу выделяется молоденькая жена большевика Николая Корнеева - высокая, стройная, с тонкой талией и с сияющими в свете солнца золотистыми волосами. Красавица. Кажется, ее зовут Лиза, вспомнил он.
  
  Она в задумчивости долго трет одну и ту же вещь, как вдруг неожиданно - даже Лев вздрогнул - ее окатывает ведром речной воды бойкая деревенская девка. Ошарашенная Лиза вскакивает, ее восхитительное тело облепляет мокрая одежда, и, недолго думая, решает проучить проказницу. Зачерпывает своим ведром немного воды и с азартом гонится за девкой по отмели. Брызги, смех, визг, молодые женские тела - Каганов, не удержавшись, останавливается полюбоваться редким для здешних мест зрелищем.
  
  
  Лев улыбнулся, не заботясь, что Геся примет улыбку на свой счет. Тот момент был, наверное, первым за целый год в ссылке, когда он не рвал себе душу и откровенно восхищался другой женщиной. Жаль, не свободной, но сердцу ведь не прикажешь. С тех самых пор время в ссылке пошло быстрее и его наполнили случайные встречи и редкие шутливые разговоры. Даже выяснение отношений с ее мужем пришлось пережить - тому, безусловно, не нравилось, пусть и платоническое, но очевидное внимание Льва к Лизе, ставшее для всего поселка и окрестностей притчей во языцех. Чем еще народу развлекаться в глуши? А для него это было новой, неожиданной, но приятной 'болезнью'. Если бы кто сказал ему тогда, что однажды Лиза станет его женой, он бы просто не поверил такому чуду.
  
  Удивительно, но, вспоминая о жене, Каганов умудрился связно поддерживать беседу. Глянув в очередной раз на Гесю, с которой успела слететь самоуверенность и немалая толика очарования, он почувствовал жалость: 'А тебя кто любил все эти годы? И кого любила ты?'. Но дальше оставаться в ее обществе Каганов посчитал излишним.
  
  - Извини, Геся. Мне нужно идти, - вежливо улыбнулся Лев, намекая тем самым, что пора прощаться.
  
  В глазах бывшей жены явственно промелькнуло разочарование. Поджав губы, она, вопреки его ожиданиям, вдруг попросила:
  
  - Проводи меня до дому. Это недалеко. Мы ведь не успели толком пообщаться!..
  
  Нахмурившись, он недовольно глянул на нее. И, не удержавшись, отрезал:
  
  - Геся, у меня нет ни времени, ни желания разводить разговоры. Будь здорова!
  
  Она удивленно распахнула глаза. Не ожидала. Растерялась. Забыла, что Лев может рубануть впрямую. Впрочем, могла и не знать. С ней он всегда был мягок. М-да, хотел бы отомстить - лучше не придумал бы.
  
  Не дожидаясь ответа и словно вырезая Гесю из действительности, он продолжил путь к помещению начальника станции. Совесть попыталась было заикнуться, что нехорошо оставлять одинокую даму без помощи, да еще поздно вечером. Но Лев знал Гесю: покажи ей палец и она всю руку откусит. И потому задвинул сомнения в сторону.
  
  Толпа в вестибюле заметно поредела, идти к заветной двери оказалось всего-ничего. Показал удостоверение стоявшему у входа красноармейцу, поздоровался, представился молодому пареньку из железнодорожной Чрезвычайной Комиссии. И тут же заполучил в пользование телефонный аппарат.
  
  Теперь следовало определиться: кому звонить? Председателю губкома Ивану Сурте? Лев с неприязненностью поморщился. Нет, с ним еще успеет наобщаться. Лучше уж пока иметь дело с чекистами. И попросил связать с губернской Ч.К..
  
  Трубку поднял знакомый ему Хаскин, начальник особого отдела. С воодушевлением поприветствовав Каганова и пообещав 'кое-какие новости', он немедленно выслал авто. Яков был расторопным и довольно приятным в общении человеком. Жаль, что таких товарищей в Могилеве было немного. По крайней мере, с 'сожельскими сепаратистами' он держал нормальный и конструктивный тон.
  
  Лев усмехнулся, вспоминая телеграмму, показанную ему в Москве Янкелем Аграновым. В ответ на инициативу Сожеля исправить собственными силами хлебный кризис в городе и произвести самостоятельную поставку зерна и муки из Украины, могилевский комиссар продовольствия Инденбом обозвал Селиванова и других сожельских большевиков сепаратистами, и в истеричном тоне потребовал не поощрять подобных проявлений. Москва пошла навстречу Могилеву. И в итоге почти весь март Сожель просидел без хлеба. Из-за того, что чьи-то амбиции были задеты. И кто теперь виноват в очередном камушке в основании Сожельского бунта?
  
  Площадка перед зданием вокзала практически опустела. Оставалось несколько пролеток извозчиков, и, кажется, в одну из них только что уселась Геся. Хмурясь, Лев покачал головой. Еще недавно он думал вернуть ее. К счастью, до этого не дошло. Как это говорится? В одну реку дважды не войти? Жить с человеком, способным на предательство и знать, что оно обязательно случится в сложный момент?
  
  От мыслей его отвлек звук резко затормозившего автомобиля. Яков Хаскин, облаченный в роскошную кавалерийскую бекешу, лично прибыл встретить гостя. Энергичной походкой обогнул авто, крепко пожал руку и приглашающе распахнул перед Кагановым заднюю дверцу.
  
  Усевшись рядом, чекист, не теряя времени, с интересом расспрашивал о Брянске и Смоленске, особое внимание уделил вестям добрушского начальника милиции.
  
  - Одна из частей, выступившая днем из Добруша, вечером переметнулась на сторону мятежников, - скупо сообщил Яков.
  
  Они помолчали. Лев угрюмо уставился невидящим взором в окно. Насколько долго все это затянется?
  
  - Какие-нибудь известия о ситуации в Сожеле есть?
  
  Хаскин кивнул.
  
  - Я разговаривал по прямому проводу с Селивановым...
  
  - Когда?! - Встрепенулся Каганов.
  
  - Днем. Ему удалось пробраться через заслоны мятежников...
  
  Не удержавшись, Лев засыпал чекиста вопросами. Но тот лишь виновато поджал губы и наморщил лоб.
  
  - Я не знаю многих ответов. По словам товарища Селиванова, в восемь утра 'Савой' еще держался, Чрезвычком - тоже. Все остальное было занято повстанцами. С рассветом начался обстрел из артиллерии и бомбометов. Боюсь, что там всё уже кончено...
  
  Каганов плотно стиснул веки, примиряясь с известием. Ничего не получалось. Он не желал в это верить.
  
  - Значит, они так и не ушли из 'Савоя'! Черт побери!..
  
  В ответ Хаскин лишь удрученно вздохнул.
  
  - Артиллерия? Они там что - решили весь город снарядами разнести?! Хотя, что им наш Сожель? - Хватаясь за голову, возмущался в воздух Каганов. А потом, резко остановившись и понизив голос, спросил. - Может быть, Селиванов что-то упоминал про сотрудника ВЦИК товарища Корнееву?
  
  Яков бросил быстрый взгляд на председателя Сожельского парткома и, странно сконфузившись, потупился.
  
  - Упоминал. Специально для Вас просил передать, если объявитесь.
  
  Лев застыл в напряжении. Драматическая пауза чекиста изводила душу.
  
  - И? - Не удержавшись, строго потребовал он.
  
  - Он сказал, что товарищ Корнеева категорически отказалась идти в 'Савой' и осталась на телефонной станции, - нерешительно произнес Хаскин. Затем перевел дыхание и, хмуря брови, продолжил. - В седьмом часу станцию захватили мятежники. О судьбе Корнеевой, как и о судьбе остававшегося там отряда, ничего неизвестно.
  
  
  
  1919 год, март, 25-го дня, 23.00, город Сожель, улица Липовая
  
  Бродить в одиночестве по темному, захваченному мятежниками городу было безумием. В какой-то момент к Лизе прицепились напившиеся 'медка', невменяемые солдаты. И неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы, к ее счастью, на улице не появился вооруженный патруль. Едва завидев его, 'красноармейцы' бросились врассыпную. Однако большинству скрыться не удалось. Совершенно трезвые конные мятежники окружили хулиганов и, к ее удивлению, повели, словно арестованных, в направлении тюрьмы.
  
  - Гражданочка! - Сердито окликнул Лизу один из патрульных, кавалерист средних лет с длинными усами. - Вы бы любопытство свое поумерили! Завтра погуляете! Домой идите! Опасно нынче!
  
  И возразить ему было невозможно. Не станешь же объяснять, что податься совершенно некуда.
  
  Спустя некоторое время Корнеева огляделась. Ноги сами принесли ее на улицу Липовую, к дому, в котором на втором этаже располагалась их с Львом квартира. Усталость диктовала своё. Никуда идти больше не хотелось. В окнах было темно - никаких всполохов, как при проникновении воров, замеченном еще с улицы Пуховым.
  
  Вспомнив о Пухове, о том, как его избивала толпа и конвой, Лиза едва не расплакалась. Кто знает? Возможно его, Комисарова и Вилецкого уже расстреляли? А она все еще бродит на свободе, в ожидании своей участи.
  
  Неожиданно Корнеева решилась зайти в квартиру. Черт с ним, с этим страхом и кровью на полу! Положиться на судьбу, хотя бы ночь провести защищенной домашними стенами. Все же лучше, чем испытывать везение на пустынных, темных улицах.
  
  Она осторожно открыла дверь подъезда, скользнула на лестничную площадку - вроде никого. Тихо ступая, поднялась на второй этаж. Достала ключ, держась в темноте за стену, прошла к двери в квартиру. Но отмыкать замки не пришлось. Раскуроченная выстрелами и топором дверь висела на одних петлях.
  
  С трудом сглотнув комок в горле от этого зрелища, Лиза в нерешительности замерла. Былая ее смелость бесследно испарилась, и она всерьез размышляла: не остаться ли на ночь здесь, на лестнице? Но неожиданно для себя вдруг разозлилась и решительно вошла в прихожую.
  
  Было темно и ничего не видно. Отчаянно разило нечистотами. Корнеева зажгла спичку, прикрывая ее свет сбоку ладошкой. Так и есть - пол в прихожей оказался загажен экскрементами. И, судя по количеству куч, в квартире побывало не менее двадцати человек. Впрочем, с выводами она поспешила. В комнате картина была подобной. Видимо, в течение дня сюда заходили все, кому не лень.
  
  Лиза заглянула в кухню. В ней до рези в глазах воняло мочой. Но, по крайней мере, куч не увидела. А еще здесь оставалась целой массивная деревянная дверь. Возможно, даже дубовая. Закрыв ее и заблокировав, как засовом, ножкой разбитого стула, Корнеева перевела дыхание. Затем, на свой страх и риск, распахнула окно, чтобы освежить воздух.
  
  Постепенно глаза привыкли к окружающему мраку. В кухне, как и везде в квартире, царил полный разгром. Разбитая посуда, расколоченная топором мебель... Уцелел только небольшой стол и простенький табурет. Все, что представляло хоть малейшую ценность, исчезло. Так что и продукты искать не стоило.
  
  Случайно споткнувшись о Левину гантелю, Лиза с благодарностью улыбнулась. Словно помощь от мужа получила. Ведь теперь у нее появилось какое-никакое оружие.
  
  Но наклонившись за гантелей, она едва не лишилась чувств от ударившего по носу зловония. Возле поверхности пола разило особенно невыносимо - тут и открытое окно не спасало. Накатил столь резкий, столь сильный приступ тошноты, что удержать в себе остатки давешнего обеда не представлялось возможным. Корнеева не помнила, как успела найти уцелевшую корзину для мусора. Целую вечность ее выворачивало наизнанку - по видимости не столько от смрада, сколько от нервов и переживаний страшного дня. Потом, дрожа всем телом и пытаясь выровнять дыхание, она с трудом опустилась на табурет, постепенно приходя в себя. На душе было противно и мерзостно. Остро хотелось умыться и сполоснуть рот, но не хватало сил даже просто пошевелить рукой.
  
  Немного успокоившись и почувствовав облегчение, Лиза подошла к водопроводному крану и только вблизи поняла, что у того сорван вентиль. Разочарованно чертыхнувшись, она решилась ненадолго покинуть кухню. Тем более, что ванная располагалась совсем неподалеку - буквально в шаге от ее нынешнего убежища. Пообещав себе, что ничего страшного не случится, Корнеева, захватив на всякий случай гантелю, разблокировала и открыла дверь.
  
  Сразу же потянуло сквозняком, добавив новую порцию вони. Чувствуя, как накатывает неумолимая тошнота, Корнеева лихорадочно зажала нос. Но было поздно. Приступ скрутил ее прямо у входа в ванную, довольно быстро лишив чувств.
  
  Она пришла в себя на полу в ванной. Сверху на лицо летели брызги воды, а затем чья-то ладонь легонько постучала по щеке.
  
  Расширив глаза от ужаса, Лиза резко села, ощупывая пол возле себя в поисках гантели. Хотелось кричать, и, в то же время, подать голос было страшно. Чужая рука исчезла. Вместо нее раздался сдавленный шепот. Говорил определенно мужчина. Но силуэт его оставался для нее невидимым.
  
  - Все хорошо! Не бойтесь!
  
  - Кто Вы? - Требовательно спросила Лиза, подобрав колени поближе. Незнакомец пока не предпринимал попыток напасть или ограничить ее в движениях.
  
  - Тише, Лизавета Михайловна! - Остерег ее говоривший. - Это я - Матвей Хавкин! Давно уже Вас здесь жду. Едва не просмотрел. Хорошо, что Вы окно на кухне открыли! Сразу понял - товарищ Корнеева пришла.
  
  Не слушая объяснений, Лиза попыталась справиться с прорвавшимся потоком слез. Хавкин был надежным человеком. Раз он появился, всё теперь будет хорошо. И от этого только сильнее хотелось плакать.
  
  - Пойдемте отсюда! Здесь не стоит задерживаться. Столько сволочей уже побывало и наверняка еще найдутся желающие, - торопил ее Матвей.
  
  Корнеева часто закивала головой, поднялась и все же первым делом умылась. Правда, вытереть лицо оказалось нечем. В чистоте своей одежды она уже сильно сомневалась. А от полотенец в ванной и след простыл.
  
  Холодная вода заметно взбодрила и отрезвила ее.
  
  - Я готова, Матвей. Куда пойдем?
  
  Оставив вопрос без ответа, Хавкин мотнул головой в сторону выхода и двинулся первым. Они спешно спустились по лестнице и вышли через черный ход во двор, загроможденный сараями и растяжками для сушки белья.
  
  Оказавшись на свежем воздухе, Лиза и вовсе почувствовала себя человеком. Единственное - теперь казалось, что она успела вобрать в себя весь этот смрад. Хотелось переодеться и привести себя в порядок. Но другой одежды у нее больше не было.
  
  - Матвей, ты ведь в 'Савое' находился! - Вдруг осенило Корнееву. - Как тебе удалось тюрьмы избежать?
  
  Чекист засопел, нахмурился, но все же ответил.
  
  - Я не захотел сдаваться. Не верилось мне в 'милость' мятежников. Ведь так и получилось - никого не отпустили по домам, как обещали.
  
  - Отпустить по домам?! - оторопела Корнеева. - Кто мог в это поверить?
  
  - Да никто и не верил! - Сморщившись, махнул рукой Хавкин. - Там такая паника и неразбериха при сдаче началась!.. Кто хотел - постарался уйти. Майзлин ушел, Драгунский, Войцехович, Маршин... Из рядовых коммунистов - тоже достаточно.
  
  Пораженная, Лиза остановилась.
  
  - Пухов и Комиссаров, Вилецкий, Песя - они не захотели спастись???!!! Так получается?!
  
  Матвей угрюмо кивнул.
  
  - Так. У них был момент... Ушли бы вместе со мной по крышам через задние дворы. Целая группа бежала - все уцелели, несмотря на стрельбу повстанцев.
  
  - Но почему???!!! - Пыталась понять Корнеева. - Я видела, как их вели по Румянцевской к тюрьме! Это был ужас - настоящий путь на Голгофу! Пухова едва не растерзали! Песе, наверное, половину шевелюры вырвали! Ради чего им это терпеть?!
  
  Почернев лицом, Хавкин отвел взгляд:
  
  - Я говорил товарищу Комиссарову, что есть удачная возможность. А он... - Матвей резко замолчал. Потом, словно с трудом проглотив ком в горле, продолжил. - Комиссаров сказал, что как руководитель Штаба не имеет права бежать, оставлять в беде товарищей и перекладывать ответственность. Мол, весь гнев повстанцев обрушиться на рядовых коммунистов. Это будет подло. Товарищ Пухов тогда на него волком глянул, поматерился, и тоже говорит: 'Прав Семен. Нельзя нам уходить. А все остальные - кто может - спасайтесь. И считайте это приказом!' Песя бросилась ему на шею так, что не отцепить, и криком кричит. Не захотела без него уходить. Обнялся я с ними...
  
  Голос чекиста сорвался. Похоже, что говорить он больше не мог. И отвернулся, пряча лицо.
  
  ...В молчании они продолжили свой путь дворами улицы Липовой в сторону 'белых казарм'. Лиза мысленно повторяла вновь и вновь рассказ Матвея и не переставала поражаться мужеству Комисарова. Отдал себя на закланье. Может быть, тот же Пухов и предпочел бы бежать. Но смутил его своим шагом Семен. Определенно смутил. Да так, что вынудил повторить...
  
  Она попыталась гипотетически представить, как поступил бы Лев. И не смогла. В отличие от нынешних руководителей Штаба у Каганова был опыт пребывания в плену у мятежников. И дался он ему очень тяжело, заставив многое переосмыслить. Поэтому вряд ли бы Лев добровольно сдался...
  
  Неожиданно ею вновь завладел приступ рвоты. Пришлось, краснея от стыда перед Матвеем, срочно бежать за какой-то сарайчик. Странности собственного состояния встревожили Лизу. Неужели это нервы так давали о себе знать? Или, может быть, тиф?..
  
  - Матвей, ты не знаешь, какие первые симптомы у тифа? - Преодолевая смущение, спросила Корнеева. И тут же почувствовала на себе его внимательный взгляд.
  
  - У меня товарищ от тифа... ну, того, - замялся Хавкин. - Так у него сначала вроде жар был.
  
  Высокой температуры у себя Лиза точно не ощущала. Может быть, просто отравилась чем-то у Дорошевичей?
  
  - Куда мы все же идем? - Требовательно спросила она у Хавкина, когда позади остались пустырь и ветхие бараки 'белых казарм'.
  
  Но тот лишь неопределенно качнул головой.
  
  - В надежное место.
  
  После последовавшей долгой паузы Матвей тоже стал задавать 'неудобные' вопросы: что происходило перед захватом телефонной станции, и каким образом Лиза его перенесла.
  
  Недолго думая, Корнеева решила быть предельно откровенной и рассказала всё, как на духу, исключив, разве что, бесцеремонные поползновения Химакова. На ее удивление Хавкин воспринял историю нормально, и даже с интересом расспрашивал о Недозбруеве.
  
  
  За разговорами время бежало незаметно. Они успели перейти Румянцевскую и через кладбище вышли на совершенно незнакомую Лизе окраину. Возле каменного одноэтажного домика, выходившего фасадом на улицу, Матвей приостановился и огляделся по сторонам. Затем поднялся на ступеньки невысокого крыльца и, улыбнувшись Лизе, постучал в дверной косяк, выбивая костяшками пальцев особый ритм. Наверняка, условный сигнал.
  
  Занавеска в темном окне дернулась, показался чей-то силуэт и вскоре послышались тяжелые шаги по ту сторону двери.
  
  - Нашел, - констатировал грубоватый женский голос. - Не прошло и полгода, Мотя! Как можно так долго искать? Девочка совсем устала!
  
  К своему ужасу Лиза вдруг поняла, что видит перед собой Левину маму. Ту, которая прокляла ее и своего сына!
  
  - Ну и чего застыла? Проходи, не выстуживай дом, - сурово осмотрев ее с ног до головы, приказала свекровь.
  
  Вскинув от удивления брови, Лиза подчинилась и прошла в теплое нутро дома. Матвей ее примеру не последовал. Замявшись и пообещав скоро зайти, он поспешил откланяться и сбежал, оставив ее один на один с незнакомой и своенравной еврейской женщиной.
  
  - Таки у меня скоро появится внук? Или внучка? - Усмехнулась вдруг Левина мать, внимательно глянув в свете керосиновой лампы на позеленевшую от тошноты невестку.
  
  Лиза захлопала глазами, неожиданно понимая и признавая ее правоту. Похоже, так и есть - беременна! И в этот раз без всех "прелестей" первых месяцев не обойдется.
  
  
  
  
  
  
  
  Глава XXXVIII
  1919 год, март, 26-го дня, 0.30 часов, город Сожель, временное помещение Штаба
  
  - ...И потому считаю необходимым в первую же очередь опубликовать обращение к служащим учреждений, - поблескивая стеклами очков в свете электрической лампы, убеждал собравшихся незнакомый офицер с тонким интеллигентным лицом.
  
  Кажется, он был сожельским. За минувший день к нам присоединилось немало антибольшивистски настроенных горожан. Причем не только офицеры и интеллигенция. Были среди них и торговцы, и рабочие, и ремесленники. Часть наверняка входила в подпольную организацию, с которой держал связь Савьясов. Вдаваться в подробности я просто не успевал, частично переложив миссию по связям с горожанами на Повстанческий Комитет. Что как раз ему по рангу и статусу.
  
  На нынешнем заседании я чувствовал себя в роли цыганского медведя или свадебного генерала. С одной стороны - присутствовать необходимо, поскольку обсуждаются основополагающие идеи нашей борьбы. С другой стороны, в обществе образованных и умных людей, входивших в состав законодательной комиссии при Комитете, и без моего участия рождались правильные слова и мысли.
  
  - Мы должны дать своеобразный сигнал гражданским силам Сожеля, что готовы идти на диалог, и что диалог этот нам необходим, - продолжал офицер, и в его предложении я не видел пока ничего нового. Все это обсуждалось еще вчера, в более узком кругу, но за неимением времени оформить связно свои мысли у нас тогда не получилось.
  
  - Я вижу это обращение в виде обычной информации от имени Повстанческого Комитета. Текст, примерно следующий: 'Служащие в государственных и общественных учреждениях города Сожеля. Ваши обязанности: 1) Продолжать свои занятия, поскольку они не противоречат принципам демократии. 2) Выбрать ответственных руководителей. 3) Выбрать делегатов и вступить в контакт с нами. Повстанческий Комитет Полесья'*
  
  (* - текст подлинный, но с изменением названия города)
  
  - Постойте, постойте, Сергей Иванович! - Перебил его поручик Калугин, уже совершенно оправившийся после освобождения из тюрьмы и успевший войти в состав Комитета в качестве делегата от второго батальона 68-го полка. - Вполне приличный текст! Давайте сразу его и запишем!
  
  Калугина поддержали все присутствующие. Текст был занесен на бумагу и тут же, не откладывая, отправлен в типографию.
  
  - Эх, жаль, в городе ни одной газеты не осталось! - Покачал головой названный Сергеем Ивановичем. - Продублировали бы воззвания в прессе, корреспондента пригласили бы на заседание. Так делалось во времена Директории, и общественность постоянно была в курсе происходящего. Открыто, доступно, никаких недосказанностей. М-да... За несколько месяцев большевики все газеты уничтожили!.. Это ж надо уметь! Даже оккупационные власти себе такого не позволяли.
  
  - Но ведь журналисты должны были остаться? - Предположил один из наших туляков, вызвав во мне почти физический укол боли. - Можно их подключить к составлению воззваний.
  
  Я случайно переглянулся с Кузиным. Тот помрачнел не меньше моего - ему было известно, в каком состоянии находилась Оля. И обстановку с журналистикой в городе он представлял.
  
  - Считаю бессмысленным затевать сейчас разговор о поисках корреспондента, - отрезал Кузин. - Только время потеряем и все равно никого толкового не найдем. Я, как известно присутствующим, сожельский по происхождению. И несколько владею ситуацией. Редакция газеты 'Полесья', в которой стоило бы искать специалиста, фактически вся в бегах. Бывшие бундовские издания не станут спешить нам на помощь. Мы ведь едва не устроили в городе еврейский погром. Лозунги то и дело возникали антисемитские. Поэтому предлагаю надеяться только на собственные силы. В конце концов, стихотворных шедевров от нас не ждут.
  
  С ним все согласились, и началось всеобщее высушивание мозгов. Правда, после того, как кто-то предложил определиться с главными постулатами, а потом уже 'наращивать' вокруг них слова, дело пошло. И писарь - смуглый паренек с хитрым прищуром глаз и смешливым выражением лица - с трудом успевал заносить на бумагу все возникающие тезисы.
  
  Получилось неплохо. Но прежде, чем поставить свою подпись, я еще раз придирчиво перечитал тексты. Чтобы не вышло, как с самым первым воззванием.
  
  'Обращение к партиям.
  
  Если вам дорога Россия, если вы боретесь за свободу, закон и мир, если вы стремитесь улучшить и облегчить жизнь рабочего класса, если вы хотите дать землю со всем, на ней произрастающим, труженикам земли, если ваша цель - прогресс и процветание творческих сил страны, знайте: мы с вами. Мы всеми силами поможем вам и в свою очередь обращаемся к вам за помощью в распространении наших идей в народных массах. Знакомьте народ с нами, облегчите наше тяжелое бремя борьбы с жестокими хищниками, и освобождение страны будет обеспечено.
  
  1-ая армия Русской Республики.
  Сожель, 1919 г.'*
  (* - текст обращения подлинный)
  
  
  'Ко всем профессиональным союзам.
  
  Мы боремся за право свободного труда, за право свободного пользования плодами работы своих рук.
  
  Мы уверены, что только организованностью рабочие всех профессий смогут добиться освобождения от тех, кто обманом присвоил себе право говорить от лица рабочего класса.
  
  Поэтому мы приветствуем профессиональные союзы и зовем вас, товарищи, придите к нам и помогите нам вашими знаниями и опытом.
  
  Повстанческий комитет Полесья' *
  (* - текст обращения подлинный)
  
  
  'Крестьяне!
  
  Ваши братья и дети, мобилизованные Троцким и другими преступниками, севшими на шею народа, восстали против 'Советской власти' и выгнали ее прислужников из города и уезда. Большевики были разбиты и бежали. Россия объявлена Народной Республикой.
  
  Строится новая народная власть.
  
  Никто не посмеет отныне отнимать у вас хлеб, никто не посмеет больше обкладывать вас чрезвычайными налогами.
  
  Мы кончили войну и заключили мир.
  
  Никто не возьмет больше ваших братьев и детей на убой.
  
  Крестьяне! Бейте в набат, гоните советскую сволочь из ваших селений, задерживайте подозрительных, выбирайте повстанческие комитеты в селах, деревнях, местечках и вручайте им временно всю власть.
  
  Командующий 1-й армией
  Народной Республики Недозбруев'*
  (* - текст воззвания подлинный, за исключением фамилии командующего)
  
  Внезапно повеяло восхитительным ароматом кофе. Я встрепенулся, отрываясь от бумаг. Горячий, крепкий кофе с хорошей папиросой сейчас определенно не помешал бы. Начиналась вторая ночь без сна, и мне с трудом удавалось не смыкать веки при чтении текстов. Мысли становились вязкими, тягучими...
  
  Дверь в залу неслышно открылась, впуская штабных порученцев, писарей и нарочных. Они сноровисто разнесли всем заседавшим по чашке заветного напитка, и сразу же в помещении поднялся одобрительный, радостный гул.
  
  - Никак на захваченном складе Упродкома кофий обнаружился? - Предположил Кузин.
  
  Мой адъютант Архангельский, таинственно улыбнувшись, пожал плечами.
  
  - Не могу знать. Сей кофе прислали в подарок командованию домовладельцы города - в благодарность за возвращенную собственность.
  
  - Но ведь сама передача зданий еще не состоялась, - недоуменно усмехнулся я. - Приказ подписан только вечером!
  
  - Очень хорошие новости, как и очень плохие, разносятся быстрее ветра, - глубокомысленно заметил сожелянин Сергей Иванович и с наслаждением отпил кофе. - Господи, впервые за целый месяц!
  
  - А что там со складом Упродкома? - Тихо спросил я у Кузина. В общей круговерти вчерашнего дня этот вопрос как-то выпал из-под моего внимания. А, между тем, запасы продовольствия в частях подходили к концу и срочно нуждались в пополнении.
  
  - Слышал от знающих людей... - Понизив голос, ответил Сергей Петрович. - На складе временно хранились товары, собранные разными уполномоченными для Москвы. Много картофеля, сахарина, папиросы. Хорошая добыча. Но точно ничего не скажу.
  
  Я сокрушенно вздохнул. Поспать этой ночью мне не придется. Как ни крути, надо проводить срочное собрание Штаба. Вопросов накопилась масса. Даже итоги операции по взятию города мы толком не подвели! Опять же - нужно подкорректировать планы на ближайшие дни. Да еще ситуация на станции Уза в Могилевском направлении требовала своего внимания.
  
  Пропуская мимо ушей сочинение следующего воззвания, я коротко набросал карандашом на тетрадном листе основные, оставшиеся неясными для меня моменты. И неприятно поразился. Похоже, я вообще не владел ситуацией!
  
  От испытанного шока слетели последние остатки сонливости. И пришло острое понимание - мне нужна вся информация. Даже та, которую по недомыслию спихнул на Повстанческий Комитет. Без всей полноты сведений - я словно слепой в лесу. Раз вызвался отвечать за всех - значит, не имею права на фатальную ошибку. Не смог собрать сведения до ночи - значит, не имею права на сон. Да и можно ли спать спокойно, не сумев ответить на важные и элементарные вопросы?! Вот на такой, например. Прошлой ночью взяли казначейство, выставили охрану... А что дальше? Кто ответственный?! Сколько средств удалось захватить?! Я и этого не знал! Или другой - где находится оружие и боекомплекты, захваченные у большевиков в 'Савое'? К нам присоединились люди, их нужно вооружать!
  
  Мысль моя сразу же переметнулась к схрону, который сформировали мы с Георгием. И про этот тайник я тоже запамятовал! Вот какими запасами следует вооружать присоединившихся к нам офицеров - новехонькие, едва очищенные от заводской смазки 'трехлинейки'! Ну а та сборная 'солянка', изъятая у большевиков, вполне сойдет для гражданских. И, если мне не изменяет память, до сих пор на схроне ждет-дожидается Семена Никитенко подарок от Савьясова - великолепная винтовка 'Маузер' с оптическим прицелом.
  
  Я продолжал вспоминать и распределять богатства нашего тайника. Тушенку определенно нужно было оставить на месте. Для бригады - это совершенно неощутимая капля в море. Ну а если, не дай бог, кому-то из своих придется скрываться и отсиживаться неопределенное время вне Сожеля - ящики с консервами могут очень даже пригодиться. Неплохо было бы оставить пару комплектов оружия с боеприпасами, одежду, мыло, медицинские препараты. И тут же пометил себе - сформировать аптечку при участии Журавина. Мотоциклет с запасами газолина?.. Тоже нужно незаметно перегнать. Вот только как на все это найти время? Вопрос становился риторическим.
  
  Неожиданно мое внимание вновь переключилось на заседание Повстанческого Комитета. Придав важности своему голосу, перед собравшимися выступал Кридинер. Я попытался вспомнить и не смог - чем он занимался в течение вчерашнего дня? Как и не получилось воскресить в памяти, где наш 'главный претендент' на должность начштаба подполковник Доссе?
  
  - Владимир Васильевич! - Впрямую обратился ко мне председатель Повстанческого Комитета. - Интересует Ваше мнение - как следует распорядиться арестованными большевиками?
  
  Перед глазами промелькнули поникшие, испуганные люди в переполненной камере, окровавленная моими стараниями физиономия Бочкина и лежащий на полу полумертвый Пухов.
  
  - Думаю, не стоит спешить, - стараясь скрыть некоторую неловкость, нахмурился я. - Для начала нужно навести порядок в их содержании, разобраться - кто есть кто. В полупустой тюрьме арестованных согнали в одну камеру. Это, конечно, неправильно.
  
  Легкая усмешка проскользнула на лице Кридинера, и у меня мелькнуло подозрение, что он в курсе моей вчерашней выходки. Впрочем, черт с ним и его знаниями!..
  
  - У Повстанческого Комитета уже есть соображения на счет арестованных? - Вернул я вопрос Михаилу Арнольдовичу.
  
  Тот неторопливо достал знакомый список главных сожельских большевиков - точно такой же мне предоставили еще вчера утром - и, вытянув вперед руку с листом, продемонстрировал присутствующим. Обращало на себя внимание, что добрая треть фамилий была жирно подчеркнута.
  
  - Вот, - со значимым видом указал на список Кридинер. - По предварительным сведениям, нам удалось захватить пятнадцать самых активных деятелей местного Совдепа. Это, конечно, большая удача. Среди них и главный чекист, и председатель Ревкома, и военком, и председатель исполкома. Я предлагаю отделить эту 'элиту' от общей массы арестованных и поместить в специальный вагон при штабном поезде. В качестве заложников - лучше и не придумаешь. Уверен, даже для Москвы угроза их жизни будет иметь вес.
  
  И мне сразу вспомнились подобные слова Георгия при обсуждении Рогачевских событий. Не иначе - почитывал Михаил Арнольдович архив погибшего командира. Может быть из-за этого, да под влиянием настроения, я и возразил ему.
  
  - Не вижу целесообразности. По крайней мере, пока. Насколько я помню, еще недавно шла речь о том, что мы будем судить комиссаров в присутствии горожан и общественных сил Сожеля. Судить настоящим судом, с присяжными заседателями. А не идти бандитскими методами комиссаров, против которых мы и выступаем.
  
  Неожиданно Кридинера поддержали другие члены Повстанческого Комитета. Меня с горячностью убеждали, что заложники нам жизненно необходимы, что это - адекватный ответ на действия большевиков, применительно к нашим родным и близким. Наверняка, многих офицеров сейчас терзала мысль - что теперь будет с их семьями, оставшимися по другую линию фронта? Это, безусловно, угнетало. Но, с другой стороны, и добавляло всем нам решимости идти до конца и победить.
  
  Да и я сам, признаться, не раз задумывался в эти дни: как аукнется родным моя неожиданная роль в восстании? Василия Филипповича и раньше сложно было заподозрить в симпатиях к Советской власти. После того, как большевики отобрали у него любимое детище всей жизни - пусть маленькую, но зато собственную самоварную фабрику - отец их на дух не переносил. Так что вряд ли его и мамина жизнь особо изменится. Валере, старшему брату, все будет нипочем. Попробуй его еще найди в той Москве! Нина - единственная сестра моя - к счастью, вне досягаемости. Вот уже год как живет с мужем в Болгарии. Лука... С младшим братом - сложнее. Тот все еще питал надежды найти свое место в новой жизни с большевиками... По нему может сильно ударить.
  
  - Хорошо, - скрепя сердце, пошел я на попятную. - Решение вопроса отложим до вечера. Я пока не вижу особой разницы, где находятся потенциальные заложники - в тюрьме или в вагоне. Составьте список, кто годится для этой роли.
  
  - Владимир Васильевич! Разрешите личное пожелание? - Взволнованно попросил поручик Калугин. И лицо его пошло пятнами. - Среди арестованных есть некий Ауэрбах Борис, комиссар юстиции. Так вот...
  
  И одного взгляда на ротного было достаточно, чтобы понять - речь идет о личном враге.
  
  - Эта сволочь причастна к гибели моего отца и брата, - Калугин замолчал, собираясь с силами, чтобы продолжить. - Помните массовый расстрел за Белоусовским парком в августе прошлого года? Не смотрите, что ему всего восемнадцать лет. Гаденыш тот еще! Вместе со своим родителем у нас в Туле, в Чеке служил. Многое наворотил. И здесь скороспелыми судами успел отметиться. Наладил, так сказать, работу отдела юстиции. Прошу включить его в число заложников. А если будет на то решение - в расстрельный список!
  
  Поручик резко сел на место и опустил голову. Все приумолкли. Я напряг память, вспоминая Тульскую Чеку. Наверное, мне относительно повезло. Моим делом занимался чекист по фамилии Медведев. Которого, как я слышал, недавно перевели в Брянск. Так что, возможно, еще встретимся...
  
  - Михаил Арнольдович, отметьте, пожалуйста, Ауэрбаха, - попросил я.
  
  Кридинер мрачно кивнул, но ничего отмечать не стал.
  
  - Он изначально был включенным в список.
  
  - Тогда зачитайте, пожалуйста, всех, кто в нем состоит. Возможно, будут еще пожелания.
  
  Михаил Арнольдович послушно откликнулся и голосом без выражения назвал фамилии будущих заложников и их должности. Дополнений больше не последовало, хотя вопросы возникали. Но я оставил их на потом. Тем более, что до конца оставалось неясно, будет ли нужда в заложниках?
  
  
  
  1919 год, март, 26-го дня, 4.20 часов, город Сожель, временное помещение Штаба (улица Новиковская, 41)
  
  Собрание закончилось в пятом часу утра. Люди устали. Кузин, с которым я собирался поговорить отдельно, с трудом сдерживал зевоту и смотрел остекленевшими глазами.
  
  - Через два часа жду у себя, - загнав поглубже угрызения совести, распорядился я. Раньше созывать заседание Штаба виделось бессмысленным. Матвеев отсыпался после трех или четырех суток без сна, Бранд тоже наверстывал упущенное, да и мне самому нужно было хоть ненадолго вздремнуть.
  
  Проводив взглядом членов Комитета, я закурил и медленно прошелся по периметру залы. Из-за вынужденной бессонницы вернулось состояние, знакомое по фронту - когда ты и окружающая действительность существуете параллельно друг с другом. Скорость у вас разная и в ритм друг друга не попадаете. Сознание притупленное, но какое-то расширенное. Да еще все вокруг кажется ярким и странным. Особенно обостряется это ощущение при солнечном свете, часов в девять утра.
  
  А вот дальше, к полудню, будет хуже. Уподоблюсь тупой раздражительной черепахе. Все эти особенности своего состояния я хорошо успел изучить. Поэтому очень важно прервать бессонный марафон. Хотя бы на часок. И поступить по примеру Архангельского. Адъютант спал, сидя за столом, используя в качестве подушки собственные руки на столешнице.
  
  Присмотрев удобный стул-кресло, я тоже уселся, вытянул ноги и прислонился затылком к стене. Стена холодила. Перед глазами кружили разноцветные пятна. Ощущение было не из приятных. Найти комфортное, расслабляющее положение не получалось, и сон, несмотря на сумасшедшую усталость, не шел. Сначала эти пятна отвлекали. А потом мозги мои, независимо от желания, принялись прокручивать события двух дней и ночей. Это и вовсе сбило настрой. Внутреннее напряжение все возрастало, ответственность, взваленная на себя, изводила. Да и, к тому же, нечаянное появление Оли...
  
  Взбудораженный, я тяжело вздохнул. У меня еще не было времени и возможности осознать произошедшее с ней. Здравым умом, а не эмоциями. Остро захотелось рвануть прямо сейчас в госпиталь. Это казалось проще и лучше, чем сидеть здесь наедине со своими мыслями. Убедиться, что жива. Или - если уж начистоту - что не почудилось, что Оля действительно рядом.
  
  Вспомнились слова сиделки, и душа на мгновенье радостно встрепенулась. Оля спрашивала обо мне. Но тут же я сам вылил на себя символический ушат холодной воды. К чему обманываться? Всё гораздо прозаичнее. Единственная знакомая физиономия, которую она увидела за эти дни...
  
  Я снова закурил, уставившись в темноту за окном. Странное дело. На что мне надеяться? Теперь, когда Оля рядом, я ощущаю страх. Сковывающий страх, что так и останусь для нее никем. И нет сил ждать. Сколько ждать? Полгода, год, столетие?! Ну а жить-то когда?! Душа наизнанку и по-другому - никак. Ведь пробовал уже оборвать эту невидимую связь. Безрезультатно. За что меня так 'припечатало'?!
  
  Отвратительное состояние духа нарастало. Какая бы мысль не приходила в голову, она оборачивалась отчаяньем и напряжением. Наверное, сказывалась общая усталость - в этом я отдавал себе отчет. Вероятно, хороший глоток спирта исправил бы дело - заставил бы отвлечься и заснуть. Но фляга оказалась пуста. Журавин спал, Архангельский - тоже.
  
  Захотелось крепкого чая. Распорядившись приготовить мне кружку, я накинул шинель и спустился во двор. На свежем воздухе, да под звездным небом было неожиданно хорошо. Порывистый, теплый ветер нёс пьянящие ароматы далекого моря и наступающей весны. Кругом стояла тишина, и только пререкания часовых у дверей Штаба нарушали окружающую идиллию.
  
  Запрокинув голову и выискивая знакомые созвездия, я не сразу прислушался. Но тон перебранки все возрастал. Солдат, охранявший входную калитку, высоким громким голосом грозил кому-то немедленным арестом и даже расстрелом. Но угрожал как-то несерьезно. Словно от мухи назойливой отмахивался.
  
  Заинтересовавшись, я незаметно приблизился.
  
  - Говорю тебе - иди своей дорогой! Надоел, сил уже нет терпеть! - Тараторил все тот же солдат. - А ну назад! Ей-ей, счас пальну. Макарыч знает, я могу!
  
  Другой солдат, по-видимому, тот самый, названный Макарычем, сдержанно, на грани слышимости подтвердил:
  
  - Он такой, он могёт. Слышь, мил человек, ступал бы ты своей дорогой. А коль так надо, то приходи по светлу, как все добрые люди. И чегой-то тебе так неймется? Спят все!
  
  - Не, братцы! Завтра не пробицца будзе! Народ ломанецца, будь здороу! - Резко ответил знакомый до боли голос. Но кто это - я сразу вспомнить не смог. - Мне командир позарез нужон. Я целы вечар у штабного эшалона яго чакау! Ён слова дав...
  
  Мадьяр! Черт его подери! Нашел, проныра! Засмеявшись, я вышел из тени к часовым.
  
  - Молодцы, хорошо несете службу! А вот этого товарища все-таки пропустите.
  
  Засияв, как начищенный самовар, Иван Колесюк с гонором глянул на часовых, что-то буркнул в их адрес и нарочито медленно, будто с вызовом, прошел в калитку. Те только засопели ему во след.
  
  - Владимир Васильевич! Вы ж меня ведаеце. Я и без ихнего разрешэння к Вам бы пролез. Да, подумал, недобра так будзе. Во и решил по культурному. А тут гэтыя ирады - ни в якую слушаць не хочуць!
  
  Хмыкнув, я постарался сдержать улыбку.
  
  - Ну и какими судьбами к нам, Иван?
  
  - Вядома, якими! Воявать с краснопузыми! - Недоуменно, но уверенно ответил Мадьяр, вытянувшись по швам. Мол, берите готового со всеми вещами. Вид у него и вправду был походный. 'Сидор' за плечами, солдатская папаха, залихватски сдвинутая на затылок, ладные сапоги из добротной кожи и довольно новая шинель. Выглядел он бравым воякой, вполне вероятно, таковым и являлся.
  
  С благодарностью похлопав по плечу, я повел его за собой в Штаб.
  
  - Давно не ел? Чай будешь?
  
  Он замялся.
  
  - Значит, будешь! - Постановил я и, усадив за свой стол, отправился будить Архангельского. До намеченного заседания Штаба оставалось менее часа, пришла пора рассылать вестовых.
  
  Чай обжигал, и, выжидая, пока он поостынет, мы продолжили разговор.
  
  - Иван, в каком качестве ты видишь себя у нас?
  
  - В старой армии я служив в разведке, покуда у плен не попав.
  
  Я улыбнулся.
  
  - И мне ты видишься в разведке. Только не в армейской.
  
  Он удивленно вскинул брови.
  
  - Сейчас поясню, - и я достал карту уезда. - Вот твоя деревня, Терюха. Стоит на стратегическом направлении, на Черниговском тракте. Что происходит сейчас в округе, на тракте? Есть ли движение воинских формований? Примерное количество бойцов в отрядах большевиков. Где сосредоточение войск? В каком состоянии железнодорожные пути, как настроены те или иные деревни. Твоя задача - сбор подобной информации в разных частях уезда. Ты, допустим, кузнец, ищущий заработок. Понимаешь, о чем я?
  
  Мадьяр медленно кивнул, не сводя с меня своих ярко-васильковых глаз. Я продолжил.
  
  - Как только узнал что-то - сразу передаешь. Действуешь решительно и оперативно. Будешь находиться под непосредственным началом Семена Никитенко и меня лично.
  
  Не успел я договорить, как тут же получил от него неожиданные сведения. Со вчерашнего вечера к Сожелю стягивались крестьянские подводы, да и просто пеший люд с пустыми мешками. Слух прошел по уезду, что туляки устроили в городе еврейский погром, а значит - можно поживиться за их спиной. Дело обычное и так уже не раз бывало в смутные времена. Как говорится, только этого нам еще не хватало. И я тут же через Архангельского передал распоряжение в комендатуру о немедленном усилении конного патрулирования. Будет теперь у Кузина дополнительная головная боль.
  
  Начало нашего восстания Мадьяр, к своему огорчению, пропустил - гостил у родственников на Сиверщине* (* - северный регион Украины, окрестности города Новгород-Северский). Вернулся только вчера утром и сразу же рванул в Сожель - узнавать подробности. Добрался до Новобелицы, переговорил с железнодорожниками и, как только выяснил фамилию командующего мятежниками, поспешил назад в деревню - за походным мешком и тщательно сохраняемой военной формой.
  
  И вот с восьми вечера безуспешно искал меня. Даже к дому Колесникова подходил. Но тот оказался закрыт наглухо, и в окнах - ни огонька. Слушая его, я усмехнулся: не у нас ли в тюрьме пребывает Федечка со своими друзьями - в числе прочих преданных защитников 'Савоя'?' Почему-то кажется, что нет. Тогда, интересно, где же?
  
  - И не боишься ты с нами идти? Вдруг надолго наша война затянется? Да и гарантий нет, что победим, - не удержался я от расспросов.
  
  Он долго смотрел мне в глаза, меняясь каждую секунду, словно весеннее небо - то хмурился, то сконфуженно улыбался.
  
  - Боюсь, - наконец, признался Иван. - Но по мне так лепш з Вами, чым супротив Вас.
  
  
  
  1919 год, март, 26-го дня, 6.30 часов, город Сожель, временное помещение Штаба
  
  Отсутствие начальника Штаба ощущалось уже настолько остро, что вопрос требовал немедленного разрешения. По словам Журавина, у Иванова наступал кризис. Температура за сорок, галлюцинации, бред, двустороннее воспаление легких и в сознание он почти не приходил. В общем, прогнозы самые неутешительные.
  
  - Скорее всего, мы его потеряем, - поджав губы, подытожил Алексей. И стало не по себе. А ведь поначалу казалось - обычная простуда...
  
  Да и сам Журавин выглядел неважно - мешки под глазами, землистый цвет лица, тусклый взгляд.
  
  - Спать хочу просто катастрофически, - признался он. - Владимир Васильевич, ты сам-то хоть часок подремал?
  
  Я с сожалением вздохнул и покачал головой.
  
  - Вроде и клонило в сон, но не смог.
  
  - В общем счете, сколько уже бодрствуешь? - Не на шутку встревожился доктор.
  
  - Две ночи. Ну и два дня, конечно. Третий пошел.
  
  - Это плохо, - констатировал Журавин. - Не в коем случае не затягивай со сном. Третьей бессонной ночи допускать нельзя. Не хватало еще, чтобы тебе психику сорвало!
  
  И, оглянувшись на офицеров в зале, незаметно достал фляжку со спиртом.
  
  - Вот это точно бы помогло! - Усмехнулся я.
  
  Но улыбка тут же стерлась с лица, когда по моей просьбе Журавин рассказал, что такое спинномозговая пункция, которую Перенталь собирался сделать Оле. Заметив мою вытянувшуюся от ужаса физиономию, Алексей досадливо отмахнулся:
  
  - Да ничего в этом страшного, на самом деле, нет. Тем более, что врач опытный. Пункция - не операция. Ольге Станиславовне сразу станет лучше.
  
  - И когда ее можно будет навестить? - Отчего-то чувствуя неловкость, спросил я.
  
  - При условии положительной динамики? Думаю, в полдень. Но - очень коротко. Не более, чем на пять минут. Под вечер она должна немного окрепнуть. И тогда уже минут десять можно будет поговорить. Большую часть дня Ольга сегодня проспит. Кстати, Лида порывалась к ней сходить. Как нашему представителю и фельдшеру, ей не должны чинить препятствий. Заодно выяснит подробности о состоянии, - предложил Журавин. - И я сразу тебя извещу.
  
  Вариант был неплохим. Оля увидит еще одно знакомое лицо, успокоится. Как ни крути, на меня она будет реагировать куда более нервно.
  
  Закончив на этом третировать Журавина, я отпустил его с ответным наказом выспаться. Но прежде, чем открыть заседание Штаба, вынужден был выдержать tete-a-tete с неизвестно откуда возникшим подполковником Доссе.
  
  Потягивая на ходу горячий кофе из миниатюрной чашки на блюдце, он начал с места в карьер:
  
  - Владимир Васильевич! Вы явно предубеждены против меня. Иванов - я узнавал - очень плох. А у нас нет времени ожидать, чем окончиться его болезнь. Не мне Вам объяснять, что наступила пора действовать. Чем же конкретно я не устраиваю Вас, как начальник Штаба?
  
  'А действительно - чем?' - Неожиданно задумался я. Он вполне неплохо справлялся со своими обязанностями в 68-м полку. Кроме того, что подполковник неприятный тип и тот еще приспособленец, по опыту прежнего общения я ничего плохого сказать не мог. Сейчас добавился другой нюанс. В первые дни волнений Доссе взял на себя руководство бригадой и тут же куда-то исчез. Сложно доверять такому человеку. А ведь начальник Штаба - как правая рука.
  
  - В профессиональном отношении - вполне устраиваете, как временный исполняющий обязанности начштаба, - жестко - глаза в глаза - рубанул я. - Другой момент, нет уверенности, что Вы не сбежите от нас в самый неподходящий момент.
  
  На секунду он замер. Затем все-таки проглотил отпитый кофе и отставил чашку на стол. Его холенное лицо тронула злая улыбка и в глазах появились веселые чёртики.
  
  - Ах, значит вот как! - Он с интересом глянул на меня и взял язвительный тон. - Господин командующий желает напрямоту? А с какой стати, спрашивается, цепляться за неудачников? Если окажетесь столь бездарны, что загубите всё дело, конечно, я уйду. Но, заметьте, раз претендую на эту должность - значит, вижу перспективы. Вы не находите? И потом - не в моих ли интересах способствовать успеху Нашего Предприятия?
  
  Я смотрел на Доссе и с яростным бессилием понимал, что мне придется согласиться на его кандидатуру. В бригаде практически не было старших офицеров с боевым опытом. Достаточно вспомнить, как нас формировали. Набрали по мобилизации младших офицеров из бывших запасных полков, всю войну простоявших в Туле. За плечами - Школа прапорщиков, пороха не нюхавшие. Даже я на их фоне производил впечатление. Ну а Матвеев и Томилин - старые и действительно опытные вояки. Оба, как нельзя кстати, на своих местах. Выдерни их - и получишь дорогостоящую брешь. Прапорщика Блинова или подпоручика Кострицына командиром полка не поставишь. При всем уважении.
  
  И тут память подбросила слова, которые совсем недавно и одновременно так давно приписал мне Журавин - безвыходных ситуаций не бывает. Не стоило торопиться. Поэтому, холодно улыбнувшись в ответ и сузив глаза, я пообещал:
  
  - Ваше предложение обязательно будет рассмотрено. Сегодня же.
  
  Наверное, это стало сюрпризом для подполковника - открывая заседание Штаба, я сообщил присутствующим о состоянии Иванова и сразу же озадачил всех.
  
  - Прошу персонально каждого из Вас предложить мне на рассмотрение кандидатуру исполняющего обязанности начштаба.
  
  Брезжила надежда, что у артиллеристов или кавалеристов окажется неизвестный мне и подходящий на это место офицер. О притязаниях Доссе намеренно не упомянул, чтобы не подводить членов Штаба к простому решению.
  
  Обозначив проблему, в очень скором времени я уже напрочь забыл о ней, слушая доклады Томилина, Бранда, Кузина и Хиродинова о событиях вчерашнего дня. Тем более, что выяснились моменты важные и доселе мне совершенно неизвестные.
  
  - Вчера утром прапорщик Блинов, действующий по Вашему прямому поручению, совершенно случайно вскрыл шпиона, засевшего на телеграфе в отделе управления железнодорожного узла, - огорошил меня начальник связи Хиродинов. - К сожалению, задержать его не удалось. В нашем распоряжении не было подготовленного личного состава. Но кто это - уже установили. Некий комиссар Вершилович. Он сумел каким-то образом проникнуть в занятое нашими войсками помещение и перехватил несколько важных телеграмм. Более того, известил об их содержании большевиков в Смоленске и Брянске.
  
  Происшествие виделось вполне закономерным следствием неразберихи, творящейся в городе в первый день мятежа. Ведь что фактически произошло? В центре расположения повстанческих частей кто-то спокойно завладел телеграфным аппаратом и передавал противнику ценную информацию, продержавшись нераскрытым до самого утра! Восхитительная дерзость и вопиющее упущение.
  
  - Какие конкретно телеграммы были перехвачены? - С недобрым предчувствием уточнил я.
  
  Хиродинов шумно перевел дыхание и, нахмурившись, ответил.
  
  - Насколько я понял, первая - это известное обращение Повстанческого Штаба 'Всем-всем-всем' с сообщением о низвержении советской власти и аресте чрезвычайных комиссий. Как Вы понимаете, тут ущерба никакого. Текст передавался по многим каналам, с намеренным допущением дублирования. А вот со второй телеграммой - всё намного хуже. Та была адресована через Калинковичский телеграф служащим Подольской железной дороги, а также Директории и информировала о прибытии повстанческих войск в Сожель.
  
  Я едва не поперхнулся от изумления и, не сдержавшись, перебил.
  
  - Что?!.. Александр Павлович, кто подписывал эту телеграмму?!
  
  - Повстанческий Комитет, - замявшись, ответил Хиродинов.
  
  На мой недоуменный взгляд, Доссе невинно улыбнулся и посчитал за лучшее объясниться.
  
  - Телеграмма была дана еще до Вашего избрания в качестве командующего. Кстати, полковник Матвеев тоже должен быть в курсе.
  И Михаил Семенович, помрачнев, кивнул.
  
  - Но каков смысл? Зачем ее посылали? Вы же собирались в Брянск? - попытался понять я.
  
  - Да куда мы только не собирались! - Нахмурившись, признал Матвеев. - Решили обеспечить себя поддержкой Петлюры - на случай срочного отступления. Вот и дали такую телеграмму. И я до сих пор считаю, что это очень разумный и верный шаг. Но позвольте все же узнать о дальнейшей судьбе этого послания.
  
  Почувствовав, как стремительно захватывает меня раздражение, я закурил и угрюмо уставился на начальника связи.
  
  - Пожалуйста, продолжайте.
  
  Хиродинов откашлялся и, коротко глянув на меня, вернулся к докладу.
  
  - Вершиловичу удалось задержать телеграмму в Калинковичах и других пунктах переприема. Узнали мы об этом совершенно случайно. Прапорщик Блинов соединялся по прямому проводу с Калинковичской железнодорожной станцией. Абонент был занят, и Василий Яковлевич решил вклиниться, послушать разговор. И тут выясняется, что это комиссар указания раздает! Блинов немедленно вмешался, пригрозил Вершиловичу расстрелом. Ну а пока я искал, кого отправить на задержание, тот успел еще несколько звонков совершить. Блинов продолжал отслеживать ситуацию и установил, кому и куда.
  
  - Просто немыслимая история! - Не удержался от ироничной реплики Бранд. - Может быть прямо сейчас, в соседней комнате какой-нибудь комиссар Рабинович пересказывает господину Троцкому по телефону наши доклады?
  
  Шутку я не оценил и исподлобья глянул на артиллериста.
  
  - Правильная идея с телеграммой, - задумчивым голосом подметил Кузин.
  
  - Рад, что разделяете мою точку зрения, - отозвался на его слова Матвеев. - Собственно, обдумывая сорвавшееся наступление на Могилев, я еще ночью пришел к мысли, что нам не стоит биться головой в стену. Следует изменить направление. Речица, Калинковичи, Мозырь, соединение с войсками Директории, получение ее поддержки. Хотя бы просто политической. И уже появляется фундамент для нового фронта борьбы. Мы не будем зажаты красными со всех сторон.
  
  - Ходят слухи, что дела у Петлюры обстоят неважно. Киев вон потерял, в Ровну откатился. Вполне возможно, ему будет просто не до нас, - предположил комполка-67 Томилин.
  
  Михаил Семенович недоуменно глянул на него.
  
  - Петлюра не откажется от союзника в противостоянии с большевиками. Больше от него ничего и не требуется.
  
  - Наша Сожельская Директория высылала в декабре делегацию к Петлюре, - меланхолично перебирая пальцами по столешнице и хмурясь, сказал Кузин. - Тогда Сожелю вполне удалось заручиться политической поддержкой перед угрозой пришествия большевиков. При том, что даже программы двух Директорий совершеннейшим образом отличались. Наша выступала за Учредительное собрание, Украинская - за 'самостийность'. Ну и так далее. Надо переговорить с Гришей Повецким. Он, как раз, входил в эту делегацию. Меньшевик, как и Вы, Владимир Васильевич.
  
  - Да уж какой из меня меньшевик! - Усмехнулся я. - Совершено формально к ним отношусь.
  
  Тут было о чем задуматься. В принципе, Матвеев рассуждал логично. С каждым днем кольцо красных вокруг нас будет плотнее и опаснее. Если же мы объявим себя временными союзниками Петлюры, очистим от противника территорию от Сожеля до Мозыря и будем ее контролировать, наше положение заметно окрепнет. У нас появится возможность собрать вокруг себя все антибольшевистские силы региона. Да и в тактическом отношении только выиграем.
  
  Ну а если, согласно планам Савьясова, пробиваться через заслоны большевиков на Могилев? Или на Брянск? Путь в условиях постоянного окружения? Одна надежда, что армия будет расти за счет перешедших под наши знамена воинских частей. И воевать, к тому же, придется на все четыре стороны.
  
  Я глянул на лист бумаги с последними, обобщенными данными разведки. Возле Добруша, перекрывая путь на Брянск, стоит дивизия красных и мелкие отряды коммунистов. Что за дивизия и кто ее возглавляет, пока неизвестно. Пленные упоминают какого-то политкомиссара Медведева - не мой ли знакомец по Тульской Чеке? Кроме того, ожидается прибытие артиллерии и бронепоездов. Так что, по всей вероятности, скоро держать бой. Самим превентивно ударить или ждать пока противник проявит инициативу? Срочно нужна дополнительная разведка. Узнать, что за дивизия и каково количество штыков. Может, то и не дивизия вовсе, а хаотично собранная группа войск. Уточнить про артиллерию... И обязательно учитывать, что железнодорожные пути частично разобраны.
  
  В Могилевской стороне - на станции Уза - тоже скопились немалые силы. Вчера они пополнились эшелонами с курсантами и двумя ротами 71-го полка нашей, восьмой дивизии. Есть перебежчики. Утверждают, что обе роты намерены перейти к нам, но выжидают удобного случая - красные курсанты удерживают их под угрозой оружия. Руководит тройка губернских начальников. Входящего в нее военкома Кампана я немного знал. Он не производил впечатление стратега. Бывший фельдшер, а ныне главный губернский большевик Сурта - не в счет, а вот что собой представляет комиссар Красных командирских курсов? Даже фамилии его выяснить пока не удалось. Артиллерии нет и вроде не предвидится. Но, опять же - разобраны пути. Значит, внезапный удар бронепоездом невозможен.
  
  По направлению на Бахмач данных пока нет. Бронепоезд отправился на разведку всего час назад. Зато 'экспедиция' на Речицу и Василевичи сумела сообщить по телефону с памятной мне станции Бабичи очень интересные сведения. Из Речицы и уезда спешно эвакуируются комиссары и их приспешники. По сведениям железнодорожников, в городе создан Военревком, однако практически все его члены уже бежали. На мосту через Днепр замечен караул большевиков, вынужденный беспрепятственно пропустить наш бронепоезд. Видимо, пост просто забыли снять перед уходом.
  
  Какой вывод напрашивался сам собой? Похоже, случай или судьба подталкивали нас на запад, отдавая в распоряжение обширный Полесский регион. Слушая схожие рассуждения Матвеева, я всмотрелся в карту. Речицкие земли были отделены от основных сил красных с востока и юга Днепром, а с севера - впадающей в него Березиной. Мост через Днепр всего один - возле Речицы. Другой, через Березину, много западнее, на железнодорожной линии Жлобин - Калинковичи. Мало дорог, в северной и западной части уезда - сплошные леса и болота. Хорошая местность. В случае неудачи, достаточно отойти в Речицу, обрезать за собой мост через Днепр, и любой молниеносный удар с востока будет нейтрализован.
  
  - ...Уверен, вполне хватит полуроты, - заканчивал свое предложение по взятию Речицы Михаил Семенович.
  
  - Какова ситуация с блиндированными платформами? - Уточнил я у Бранда.
  
  - Изготовлено восемь. Шесть включены в состав бронепоездов, две остаются в запасе, - доложил Владимир Владимирович.
  
  - Что ж, захватим Речицу, - ухмыльнувшись, согласился я. - Бранд, свяжитесь с железнодорожниками и распорядитесь от моего имени выделить два паровоза. Они обещали содействие. Думаю, одной блиндированной платформы с орудием для Речицкого отряда будет достаточно. Вторую в полной боевой готовности, вместе с заправленным паровозом поставьте у Полесской станции. Томилин, Кузин - возле эшелонов хозчастей необходимо сосредоточить резерв из пехоты и кавалерии - две роты и эскадрон. Придайте им две батальонные пулеметные команды. Обеспечьте погрузку в вагоны продовольствия, казны и имущества, необходимого для частей. Далее. Матвеев, выход отряда на Речицу через... час - будет достаточно? Значит, через час. Жду предложения по кандидатуре командира отряда. Кроме того, Томилин, Матвеев - проверить боеготовность заслонов на востоке и севере, каждый час докладывать обстановку и данные разведки. Выяснить все возможное о противостоящих силах красных. Кузин, будьте готовы выделить эскадрон в помощь Матвееву. Томилин, сформировать и укомплектовать отряд для возможного взаимодействия с войсками атамана Петлюры в районе Речица - Василевичи - Мозырь. Численность - одна-две роты. Включите в состав траншейную команду. Бранд, обеспечить боеготовность артиллерийской батареи в Новобелице. Данные разведки все видели. Пока собираем информацию и выжидаем - нужно передать власть в городе новым гражданским властям. Надеюсь, сегодня-завтра они будут сформированы.
  
  - Командиром Речицкого отряда предлагаю назначить поручика Калугина. И - соответственно - отряд сформировать из солдат его роты, - быстро сориентировался Матвеев.
  
  - Согласен, - одобрил я, вспоминая выступление поручика на ночном заседании Повстанческого Комитета. Миссия была в большей степени политической. Калугин должен справиться. - Перед отправлением пусть зайдет ко мне.
  
  Голова моя уже кипела, а еще множество вопросов оставалось не охваченными. Но - главное! - я так и не рассмотрел кандидатуры на должность исполняющего обязанности начштаба! Прочно забыв об этом, уже на прощальной ноте я нечаянно споткнулся взглядом на ледяной физиономии Доссе и поспешил исправиться. Опрос, тут же произведенный среди членов Штаба, буквально выбил почву из-под моих ног.
  
  - Никого из своих предложить не могу, - хмуро покачал головой Кузин. - С кадровыми офицерами у нас сложная ситуация. А те считанные, кто есть, - на ответственных местах. С вашими офицерами - увы, не знаком.
  
  - Навскидку, я вижу в этой роли капитана Утехина. Но у него только Михайловское училище за спиной и, честно говоря, он не из ярых поклонников нашего восстания, - развел руками Бранд. - Думаю, есть смысл назначить вридом начштаба подполковника Доссе.
  
  И у меня перехватило дыхание.
  
  - Подполковник Доссе, - с сумрачной физиономией выдавил из себя Матвеев и отвел взгляд.
  
  - Если позволите, я воздержусь, - и вовсе ушел от ответа Томилин.
  
  - Я готов принять на себя обязанности начштаба, - с невинным выражением на лице, едва ли не жертвенно, сообщил главный претендент.
  
  Стиснув кулаки и зубы, я отвернулся к окну. Результат ошеломил настолько, что лишь с немалым трудом мне удалось совладать с собой. Матвеев - вот уж от кого не ожидал! - и тот предложил Доссе! Возможно, подполковник загодя разговаривал с офицерами, ожидая от меня подобного хода с кандидатурами. Если так, то столь прозорливый начштаба нам, конечно, не помешает. Да и устал я, если честно, от этого вопроса.
  
  В залу заглянул офицер, из оставшихся нам в наследство от штаба бригады. И Архангельский, с легкостью прочитав его замысловатое движение бровями, немедленно вышел. Но тут же вернулся, протягивая подписанный Ивановым приказ по Армии и короткий рапорт с просьбой сложить с него полномочия.
  
  Против воли желваки заходили на моем лице. Всё один к одному! Чтобы немного прийти в себя, я решил перечитать написанный мной еще вечером при участии Кузина приказ номер два.
  
  'ПРИКАЗ
  Всем войсковым частям 1-й Армии Русской Республики
  ?2
  26 Марта 1919 года
  1. Благодарю всех товарищей за сохранение порядка, дисциплины и за их самоотверженную работу на пользу и благо русскаго народа. Город Сожель и его окрестности очищены от врага. Наша власть крепнет.
  В стане противника растерянность и отсутствие планомерности в действиях. Все железнодорожники Сожельскаго узла присоединились к нам и помогают нам с шайкой палачей и разбойников.
  
  2. Товарищи всех частей, стоящих вне города Сожеля должны по мере возможности осведомлять окрестные деревни, села и местечки о перевороте и указывать им, что они со своей стороны должны гнать в шею врагов народа из своей среды и оказывать полное содействие республиканской армии, если помощь их понадобится.
  
  3. Со стороны противника возможны наступательные действия. Помните, товарищи, что мы ведем борьбу не на живот, а на смерть. Помните, что мы деремся с теми, кто заставляет голодать наших отцов, матерей, жен и детей. С теми мы боремся, кто завел бесконечную войну, думая, что русский крестьянин и рабочий будут их вечными и послушными рабами. По первому зову - все на свои места. Мы должны драться, как львы, и стереть врага с лица земли.
  
  Подписал: Командующий Армией НЕДОЗБРУЕВ
  Верно: Начальник Штаба ИВАНОВ*' (* - текст подлинный, изменены название города и фамилия ГГ)
  
  Конечно, благодарность за дисциплину - то был явный аванс. Так просто 'старые болячки' не исчезают. Хотя, надо признать, после ухода дезертиров-грабителей порядка и вправду стало больше. Да и офицеры, наконец, занялись личным составом. Кузин, кстати, тоже отмечал, как переменились буквально на глазах его кавалеристы-москвичи - между прочим, известные в городе хулиганы.
  
  Стоило зачитать приказ присутствующим. Что я и сделал. После чего, без долгих переходов и стараясь выглядеть беспристрастным, коротко поздравил Аркадия Борисовича с назначением временно исполняющим обязанности начштаба. Ну, вот и всё. Теперь нужно постоянно оглядываться за спину и быть готовым к предательству.
  
  Доссе, почти не скрывая надменной улыбки, что-то говорил в ответ. Расточал формальные любезности. Я пропускал его слова мимо сознания и обратился в слух только тогда, когда он перешел к конструктивным предложениям.
  
  - ...Считаю необходимым назначить коменданта казны. Думаю, им может стать один из офицеров-интендантов. Например, прапорщик Арконченьц.
  
  С этим я вполне согласился. Прапорщик, не взирая на молодость, был неплохим хозяйственником. И, будучи завхозом, я всегда сожалел, что в моем подчинении нет такого скрупулезного и ответственного офицера, как Арконченьц. Он, увы, служил в 67-м полку.
  
  Инициатива лилась из Доссе широкой рекой. Еще через минуту, он убедил меня включить в приказ по гарнизону, помимо объявления о возвращении владельцам недвижимого имущества, следующий пункт: 'С сего дня в городе и уезде объявляется свободная торговля всеми товарами'.
  
  Новый начштаба вошел во вкус, и остановил я его с большим трудом. Пришла пора приступать к делу.
  
  
  
  
  
  1919 год, Март, 26-го дня, 10.10 часов, город Сожель, Привокзальная площадь
  
  - Могу с уверенностью утверждать, что открытый грабеж в городе остановлен. Наши конные патрули очень эффективно себя показывают, - заявил назначенный вчера комендантом города подполковник Кузин, спускаясь следом за мной по лестнице во двор к лошадям и оценивающе оглядывая присоединившихся к нам братьев Капустиных.
  
  - Остановлен открытый? - Уточнил я сделанным им акцент. - Иными словами, есть еще и скрытый.
  
  - Так точно, - усмехнулся Сергей Петрович. - Наши 'гаврики' вымогают деньги у своих бывших домохозяев-евреев. Мол, заплати и будешь под защитой. Тебя не тронут. Пытаемся бороться и с этим, но...
  
  Он развел руками. А затем, словно о чем-то вспомнив, переменился в лице, угукнул и достал из кармана своей новенькой бекеши сложенный вчетверо лист.
  
  - Почитайте. Это мой приказ, как коменданта города. Возможно, будут предложения или замечания?
  
  Разложив лист на седле своей Машки, я быстро пробежал текст глазами:
  
  'Приказ ?2
  1. Несмотря на приказ ?1 вчера произошел прискорбный и недопустимый случай грабежа и разгрома склада меда, причем некоторые граждане перепились. Повторяю, что уличенные в таких проступках грабежа, будут расстреливаться на месте, ибо таких граждан Российской Республике не нужно*'. (* - текст подлинный)
  
  - Граждане? Или наши солдаты? - Хмыкнув, поинтересовался я.
  
  - И те, и другие, - сухо ответил он. - Весь вечер по городу их отлавливали. Что за мерзость этот медок? Совершенно из людей разум вышибает.
  
  Я снова перечитал и засомневался.
  
  - Возвращаясь к нашему вчерашнему разговору. Стоит ли говорить впрямую о расстреле?
  
  - Стоит! - Насупился Кузин. - Некоторых негодяев пока к стенке не поставишь, ничего не изменится.
  
  - Хорошо, пусть так.
  
  И вновь вернулся к тексту.
  
  '2. Лица, коим известно местопребывание скрывшихся большевистских комиссаров и коммунистов, а также и домовладельцы, у которых они проживают, должны немедленно донести мне. Виновные в укрывательстве будут караться по всей строгости осадного положения.
  
  3. Частные лица, имеющие у себя огнестрельное оружие, обязаны сдать его в течение 24 часов в Комендантское Управление. Не сдавшие будут привлекаться к той же ответственности.
  
  4. Лица знающие, где остались потайные склады огнестрельного оружия и патронов должны также донести мне об этом.
  
  5. С сего числа Городская Милиция вступает в исполнение своих прямых обязанностей.
  
  Комендант города Кузин
  
  Временное помещение Коменданта по Новиковской улице ?41*'. (* - текст подлинный, изменена фамилия прототипа)
  
  - Как мне кажется, все нормально, - вернул я лист бумаги Кузину.
  
  Он улыбнулся и красивым, легким движением вскочил на коня. Да и держался в седле Сергей Петрович как влитой, и, конечно, мне до него было далеко. Вот в ком сразу чувствовался потомственный кавалерист!
  
  - Как собираетесь формировать Милицию? Идеи есть?
  
  - И идея есть, и желающие, - кивнул Кузин. - Год назад, когда комиссарчики бежали - аж за десять дней до прихода немцев! - у нас тут такая анархия началась! Сразу же заявились в город какие-то банды, резали людей, как овец, грабили, ничего не стесняясь. Ну и тогда многие бывшие офицеры, молодые чиновники, гимназисты, еврейская молодежь буквально за один день организовали при Городской Думе отряды самообороны и милиции. Одели белые повязки на рукава, вооружились кто чем и достаточно быстро навели порядок. Потом, при немцах, надобность в Милиции отпала. Но во времена Директории вновь самоорганизовались. Возглавлял Городскую Милицию бундовец и член Директории Семен Гезенцвей. Его, кстати, чекисты арестовали недавно, на день раньше Ольги Климович. Но, в отличие от нее, с ним все в порядке.
  
  Я зло кивнул. Практически со всеми арестантами было все в порядке. Безусловно, не считая тех, кого чекисты успели расстрелять. Были и побитые, с отекшими от гематом физиономиями. Но вот таких тяжелых, как Оля. И я хмуро огляделся.
  
  Мы подъезжали к Привокзальной площади.
  
  - Этот Гезенцвей готов сотрудничать?..
  
  Взгляд мой ненароком коснулся знакомой вывески: 'Ресторан 'Райские кущи'. И, прервав себя буквально на полуслове, я приостановился, озаренный неожиданной и далекой от разговора идеей.
  
  - Прошу прощения, Сергей Петрович. Нужно зайти на пару минут, - остановив лошадь возле ступеней, показал я на дверь.
  
  Он деликатно качнул головой и внимательно глянул на вывеску.
  
  - Хм, да ведь это здесь мы с Петрушевским как-то брали водку! - Осенило его. - И в придачу нам дали - заметьте, совершенно бесплатно! - отличные бутерброды с селедкой!
  
  Я усмехнулся.
  
  - Да, замечательная особенность этого ресторана. Мы с Савьясовым успели стать здесь постоянными клиентами. Жили совсем рядом - по другую сторону железной дороги. Удобно. М-да... - Сказал и тут же ощутил горечь утраты. Оказалось, что неприметно для себя я успел уже свыкнуться с мыслью, что Георгия больше нет и не будет.
  
  Помрачнел и Кузин. Свел брови, будто понял.
  
  - Я бывал у вас на квартире...
  
  Странно, но его слова неприятно отозвались. Мне подспудно не нравилось, что они с Савьясовым успели так быстро сдружиться. Почему? Может быть оттого, что я гораздо сложнее схожусь с людьми. Внутренний барьер всегда мешает быстро сближаться. И наша с Ольгой история особенно показательна в этой связи. Имея, по ее словам, изначальное преимущество, я долго присматривался и раскачивался. А Георгий - как в омут головой... Итог - известен.
  
  - Владимир Васильевич, я с Вами! - Догнал меня у входа Кузин. - Надеюсь, Вы не против?
  
  Честно говоря, я был против. Не хотел, чтобы кто-нибудь слышал мой заказ. Но - ничего не сказал. И даже с выражением своей физиономии вполне справился. Мысленно пересчитал деньги - полученного перед отправкой на фронт денежного довольствия должно было хватить с избытком - и первым вошел в вестибюль.
  
  Увидев меня, ресторатор Соломон расцвел морщинами и заулыбался.
  
  - Доброе утро, господин офицер! Очень, очень рад видеть! И что Вы желаете заказать на этот раз?
  
  Поздоровавшись, я скосил глаза на Кузина. И стало интересно - догадается ли, кому заказ? Я по-прежнему был не готов широко афишировать свое особое отношение к Оле.
  
  - Пирожные, пожалуйста. Четыре штуки. Можно разных, - сказал и почувствовал, как загораются щеки от недоуменного взгляда Кузина. В наших нынешних обстоятельствах заказ и вправду казался странным. Что ж, подумалось мне, сейчас удивишься еще больше. И я продолжил увереннее. - Но обязательно, чтобы легкое, воздушное - без жирного крема и несложное на вкус. Может быть, суфле.
  
  - Да, - улыбнувшись, кивнул Соломон. - Я не буду мучить Вас названиями. Вы этого не любите - Соломон помнит. У нас есть нежное бисквитное пирожное с суфле и фундуком.
  
  - Пожалуйста, без орешков, - категорично подчеркнул я. Вовремя пришло на память, что Оля лишилась нескольких зубов. - Желательно мягкое, не приторное. И без резких вкусовых оттенков.
  
  - Но хотя бы сладкое? - Пошутил ресторатор.
  
  - Конечно, - улыбнулся я.
  
  - Господин офицер готов подождать? С учетом Ваших пожеланий заказ будет исполнен примерно через час. Прикажете доставить на дом?
  
  - Да, конечно, доставьте, - кивнул я, записывая ему адрес.
  
  Ресторатор с вежливой улыбкой коротко поклонился и, не дожидаясь, пока я допишу, спросил:
  
  - Возможно, будет кстати приложить к десерту живые цветы?
  
  Идея мне понравилась. Очень понравилась. Я даже задумался. Но кто знает, как Оля перенесет их запах? С тяжелой травмой головы любой аромат может показаться тошнотворным и отвратительным.
  
  - Какие цветы? - Уточнил я, и Соломон к своему удовлетворению понял, что наживка проглочена.
  
  - Надеюсь, господин офицер понимает - в нынешние времена выбор небольшой...
  
  - Понимает. Но есть ли цветы без запаха? - Нетерпеливо перебил я Соломона. - Это очень важно.
  
  И почувствовал на себе два изумленных взгляда.
  
  - Увы, это очень трудно гарантировать, - разочарованно развел руками ресторатор.
  
  - Ладно, - решил я не рисковать. - Идею с цветами пока отметаем. Значит, пирожные и какой-нибудь морс. Нерезкий и не густой на вкус. Штофа, наверное, будет достаточно.
  
  И протянул ему листок бумаги с адресом. Вчитавшись в мои каракули, Соломон вдруг засветился от предвкушения.
  
  - А знает ли господин офицер, как нынче дурно кормят в госпиталях?
  
  Вот тут он поймал меня врасплох. Как я и сам об этом не подумал? Оле никто не принесет домашней еды. А на госпитальных харчах и в лучшие годы можно было протянуть ноги. Но чем обычно кормят таких больных?
  
  - Вы сможете обеспечить должное питание? Какие-нибудь каши, бульоны? - Остро глянув на него, спросил я.
  
  Соломон степенно, с достоинством кивнул. Разговор тут же перешел в практическое русло. Заказав заодно Шустовский коньяк и добротный обед для Перенталя, я оплатил диетические блюда для Оли на два дня вперед и подождал, пока сделает свой заказ оторопевший Кузин.
  
  Скучать мне не пришлось - было о чём задуматься. Конечно, вида я не подавал, но выставленный рестораном счет вызвал немалое замешательство. Чтобы оплатить заказ, пришлось выложить практически все свои деньги. А ведь еще полтора месяца назад с теми же самыми суммами мы чувствовали себя здесь настоящими богачами!
  
  В том, что Соломон не переборщил с ценами, я был уверен. Причина скрывалась в ином - пшеничная мука, молоко, сахар, яйца входили теперь в разряд дефицитных продуктов и стоили неимоверно дорого. Как это ни скверно, но дней через пять мне не за что будет оплатить питание для Оли. И выход виделся в одном - как только позволит ее состояние, перевести в санитарный поезд Журавина и поставить к нам на довольствие. В качестве того же журналиста пресловутой газеты 'Полесье', которого так искал Повстанческий Комитет.
  
  Кузин, рассчитавшись с ресторатором, нахмурился и покачал головой.
  
  - Да, Владимир Васильевич! Ну и времена настали! Видимо, нужно жениться. Питаться в ресторанах становится совсем не по карману! - Мрачно пошутил он, открывая дверь на улицу. Потом испытующе глянул на меня, но спросить так и не решился. Судя по особому, внимательному прищуру глаз, догадался, кому адресовался мой заказ. Впрочем, это было немудрено.
  
  Ожидавшие нас у ступеней ресторана Капустины подали лошадей, и мы продолжили путь к Полесской станции. Ярко светило солнце, заставляя слезиться глаза, блестели лужи. В светло-васильковом небе ссорились и кричали белые речные чайки. Кузин продолжал рассказывать о предстоящем формировании Милиции, и я слушал его, с интересом осматриваясь по сторонам. Один знакомый по фронту офицер рассказывал, что так себя чувствуют морфинисты после укола. Мир становится неестественно ярким, объемным, острота впечатлений максимальная и настроение радужное. Вот и у меня было все точно так. Только усталость по-прежнему ощущалась. Притуплено, мягко, но все же заставляла помнить о себе.
  
  В отличие от вчерашнего дня улицы наполнились людьми. Все с интересом читали наши обращения, что-то обсуждали, спорили. Город словно просыпался от унылой большевистской спячки. И дамы выглядели наряднее обыкновенного.
  
  - Неплохо бы передать Милиции оружие. Хотя бы пять десятков винтовок и, положим, столько же револьверов. Но как это обеспечить - я пока не вижу возможностей, - пессимистично рассуждал Сергей Петрович. - Смотрел оружие, что сдали коммунары при капитуляции. Если среди револьверов можно еще что-то отобрать, то винтовки никуда не годны. Винегрет, а не оружие. И французские, и немецкие, и японские. У некоторых заклинило затворы. Но даже не в этом суть. Патронов практически не осталось, и где еще таких раздобыть - не представляю.
  
  - Георгий рассказывал о наших запасах? - С интересом глянул я на него, мысленно принимая решение вооружить Милицию за счет схрона. Кузин покачал головой.
  
  - Я знаю только, что он нашел в лесах тайное хранилище контрабандистов. Об этом речь?
  
  - Об этом, но не только. Нам удалось пополнить его некоторым имуществом. В том числе, новенькими трехлинейками в заводских ящиках.
  
  Кузин удивленно поднял брови.
  
  - Но откуда?!..
  
  - Да так, у бандитов на лесной дороге забрали, - ухмыльнулся я. - Шесть ящиков и боекомплект - будет достаточно?
  
  - Однако! - Не смог скрыть он своего восхищения. - Интересные бандиты вам с Савьясовым попадались! То схрон 'подарили', то целым оружейным складом наделили! Уж не тогда ли его ранили?
  
  Уточнив, куда доставлять 'ценный груз', я отправил Глеба Капустина вперед, на Полесскую - разыскивать Никитенко с наказом немедленно предстать передо мной. Вот и пришло время наведаться Семену Аркадьевичу на наш схрон.
  
  Единственное, вернуть в лесной тайник мотоциклет пока не получалось. Кроме меня и Ольги никто не знал, где тот запрятан. Сам же отправиться за ним, я пока не имел возможности. Слишком уж много задач стояло на ближайшие часы. Сначала надо было своими глазами оценить расположение наших эшелонов и резервных частей, а также общую ситуацию на Полесской станции. Потом - срочно возвращаться в Штаб, возле которого уже ждала моего приема огромная толпа горожан. Я обещал им выделить несколько часов своего времени и лично рассмотреть вопросы. Вспомнил - и тут же мурашки побежали по коже.
  
  
  
  1919 год, Март, 26-го дня, 14.30 часов, город Сожель, Временное помещение Штаба
  
  Тощая девица с неестественно яркими губами на бледном лице перешла в своем рассказе на второй круг. Ее нужно было остановить, принять решение по озвученному вопросу (кстати, совершенно никчемному - горничная обвиняла своего хозяина в домогательстве) и вежливо выпроводить. А потом запустить следующего посетителя и точно также сидеть, слушать, изо всех сил стараясь не заснуть, и пытаться понять, о чем идет речь.
  
  Горожане шли к нам в Штаб с самыми неожиданными вопросами. Соседи доносили друг на друга, кухарки жаловались на хозяев. Спекулирующие коммерсанты хлопотали о разрешении получить вагоны, судя по всему, собираясь в первую же очередь доставить в город спирт. Приходили и зазываемые нами представители общественных и профессиональных организаций. Ничего серьезного предлагать они пока не собирались. Похоже, для начала пытались понять, что мы собой представляем. Ну и, конечно, напоминали о своем существовании, хлопотали о новых привилегиях, а то и вовсе поучали, подавая советы об устройстве жизни на новых началах. Наконец, отдельные лица обращались в Штаб со всякими пустяками, лишь бы только иметь возможность разузнать последние новости.
  
  Силы мои были уже на исходе. Не помогали ни папиросы, ни кофе, ни жесткое растирание ушей. Несколько раз, выслушивая просителей, я поймал себя на том, что на пару секунд с открытыми глазами выпадаю из реальности. Сознание будто выключается и потом снова 'оживает'. Посетитель ничего не замечает, а я, к своему стыду, не знаю, о чем он говорил. Ситуация ошеломляла меня, наводящими вопросами я восстанавливал пропущенное, но минут через пять вновь допускал 'провал'.
  
  Заметив, что я не свожу глаз с ее губ, посетительница принялась жеманничать. Знала бы она, что я цеплялся за них взглядом всего лишь, как за якорь, как за яркую точку в пространстве! Только, чтобы опять не 'провалиться'. Наверняка бы обиделась.
  
  - Вы предлагаете нам расстрелять его? - Наконец, собравшись с силами, спросил я, уставившись на нее тяжелым, жестким взглядом.
  
  Она вздрогнула, побледнела еще больше и потупила взор.
  
  - Нет, пусть живет! - Неприятно резанули по ушам ее резкие взволнованные интонации. - У него ведь маленькие дети! Но кто-то же должен на него повлиять?
  
  - Предложите свой вариант.
  
  Девица вскинула брови, лицо ее вытянулось. Не хватало еще, чтобы расплакалась.
  
  - Хорошо! - Тяжело поднявшись, я указал ей на дверь и предложил вежливым голосом. - Пройдемте, сейчас выпишем Вам мандат.
  
  С трудом сохраняя серьезное выражение лица, я провел ее через приемную в соседнюю комнату, где располагался наш писарь
  
  - Вот, это - товарищ Козлов, - указал я девице на вскочившего по стойке смирно солдата. - Он специализируется у нас на написании разного рода мандатов...
  
  За моей спиной кто-то, не удержавшись, прыснул, ну а сам Козлов заметно покраснел.
  
  - Оставляю Вас в его обществе. Коротко изложите суть, и товарищ Козлов напишет нужный Вам документ. Всего хорошего!
  
  Писарь недоуменно глянул на меня, пытаясь понять подтекст задания и его серьезность. Что ж - я постарался быть серьезным. И только перед самым выходом, не удержавшись, широко улыбнулся, чем окончательно сбил его с толку.
  
  А всему виной послужила история, случившаяся утром - в то время, когда мы с Кузиным осматривали Полесскую станцию и позиции частей. Этот самый Козлов, оставшийся в Штабе среди немногих, с трудом сдерживал натиск просителей. Но, в конечном итоге, сдался и по собственному почину начал выдавать разного рода справки и мандаты.
  
  Апогей был достигнут при ответе на письменное обращение одного сожельского еврея. Витиевато, с махровыми старорежимными оборотами проситель сообщал о смерти своего родственника и желал получить разрешение пронести гроб с телом покойного через весь город к кладбищу. Но при этом не указал имени своего умершего родича и точной даты похорон. Писарь, уже успевший набить руку и посчитавший случай подходящим для проявления остроумия, не долго думая, сочинил 'шедевр', разрешающий в течение года перевозить 'к месту последнего отдохновения всех родных просителя'. И теперь этот 'мандат' ходил по Штабу в качестве свежего анекдота.
  
  ...Я поднял глаза на очередного посетителя. Его нервная, нескладная фигура показалась мне знакомой. Не поздоровавшись, он сразу же накинулся на меня с претензиями.
  
  - Я представитель политической объединенной партии! Лаптухов моя фамилия! Наша партия желает знать, для чего и какие политические группировки Вами арестовываются!?
  
  Лицо его дышало нездоровым гневом.
  
  - Мною не арестовываются даже умеренные коммунисты, - ровным тоном ответил я, внимательно рассматривая его. Объединенная партия? Не та ли, в которой состояла Оля?
  
  Стоило задаться вопросом, и сразу вспомнилось, кто это такой. Меньшевик, который предлагал мне высказать свое мнение об идее, что лучшей сменой коммунистам будет военная диктатура!
  
  Дрожащими руками, он вытащил из кармана лист бумаги и едва ли не швырнул его на стол.
  
  - А это Вы как объясните, господин генерал?!
  
  Листок спланировал на пол. Я проводил его глазами и с напускным удивлением спросил:
  
  - С каких это пор Вы, господин Лаптухов, производите офицеров в генеральские чины? - И, усмехнувшись, добавил. - Насколько я помню, Вам предпочтительнее казались военные диктаторы.
  
  От моих слов его словно кипятком ошпарило. Он близоруко прищурил глаза, всматриваясь в мое лицо.
  
  - Мы знакомы? - И торопливо поднял листок с пола.
  
  - Да, мы с Вами встречались относительно недавно. Я приходил на неформальное собрание Вашей партии в обществе Ольги Климович.
  
  - Ах, так! - Поразился он и впал в молчаливую задумчивость.
  
  - Что за бумагу Вы хотели мне показать?
  
  - Эти товарищи являются членами меньшевистской партии и желают, чтобы их освободили, - сбивчиво произнес Лаптухов, разворачивая передо мной список.
  
  В нем оказалось всего пять фамилий. И я тут же написал резолюцию об освобождении, даже не вдаваясь в подробности, за что их арестовали.
  
  - Почему Вы не присылаете к нам своих представителей? - Наконец, спросил я, возвращая бумагу. - Мы намерены организовать органы гражданского управления, прежде, чем пойти дальше.
  
  Он глянул на меня с недоумением.
  
  - Кому создавать? Все, кто мог - разбежались! Большевики арестовывали всех подряд перед восстанием! И Ваша приятельница Климович - где она? Тоже ведь в бегах!
  
  Говорить ему правду об Оле я не стал. Что-то остановило.
  
  - Но я передам! - В завершение буркнул он и неожиданно пожал мне руку.
  
  Лаптухов вышел, и я с напряжением потер виски. Надо было передохнуть. А еще лучше - поспать. Хотя бы пару часов.
  
  В двери заглянул Архангельский.
  
  - Всё. На сегодня - всё. Больше никаких посетителей! - Выжатый досуха последним визитом, пробормотал я. Адъютант тут же исчез, плотно затворив за собой дверь. Глухо доносившиеся из приемной голоса, кажется, возмущались. Но у меня действительно больше не было сил. И я с наслаждением растянулся на стуле, выискивая положение поудобнее. Только примостил голову на высокой и мягкой спинке, как снова скрипнула дверь, и кто-то тихо вошел. Крадущейся походкой Архангельский подошел к столу, положил сложенный вчетверо лист бумаги и направился было к выходу.
  
  - Что это? - Нашел в себе силы спросить я, почти не открывая век.
  
  Он вздрогнул от неожиданности и развернулся ко мне.
  
  - Виноват, товарищ командующий! Вестовой два часа назад доставил. Шел прием, я посчитал, что сообщение можно отложить. А сейчас прибыл военврач Журавин и утверждает, что Вы, якобы, ждали это сообщение, как первоочередное.
  
  И с меня тотчас слетела сонная пелена. Сердце мое забилось в дурном предчувствии. Только бы с Олей было все в порядке!
  
  - Он еще здесь?
  
  - Так точно! - Вытянулся адъютант. - Ожидает в приемной.
  
  - Пригласите, пожалуйста! - Попросил я и потянулся за папиросами. Руки выбивали дрожь. Да и подташнивало, к тому же. За свое лицо я не ручался и потому, порывисто вскочив со стула, подошел к окну.
  
  - Добрый день, Владимир Васильевич! - Журавин вошел энергичным шагом, и голос у него был подозрительно напряженный. Повернувшись к нему и с тревогой отметив некоторое беспокойство во взгляде, я затаил дыхание.
  
  - Алексей Дмитриевич?
  
  Он сузил глаза, подошел ближе и внимательно всмотрелся в меня. После чего быстро оглянулся, убедился, что никого нет, и с возмущением рубанул матом:
  
  - Володя, ты ...? Себя в зеркало видел? Я сейчас принудительно вколю тебе снотворное!
  
  - Не посмеешь! - Жестко огрызнулся я и перешел в наступление. - Что-то произошло?! С Ольгой все нормально?
  
  Журавин недовольно поджал губы и, не обращая внимания на мои слова, попросил вытянуть руки. Затем постучал по каким-то известным ему точкам, нахмурился.
  
  - Можно уже закрывать в палате для буйных, - пробурчал он.
  
  - Алексей, да я на фронте по трое суток не спал! И - ничего! Как-то без последствий перенес.
  
  Доктор закурил и несогласно покачал головой.
  
  - Так то - на фронте! Где отцы-командиры за тебя все решали. Сейчас нагрузка на твою нервную систему помощнее будет.
  
  Выдержав его взгляд, я примирительно кивнул.
  
  - Хорошо. Я обязательно сейчас посплю. Да я уже практически спал, когда мне Архангельский о тебе сообщил.
  
  - Где ты спать собираешься? Здесь? - С недоумением указал рукой на залу доктор. - Вот что, принимай к руководству! Номер в гостинице. Горячая ванна. И сон в нормальных условиях! Не час и не два! У тебя есть целый Штаб. Поверь, справятся.
  
  Я недовольно поморщился. Его рекомендации казались чрезмерными. Он явно 'раздувал из мухи слона'.
  
  - Журавин, что с Ольгой? - Напомнил я свой давний вопрос. И с возрастающим страхом увидел, как он тут же поменялся в лице. Нахмурился, отвел взгляд. Черт!..
  
  - Ты мое сообщение еще не читал, ведь так? - Промямлил он. И я схватил со стола сложенный лист.
  
  - Не читай, я так скажу... В общем, не ожидал от Лиды. Моя вина, - мрачнее тучи, начал Алексей.
  
  - Ты о чем? - Терзаемый предчувствиями, перебил я. - Пункция плохо прошла?
  
  - Да нет. Напротив. Ей стало легче. Она окончательно пришла в сознание. Все, как и прогнозировал Перенталь.
  
  От сердца отлегло. Но что тогда могло произойти?
  
  - А потом пришла Лида... По ее словам, сначала все было хорошо. Ольга пыталась улыбаться и даже поела с относительным аппетитом. Наверное, она еще не очень хорошо различает границы собственного бреда и реальности. Сказала, что ее навещает Георгий, и что сегодня утром он передал ей какие-то пирожные...
  
  Мне стало не по себе. Зная прямолинейную и бесхитростную Лиду, было вполне очевидно, как она поступила. И Алексей только подтвердил.
  
  - Ну а Лида не удержалась и рубанула правду-матку. Что Савьясов погиб четыре дня назад и что Ольгу нашли полумертвой в подвале у чекистов. Да еще зеркало додумалась ей показать, и про 'тонкости' опознания рассказала. И вот как наказывать, Володя? Не поверишь - никакого раскаянья нет! С гордостью уверяет, что поступила правильно. Мол, нечего Ольге в иллюзиях пребывать. Не желает понимать...
  
  - И как Оля?.. - Побледнев, нетерпеливо перебил я.
  
  - Потеряла сознание, - вздохнув, коротко и скупо ответил Журавин.
  
  Остро захотелось увидеть ее. В расстроенных чувствах, я потер слегка обросшие щеки и вспомнил, что сегодня еще не брился. Впрочем, это могло подождать. И глухим голосом спросил у Алексея:
  
  - Как оценивает ситуацию Перенталь?
  
  Он мрачно глянул на меня и неохотно признался.
  
  - Только что от него. Отчитал, как мальчишку. Пугает непредсказуемыми последствиями. Якобы, перенесенный стресс в таком состоянии!.. - Журавин с досадой махнул рукой. И после паузы продолжил. - Пришла в себя. Постоянно плачет и никого не хочет видеть. Я пробовал с ней поговорить... Она в сильнейшем потрясении. С трудом обратил на себя внимание - Ольга тут же натянула на голову одеяло и молчит. Похоже, теперь еще стесняется своего вида.
  
  Каждое его слово больно било по нервам. Бедная Оля! Ну, вот и навестил!.. Эх, Лида, Лида - кто ж тебя просил?!..
  
  - Передай Лидии Павловне мой нижайший поклон! - Не удержался я от сарказма. Прежняя моя к ней симпатия улетучивалась прямо на глазах.
  
  В дверь деликатно постучались. Затем дверь со скрипом отворилась дверь, и вошедший Архангельский торопливо сообщил.
  
  - Товарищ командующий! На прямом проводе - поручик Калугин из Речицы! И, кроме того, только что получена телеграмма от атамана Ерошевича!
  
  Да, недолго бы я поспал, если бы удалось уснуть! Минут десять.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"