Аннотация: Иногда наступает момент, когда весь мир превращается в остров - остров без конца.
Шел дождь. На сером размытом фоне осени, озера и острова, он казался незаметным и непрерывным, как воздух, и таким же присущим этому месту. У места давно не было названия, оно забылось, растворилось во времени. Его не было, потому что не было тех, для кого оно что-нибудь значило. Озеро готовилось встречать первые октябрьские холода.
От темного берега отделилась лодка и медленно, натужно продираясь сквозь редкие волны, направилась к острову. В лодке сидел старик. Его лицо закрывал капюшон желтого дождевика, видно было лишь изрезанные глубокими морщинами дряблые скулы и заросший седой щетиной подбородок. Пальцы с распухшими суставами сжимали весла, и те двигались медленно и размеренно, увлекая лодку вперед. Дождь лил, и лодка плыла, а над ней раскинулось тяжелое серое небо, словно колоннами, подпертое черными стволами старых деревьев.
Старик думал об острове. Он доберется до знакомого берега, и зачавкает под сапогами глубокая вязкая грязь...
Старик шел медленно, прижимая к животу пакет с завернутой в него газетой. Каждую осень и весну дорогу к деревне развозило. Весь остров становился скользким и грязным, а грязь старик ненавидел. Только такие свиньи, как его сосед, не обращали на нее внимания. Свиньи. Свинья. Единственная на острове. Он и свинья. Больше не осталось никого. Старики перемерли, дети уехали. Остров умер.
Он умер потому, что никто не приезжал. Первые годы старик тосковал, а потом привык. А потом уже и сосед стал в тягость. Свинья. Вонючий алкоголик. Хорошие люди уходят, всегда уходят и только такие вот - остаются. Хоть бы он сдох скорее!
Их дома стояли напротив. У дома свиньи сидела собака. Такая же старая, дурная и брехучая, как и ее хозяин. А сам он стоял рядом на крыльце, в рваной телогрейке и глядел на соседа, медленно бредущего по улице. Он подождал, когда тот поравняется с крыльцом, и спросил:
-Ну как, Степаныч? Получил? Письмишко-то?
Старик не ответил и продолжал идти дальше.
-Получил? Эй! Хрен старый! Что молчишь?
Свинья оперся обеими руками о шаткий поручень и подался вперед, так что струи дождя, стекающие с крыши, почти коснулись его лица.
-И не получишь! Никогда не получишь! Он тебя знать не хочет! Ты понял? И никто не хочет!
Он задрал голову и засмеялся. Скрипучий смех оборвался и перешел в глубокий надсадный кашель.
-Дурак ты! - сказал свинья. - Дура-а-ак! Дурак!
Старик в желтом дождевике остановился, осторожно нагнулся и подобрал камень.
-Пьянь! - с ненавистью процедил он и бросил его.
Камень упал возле крыльца, обдав сырые доски грязью. Старик сплюнул и повернул к дому.
Он поднялся по ступеням и принялся мыть сапоги, черпая воду из дождевой бочки. Тщательно и монотонно, пока не исчезли малейшие следы земли и глины. Потом он вошел в сени, а оттуда на кухню. Там он сел за стол, зажег керосиновую лампу, вытащил из пакета газету и разложил перед собой. Старик сидел несколько минут, уставившись в нее, потом закрыл ладонями лицо и заплакал.
Сегодня опять не было письма.
Старик давно рассорился с сыном. Человеку можно многое простить. Многое можно понять. Можно понять, что тот хочет уехать с острова. Но сколько грязи было вылито на него, грязи, которой здесь и так предостаточно. Ведь он говорил о месте, где родился, говорил о земле, которая выкормила его. Плохая, хорошая - она была его землей. Человек без земли - вот, кем стал его сын, а такой человек пустой. Он может мотаться по свету, где-то остаться, стать кому-то нужным, но он - просто лист на ветру. У него больше нет дома.
Многое они наговорили друг другу. Сейчас старик понимал, что говорил сгоряча. Время теперь другое, и люди другие. Но он сам не мог быть другим. И не было теперь пути назад.
А вот внук его понимал. Старик получил он него два письма - это были хорошие письма. Это были слова человека с корнями, человека, который помнит свою землю. В последнем он обещал приехать к деду, как только позволят дела. Обещал написать. Вот уже три года, как старик ждал третьего письма. Каждую неделю он добирался до почты, но письма для него не было.
Старик подозревал, что почтовый служащий врет. Наверняка он вскрывает почту. Что уж он там ищет: деньги или что - это было неизвестно. Но поймать его за руку до сих пор не удалось. Старик сам несколько раз писал внуку, но письма возвращались. А этот гад на почте только разводил руками - нет такого адреса. Что же делать, он тут не при чем. Не при чем... Хрен моржовый.
А вот у свиньи не было никого. На всем белом свете ни души. Только собака и бутылка. Хотел жизнь прожить свободным. Вот и прожил.
Старик не подпускал к себе смерть. Он знал, как она приходит. Отвалившийся ставень, осевшее крыльцо, треснувшее стекло - вот ее следы. Значит, она рядом. Стоит и смотрит на тебя пустыми глазами брошенных домов, и сквозь дождь и ватную пелену тумана проступают ее черты. Время от времени старик латал свой дом - то тут, то там. Что-то чинил, выправлял. Но с каждым годом это становилось все труднее. Болели суставы, ныли кости. Все труднее было бороться с неотвратимым умиранием. А смерть стояла рядом и ждала.
Свинья давно перестал сопротивляться. Старик был уверен, что на самом деле тот уже умер, и теперь рядом с ним живет мертвец. Вот такой плевок судьбы - единственной живой душой поблизости оказался мертвец.
Свинья резал фигурки из дерева - животных, людей, сани с лошадями, медвежьи семейства. И выходило у шельмы хорошо. Особенно тогда, когда руки не дрожали. Глядя на фигурки, старик даже сомневался, что свинья умер. Не может мертвец творить красоту, не должен. В такие дни свинья почти ничего не говорил, сидел на крыльце весь день, пока светило солнце, и его нож с широким лезвием грыз и грыз деревянные болванки. Потом он выменивал поделки на самогон и напивался. Противно было смотреть на него - старого, пьяного и непотребного.
И лодку он никогда на берег не втаскивает. Однажды ее чуть не унесло. А как жить на острове без лодки? Никак нельзя.
Лодка вынырнула из пелены дождя и ткнулась носом в песок. Старик сложил весла, сунул пакет с газетой за пазуху и, кряхтя, выбрался на землю. Он втащил лодку на твердую почву так далеко, как смог и с трудом разогнулся. Спина и плечи болели сегодня больше обычного. Старость, словно ржавчина, медленно и неотвратимо поедала его, и ей было все равно, борется он или нет, следит за собой или махнул на все рукой. Старость приходит для всех, для нее все одинаковые - и свиньи, и люди.
Он медленно побрел вверх по расхлябанной дороге. Как всегда, по мере приближения к деревне, в нем росло угрюмое раздражение. Этот старый хрен опять будет сидеть на крыльце, как дряхлый ворон, ожидающий чьей-нибудь смерти, чтобы полакомиться. Трезвый, пьяный - он никогда не упускал случая задать свой вопрос о письме.
Носит же земля таких.
Возле дома свиньи сидела на крыльце собака и, опустив косматую голову, смотрела на прогнившие доски настила. Она застыла, остановилась; и все вокруг остановилось, даже капли дождя замерли в воздухе холодными блестящими струнами.
Свиньи на крыльце не было.
Старик смотрел на собаку. Неожиданно, она подняла морду и уставилась на него. Седая шерсть и слюни вокруг пасти блестели. Старику показалось, что она плачет. Он нахмурился, еще немного потоптался на месте, а потом направился к себе.
Как всегда, он тщательно отмыл сапоги, прошел на кухню и устроился за столом с газетой. Но читать не мог. Сидел и смотрел в страницу пустыми глазами.
Черт знает что такое - вечно с этой свиньей что-то не так! Старик поднялся, натянул сапоги и дождевик и вышел на улицу. У крыльца свиньи он остановился. Собака попятилась, глядя на него, потом посмотрела на дверь, задрала голову и завыла громко и хрипло. Из открытой пасти повалил пар. Сердце старика больно кольнуло, и он оперся на перила. Старые доски застонали. Через минуту боль прошла, и он поднялся по ступеням в дом.
Его окружила темнота, запахи сырости и тухлятины. Старик не раз бывал здесь, но это было давно. Очень давно. И теперь дом переменился. Теперь он напоминал могилу. Свинья лежал на кровати, прямо в сапогах и телогрейке. Старик принюхался, но в мешанине миазмов, окружающих кровать, запаха самогона не было.
-Эй, - сказал он тихо и пихнул свинью в плечо. Тот не отозвался, только рука скользнула вниз и стукнулась костяшками пальцев о доски пола. - Ты чего? Эй, плохо тебе?
Никакого ответа. Сзади цокнули когти по дереву: в комнату вошла собака. Увидев хозяина, она остановилась и снова протяжно завыла.
-А ну, пошла отсюда, сука! - закричал на нее старик, схватил со стула грязную подушку и бросил. Собака заскулила и выбежала прочь.
-Петрович!
Он снова потряс соседа.
-Петрович, ты живой?
Старик наклонился, прислушался, и ему показалось, будто он уловил слабое дыхание.
-Старый хрен, ты что - помирать надумал? Эй!
Снова заболело в груди, на этот раз намного сильнее. Старик прижал руку к сердцу.
-Ты погоди! Я сейчас!
Он подкатил к крыльцу тележку и, задыхаясь, прошел к кровати свиньи. Тот был невероятно тяжелым, и, когда старик его поднимал, что-то треснуло у него в спине и взорвалось острой болью. Старик зарычал, и, взвалив соседа на плечо, потащил на улицу.
-Что ж ты... делаешь со мной... - пыхтел он, тяжело переставляя ноги. - Что ж ты... делаешь?
На дне тележки плескалась вода. Старик накрыл соседа куском полиэтилена, взялся за ручку и потащил тележку, продираясь сквозь глубокую грязь, вниз, к берегу - туда, где лежала лодка. Капюшон свалился с головы, и вода ручьями стекала по редким волосам и холодными каплями бежала по спине. Рядом шла собака и выла.
С каждым шагом боль становилась все сильнее. Теперь она была повсюду - в груди, в спине, острыми пиками врезалась в ребра. Сердце билось, как заяц в силке. Старика трясло.
Он дотащил телегу до лодки и упал в грязь. Руки и ноги стали холодными и тяжелыми, как камни. Старик попытался подняться, но левая сторона тела не слушалась. Он снова сел, прижавшись спиной к тележке, опустил голову и закрыл глаза.
Волна лизнула бок лодки. Ливень усилился и заглушил все, даже вой собаки.