Аннотация: Все охотятся, а старший брат Береники Трайгтрен получает предсказание.
Они охотились все пасмурное октябрьское утро. Королевский сокол взял пару зайцев, а сокол Ловчего - лисицу. В полдень из-за облаков показалось солнце, и охотники наскоро перекусили, пожарив на костре добычу.
- Поедем на то большое поле, что к северу от замка, - забираясь в седло, сказал Бран Ловчему, пока тот держал королю стремя. - Там, говорят, много птиц. Я хочу взять белого кречета и поохотиться в угон. Или, может, лучше с перепелятником?
Ловчий покачал головой.
- Я бы остался в лесу, такая погода еще недолго простоит. А на поле можно хоть зимой ходить.
Бран слегка огорчился.
- В самом деле? А то бы отправились к реке, поискали цаплю?
Ловчий забрался на своего рыжего конька, принял от пажа сокола и тряхнул головой.
- Нет, я лучше поймаю тебе белого оленя и вернусь. К вечеру, наверное.
- Я буду ждать тебя, - ответил Бран.
Он снял перчатку, и их пальцы на несколько мгновений крепко переплелись.
Один, Ловчий поскакал вдоль опушки леса, но ему упорно не везло: он слышал птиц, но те и не думали взлетать из травы или из крон деревьев. Надо было взять Гардиана с собакой, чтоб дичь поднимать, с досадой подумал он.
Солнце снова спряталось за тучами, день клонился к вечеру. Вдруг Ловчий увидел, что через луг, по побуревшей осенней траве к нему летит одинокий верховой в черном с алой подкладкой плаще королевской гвардии. На глазах у Ловчего всадник с такой силой всадил шпоры в брюхо своей белой лошади, что кровь брызнула ей на ноги.
- Что такое? - крикнул Ловчий, поспешно пропуская должик в колечко опутенок.
- Его Величество... Его Величество... - задыхаясь, проговорил гвардеец, подскакав ближе и останавливая дрожащую от скачки и боли лошадь. Ловчий плохо знал этого парня: кажется, его звали Аликсан. Как бы то ни было, гвардеец был очень бледен и явно испуган.
- Что-то случилось? - встревожился Ловчий.
- Он... он упал с коня... очень неудачно... - проговорил гвардеец, пряча глаза и облизывая пересохшие, мучнистого цвета губы. - Там...там был сучковатый ствол в траве... конь споткнулся... он грудью...
Внутри у Ловчего все перевернулось, и рыжий жеребчик с ржанием встал на дыбы: всадник, сам того не заметив, резко натянул повод. Сокол издал сердитый клекот и раскинул пестрые крылья, задев Ловчего по лицу, но тот даже не заметил.
- Он жив? - крикнул он.
- Жив... только... - гвардеец сглотнул. - Он зовет вас.
- Где он!!?
- Я покажу, покажу, - предупредительно откликнулся гвардеец и, развернув свою кобылу, снова всадил шпоры ей в брюхо.
Он свернул в ближайший лес, и вскоре всадники оказались на проселочной дороге. Они скакали так быстро, что Ловчему пришлось спустить сокола с перчатки. Ему оставалось только надеяться, что птица вернется... что все будет хорошо...
Взлетев над ветвями деревьев, нависшими над дорогой, сокол послушно, словно на веревочке, летел вслед за хозяином.
Однако тот не следил за птицей взглядом. Однажды Ловчий сам был свидетелем тому, как человек, неловко упав, насквозь пробил ладонь тонким, с мизинец, обломком ветки, и теперь мысленным взором он видел окровавленное деревянное острие, похожее на огромный кабаний клык, торчащее из груди Брана, - смертельно бледного, с пузырящейся на губах розовой пеной. Ловчему казалось, что все внутренности у него превратились в кусок льда.
- Гони! - крикнул он и тоже дал шпоры своему коню.
На развилке перед старым, изъеденным непогодой грубым каменным крестом провожатый, переведя лошадь на шаг, повернул с дороги налево, на тропу. По ней недавно проехало не меньше полдесятка конных, превратив тропу в топкую грязь, в которой белая кобыла и рыжий жеребец увязли по бабки. Из ветвей вербы, росшей у самого съезда на тропинку, свисало яркое перо из фазаньего хвоста. Как оно туда попало, мимолетно подумал Ловчий, пытаясь отвлечься.
Тропка змеилась по дну сырого оврага, заросшего высокой валерьяной и болиголовом, среди которых торчали сучья полусгнивших упавших стволов. Конечно, если торопиться, то в таком месте можно от нечего делать...
Там, где склон оврага сделался круче, гвардеец остановил коня и, обернувшись к Ловчему, сказал:
- Тропа здесь идет наверх, но в обход, а нам бы напрямик, вверх по склону...
- Да, но лошадей придется здесь оставить, очень кру...
Ловчий, недослушав, соскочил на землю, бросил поводья на торчащий из травы сук и начал взбираться вверх по склону, цепляясь за ветки и небольшие деревца. За спиной у него пыхтел Аликсан. Господи, лишь бы эти умники не надумали выдергивать сук в отсутствие лекаря, молился Ловчий.
Когда они выбрались почти на самый верх, где деревья редели, гвардеец указал на темнеющую впереди густую рощицу, где деревья еще не сбросили листья.
- За ней... - с трудом выдавил он, тяжело дыша и обливаясь потом.
Ловчий устремился вперед. Я здесь, Ворон, я уже здесь, потерпи... пожалуйста, только не...
После рывка вверх по склону перед глазами у него плыли разноцветные пятна, и он не сразу понял, что видит впереди коней и людей. Один человек стоял к нему лицом, положив руку на эфес меча, и Ловчий на полном ходу остановился, словно врезался лбом в каменную стену.
На груди у солдата нагло скалила зубы виверна.
- Смотри-ка, наш простак опять попал впросак, ... - протянул знакомый голос, и Ловчий, резко обернувшись, увидел ухмыляющегося Ублюдка в роскошном алом плаще, как обычно, окруженного толпой прихлебателей. - Ловчий снова попался в ловушку.
Ловчий смотрел на него, тяжело дыша. Он ничего не понимал.
- Где Бран? - хрипло выдохнул он.
- Разве я сторож брату своему? - Ублюдок снова ухмыльнулся.
Ловчий снова похолодел.
- Бран! - закричал он во все горло. - Ворон, ты здесь?
- Не ори, - брезгливо бросил Ублюдок. - Нет тут твоего петушка. Но скоро мы и его добудем и пожарим.
И он оскалился, как виверна на гербе.
Его свита довольно загоготала. От облегчения Ловчий покачнулся, но тут до него дошло. Он обернулся к своему провожатому... и натолкнулся на неуверенно-блудливую улыбочку на лице Аликсана. Ловчий уже открыл рот, чтобы сказать "Ах ты, сука!", но вместо этого, по своего рода наитию, выхватил охотничий нож, вогнал его гвардейцу под пряжку ремня по самую рукоять и там повернул. Это произошло настолько быстро и неожиданно, что никто не то что не успел ему помешать, а даже просто двинуться с места.
И только когда паскуда Аликсан начал с хрипом валиться вбок, солдаты Ублюдка бросились на Ловчего, который в полном ошеломлении взирал на дело своих рук.
После короткой стычки к Ловчему, который обзавелся парой синяков и которого держали, выкрутив ему руки, двое здоровенных солдат, подошел Ублюдок и изо всей силы врезал ему кулаком под дых.
- Это задаток, - сказал он. Веселья в его голосе поубавилось.
Ловчий, хрипя от боли, с трудом выпрямился... и тут же, резко дернувшись, вырвался из рук солдат и ударил слишком близко подошедшего Ублюдка в лицо лбом.
- А это задаток от меня... - успел выговорить он, прежде чем его швырнули на землю и принялись бить ногами.
Потом сквозь сладострастное хаканье и звуки тупых ударов Ловчий услышал голос Ублюдка, который теперь звучал гнусаво.
- Не по морде! Он мне нужен целый! Оставьте его!
Ослепший от боли Ловчий скорчился на земле. Солдаты расступились, и Ловчий увидел, одним незаплывшим глазом, как Ублюдок промакивает окровавленным платком нос, теперь похожий на спелую сливу.
- Ты за это... - начал Ублюдок, но тут что-то коротко звякнуло, и сверху с шумом, целя когтями в лицо, упал сокол Ловчего.
Ублюдок успел закрыться локтем, и когтистая лапа лишь зацепила его по скуле, но удар птицы, наученной охотиться на крупную дичь, был так силен, что Ублюдок рухнул в грязь.
Он отшвырнул ловчую птицу, и сокол тут же взлетел. Он неловко двигал правым крылом, но явно готовился снова напасть на врага.
- Шу! - крикнул Ловчий, выплюнув розовую от крови слюну. - Шу, шу!
Послушная птица развернулась в воздухе и полетела прочь. К Ворону.
- Черт, застрелите его, придурки безмозглые! - крикнул Ублюдок, прижимая руку к расцарапанной щеке.
Но прежде чем его люди успели достать луки и арбалеты, сокол исчез за кроной огромного дуба, еще не сбросившего свою густую, цвета бронзы, листву.
Уже смеркалось, когда девочка услышала ржание и топот копыт. Посмотрев в окно, затянутое бычьим пузырем, по знакам с крылатым зверем она узнала отряд, который был здесь несколько дней тому назад.
Она услышала, как открылась входная дверь и в переднюю горницу вошли люди. Девочка подкралась к двери и выглянула сквозь щелку.
Там был тот высокий знатный господин в красном плаще, который перепугал ее в прошлый раз, тот самый, у которого глаза и зубы были точь-в-точь как у зверя на его гербе.
Сегодня он был весел и громко рассказывал отцу, что затравил и поймал живьем какое-то чудовище. Там еще было много непонятных девочке слов, вроде "позор королевства" и "прекратить разврат". Потом запахло мясной похлебкой: господина и его свиту кормили горячим.
Под звяканье котелков и стук ложек девочка выскользнула в заднюю дверь и обошла дом: ей хотелось посмотреть на чудовище. Может, это и был зверь с герба красного господина, только живой?
Но на коне между двумя конными охранниками сидел самый обычный человек в грубом войлочном плаще. Девочка подошла взглянуть на него поближе: это был не очень сильный и высокий на вид мужчина с короткими светлыми волосами в богатом, но заляпанном грязью и кровью охотничьем дублете. Лицо у него было серое от усталости или страха, а глаза затравленные, но не как у волка. Девочка однажды видела, как охотники несли живого волка на шесте: у того глаза так и сверкали ненавистью и злобой. "Чудовище" горбился в седле, его связанные в запястьях руки с окровавленными костяшками вцепились в переднюю луку.
Потом он увидел девочку, и его разбитые губы беззвучно сложились в слово "пить...". Но в глазах у него стояла тоска, словно он не верил, будто на свете найдется человек, который не пожалеет для него воды в дождь.
Девочка сняла с забора надетый на кол горшок и опустила его в бочку, стоявшую под водостоком и полную дождевой воды.
- Можно? - спросила она у охранника, к седлу которого были привязаны поводья лошади "чудовища".
Тот равнодушно пожал плечами, и девочка подала "чудовищу" горшок с водой.
- Спасибо... - прошептал тот.
У него была сильно разбита одна бровь, а вокруг глаза расплывался синяк. Он пил жадно, словно не пил очень давно и не чаял напиться вновь.
Потом наклонился отдать горшок обратно, и девочка почувствовала, что он сует ей в руку что-то маленькое, холодное и влажное. Она замерла в ужасе.
Не зная, что делать, испуганная девочка вернула горшок на изгородь и, не оглядываясь, убежала за хлев. Только там она осмелилась взглянуть на свою добычу. Это было кольцо - тяжелое, с прозрачным камнем, продолговатым и заостренным, словно ткацкий челнок. Оно было испачкано чем-то темным, должно быть, кровью.
Тут со двора донесся шум, и девочка выглянула из-за хлева: отряд собирался в дорогу. Красному господину подвели великолепного белого жеребца. Охранник дернул лошадь "чудовища", но тот, обернувшись, вытянув шею, не сводил с девочки глаз, в которых было много отчаяния и очень мало надежды. Красный господин со смехом ударил его по лицу, а охранник грубо нахлобучил ему на голову капюшон. И всадники выехали за ворота и скоро исчезли в темном осеннем лесу.
Днем Бран успел попробовать и недавно подаренного белого кречета, и перепелятника, добыв двух крупных цапель. Так что во дворец он вернулся в хорошем настроении.
- Ловчий здесь? - спросил он, спешиваясь и бросая поводья конюшему.
- Нет, его милость еще не вернулся, - был ответ.
- Ловчий, одно слово... - проворчал Бран. - Как он появится, сразу известите меня.
Пока охотники разбирались с добычей и приводили себя в порядок, свечерело. За ужином Бран вполуха слушал охотничьи байки, ловя одинокий цокот копыт. Но так и не дождался.
С досады после ужина он сразу отправился к себе в опочивальню. Он не собирался ложиться без Ловчего, но, усталый, уснул прямо в одежде, поперек постели.
Ему приснился весенний сад, полный цветущих вишневых деревьев: они походили на белые облака, осыпающиеся снежинками. Тончайшие невесомые лепестки, легко кружась, опускались к земле, влажной после дождя, изрытой колеями и ямами. Брану было очень больно от того, что нежные и чистые лепестки падают в лужи и, не в силах плыть по грязной воде, подобно более грубым лепесткам яблонь и груш, исчезают в мутных глубинах. Он пытался ловить белые лепестки, но они были столь легки и воздушны, что колебались от потоков воздуха, которые создавали его движения. И лепестки скользили мимо его рук, между пальцами, неуловимые, прекрасные, чистые и умирали в грязи под его ногами. Его сердце сжалось от тоски, и он заплакал оттого, что ничего не мог поделать.
...Бран проснулся от того, что на подоконник опустился, звякнув колокольцами, сокол Ловчего. Правое крыло птицы странно топорщилось.
Сокол с поврежденным крылом, привязанные в овраге белая кобыла и рыжий жеребец с окровавленными боками, жалобным ржанием приветствовавшие своих освободителей, мертвый Аликсан ап Геннон посреди истоптанной поляны, где нашлось вбитое в грязь соколиное перо и сорванные с пояса Ловчего ножны - с каждой находкой сердце Брана проваливалось все глубже, словно под ним рушились перекрытия подземных этажей, которые он за три года привык считать твердой почвой.
На съезде с проселка к ветке вербы было примотано ниткой фазанье перо, следы неизвестного отряда терялись на перекрестке, где проселочная дорога вливалась в наезженный тракт. Но один из королевских егерей приметил на отпечатках подков в грязи знак кузнеца из соседней деревни, и тот рассказал про отряд, дней пять тому назад проследовавший в одну сторону - с остановкой, чтобы подковать потерявшего подкову коня, - а накануне обратно. Про высокого господина в вымазанном грязью красном плаще, прижимавшего к лицу окровавленную тряпицу. Про солдат, на груди у которых разевал зубастую пасть неведомый кузнецу крылатый зверь со змеиным хвостом. И про пленника, закутанного в плащ, который держался за луку седла связанными окровавленными руками...
Не зная, что делать, девочка отмыла перстень в воде, капавшей с крыши, завернула в лист лопуха и спрятала в карман. Ей было страшно держать его при себе, но отдать отцу или выбросить было еще страшнее.
На следующий день, ближе к полудню, девочка снова услышала конский топот. Накинув платок, она выскочила на крыльцо и увидела незнакомых всадников. Один из них, одетый в ливрею королевских егерей - зеленый плащ и зеленый берет с серебряным медальоном Святого Губерта, - спешившись, указывал на оставленные предыдущим отрядом кучки конских яблок всаднику на вороном жеребце, закутанному в богатый черный плащ.
И девочка, и всадник, похожий на нахохлившегося ворона, сразу все поняли. Всадник указал на дом, и через несколько минут двое солдат выволокли из дому, за ворота отца и швырнули его грязь, едва не под копыта вороному жеребцу.
Потом черный всадник сдернул капюшон, и девочка замерла как мышь. У него были черные волосы до плеч, и он был молод и дивно хорош собой. Но в глазах у него стояло то же самое выражение, что и у "чудовища": гложущая тоска и страх, словно он потерял что-то дорогое и боялся, что навсегда.
По этому выражению девочка поняла, что кольцо надо отдать ему. Она проскользнула между неловкими солдатами и протянула ему перстень.
- Они были тут... вчера вечером. Он велел передать кольцо... - тут она сообразила и у нее подогнулись коленки, но король схватил ее за руку и удержал.
- Он жив? - спросил он. - Жив?
- Да, он живой, они собирались ехать к холмам... - девочка махнула свободной рукой за лес. - Его увез высокий господин в красном плаще.
- Я знаю, - ответил Ворон, тряхнув головой.
Он сдернул с пальца дорогое кольцо, усаженное самоцветами, и вложил его в руку девочке, забрав себе перстень с прозрачным камнем.
- Это тебе, - сказал он торопливо, а потом сорвал с пояса кошелек и бросил его отцу, в грязь.
Отряд Ублюдка скакал большую часть ночи. На ночлег они остановились уже после полуночи, на уединенном крестьянском хуторе посреди леса. Ловчего, измученного после дня охоты, побоев и скачки, втолкнули в кромешно темную каморку без окон - судя по запаху съестного, обычно ее использовали в качестве кладовки, - где он рухнул на холодный земляной пол и тут же уснул мертвым сном.
Разбудили его, по его ощущению, всего через несколько минут, в той же темноте - пинком в зад. Когда он выбрался из каморки, пошатываясь и жмурясь на свет сальных свечей и огня а большом очаге, то увидел, что находится в просторной комнате, где были накрыты столы, за которыми завтракали Ублюдок и его фении. От запаха и вида гороховой каши со свиной грудинкой, которую подали по-крестьянски, на толстых ломтях свежего пшеничного хлеба и которую гости запивали горячим пивом с шалфеем, желудок у Ловчего скрутило от голода.
- А, наш драгоценный камерлинг! - жизнерадостно воскликнул Ублюдок при виде Ловчего, глотнув пива.
И увидев, наверное, что тот не может оторвать глаз от еды, добавил:
- Проголодался, небось? Эй, хозяйка, а ну подай каши гостю!
Пожилая крестьянка в пышном чепце с красной вышивкой плюхнула на кусок хлеба дымящуюся кашу из котелка, стоявшего на кирпичном поребрике очага, и двинулась к Ловчему, обходя стул, на котором почти у самого огня расположился Ублюдок. Ловчий сделал шаг ей навстречу, протянул руку... и в это мгновение Ублюдок ловко поддал пожилой женщине под локоть, так что кусок хлеба кувырком полетел у нее из рук, разбрызгивая кашу на сапоги Ловчего и на солому, которой был устлан каменный пол.
Крестьянка испуганно вскрикнула и наклонилась было за хлебом, но Ублюдок удержал ее за пышный рукав рубахи.
- Не надо, хозяйка, гость сам подберет, - произнес он, глядя в глаза Ловчему.
Тот, тоже успевший наклониться за ломтем, услышав эти слова, медленно выпрямился и так же медленно сделал шаг назад, тоже не отводя глаз с Ублюдка.
- Ты теперь будешь есть только с пола, - медленно произнес Ублюдок. - Понял?
Ловчий стоял не шевелясь.
- Отведите его на улицу, - приказал Ублюдок солдатам, разбудившим Ловчего. - Если хочет, пусть завтракает из свиного корыта.
За крепкой дубовой дверью еле брезжил рассвет, и с серого неба сеялся мельчайший дождь. На широком дворе горело несколько костров, на которых готовили еду солдаты Ублюдка, а неподалеку из длинного корыта и в самом деле кормились, чавкая, толстые пятнистые свиньи. Прямо на глазах у Ловчего крестьянка помоложе вывалила им ведро подгнивших яблок, и Ловчий сглотнул, когда его ноздри защекотал крепкий дух начинающих бродить плодов. Он наклонился сорвать пучок увядшей травы, вытер им с сапог кашу и отбросил в сторону - чтобы избавиться от мучительного запаха сытной еды. И от соблазна.
У колодца ему дали напиться из ведра воды, которая показалась ему совсем ледяной и от которой его начала бить дрожь. И когда на двор вышел Ублюдок, вытирая рот рукавом, а за ним вся его свита, Ловчий был рад и теплой лошади, и толстому вонючему суконному плащу, капюшон которого закрыл от него весь мир, если не считать связанных рук на луке седла и косматой гнедой гривы, усеянной бисеринками мороси.
Дальнейшее путешествие оказалось куда более мучительным, чем он мог себе представить.
Ловчий никогда не голодал. Конечно, можно заблудиться в лесу во время неудачной охоты, можно попасть во дворце под домашний арест за провинность, но еще никогда в жизни ему в здоровом состоянии не случалось больше двенадцати часов пробыть без единой маковой росинки во рту.
Вскоре его начало клонить к луке седла, как будто желудок превратился в мокрую тряпку, которую скручивают так и сяк мощные руки прачки. По телу то и дело пробегала дрожь, а мысли в голове словно замкнуло в железном кругу.
Как хитер Ублюдок, уныло думал он, горбясь в седле. Можно связать человека по рукам и ногам, но не отвлечь от мыслей о побеге. Однако достаточно оставить его корчиться на дыбе собственного желудка, чтобы избавиться от всякого риска подобного рода.
Ловчему с трудом удавалось додумать до конца хоть какую-нибудь мысль: их прерывало голодное урчание, резь, сосущая пустота внутри.
Знает ли Ворон? Вряд ли: заблудился и заблудился, а потом остался на ночлег у какого-нибудь отшельника или лесничего. Но даже если сокол вернулся к Брану и Ловчего уже ищут, кто знает, когда они доберутся до урочища поваленных стволов, где Ловчий и гвардеец бросили коней. Скорее всего, будет уже поздно гнаться следом. И хорошо, подумал Ловчий. Не надо тебе рисковать, Ворон. Не надо.
Надо что-нибудь придумать. Например, если на большой дороге случится столкнуться с военным отрядом или поездом местного сеньора, можно крикнуть "Помогите, я королевский камерлинг, меня похитили, король даст за меня награду!"... Но дорога под копытами лошади, на которой Ловчий то мучительно трясся на рыси, то плавно раскачивался на галопе, была всего лишь узким проселком, время от времени превращаясь в настоящую лесную тропу. Тогда отряд выстраивался в вереницу, и влажные сапоги Ловчего облепила бурая труха: споры разлапистых папоротников и семена диких трав. Конечно, Ублюдок осторожен и здесь, на землях королевского домена, держится троп и проселков. Кстати, а куда он вообще напра...
Тут Ловчему показалось, что до него донесся какой-то топот, он ударил своего коня каблуками, надеясь, что лошадь оборвет поводья, привязанные к седлу едущего впереди солдата, и связанными руками сдернул с головы капюшон... но это оказалось всего лишь стадо свиней, которое свинопас гнал в лес с тропы, испуганно оглядываясь на вооруженных всадников. И Ловчий, корчась и задыхаясь, грудью упал на луку седла, когда конвоир ударил его под дых.
К полудню Ловчий с трудом держался в седле. Он знал, что человек может протянуть безо всякой еды неделю, а то и больше, но сейчас ему казалось, будто в животе у него поселился самый настоящий демон, который терзает когтями его внутренности. Но так глупо молиться, когда просто хочется есть.
На дневку они снова остановились на уединенном хуторе, спрятанном в долине, со всех сторон укрытой заросшими лесом холмами. В леваде напротив дома, по другую сторону дороги, Ловчий увидел целый табун лошадей: десятка три, не меньше. При виде отряда они радостно заржали. Сменные, понял Ловчий. И еще сильнее упал духом, видя, как тщательно Ублюдок все продумал.
Когда он осторожно - чтобы не доставить Ублюдку с дружками удовольствия видеть, как он падает в грязь, - сполз с лошади, то, повернувшись, едва не ткнулся лицом в нагрудный ремень солдата, за поясом у которого поблескивал его собственный испанский нож, лишившийся не только прежнего хозяина, но и ножен.
Ловчий поднял глаза на лицо солдата - тяжелое и грубое, как плохо обожженный кирпич.
- Если ты поможешь мне, - тихо проговорил он, - король подарит тебе меч в пару к этому...
И захлебнулся недоговоренными словами, когда кулак солдата, тяжелый и грубый, как его лицо, ударил его в живот.
- Что там опять? - раздался голос Ублюдка. - Ведите его в дом.
Должно быть, Ублюдок послал верхового предупредить о своем появлении, потому что их встретило тепло натопленной горницы и запахи, от которых у Ловчего потемнело в глазах: жареный поросенок, рыба, чечевичная похлебка... Желудок у него сжался так, словно собирался с голодухи переварить сам себя.
Закинув в рот несколько ложек супа, налитого в небольшой каравай, из которого вырезали мякиш, Ублюдок вспомнил про Ловчего, стоявшего напротив в двух шагах от него. Тот не падал лишь потому, что опирался о деревянный столб, поддерживающий потолочные балки. Он уж не мог сдержать дрожи и только стискивал зубы, чтобы не стучали.
Ублюдок поднял каравай с деревянной подставки и медленно наклонил над полом. Ловчий увидел, как через край хлебной миски поскакали чечевичины и полетели куски курицы. Ароматная жидкость быстро впиталась в солому, сюда же подбежали две собаки и принялись пожирать курятину, рыча и огрызаясь друг на друга. Ловчий закрыл глаза и сильнее вжался в столб, пережидая приступ головокружения. Но не дышать он не мог, и каждый вдох был пыткой.
Он снова открыл глаза, когда кто-то задел его за сапог: это была собака, которая схватила брошенную к его ногам полуобглоданную кость. Кто-то из свитских Ублюдка недовольно хмыкнул.
- Ты можешь помириться с королем, - тихо сказал Ловчий Ублюдку. Он хотел произнести эти слова громко, но ему не хватило сил. - Отпусти меня, и я вас помирю, обещаю.
Тот задумчиво ковырял в зубах рыбьей костью, а потом поднялся и произнес:
- Раз ты отказываешься от еды, которую тебе любезно предлагают, то на сей раз обойдешься и без воды.
И скомандовал:
- В дорогу!
В седло Ловчего пришлось затаскивать солдатам: ноги у него сделались как ватные, голова кружилась. На его счастье, где-то через полчаса пошел дождь. Ловчий несколько раз сбрасывал капюшон с головы, чтобы ловить ртом дождевые капли, и заработал несколько ударов хлыстом и кулаками. Но потом дождь превратился в настоящий ливень, и Ловчий мог сколько угодно слизывать холодные капли со своих заледеневших связанных рук.
Ему снова повезло, когда отряд, растянувшись на узкой тропке по-над берегом ручья, перешел на шаг: Ловчий успел сорвать с куста мокрую кисть ягод бузины и съел ее незаметно для своих конвоиров.
Это приободрило его дух сильнее, чем тело, и, по-прежнему горбясь и раскачиваясь в седле, как будто вот-вот упадет, он принялся соображать.
На сером небе весь день не было никаких признаков солнца, но скорее всего они двигались на север, где королевский домен граничил с доменом Ублюдка. Во всяком случае, Ловчий, чье крохотное поместье находилось на юге Миде, совершенно не узнавал этих мест. Да и возвращался Ублюдок по своим следам, а последнее, что слышали о нем Бран и Ловчий, было то, что тот безвылазно сидит в своих землях.
Ловчий на все корки костил себя за то, что сказал королю "нет", когда тот предложил убить Ублюдка. Надо же не только о себе было подумать! Ловчий вспоминал о намерении Ублюдка похитить Брана, используя его, Ловчего, как наживку, о предателе из королевской гвардии, и ему становилось хуже, чем от голода.
Но, как бы то ни было, в отношении Брана планы Ублюдка разрушены. Однако зачем ему в таком случае сдался живой Ловчий? "Он мог просто-напросто убить меня и бросить валяться рядом с предателем", - думал Ловчий. Но какое-то скверное сосущее чувство, не имеющее отношения к притупившемуся голоду, подсказывало, что такого рода простые решения Ублюдок презирает.
Хочет взять выкуп за пленника? В регентство старого Матонви, который безжалостно карал за такое, этот древний обычай пошел на убыль, но с Ублюдка станется пойти наперекор отцу и Брану.
Уже начинало темнеть, когда дорога выбралась из лесов в безлюдные пустынные холмы, и Ловчий уверился, что они в самом деле находятся на севере Миде. Дождь кончился, но на пустошах ничто не мешало резвиться ледяному порывистому ветру, которого не спасала ни охотничья одежда, рассчитанная на более теплую погоду, и ни насквозь пропитавшийся водой войлок плаща.
Ловчий не мог перестать цепляться за луку седла, и когда, уже в ночи, они остановились в распадке у сложенного из плоских камней приземистого длинного дома, из-за ставней которого пробивался свет, кисти и предплечья у него совершенно лишились чувствительности и повисли как плети, когда их развязали.
"Если я не поем, я сдохну к утру", - с отчаянием думал Ловчий, пока солдаты, поддерживая его под обе руки, пока он спотыкался на каждом шагу, вели его к дому. Он знал, что это не так, но поверить не мог.
Если он думал, что ему плохо, то в доме все стало гораздо хуже: от тепла его сразу повело, и он почувствовал, что лишился остатка сил. Огоньки лучин и глиняных ламп прыгали у него в глазах. Все было как в тумане из-за дыма двух топившихся по-черному очагов и пара, поднимавшегося от мокрых плащей, развешанных у огня. Запах похлебки из баранины, приправленной кореньями, подействовал на Ловчего как тычок дубиной, и он упал, больно ударившись коленями о неровный каменный пол под тонким слоем нарезанного вереска. От тепла к заледеневшим кистям и онемевшим ногам вернулась чувствительность, а с нею - боль, и он зажмурился, чтобы не расплакаться.
Потом рядом с ним запахло мясом. Ловчий открыл глаза и увидел, как перед ним на вересковую подстилку падают дымящиеся куски вареной баранины и репы. Он принялся хватать их обеими руками и запихивать в рот. Откуда-то издали до него доносились голоса и смех. Он поднял голову.
- Трен, твоя взяла! - важно произнес Ублюдок, хлопая по плечу одного из своих свитских, коротко стриженого белобрысого Трена Трайгтрена, и передавая ему блеснувшую золотом монету. - Клянусь Юпитером, я был уверен, что "милашка" продержится до завтрашнего полудня!
- Дорого заплатят те, кто дорог тебе, за эту монету, Трен из Трайгтрена, - вдруг вырвалось у Ловчего.
В паузе общего разговора его голос прозвучал неожиданно громко. Ловчий прикусил язык, но было поздно. Все уставились на него.
- Я так понял, ты уже отужинал? - осведомился Ублюдок. - Отправьте его на покой, - обратился он к солдатам.
- Дайте воды, - хрипло произнес Ловчий, когда солдаты вздернули его на ноги.
Ублюдок улыбнулся.
- Наконец-то просить выучился. Но придется наказать твой длинный язык, чтобы ты выучился держать его на привязи. Воду получишь на завтрак, если будешь хорошо себя вести.
На ночь его заперли в погреб. Точнее, не заперли, потому что сбитый из досок щелястый щит, прикрывавший яму в земле, никакого запора не имел: просто сверху на него, расстелив плащ, улегся, ворочаясь, один из стражей.
Погреб был хуже могилы, такой короткий, мелкий и тесный, что Ловчий не мог выпрямиться в нем во весь рост и поворачивался с трудом.
Несмотря на усталость и боль во всем теле он долго не мог уснуть из-за жжения во рту: баранина была острой. Потом соскреб со стены погреба горстку земли и положил в рот. Та казалась чуть влажной, вкус глины приглушил жжение, и Ловчий так и уснул.
Проснулся он от боли: кто-то укусил его за ногу повыше колена. Он испуганно дернулся, протянул руку, но узкие стенки погреба не дали ему дотянуться до колена. Он двинул ногой по земле, раздался писк, и он снова почувствовал боль. Черт возьми, крыса!
И не одна: Ловчий почувствовал, как что-то пробежало у него по груди. Он судорожно смахнул с себя мохнатое тельце, но крыса укусила его за предплечье и побежала вверх по руке. Первая крыса успела забраться под полу дублета.
Ловчий бился, как рыба об лед, но тут было слишком мало места, чтобы отшвырнуть тварей или успеть схватить их и придушить, а придавленные, они, выскочив из-под его тела, тут же кусали его. Когда холодные когтистые лапки коснулись его шеи, а щеку защекотали усы, он не выдержал и закричал.
Прошло еще несколько минут, прежде чем проснувшийся охранник сообразил, что происходит, поднял тяжелый дощатый щит и вытащил из погреба бьющегося и кричащего Ловчего, с которого брызнули на пол несколько юрких мохнатых телец.
Покусали Ловчего несильно, но он весь дрожал от беспомощности и отвращения, вспоминая жуткие истории о младенцах, стариках и больных, до смерти заеденных крысами.
На шум из чистой половины явился кто-то из свитских с лампой в руке.
- Что случилось? - произнес знакомый голос, и Ловчий узнал белобрысую личность Трена Трайгтрена.
Выслушав объяснения солдата, Трен наклонился над ямой погреба и посветил в нее.
- Все крысы убежали. Лезь обратно, - сказал он Ловчему.
- Они же вернутся! - возразил тот.
Трен сбросил на дно ямы подсохший войлочный плащ Ловчего.
- Это не поможет, - произнес Ловчий. - Смотри, тут дыры не только в полу, но в стенах.
- Заткни их чем-нибудь, - равнодушно сказал Трен.
- Послушай, Трен, я обещаю, что я до утра ничего такого делать не стану, - принялся упрашивать его Ловчий. - Слово даю. Ну вели меня к столбу привязать, если опасаешься.
Солдат за спиной Ловчего издал недовольный звук.
- Наши люди устали, им тоже надо отдыхать, а не тебя караулить, - и Трен зевнул. - Залезай, я не собираюсь с тобой всю ночь болтать.
- Не полезу я! Они меня искусают!
- Засунь его обратно, Бойд, - обратился Трайгтрен к солдату, и тот схватил Ловчего поперек туловища.
- Клянусь Рогатым, я все равно не дам тебе спать! - закричал Ловчий, вырываясь из рук солдата.
Трен почесал свою коротко стриженую голову. Потом носком сапога ткнул в зад спящего солдата:
- Хуг, просыпайся.
Когда тот, ворча и зевая, поднялся на ноги, Трен снял с себя шарф с вышитой виверной и подал солдату, державшему Ловчего.
- На, завяжи ему рот. А чтоб не содрал, свяжите руки, да не спереди, а за спиной.
Вдвоем солдаты довольно быстро справились с Ловчим, поверх шарфа обвязав для надежности его голову веревкой, и столкнули в яму.
- Он будет ногами по крышке колотить и все равно спать не даст, - мудро заметил Хуг, пока все трое стояли над открытым погребом, задумчиво глядя на извивающегося, словно червяк, и мычащего сквозь шарф Ловчего.
Трен вздохнул.
- Тут где-то метла была. Просуньте ее сзади под руками и привяжите к ней колени и лодыжки. Тогда будет тихо.
Скоро ноги Ловчего были крепко привязаны к метловищу, а сам он лежал на боку совершенно беспомощный.
Огонек лампы сначала исчез, а потом вернулся, и сверху на Ловчего что-то посыпалось. Когда крошки упали ему на лицо, он почувствовал острый запах овечьего сыра. Ловчий глухо вскрикнул в толстый шарф.
- И тебе спокойной ночи, - раздался голос Трена, и сверху на яму опустился дощатый щит.
Ловчий попытался стряхнуть крошки с лица на дно погреба, но они только скатились ему в волосы, на шею и завалились в складках шарфа.
Стоило ему представить, как лапки с маленькими коготками бегут по его лицу, влажные носы тычутся в волосы и глаза, усы и чешуйчатые хвосты щекочут шею, как крысы забираются ему за шиворот и под дублет, в голенища сапог, как его стала бить дрожь и он глухо застонал в шарф.
И застыл, когда до него донеслось негромкое попискивание: на сей раз крысы появились раньше - видно, их привлек запах сыра или войлочного плаща.
Обычно они начинают с незащищенного лица: с век, под которыми прячутся влажные глаза, с губ, с носа, с ушей, с шеи, где под тонкой кожей пульсируют жилки с горячею кровью. Однако шарф с виверной закрывал широкой полосой рот, уши и нос: шарф был вязаным, и сквозь него можно было дышать. Ловчий неуклюже перевернулся на живот, спрятал лицо в войлок плаща, пахнущий псиной и сыром, и крепко-накрепко зажмурился.
И вздрогнул, почувствовав, что кто-то бежит вверх по ноге. Потом услышал, как еще одна крыса выбралась из дырки в стене на плащ рядом с его головой.
Нельзя плакать - вдруг им нравится вкус человеческих слез? Нельзя кусать губы - запах крови они наверняка почувствуют. И самое главное, надо лежать неподвижно и даже не вздрагивать от прикосновений и укусов, чтобы пуще не разозлить мерзких тварей...
Когтистые лапки щекотали его полубесчувственные от веревок пальцы, вторая крыса тыкалась в волосы, прикрывавшие лицо, словно что-то искала - должно быть, унюхала сыр. Она первая и укусила его - может, просто прихватив кожу вместе с пахучей крошкой. Крысы, попискивая, забегали по ногам, по спине, по рукам, забирались на голову. Что-то влажное потекло по шее.
Ловчий лежал неподвижно, стараясь дышать медленно и ровно, пока его сердце колотилось, как безумное. Ночь будет очень длинной.